Это была любовь на расстоянии. Как я понял гораздо позже - любовь на расстоянии более крепкая, настоящая, полная романтики и ожиданий, ведь то, чего не хватает на самом деле, ты дописываешь своим воображением, а затем добавляешь еще и еще, потом создаешь мифические ситуации и переживаешь их, будто наяву. Но больше всего возбуждает воображаемая тактильность, та, когда ты закрываешь глаза и мысленно берешь ее руку или поправляешь сбившийся воротник, или убираешь невидимую пылинку с ноги, а потом, тыльной стороной ладошки, снимаешь крошку с напомаженных губ.
Мы жили в разных городах и созванивались уже больше месяца. Сначала звонки были просто так, хотя где-то уже и не просто, но чего-то еще не хватало. Видно тех, самых главных слов, которые хочешь произносить, но вначале боишься, а вдруг мимо и получать их обратно, взамен, как награду за свое откровение. Тех слов, которые завершают процесс любовного словоблудия вокруг да около и, наконец, подводят главную черту, то для чего, в общем-то и начинается это общение мужчины и женщины. Ведь общение с женщиной не просто так, а с красивой, тем более. И пусть кто-то меня убеждают в обратном, я ему сто раз не поверю. И буду иметь на это полное право.
Мы познакомились совершенно случайно. На вокзале. Я там был по делам, она с огромным чемоданом, который упорно не хотел передвигаться по бесконечным ступенькам. А рядом трудились рабочие. Не торопливо трудились, основательно. Они меняли ленту эскалатора на такую же, что установили недалеко, но на более коротком подъеме. Новая шла плавно, без рывков, будто горячий нож, тонущий в масле. Вот, если бы не время, то бесконечно повторял бы этот подъем и спуск.
И мое предложение прозвучало совсем буднично, я так поступал много раз, а здесь особенно пришлось к месту при виде неторопливых рабочих и лестнице в три пролета.
- Девушка, разрешите вам помочь?
Она слегка обернулась, глянула на меня с улыбкой и покорно освободила ручку чудовищного на вид багажа.
Обычно я делаю это молча, но здесь что-то кольнуло внутри. То ли обезоруживающая улыбка, то ли глаза, то ли нечто, придуманное еще в детстве.
- Очень большой чемодан в таких тонких руках, - сказал я первую пришедшую в голову чепуху.
На удивление, она не промолчала, как это случается обычно между незнакомыми людьми, а вполне дружелюбно ответила:
- Большой, да еще в чужом городе.
Так завязалось наше знакомство.
Она уехала к себе домой, в небольшой провинциальный городок. Я остался в столице с воспоминанием о случившемся и ее номером телефона на клочке бумаги.
Не звонил больше недели. И вовсе не потому, что забыл. Просто, как это бывает часто, думал, к чему могут привести эти звонки, эти иногородние "не встречи", эта непонятная связь на расстоянии.
Но в итоге я ее набрал, и мы мило побеседовали. К моему удивлению и даже восторгу, она все помнила и было такое ощущение, что рада моему звонку, будто ждала. Уже во время разговора, я понял - во всем происходящем что-то не так. Голос предательски дрожал, и хотелось быть майским котом, ласковым, греющимся у камина.
Потом я вспоминал ее руки, ее чуть вздернутый нос, который всегда мне нравился. Это оттуда из детства, это догоняло меня из когда-то прочитанных книг и увиденных картинок. Пронзительные зеленоватые глаза и пышные волосы в которых можно утонуть.
Звонки наши стали чаще, то есть звонил я, она же всегда находилась рядом с телефоном и всегда были те десять - пятнадцать минут для разговора со мной. И это "всегда" меня в итоге разложило на лопатки. Я понял, что у нее никого нет, что она открыта для чего-то большего и возможно застыла в неком ожидании, в некой субстанции, готовая к трансформации от обычного к серьезному. Но про ожидание это я сам, это мне казалось по логике. Ведь любое нарастающее общение это предположение чего-то большего. Ведь нельзя звонить раз в неделю потом, три, потом каждый день, после несколько раз в день, а затем как вначале - раз в неделю. Нельзя и все. Это уже другая атмосфера - эгоизм или оправдания, которые разрушают созданную до этого пирамиду взаимопонимания, возникающих чувств.
И темы постепенно стали более доверительными, более интимными и длились они гораздо дольше . Мы еще не говорили про любовь, но начав с собак и котов, в дальнейшем узнавали о друг друге все больше и больше, откровенничая, запуская чужие мысли в собственные лабиринты и тупики, в пределах допустимого между молодыми людьми, понимающими рамки приличия. Мы вроде и касались сокровенных тем, но очень осторожно, вскользь, чтобы пощекотать себе личное эго, не более. И когда слова достигали невидимого барьера, мы стремительно отползали назад.
- Это моя неудачная шутка, - улыбаясь, оправдывался я, балансируя на краю обрыва.
- Я поняла, - весело говорила она.
В итоге мы дошли до того предела, когда не пожелать спокойной ночи пусть и в полпервого, в это время даже особенно, надежнее, считалось абсолютным предательством и коварной изменой. Как-то я поймал себя на мысли, что еще ни разу не сказав о любви мы уже жили совместной жизнью, как это ни странно звучит, на расстоянии, где отчет о том, где был, чем занимался, с кем встречался, стал неотъемлемым атрибутом предстоящего диалога. И в этом мы не чувствовали некого ущемления личного пространства. Никто не тянул нас за язык, мы это делали сами, осмысленно и вполне добровольно, подгоняемые некими импульсами, напором крови в аорте, легким трепетом, который случался не только от разговора, а даже от касания кнопки телефона с любимым именем. Мы сами загнали себя в клетку своих отношений. Добровольно сдались в плен. И сидели взаперти, как перезревшие девицы и кавалеры. Но возможно, так было у меня, а про нас я все придумал.
Однажды я набрал ее, уже лежа в постели. Было что-то около одиннадцати вечера и мне хотелось побыстрее услышать ее успокаивающий голос и пожелать добрых снов. Трубку она сняла быстро, как всегда и ее радостный "привет" сразу растопил одинокое сердце. Даже не растопил, а дал ему возможность пробежаться легкой трусцой перед сном.
Голос мой звучал на распев. И петь хотелось на самом деле.
- Дела, как сажа бела. Была на работе, вечером в институте.
Ее простые шутки не казались мне неприятными. Я во всем видел красоту и смысл. Это бывает, именно в ту пору бывает, когда готов прощать все и на все закрывать глаза, когда мелочи кажутся мелочами, которыми на самом деле и являются. Это потом начинаешь цепляться за каждое неправильное слово, движение, особый взгляд, показавшийся косым, а пока... А пока все прекрасно, внутри бабочки в голове тараканы, любовные. И ее настроение, оно передавалось мне через расстояние. Словно пил божественный нектар. Перед сном это крайне полезно.
- Я уже лег. Смотрю телевизор. И очень захотелось тебе сказать несколько слов перед сном. Хороших слов. Очень хороших.
Я начал традиционную вечернюю мантру.
- Так говори...
Я вдохнул полной грудью весь ближайший воздух, каждую молекулу, каждый атом, ведь поток чувств мог быть бесконечным, а то, что не помещалось в голове, витало совсем рядом, готовое в любую минуту придти на помощь. Уже через секунду был готов наполнить мир радостью, любовью и благодарностью за жизнь. Но вдруг что-то пошло не так. Словно обрыв пленки на самом важном. Я аж привстал на постели, будто кто-то огрел дубинкой. Вот, вроде лежал расслабленно, а то вдруг сел и весь растерянный. И сердце с бега трусцой перешло на спринтерскую скорость, будто бегут за мной люди в масках в безлюдном переулке. И пальцы предательски дрожат.
-... Вадик, плоскогубцы в тумбочке.
Хотя телефон она убрала от головы, но про этого Вадика я услышал отчетливо. Так отчетливо, что вдруг захотелось "не знаю что сделать", к примеру, задохнуться от набежавшей волны. И голос ее ласковый и заискивающий, как со мной. Один в один.
Что-то вдруг обвалилось, растворилось. В одно мгновение. Аура безупречности, божественной невинности сорвались нестиранной занавеской, за которой скрывалось настоящее. Я и не заметил, как начал посапывать в трубку, зло посапывать. На самого себя, на свою мягкотелость и чрезмерную доверчивость. А она продолжала.
- ... Не в той, рядом. Да, здесь. Нет? Так, а в туалете на полке?
Она словно испытывала меня на прочность. Подвесила вниз головой на крючок и ждала пока голова не нальется кровью, и там что-нибудь не лопнет. Но в голове ничего не лопалось. В голове возникали безобразные картины, на которые только была готова моя болезненная фантазия. Сцены менялись, варьировали ситуации, мозг работал на все сто, отрезая одни допущения от других, потом скручивая их в единый клубок, потом снова распускал в различные потоки. Вот она, полуобнаженная, на диване, а может еще не полуобнаженная а лишь в короткой юбке, и в совершенно открытой маечке без лифчика. И конечно ее соски торчат торчком. А на столе непременно бутылка вина. И голос и слова. Она недавно этими словами, этим тембром любила меня. Не говорила, что люблю, но я знаю, что любила. Я это знаю на сто процентов, на двести.
Потом я услышал ее голос, обращенный, наконец ко мне:
- Извини, искали плоскогубцы.
Я молчал, как побитая собака, как провинившийся ребенок. И ничего лучшего в этот момент конечно не придумал. Истерить не мое, а вот походить с опущенными штанами и не вытертой попой вполне мог себе позволить. Я ждал, и она понимала, что я ждал.
- Пришел брат и привел мастера. Чинят интернет. Собака провод перекусила.
Она весело улыбалась. Я это чувствовал, даже видел эти губы. И мне от ее улыбки впервые стало дурно.
- Ааааа..., интернет..., - как можно безразлично протянул я
А в голове пронеслось потоком рванувших на зеленый свет машин: "Интернет, в одиннадцать вечера? Круто". И внутри стучало, колотилось, выпрыгивало наружу.
- И скоро закончат? - поинтересовался я вдруг охрипшим голосом.
- Да скоро. Брат уже пошел к себе, а Вадику осталось что-то подпаять... Вадик, сколько еще времени нужно?
- Минут двадцать. От силы полчаса, - произнес чей-то мужской голос
И уже снова мне:
- Минут двадцать, полчаса.
И это произнесенное Вадик, и голос самого Вадика, и время на часах, и предстоящее ожидание этих двадцать минут или полчаса подкосили полностью.
Мне вдруг стало плохо и захотелось вырвать содержимое вечернего ужина, прочистить желудок. Я ощутил, что бабочки в животе неожиданно превратились в липких личинок и мохнатых гусениц. То, что могло ползать, ползало по внутренностям, оставляя слизь, фекалии и щекотали спинками поджелудочную. Тараканы забегали, словно кто-то включил яркий свет. Много тараканов. Тысячи.
- А раньше не получалось?
Я задал глупый совершенно обнажающий вопрос и сам испугался его пограничности, близкой к упрекам.
Это было впервые.
- Ну, вот пришли только к десяти. Посидели сначала немножко, выпили. Поздно начал. Уже скоро закончит.
"Мама дорогая, мама..., твою ж мать..., мама дорогая...". Я так и не понял ничего про мать, дорогая она или напротив. Это мои мозги закипали, пытаясь уничтожить всех тараканов и уложить по развалившимся полочкам массу неожиданных открытий. Про выпили - это был топор палача. И хотя я себе такой сюжет прокручивал, но в душе пролагал, что это лишь мои навязчивые допущения. А здесь все одно к одному, будто конструктор "лего" собираешь. Как все противно. Гадко и противно.
- Ну, ты там занята, не буду мешать.
Она конечно услышала в моем голосу обиду и, как умная девочка, а была она очень умной, в этом я убедился за время нашего знакомства, сказала:
- Прости меня, пожалуйста. Не обижайся.
Видно ей хотелось сказать нечто большее, чтобы успокоить меня, но присутствие постороннего не позволяло произнести правильные и самые нужные слова, способные развернуть события вспять.
Признаться, что я обиделся? Ну, уж нет, слишком много чести.
- Нет, просто был трудный день и я устал.
Голос мой восстановился и даже стал отдавать холодком. Легким октябрем, подбирающимся к зиме.
Эта закрытость, таинственность, осторожность перед каким-то Вадиком меня добила.
Я долго не мог заснуть. Очень долго. Хотелось курить, хотя давно бросил или выпить. Щемило внутри. Но я был сильный, я сказал себе - ты сильный, а утро вечера мудренее. Хотелось быстрее провалиться в небытие, чтобы эта ночь ожиданий, предположений, допущений слилась в бесконечность, превратилась в черную дыру и исчезла навсегда. Но как только прислонялся к подушке сразу появлялись безобразные картины: вот они допивают остатки, вот он лезет к ней обниматься, а она отстраняется, но он настойчив, и она в итоге сдается, допуская, что один раз не.... А тот, любящий далекий, не факт, что еще что -то сложится, а Вадик так близко, и секса давно не было. И вот они уже в душе, потом в постели, прижались друг к другу...
Заснул я лишь под утро. К девяти поехал на работу. Голова была нормальная, видно накопил запас прочности за прошлые вдохновения. Мысли об измене больше не допускал. Просто выбросил этот хлам из головы.
Ближе к обеду я ей позвонил.
- Привет, - сказал мой взволнованный и немного робкий голос.
Будто звонил в первый раз, как месяц назад.
- Привет, - радостно ответила она.
Ее радость, будто открытие, мгновенно растопила огромный айсберг, образовавшийся этой ночью, и я понял, что сейчас все начнется сначала. И этот голос, без которого уже не могу. И что потерять его не имею права.