Поезд проносится мимо, грохоча колесами. Солнце отражается в окнах и слепит нам глаза зайчиками.
- Пошел ты нахуй! - ору я в небо, выбрасывая вперед руку с сжатым кулаком и хлопая себя по сгибу локтя. Металлический грохот заглушает мой голос, но я кричу еще сильнее, пока в глотке не начинает что-то скрежетать. - Ебись конем, сука! Никогда тебя не прощу, слышишь? Никогда, блядь, никогда, сука ебаная, блядь!
Луц тоже что-то кричит, запрокинув голову и придерживая соломенную шляпу-трилби на затылке. Поток воздуха отбрасывает волосы за спину, бьет в лицо, словно хочет, чтобы мы взяли свои слова назад. Поезд проезжает и наступает тишина. Иногда мы не успеваем до тишины, и наши слова зависают в воздухе. Что ж, тем больше шансов у того, кому они адресованы, их услышать.
В городе трудно найти место, где можно орать во всю глотку, а нам с Луцем это необходимо. Поэтому мы приходим к путям, ждем поезда и высказываем Богу свои претензии в самой доходчивой форме.
Луц тянет меня за руку, и мы, скользя по липкой грязи, спускаемся к дороге.
- Полегчало? - спрашивает он. Голос у него немного сел.
- Не знаю. Не настолько, чтобы говорить об этом всерьез. - Я тоже охрипла. - Мне никогда не будет легче.
От этих слов щиплет в носу и печет глаза. Прошло больше двух лет, а я всё еще не смирилась. И Луц не обещает, что будет легче, что когда-нибудь всё пройдет, - он-то знает, что нет. Его младшая сестра утонула почти десять лет назад. Он показывал мне снимок: девочка-подросток, красивая, как сам Луц, стоит в раме солнечного света и улыбается в камеру далекой, ушедшей улыбкой. Луц говорит, я похожа на нее, хотя мне кажется, что сходство очень приблизительное. Мы с ним составляем маленькое общество тех, кто так и не вступил в фазу принятия. Я до сих пор в фазе отрицания и никогда не говорю "умер" - только "ушёл", "он больше не здесь". Луц завис на гневе. Хотя гнев - это последнее, что приходит в голову, когда вы видите Луца. Скорее вы спросите себя, как этого мальчика с фарфоровой кожей и сияющей улыбкой угораздило родиться среди серых панелек и сохранившихся со времен соцлагеря промышленных строений. Мужчины здесь такие же, как здания: невысокие, крепкие, коротко стриженые и абсолютно безликие в своих тёмно-синих или черных спортивных костюмах. Луца я бы сравнила со Старым городом. Старый город я люблю.
На дороге мы счищаем грязь с подошв: мои говнодавы почти не пострадали, а кеды Луца промокли насквозь.
- Пойдем на пляж?
- Что там делать?
- Просто посидим. Кеды твои посушим, у тебя ноги мокрые.
- Да срать.
- Простудишься.
- Срать.
- Ладно, что ты предлагаешь?
- Не, ну если хочешь, пойдем на пляж.
- Ты всегда так. Только не говори...
Мы в один голос говорим: "Срааать" - и ржем, как подорванные. Наверное, всё-таки от крика становится чуть легче.
До пляжа не далеко, но идти туда по тропинке, через голые серые деревья и какие-то кусты, торчащие из грязи, словно ебанутая икебана. Хотя сейчас только февраль, погода стоит совсем весенняя: асфальт в городе уже сухой, солнце жарит спину сквозь парку. На пляже ни души - разгар рабочего дня, к тому же, правда, что здесь делать в феврале? Вокруг жуткий срач, река выносит на берег всякое говно и отступает - типа я тут ни при чем.
Луц находит более-менее чистое место, стелет бушлат на влажный песок, и мы садимся рядышком, гораздо ближе, чем просто друзья. Тем не менее, мы не трахаемся, чтобы не нарушить протянутую между нами паутину связей, мыслей и жестов. Секс - это низкие вибрации, он только всё портит.
- У тебя волосы в колтун сбились. Почему ты не пострижешься? - Я пальцами расплетаю спутанные кудри Луца, доходящие до середины шеи.
- Что ты сегодня такая заботливая? Деньги нужны?
Я возмущенно фыркаю.
- Я всегда заботливая.
- И тебе всегда нужны деньги.
- Признаю. Но прямо сейчас - нет.
- Трахалась с кем-то?
- Думаешь, я таким образом зарабатываю?
- Просто спросил.
- Ты ничего просто так не спрашиваешь.
- Ну правда, просто так спросил. Выпить хочешь?
- А у тебя есть?
- А то. - Луц достает из заднего кармана фляжку.
- Пожрать бы. На голодный желудок я блевать буду.
- Да блюй, не страшно. Тут нет никого.
- Гаденыш ты. - Я седлаю Луца, наваливаюсь всем весом, прижимаю запястья с паутинкой голубых вен к песку. Лицо перед моими глазами такое нежное - Луц, наверное, еще не бреется - по крайней мере, я никогда не видела его с щетиной. Тело у него тоже безволосое, только узкая дорожка ведет от пупка к ременной пряжке и спускается ниже.
- Плюнь мне в рот, - говорит Луц.
- Что?
Сколько его знаю, не могу привыкнуть к его кинкам.
- Плюнь мне в рот.
- Если ты хочешь...
Я наклоняюсь к нему ниже, собираю слюну (это нелегко, потому что во рту сухо, как у монашки между ног) и спускаю ее в открытый рот Луца. Между нами протягивается тонкая струйка и через секунду пропадает. Я вытираю губы.
- Доволен?
Вместо ответа он подминает меня, прижимает к песку, наклоняется и лезет языком мне в рот. Я не сопротивляюсь, но и активности никакой не проявляю.
- Дай мне свой язык, - говорит Луц.
Я прикусываю его губы - сначала легко, потом сильнее, но он не останавливается. Краем уха я слышу вдалеке возню. Ее прерывает визг:
- Слезь с нее! Да сука, что же ты делаешь, дрянь такая? Всё уделал, а кто стирать будет? Кто стирать будет, мразь ты конченая?
Мы отрываемся друг от друга и поворачиваемся в направлении визга. Приземистая, опухшая баба в расстёгнутом пальто орет на парнишку лет семи, прижимающего к песку девочку примерно того же возраста. Одета вся троица убого, дети - недокормленные и на вид дебиловатые. Девочка рыдает, задыхаясь от слёз и соплей; беспомощно бьется под весом малолетнего бандита. Мальчик встает, уныло разглядывая носки дешевых обтрепанных кроссовок; его жертва продолжает лежать на песке, пока мамаша рывком не ставит ее на ноги. Баба отряхивает своих отпрысков, награждая их мощными шлепками и подзатыльниками, но дети, привычные к такому обращению, даже не орут. В присутствии малышей, особенно девочек, Луц начинает грузиться: замолкает и смотрит куда-то в сторону. Я засовываю ему язык в ухо. Луц чуть ли не подпрыгивает на месте и потирает пострадавший орган.
- Ты что?
- Не грузись.
Я притягиваю его к себе. Хотя на нем тонкий свитер, а воздух по-весеннему прохладный, от Луца исходит тепло. Нам нравится трогать друг друга и быть гораздо ближе, чем друзья. Мы как малыши, которые вечно таскают за собой любимых кукол, кормят их с ложечки, кладут с собой в постель, целуют пуговичные глаза. Не хочу, чтобы мы когда-нибудь стали взрослыми и забросили друг друга на чердак.
Бабе всё-таки удается довести свой выводок до слёз, они орут, соревнуясь, кто кого перекричит. Через пляж мог бы проехать поезд, а мы бы и не услышали.
Увидев, что мы смотрим на нее, баба переключается на нас.
- Что, блядь, уставились? Стыда у вас нет! Тут люди с детьми ходят, нашли место, идиоты ебаные, блядь!
Мы переглядываемся, раздумывая, послать ее нахуй или проигнорить. Луц машет бабе рукой:
- Иди, куда шла; хуле надо? - и мне: Вот люди, посидеть спокойно не дадут.
- Да ваще охуевшие, - соглашаюсь я.
Баба тоже раздумывает, поорать еще или пойти своей дорогой, но дети тянут ее куда-то, и наконец они втроем сваливают к ларьку с кебабами.
- Может, тебе там что-нибудь купить? - спрашивает Луц, кивая в сторону палаток.
- Я не ем кошатину.
- Может, они из собак готовят.
- Собак вообще не люблю, даже жареных.
- Тебе не угодишь.
- Я принцесска, сам же сказал. - Я потрясаю рождественским подарком Луца - браслетом с подвеской-короной.
- Принцесска, да. - Луц ухмыляется краешком рта, и на его щеке - почему-то только на одной - появляется ямочка. Он помогает мне встать, отряхивает меня от песка, приглаживает волосы. - Моя любимая принцесска.
- Можно у тебя кое-что спросить?
- Ну.
Я прижимаюсь к нему, обнимаю за шею и говорю на ухо:
- У тебя встал?
- Сама потрогай.
Трогаю через штаны.
- Стоит... Классно вообще...
- Ты голодная сегодня. Давно не было?
- Давно было.
- Это не дело.
- Знаю. У тебя у самого-то когда было?
- Всё по расписанию.
- А что стоит тогда?
- На тебя всегда стоит. Хочешь мороженко?
- Хочу.
- Сейчас принесу.
Он уходит к палаткам с фаст-фудом. Я ложусь на бушлат и смотрю в небо. Наверху ни облачка, никакого движения, и чем дольше я смотрю в неподвижную голубую пустоту, тем сильнее мне кажется, что я сама куда-то плыву. От воображаемой качки меня начинает подташнивать, я выпрямляюсь, прикладываю к глазам ладонь, прикрываясь от солнца, и высматриваю Луца. За стойкой у палаток тусят две малолетки, они не отводят с моего мальчика жадных взглядов, хихикают и закатывают глаза. Заключаю сама с собой пари: подвалят они к нему или нет. В арсенале у них нарощенные волосы, китайские угги на посиневших от холода голых ногах и короткие дермантиновые курточки. Малолетки решают, что этого достаточно, и направляются к Луцу. Теперь я могу спорить, пошлет он их нахуй или внесет в свое плотное расписание - конечно, обеих сразу, он не тратит время на персональные аудиенции. Они перекидываются парой слов, но результат неясен: малолетки возвращаются к стойке, а Луц с мороженым идёт ко мне.
- Ну что, пополнил график "сунь-вынь", малыш Алекс?
- Милая Франциска, ты, должно быть шутишь. Эти юные леди гораздо ниже моих стандартов. Ешь, пока не растаяло.
"Франциска" я только для Луца, и всегда только "милая Франциска". Для прочих - просто Франка.
- Что не так с юными леди?
- Разве я могу трахать леди, которые не читали Кьеркегора?
- Я тоже не читала.
- Но ты хоть что-нибудь читаешь?
- InStyle в туалете. В моем случае это профессиональная литература.
- Для этих кис профессиональная литература - учебник биологии за девятый класс. Так что отказать.
- А ты консервативен. Я в их возрасте тоже вешалась на парней. А когда мы с одноклассницами шли из школы, за нами тащились старики и вываливали из штанов свое пожухлое хозяйство.
- Мир - страшное место.
- Особенно для девочек.
Мороженое уже подтаяло, я засовываю язык глубоко в рожок, вылизывая его внутренности. Луц достает мобильный и делает несколько снимков.
- Выложу в инстаграм. Какие хэштеги поставить? #всемдрочить?
- В лоб получишь.
- Вообще да, обойдемся без тегов. Все и так будут дрочить. Выпьешь? - Луц достает фляжку.
- Давай. Что там?
- Вишневка. Для тебя взял.
- Зааайчик! Твоё здоровье. - Я расплываюсь в улыбке и отхлебываю ароматной рубиновой жидкости. Наливка мягко скатывается по горлу, и в животе становится тепло, хотя зубы еще ломит от мороженого. Луц берет у меня фляжку и делает большой глоток.
- Пополнить твоё расписание?
- Что ты так за меня переживаешь? Не иначе, сам хочешь вписаться.
- Я не настолько самонадеян. Серьезно, если будет нужно, я подгоню тебе кого-нибудь.
- Ты же знаешь, я люблю только тебя, мой циничный Луцци.
- Кто говорит о любви? Просто немного расслабиться. - Он запускает руку мне между ног, трогает меня сквозь шорты, сильно нажимает большим пальцем, так что по животу сверху вниз проходит электрический разряд. Сучонок, дразнит меня. Я шиплю сквозь сжатые зубы, отстраняю его ладонь.
- Кто ты, Луц? Мне нужны деньги - ты их даешь. Я хочу есть - ты меня кормишь. Поишь моей любимой выпивкой. У тебя даже потрахаться всегда есть. Ты ангел-хранитель, что ли?
Он наклоняется и говорит мне на ухо зловещим шепотом:
- Наоборот. Демон, который следит, чтобы ты регулярно предавалась всем семи грехам.
- Отлично, демон-хранитель. Значит, надо соглашаться на твои сутенерские штучки?
Луц быстро-быстро кивает, так что шляпа сползает ему на лоб. Сладкий, как пирожное; как такому отказать?
- Ладно. Где, когда, с кем?
- Сегодня вечером, здесь. Покатит?
- Можно. Не скажешь, с кем?
- Сама увидишь.
- Дай еще глотнуть. Волнуюсь.
Я не кокетничаю - правда, волнуюсь. Моё последнее свидание было слишком давно, я успела забыть, как оно бывает. Луц появлялся раз в неделю, целовал меня, лапал через одежду - этого было достаточно, чтобы не чувствовать себя одинокой. Чтобы утром уходить на работу, вечером возвращаться домой, закидывать вещи в машинку, разогревать в микроволновке гомогенизированное говно, а потом засыпать мордой в подушку и при этом не хотеть прыгнуть с моста Свободы. Я убедила себя, что мне не надо большего.
