Ему подарили кружку. Что ещё могут подарить на работе в день рождения - пару сувениров, теплые слова и водку. Часть водки он купил сам и бутылку белого вина для дам. Остальное закупили коллеги. Праздник все же. Пили, говорили теплые слова. Он хмелел от кружки, от слов, а ещё от водки. Уж больно забавная была кружка. Там рыцарь и слова - мужчина может направо, а может налево и эта двусмысленность будоражила. И пусть её подарила Софья Петровна - женщина взрослая и мужественная, прошедшая не одну ревизию. Здесь же за столом находилась секретарша - Леночка с упругими бедрами, выступающими из под короткой юбки, и ещё, ничего такая - Елена Николаевна - дама зрелая с вызовом. Многие мужчины почему-то облизывались от нее.
- Теперь, дорогой товарищ, можете налево ходить официально, - сказала она с ухмылкой.
У нее мужчины были без имени - или "дорогой товарищ", или "сукины дети", или просто - "вонючки". Только начальники по имени отчеству. Но то, как она сказала, взбодрило Климыча. Дала некий намек, и другие мужчины чуть завидовали.
- Если, Николаевна дала отмашку, то можешь, - захаркал предпенсионный Семеныч. Его не беспокоило тело. Он жил духовно и мучил всех стихами, которые развились со склерозом.
- Знаете, по этому поводу у меня родилось, - сказал он.
Но все замахали руками. А начальник сказал короткое - наливай.
Дома было спокойно, привычно, и Климыч поставил кружку на столе перед собой. Из нее он допил остатки, что перепало от братского деления, и было закупорено обрывком старой газеты. Это в конце они стали братьями, даже начальник и Елена Николаевна. Она оперлась ему о плечо и подтягивала спустившийся капрон. А все снова облизывались. И начальник запил водку чьей-то оставленной водкой вместо берёзового сока. Это было видно по лицу.
Потому Климыч решил, что такую красоту должна увидеть жена и водрузил кружку в буфет, на самое видное место. И она смотрелась, как фронтмен в группе Hi-Fi, которую очень любил. Помните - бродяга:
Я один, я как ветер. Я пью земную благодать...
И он думал о главном, что соединяет мужчину и женщину, проживших в горести и травме двадцать лет.
Надежда вернулась в обычное время. Он часто так и говорил - в дом надежда вернулась. А если бы Светлана, или Любовь, то тоже что-то приличное придумал. Но была надежда.
- Пьяненький, - сказала приветливо жена.
- Пьяненький, - сказал он, заулыбался.
- Тебе только повод дай.
Он ее обхватил за широкую талию и почувствовал мужские сигналы внутри. Уж очень давно этого не было, а тут, такое событие.
- Подожди, я устала, - сказала она.
И это подожди, вместо перестань, тоже, как надежда. Она его надежда...
Жена суетилась на кухне, раскладывала покупки из большого пакета. Вздыхала и поправляла непослушные волосы.
- В воскресенье придут гости, - сказала она. - Мама с папой, и твои.
Потом добавила:
- Александра Сергеевна и Вадим Николаевич.
Ах, такая лёгкость, кураж и чашка чудесная стоит в самом центре. И слова написаны, что хоть сейчас в бой. И Елена Николаевна, подтягивающая колготки всплыла. Как элегантно она это делает, Надежде бы научиться.
Он хотел крикнуть - знаешь, что подарили, хотел поделиться, обозначить предметы, кто хозяин в привычном объеме и какой порядок вещей. Но время шло, а событие не наступало. Тогда он пошел в комнату и прилег у телевизора.
- Салат будешь? - крикнула жена из кухни.
- Нет, - ответил он лениво.
- Нажрался?
Какая всё-таки она грубая. И тесть грубый и теща. И видеть он их не хотел, потому что тесть однажды обещал побить. Тот мог, а он помнил. И это было унижение, потому что присутствовали жена, дочка и ещё кто-то. Кто затащил его в квартиру.
- Фильм смотрю, эротический, - крикнул он, подгоняя мысли под возможности и ожидания.
Нет, это прелюдия, увертюра несколько звуков перед большой музыкой. Резкие удары смычка и дирижерской палочки.
А потом появилась она и спросила:
- Что это?
Он улыбнулся, встал, расставил руки и начал движение.
- Кружка, - сказал он и получил ею же по лбу.
- Вижу, что кружка, - забурлило женское. - Что здесь написано?
Она била кружкой по рукам, плечам, голову берегла, впрочем, он ее прикрыл на всякий случай.
- Только не в глаз, - сказал он. - Гости в воскресенье, неудобно.
- Что здесь написано, тварь ты такая, - говорила Надежда. - Это кто тебе всучил, какая сука, признавайся, негодяй. Потому у тебя со мной ничего, потому что проститутка в голове, потому что пялишься на каждую юбку, потому что готов все, что шевелится. Фу, помойка. Где были мои глаза.
- Это только кружка, - оправдывался Климыч.
- Скажи, кто тебе ее подарил? - настаивала она. - Та, с облезлыми волосами, или с безобразным носом, или мокрощелка с кривыми ногами, как ее - Анечка? Анечка - ха-ха-ха!
Климыч жалел, что однажды взял ее на производственный сабантуй. Сейчас она перечисляла всех подряд и додумывала несуществующих.
- Я тебе пойду налево, кабель проклятый. Я тебе, пойду..., - говорила она.
Экзекуция была завершена. Он слышал, как на кухне разделочный топорик бьёт по металлу, потом удар о мусорную корзину. Именно удар, как голос набата, собравший бурю в кулак.
Пришла вечность, и она через полчаса спросила:
- Салат будешь?
Он не хотел, но глотнул пару протянутых ложек. С трудом, как оскомину.
Потом у них был секс, похожий на прошлогодний снег. Холодный и потемневший, потный с дыханием. И он сказал в конце, когда все случилось:
- Ты моя надежда.
А она улыбалась как русалка с распущенными волосами и сказала: