Какие-то темные дни настали. Погода дождливая, спится хорошо, откроешь глаза, а внутри пустота. Заспанные глаза покрыты поволокой и ты трешь их в надежде убедиться, что поволока лишь результат сна, а не подскочившего под утро давления. Потом пытаешься вспомнить ночные видения и понимаешь, что это были кошмары. Странные кошмары. И не кошмары вообще в их классическом виде, а лишь нехорошие ощущения от которых просто хочешь проснуться. Разве можно назвать кошмаром несвежую рубашку, в которой ты вдруг оказался в приличной компании. Когда, сидя на диване, ты приобнимаешь старых друзей и неожиданно чувствуешь, острый запах едкого пота, исходящий от тебя. Странный сон. Возможно, эти видения соответствует моему сегодняшнему душевному состоянию, когда ни хорошо и не плохо, когда проблемы не выходят за рамки нестиранной рубашки, которую ты зачем-то надел во сне.
Да ладно. Я проснулся, и это уже обнадеживает. А пустота? Она вскоре заполнится - может телевизором или интернетом, а может делами, которые возникают из тишины по резкому звуку телефона в коридоре. Ненавижу звонки. Именно поэтому я отключил домофон и разобрал тревожную кнопку на входной двери. Не люблю случайных людей. Мой дом - моя крепость, моя территория, где спокойствие и мои правила никто не вправе нарушать. Иногда очень хочется отключить и телефоны, но пока не решаюсь. Потому и нервничаю. Особенно мерзко после противного электронного голоса в стационарной трубке, который монотонно предупреждает, что до двадцать пятого нужно оплатить всевозможные коммунальные задолженности. Ладно, если бы я не оплачивал до этого срока. Но ведь оплачиваю. Я уже научился чувствовать эти, неуютные голоса, даже если не сработал определитель номера. После первых звуков возвращаю трубку на исходную позицию, не позволяя непрошенному абоненту развернуться во всю силу напутственных пожеланий. И здесь я ощущаю некую гнетущую зависимость от этих голосов, проникающих в мою замурованную обитель через узкие щели вынужденных допущений. И самое неприятное, что это навязчивое внимание усиливается в период экономической неразберихи, когда у самого внутри сплошной кавардак. Я не могу отключить телефоны, ведь это мой единственный контакт с внешним миром. Это ниточка, соединяющая меня с близкими и работой. Это возможность ощущать свою нужность, хоть кому-то, хоть иногда.
За окном лето. Странное лето, прохладное и с дождями. Телефон пока молчит, в телевизоре мелькают беззвучные силуэты. На работе штиль. Целый день тишина. Вроде все сделано. И можно как бы расслабиться, заняться несрочными делами - съездить на дачу, разобрать старую свалку в гараже. Но ничего не происходит, время замерло и в воздухе царит гнетущее безмолвие. Это не та тишина, которая дает отдых сознанию. Это особая тишина, беспокойная, наполненная недосказанностью и многоточием. Некое странное ожидание предстоящей распутицы, а может борьбы за собственное место в этом вечном хаосе цикличной неустроенности или предчувствие хитрой игры, правила которой еще не известны. Тишина с гнетущим знаком минус. Понятно только одно - наступающее, конкретное завтра не принесет облегчения и это четко зафиксировано в твоем мозгу. И здесь дело во времени. Надо пережить месяц, каких-то тридцать дней и все придет на круги своя, обязательно придет - настроение, оптимизм, желания, как результат наступающего обновления. Надо пережить, такое уже было не раз. И я подсознательно тороплю застывшие события, сжимая трудные дни в комок ненужной бумаги и отправляю их в ведро под письменным столом. Именно так, в минуты депрессии, я расправляюсь со своими земными часами - безжалостно и резко. Наступивший эмоциональный коллапс заставляет хандрить, парализует тело, руки опускаются, ноги перестают двигаться и ты, зачарованный этим состоянием, как по мановению волшебной палочки, следуешь естественной логике самосохранения. Кровать в разобранном положении, пульт, зарядка на тумбочке, холодильник в пяти шагах. Легкий оптимизм нового дня быстро испаряется под теплым саваном одеяла. Ты осторожно забираешься в еще не остывший после ночи спальный кокон, боясь спугнуть свою удивительную податливость, натягиваешь до подбородка ситцевые жалюзи и начинаешь погружаться в сладкую нирвану фантазий.
Однажды, вот так, отгородившись от проблем толщиной уютного одеяла, мне вдруг вспомнилась такая же хмурая непогода. Вспомнился городской сквер в центре города, утопающий в зелени старых деревьев. Я молодой, стройный, полон идей и ожиданий, сижу на любимой скамейке, чуть в стороне от главной аллеи и делаю заметки в непременном блокноте. В ту пору находиться дома я категорически не мог, и меня постоянно тянуло с рабочей окраины в водоворот пульсирующей цивилизации. Смена декораций, сюжетов, шум транспорта, пестрота толпы и конечно красивые девушки - все это было здесь, в центре. Тогда мне казалось, что именно в этом сквере ко мне приходят нужные мысли, возникают свежие образы и правильные идеи, настраивающие на что-то важное, что должно непременно провести черту между до и после.
В один из таких дней мы и познакомились с ней. Хотя само знакомство произошло немного позже и в другом месте, но в тот момент мы ощутили друг друга, во всяком случае, это точно произошло со мной. Пасмурная погода с самого утра ничего хорошего не предвещала и когда холодное серебро неба стремительно сменила рыхлая, тяжелая туча, а затем пошел сильный дождь я нисколько не удивился. Убрав свои важные, как тогда казалось, записи, я покинул насиженное место и нырнул под густую крону ближайшего тополя. Стремительно падающая вода билась об асфальт, ныряла в траву, будто тысячи небесных камикадзе неожиданно решили покончить жизнь самоубийством. Оставшиеся от прежней непогоды лужи брезгливо морщились, ударяющиеся о них жирные, тугие капли поднимали маслянистые водяные столбики, словно в замедленной съемке, сильный ветер терзал в воздухе забытую кем-то газету. Стихия охватила все видимое пространство, и казалось город накрыло иное измерение, искривляющее контуры недавней реальности через призму водяной нестабильности. Было мокро, неуютно и очень одиноко. Порывы мокрого ветра прижимал меня все ближе к дереву и листья то затихали, то вновь гудели над головой беспокойным ульем. Я смотрел на пробегающие тучи, на свои новые намокающие туфли, на брюки, покрывающиеся грязевым рикошетом, и мое романтическое настроение приходило в упадок. В ту пору я еще любил дождь, точнее сказать, долюбливал, относился к нему с пониманием и собственной философией. Истоки этой любви находились в лабиринтах детских воспоминаний, в корабликах, бегущих по асфальту в стремительных ручьях, и в хождении босиком по источающей пар только что рожденной луже с неожиданными бензиновыми разводами, и всевозможные песочные запруды от миниатюрных до масштабных, когда мы с друзьями затапливали пол двора на зло беспокойным соседям, и в мыслях, возникающих глядя на струйки осенней капели, сбегающей по запотевшему оконному стеклу. Да, я любил дождь и непогоду, как стихию, способную будоражить воображение тонкой лирикой личных переживаний, но взрослея все больше охладевал к природным катаклизмам, понимая, что дождь прекрасен в детстве и иногда в поэзии, но совершенно лишний в алгоритме повседневного бытия. Эта грусть осенних воспоминаний была прервана неожиданным появлением соседки. Голова незнакомки была прикрыта полиэтиленовым пакетом. Подмоченное тонкое платье прилипло к силуэтам ног и достаточно откровенно прорисовывало скрытные в обычное время нюансы стройной фигуры. Непогода явно застала ее врасплох, об этом свидетельствовали торчащие беспорядочные волосы и промокшая насквозь одежда. Природа в этот день определенно отложила акт милосердия. Ощущение беспомощной неловкости исходило от случайной гостьи. Что может быть ужаснее для женщины уничтоженной прически, сломанного ногтя, "поплывшего" глаза или побежавшей на капроне петли. Крайне беззащитное и явно непонятное нам, мужчинам, состояние. Чувство холода у меня как-то сразу пропало. Я инстинктивно приосанился, набрал полные легкие воздуха и реально стал как-то выше, стройнее и мужественнее. Общество незнакомки, несомненно бодрило и настраивало нужную высоту словно камертон. В женщине меня всегда поражали руки, особенно кисти. Если вы заметили, то они устроены по-особому, не так, как у мужчин. Удлиненные пальцы с фигурным выделением суставов, всегда аккуратные ногти, узкие кисти с острыми ниточками сухожилий и пульсирующими синеватыми сосудами, наполненными до краев жизненной силой. Женская кожа нежнее и тоньше мужской, поэтому она бывает ужасно прозрачной и трепетно ранимой. И сами руки такие тонкие и, одновременно, такие сильные, в моменты, когда судьба преподносит серьезные испытания. Я так увлекся созерцанием соседки, что не успел спрятать собственное любопытство, когда она неожиданно сбросила с головы пакет и слегка обернулась. Этот полуоборот был не столько знаком внимания, сколько возможностью оценить несущего тот же печальный образ товарища по несчастью. Наши глаза на мгновение встретились. В надменной природе постсоветского этикета острое внимание всегда признак какого-то несовершенства или трагедии. Это там, за границей люди привыкли улыбаться друг другу просто так, а у нас улыбка незнакомца источник обеспокоенности и тревоги. Это живет наследием болезненной подозрительности и неуверенности дурной генетики прошлого. Но в данном случае все было иначе. Она мягко улыбнулась, поправляя разбросанные волосы. Стало понятно, что моя совершенно обычная фигура не внушала ей видимой угрозы. И эта улыбка была доброй и открытой, словно вопрос ребенка: "Неужели я такая смешная?" Я смутился и, выдавив улыбку в ответ, начал бормотать что-то про дождь, непогоду, одновременно боясь упустить ее лицо. И мысли мои были уже совсем вдалеке и от природных неурядиц, и от других невзгод и катаклизмов, посещающих сей бренный мир. Очень редко бывает так, что твои образы, формирующиеся из прочитанного, увиденного, совершенно случайного, далекого, но странно пронзительного, вдруг совпадают с реальным человеком и ты начинаешь удивляться еще больше, когда общая картина совершенства дорисовывается отдельными штрихами плавных движений, тембром голоса, одеждой, еле уловимыми наклонами, линиями, изгибами ожившей фантазии. Кто-то называет это пробежавшей искрой, кто-то фатумом. Называйте, как хотите. Но она стояла рядом мокрая, слегка растрепанная, очень естественная и удивительно желанная. И это ощущение невероятной близости разгоралось во мне мелкой дрожью, словно перед случайной дракой.
- Вроде проходит.
Моя одинокая фраза, отправленная во вселенную, предназначалась именно ей. Она могла сделать вид, что это ее не касается, что слова брошенные вскользь совсем лишнее, что этот тривиальный погодный эпизод не может иметь продолжения, но, вопреки моей глупой сомнительности, она, чуть вытянув шею слегка кивнула головой. Нет, она ничего не произносила вслух, ответили ее глаза и чуть шевельнувшиеся уголки губ. Нас было двое и это чуть заметное, еле уловимое предназначалось только мне. Состояние влюбленности, любви странное и не необычайное явление. Оно может возникать стремительно, а может приходить, неуклюже ворочаясь в предбаннике. Может быть обоюдным или безответным. Может быть экспрессивным и ярким, а может непонятным и липким, как беда. Любовь разная. Но самое удивительное, когда двое совершенно чужих человека вдруг подсознательно открывают некие сакральные каналы, по которым друг к другу пробиваются волшебные искорки, мир вокруг резко меняется.
Налетевший дождь исчез также быстро, как и явился. Ветер еще тормошил деревья, волновал лужи, но лучи солнца уже пробивались сквозь разрывы вдруг отступившей темноты. Случайная соседка сделала осторожный шаг по мокрой траве вышла на дорожку и стала быстро удаляться, легко перепрыгивая через свое отражение в разбросанных по асфальту зеркалах. Я чувствовал, что что-то важное ускользает от меня. Я смотрел вслед удаляющейся фигуре и не мог сдвинуться с места, будто сросся с деревом. Какая-то гнетущая нерешительность овладела мной. Ноги налились свинцом и одна половина сознания кричала: "Давай, беги! Жизнь скроена из случайностей и это одна из них", а вторая более трусливая и упорная твердила: "Ты взрослый! Стыдно! Стой! О чем ты? Тебе это надо?" Есть один вопрос, на который я до сих пор не знаю ответа. Почему женщины настойчиво противоречивы в собственном эгоизме? Я знал, что она каждой клеточкой ощущала мою неожиданную симпатию, и осторожную нерешительность, связанную с возникшим внутренним волнением с той неловкостью, которая наступает исключительно от спускающихся с высот мироздания блаженных амуров. Женщины всегда это лучше ощущают, поскольку это их территория, их тонкий мир чувств, интуиции и любви. Но всякий раз поражался их решительности в стремлении разорвать случайные ростки чужого трепета. Вполне допускаю, что это тест на брутальность самца, который природа заложила в женщину на уровне инстинктов. Убежать, скрыться чтобы решительный и сильный бросился вдогонку, а слабый отстал и исчез, как случайное недоразумение.
В итоге я все же пошел. Пошел не спеша на неприятно чужих ногах. Торопиться было не куда. Ее силуэт уже несколько минут, как скрылся за ближайшими домами, неожиданно рожденные флюиды растворялись в воздухе вновь оживающего города и моя этикетная половина была совершенно спокойна за моральное целомудрие хозяина. Сквер после дождя стал неуютным, как впрочем, и мое подавленное настроение. Я плелся домой с одной целью - навсегда забыть этот неприятный момент собственного несовершенства.
В метро было много мокрых людей. От влажных одежд исходил пар, и капли дождя падали с зонтов и волос на раздраженных, сухих граждан. Чтобы не мешать суетящимся пассажирам, я удобно пристроился у столба подземной станции и в ожидании своего поезда и погрузился в скучные мысли, которые всегда посещали меня в минуты философских терзаний. Я вспоминал какие-то незначительные события, лица, а мой взгляд скользил по застывшим в обитателям подземки. Мне в жизни редко везло, если я играл в лотерею, то выигрывал не более той суммы, которую уплатил за билет. Возможно, поэтому я никогда не спешил в те места, где царили азартные игры, понимая, что именно меня с нетерпением ждут во всех этих казино, подпольных покерах, преферансах и финансовых пирамидах, как разруб свежей говядины, принятый к разделке профессиональными мясниками. Но сейчас моя система предсказуемого невезения дала редкий по своей природе сбой, и я вдруг снова увидел ее. Она стояла на другом конце перрона, ожидая поезд в противоположную сторону. Пружина самоуничижения к тому времени была сжата настолько, что требовался любой пустяковый повод, чтобы произошел внутренний надрез, очищающее кровопускание. Раздумывать было бессмысленно, неудобно и просто неправильно. Ее поезд стремительно подошел и мне хватило неимоверных усилий вскочить в тот же вагон, отрезающий путь к отступлению и уносящий меня в волнующую неопределенность душевных терзаний. Когда я пробрался к ней, через недовольную стену пассажиров, то не нашел ничего лучшего, как сказать банальное: "Привет"
- Привет, - улыбнулась она. Ее волосы уже были аккуратно укрощены, случайные мазки оставленные непогодой подправлены, и строгий аромат таинственных духов вновь кружил голову. Слова подбирались трудно, ведь требовались только правильные и нужные, а сердце предательски не давало дышать и сосредоточиться на странно ускользающей лексике. Но через пару текстовых этюдов все стало на свои места. Она не противилась диалогу и это было самым удивительным. Мы всю дорогу разговаривали, если это можно было назвать обоюдным общением. Явно больше говорил я. За окном проплывали станции, темнота тоннеля сменялась суетой перрона, но мы этого не замечали. Она внимательно слушала и вставляла несколько междометий в мой бесконечный монолог, незаметно изучая собеседника своими серо зелеными глазами. И это осторожное внимание порождало внутри бурю разноцветных эмоций и чувств. Я же смотрел на нее и не мог оторваться. Овал ушей, открытая шея, длинные пальцы, тяжеловатые под тушью ресницы, чуть вздернутый нос были так похожи на тех утонченных красавиц, которые долго не отпускали меня после очередного романтического фильма, заставляя погружаться в мечтательную дрему. Но самое главное, что в ней не было, ни превосходства, ни кокетства, ни надуманной манерности. Она была необычайно совершенна в своей внешней исключительности и одновременно совершенно простота и открыта. Ничего лишнего в голосе, словах, движениях и эмоциях. Ничего отталкивающего, грубого, вульгарного. Как стакан, наполненный не на половину или через край, а именно до той, нужной черты, когда есть гармония достаточности мягких пастельных тонов. А может мне все это только казалось под воздействием нежных ароматов, исходивших от нее образа. Может это все я придумал в порыве неожиданной влюбленности и внутренней душевной мелодрамы неисправимого романтика. Мы познакомились. На предложение проводить ее она согласилась, но только не до дома, а до ближайшей остановки. Ей еще нужно было подъезжать на наземном транспорте. При расставании она слегка коснулась меня своей рукой, от чего по телу пробежала странная дрожь. Я не спорил. Произошедшего нерва на сегодня хватило сполна.
Я летел домой окрыленный и очень долго не мог заснуть, путаясь в мыслях и переживая заново каждый момент этого дня. Наутро я звонил ей, и мы долго разговаривали о пустяках, потом были встречи, цветы, поцелуи. Так пролетело лето и первые месяцы осени. Мы вроде строили какие-то планы. А потом она вдруг уехала. Родителям предложили работу в северной европейской стране и она не могла отказаться от этой поездки. Возможно, могла и жила бы здесь с бабушкой, но она нашла массу оправданий для той поездки. Оправданий больше для себя и была в этом совершенно права и органична, ведь упускать такую возможность было просто глупо. Были трогательные письма, фотографии, боль, переживания. Иногда она приезжала к живущим здесь родственникам. Но это были уже не те встречи - очень странные и все больше чужие. Писем становилось меньше и меньше, а потом она вышла замуж за какого-то арабского инженера...
Когда я проснулся, часы показывали полдень. Оказывается, я спал! Осторожно нащупав свои тапочки, я побрел к холодильнику. Мысль что забыл поесть беспокоила меня больше всего. Готовить что-либо вовсе не хотелось и яйца показались мне вполне сносным поздним завтраком. Когда завтрак бился в истерике на раскаленной сковородке, я снова подумал о той истории. С высоты сегодняшнего дня она казалась обычной и не совсем интересной, как и многое другое, что происходило со мной до и после. И кого-то винить в этом было совершенно бессмысленно. Видно так устроен я сам. Сложно и бестолково.