Недавно прошел дождь и воздух свеж и резок. Чуть заметный в свете фонарей парок поднимается от деревьев и крыш домов. Звезды мерцают в небе, словно подмигивая друг другу, как бы говоря: "А мы знаем кое-что! Что-то очень интересное и таинственное, но никому об этом не расскажем!". Свет электрических фонарей расплывается во влажном воздухе... Он опутывает собственные лампочки сияющим коконом, словно желая превратить их потом в бабочек. Фонари освещают только небольшой участок дороги, а вокруг освещенного места - темнота, бархатная и мягкая, как плюшевый медвежонок. В ней, ставшей после дождя глубокой, как сон, постоянно раздаются тихие звуки, видны проблески падающих капель. Пространство улицы то же непередаваемо изменилось. Причем непонятно: то ли оно стало короче, или раздалось вширь, но газоны, впитывающие ночной дождь, и дома, наблюдающие за жизнью со спокойствием сфинксов, уже не отстоят на свои положенные несколько метров от белой разделительной полосы. Они придвинулись поближе, образовали свойский кружок, того и гляди начнут важную беседу.
Дождь изменил мир. Улица уже не уходит за горизонт. Она заканчивается в пределах видимости, образуя свой маленький мирок, и только лишь светлая разделительная полоса стремится дальше, спеша короткими тире вперед, не ведя ни к какой цели и не ставя никаких точек - просто вперед.
"Цап-цап-цап-цап" - послышалось цоканье собачьих когтей по асфальту - несмотря на холодную влагу, оседающую на ее шерсти, Найда резво перебирает лапами, потому что ее малышам нужно поесть. Она пробежала через дорогу, оглянулась по сторонам. Не заметив никаких таинственных изменений, а может быть, просто зная о них, собака исчезла между домами. Потревоженная природа сбросила на землю еще несколько капель и все следы пребывания чужака в царстве ночного дождя размылись, стерлись и потекли, как множество ручейков вокруг, бегущих по асфальту.
Каждая капля, сейчас текущая в общем ручье куда-нибудь в водосток или лужу, сделала свое дело, исполнила свое предначертание. Никто не знает, в чем оно заключается. В том ли, чтобы смыть пыль и грязь с этого лучшего из миров и дать жизнь поникшему дереву... Жизнь каждой его веточке, своими зелеными листьями превращающей гарь машин и выдохи людей снова в прозрачный кислород. А может быть, просто в том, чтобы дать мальчишкам вволю попрыгать под дождем, крича в небо от радости? Или для того, чтобы наполнить бочку водой, в которой потом будут резвиться головастики? Или это просто конденсат, достигнувший своей критической массы осыпался на землю миллионами частиц?
Дождь.
* * *
Я выхожу из подъезда дома, спускаюсь по потемневшим деревянным ступенькам, поверхность которых чуть продавливается подо мной, выделяя влагу. Я обут в добротные рыжие ботинки из толстой кожи. Я люблю эти ботинки, а сегодня вечером даже зачем-то почистил их, хотя и не собирался завтра надевать. У одного из них, правого, немного смят носок - как-то зацепился за камень, но все равно это самые лучшие на свете ботинки. Еще на мне старый удобный костюм и плащ, который почти не выделяется на фоне природы, потому что он - темный, как сам этот вечер. Я поднимаю воротник из-за того, что ветер, прокалывающий ткань, ищет незакрытые одеждой места тела. Он хочет поиграть волосками, поднять их на гребне дрожи, прокатиться по телу сладкой и в то же время неприятной волной. Сейчас я не хочу этого прикосновения, хоть и освежающего, но резкого. Оно может разрушить то ощущение, которое снова охватывает меня. Пожалуй, это сродни чему-то из детства: так ощущаешь себя, когда сидишь, забравшись с ногами на постель, в темной комнате, ночью. Тебя отправили спать, даже уложили, а ты потребовал хлеба, сказав, что иначе не уснешь. И вот сидишь, жуешь черный хлеб с сахарным песком и слушаешь гул голосов взрослых, "заседающих" на кухне. Вокруг темнота, но не страшная. Сейчас ты принадлежишь сам себе - ведь старшие думают, что ты уже спишь, а ночные страхи знают, что старшие еще не спят. Становится таинственно и спокойно. Так же, как и сейчас - когда я иду один по городу и мне нечего бояться. Вокруг полно людей. Они спят, а я иду и, возможно, кому-нибудь приснюсь. А скорее всего, я просто пройду по этой улице и никто меня не заметит и никто не скажет: "Эй! Что ты здесь делаешь? Иди спать!", разрушая уютное уединение.
Вечера пока еще не ледяные, да и двигаюсь я в хорошем темпе, но все равно останавливаюсь и закутываюсь поплотнее - надо застегнуть все пуговицы, чтобы ничего, кроме моего желания, не гнало меня вперед.
Мимо проходят дома, неприступно отодвигая меня от тепла, привычного быта на середину улицы. В одном окне замечаю желтый огонь ночника: видимо какой-то малыш боится засыпать без света. Но, в основном, освещенных окон нет - люди уже спят: ведь завтра на работу. Дома охраняют своих хозяев темнотой за окнами: "Не подходи, здесь все спят! Иди к себе. Здесь - только для своих". Однако, кто знает, может быть сейчас за каким-то из этих темных окон прячется ребенок, еще не успевший начать свою игру во взрослых. Торжественно смотрящий на улицу сквозь щелку между занавесок, он ощущает холодок таинственности мурашками по позвоночнику - а что же происходит там, за пределами дома, когда все легли спать и нет старших, которые могли бы контролировать?
Я засовываю руки поглубже в карманы, поднимаю плечи и вздыхаю. Охо-хох. Нет, не потому что мне грустно и есть от чего вздыхать, а оттого, что просто хотелось, что так вот было нужно. Вздыхаю и смотрю на небо. Там ярко блестит одна крупная звезда, а рядом примостились более мелкие. Улыбаясь, я думаю о том, что большая и яркая - это начальник, хотя нет, лучше - строгий учитель, а вокруг него собрались ученики, робко оглядываясь и привыкая к обстановке с легкими смешками, показывающими, что они хоть и недавно здесь, но вовсе не смущены. И хотя они знают и видели намного больше, гораздо больше, чем самый старый и умный человек на свете, они сумели сохранить молодость: для них все как в первый раз. Глядя вниз они переговариваются, делятся впечатлениями; их блестящие глаза широко открыты, они все время оглядываются на наставника, как бы проверяя: все ли нормально, есть ли одобрение, защита; спрашивая: не причинит ли им вред находящийся внизу мир со множеством огней?
Возможно, звезды видят меня, идущего своей дорогой так далеко от их путей и, надеюсь, именно мне они подмигивают с неба.
Я иду и звук шагов сопровождает меня, как верный пес. Мой город спит, а я желаю ему спокойной ночи. И мне вовсе не одиноко ходить одному по темной улице, ведь я знаю: это часть моей жизни и очень неплохая часть. Потому что это именно то, что другие мужчины и женщины ищут, выглядывая мысленно на улицу, в другой мир. Они пытаются найти что-то, что зовет их, что-то, в чем они нуждаются, не отдавая себе отчета в этой необходимости. Это тянет их, хочется сделать что-то, чего раньше не делал, отправиться куда-то, где не суждено побывать... Обычно это чувство проходит и многие спрашивают сàми себя: "Что это было? Господи, да куда ж мне надо уходить? У меня дом, дети, семья. Проблемы. Пожалуй надо принять что-то от живота...". Однако некоторые, абсолютно разные по натуре, возрасту, положению, но все-таки единые в одном, оказываются, в конце концов, на улице, темной от дождя. И идут, запахнув пальто, вместе со своим днем путешествий. Вместе со своей ночью, далеко-далеко в чудесный сезон...
Сейчас все не такое, как было раньше, изменилось все, к чему я привык, но имеет ли это значение? Этот день всегда такой, каким ты себе его представляешь. Правда, раньше и дома другими были, перед ними сады были, качели, валялись игрушки, оставленные на ночь... Все было намного теплее и вообще уютнее. Но если теперь спросить меня, хочу ли я старых времен, то ответ будет - нет. Все, рано или поздно встает на круги своя и не зачем что-то менять - все и так изменится: пройдет круг и новое станет старым, а то что было привычно сердцу, сделается отдохнувшим, свежим, вернется и завернет тебя в пелену хороших воспоминаний.
И мне кажется, что если я сейчас оглянусь, то увижу позади идущего посреди улицы человека. Одетого в темную куртку, закутавшегося поплотнее шарфом, чуть сутулого от того, что не хочет дать ветру пролезть под одежду. Походка у него чуть пружинистее, лицо чуть помоложе, а жизненного опыта чуть поменьше... Он не знает, сколько ему предстоит пережить, будет ли все хорошо и выйдет ли когда-нибудь еще вот так на улицу, погулять темной ночью. Он просто идет, улыбается своим мыслям и не смотрит вперед.
Впрочем, как и я сейчас.
И вот иду по улице и нельзя сказать, что я делаю это опять, потому что в прошлый раз все было совершенно по-другому. Но неверно сказать, что я делаю это вновь, потому что это уже было... Было... И, надеюсь, будет.
Дорога впереди меня сужается и разделительная полоса, ведшая меня все это время, теперь изгибается и уходит дальше, туда, куда мне никогда не добраться. Своим изгибом она как бы указывает на нужную точку, напоминая: "У каждого пути есть свое начало. И свой конец". А этой точкой служит старый полуподвальный бар, куда я заходил в разное время: вечером - посидеть с кружечкой пива; в обед или после работы - расслабиться и поесть. Так что, перекусив или выпив, я спокойно возвращался в свой дом, к семье. А он оставался там, просто бар, где можно было посидеть, поплавать во мгле сигаретного дыма и послушать разговоры. Посмотреть как бармен вытирает стаканы. Он держит их чуть под наклоном и белая тряпка порхает у него в руках, то залезая в стакан, то выбираясь оттуда, словно ученая обезьянка, выполняющая свой любимый трюк.
Но сейчас все изменилось. Осталась лишь оболочка - довольно средненький бар, находящийся в подвальном помещении организации, чьи подъезды выходят на другую сторону здания. Пыльные стекла, мощная, кое-где позеленевшая от времени лестница с перилами, спускающаяся во влажную темень лестничной площадки, тяжелая дверь... Внутри - тепло. Причем оно, как кажется, исходит не от батарей отопления, а просто находится в тебе. Ты сам греешь себя, выделяя столько тепла, сколько нужно. Светло. Свет то же образуется не лампами с наклеенными на них дурацкими картинками, он просто есть. Есть и еда, и выпивка. А когда расплачиваешься, то вместе с деньгами ты отдаешь что-то, что невозможно увидеть или сосчитать, отдаешь столько, сколько нужно и никто - ни бармен, ни ты сам - не против.
Там можно сидеть и не думать ни о чем. Это очень легко, потому что это место не принадлежит настоящему времени. Там свое время. Особенно это ощущается когда на улице темнеет. И если ты понимаешь это, если ты до сих пор можешь почувствовать это, тогда ты молодец, тогда ты сможешь найти в этом баре, где-нибудь за угловым столиком, где мало света и людей, кусочек твоего, только твоего времени. Некоторые люди так и сделали, но многие просто ходят туда выпить. Они берут то, что, как им кажется, им нужно, несколько раз оглядываются, делая вид что ищут кого-то, а на самом деле просто осматриваясь, затем приканчивают бокал, оставляя лишь один глоток и останавливаются. По их напряженным спинам удается понять, что идет великий мыслительный процесс. Люди пытались понять: почему же что-то не так? А разве что-то не так? И все-таки: что не так? И можно ли найти ответ?
Немногие остаются, чтобы заказать второй бокал. Обычно залпом выпивается остаток на донышке, следует последний взгляд по сторонам, последняя точка выбора, последние секунды около стойки бара...
Открывается дверь, уличный электрический свет врывается и наносит удар прохладным сумеркам бара, затем дверь закрывается и они уже на улице, внезапно ослепленные и неуверенные в движениях. Вроде бы все просто, но, наблюдая сквозь вьющуюся бечевку дыма своих любимых сигар, я замечал иногда, как некоторые оборачиваются. Это очень сложно передать словами: во взгляде скрывается и жалость, и прощание, и что-то еще... ностальгия, наверное. Может быть, обида. Совершенно детская - ну почему я не могу поиграть с вами в ваши игры, я не понимаю, почему?! Разум уже двигает тело по направлению к выходу, рука сама находит карман, чтобы залезть в него. Улыбка бармену и "Спасибо", а глаза... глаза, те глубокие озера, в которых плавает столько кораблей, просят, обращаясь к посетителям за дальними столиками, к стульям, приглашающим сесть: "Пустите меня к вам, разрешите бросить это все, позвольте вернуться! Почему я не могу сделать этого?". Но очень слаб тот ветер Мечты, который дует в паруса Мыслей. Так что, помедлив долю, действительно долю секунды, он или она встает со стула и делает первый шаг обратно к миру за дверью, к своей обычной жизни. И к тому, чтобы снова и снова задавать себе один и тот же вопрос...
Только один раз я видел, что человек остался.
Но я надеюсь, нет я уверен, что поздно ночью, когда тихо и сыро, хотя бы в одном из домов тихо стукнет дверь, что-то прошепчут влажные ступеньки. И, выглянув в окно, увидев плотно закутавшуюся в плащ фигуру, спокойно бредущую по середине улицы, кто-нибудь, не спящий в столь поздний час, с недоумением подумает: "Что может делать этот чудак на улице, когда так сыро и не хочется вылезать из кресла?".
* * *
Я невольно ускоряю шаг, желая побыстрее добраться до места, вглядываясь в темную лестницу, означающую местонахождение бара. Хотя нет, не столько в лестницу, сколько в ее перила. О-оо, эти узорчатые перила таинственны, таинственны как сама Вселенная: изображения вытянутых женских ног при ближайшем рассмотрении делаются всего лишь овалами, листья неземных растений - треугольничками, а бросившаяся в глаза небесная карта неведомого мира превратилась во множество точек, как только я моргнул.
Эта лестница почему-то служит постоянным местом неожиданных встреч: недавно я встретил там мужа нашей "стервы" (т.е. начальницы), который уже изрядно заправился для полета домой. Сама "стерва" стояла неподалеку, сжимая сумочку и губы - видимо, ждала мужа, оглядывая каждого входящего-выходящего с таким видом, за который ей и дали эту кличку. Голова моя была повернута как раз в ее сторону, пытаясь изобразить кивок. И в этот момент я споткнулся, больно ударив мозоль. Ее муж шел наверх и, как оказалось, имел достаточно чуткие уши, поэтому сумел расслышать, что я произнес, разозлившись. Это короткое слово его немало позабавило: он посмотрел в ту сторону, куда я кивал и улыбнулся. Возможно он был даже согласен со мной в чем-то. Поэтому Николай Андреевич (так по-моему его зовут) мило ухмыльнулся сначала моему правому плечу, затем пуговицам, но потом нашел глаза и буквально расплавился в улыбке, хлопнув меня по плечу и кивнув подбородком чему-то своему. Как вспомню - дрожь пробирает и тянет ухмыльнуться: надо ж так опростоволоситься! Да и других казусов то же было немало, например - я встретил даму, ни имени, ни фамилии которой я не помнил (она-то мое имя помнила), а спросить не решился, так мы полчаса и разговаривали. Но теперь я вспоминаю об этом даже с некоторой грустью. Почему? Наверное, просто потому, что теперь лестница абсолютно пуста и я знаю, что никого не встречу и никто не встретит меня. Но... Так и должно быть.
Тяп-тяп-тяп-стак-стак-тяп-тяп... Маленькие капельки падают в какое-то углубление, затем капли побольше сливаются вниз, на асфальт и образуется ручеек. А ручеек бежит дальше, как занятый своими мыслями малыш. Звуки мягко приглушены. Справа блеснуло стекло и я резко поворачиваю голову, но это всего лишь уличный фонарь пошутил надо мной.
Уютный столик в баре ждет, кресло пока еще холодно, на столе пока еще ничего нет.
Капли же останутся снаружи, чтобы продолжать дело, затеянное кем-то давным-давно, чтобы выполнять свое предназначение.
Я подхожу к бару и останавливаюсь. Вжав голову в плечи - все-таки прохладно - оборачиваюсь в последний раз. Вот она, дорога, которую я прошел. И она ждет меня обратно.
Уже хочется посидеть, выпить чего-нибудь горячего, да и съесть можно, но я остаюсь еще ненадолго. Ведь все же никакое предвкушение спокойного вечера в заведении не может нарушить то особое восприятие мира, которое я приобрел, пока шел этой дорогой. Кратко его можно выразить так: один, но не одинок. Потому что я, передвигаясь по улицам города, внимаю его духу, его молчаливой защите живущих в нем людей, занятых каждый своим делом. Я понимаю его мудрость спокойного человека, знающего что почем и почему, человека достигшего той грани, когда можно созерцать жизнь, не принимая в ней участия. И я улыбаюсь, потому что люблю все это.
А может быть, вовсе ничего нет, а есть только я сам, я один. Я - тот, кто ходит иногда по спящему городу поздно ночью, поддевая ногой мелкие камешки, я мечтающий - какая разница?
* * *
Человек ушел с влажной улицы, блестящей как мокрая черная резина, и через некоторое время, когда стихли его шаги, на ней остались лишь последние кусочки целого, последние миры, уверенно выполняющие свою работу, снова и снова зарождаясь, падая и разбиваясь...
А город вздохнул, устроился поудобнее и приготовился заснуть.