Утром десятого мая на улицах города появились первые трезвые. Остальные смотрели на них с некоторым недоумением, удивлением и даже с презрением. Если вообще могли смотреть...
Город был близок к панике. Надвигался "энергетический кризис". Аура горожан, порядком потрёпанная, в результате неведомо какой химической реакции превратилась в рваные облака смога, висящего над крышами домов. Характерный запах его распространялся на километры вокруг, убивая даже желание надеяться.
Улицы походили на оставленные войсками поля сражений. То здесь, то там случалось видеть контуженых, на дорогах зияли обломками весеннего асфальта воронки, а в грязи на обочинах с любопытством возились беспризорные дети. Некоторые из них ещё надеялись найти в этой пыли, среди обломков и отходов, в спешке брошенных отступившей цивилизацией, хоть что-то, хотя бы какую-то вещицу, пусть на миг позволившую бы им воскресить в своих потерянных душах ощущение ушедшего навсегда праздника. Эти цветки будущей жизни, выросшие на помойке мирового благоденствия, жадно тянулись своими перепачканными лепестками к свету.
Вот в таких окружающих условиях очнулся-таки от двухдневного беспробудного сна Иван Никанорыч Валежников.
Смеркалось. Нет, не то чтобы сильно смеркалось, но всё-таки... Конечно, даже, наверное, и вообще не смеркалось. Разве, скажете, может утром бывать смеркание? Это, скорее, слипалось. Правое веко у Ивана Никанорыча слипалось. Припухло оно от чего-то. И ведь как некстати!
Иван Никанорыч с трудом приоткрыл глаз. Нет, не правый. Какое там - правый! И подумать-то больно, что есть ещё правый. Он левый приоткрыл.
Приоткрыл он, говорю, свой левый глаз и осмотрел им окружающую действительность. Только радости ему это не прибавило. Наоборот. Потому как сказано выше: и грязь на обочинах, и отходы цивилизации, и беспризорные цветки будущей жизни вокруг. Хотелось, может, Ивану Никанорычу, что-нибудь такое и даже этакое увидеть. Необычное, то есть. А тут всё, мягко говоря, как обычно. Песочница та же. И глазу не за что зацепиться, и душу нечем взберендить. Тьфу ты! Аж противно! Ему, может, глаз не очень-то и хотелось себе лишний раз портить - открывать его, шарить им по окрестностям. Так нет - сделал над собой усилие. И что? Да и ничего! Всё, что и обычно. Те же орясины, тот же "дым отечества".
* * *
Иван Никанорыч поднялся и побрёл к ближайшему подъезду. На пятом этаже, отдышавшись, он нажал на кнопку звонка. Сквозь дверь был слышен знакомый голос диктора Первого канала. Голос вторил злобе дня. Он пытался втолковать несмышлёному телезрителю, чем отличается иранский уран от уранского ирана.
"Небось, Никанорыч похмеляться пришёл. Не буду открывать", - подумал я и сделал телевизор потише.
Звонок не умолкал.
"Ишь ты, сидит дома и не открывает! Злыдень!.. И телевизор выключил, с-с-собака! Пропади ты пропадом! Пойду к Федьке Горелому", - Иван Никанорыч ещё для порядка позвонил, стукнул ногой об дверь, сплюнул и стал спускаться вниз.
"Это ж надо, какие настырные люди! И ещё, небось, ругнулся там на меня! Cобака! Завтра ведь опять припрёшься! Похмеляться будешь просить", - и я снова сел за компьютер.
Тьфу! Неохота о таких даже писать!
А ведь написал, читатель! Ты же мне первый и скажешь, мол, чего же ты, так-твою-да-разэтак, пишешь тут всякую ерунду, а потом себя же за неё и ругаешь? А тут, читатель, всё просто. Кто-то сказал мне однажды, что жизнь изо дня в день приближает нас к самому себе, то есть каждодневно делает нас всё более самими собою. Вот я, например, что-нибудь да напишу завтра. А Иван Никанорыч, наверное, уже и не напишет. Поэтому я каждое утро в зеркале вижу самого себя, а Иван Никанорыч, если вдруг посмотрит, увидит... Да то же самое и увидит! Самого себя. Так какого чёрта!
Да просто страшно и помыслить, что однажды глянешь поутру в зеркало, а там - Иван Никанорыч Валежников.