Аннотация: Книга о Туве, в которой я выступаю в качестве персонажа и научного редактора, автор - Роман Кривушин, новосибирский писатель.
Роман Кривушин
ТУВИНСКИЙ РАСКЛАД: ПУТЬ ВОИНА
Даже тот, кто не постиг Пути, видит других со стороны. Это напоминает поговорку игроков в го: 'Тот, кто видит со стороны, смотрит восемью глазами'.
'Хагакурэ' (Сокрытое листвой, или кодекс Бусидо, Путь Воина)
Воин - это тот, кто отвечает за свой базар и не полощется с пидорасами.
Долан Даржа
Вместо вступления
Решение написать эту книгу я осознал через несколько дней после знакомства с Доланом Даржа. Документальная проза, созданная по мотивам живых впечатлений, всегда влекла меня и интересовала, но сам я писал, в основном, фантастику с фэнтези и адресовал свою писанину довольно узкому кругу читателей. Неясное намерение создать какой-то текст о какой-то другой (не вымышленной) жизни обрело чёткую форму только тогда, когда я действительно с головой окунулся в другую жизнь и познакомился с людьми, которые живут иначе, чем я.
Без этого человека моё недолгое погружение во 'внутреннюю Туву' вряд ли бы было возможным. Вот почему разумно начать эти путевые записи с благодарственных слов Долану, а также другим жителям Тувы, которые приоткрыли для меня не привычный, во многом, чужой, 'параллельный', но неизменно поражающий воображение мир. Эта книга, в первую очередь, о гостеприимстве. Ее главная мысль состоит в том, что все мы, современные люди, приведенные в больших городах к единому 'западному' стандарту, по-прежнему обитаем в непредсказуемом, 'цветущем разнообразии', многомирье. И порою достаточно отступить, сойти с городского асфальта, чтобы попасть в сказку, где привычные представления больше не действуют.
Сразу хочу сказать, что путешествовать я не люблю. На мой взгляд, это довольно странно - тратить деньги на то, чтобы понижать уровень комфорта и безопасности. Я покидаю пределы большого города, в котором живу, только под нажимом обстоятельств. Не ради свежих впечатлений, а чтобы сделать что-то конкретное. Поездка в Туву изначально была для меня странной затеей, предприятием, лишенным практической цели. Спасибо моей подруге, которой удалось выставить меня за дверь, в дальнюю дорогу. Она убедила меня в том, что смена впечатлений мне не повредит. Что я 'сросся' с ПК, становлюсь мизантропом, деградирую, схожу с ума, порчу себе здоровье, карму и т.д. Вполне может быть. Однако мой образ жизни меня вполне устраивал. Тяга к уединению и обособленности, смещение от реальности к виртуальности - для современных западных людей это, наверное, норма. Все те, с кем я общаюсь, в той или иной мере, разделяют эту модель жизни.
Эта книга сильно отличается от того, что я делал до сих пор, как по стилю, так и по содержанию. Чтобы ее написать, мне пришлось забыть привычный способ мышления, выбросить из головы ряд стереотипных убеждений, которых я, с достойным Фомы упрямством, придерживался ранее. Можно сказать, что автор книги мне почти не знаком. В Туве сами собой отпадают мучительные вопросы, которые оттягивают на себя большое количество душевной энергии. Проясняется восприятие, и начинаешь обращать внимание на то, что раньше казалось плоским, безжизненным, однотипным. Передо мной словно бы возникло ясное окошко, и я ненароком заглянул в чужой дом и чужую жизнь. Но это была одновременно и моя жизнь, 'замыленная' часть меня, которую я прежде отвергал или игнорировал.
1. Шеригнин салым чолу, или Путь Воина
Уже несколько дней я был в Туве. Сказать, что эта страна понравилась мне или поразила меня - значит не сказать ничего. Я был ошеломлен новизной ощущений. Здесь всё было другое, не такое, как в тех местах, где я провел свою жизнь. Небо, солнце, ландшафт, язык. Мне посчастливилось познакомиться с настоящими, коренными тувинцами. Сложно, конечно, понять друг друга, общаясь всего несколько дней, но мне кажется, между нами возникло поле доверия. Если бы такого поля доверия не возникло, то и книги этой не было.
Люди, с которыми я здесь познакомился, во многом живут иначе. Не так, как я. Это-то я понял сразу. Однако не стал замыкаться в себе, как поступил бы, возможно, в своем мире. Сама атмосфера Тувы располагала к спокойной непредвзятой беседе. Говорят, что для того, чтобы написать хорошую книгу, нужно встретить хорошего собеседника. Для меня таким собеседником стал Долан Даржа. Мне повезло. Потому что, с одной стороны, Долан - настоящий тувинец. С другой стороны, он яркий представитель пост-советского поколения. Долан умен, проницателен, хорошо образован. Вокруг него сама собой образуется социальная среда. Подбираются люди, способные разделять его убеждения, способные оказывать ему содействие (деткимче, если по-тувински). Мне кажется, что именно от таких людей, как Долан, харизматичных, принципиальных и компетентных, и зависит сейчас будущее нашей большой, многонациональной страны.
Как я уже говорил, Долан Даржа - интересный собеседник. Но... он немногословен. Вдобавок, не очень-то и любит рассказывать о себе. По настоящему откровенным наш разговор стал, когда мы вдвоем ехали на его машине по ночному Кызылу, незадолго до моего отъезда. Долан обещал мне подарить книгу своего отца, Вячеслава Кууларовича. Для этого надо было заехать в какое-то место. Мы катались по городу часа два и беседовали на серьёзные темы. Благодаря этому разговору, я стал лучше понимать Долана. Я считаю, что будет правильно начать книгу с фрагментов этой беседы.
- Ну, как тебе у нас? - спросил Долан.
- Просто здорово, - признался я. - Мне здесь не хочется ни есть, ни спать. Словно какая-то энергия тормошит, будоражит.
- Оставайся еще, - с улыбкой предложил Долан.
- Не могу. Работа. К тому же, я устал. Наверное, здесь иначе живешь, не так экономно. В смысле, организм здесь работает на более высоких оборотах.
- А что больше всего запомнилось? Скажи первое, что приходит в голову.
- Небо просторное, необъятное, - чуть подумав, ответил я. - Еще я заметил, что с вечера и до половины ночи оно чёрное. Как каменная глыба.
- А люди, они отличаются? Ты как считаешь? - спросил Долан. - Я вот, когда был в Москве, то поразился. Там монетки у людей в глазах. Не понимаю, как можно так жить? Что можно увидеть такими глазами?
- Согласен. Плохо, когда люди думают только о деньгах. Жажда наживы или страх остаться без денег толкают людей на плохие поступки. В больших городах деньги - вроде энергии. Нельзя прожить, не имея к ней выход. А в Туве я убедился, что существуют другие формы энергии. Гораздо более важные. Те, что были всегда.
- Ты учти, - с ноткой иронии сказал Долан, - что тувинцы мало читают. Печатный текст, он нам никогда не был нужен. Сотни лет мои предки обходились без книжек. Наша древняя письменность применялась только для могильных камней и написания правительственных указов.
- Я хотел бы, чтобы мою книгу прочитали именно тувинцы. Иначе зачем она?
- А ты не думай - зачем, да как. Просто бери и делай. Будешь думать, ничего не сделаешь. Я тебе точно говорю.
- А ты сам-то любишь читать? - спросил я. - Ты ведь рос среди книг.
- Я? Я не люблю. Да и некогда. Я делами занимаюсь, в реальном мире.
- Да? А что ты делаешь? Я вот, в основном, как раз читаю.
Долан с удивлением посмотрел на меня.
- Как что делаю? Дела решаю. Постоянно приходится мотаться по всей Туве. Можно сказать, в машине провожу большую часть времени. Моя машина для меня как дом.
- Это связано с бизнесом? Или с депутатством?
- Что? Я тебе говорю, деньги для меня ничего не значат. На мне просто держится целая система деловых и человеческих связей. Я не могу ее сбросить вот так. А депутатство - это да, важно. Это доверие моих земляков. Но лично ко мне это ничего не прибавляет. Корочки! Да я их никогда не ношу. Я просто живу, понимаешь? Общаюсь с людьми. А чтобы читать - надо быть одному. Я редко бываю один.
- Ну, хоть что-нибудь ты же читал? - не сдавался я.
- А, вспомнил. Кодекс Бусидо.
- О! Я тоже читал. Хорошая книга.
- Ну, это даже не книга.
- А что тогда?
- Это учение, - уточнил Долан. - Мне оно показалось очень близким. Я считаю, что мужчина должен преодолеть в себе страх смерти. Жить так, словно он уже умер.
- Или словно смерти не существует.
- Нет, она есть, - возразил Долан. - Я ее видел. Не важно, как и где. Важно то, что она теперь всегда со мной. И меня это не напрягает. В голове сразу место освобождается. Ничто не отвлекает от жизни. Сразу лучше начинаешь понимать, что к чему.
- Ну, правильно. В японском языке, когда к иероглифу, означающему 'разум' добавляют иероглиф, означающий 'значение, рассуждение', то получается 'трусость', - вспомнил я. - Рассуждающий разум - труслив.
- Только бодхисатва, сидящий на вершине горы, может позволить себе рассуждение, - согласился Долан. - Он уже прошел свой Путь. А если серьёзно, если боишься за свою жизнь, значит, ты не свободен. Значит, ты раб, а не воин. И не фиг тогда выделываться.
Я рассказал, что читал одну книгу, воспоминания тех, кто сражался на Малой земле под Новороссийском. В тех изнурительных и кровопролитных боях с элитными частями вермахта в живых оставался примерно один из десяти. Те, кто остался в живых, вспоминали, что испытывали чувство небывалой свободы и полноты жизни.
- Да, потому что они встали на Путь Воина, - кивнул Долан. - А для мужчины - это самый правильный путь. Тувинцы всегда были настоящими воинами. Субедей, тувинский полководец, в свое время завоевал даже Чечню. Я это не потому говорю, чтобы тебя напугать. Просто, чтоб ты знал. Ты же пишешь книгу о тувинцах. А мы, тувинцы, всегда жили и будем жить так, как мы захотим. Никто не сможет понять нас лучше, чем мы можем понять себя сами. И ты тоже, скорее всего, не поймешь.
- Так хоть попытаюсь. Хорошо, что ты вспомнил про 'Кодекс Бусидо'. Так мне будет легче понять.
- А! - отмахнулся Долан. - 'Кодекс Бусидо' - это просто набор букв. Я говорю, что у тувинцев сходное отношение к жизни и смерти. Это Борис любит эту книжку. Он здесь долго жил, знает наш язык и культуру. Он, наверное, хотел бы стать настоящим тувинцем. Да он и так тувинец, настоящий ТОЛОБ, как нас некоторые русские называют.
Я чувствовал, что мой собеседник пребывает в ясном незамутненном расположении духа. Его гордость была мне совершенно понятна: нельзя, будучи в трезвом уме, не гордиться такой страной.
- В 'Хагакурэ', своде правил японских самураев, большое значение уделяется преданности и верности, - сказал я. - Понимаемой лично.
- Ясное дело. У них же феодализм был. Я понимаю, куда ты клонишь, - суровым голосом сказал Долан. - Служба, долг, присяга - всё это мне не безразлично. У меня и отец, и дед служили. Ты хочешь спросить, почему я перестал работать в милиции?
- Да. Именно.
- Понимаешь, в определенный момент пошли вызовы, на которые я не мог не ответить. Если бы я был на госслужбе, мне было бы проще. Знай, делай себе карьеру. Иногда я жалею, что не пошел по стопам отца. Но в какой-то момент надо было решать важные вопросы. От этого зависела не только моя жизнь, но и жизнь людей, которые мне поверили. Ведь как было? Я был очень непослушный. Школу прогуливал. С отцом конфликтовал. Но когда наступила пора действовать, я был готов. Это оказалось гораздо интереснее, чем бухать, играть в карты, глупостями заниматься. Потом ребята стали подходить. Я же никого не звал, не агитировал. Тем более, не запугивал. На страхе надежный коллектив не построишь, так же как и на деньгах. Кто хочет улучшить свою жизнь, бросить вредные привычки, заняться спортом, кому надоело бессмысленное существование, тот приходит ко мне. Я учу своих ребят, как жить интересно и с пользой для страны.
Машина остановилась. Долан вышел и через некоторое время вернулся. Он вручил мне большую книгу в синей обложке. Золотом было вытеснено на обложке: 'Вячеслав Даржа. Традиционные мужские занятия тувинцев. Том 1. Хозяйство, охота, рыбалка'. Я заглянул. В книге было много интересных картинок. Стиль ее был доступен и лаконичен. Это был поистине роскошный подарок.
- Спасибо, Долан, - поблагодарил я.
Машина снова покатилась по темным окрестностям незнакомого города.
- Долан, вот ты говоришь, что к тебе потянулись люди. Молодёжь, - сказал я. - А почему, как ты считаешь?
- Почему? - переспросил он. - Вот, смотри. Я сказал, что стали подходить люди. Да? Тебе сложно понять, что я имел в виду. Мой дед, когда вышел на пенсию, стал чабаном. Я ему помогал каждое лето. Утром выгоняешь скот из кошары и целый день потом с ним в степи. За весь день, прикинь, можно вообще никого не встретить. Полное безлюдье вокруг. Бывало, кто-то появляется на горизонте. Смотришь - и сразу становится ясно, стоит ли подъезжать, общаться. Как телепатия. Вот и в жизни тувинцы точно такие же. Они знают, когда надо подходить. В нашем большом коллективе нет армейских отношений. Вроде, упал - отжался, да? Мы просто говорим и решаем, что нужно делать. А если что-то решили, обязательно доводим это до конца. Вот и всё. Мне сложно это как-то иначе объяснить. Если бы ты был тувинец, ты бы понял.
Минут пять мы молчали. Я подумал, что действительно мало что понимаю.
- Долан, а ты веришь во что-нибудь? Ну, Бог, ангелы, загробное существование?
- Ага, - засмеялся Долан. - Ты еще спроси, какая у меня мечта. Нет, Андрей, я ни во что такое не верю. Я тебе сейчас место одно покажу. Здесь строили жилой массив в стороне от города. Потом всё забросили. Сейчас там такой глухой район. Я приезжаю туда иногда, когда мне надо подумать.
Машина свернула и поехала по разбитой асфальтовой дорожке. Из темноты выдвинулись силуэты многоэтажных домов. Выросли из-под земли, как уродливые грибы. В некоторых окнах горел свет.
- Я вот, что думаю, - сказал Долан, припарковавшись у одной из бетонных коробок. - Человек живет только раз. А потом умирает. Я это почувствовал, когда умер мой отец. Всё, что от него осталось - здесь. Книги его, например. А его самого больше нет. Даже на могилу его не ходил. Но вспоминаю о нем часто.
Мы вышли из машины. Между холмов, окружающих город, разгулялся холодный ветер. Заброшенный микрорайон казался отколовшимся куском планеты. В этом месте остро чувствовалось одиночество человека в необъятной вселенной.
- Мрачно-то как! - воскликнул я.
- Здесь хорошо мозги проветривать, - сказал Долан и посмотрел мне в глаза. - Вот ты о вере спросил. Во что я верю? Вот тёмное небо. Вот родная земля. Это, - он показал рукой в сторону полуразрушенных или недостроенных высоток, - можно считать символом моей родины. И есть я. И мои ребята. Мы хотим, чтобы вот этот унылый и бедный район ожил, вспыхнул красками. Чтобы здесь жили довольные люди. Если надо, мы новый район рядом поставим. Из ничего.
Спокойная, чуть насмешливая уверенность, с какой это было произнесено, оказала на меня не менее сильное впечатление, чем непроглядная тувинская ночь. В памяти сразу всплыла цитата из 'Хагакуре:
'Подлинный самурай не думает о победе и поражении. Он бесстрашно бросается навстречу неизбежной смерти. Если ты поступишь так же, ты проснешься ото сна'.
Я не хотел бы проснуться.
2. Зов
Идея поездки в Туву была подсказана извне и застала меня врасплох. Позвонил мой старый друг Борис Мышлявцев, который много лет живет в Кызыле. Я был рад слышать его, как мне показалось, немного не трезвый голос. Борис сказал, что в республике Тыва сейчас работает группа приглашенных из России гуманитариев. Почему бы и мне не подъехать на несколько дней? Я же, вроде, хотел здесь побывать.
Это была правда. Я не раз оглашал такое желание. Но оно было умозрительное. Так, читая, к примеру, Киплинга, хочешь побывать в Индии позапрошлого века. Мое желание возникло только благодаря дару рассказчика. А Борис мне немало рассказывал о Туве.
- Квартиру тебе снимать не надо. На границе республики тебя встретят наши люди.
- Что, всё бросить - и ехать за тридевять земель?
- Не так уж и далеко. Ты чем-то загружен сейчас?
- Ну, не особо, - признался я, чувствуя легкую панику. - Отпуск подходит к концу. Но знаешь, дружище, мне и так неплохо.
- Это уникальный шанс. Ты думаешь, приехать в Туву просто?
Я, как раз, так и думал, что не просто. Место это, несмотря на яркие рассказы Бориса, оставалось для меня не достаточно реальным, чтобы туда легко было попасть.
- Это тебе не Таиланд, - продолжал Борис. - Я знаю многих людей, которые хотели бы здесь оказаться. Они покупают билеты, куда-то едут, и все равно попадают мимо. Эта земля не зовет кого попало. Ты меня слышишь? В смысле, понимаешь?
- Не совсем. Ты, наверно, про всяких искателей чудес, городских эзотериков? Смешные люди! Да еще, как правило, наркоманы.
- Разве ты мне не говорил, что дохнешь со скуки? - обличительным тоном сказал Борис. - Говорил? Что жизнь - жестянка?
- Да мало ли...
- Здесь тебе скучно не будет. Ну. Ты же писатель. Тебе необходим материал. Может, книжку потом накатаешь.
У нас с Борисом - совсем разные представления о писательском деле. С его точки зрения, писатель - это человек, способный передать средствами речи свой жизненный опыт. Я же считаю, что у писателя должен быть стиль, узнаваемая манера. И не надо никуда выходить, чтобы конструировать из слов качественные тексты. Но глупо спорить об этом по телефону. В одном Борис был прав - на четвертом десятке моя жизнь стала скучна, предсказуема, окутана какой-то хмарью. Я словно держал путь по ночному городу в сильную метель, а в голове моей мерцала карта с заранее прочерченным маршрутом.
- Сам-то как? - спросил я. А сам подумал, как было бы здорово посидеть, поговорить без посредничества телефонной компании.
- А вот приезжай - и увидишь, - ответил Борис.
Тогда я не мог представить, насколько глупо для него прозвучал мой вопрос. И проскользнувшее в моем голосе сочувствие. Ведь, по правде сказать, я немного сочувствовал Борису. Жизнь за пределами больших городов казалась мне не совсем настоящей, побочной, несущественной. А Борис, ко всему прочему, был как отрезанный ломоть. Он, в моем представлении, обитал в коконе чужой речи, в едва ли не полном отрыве от западного или, лучше сказать, русского мира. В этот момент путешествие за Саяны, в самое средоточие материка, показалось мне вполне возможным и даже имеющим какой-то смысл. Но навряд ли осуществимым в моем случае. По инерции я продолжал отнекиваться.
- Нет, мне не лень, - соврал я. - Просто не хочу очутиться в шкуре туриста. Глазеть, выделяться среди местных, цеплять недружелюбные взгляды, покупать сувениры, щёлкать снимки, брызгать слюной от восхищения или, наоборот, плеваться. Это всё как-то пошло, - сказал я. - Зачем без особой нужды лезть в чужую жизнь? Своей, что ли, мало? Не понимаю.
- А не надо никуда лезть, - ответил Борис. - Пусть всё идёт как идёт. Просто будь самим собой. К тому же, ты не турист. Ты гость. У туристов нет проводника. Ну, есть гиды, но это не то. А у тебя будет настоящий понтовый проводник.
- Проводник? - переспросил я. - Ты, что ли?
Возможно, этот довод оказался решающим. Проводник - это действительно важно. А лучшего проводника в жизнь современной Тувы трудно вообразить.
Ради Бориса я должен сделать небольшое отступление. Он проводник, задает этой книге сюжет, от него зависит последовательность картинок. За кадром иногда будет раздаваться его голос. Борис - личность разноплановая. Он музыкант, этнограф, журналист, бывший высокопоставленный чиновник, психотерапевт. Он женат на чаданке Уяне Сундуй. Тувинское имя Уяна означает 'тихая, милая', а тибетская фамилия 'Сундуй' переводится как 'мудрая'. Такая она и есть. Я знаю ее еще по той поре, когда они с Борисом жили в Новосибирске, а Уяна работала менеджером в одной из крупных новосибирских компаний. Познакомились они, насколько я помню, в переходе метро, что само по себе примечательно.
Мое представление о Борисе было, мягко говоря, не полным. В чём-то оно даже было иным, чем сейчас. Ведь я, ровным счётом, ничего не знал о Туве, с которой его жизнь неразрывно связана с детских лет.
Мы познакомились в начале 90-х годов в студенческой общаге новосибирского Академгородка. Среди студентов своего курса он сильно выделялся. Потому что по манере держаться и говорить очень напоминал заклятого врага и антипода тогдашних студентов - гопника. Впрочем, в те времена в общежитиях студгородка было немало диковинных людей, совсем не похожих на студентов. Мера терпимости, уживчивости была, как никогда, высока. Мышлявцев мне сразу понравился за бесшабашность и прямоту. Хотя я не понимал, где он приобрел свои тягучие, обволакивающие интонации речи, развязный стиль и любовь к группе 'Кино', которая в моей компании считалась попсовой. Года два мы жили в соседних комнатах, граница между которыми была условной, потому что едва ли не каждый день то у него, то у меня, то еще у кого-нибудь в общежитии что-то праздновалось. На втором курсе против Бориса возбудили уголовное дело за драку, его выгнали из общаги, даже отчислили. На следующий год он восстановился. Можно сказать, что он сразу проявил себя как 'полевой' исследователь нормативной культуры. И порою, это была разведка боем. В случае с уголовным делом, кстати, он повел себя благородно, вступился за честь своей дамы.
Было как-то не похоже, что ему нужен диплом, и что он его когда-нибудь получит. Между тем, всё объяснялось просто: он был обычный советский кызыльский подросток. И хотя он вырос среди образованных людей, на него сильно повлияла улица.
Родители Бориса часто переезжали. В детстве он жил в Новосибирске, на Алтае, на Сахалине и - с 12 лет - в столице тувинского края. Семья его распалась, так что рассчитывать он мог только на свои силы. Борис не был усидчивым студентом, однако очень рано осознал свое научное призвание, нашел область приложения своим способностям, встретил Учителя. Его научным руководителем стал удивительный человек и блестящий учёный Измаил Нухович Гемуев. Один из крупнейших специалистов по этнографии народов Сибири, И.Н. Гемуев посоветовал Борису заняться исследованием традиционной культуры Тувы. В скобках отмечу, что именно Гемуев был редактором первой большой книги тувинского шамана Монгуша Кенин-Лопсана. Всего в своей жизни Измаил Нухович добился сам. Он пришел в науку из армии. Никогда не гнул спину перед чиновниками или политиками от науки. Учёный с мировым именем, он всегда считал себя, в первую очередь, кадровым советским офицером. И этот человек сразу почувствовал в Борисе потенциал.
Если тяжелый труд этнографа, с обязательными полевыми исследованиями и кропотливым анализом материала, не завладел Борисом полностью, то, в любом случае, придал его судьбе устойчивость. Несколько лет он исправно ходил на работу в Сектор этнографии Института Археологии и Этнографии СО РАН. Около года прожил в юрте среди тувинцев-кочевников в высокогорной Монгун-Тайге. Собранного 'в поле' материала ему хватило, чтобы с запасом покорить кандидатскую планку научной карьеры.
Для становления учёного очень важно, чтобы область его интереса была информативной, 'не затоптанной'. В этом Борису несомненно повезло. Тувинский край, расположенный на стыке Сибири и Центральной Азии, на равном удалении от центров мировых цивилизаций, был мало изучен и представлял собой своего роды 'затерянный мир' для специалистов самых разных гуманитарных дисциплин - этнографов, культурологов, социологов, фольклористов. За несколько лет Борис проделал большую работу, как в качестве изыскателя, так и в качестве аналитика, в почти не освоенной области научного знания. Итогом этой работы стала монография 'Нормативная культура тувинцев (конец 20 - начало 21 века)'. Её легко можно сейчас найти в интернете через любой поисковик. Из названия видно, что его научный интерес уже тогда был смещен от диахронии к синхронии. Как учёного и человека его интересовал, в первую очередь, современный порядок вещей, так сказать, текущий тувинский расклад.
Печально, но чистой, в особенности - гуманитарной наукой заниматься в наше время не просто. Это банальная истина. У Бориса уже была семья, ребёнок. Подобно множеству других молодых учёных он был вынужден уйти из серьёзной науки и заняться более приземленными вещами. Однако научная закалка неизменно помогала ему проявить себя в самых разных сферах. Сейчас, после посещения Тувы, я понимаю, что Борис, несмотря на излучаемый образ шалопая и кутилы, всегда очень трезво относился как к своей жизни, так и к жизни близких ему людей. Честно скажу, некоторая резкость, заносчивость его натуры, категоричность его суждений иногда коробили меня. Один раз мы разорвали отношения и не общались года три. Я заметил, что терпеть Бориса и взаимодействовать с ним может далеко не каждый. Но я почему-то всегда был убежден в его надёжности и врожденной порядочности.
Понятие человеческой судьбы в традиционном мировоззрении тувинцев троично, трехмерно. Есть 'салым-чол'. Это примерно можно перевести как 'миссия, призвание, крест', то, что дано человеку и не зависит от его воли. С тем, что предопределено изначально, взаимодействует вторая ипостась судьбы 'салым-чаян' - талант, способности, личная воля и энергетика человека. Эти два значения дают в сумме - 'салым-хуу', то есть личную судьбу, жизнь как она получилась. Судьба Бориса, как ни крути, оказалась замкнута на тувинской теме. В каждой формуле судьбы Тува здесь присутствует в качестве неизменного элемента. Помню, несколько лет назад, когда Борис работал в аппарате Тувинского правительства, он признался, что очень устал, ему надоели подковёрные игры, он хочет переехать в Россию. Особенно его почему-то раздражало то, что его обязали носить галстук ('удавка дьявола', как говорят в Иране) - странную, бесполезную вещь, натирающую шею. Некоторое время после этого он жил в Новосибирске, а потом Тува снова забрала его.
До поездки в Туву я знал Бориса исключительно в его, как бы точнее выразиться, новосибирском виде. Как музыканта, на выступления которого хожу уже больше десятка лет. Как интересного собеседника, рассказывающего поразительные и жутковатые вещи. Я верил и до сих пор верю в то, что Борис прошел какую-то стадию шаманского посвящения, что он обладает сильной волей, проницательностью и какими-то неясными для меня, не сведущего в эзотерике, способностями.
Кроме того, что рассказывал мне Борис, я не знал о Туве почти ничего. Чем он сейчас там занимается, мне было не известно.
- Давай приезжай. Без отмазок, - просто сказал он. - Я хочу показать тебе свой дом.
На следующий день он позвонил снова и подтвердил свое приглашение. Сказал, что познакомит меня с интересными людьми, которых в моем богемном окружении точно не сыщешь. В его голосе сквозила меланхолия. Он был трезв.
Я быстро собрался в дорогу. Поезд на Абакан отходил от новосибирского вокзала в шесть утра. Всю ночь перед дорогой я играл по сети в преферанс.
***
В поезде я забрался на верхнюю полку и сразу уснул. Проснулся далеко за полдень. В голове крутились, звенели досужие мысли. С порядочной скоростью поезд погружался вглубь евразийского материка. Если верить географической карте, в которую я успел до отъезда заглянуть, Республика Тыва находится на максимальной континентальной глубине. Во всем мире больше нет места, настолько удаленного от всех океанов. С подачи Бориса у меня сложилось впечатление, что место, куда я держу путь, может быть довольно опасно для человека неопытного. Я вспомнил его рассказ о злом духе Албыс-Шулбус из тувинского фольклора. Он сидит на перекрестке дорог и предлагает путнику сыграть в шахматы. И в любом случае человек, принявший его вызов, проигрывал, чего-то лишался. Но, конечно, не духов я опасался, а вполне материальных людей, коренных жителей Тувы. Желая, видимо, придать жару своим рассказам, Борис утверждал, что в Туве может быть небезопасно для приезжего. Сейчас, после поездки, могу сказать, что это было художественное преувеличение.
Я предчувствовал, что Тува сильно отличается, скажем, от Сургута или Салехарда, где я бывал ранее. Но в чем это различие, было не ясно. Поначалу я даже ругал себя за то, что так легко дал Борису себя уговорить. Нет, страха не было и в помине - но будоражащее волнение, знакомое каждому игроку при раздаче карт. Я ехал в неизвестность. Каким окажется тувинский расклад? Это волнение не давало мне толком заснуть до самого Абакана.
В одном купе со мной ехала полноватая русская девушка с бледным лицом по имени Вера. Жительница Кызыла, она возвращалась из Новосибирска, где училась заочно на геодезиста. Еще были очень приятные на вид дед с бабкой. Я не раз удивлялся тому, с какой лёгкостью, остроумием и откровенностью беседуют в поездах совсем не знакомые люди. Я же чувствую себя в поездах зажато, почти всегда слушаю, а не говорю, зато слушаю очень внимательно. Так и сейчас, я лежал на верхней полке и, как в музыку, вслушивался в правильную русскую речь, которой уже почти не владеет новое поколение. В дорогу я захватил томик Карлоса Кастанеды - специально зашел перед отъездом к товарищу. Мой выбор, конечно же, был не случаен. Я равнодушен к мистике Кастанеды, но мне очень импонирует его чёткий, поставленный, американский, в хорошем смысле этого слова, стиль. Только тщетно я пытался сосредоточиться на тексте. Беседа, легко связавшая моих попутчиков, звучала гораздо интереснее. Дед, в основном, говорил о политике и с большим уважением вспоминал советские порядки. Между женщинами, я заметил, сразу возник свой, особый канал общения, доверительной близости, так что рассуждения деда как бы повисали в воздухе. Дед, впрочем, ничуть не унывал и излучал какое-то патриархальное жизнелюбие. Он направлялся в легендарное Шушенское, в место, с детства знакомое каждому советскому уху.
Наконец, я достаточно вник в текст книги, и мне удалось 'выковырять' из нее один абзац. Я приведу его здесь, в знак уважения к Кастанеде, автору, задурившему немало светлых голов:
'Новые видящие рекомендуют направлять все возможные усилия на искоренение чувства собственной важности из жизни воина. Я все время следовал и следую этим рекомендациям. И значительная часть моих действий в отношении тебя направлена на то, чтобы ты увидел - лишившись чувства собственной важности, мы становимся неуязвимыми'.
'Вот, что мешает мне свободно чувствовать себя в поездах и поддерживать разговор, - в ответ подумал я. - Мешает по жизни. Глубоко укорененное чувство собственной важности'.
Больше я не мог прочитать из книги ни слова. В этом единственный недостаток всех книг - людям простым, погруженным в жизнь, они не нужны. Только в западном мире печатное слово стало оружием, коварным и мощным. И многие традиционные культуры оказались не способны ему противостоять. Потому что каждое прочитанное слово повышает чувство собственной значимости и выбивает воина из колеи. А избавиться от этого напасти и снова стать на Путь - до чего же сложно!
Я вылез из своего отшелья и остаток дня провел в компании попутчиков.
У Веры я поинтересовался, на чем она будет добираться до Кызыла? Она ответила, что на автобусе. Такси, конечно, идет быстрее, но это дорого.
- А вы в Кызыл едете в командировку? - спросила она.
- Ну да. Что-то вроде того, - я почувствовал, что должен сделать какое-то пояснение и добавил первое, что пришло в голову: Друг старый на свадьбу позвал.
И правда, я не был у Бориса и Уяны на свадьбе. Сейчас у них уже была двухлетняя дочь.
- Ну, вам должно понравиться, - сказала Вера. - У нас очень красивые места. Я, когда уезжаю надолго, всегда скучаю.
Немного позже, когда разговор зашел об обеспеченных женщинах, которые не заводят детей, Вера с искренним недоумением воскликнула:
- Не понимаю, как можно не хотеть детей? Какой тогда в жизни смысл?
- Есть женщины, которые боятся, - сказал я.
- Но чего боятся? Ответственности?
- Просто боятся. Ведь страшно жить-то. Деньги тут не при чем. Чем больше денег, тем больше боятся.
- Страшно? - переспросила Вера. - Не понимаю я этого. Вот раньше, в 90-е, да, было какое-то неприятное ощущение, что всё валится в тартарары. Многие из Тувы уезжали тогда. Боялись, что наступит хаос. Но тьфу-тьфу - пронесло, вроде. Жаль только, что с образованием и с работой после этого стало туго. Стала бы я ездить в такую даль.
- А что - действительно тогда было что-то серьёзное? - спросил я.
- Ну, знаете. Разные ведь есть люди. Иным только кинь клич и дай волю.
3. Чёрная речка
С Верой я ехал в Кызыл на одной маршрутке. Она подошла к стоянке такси, когда я стоял и курил в ожидании отправки. Видимо, переменила решение ехать автобусом. Путь еще предстоял неблизкий - через Саянский хребет, за которым, как за каменной стенкой, простиралась Тува. Салон микроавтобуса какой-то неизвестной мне азиатской марки был почти заполнен. Я с интересом присматривался к тувинцам, которых было большинство, прислушивался к фантому новой для себя речи.
- Опасаюсь немного ехать с тувинцами, - с улыбкой сказала Вера.
- Почему? - насторожился я.
- Да ехала один раз, так бензин кончился. Стояли часа три. Но ничего, доехали потом нормально, - объяснила Вера. - Специально спросила у водителя, зимняя у него резина? Говорит, что зимняя. Муж звонил, сказал, что на перевале снег, гололёд.
Вера сделала паузу и с улыбкой добавила:
- Вы не подумайте, что я что-то против тувинцев имею. Они нормальные, но со своими причудами. Ну, и горячие очень. Так про себя и говорят, мол, кровь у нас горячая. Их легко завести. Это мы, русские, долго запрягаем.
- Не знаю, - возразил я. - Вспомните героев Достоевского. Как сухой порох. Вот в Европе, там мне показалось, что люди несколько заторможенные. Попробуй нашему человеку в лицо плюнь - убьет. А этим можно - и раз, и два, и десять раз плюнуть.
- А так-то у нас в Туве всё, как в Европе, - Вера поддержала мой шутливый тон. - Есть даже люди нетрадиционной сексуальной ориентации. Некий Бичелдей есть. Светский лев. Он типа националист. Ну, а на самом деле...
Я ошарашено посмотрел на Веру. Тувинские геи?!
- А что? - с грустью сказала она. - 21 век. Делай, что хочешь. Ничего и никого не надо больше стыдиться.
- Наверно, по логике этих противников естества, это мы должны стыдиться. Раз считаем подобные вещи грешными и неприличными.
- Да, по их извращенной логике, - добавила Вера.
- Дважды два - всё-таки, ровняется четыре, а не пять или семь.
- Да, не надо ничего усложнять, - согласилась она.
В салоне поначалу было жарко натоплено. Когда тронулись, навстречу клубами повалил плотный абаканский туман. Из него, как светящиеся рыбы, выплывали встречные автомобили. Я уставился на разделительную полосу и впал в оцепенение. Насколько я мог судить, дорога (трасса М54) была в отменном состоянии. Часа через два, когда рассвело, позвонила Росина Бирилей, девушка из команды Бориса, и спросила, где я нахожусь. Я сказал, что не знаю. Она попросила меня, чтобы я сделал звонок, когда рейсовый микроавтобус остановится в Танзыбее.
- Зачем? - спросил я. - Приеду в Кызыл, позвоню.
Росина что-то защебетала в ответ с певучим, летучим акцентом. С большим трудом я понял, что из Кызыла навстречу мне выедет машина и заберет меня на Шивилигском посту, на самой кромке Тувы. Я постарался объяснить, что прекрасно доберусь до Кызыла сам. Наш разговор явно не клеился. Наконец, Росина обронила: 'обязательно позвоните' и отключилась.
В Танзыбее, населенном пункте у подножия Саян, всё было покрыто инеем. Я по-прежнему чувствовал себя странно, словно выдавал себя за кого-то другого. В столовой случилось недоразумение. Какой-то парень из числа пассажиров слямзил со стойки мой заказ - кофе и пирожок. Продавщица, статная русская девица, объяснила ему, что это мой заказ, и всё легко разрешилось. Хотя парень окинул меня неприязненным взглядом, словно это я его выставил дураком. Пирожок, точнее, большой пирог с картошкой, был горячим и вкусным.
Росине я позвонить не смог: сигнал отсутствовал. За Танзыбеем дорога ощутимо пошла в гору, и стало закладывать уши. Снег, припорошивший деревья и склоны гор, ослепительно сверкал на солнце. Дорога стала извилистой и обледенелой, качество покрытия ухудшилось. Вера сказала мне, что до Тувы осталось часа два. Участок трассы через Саянский хребет - своего рода перемычка между двумя мирами. На высоте - очень свежий, пробирающий воздух. В месте, прозванном 'галереей', зимой часто сходят лавины. Это одна из верхних точек пути, и картина, которая с нее открывается, заставляет разум ненадолго заткнуться. На 'галерее' скорость совсем упала, микроавтобус аккуратно объезжал технику и грузовые машины. Здесь полным ходом шли дорожно-строительные работы. Через неделю, на обратном пути, я мог оценить их результат: на гигантские стальные опоры была водружена бетонная крыша.
В голове было мутно, тревога не проходила. Снова стало закладывать уши. Больше всего мне сейчас хотелось добраться до благоустроенного жилья и хорошенько выспаться. Теперь дорога, понижаясь, петляла между невысоких гор. Издалека они казались заросшими ржавой щетиной. Дорогу сопровождала чёрная мелкая речка, кое-где заторенная ледяной крошкой. Я почувствовал, что прошел через какую-то точку, и скоро начнется что-то совсем другое. Из этого неясного ощущения впервые возникла мысль о книге. Может быть, я правильно сделал, что откликнулся и пошел на призрачный зов? Сознание сохнет без новых впечатлений. Прав Борис. Я Туве не нужен. Это она нужна мне. Мне захотелось, чтобы чужая земля, появляющаяся из-за гор, дала мне внутренний образ для книги. Только вот не надо сейчас этим грузиться, черкать в путевой блокнот, мнить себя писателем. Довольно того, чтобы просто видеть, ощущать, плыть по течению. Так я себя заговаривал.
Немного беспокоило то, что я так и не перезвонил Росине. Сигнала по-прежнему не было. Связь появилась только тогда, когда ландшафт стал быстро меняться, словно он был податливый, как пластилин, и некий скульптор-импровизатор сминал его в новые формы.
***
Вот мое первое впечатление от внутреннего пространства Тувы: как герой фантастического романа, по какому-то заповедному коридору я попал на другую планету. Переход был, и вправду, разительным. Нагромождение гор закончилось буквально с еще одним поворотом дороги, и пыльный рейсовый микроавтобус вылетел на бугристую красно-жёлтую равнину. Небо сразу сделалось глубже, раздалось во все стороны. Высоко стоящее солнце не било, не жгло, не давило, как это бывает на юге, но текло, растекалось повсюду, отчего воздух пронизывали туго натянутые золотистые нити, и небо, отступившее от материи, напоминало пышно раскинутый над землей шатёр. Если за Саянами уже наступила зима, то здесь, на огороженной камнем равнине, затянулся благодатный период осени, который русские называют 'бабье лето'. Местность медленно поворачивалась передо мной, как гигантская сцена, отчего пологие возвышенности, заросшие чахлыми рыжими деревцами, казались одушевленными, еле заметно дышали. Привыкший к заболоченным однотонным равнинам и серой тайге, я никогда не видел ничего подобного. Можно сказать, я впервые в жизни загляделся на лик Азии и впал в изумление.
Очнулся я только тогда, когда машина остановилась на посту, и в салон заглянул тувинский полицейский. Весь досмотр состоял из одного беглого взгляда. Это же не какой-нибудь Казахстан - а РФ, вспомнил я. Шмона быть не должно. Мы двинулись дальше. Для очистки совести, я набрал Росине и сказал ей марку и номер своего транспорта. Мне показалось, она немного смущена. Что ж, встретить не получилось - и ладно, подумал я. Зачем беспокоить людей по пустякам?
- А где вы сейчас?
- Шивилиг. Шивилиг проехали. Я уже в Туве.
Через пару минут снова звонок. Грубый мужской голос с сильным акцентом спросил, где я сейчас нахожусь. После короткого и резкого разговора я был совершенно сбит с толку. В этот момент впереди показалась какая-то большая деревня. Я оглянулся и спросил у Веры название. Она подсказала.
- Туран. Туран сейчас проезжаем, - крикнул я в трубку и отключился.
Ни к селу ни к городу, в памяти всплыло название книги 'Война Ирана и Турана. Памятник древней персидской словесности'.
Едва мы проехали Туран, микроавтобус аккуратно подрезала новая, темного цвета тачка. Из нее вышли два рослых парня в спортивных костюмах. Мой водитель, как мне показалось, как-то излишне суетливо выскочил из машины и бросился им навстречу.
'Вот они, те, кто меня встречают', - догадался я, схватил сумку и, поспешно попрощавшись с Верой и с еще одним русским мужичком в кожаных штанах, выбрался из машины.
- Андрей? - с широкой улыбкой спросил один из парней.
Я кивнул и сел в легковую машину. Едва я захлопнул дверь, тачка дёрнулась и плавно втянулась в серпантин дороги. Краем сознания прошла недобрая мысль. Со стороны, всё это, наверно, было очень похоже на похищение. Но мы, слава Богу, не в Северной Ирландии и не в Чикаго. То, что выглядит, как похищение, здесь вполне может оказаться радушным приёмом.
- Веня, - представился улыбчивый парень.
- Вова, - зло буркнул водитель. Это с ним я разговаривал по телефону.
Мне стало неловко. По моей вине ребятам здорово пришлось поломать голову, как перехватить меня на маршруте.
- Борис про тебя много рассказывал, - со смехом сказал Веня.
- Да? И что же он про меня говорил? Надеюсь, хорошее?
- Да? Что ты писатель. Как этот, как там его?
- Набоков, - подсказал Вова и что-то добавил по-тувински.
- Ну, это он мне льстит.
- Как у нас? Нравится? - Веня сделал обводящий жест. Вид у него был гордый.
- Да я в шоке просто, - признался я и, в подтверждение своих слов, стал таращиться по сторонам. Машина летела, почти не сбавляя скорости на поворотах. Очертания бурых и желтых холмов, каждая крапинка, тень или ямка - всё вокруг казалось тщательно взвешенным и продуманным. Однако впечатление искусственности не возникало. Дорога резко шла то в гору, то под уклон. Глазомер не действовал, было не понятно, что здесь выше, что ниже, что ближе, что дальше. В довершение, Веня включил проигрыватель, и на меня обрушились каменные горловые модуляции. Изумление, которое я почувствовал на границе Тувы, не просто не проходило - с каждой минутой, оно только усугублялось. После горлового пения из колонок зарокотал рэп, гангстарэп. И этот переход с одной музыки на другую был совершенно правильным. Вдруг мне стало ясно, кто они, эти уверенные в себе тувинские парни, что встретили меня на пороге своей страны. Они были настоящие. Карты были розданы и веером лежали в моей ладони. Итак, каков будет расклад? Отчего-то мне стало легко и весело.
Машина взлетела на очередной бугор, и я увидел внизу широко раскинувшийся в котловине серый город, без признаков снега или зелени. Навстречу понеслись буддистские рекламные конструкции - пустые рамы без изображений, сквозь которые были видны туго натянутое небо и нарисованные горы. Мы словно въезжали в Кызыл с чёрного входа. По сторонам потянулись низенькие домишки и облупленные строения. В воздухе висел смог. На первый взгляд, Кызыл показался маленьким, запущенным, провинциальным. Веня улыбнулся, но в глазах блеснул прок.
- Слышал, наверно, уже? У нас тут тяжело с криминалом. Если что надо будет - нам звони. По улицам сам не ходи. Могут даже просто пацаны подойти, толкнуть. Ну, типа игра такая.
Я сделал озабоченное лицо и кивнул. И действительно я увидел повсюду стайки детишек, которые были похожи на взъерошенных воробьев, копошащихся в пыли. Что-то из хроники про южно-африканские бантустаны.
***
Машина остановилась у подъезда пятиэтажного дома. Мы поднялись на последний этаж. Дверь одной из квартир была широко открыта. Я увидел Бориса, который разговаривал с каким-то русским мужиком. Было понятно, что мой друг не совсем трезв. Выглядел он эффектно. Бандитская кожаная куртка, старые джинсы и стоптанные кроссовки. На коротко остриженной голове - сдвинутая на затылок шапочка ярких цветов. В углу рта у него, в точности как на обложке бориного диска 'Площадь имени Лао-Цзы', дымила сигарета. Мой проводник осторожно подал мне правую руку. Она была распухшей, видимо от неловкого, но с силой нанесенного удара. На левом запястье я заметил массивный золотой браслет с причудливым орнаментом. Потом я узнал, что это тувинский символ бесконечности, Оран-Танды, Бога. На мгновение мне показалось, что время стремительно отмоталось назад, мы снова в общаге, нам двадцать лет, и нет никаких причин для серьёзного отношения к жизни.
Мужик, с которым Борис общался на повышенных тонах, удалился. Мы вошли в квартиру. С внутренней стороны на двери висело объявление, курить, мол, запрещено, штраф - 500 рублей. Буковки были грозные, но не эффективные. Было сильно накурено. Первым делом я тоже закурил. В горле пересохло. Я взял со стола початую бутылку абаканского пива и осмотрелся. Квартира была двухкомнатная и довольно опрятная. Но по всему было видно, что это просто гостиница в жилом доме. В зале на диване сидела знакомая мне по Новосибирску девушка Оля. Она, вроде, работала психологом, вела какие-то тренинги, руководила каким-то клубом. Других гуманитариев в квартире я не обнаружил. Возможно, они проживали где-то в другом месте. Или уже уехали.
- А где гуманитарии? - довольно нелепо спросил я.
- А я? - удивился Борис. - Я кто, по-твоему? Брат, расслабься, садись, - он показал на ковер. - Ты, наверно, устал с дороги.
На ковре посреди зала, скрестив ноги, сидел крупный парень лет тридцати в темно-синем спортивном костюме. Я сел рядом с ним и протянул руку:
- Андрей. Из Новосиба.
- Долан, - отрывисто сказал он безо всякого акцента, - из Кызыла.
Широкоскулый, коротко остриженный, с высоким лбом и живым, пристальным взглядом. Под правым глазом - рубец. Шрамы были так же заметны на голове и на руках. Приподнимая и опуская брови, он исподлобья бросал на меня короткие, ироничные взгляды. Потом деловито спросил:
- Пацаны нормально встретили?
- Нормально. Домчались с ветерком, - ответил я.
- Да ты не парься. Всё хорошо.
- Да я не парюсь, - ответил я и глотнул пива. - Вы что, под замес попали?
- В смысле? - удивился мой новый знакомый.
- Ерунда, - ответил Борис. По его лицу было видно, что, несмотря на разбитую руку, он вполне доволен жизнью, в своей среде. Или даже стихии. Немного погодя, мы вдвоем вышли на балкон, и Борис мне сообщил:
- Это Долан Даржа. Я тебе рассказывал про него?
- Вроде нет. Не помню.
- Очень уважаемый в республике человек. Он владелец большого рынка в центре Кызыла. Рынок так и называется: 'Долановский'. Еще он депутат городского Хурала.
- Больно уж молод, - заметил я, чувствуя, что начинаю сходить с ума. В голове моей роилось множество вопросов. Тем не менее, я обуздал свое любопытство. Что надо, Борис скажет мне сам. А что не надо, я всё равно не узнаю.
- Ему 27 лет, - Борис пожал плечами. - Я хотел, чтобы вы познакомились, поговорили. Зачем? Ты еще спрашиваешь меня, зачем? Вот ты же читал Кастанеду?
- Ну, - сказал я, - хотя терпеть его не могу.
- Представь, под началом Долана сейчас три сотни человек. Они его ученики. И друзья. Он для них как Дон Хуан.
Я невольно оглянулся на Долана. Человек, у которого есть триста друзей? Да не в социальной сети. А в реальности. Враки. Однако что-то в облике Долана, в том спокойном достоинстве, с каким он держался, мгновенно убедило меня, что Борис не льет пули.
- Вот как? Прекрасно.
Я с наслаждением оглядел залитый солнцем город. Небо было доступно взгляду едва ли не целиком. Повсюду за городскими окраинами высились пологие горы. День был чудесный. Хотелось вытянуться в струнку и вибрировать, колебаться под ласковым светом. Мне по-прежнему очень хотелось спать. И, может быть, я действительно задремал или начал грезить с открытыми глазами.
- Ты что тут, пьянствуешь, что ли, напропалую? - спросил я. - Ё, браза, так нельзя.
- Ну, напропалую не получается. Слишком много работы. Ответственность на мне немалая, - прищурившись, ответил Борис и вдруг воскликнул. - Андрюха! Как я рад, что ты всё-таки выбрался!
Вова уехал. Долан, Борис, Веня и я сидели кружком на ковре. Оля молчком читала книгу. Парни никуда не торопились, что-то обсуждали своё, мешая тувинский и русский. Тон задавал Борис. Он был возбужден, его словно подбрасывала какая-то энергия. Жестикулировал, то и дело сдвигал на затылок шапочку. Признаться, давно я не видел его таким - с безвозвратно ушедших студенческих времен. Долан и Веня вели себя, напротив, очень сдержанно. Я совершенно не понимал, о чем они говорят. Примерно так, как Алиса не понимала, о чем говорили на чаепитии у Шляпочника. Но теперь я знал, откуда взялись в речи Бориса его отличительные интонации.
На слух, фонетически, тувинский и русский языки очень не похожи. Позже я выяснил, что впервые письменность для тувинцев изобрели тибетские монахи. И случилось это тогда, когда предки русских еще пользовались греческим. Не мне судить, какой вариант письменности для неуловимых звуков тувинской речи более адекватен - тибетский или наш, кириллический? Но обучаться тувинскому со словарем и грамматикой - точно глупость. Этот язык, как мне кажется, существовал и существует за счет живого человеческого дыхания и практической сметки. Помимо огрубляющего алфавита, системных правил и филологических абстракций. Может быть, и древние славяне до того, как у них появилась внятная письменность, говорили на другом языке - более живом, непредсказуемом, действенном и красивом? В конце-то концов, не умертвляет ли письменность язык? Не знаю, что бы на это сказал гениальный швейцарский лингвист Фердинан де Соссюр, который придумал разграничение речи и языка. Я же вдруг ясно увидел, что никакого противопоставления речи и языка нет, ни в реальности, ни в голове. Теорию придумали европейцы.
Видимо, я совсем приуныл. Потому что Долан вдруг спросил:
- Ты, наверное, есть хочешь? Щас сгоняем тут рядом.
Не сразу мы тронулись. Время шло чуть замедленно. Во дворе дома стояла большая легковая машина с кузовом. Она была белого цвета. Белый пикап. Отъехав от дома метров двести, машина остановилась у неприметного ресторанчика под вывеской с кавказскими мотивами.
- Ты хоть понял, какая у меня тачка? - спросил Долан.
- Я в тачках не разбираюсь, - ответил я.
- УАЗ 'Патриот', - не без гордости сообщил Долан. - Прикинь, у меня одного такая тачка в Туве. Белого цвета.
- А всякие 'лексусы'? - я с трудом припомнил иномарку. - Говно, значит?
- Конечно, говно, - убежденно произнес Долан. - Для говнюков.
Я вышел из машины и посмотрел на номер. Как и машина, он тоже был уникальный. 007.
- Да, это круто, - сказал я. - Значит, ты действительно патриот. И главное, она хорошо смотрится на фоне природы.
В ресторане сидели мужчина и женщина кавказского вида. После нашего появления они довольно скоро ушли. Из того, как Борис и Долан общались с обслугой, я вывел, что они здесь завсегдатаи. Музыкальный фон тут же сменился. Вместо слащавой кавказской попсы заиграла группа 'Кино'.
Сделав заказ, мы вышли на улицу покурить. Я подошел к Оле. Она держала себя молодцом. Но мне почему-то подумалось, что она, как и я, пребывает в каком-то трансе. Смена обстановки, воздуха самого была поразительной.
- Ты как? - спросил я.
- Отлично! - воскликнула она. - В Туве у меня всегда рвет крышу.
- Да, здесь просто какое-то ошеломительное, первозданное небо. И эти краски, они совсем другие, чем у нас. Тут словно различаешь фирменный знак Творца. Ты уже была здесь?
- А как же, - ответила Оля. - Я здесь одно время работала. Правильно, что приехал. Один раз здесь побывал - и всё. Как зарубка.
Мы поели и выпили водки. Первый тост был, конечно же, за Туву. Второй - за знакомство. Третий тост уже был не обязателен. Поднимая полную до краев стопку, Долан энергично и отрывисто выговаривал: 'Че!'. В нашем застольном случае, это означало: 'давай, будем'. Если бы Гагарин был тувинцем, он произнес бы перед стартом это самое 'Че!'.
- А Долан, он вообще как - любит выпить? - спросил я у Бориса.
- Да ты что! - расхохотался Борис, уже порядком опьяневший. - Это он только сейчас. Сам подумай, как ему пить, если он спортом серьёзно занимается и у него под началом триста ребят? Это ты виноват. Привез наше заразительное сибирское безумие.
- Слушай, это, - шепотом спросил я, - у него и ган есть? Оружие?
- Само собой, - лицо Бориса сразу стало серьезным. - Винт американский. Как в стрелялках - вот точно такой. Только, знаешь, - тоже понизив голос, продолжил он, - эта штука ему, как бы, и не нужна. То есть, она всегда под рукой. Но не как огнестрел. Не для стрельбы этой пошлой. Просто вещь. Предмет силы. Ясно?
- Положим, ясно, - ответил я. - Значит, он умеет себя контролировать. Мне вот - точно, такого не надо. Настроение часто меняется. От плохого - к очень плохому.
Борис встал, крайне небрежно разлил водку по стопкам и громко обозначил генеральную линию:
- Винтовка рождает власть! Кто сказал? Правильно. Мао Цзе-дун, Великий Кормчий! Выпьем за Мао!
Потом мы помянули Каддафи. Борис сказал, что хочет майку с изображением этого великого человека, который до конца сражался с мировым злом, со звёздно-полосатым американским фашизмом. Веня выпил пару стопок и больше не пил. Его круглое лицо постоянно растягивала дружелюбная улыбка, но взгляд оставался трезвым и колющим. Оля немного опьянела и сидела с потерянным видом.
Веня сел за руль 'Патриота', когда мы отправились на набережную, в поразительно красивое место, которое называют 'центром Азии'. Там расположено огромное оваа. По правую руку, у подножия горы сливаются реки Бий-Хем и Ка-хем, и рождается великая сибирская река Енисей (или Улуг-Хем, Великая река). Под прямым солнечным светом Река казалась темно-синим потоком какой-то нездешней, драгоценной материи. Выбившийся из-под земли стежок высшего мира. Прямо по курсу купалась в лазури элегантная Догээ, с гигантской тибетской мантрой, выложенной на склоне. Где-то там возводили статую Будды.
Сюда, в это место, уже наверняка приходили люди, которые могли видеть Будду и так, рассмотреть его очертание над Догээ без всякой материализации. И хоть мы не были просветленные, но, по крайней мере, все протрезвели, проветрились. Я и Борис спустились к самой речке. Он протянул мне бутылку водки. Я сделал добрый глоток, зачерпнул горстью чистейшую енисейскую воду и умылся. В отличие от водки, вода была вкусной, целебной.
- Долан, а поехали в наш храм? - предложил Борис и махнул рукой куда-то за реку. - Давно ведь не были.
- Чего это наш-то? - недовольно отозвался Долан. - Это твой хурээ. Мне это всё пофигу. Я атеист.
***
Пока мы ехали на правый берег Улуг-Хема, я совершил большую бестактность. А именно, коротко и низко охарактеризовал самого крупную в России политическую фигуру. ВВП. Долана моя реплика повергла в ярость. Он ударил себя кулаком по колену и выругался. Веня быстро, с недоумением, на меня оглянулся. Пикап ощутимо вильнул.
Я прикусил язык. Борис, сидевший рядом, выразительно покрутил пальцем у виска. Даже Оля осуждающе покачала головой.
- Что же ты, Андрей? - поддел меня Борис. В его глазах горело странное веселье. - Долан, он же депутат от нашей правящей партии. Его отец был лично знаком с Владимиром Владимировичем. Эх, Андрей, Андрей. Я-то тебя знаю давно. Знаю, что ты всегда был настроен против американцев. Пусть даже и слушал дурацкую американскую музыку.
В салоне на пару минут воцарилась неловкая тишина. Потом я сказал:
- Ну, всё - забыли. Виноват, признаю. Мне вообще пофигу политика. Просто это у меня горячка такая. Вирус. Встроенная подменная память. Подхватил в интернете. Но теперь это точно прошло. Кстати, спасибо, меня самого это уже укачало. Как выпью - так ругаю правительство. А иногда и - что греха таить - Господа Бога.
- Я вижу, что ты не со зла, а по глупости. Иначе бы я с тобой больше не разговаривал. Шлёпнул бы просто, - сказал Долан. В шутку или всерьёз - я не разобрал.
И действительно, это прошло. Как икота. Борис, к тому же, закрепил эффект коротким анекдотом, который явственно отдавал дзеном:
- Приходят к Иосифу Виссарионовичу люди и говорят: 'Товарищ Сталин!'. А он встает и отвечает: 'Вы думаете, товарищи, это я Сталин? Нет, это вот он Сталин'. И показывает рукой на свой портрет.
Переехав через реку, мы забрались в очень странное место. На плоской равнине, покрытой стерней, стоял дом с белыми стенами и квадратными окнами. На его крыше была кубическая надстройка.
- Заброшенный храм. Хурээ, - лицо Бориса помрачнело. - Его освятил сам Далай-Лама. Больше таких во всей Туве нет. Мы - так, присматриваем за ним, чтобы никто не разорил. Сторожам продукты завозим.
Буддизм для тувинцев - то же самое, что для русских - православие. В начале 20 века на территории Тувы существовали влиятельные и процветающие центры буддистской учености. Однако при коммунистах все храмы были разрушены, а большинство лам - расстреляны. Цепная реакция богоборчества докатилась сюда из далекой Москвы. И вековые побеги культуры были срезаны чисто, словно косой. Если верить Борису, нынешние тувинцы не слишком религиозны. Хотя интерес к религии постоянно растет, глубокого понимания древней веры нет. Это формальная или бытовая религиозность. Впрочем, к русским это относится тоже.
- Схожу поздороваюсь со сторожами, - сказал Борис и неторопливо направился к черным домикам, видневшимся в отдалении.
Долан встал напротив меня и с добродушным видом произнес:
- Знаешь, Андрей, тут у нас рядом с городом колония есть, мы ее только что проезжали. Строгого режима. Я тебе ее обязательно покажу. Ну, издалека. Там как раз и сидят враги ВВП.
- А кто именно? - не понял я.
- Тебе что - поименно надо? Не знаю, вряд ли история сохранит их имена. Да ваххабиты всякие, конечно, - и коротко добавил. - Черти, йоована. Да ладно, шучу я. Вот ты мне скажи. Я в Москве учился, да? Мы идем с парнем, чехом одним, по улице. Вот ты мне скажи, почему русские девушки на него смотрят, а на меня нет?
Я почувствовал, что он с интересом ждет моего ответа. Действительно, вопрос был не простой. С каким-то подвохом.