Мышлявцев Борис Александрович : другие произведения.

Тувинский расклад (Роман Кривушин)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 4.45*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книга о Туве, в которой я выступаю в качестве персонажа и научного редактора, автор - Роман Кривушин, новосибирский писатель.

  Роман Кривушин
  
  ТУВИНСКИЙ РАСКЛАД: ПУТЬ ВОИНА
  
  Даже тот, кто не постиг Пути, видит других со стороны. Это напоминает поговорку игроков в го: 'Тот, кто видит со стороны, смотрит восемью глазами'.
   'Хагакурэ' (Сокрытое листвой, или кодекс Бусидо, Путь Воина)
  
  Воин - это тот, кто отвечает за свой базар и не полощется с пидорасами.
  Долан Даржа
  
  Вместо вступления
  
  Решение написать эту книгу я осознал через несколько дней после знакомства с Доланом Даржа. Документальная проза, созданная по мотивам живых впечатлений, всегда влекла меня и интересовала, но сам я писал, в основном, фантастику с фэнтези и адресовал свою писанину довольно узкому кругу читателей. Неясное намерение создать какой-то текст о какой-то другой (не вымышленной) жизни обрело чёткую форму только тогда, когда я действительно с головой окунулся в другую жизнь и познакомился с людьми, которые живут иначе, чем я.
  Без этого человека моё недолгое погружение во 'внутреннюю Туву' вряд ли бы было возможным. Вот почему разумно начать эти путевые записи с благодарственных слов Долану, а также другим жителям Тувы, которые приоткрыли для меня не привычный, во многом, чужой, 'параллельный', но неизменно поражающий воображение мир. Эта книга, в первую очередь, о гостеприимстве. Ее главная мысль состоит в том, что все мы, современные люди, приведенные в больших городах к единому 'западному' стандарту, по-прежнему обитаем в непредсказуемом, 'цветущем разнообразии', многомирье. И порою достаточно отступить, сойти с городского асфальта, чтобы попасть в сказку, где привычные представления больше не действуют.
  Сразу хочу сказать, что путешествовать я не люблю. На мой взгляд, это довольно странно - тратить деньги на то, чтобы понижать уровень комфорта и безопасности. Я покидаю пределы большого города, в котором живу, только под нажимом обстоятельств. Не ради свежих впечатлений, а чтобы сделать что-то конкретное. Поездка в Туву изначально была для меня странной затеей, предприятием, лишенным практической цели. Спасибо моей подруге, которой удалось выставить меня за дверь, в дальнюю дорогу. Она убедила меня в том, что смена впечатлений мне не повредит. Что я 'сросся' с ПК, становлюсь мизантропом, деградирую, схожу с ума, порчу себе здоровье, карму и т.д. Вполне может быть. Однако мой образ жизни меня вполне устраивал. Тяга к уединению и обособленности, смещение от реальности к виртуальности - для современных западных людей это, наверное, норма. Все те, с кем я общаюсь, в той или иной мере, разделяют эту модель жизни.
  Эта книга сильно отличается от того, что я делал до сих пор, как по стилю, так и по содержанию. Чтобы ее написать, мне пришлось забыть привычный способ мышления, выбросить из головы ряд стереотипных убеждений, которых я, с достойным Фомы упрямством, придерживался ранее. Можно сказать, что автор книги мне почти не знаком. В Туве сами собой отпадают мучительные вопросы, которые оттягивают на себя большое количество душевной энергии. Проясняется восприятие, и начинаешь обращать внимание на то, что раньше казалось плоским, безжизненным, однотипным. Передо мной словно бы возникло ясное окошко, и я ненароком заглянул в чужой дом и чужую жизнь. Но это была одновременно и моя жизнь, 'замыленная' часть меня, которую я прежде отвергал или игнорировал.
  1. Шеригнин салым чолу, или Путь Воина
  Уже несколько дней я был в Туве. Сказать, что эта страна понравилась мне или поразила меня - значит не сказать ничего. Я был ошеломлен новизной ощущений. Здесь всё было другое, не такое, как в тех местах, где я провел свою жизнь. Небо, солнце, ландшафт, язык. Мне посчастливилось познакомиться с настоящими, коренными тувинцами. Сложно, конечно, понять друг друга, общаясь всего несколько дней, но мне кажется, между нами возникло поле доверия. Если бы такого поля доверия не возникло, то и книги этой не было.
  Люди, с которыми я здесь познакомился, во многом живут иначе. Не так, как я. Это-то я понял сразу. Однако не стал замыкаться в себе, как поступил бы, возможно, в своем мире. Сама атмосфера Тувы располагала к спокойной непредвзятой беседе. Говорят, что для того, чтобы написать хорошую книгу, нужно встретить хорошего собеседника. Для меня таким собеседником стал Долан Даржа. Мне повезло. Потому что, с одной стороны, Долан - настоящий тувинец. С другой стороны, он яркий представитель пост-советского поколения. Долан умен, проницателен, хорошо образован. Вокруг него сама собой образуется социальная среда. Подбираются люди, способные разделять его убеждения, способные оказывать ему содействие (деткимче, если по-тувински). Мне кажется, что именно от таких людей, как Долан, харизматичных, принципиальных и компетентных, и зависит сейчас будущее нашей большой, многонациональной страны.
  Как я уже говорил, Долан Даржа - интересный собеседник. Но... он немногословен. Вдобавок, не очень-то и любит рассказывать о себе. По настоящему откровенным наш разговор стал, когда мы вдвоем ехали на его машине по ночному Кызылу, незадолго до моего отъезда. Долан обещал мне подарить книгу своего отца, Вячеслава Кууларовича. Для этого надо было заехать в какое-то место. Мы катались по городу часа два и беседовали на серьёзные темы. Благодаря этому разговору, я стал лучше понимать Долана. Я считаю, что будет правильно начать книгу с фрагментов этой беседы.
  - Ну, как тебе у нас? - спросил Долан.
  - Просто здорово, - признался я. - Мне здесь не хочется ни есть, ни спать. Словно какая-то энергия тормошит, будоражит.
  - Оставайся еще, - с улыбкой предложил Долан.
  - Не могу. Работа. К тому же, я устал. Наверное, здесь иначе живешь, не так экономно. В смысле, организм здесь работает на более высоких оборотах.
  - А что больше всего запомнилось? Скажи первое, что приходит в голову.
  - Небо просторное, необъятное, - чуть подумав, ответил я. - Еще я заметил, что с вечера и до половины ночи оно чёрное. Как каменная глыба.
  - А люди, они отличаются? Ты как считаешь? - спросил Долан. - Я вот, когда был в Москве, то поразился. Там монетки у людей в глазах. Не понимаю, как можно так жить? Что можно увидеть такими глазами?
  - Согласен. Плохо, когда люди думают только о деньгах. Жажда наживы или страх остаться без денег толкают людей на плохие поступки. В больших городах деньги - вроде энергии. Нельзя прожить, не имея к ней выход. А в Туве я убедился, что существуют другие формы энергии. Гораздо более важные. Те, что были всегда.
  - Ты учти, - с ноткой иронии сказал Долан, - что тувинцы мало читают. Печатный текст, он нам никогда не был нужен. Сотни лет мои предки обходились без книжек. Наша древняя письменность применялась только для могильных камней и написания правительственных указов.
  - Я хотел бы, чтобы мою книгу прочитали именно тувинцы. Иначе зачем она?
  - А ты не думай - зачем, да как. Просто бери и делай. Будешь думать, ничего не сделаешь. Я тебе точно говорю.
  - А ты сам-то любишь читать? - спросил я. - Ты ведь рос среди книг.
  - Я? Я не люблю. Да и некогда. Я делами занимаюсь, в реальном мире.
  - Да? А что ты делаешь? Я вот, в основном, как раз читаю.
  Долан с удивлением посмотрел на меня.
  - Как что делаю? Дела решаю. Постоянно приходится мотаться по всей Туве. Можно сказать, в машине провожу большую часть времени. Моя машина для меня как дом.
  - Это связано с бизнесом? Или с депутатством?
  - Что? Я тебе говорю, деньги для меня ничего не значат. На мне просто держится целая система деловых и человеческих связей. Я не могу ее сбросить вот так. А депутатство - это да, важно. Это доверие моих земляков. Но лично ко мне это ничего не прибавляет. Корочки! Да я их никогда не ношу. Я просто живу, понимаешь? Общаюсь с людьми. А чтобы читать - надо быть одному. Я редко бываю один.
  - Ну, хоть что-нибудь ты же читал? - не сдавался я.
  - А, вспомнил. Кодекс Бусидо.
  - О! Я тоже читал. Хорошая книга.
  - Ну, это даже не книга.
  - А что тогда?
  - Это учение, - уточнил Долан. - Мне оно показалось очень близким. Я считаю, что мужчина должен преодолеть в себе страх смерти. Жить так, словно он уже умер.
  - Или словно смерти не существует.
  - Нет, она есть, - возразил Долан. - Я ее видел. Не важно, как и где. Важно то, что она теперь всегда со мной. И меня это не напрягает. В голове сразу место освобождается. Ничто не отвлекает от жизни. Сразу лучше начинаешь понимать, что к чему.
  - Ну, правильно. В японском языке, когда к иероглифу, означающему 'разум' добавляют иероглиф, означающий 'значение, рассуждение', то получается 'трусость', - вспомнил я. - Рассуждающий разум - труслив.
  - Только бодхисатва, сидящий на вершине горы, может позволить себе рассуждение, - согласился Долан. - Он уже прошел свой Путь. А если серьёзно, если боишься за свою жизнь, значит, ты не свободен. Значит, ты раб, а не воин. И не фиг тогда выделываться.
  Я рассказал, что читал одну книгу, воспоминания тех, кто сражался на Малой земле под Новороссийском. В тех изнурительных и кровопролитных боях с элитными частями вермахта в живых оставался примерно один из десяти. Те, кто остался в живых, вспоминали, что испытывали чувство небывалой свободы и полноты жизни.
  - Да, потому что они встали на Путь Воина, - кивнул Долан. - А для мужчины - это самый правильный путь. Тувинцы всегда были настоящими воинами. Субедей, тувинский полководец, в свое время завоевал даже Чечню. Я это не потому говорю, чтобы тебя напугать. Просто, чтоб ты знал. Ты же пишешь книгу о тувинцах. А мы, тувинцы, всегда жили и будем жить так, как мы захотим. Никто не сможет понять нас лучше, чем мы можем понять себя сами. И ты тоже, скорее всего, не поймешь.
  - Так хоть попытаюсь. Хорошо, что ты вспомнил про 'Кодекс Бусидо'. Так мне будет легче понять.
  - А! - отмахнулся Долан. - 'Кодекс Бусидо' - это просто набор букв. Я говорю, что у тувинцев сходное отношение к жизни и смерти. Это Борис любит эту книжку. Он здесь долго жил, знает наш язык и культуру. Он, наверное, хотел бы стать настоящим тувинцем. Да он и так тувинец, настоящий ТОЛОБ, как нас некоторые русские называют.
  Я чувствовал, что мой собеседник пребывает в ясном незамутненном расположении духа. Его гордость была мне совершенно понятна: нельзя, будучи в трезвом уме, не гордиться такой страной.
  - В 'Хагакурэ', своде правил японских самураев, большое значение уделяется преданности и верности, - сказал я. - Понимаемой лично.
  - Ясное дело. У них же феодализм был. Я понимаю, куда ты клонишь, - суровым голосом сказал Долан. - Служба, долг, присяга - всё это мне не безразлично. У меня и отец, и дед служили. Ты хочешь спросить, почему я перестал работать в милиции?
  - Да. Именно.
  - Понимаешь, в определенный момент пошли вызовы, на которые я не мог не ответить. Если бы я был на госслужбе, мне было бы проще. Знай, делай себе карьеру. Иногда я жалею, что не пошел по стопам отца. Но в какой-то момент надо было решать важные вопросы. От этого зависела не только моя жизнь, но и жизнь людей, которые мне поверили. Ведь как было? Я был очень непослушный. Школу прогуливал. С отцом конфликтовал. Но когда наступила пора действовать, я был готов. Это оказалось гораздо интереснее, чем бухать, играть в карты, глупостями заниматься. Потом ребята стали подходить. Я же никого не звал, не агитировал. Тем более, не запугивал. На страхе надежный коллектив не построишь, так же как и на деньгах. Кто хочет улучшить свою жизнь, бросить вредные привычки, заняться спортом, кому надоело бессмысленное существование, тот приходит ко мне. Я учу своих ребят, как жить интересно и с пользой для страны.
  Машина остановилась. Долан вышел и через некоторое время вернулся. Он вручил мне большую книгу в синей обложке. Золотом было вытеснено на обложке: 'Вячеслав Даржа. Традиционные мужские занятия тувинцев. Том 1. Хозяйство, охота, рыбалка'. Я заглянул. В книге было много интересных картинок. Стиль ее был доступен и лаконичен. Это был поистине роскошный подарок.
  - Спасибо, Долан, - поблагодарил я.
  Машина снова покатилась по темным окрестностям незнакомого города.
  - Долан, вот ты говоришь, что к тебе потянулись люди. Молодёжь, - сказал я. - А почему, как ты считаешь?
  - Почему? - переспросил он. - Вот, смотри. Я сказал, что стали подходить люди. Да? Тебе сложно понять, что я имел в виду. Мой дед, когда вышел на пенсию, стал чабаном. Я ему помогал каждое лето. Утром выгоняешь скот из кошары и целый день потом с ним в степи. За весь день, прикинь, можно вообще никого не встретить. Полное безлюдье вокруг. Бывало, кто-то появляется на горизонте. Смотришь - и сразу становится ясно, стоит ли подъезжать, общаться. Как телепатия. Вот и в жизни тувинцы точно такие же. Они знают, когда надо подходить. В нашем большом коллективе нет армейских отношений. Вроде, упал - отжался, да? Мы просто говорим и решаем, что нужно делать. А если что-то решили, обязательно доводим это до конца. Вот и всё. Мне сложно это как-то иначе объяснить. Если бы ты был тувинец, ты бы понял.
  Минут пять мы молчали. Я подумал, что действительно мало что понимаю.
  - Долан, а ты веришь во что-нибудь? Ну, Бог, ангелы, загробное существование?
  - Ага, - засмеялся Долан. - Ты еще спроси, какая у меня мечта. Нет, Андрей, я ни во что такое не верю. Я тебе сейчас место одно покажу. Здесь строили жилой массив в стороне от города. Потом всё забросили. Сейчас там такой глухой район. Я приезжаю туда иногда, когда мне надо подумать.
  Машина свернула и поехала по разбитой асфальтовой дорожке. Из темноты выдвинулись силуэты многоэтажных домов. Выросли из-под земли, как уродливые грибы. В некоторых окнах горел свет.
  - Я вот, что думаю, - сказал Долан, припарковавшись у одной из бетонных коробок. - Человек живет только раз. А потом умирает. Я это почувствовал, когда умер мой отец. Всё, что от него осталось - здесь. Книги его, например. А его самого больше нет. Даже на могилу его не ходил. Но вспоминаю о нем часто.
  Мы вышли из машины. Между холмов, окружающих город, разгулялся холодный ветер. Заброшенный микрорайон казался отколовшимся куском планеты. В этом месте остро чувствовалось одиночество человека в необъятной вселенной.
  - Мрачно-то как! - воскликнул я.
  - Здесь хорошо мозги проветривать, - сказал Долан и посмотрел мне в глаза. - Вот ты о вере спросил. Во что я верю? Вот тёмное небо. Вот родная земля. Это, - он показал рукой в сторону полуразрушенных или недостроенных высоток, - можно считать символом моей родины. И есть я. И мои ребята. Мы хотим, чтобы вот этот унылый и бедный район ожил, вспыхнул красками. Чтобы здесь жили довольные люди. Если надо, мы новый район рядом поставим. Из ничего.
  Спокойная, чуть насмешливая уверенность, с какой это было произнесено, оказала на меня не менее сильное впечатление, чем непроглядная тувинская ночь. В памяти сразу всплыла цитата из 'Хагакуре:
  'Подлинный самурай не думает о победе и поражении. Он бесстрашно бросается навстречу неизбежной смерти. Если ты поступишь так же, ты проснешься ото сна'.
  Я не хотел бы проснуться.
  2. Зов
  Идея поездки в Туву была подсказана извне и застала меня врасплох. Позвонил мой старый друг Борис Мышлявцев, который много лет живет в Кызыле. Я был рад слышать его, как мне показалось, немного не трезвый голос. Борис сказал, что в республике Тыва сейчас работает группа приглашенных из России гуманитариев. Почему бы и мне не подъехать на несколько дней? Я же, вроде, хотел здесь побывать.
  Это была правда. Я не раз оглашал такое желание. Но оно было умозрительное. Так, читая, к примеру, Киплинга, хочешь побывать в Индии позапрошлого века. Мое желание возникло только благодаря дару рассказчика. А Борис мне немало рассказывал о Туве.
  - Квартиру тебе снимать не надо. На границе республики тебя встретят наши люди.
  - Что, всё бросить - и ехать за тридевять земель?
  - Не так уж и далеко. Ты чем-то загружен сейчас?
  - Ну, не особо, - признался я, чувствуя легкую панику. - Отпуск подходит к концу. Но знаешь, дружище, мне и так неплохо.
  - Это уникальный шанс. Ты думаешь, приехать в Туву просто?
  Я, как раз, так и думал, что не просто. Место это, несмотря на яркие рассказы Бориса, оставалось для меня не достаточно реальным, чтобы туда легко было попасть.
  - Это тебе не Таиланд, - продолжал Борис. - Я знаю многих людей, которые хотели бы здесь оказаться. Они покупают билеты, куда-то едут, и все равно попадают мимо. Эта земля не зовет кого попало. Ты меня слышишь? В смысле, понимаешь?
  - Не совсем. Ты, наверно, про всяких искателей чудес, городских эзотериков? Смешные люди! Да еще, как правило, наркоманы.
  - Разве ты мне не говорил, что дохнешь со скуки? - обличительным тоном сказал Борис. - Говорил? Что жизнь - жестянка?
  - Да мало ли...
  - Здесь тебе скучно не будет. Ну. Ты же писатель. Тебе необходим материал. Может, книжку потом накатаешь.
  У нас с Борисом - совсем разные представления о писательском деле. С его точки зрения, писатель - это человек, способный передать средствами речи свой жизненный опыт. Я же считаю, что у писателя должен быть стиль, узнаваемая манера. И не надо никуда выходить, чтобы конструировать из слов качественные тексты. Но глупо спорить об этом по телефону. В одном Борис был прав - на четвертом десятке моя жизнь стала скучна, предсказуема, окутана какой-то хмарью. Я словно держал путь по ночному городу в сильную метель, а в голове моей мерцала карта с заранее прочерченным маршрутом.
  - Сам-то как? - спросил я. А сам подумал, как было бы здорово посидеть, поговорить без посредничества телефонной компании.
  - А вот приезжай - и увидишь, - ответил Борис.
  Тогда я не мог представить, насколько глупо для него прозвучал мой вопрос. И проскользнувшее в моем голосе сочувствие. Ведь, по правде сказать, я немного сочувствовал Борису. Жизнь за пределами больших городов казалась мне не совсем настоящей, побочной, несущественной. А Борис, ко всему прочему, был как отрезанный ломоть. Он, в моем представлении, обитал в коконе чужой речи, в едва ли не полном отрыве от западного или, лучше сказать, русского мира. В этот момент путешествие за Саяны, в самое средоточие материка, показалось мне вполне возможным и даже имеющим какой-то смысл. Но навряд ли осуществимым в моем случае. По инерции я продолжал отнекиваться.
  - Нет, мне не лень, - соврал я. - Просто не хочу очутиться в шкуре туриста. Глазеть, выделяться среди местных, цеплять недружелюбные взгляды, покупать сувениры, щёлкать снимки, брызгать слюной от восхищения или, наоборот, плеваться. Это всё как-то пошло, - сказал я. - Зачем без особой нужды лезть в чужую жизнь? Своей, что ли, мало? Не понимаю.
  - А не надо никуда лезть, - ответил Борис. - Пусть всё идёт как идёт. Просто будь самим собой. К тому же, ты не турист. Ты гость. У туристов нет проводника. Ну, есть гиды, но это не то. А у тебя будет настоящий понтовый проводник.
  - Проводник? - переспросил я. - Ты, что ли?
  Возможно, этот довод оказался решающим. Проводник - это действительно важно. А лучшего проводника в жизнь современной Тувы трудно вообразить.
  Ради Бориса я должен сделать небольшое отступление. Он проводник, задает этой книге сюжет, от него зависит последовательность картинок. За кадром иногда будет раздаваться его голос. Борис - личность разноплановая. Он музыкант, этнограф, журналист, бывший высокопоставленный чиновник, психотерапевт. Он женат на чаданке Уяне Сундуй. Тувинское имя Уяна означает 'тихая, милая', а тибетская фамилия 'Сундуй' переводится как 'мудрая'. Такая она и есть. Я знаю ее еще по той поре, когда они с Борисом жили в Новосибирске, а Уяна работала менеджером в одной из крупных новосибирских компаний. Познакомились они, насколько я помню, в переходе метро, что само по себе примечательно.
  Мое представление о Борисе было, мягко говоря, не полным. В чём-то оно даже было иным, чем сейчас. Ведь я, ровным счётом, ничего не знал о Туве, с которой его жизнь неразрывно связана с детских лет.
  Мы познакомились в начале 90-х годов в студенческой общаге новосибирского Академгородка. Среди студентов своего курса он сильно выделялся. Потому что по манере держаться и говорить очень напоминал заклятого врага и антипода тогдашних студентов - гопника. Впрочем, в те времена в общежитиях студгородка было немало диковинных людей, совсем не похожих на студентов. Мера терпимости, уживчивости была, как никогда, высока. Мышлявцев мне сразу понравился за бесшабашность и прямоту. Хотя я не понимал, где он приобрел свои тягучие, обволакивающие интонации речи, развязный стиль и любовь к группе 'Кино', которая в моей компании считалась попсовой. Года два мы жили в соседних комнатах, граница между которыми была условной, потому что едва ли не каждый день то у него, то у меня, то еще у кого-нибудь в общежитии что-то праздновалось. На втором курсе против Бориса возбудили уголовное дело за драку, его выгнали из общаги, даже отчислили. На следующий год он восстановился. Можно сказать, что он сразу проявил себя как 'полевой' исследователь нормативной культуры. И порою, это была разведка боем. В случае с уголовным делом, кстати, он повел себя благородно, вступился за честь своей дамы.
  Было как-то не похоже, что ему нужен диплом, и что он его когда-нибудь получит. Между тем, всё объяснялось просто: он был обычный советский кызыльский подросток. И хотя он вырос среди образованных людей, на него сильно повлияла улица.
  Родители Бориса часто переезжали. В детстве он жил в Новосибирске, на Алтае, на Сахалине и - с 12 лет - в столице тувинского края. Семья его распалась, так что рассчитывать он мог только на свои силы. Борис не был усидчивым студентом, однако очень рано осознал свое научное призвание, нашел область приложения своим способностям, встретил Учителя. Его научным руководителем стал удивительный человек и блестящий учёный Измаил Нухович Гемуев. Один из крупнейших специалистов по этнографии народов Сибири, И.Н. Гемуев посоветовал Борису заняться исследованием традиционной культуры Тувы. В скобках отмечу, что именно Гемуев был редактором первой большой книги тувинского шамана Монгуша Кенин-Лопсана. Всего в своей жизни Измаил Нухович добился сам. Он пришел в науку из армии. Никогда не гнул спину перед чиновниками или политиками от науки. Учёный с мировым именем, он всегда считал себя, в первую очередь, кадровым советским офицером. И этот человек сразу почувствовал в Борисе потенциал.
  Если тяжелый труд этнографа, с обязательными полевыми исследованиями и кропотливым анализом материала, не завладел Борисом полностью, то, в любом случае, придал его судьбе устойчивость. Несколько лет он исправно ходил на работу в Сектор этнографии Института Археологии и Этнографии СО РАН. Около года прожил в юрте среди тувинцев-кочевников в высокогорной Монгун-Тайге. Собранного 'в поле' материала ему хватило, чтобы с запасом покорить кандидатскую планку научной карьеры.
  Для становления учёного очень важно, чтобы область его интереса была информативной, 'не затоптанной'. В этом Борису несомненно повезло. Тувинский край, расположенный на стыке Сибири и Центральной Азии, на равном удалении от центров мировых цивилизаций, был мало изучен и представлял собой своего роды 'затерянный мир' для специалистов самых разных гуманитарных дисциплин - этнографов, культурологов, социологов, фольклористов. За несколько лет Борис проделал большую работу, как в качестве изыскателя, так и в качестве аналитика, в почти не освоенной области научного знания. Итогом этой работы стала монография 'Нормативная культура тувинцев (конец 20 - начало 21 века)'. Её легко можно сейчас найти в интернете через любой поисковик. Из названия видно, что его научный интерес уже тогда был смещен от диахронии к синхронии. Как учёного и человека его интересовал, в первую очередь, современный порядок вещей, так сказать, текущий тувинский расклад.
  Печально, но чистой, в особенности - гуманитарной наукой заниматься в наше время не просто. Это банальная истина. У Бориса уже была семья, ребёнок. Подобно множеству других молодых учёных он был вынужден уйти из серьёзной науки и заняться более приземленными вещами. Однако научная закалка неизменно помогала ему проявить себя в самых разных сферах. Сейчас, после посещения Тувы, я понимаю, что Борис, несмотря на излучаемый образ шалопая и кутилы, всегда очень трезво относился как к своей жизни, так и к жизни близких ему людей. Честно скажу, некоторая резкость, заносчивость его натуры, категоричность его суждений иногда коробили меня. Один раз мы разорвали отношения и не общались года три. Я заметил, что терпеть Бориса и взаимодействовать с ним может далеко не каждый. Но я почему-то всегда был убежден в его надёжности и врожденной порядочности.
  Понятие человеческой судьбы в традиционном мировоззрении тувинцев троично, трехмерно. Есть 'салым-чол'. Это примерно можно перевести как 'миссия, призвание, крест', то, что дано человеку и не зависит от его воли. С тем, что предопределено изначально, взаимодействует вторая ипостась судьбы 'салым-чаян' - талант, способности, личная воля и энергетика человека. Эти два значения дают в сумме - 'салым-хуу', то есть личную судьбу, жизнь как она получилась. Судьба Бориса, как ни крути, оказалась замкнута на тувинской теме. В каждой формуле судьбы Тува здесь присутствует в качестве неизменного элемента. Помню, несколько лет назад, когда Борис работал в аппарате Тувинского правительства, он признался, что очень устал, ему надоели подковёрные игры, он хочет переехать в Россию. Особенно его почему-то раздражало то, что его обязали носить галстук ('удавка дьявола', как говорят в Иране) - странную, бесполезную вещь, натирающую шею. Некоторое время после этого он жил в Новосибирске, а потом Тува снова забрала его.
  До поездки в Туву я знал Бориса исключительно в его, как бы точнее выразиться, новосибирском виде. Как музыканта, на выступления которого хожу уже больше десятка лет. Как интересного собеседника, рассказывающего поразительные и жутковатые вещи. Я верил и до сих пор верю в то, что Борис прошел какую-то стадию шаманского посвящения, что он обладает сильной волей, проницательностью и какими-то неясными для меня, не сведущего в эзотерике, способностями.
  Кроме того, что рассказывал мне Борис, я не знал о Туве почти ничего. Чем он сейчас там занимается, мне было не известно.
  - Давай приезжай. Без отмазок, - просто сказал он. - Я хочу показать тебе свой дом.
  На следующий день он позвонил снова и подтвердил свое приглашение. Сказал, что познакомит меня с интересными людьми, которых в моем богемном окружении точно не сыщешь. В его голосе сквозила меланхолия. Он был трезв.
  Я быстро собрался в дорогу. Поезд на Абакан отходил от новосибирского вокзала в шесть утра. Всю ночь перед дорогой я играл по сети в преферанс.
  ***
  В поезде я забрался на верхнюю полку и сразу уснул. Проснулся далеко за полдень. В голове крутились, звенели досужие мысли. С порядочной скоростью поезд погружался вглубь евразийского материка. Если верить географической карте, в которую я успел до отъезда заглянуть, Республика Тыва находится на максимальной континентальной глубине. Во всем мире больше нет места, настолько удаленного от всех океанов. С подачи Бориса у меня сложилось впечатление, что место, куда я держу путь, может быть довольно опасно для человека неопытного. Я вспомнил его рассказ о злом духе Албыс-Шулбус из тувинского фольклора. Он сидит на перекрестке дорог и предлагает путнику сыграть в шахматы. И в любом случае человек, принявший его вызов, проигрывал, чего-то лишался. Но, конечно, не духов я опасался, а вполне материальных людей, коренных жителей Тувы. Желая, видимо, придать жару своим рассказам, Борис утверждал, что в Туве может быть небезопасно для приезжего. Сейчас, после поездки, могу сказать, что это было художественное преувеличение.
  Я предчувствовал, что Тува сильно отличается, скажем, от Сургута или Салехарда, где я бывал ранее. Но в чем это различие, было не ясно. Поначалу я даже ругал себя за то, что так легко дал Борису себя уговорить. Нет, страха не было и в помине - но будоражащее волнение, знакомое каждому игроку при раздаче карт. Я ехал в неизвестность. Каким окажется тувинский расклад? Это волнение не давало мне толком заснуть до самого Абакана.
  В одном купе со мной ехала полноватая русская девушка с бледным лицом по имени Вера. Жительница Кызыла, она возвращалась из Новосибирска, где училась заочно на геодезиста. Еще были очень приятные на вид дед с бабкой. Я не раз удивлялся тому, с какой лёгкостью, остроумием и откровенностью беседуют в поездах совсем не знакомые люди. Я же чувствую себя в поездах зажато, почти всегда слушаю, а не говорю, зато слушаю очень внимательно. Так и сейчас, я лежал на верхней полке и, как в музыку, вслушивался в правильную русскую речь, которой уже почти не владеет новое поколение. В дорогу я захватил томик Карлоса Кастанеды - специально зашел перед отъездом к товарищу. Мой выбор, конечно же, был не случаен. Я равнодушен к мистике Кастанеды, но мне очень импонирует его чёткий, поставленный, американский, в хорошем смысле этого слова, стиль. Только тщетно я пытался сосредоточиться на тексте. Беседа, легко связавшая моих попутчиков, звучала гораздо интереснее. Дед, в основном, говорил о политике и с большим уважением вспоминал советские порядки. Между женщинами, я заметил, сразу возник свой, особый канал общения, доверительной близости, так что рассуждения деда как бы повисали в воздухе. Дед, впрочем, ничуть не унывал и излучал какое-то патриархальное жизнелюбие. Он направлялся в легендарное Шушенское, в место, с детства знакомое каждому советскому уху.
  Наконец, я достаточно вник в текст книги, и мне удалось 'выковырять' из нее один абзац. Я приведу его здесь, в знак уважения к Кастанеде, автору, задурившему немало светлых голов:
  'Новые видящие рекомендуют направлять все возможные усилия на искоренение чувства собственной важности из жизни воина. Я все время следовал и следую этим рекомендациям. И значительная часть моих действий в отношении тебя направлена на то, чтобы ты увидел - лишившись чувства собственной важности, мы становимся неуязвимыми'.
  'Вот, что мешает мне свободно чувствовать себя в поездах и поддерживать разговор, - в ответ подумал я. - Мешает по жизни. Глубоко укорененное чувство собственной важности'.
  Больше я не мог прочитать из книги ни слова. В этом единственный недостаток всех книг - людям простым, погруженным в жизнь, они не нужны. Только в западном мире печатное слово стало оружием, коварным и мощным. И многие традиционные культуры оказались не способны ему противостоять. Потому что каждое прочитанное слово повышает чувство собственной значимости и выбивает воина из колеи. А избавиться от этого напасти и снова стать на Путь - до чего же сложно!
  Я вылез из своего отшелья и остаток дня провел в компании попутчиков.
  У Веры я поинтересовался, на чем она будет добираться до Кызыла? Она ответила, что на автобусе. Такси, конечно, идет быстрее, но это дорого.
  - А вы в Кызыл едете в командировку? - спросила она.
  - Ну да. Что-то вроде того, - я почувствовал, что должен сделать какое-то пояснение и добавил первое, что пришло в голову: Друг старый на свадьбу позвал.
  И правда, я не был у Бориса и Уяны на свадьбе. Сейчас у них уже была двухлетняя дочь.
  - Ну, вам должно понравиться, - сказала Вера. - У нас очень красивые места. Я, когда уезжаю надолго, всегда скучаю.
  Немного позже, когда разговор зашел об обеспеченных женщинах, которые не заводят детей, Вера с искренним недоумением воскликнула:
  - Не понимаю, как можно не хотеть детей? Какой тогда в жизни смысл?
  - Есть женщины, которые боятся, - сказал я.
  - Но чего боятся? Ответственности?
  - Просто боятся. Ведь страшно жить-то. Деньги тут не при чем. Чем больше денег, тем больше боятся.
  - Страшно? - переспросила Вера. - Не понимаю я этого. Вот раньше, в 90-е, да, было какое-то неприятное ощущение, что всё валится в тартарары. Многие из Тувы уезжали тогда. Боялись, что наступит хаос. Но тьфу-тьфу - пронесло, вроде. Жаль только, что с образованием и с работой после этого стало туго. Стала бы я ездить в такую даль.
  - А что - действительно тогда было что-то серьёзное? - спросил я.
  - Ну, знаете. Разные ведь есть люди. Иным только кинь клич и дай волю.
  3. Чёрная речка
  С Верой я ехал в Кызыл на одной маршрутке. Она подошла к стоянке такси, когда я стоял и курил в ожидании отправки. Видимо, переменила решение ехать автобусом. Путь еще предстоял неблизкий - через Саянский хребет, за которым, как за каменной стенкой, простиралась Тува. Салон микроавтобуса какой-то неизвестной мне азиатской марки был почти заполнен. Я с интересом присматривался к тувинцам, которых было большинство, прислушивался к фантому новой для себя речи.
  - Опасаюсь немного ехать с тувинцами, - с улыбкой сказала Вера.
  - Почему? - насторожился я.
  - Да ехала один раз, так бензин кончился. Стояли часа три. Но ничего, доехали потом нормально, - объяснила Вера. - Специально спросила у водителя, зимняя у него резина? Говорит, что зимняя. Муж звонил, сказал, что на перевале снег, гололёд.
  Вера сделала паузу и с улыбкой добавила:
  - Вы не подумайте, что я что-то против тувинцев имею. Они нормальные, но со своими причудами. Ну, и горячие очень. Так про себя и говорят, мол, кровь у нас горячая. Их легко завести. Это мы, русские, долго запрягаем.
  - Не знаю, - возразил я. - Вспомните героев Достоевского. Как сухой порох. Вот в Европе, там мне показалось, что люди несколько заторможенные. Попробуй нашему человеку в лицо плюнь - убьет. А этим можно - и раз, и два, и десять раз плюнуть.
  - А так-то у нас в Туве всё, как в Европе, - Вера поддержала мой шутливый тон. - Есть даже люди нетрадиционной сексуальной ориентации. Некий Бичелдей есть. Светский лев. Он типа националист. Ну, а на самом деле...
  Я ошарашено посмотрел на Веру. Тувинские геи?!
  - А что? - с грустью сказала она. - 21 век. Делай, что хочешь. Ничего и никого не надо больше стыдиться.
  - Наверно, по логике этих противников естества, это мы должны стыдиться. Раз считаем подобные вещи грешными и неприличными.
  - Да, по их извращенной логике, - добавила Вера.
  - Дважды два - всё-таки, ровняется четыре, а не пять или семь.
  - Да, не надо ничего усложнять, - согласилась она.
  В салоне поначалу было жарко натоплено. Когда тронулись, навстречу клубами повалил плотный абаканский туман. Из него, как светящиеся рыбы, выплывали встречные автомобили. Я уставился на разделительную полосу и впал в оцепенение. Насколько я мог судить, дорога (трасса М54) была в отменном состоянии. Часа через два, когда рассвело, позвонила Росина Бирилей, девушка из команды Бориса, и спросила, где я нахожусь. Я сказал, что не знаю. Она попросила меня, чтобы я сделал звонок, когда рейсовый микроавтобус остановится в Танзыбее.
  - Зачем? - спросил я. - Приеду в Кызыл, позвоню.
  Росина что-то защебетала в ответ с певучим, летучим акцентом. С большим трудом я понял, что из Кызыла навстречу мне выедет машина и заберет меня на Шивилигском посту, на самой кромке Тувы. Я постарался объяснить, что прекрасно доберусь до Кызыла сам. Наш разговор явно не клеился. Наконец, Росина обронила: 'обязательно позвоните' и отключилась.
  В Танзыбее, населенном пункте у подножия Саян, всё было покрыто инеем. Я по-прежнему чувствовал себя странно, словно выдавал себя за кого-то другого. В столовой случилось недоразумение. Какой-то парень из числа пассажиров слямзил со стойки мой заказ - кофе и пирожок. Продавщица, статная русская девица, объяснила ему, что это мой заказ, и всё легко разрешилось. Хотя парень окинул меня неприязненным взглядом, словно это я его выставил дураком. Пирожок, точнее, большой пирог с картошкой, был горячим и вкусным.
  Росине я позвонить не смог: сигнал отсутствовал. За Танзыбеем дорога ощутимо пошла в гору, и стало закладывать уши. Снег, припорошивший деревья и склоны гор, ослепительно сверкал на солнце. Дорога стала извилистой и обледенелой, качество покрытия ухудшилось. Вера сказала мне, что до Тувы осталось часа два. Участок трассы через Саянский хребет - своего рода перемычка между двумя мирами. На высоте - очень свежий, пробирающий воздух. В месте, прозванном 'галереей', зимой часто сходят лавины. Это одна из верхних точек пути, и картина, которая с нее открывается, заставляет разум ненадолго заткнуться. На 'галерее' скорость совсем упала, микроавтобус аккуратно объезжал технику и грузовые машины. Здесь полным ходом шли дорожно-строительные работы. Через неделю, на обратном пути, я мог оценить их результат: на гигантские стальные опоры была водружена бетонная крыша.
  В голове было мутно, тревога не проходила. Снова стало закладывать уши. Больше всего мне сейчас хотелось добраться до благоустроенного жилья и хорошенько выспаться. Теперь дорога, понижаясь, петляла между невысоких гор. Издалека они казались заросшими ржавой щетиной. Дорогу сопровождала чёрная мелкая речка, кое-где заторенная ледяной крошкой. Я почувствовал, что прошел через какую-то точку, и скоро начнется что-то совсем другое. Из этого неясного ощущения впервые возникла мысль о книге. Может быть, я правильно сделал, что откликнулся и пошел на призрачный зов? Сознание сохнет без новых впечатлений. Прав Борис. Я Туве не нужен. Это она нужна мне. Мне захотелось, чтобы чужая земля, появляющаяся из-за гор, дала мне внутренний образ для книги. Только вот не надо сейчас этим грузиться, черкать в путевой блокнот, мнить себя писателем. Довольно того, чтобы просто видеть, ощущать, плыть по течению. Так я себя заговаривал.
  Немного беспокоило то, что я так и не перезвонил Росине. Сигнала по-прежнему не было. Связь появилась только тогда, когда ландшафт стал быстро меняться, словно он был податливый, как пластилин, и некий скульптор-импровизатор сминал его в новые формы.
  ***
  Вот мое первое впечатление от внутреннего пространства Тувы: как герой фантастического романа, по какому-то заповедному коридору я попал на другую планету. Переход был, и вправду, разительным. Нагромождение гор закончилось буквально с еще одним поворотом дороги, и пыльный рейсовый микроавтобус вылетел на бугристую красно-жёлтую равнину. Небо сразу сделалось глубже, раздалось во все стороны. Высоко стоящее солнце не било, не жгло, не давило, как это бывает на юге, но текло, растекалось повсюду, отчего воздух пронизывали туго натянутые золотистые нити, и небо, отступившее от материи, напоминало пышно раскинутый над землей шатёр. Если за Саянами уже наступила зима, то здесь, на огороженной камнем равнине, затянулся благодатный период осени, который русские называют 'бабье лето'. Местность медленно поворачивалась передо мной, как гигантская сцена, отчего пологие возвышенности, заросшие чахлыми рыжими деревцами, казались одушевленными, еле заметно дышали. Привыкший к заболоченным однотонным равнинам и серой тайге, я никогда не видел ничего подобного. Можно сказать, я впервые в жизни загляделся на лик Азии и впал в изумление.
  Очнулся я только тогда, когда машина остановилась на посту, и в салон заглянул тувинский полицейский. Весь досмотр состоял из одного беглого взгляда. Это же не какой-нибудь Казахстан - а РФ, вспомнил я. Шмона быть не должно. Мы двинулись дальше. Для очистки совести, я набрал Росине и сказал ей марку и номер своего транспорта. Мне показалось, она немного смущена. Что ж, встретить не получилось - и ладно, подумал я. Зачем беспокоить людей по пустякам?
  - А где вы сейчас?
  - Шивилиг. Шивилиг проехали. Я уже в Туве.
  Через пару минут снова звонок. Грубый мужской голос с сильным акцентом спросил, где я сейчас нахожусь. После короткого и резкого разговора я был совершенно сбит с толку. В этот момент впереди показалась какая-то большая деревня. Я оглянулся и спросил у Веры название. Она подсказала.
  - Туран. Туран сейчас проезжаем, - крикнул я в трубку и отключился.
  Ни к селу ни к городу, в памяти всплыло название книги 'Война Ирана и Турана. Памятник древней персидской словесности'.
  Едва мы проехали Туран, микроавтобус аккуратно подрезала новая, темного цвета тачка. Из нее вышли два рослых парня в спортивных костюмах. Мой водитель, как мне показалось, как-то излишне суетливо выскочил из машины и бросился им навстречу.
  'Вот они, те, кто меня встречают', - догадался я, схватил сумку и, поспешно попрощавшись с Верой и с еще одним русским мужичком в кожаных штанах, выбрался из машины.
  - Андрей? - с широкой улыбкой спросил один из парней.
  Я кивнул и сел в легковую машину. Едва я захлопнул дверь, тачка дёрнулась и плавно втянулась в серпантин дороги. Краем сознания прошла недобрая мысль. Со стороны, всё это, наверно, было очень похоже на похищение. Но мы, слава Богу, не в Северной Ирландии и не в Чикаго. То, что выглядит, как похищение, здесь вполне может оказаться радушным приёмом.
  - Веня, - представился улыбчивый парень.
  - Вова, - зло буркнул водитель. Это с ним я разговаривал по телефону.
  Мне стало неловко. По моей вине ребятам здорово пришлось поломать голову, как перехватить меня на маршруте.
  - Борис про тебя много рассказывал, - со смехом сказал Веня.
  - Да? И что же он про меня говорил? Надеюсь, хорошее?
  - Да? Что ты писатель. Как этот, как там его?
  - Набоков, - подсказал Вова и что-то добавил по-тувински.
  - Ну, это он мне льстит.
  - Как у нас? Нравится? - Веня сделал обводящий жест. Вид у него был гордый.
  - Да я в шоке просто, - признался я и, в подтверждение своих слов, стал таращиться по сторонам. Машина летела, почти не сбавляя скорости на поворотах. Очертания бурых и желтых холмов, каждая крапинка, тень или ямка - всё вокруг казалось тщательно взвешенным и продуманным. Однако впечатление искусственности не возникало. Дорога резко шла то в гору, то под уклон. Глазомер не действовал, было не понятно, что здесь выше, что ниже, что ближе, что дальше. В довершение, Веня включил проигрыватель, и на меня обрушились каменные горловые модуляции. Изумление, которое я почувствовал на границе Тувы, не просто не проходило - с каждой минутой, оно только усугублялось. После горлового пения из колонок зарокотал рэп, гангстарэп. И этот переход с одной музыки на другую был совершенно правильным. Вдруг мне стало ясно, кто они, эти уверенные в себе тувинские парни, что встретили меня на пороге своей страны. Они были настоящие. Карты были розданы и веером лежали в моей ладони. Итак, каков будет расклад? Отчего-то мне стало легко и весело.
  Машина взлетела на очередной бугор, и я увидел внизу широко раскинувшийся в котловине серый город, без признаков снега или зелени. Навстречу понеслись буддистские рекламные конструкции - пустые рамы без изображений, сквозь которые были видны туго натянутое небо и нарисованные горы. Мы словно въезжали в Кызыл с чёрного входа. По сторонам потянулись низенькие домишки и облупленные строения. В воздухе висел смог. На первый взгляд, Кызыл показался маленьким, запущенным, провинциальным. Веня улыбнулся, но в глазах блеснул прок.
  - Слышал, наверно, уже? У нас тут тяжело с криминалом. Если что надо будет - нам звони. По улицам сам не ходи. Могут даже просто пацаны подойти, толкнуть. Ну, типа игра такая.
  Я сделал озабоченное лицо и кивнул. И действительно я увидел повсюду стайки детишек, которые были похожи на взъерошенных воробьев, копошащихся в пыли. Что-то из хроники про южно-африканские бантустаны.
  ***
  Машина остановилась у подъезда пятиэтажного дома. Мы поднялись на последний этаж. Дверь одной из квартир была широко открыта. Я увидел Бориса, который разговаривал с каким-то русским мужиком. Было понятно, что мой друг не совсем трезв. Выглядел он эффектно. Бандитская кожаная куртка, старые джинсы и стоптанные кроссовки. На коротко остриженной голове - сдвинутая на затылок шапочка ярких цветов. В углу рта у него, в точности как на обложке бориного диска 'Площадь имени Лао-Цзы', дымила сигарета. Мой проводник осторожно подал мне правую руку. Она была распухшей, видимо от неловкого, но с силой нанесенного удара. На левом запястье я заметил массивный золотой браслет с причудливым орнаментом. Потом я узнал, что это тувинский символ бесконечности, Оран-Танды, Бога. На мгновение мне показалось, что время стремительно отмоталось назад, мы снова в общаге, нам двадцать лет, и нет никаких причин для серьёзного отношения к жизни.
  Мужик, с которым Борис общался на повышенных тонах, удалился. Мы вошли в квартиру. С внутренней стороны на двери висело объявление, курить, мол, запрещено, штраф - 500 рублей. Буковки были грозные, но не эффективные. Было сильно накурено. Первым делом я тоже закурил. В горле пересохло. Я взял со стола початую бутылку абаканского пива и осмотрелся. Квартира была двухкомнатная и довольно опрятная. Но по всему было видно, что это просто гостиница в жилом доме. В зале на диване сидела знакомая мне по Новосибирску девушка Оля. Она, вроде, работала психологом, вела какие-то тренинги, руководила каким-то клубом. Других гуманитариев в квартире я не обнаружил. Возможно, они проживали где-то в другом месте. Или уже уехали.
  - А где гуманитарии? - довольно нелепо спросил я.
  - А я? - удивился Борис. - Я кто, по-твоему? Брат, расслабься, садись, - он показал на ковер. - Ты, наверно, устал с дороги.
  На ковре посреди зала, скрестив ноги, сидел крупный парень лет тридцати в темно-синем спортивном костюме. Я сел рядом с ним и протянул руку:
  - Андрей. Из Новосиба.
  - Долан, - отрывисто сказал он безо всякого акцента, - из Кызыла.
  Широкоскулый, коротко остриженный, с высоким лбом и живым, пристальным взглядом. Под правым глазом - рубец. Шрамы были так же заметны на голове и на руках. Приподнимая и опуская брови, он исподлобья бросал на меня короткие, ироничные взгляды. Потом деловито спросил:
  - Пацаны нормально встретили?
  - Нормально. Домчались с ветерком, - ответил я.
  - Да ты не парься. Всё хорошо.
  - Да я не парюсь, - ответил я и глотнул пива. - Вы что, под замес попали?
  - В смысле? - удивился мой новый знакомый.
  - Ерунда, - ответил Борис. По его лицу было видно, что, несмотря на разбитую руку, он вполне доволен жизнью, в своей среде. Или даже стихии. Немного погодя, мы вдвоем вышли на балкон, и Борис мне сообщил:
  - Это Долан Даржа. Я тебе рассказывал про него?
  - Вроде нет. Не помню.
  - Очень уважаемый в республике человек. Он владелец большого рынка в центре Кызыла. Рынок так и называется: 'Долановский'. Еще он депутат городского Хурала.
  - Больно уж молод, - заметил я, чувствуя, что начинаю сходить с ума. В голове моей роилось множество вопросов. Тем не менее, я обуздал свое любопытство. Что надо, Борис скажет мне сам. А что не надо, я всё равно не узнаю.
  - Ему 27 лет, - Борис пожал плечами. - Я хотел, чтобы вы познакомились, поговорили. Зачем? Ты еще спрашиваешь меня, зачем? Вот ты же читал Кастанеду?
  - Ну, - сказал я, - хотя терпеть его не могу.
  - Представь, под началом Долана сейчас три сотни человек. Они его ученики. И друзья. Он для них как Дон Хуан.
  Я невольно оглянулся на Долана. Человек, у которого есть триста друзей? Да не в социальной сети. А в реальности. Враки. Однако что-то в облике Долана, в том спокойном достоинстве, с каким он держался, мгновенно убедило меня, что Борис не льет пули.
  - Вот как? Прекрасно.
  Я с наслаждением оглядел залитый солнцем город. Небо было доступно взгляду едва ли не целиком. Повсюду за городскими окраинами высились пологие горы. День был чудесный. Хотелось вытянуться в струнку и вибрировать, колебаться под ласковым светом. Мне по-прежнему очень хотелось спать. И, может быть, я действительно задремал или начал грезить с открытыми глазами.
  - Ты что тут, пьянствуешь, что ли, напропалую? - спросил я. - Ё, браза, так нельзя.
  - Ну, напропалую не получается. Слишком много работы. Ответственность на мне немалая, - прищурившись, ответил Борис и вдруг воскликнул. - Андрюха! Как я рад, что ты всё-таки выбрался!
  Вова уехал. Долан, Борис, Веня и я сидели кружком на ковре. Оля молчком читала книгу. Парни никуда не торопились, что-то обсуждали своё, мешая тувинский и русский. Тон задавал Борис. Он был возбужден, его словно подбрасывала какая-то энергия. Жестикулировал, то и дело сдвигал на затылок шапочку. Признаться, давно я не видел его таким - с безвозвратно ушедших студенческих времен. Долан и Веня вели себя, напротив, очень сдержанно. Я совершенно не понимал, о чем они говорят. Примерно так, как Алиса не понимала, о чем говорили на чаепитии у Шляпочника. Но теперь я знал, откуда взялись в речи Бориса его отличительные интонации.
  На слух, фонетически, тувинский и русский языки очень не похожи. Позже я выяснил, что впервые письменность для тувинцев изобрели тибетские монахи. И случилось это тогда, когда предки русских еще пользовались греческим. Не мне судить, какой вариант письменности для неуловимых звуков тувинской речи более адекватен - тибетский или наш, кириллический? Но обучаться тувинскому со словарем и грамматикой - точно глупость. Этот язык, как мне кажется, существовал и существует за счет живого человеческого дыхания и практической сметки. Помимо огрубляющего алфавита, системных правил и филологических абстракций. Может быть, и древние славяне до того, как у них появилась внятная письменность, говорили на другом языке - более живом, непредсказуемом, действенном и красивом? В конце-то концов, не умертвляет ли письменность язык? Не знаю, что бы на это сказал гениальный швейцарский лингвист Фердинан де Соссюр, который придумал разграничение речи и языка. Я же вдруг ясно увидел, что никакого противопоставления речи и языка нет, ни в реальности, ни в голове. Теорию придумали европейцы.
  Видимо, я совсем приуныл. Потому что Долан вдруг спросил:
  - Ты, наверное, есть хочешь? Щас сгоняем тут рядом.
  Не сразу мы тронулись. Время шло чуть замедленно. Во дворе дома стояла большая легковая машина с кузовом. Она была белого цвета. Белый пикап. Отъехав от дома метров двести, машина остановилась у неприметного ресторанчика под вывеской с кавказскими мотивами.
  - Ты хоть понял, какая у меня тачка? - спросил Долан.
  - Я в тачках не разбираюсь, - ответил я.
  - УАЗ 'Патриот', - не без гордости сообщил Долан. - Прикинь, у меня одного такая тачка в Туве. Белого цвета.
  - А всякие 'лексусы'? - я с трудом припомнил иномарку. - Говно, значит?
  - Конечно, говно, - убежденно произнес Долан. - Для говнюков.
  Я вышел из машины и посмотрел на номер. Как и машина, он тоже был уникальный. 007.
  - Да, это круто, - сказал я. - Значит, ты действительно патриот. И главное, она хорошо смотрится на фоне природы.
  В ресторане сидели мужчина и женщина кавказского вида. После нашего появления они довольно скоро ушли. Из того, как Борис и Долан общались с обслугой, я вывел, что они здесь завсегдатаи. Музыкальный фон тут же сменился. Вместо слащавой кавказской попсы заиграла группа 'Кино'.
  Сделав заказ, мы вышли на улицу покурить. Я подошел к Оле. Она держала себя молодцом. Но мне почему-то подумалось, что она, как и я, пребывает в каком-то трансе. Смена обстановки, воздуха самого была поразительной.
  - Ты как? - спросил я.
  - Отлично! - воскликнула она. - В Туве у меня всегда рвет крышу.
  - Да, здесь просто какое-то ошеломительное, первозданное небо. И эти краски, они совсем другие, чем у нас. Тут словно различаешь фирменный знак Творца. Ты уже была здесь?
  - А как же, - ответила Оля. - Я здесь одно время работала. Правильно, что приехал. Один раз здесь побывал - и всё. Как зарубка.
  Мы поели и выпили водки. Первый тост был, конечно же, за Туву. Второй - за знакомство. Третий тост уже был не обязателен. Поднимая полную до краев стопку, Долан энергично и отрывисто выговаривал: 'Че!'. В нашем застольном случае, это означало: 'давай, будем'. Если бы Гагарин был тувинцем, он произнес бы перед стартом это самое 'Че!'.
  - А Долан, он вообще как - любит выпить? - спросил я у Бориса.
  - Да ты что! - расхохотался Борис, уже порядком опьяневший. - Это он только сейчас. Сам подумай, как ему пить, если он спортом серьёзно занимается и у него под началом триста ребят? Это ты виноват. Привез наше заразительное сибирское безумие.
  - Слушай, это, - шепотом спросил я, - у него и ган есть? Оружие?
  - Само собой, - лицо Бориса сразу стало серьезным. - Винт американский. Как в стрелялках - вот точно такой. Только, знаешь, - тоже понизив голос, продолжил он, - эта штука ему, как бы, и не нужна. То есть, она всегда под рукой. Но не как огнестрел. Не для стрельбы этой пошлой. Просто вещь. Предмет силы. Ясно?
  - Положим, ясно, - ответил я. - Значит, он умеет себя контролировать. Мне вот - точно, такого не надо. Настроение часто меняется. От плохого - к очень плохому.
  Борис встал, крайне небрежно разлил водку по стопкам и громко обозначил генеральную линию:
  - Винтовка рождает власть! Кто сказал? Правильно. Мао Цзе-дун, Великий Кормчий! Выпьем за Мао!
  Потом мы помянули Каддафи. Борис сказал, что хочет майку с изображением этого великого человека, который до конца сражался с мировым злом, со звёздно-полосатым американским фашизмом. Веня выпил пару стопок и больше не пил. Его круглое лицо постоянно растягивала дружелюбная улыбка, но взгляд оставался трезвым и колющим. Оля немного опьянела и сидела с потерянным видом.
  Веня сел за руль 'Патриота', когда мы отправились на набережную, в поразительно красивое место, которое называют 'центром Азии'. Там расположено огромное оваа. По правую руку, у подножия горы сливаются реки Бий-Хем и Ка-хем, и рождается великая сибирская река Енисей (или Улуг-Хем, Великая река). Под прямым солнечным светом Река казалась темно-синим потоком какой-то нездешней, драгоценной материи. Выбившийся из-под земли стежок высшего мира. Прямо по курсу купалась в лазури элегантная Догээ, с гигантской тибетской мантрой, выложенной на склоне. Где-то там возводили статую Будды.
  Сюда, в это место, уже наверняка приходили люди, которые могли видеть Будду и так, рассмотреть его очертание над Догээ без всякой материализации. И хоть мы не были просветленные, но, по крайней мере, все протрезвели, проветрились. Я и Борис спустились к самой речке. Он протянул мне бутылку водки. Я сделал добрый глоток, зачерпнул горстью чистейшую енисейскую воду и умылся. В отличие от водки, вода была вкусной, целебной.
  - Долан, а поехали в наш храм? - предложил Борис и махнул рукой куда-то за реку. - Давно ведь не были.
  - Чего это наш-то? - недовольно отозвался Долан. - Это твой хурээ. Мне это всё пофигу. Я атеист.
  ***
  Пока мы ехали на правый берег Улуг-Хема, я совершил большую бестактность. А именно, коротко и низко охарактеризовал самого крупную в России политическую фигуру. ВВП. Долана моя реплика повергла в ярость. Он ударил себя кулаком по колену и выругался. Веня быстро, с недоумением, на меня оглянулся. Пикап ощутимо вильнул.
  Я прикусил язык. Борис, сидевший рядом, выразительно покрутил пальцем у виска. Даже Оля осуждающе покачала головой.
  - Что же ты, Андрей? - поддел меня Борис. В его глазах горело странное веселье. - Долан, он же депутат от нашей правящей партии. Его отец был лично знаком с Владимиром Владимировичем. Эх, Андрей, Андрей. Я-то тебя знаю давно. Знаю, что ты всегда был настроен против американцев. Пусть даже и слушал дурацкую американскую музыку.
  В салоне на пару минут воцарилась неловкая тишина. Потом я сказал:
  - Ну, всё - забыли. Виноват, признаю. Мне вообще пофигу политика. Просто это у меня горячка такая. Вирус. Встроенная подменная память. Подхватил в интернете. Но теперь это точно прошло. Кстати, спасибо, меня самого это уже укачало. Как выпью - так ругаю правительство. А иногда и - что греха таить - Господа Бога.
  - Я вижу, что ты не со зла, а по глупости. Иначе бы я с тобой больше не разговаривал. Шлёпнул бы просто, - сказал Долан. В шутку или всерьёз - я не разобрал.
  И действительно, это прошло. Как икота. Борис, к тому же, закрепил эффект коротким анекдотом, который явственно отдавал дзеном:
  - Приходят к Иосифу Виссарионовичу люди и говорят: 'Товарищ Сталин!'. А он встает и отвечает: 'Вы думаете, товарищи, это я Сталин? Нет, это вот он Сталин'. И показывает рукой на свой портрет.
  Переехав через реку, мы забрались в очень странное место. На плоской равнине, покрытой стерней, стоял дом с белыми стенами и квадратными окнами. На его крыше была кубическая надстройка.
  - Заброшенный храм. Хурээ, - лицо Бориса помрачнело. - Его освятил сам Далай-Лама. Больше таких во всей Туве нет. Мы - так, присматриваем за ним, чтобы никто не разорил. Сторожам продукты завозим.
  Буддизм для тувинцев - то же самое, что для русских - православие. В начале 20 века на территории Тувы существовали влиятельные и процветающие центры буддистской учености. Однако при коммунистах все храмы были разрушены, а большинство лам - расстреляны. Цепная реакция богоборчества докатилась сюда из далекой Москвы. И вековые побеги культуры были срезаны чисто, словно косой. Если верить Борису, нынешние тувинцы не слишком религиозны. Хотя интерес к религии постоянно растет, глубокого понимания древней веры нет. Это формальная или бытовая религиозность. Впрочем, к русским это относится тоже.
  - Схожу поздороваюсь со сторожами, - сказал Борис и неторопливо направился к черным домикам, видневшимся в отдалении.
  Долан встал напротив меня и с добродушным видом произнес:
  - Знаешь, Андрей, тут у нас рядом с городом колония есть, мы ее только что проезжали. Строгого режима. Я тебе ее обязательно покажу. Ну, издалека. Там как раз и сидят враги ВВП.
  - А кто именно? - не понял я.
  - Тебе что - поименно надо? Не знаю, вряд ли история сохранит их имена. Да ваххабиты всякие, конечно, - и коротко добавил. - Черти, йоована. Да ладно, шучу я. Вот ты мне скажи. Я в Москве учился, да? Мы идем с парнем, чехом одним, по улице. Вот ты мне скажи, почему русские девушки на него смотрят, а на меня нет?
  Я почувствовал, что он с интересом ждет моего ответа. Действительно, вопрос был не простой. С каким-то подвохом.
  - Знаешь, Долан, - подумав, ответил я. - Просто не московский тип. К тому же... Я мало знал русских девушек, у которых в голове что-то было. Дуры, в основном. Особенно те, что живут в городе. А вообще, ты у них лучше сам спроси при случае.
  Долан и Веня рассмеялись и заговорили на своем языке.
  - Чечены - просто хорошо раскрученный бренд, - добавил я куда-то в сторону, скорее для себя. - А кто сторожа?
  - Божьи люди, - объяснил Веня. - Не от мира сего.
  Борис вернулся и отпер невысокую, скрипучую дверь, окрашенную в цвет спелой черешни.
  - А мне можно? - спросил я.
  - Всем можно, - ответил Борис, распахнув дверь. - Только никто не ходит почему-то.
  Следом за ним я вошел внутрь хурээ. Просторное, вытянутое вверх помещение было заставлено по стенам множеством вещей, предназначение которых мне было не понятно. Там, где по логике, должен был быть алтарь, стояли большие портреты, выполненные в манере позднего неряшливого соцреализма. Борис знаком показал мне сесть на скамеечку. Сам уверенно прошел в дальний угол и поднял с пола большой коричневый барабан. Он был негодный.
  - Блин, - выругался Борис. - Совсем запустили. Не следят ни черта.
  Не знаю, то ли я был пьян, то ли устал, а может, сама атмосфера этого места подействовала на меня, но я почувствовал себя так, точно невидимая печать придавила меня, точно вся моя жизнь отодвинулась куда-то, ушла в тень. Пахло затхлостью и чем-то еще, из другого, незнакомого - здешнего мира. Пахло приятно. Все мысли замерли и развеялись, и моя голова сделалась такой же пустой и забытой, как этот храм. В помещении был зеленоватый полумрак, и только прямо над головой, стенки квадратной башенки были подсвечены заходящим солнцем. Небо синело сквозь чистые стекла. Я ненадолго выпал из реальности. А когда пришел в себе - Борис помахивал дымящейся веткой. Я узнал бодрящий смолистый запах артыша, центрально-азиатского можжевельника. В этот момент я совершенно протрезвел и глубоко вздохнул, словно выспался. Но это была последняя попытка сознания совладать с алкоголем. Когда мы вышли из храма, для меня началось погружение в быструю чёрную речку.
  Помню, я долго сидел на стерне под косыми лучами солнца, повернувшись в ту сторону, где протекал Бий-Хем, янское начало Енисея. Помню, как покупали узкогорлую водку 'Журавли'. Смутно припоминаю какой-то ожесточенный спор с Борисом и Доланом. The rest is silence. А дальше была тишина.
  4. В пути
  Наутро, как ни странно, мое физическое состояние было удовлетворительным, только очень хотелось пить. Нравственное состояние, напротив, было разбитым. Приехал в чужую страну - и в первый же день напился до потери пульса. Не прилично это, да и не осторожно.
  На кухне стояли три пустых бутылки из-под водки. Ножка обеденного стола была оторвана. Оля смотрела на меня такими глазами, словно я продал родину, да еще при этом продешевил. Но Олю можно было понять. Она приехала в Туву, уникальное место, и вдруг оказалась в компании пьяных мужчин, которые все одинаковы по всему миру. И до глубокой ночи ей пришлось слушать алкогольный 'Интернационал'.
  Позвонил Борис. Голос у него был усталый и грустный:
  - Да, перебор вчера был.
  - Ну. Столько впечатлений сразу, - пробурчал я.
  - Помнишь, что вчера пьяный говорил?
  - Да не особо, - вот это было самое тревожное: в пьяном виде язык у меня развязывается, и мною, как медиумом, начинают пользоваться какие-то вредные, серые сущности.
  - Ты с Олей сегодня поедешь в район, - сказал Борис деловым тоном. - Там надо встретиться кое с кем. Это познавательно и интересно. Тува, она очень разная. Кызыл - это одно. На юге - другое, на западе - третье. Я тебе потом нарисую карту и расскажу, что к чему.
  - Ну, хорошо, - тяжело вздохнул я. - Ну, она-то по делу. А мне-то как представляться?
  - Представляйся, как есть. Ты из Новосибирска. Писатель. Собираешь материал для книги.
  - Не слишком ли?
  - Нормально, - отсек все мои возражения Борис. - Тебе напомнить, что ты вчера обещал Долану? Ты обещал написать книгу.
  - О чем?! - изумился я.
  - О Туве. О ребятах, о других людях, которых здесь встретишь, - Борис закашлялся и продолжал: - В Туве тут как? Сказано - сделано. Обещал - выполняй. У настоящих тувинцев слово, устное слово - очень ценится. Вот ты думаешь, почему Долана так уважают? Не потому, что он там страшный какой или что. Просто если он говорит - то обязательно делает. Вот и всё. В Туве, по моему опыту, совершенно не играет ирония, постмодернизм, двусмысленность, игра со словами. Всё то, что придумали на Западе, чтобы развалить и унизить нашу страну. Тут всё очень серьёзно, понимаешь? Так что смотри. Теперь с тебя книга. А насчёт поездки - не переживай. Оля в курсе, что делать. Ты просто смотри там по ситуации. Лучше просто молчи с умным видом.
  Чего у меня не отнять - так это умный вид. Несколько раз я встречал в жизни людей, у которых тоже был умный вид и которые при этом оказывались полными дураками. Так что, умный вид обманчив. И в серьезном деле ничего не решает.
  В полдень позвонил Долан. Мы спустились и сели в белый 'Патриот'. За рулем сидел парень по имени Тимур. Я вспомнил, что он вчера появлялся, когда мы разбрелись по полю рядом с храмом. Долан с пониманием посмотрел на меня, засмеялся и протянул бутыль с 'Кока-колой'. Конечно, за такое короткое время полностью протрезветь я не мог...
  - Как самочувствие? - спросил Долан.
  - Анархия и хаос, - ответил я.
  - Борис рассказывал, что есть в Тибете монастырь, - сказал Долан. - Там монахи бухают постоянно. Ну, что-то вроде аскезы. Много выпивают, а потом переводят в себе один вид энергии в другой. Не теряя при этом концентрации.
  - Не может быть, - сказал я.
  - Сам у него спроси, - Долан повернулся к Оле. - Вас один парень отвезет. Он родственник главы кожууна. Деловой, нормальный, я хорошо его знаю. Наверно, будет много вопросов задавать. В курсе всех дел здесь. Говори, если что - вы от партии. Никакой агитации ты не проводишь. Просто нанятый эксперт.
  Оля кивнула. 'Патриот' отъехал немного, несколько раз повернул и остановился. Мы вышли и закурили. Вскоре подъехала темная 'Лада', из нее вышел невысокий плотный парень в кожаной куртке. Поздоровались. Его звали Арт-даш. По-русски говорил почти без акцента. Парни не спеша разговаривали. Тень беспокойства пробегала по лицу Арт-даша, когда он смотрел на нас с Олей. Мы были чужаками, которые напросились в его дом. Даже наша одежда выдавала в нас приезжих. Мы пересели в 'Ладу' и отправились в путь. Оля села вперед, я - на заднее сидение. Мне очень хотелось спать. Машина проехала мимо гигантского серебристого дирижабля - надутого по технологии МЧС здания Дворца Спорта - и устремилась на юг. Встречных машин было мало. День был чудесный. Качество дорожного полотна - просто отличное. Пункт назначения мне был неизвестен. В чем цель нашей поездки, я не знал.
  - Вы - по выборам, да? - спросил Арт-даш у Оли.
  Оля ответила что-то неопределенное, сказала какую-то шутку.
  - И сколько процентов рассчитываете собрать? - спросил Арт-даш.
  Мне вдруг тоже захотелось принять участие в разговоре.
  - Девяносто процентов, - сказал я ни с того ни с сего.
  Оля и без моей помощи могла поддержать разговор. Я нашел наиболее удобное в тесной машине положение тела и стал созерцать залитую солнцем равнину, поросшую буро-желтой травой. Там, куда мы направлялись, высились синие горы в шлемах из снега. Эти горы назывались Танды, они были некогда естественной границей между Тувой и Монголией.
  Для меня Монголия всегда была мифической страной, а тут до нее было рукой подать. В начале 20 века у монголов и тувинцев был общий враг - могущественная империя Цин, которая, впрочем, доживала тогда последние годы. Азиатская дивизия под началом барона Унгерна, вытесненная Красной Армией из Забайкалья, стала решающим фактором в борьбе монголов за независимость. Храбрецов, изгнанных с родины, было немного - что-то около полутора тысяч. Что заставляло их проливать кровь за свободу далёкого во всех отношениях этноса? Какая отчаянная решимость вела их на штурм Урги? Монголы считали, что пули не берут барона Унгерна, что в него вошел дух Чингисхана, его сулде. После того, как его дивизия снова была отброшена красными, и среди офицеров вспыхнул мятеж, барон собирался укрыться по одним сведениям в Тибете, по другим - в Урянхайском крае, то есть здесь, в Туве. Однако был схвачен и переправлен в Россию. Его планам возрождения великого срединного государства кочевников был положен конец. Открытый суд над ним прошел в Новониколаевске, современном Новосибирске, там, где сейчас проходит улица Фабричная. Где его могила - неизвестно. В Новосибирске много улиц, названных именами красных палачей. Но улицы, названной в честь безумного героя России и Монголии барона Романа Фёдоровича Унгерна, нет. Вот такая ирония.
  После равнины потянулись пологие сопки, заросшие рыжей тайгой. Стали попадаться проплешины горелой земли с черными скелетами деревьев. В 90-х годах здесь бушевал страшный пожар. Тайга до сих пор не восстановилась. Деревья, выросшие на пепелище, подросли незначительно и были в высоту чуть более метра. Вполуха я слушал разговор Оли и нашего сопровождающего. Кажется, они говорили о солнечных батареях. Жители южной Тувы покупают их в Монголии, там они сравнительно дёшевы. Да уж, солнца в Туве хватает. Два южных кожууна - одни из наиболее традиционных районов республики. Кстати, слово 'кожуун', которое сейчас является синонимом слова 'район', в древности являлось названием воинского подразделения.
   Жители юга Тувы в основном занимаются животноводством. Русских здесь практически нет. Это значит, что когда мы въехали на заснеженный перевал и на черепашьей скорости миновали дорожную загогулину - я впервые в своей жизни полностью вышел за пределы Русского мира. Но ничего страшного не произошло. Снова потянулась равнина с жухлой травой. Немного погодя, кириллическая табличка известила о том, что мы въезжаем в село Самагалтай (когда-то здесь находилась ставка тувинского хана, Амбын-нойона).
  Дома здесь выглядели не так основательно, как в сибирских деревнях, и люди были одеты попроще. Но большой разницы в духе я не заметил. Те же уродливые и обветшалые объекты советского наследия, та же ленца и скука. Сопровождающий остановил машину около здания сельсовета, мы вышли и закурили. Оля направилась к входу и поманила меня за собой. В вестибюле сидели и ходили люди. Очень чисто, я не зафиксировал в атмосфере флюидов власти. Все надписи - на тувинском языке. Минуты три Оля изучала таблички с именами и должностями. Я сказал ей, что начальство наверняка на втором этаже. Мы поднялись по лестнице и сразу увидели нужный кабинет. В секретарской никого не было. Там не было даже компьютера. На шкафах и на стульях лежали кипы старых пожелтевших газет. Оля подёргала ручку левой двери. Дверь оказалась закрыта. Я надеялся, что и другая дверь тоже будет закрыта. Но нет - Оля зашла и с кем-то заговорила. Значит, за дверью был человек. Я выждал минуту и зашел следом.
  - А это Андрей, писатель из Новосибирска. Пишет книгу о Туве, - представила меня Оля.
  Сначала я увидел висевшую на стене большую картину с зимним пейзажем. Потом человека лет шестидесяти в сером костюме. У него были черные, едва тронутые сединой волосы и хитрющие глаза. Протянутая рука была крепкой, огрубелой рукой сельского жителя. Никакого недоумения по поводу нашего прихода он не выказал. Напротив, радушно рассадил нас и стал наблюдать. Оля не спеша достала из сумочки ручку и блокнотик.
  - Я провожу сбор данных в рамках общероссийского проекта для межотраслевого исследования на стыке социологии, психологии и криминалистики, - довольно мудрёно выразилась она. - Вы как руководитель большого приграничного района - для нас очень ценный источник информации.
  - Я не руководитель, - всплеснул руками хозяин кабинета. Говорил он с сильным акцентом, и я не берусь в точности воспроизвести строй его речи. Сквозь нетвердо выговариваемые русские слова проглядывала пластика и логика чужого языка, и это меня завораживало. - Начальник в отъезде. Но чем могу - помогу.
  - Цель моего исследования, - Оля сделала паузу, - изучить тип контрабандиста. Вот кто он, по-вашему? Какие люди по характеру своему становятся контрабандистами? Ради чего они рискуют быть застреленными, оштрафованными, посаженными в тюрьму?
  Чиновник улыбнулся, как игрок, смакующий чужой ход. В его глазах засветилось веселье. Он расправил плечи, тряхнул головой и с иронической интонацией принялся перечислять должности, которые занимал ранее. При этом в его голове шла какая-то негласная работа. Оказывается, его карьера описала крутую дугу. В 90-е годы при первом Президенте Тувы Шериг-ооле Ооржаке он даже был главным в правительстве по безопасности. После чего его должности только мельчали. Не потому, что он попал в опалу. Это был его сознательный выбор. Так проще жить - больше здоровья и меньше хлопот. Он был дауншифтер.
  - То есть, вы понимаете, я хорошо разбираюсь в этом вопросе. Контрабанда была одной из горячих проблем. Не всегда, в советские годы всё было иначе. Границы как таковой не было. Люди свободно ходили, обменивались товарами, женились. Часто устраивались ярмарки, не было никаких пошлин, ничего. После распада - всё изменилось. Отношения стали напряженными. Стали угонять скот. Пограничники стали применять оружие. Ввели пошлины, налоги. И вот тогда началась контрабанда.
  Говорил он медленно и все время по-восточному улыбался и качал головой. Оля с ним еще немного поговорила, сводя разговор к какой-то мутной конкретике. Я следил за стрелкой больших, кажется, еще советских часов. Наконец, мы раскланялись, и чиновник пожелал нам удачи. Представить этого человека суровым и алчным, таким, каким, на мой взгляд, должен быть чиновник, было трудно. В чем состоял смысл нашего визита, я так и не понял. Но был рад, что он так гладко закончился.
  Сопровождающий ждал нас снаружи. Мы покурили. Потом сопровождающий сообщил, что этот чиновник владеет двумя табунами по тысяче голов: 'Когда такой табун несется по степи, стоит ужасающий грохот'.
  На обратном пути, глядя на проносящиеся пейзажи, я вдруг понял, что есть общего у Воинов, охотников и кочевников-скотоводов. Их роднит особое ощущение пространства, которое никак не поименовано, которое во все стороны длится и постоянно выходит за пределы себя, как дрожжевое тесто из бадейки. У жителей города совсем другое ощущение пространства, другие отношения с окружающим миром.
  Читая Кастанеду, я удивлялся тому, что действие его книг как будто разворачивается в пустоте. А оно происходило в другом, не понятном мне виде пространства. Здесь в Туве я ощутил, что каждая пядь земли, любая неровность, черта ландшафта могут иметь смысл, могут являться знаком. Другая реальность была совсем рядом, прямо передо мной. Надо было только пойти, не разбирая дороги, забыв обо всем. И тогда обязательно попадешь в мир духов, говорящих зверей, оборотней и волшебных героев. Но как христианский человек, я понимал, что этот мир для меня будет тревожным и безысходным, я в нем пропаду...
  Недалеко от города сопровождающий притормозил у горки из гладких камней с лентами чалама.
  - Вот это и есть арт-даш, - сказал он. - Как мое имя. Арт - это вроде как гора, перевал. А даш - камень.
  - А эти камни, как вот они вообще здесь появились? - с глупой улыбкой спросил я.
  - Люди приносят, - серьезно ответил сопровождающий.
  - Нет, их вывалили сюда грузовиком, - пошутила Оля.
  - А вообще, это очень древний обычай, - сказал сопровождающий, поглядев вдаль. - Он древнее самого буддизма. Вроде договора с духами местности.
  Я взял один из камней. Или камень безразлично лег мне в ладонь.
  'Природа одушевлена, - вдруг понял я. - В прямом смысле слова'.
  В город мы вернулись еще засветло. Я сходил в магазин и купил пельменей. Они оказались вполне съедобными, без всякого соевого белка. В холодильнике стояла бутылка, в которой оставалось грамм сто водки. Я допил ее под пельмени и пошел спать. Мой организм требовал сна. Это был очень спокойный день. Ночью я несколько раз просыпался, курил и засыпал снова.
  5. Политинформация
  Оказывается вчера, в наше отсутствие, приходили хозяева квартиры. Они обнаружили следы бурного застолья. Бесцеремонность этих людей была мне не понятна. После сложных переговоров по телефону, Оля сказала, что нам надо менять жилье. Наверное, раньше здесь проживали сплошь люди приличные и богобоязненные. А мы, значит, стали исключением. Квартира сдавалась посуточно, и стоила, на мой взгляд, дороговато. В Кызыле стоимость аренды жилья сопоставима с новосибирскими ценами. В городе не хватает гостиниц. Да и вообще с жильем большие проблемы. Новостроек я не заметил. Власти утверждают, что нет мощностей для подключения новых домов к электричеству и теплу. Это довольно странно, учитывая то, что в 90-е годы практически полностью исчезли все промышленные предприятия республики, которые и являлись основными потребителями энергии и тепла.
  Часов в десять Оле позвонил Борис и сказал, что сейчас зайдет. Оля была в ванной, когда постучали в дверь. Я провернул ключ и отворил. Вошел Боря, он был одет неожиданно официально - костюм, 'удавка дьявола'.
  - Андрей, - сразу же набросился он. - Ты в глазок посмотрел, йоована?
  - Нет, - признался я. - Но я же знал, что ты сейчас зайдешь.
  - Я же тебе говорил. Ты думаешь это шутки? Здесь надо, обязательно надо смотреть в глазок. Ты дома у себя разве не смотришь?
  - Нет, - удивленно признался я. - Дома я вообще никому дверь не открываю.
  - Вот за футболку красивую прибьют какие-нибудь малолетние пьяные придурки. Андерстенд?
  Я вспомнил, что и Веня предупреждал меня об осторожности. Футболка на мне, действительно была фирменная, с эмблемой 'Лион Олимпик'.
  Борис был немного на взводе. Зол, наэлектризован. Казалось, что его изнутри сотрясают разряды энергии. Он взял лист и размашисто обвел контур.
  - Это Тува, - сказал он.
  - Ну?
   - Что - ну? Значит, мы говорим о книге? Говорим? - с нажимом спросил он.
  - Да. Пожалуй, - согласился я. - Тува - это здорово. Но нужна более конкретная идея.
   - Идея есть, - сказал Борис. - Смотри. Вот это Тува. Ты приехал отсюда, - он ткнул ручкой в верхний контур рисунка. Вот здесь городок Туран. Там еще с прошлого века стали селиться русские старообрядцы. Недалеко отсюда недавно нашли скифское захоронение с двадцатью килограммами золотых украшений. Вот здесь, на северо-востоке, Тоджа. Тундра, олени, чумы, как на сибирском севере. Там очень интересно, но мы туда не поедем, слишком далеко и долго. Вот здесь, на юге Эрзин и Тес-хем, вы туда вчера ездили. Это преддверие Монголии. Другой климат, другой рельеф. А вот здесь очень интересный район, называется Бай-тайга, рядом с Монгун-Тайгой. Булатик там был. Помнишь Булатика?
  О Булате Гемуеве я расскажу ниже.
  - А это запад Тувы. Здесь Чадан, откуда родом моя жена, Уяна Сундуй, Тихая и Мудрая. А это Барум, его еще называют аортой Тувы, там сила сосредоточена, сильные люди живут, настоящие Воины. И всё это вместе обнесено горными массивами. Как бы изолировано от остального мира. Широка страна моя родная? - Борис улыбнулся. - Каждый тувинец может такое сказать безо всякой иронии. Ну, вот, - он с размахом бросил ручку на стол. - Идет неизбежный процесс. Со временем, возможно, протянут железнодорожную ветку из России. Потом из Китая или Монголии - и будет уже не то. Был чуланчик, тупичок - станет проходная комната. Если так будет - постепенно изменятся люди. Они станут на кого-то похожи, будут жить в одном ритме и в одной плоскости со всеми. Из Тувы вытряхнут ее тайны, богатства, вытряхнут, высушат, отправят в музей. А пока тувинцы еще живут, как хотят. По-своему, как привыкли. Как им внушила земля, по которой они ходят. Ну, или ездят на конях, а сейчас вот уже гоняют на машинах. Земля, которая им принадлежит, она необычна. Я не про полезные ископаемые говорю. А вообще большинство жителей Тувы, и русские и тувинцы, против строительства этой Железной Змеи. Ты меня понимаешь?
  Я кивнул. Слушать Бориса было интересно. Но я не мог взять в толк, к чему он ведет.
  - Где-то здесь зародилась тюркская цивилизация. Скифы здесь жили три тысячи лет назад. Изо всех народов Сибири, по генотипу своему тувинцы наиболее близки к американским индейцам. Это научные данные. Эта страна, эта окруженная горами территория, придает силы, заряжает людей на свершения, на подвижничество. Народы, которые вышли из тувинской котловины, потом завоевывали огромные пространства и изменяли ход мировой истории. Кстати, Субедей-багатур, правая рука Чингисхана, тувинец. Водка есть такая тувинская. Ладно, извини, что я тебя тут гружу своей лекцией, - Борис пронзительно посмотрел мне в глаза. - Но ты сразу должен понять некоторые важные вещи. А теперь смотри, - он перевернул страничку и начал энергично чертить новые схемы. - Пару лет назад новосибирский функционер партии 'Яблоко', некто Алексей Мазур, запустил такую фишку: в ходе переписи населения писать в графе 'национальность' - сибиряк.
  - Гм. Да, прикольно, - сказал я.
  Пока Борис говорил, я сварил пельмени и сделал чай. Оля мне помогла. Пришел Долан Даржа и тоже сел за стол. Он молчал и смотрел на нас сквозь очки своими умными глазами, иногда улыбался. Мы вроде бы должны были куда-то срочно ехать. Однако никто никуда не спешил. Все слушали Борю.
  - Прикольно? - засмеялся Борис. - Ты называешь это прикольно?
  - Ну, это же не всерьёз, - сказал я. - Просто люди так развлекаются.
  - Андрей, - недовольно сказал Боря, - они не развлекаются, они работают. Отрабатывают инвестиции. Вот другой факт. Когда Россия признала независимость Абхазии и Южной Осетии, один из лидеров Республиканской партии США, трахнутый во вьетнамском плену Маккейн потребовал признать независимость ряда российских территорий, в основном, кавказских республик. Но в этом списке была и Республика Тыва. Они вроде как хотели сформировать 'правительство Тувы в изгнании'. Представляешь, какая чушь? Тупо идут по одной схеме, не вдаваясь в подробности - что за страна, кто там живет? Что Никарагуа, что Ирак, что Ливия - пофиг, им это без разницы. Про это даже говорил этот придурок, который галстуки свои поедает, ну этот, как его? Саакашвили. Андрей, поверь мне, есть такие технологии, которые позволяют очень быстро сменить правительство. Просто закачивается в определенные структуры энная сумма денег - и готово. Ну, как с Каддафи поступили примерно. Я называю это технологический переворот. Создается оппозиция, деньгами блокируются силовые структуры, всякие избирательные комиссии. Вбрасывается определенная информация. Правительство сменилось. Приняли новую Конституцию. Пошли на разрыв с Москвой. А это, между прочим, стратегически важный для России регион. В знаменитом меморандуме Дурново о начале Первой мировой Урянхайский край несколько раз упоминался как одно из главных направлений. Спустя сто лет ничего принципиально не изменилось. Здесь по-прежнему упираются лбами мировые державы. И что будет с Тувой, с народом Тувы, в ближайшие сто лет не может знать никто.
  Долан снисходительно хмыкнул и постучал рукой по столу.
  - Хм. Короче, еще послушай. Есть такие нехорошие персоны, - сказал он, - которые разжигают межнациональную рознь. Дуют в костерок. По глупости или за деньги. Есть просто пустые, затюканные люди, которым нечем больше заняться. Нечем гордиться, кроме своей национальности. Вот они и мутят воду. А там, где мутно, реально рано или поздно появляются американцы.
  - Всё правильно, - вставила Оля. - Разделяй и властвуй.
  - Ага, - сказал Долан. - И наступает хаос. А потом американцы лепят из него, что захотят. Мы знаем людей, которые и сейчас мутят такую херню. А американцы, между прочим, - он сделал весомую паузу и подмигнул, - своих индейцев замочили. Всё помним, йоована. Ты знаешь, что в 1942-м Тува объявила войну фашистской Германии? Вот. До сих пор мирный договор не заключили.
  - Да! - со смехом подхватил Борис. - Ты мне напомнил. Я, когда в детстве сюда приехал, меня спрашивали: ну что, как там у вас дела в Советском Союзе? В Советском Союзе, прикинь? Это было в 80-х где-то. Я с начала даже не понимал, что имеется в виду. Шок был культурный.
  - Ну да, - кивнул Долан. - 'Засаяны'.
  - Ты вообще в курсе истории Тувы? Как государства? - спросил Борис. У него историческое образование, он может сыпать информацией часами. - Нет? - он махнул на меня рукой. - Я так и предполагал. В блог ты мой не заглянул. И про историю Тувы не погуглил.
  - Да когда, йоована? Не успел, - извинился я.
  - Прикинь, первую конституцию Тувы написали русские купцы-коммунисты.
  - Как это? - спросил я. - Купцы - и вдруг коммунисты?
  - Да, были тут такие, - Борис улыбнулся. - Тут, Андрей, чего только не было. Помнишь песню Цоя: 'Две тысячи лет война, война без особых причин'? Вот здесь в Туве, и шире - в Центральной Азии шла бесконечная война. Гораздо дольше, чем две тысячи лет. Наверное, с сотворения мира. Тувинский народ зародился и выстоял в этом месилове. У тувинцев уже давно был свой язык, отождествление с определенной территорией. Но своего независимого государства не было до начала прошлого века. Россия, империя Белого Царя, никогда особо не рвалась за Саяно-Алтай, в этот проблемный и трудно доступный регион, где доминировать было сложно. Скорее, тувинцы сами стремились под крыло двуглавого орла. В 1921 году Советское правительство признало независимость Тувы. Это был акт взаимного доверия. Два непризнанных государства связали свои судьбы воедино.
  - Ты хочешь сказать, что это была воля тувинского народа? - спросил я.
  - Там всякие факторы были, - кивнул Борис. - Ты не представляешь, как тувинцев достали китайцы. И вот собрались наиболее уважаемые люди и решили поверить русским. В 1944 году, когда сложилась серьёзная угроза со стороны Японии, Тува сразу же вошла в состав Союза на правах автономии. В 20 веке тувинцы уцелели, как нация, сохранили свою самобытность, язык. Но оказались втянуты в силовое поле чужой истории, причудливой и кровавой. Тут уж ничего не поделаешь. Русская история не для слабонервных. А сейчас, когда влияние России в мире ослабло, один за другим снова включаются центры силы. Хлоп! Приезжают протестантские миссионеры. Хлоп! Открывается тюркский лицей. Хлоп! Появляются сторонники Китая. Всплывают старые территориальные претензии. Хлоп! Китайцы полезли в добывающую промышленность. Кстати, для них Тува - по-прежнему мятежная северо-западная провинция Танну-Урянхай, - Борис вырвал из блокнота исчерканный лист и прихлопнул его ладонью. - Получается, что мир, спокойствие в Туве сейчас напрямую зависит от силы российского государства. С другой стороны, доверие к русским, особенно на окраинах, в чужом этническом контексте - это тот капитал, из которого складывается сила России. Тут диалектика. Все мы, то есть я, Долан, его ребята, вообще, все нормальные люди, выступаем за возрождение Советского Союза. Пускай в новой форме, в осовремененном варианте, в виде Евразийского Союза, например. Марксизма-ленинизма больше нет, тараканы теперь у каждого - свои, но еще осталось взаимное доверие. Вот тот, кто его подрывает - тот очень плохой человек. Ну, где-то так. Такой вот расклад.
  - Тувинский расклад, - с невеселой улыбкой произнес Долан. - В общем, ты понял - мы мирные люди.
  - Я тебе как учёный скажу. Как гуманитарий, - тихо, авторитетно добавил Борис. - Экспорт американской демократии невозможен. Это конкретная форма, сложная, запутанная, противоречивая. Сложно организованный хаос. Она возникла в определенное время и в определенном месте, в силу определенных обстоятельств. Это не идея и не набор законов, алгоритмов. Представь, что это гора, со всеми ее неровностями, выступами, изъянами. Попробуй - перенеси, допустим, Тянь-Шань на север Европы, куда-нибудь в Голландию. Смешно? Вот также и с американской демократией. Всё это флёр, дымовая завеса. А что действительно есть, что за этим стоит, думаю, тебе и объяснять не надо. Тонны оружия, техники, взрывчатки, негритянских мускулов. Предельная жажда наживы и власти.
  - Империя зла, - подсказал я.
  - Да, - с грустью сказал Борис. - Всё, что нам говорили в советской школе про Штаты - всё оказалось правдой. Всё обернулось правдой. Вот ты читал 'Зелёную книгу' Каддафи?
  - У меня где-то была, - немного растерянно ответил я. - Но куда-то пропала.
  - Конечно. Я и не сомневался, что ты её не читал. А зря. Очень дельная книга.
  - Короче, не важно, какой ты национальности или веры. Важно, каков твой настрой, - подвел итог Долан. - Терпеть не могу фанатиков, националистов.
  - Долан, я русский националист, - признался Борис. - И не вижу в этом ничего для себя постыдного. А ксенофобы - да, согласен, не совсем адекватные люди.
  - Немного не в себе, - подтвердил Долан. - С припиздью.
  Борис взял со стола мобильник и подскочил:
  - Однако! Вячеславович, ехать надо. Триста километров почти пилить.
  6. Шапка Путина и Закат над Мордором
  Мы с Олей взяли свои вещи и покинули съёмный раёк, в котором запрещено курить. Всех вещей у меня - одна небольшая сумка. Даже ноут с собой таскать не люблю. Что нужно страннику? Посох да Библия.
  К нашему возвращению Росина должна была снять другую квартиру. А пока было решено забросить вещи к Долану домой. По пути остановились у магазина. Я зашел в магазин и купил минералку и колу. Кассирши в Туве работают очень медленно, в свое удовольствие. Еще я купил чебуреки.
  Эрудиция Бориса была неистощима. Политинформация продолжалась. Он рассказал, что при Ельцине, когда авторитет России убывал с катастрофической быстротой, в Туве произошел всплеск сепаратистских настроений. Некий Бичелдей организовал межнациональный конфликт, на серые, все проницающие, как плесень, американские деньги. Бичелдей платил отморозкам, чтобы те громили русские дома и квартиры. Образ этого злодея я нашел в немецком кинематографе времен Веймарской республики. Доктор Калигари. Но Борису мои постмодернистские игры были бы, вероятно, оскорбительны. Я чувствовал, по особому напряжению в его голосе, что Борис Мышлявцев хорошо знает то, о чем говорит.
  Из республики стали уезжать русские, корейцы, евреи. Уровень преступности просто зашкаливал. Ручьи, подпитывающие систему, высохли, предприятия встали, колхозы развалились. По территории Тувы шныряли циничные американцы и турки. И за всем этим стоял Доктор Калигари. Его можно бы было назвать местным Джохаром Дудаевым. Но тот, всё-таки, был настоящий воин и умер, как мужчина. А тут...
   Машина как раз проезжала мимо каких-то полуразрушенных цехов, и Долан произнес с неуловимой грустной иронией:
  - Моя родина - хоозураан Тыва.
  - Разорённая Тува, - пояснил Боря. - Так книжка называлась одна. В целом, с тех пор мало что изменилось. Регион дотационный. Промышленность бездействует. Так же, как и русские, тувинцы с недоумением встретили капитализм.
  Мне кажется, я понимал, о чем он говорит. О геополитике. Для меня геополитика - просто направление мыслей. В Туве я почувствовал, что она есть что-то реальное и объемлющее, как погода. В далекой провинции разумно стоять за политическую партию, которая обеспечивает прочную власть и нерушимость границы. Здесь не до риску. (Кстати, так называется одна местная отвязная оппозиционная желтая газетенка - 'Риск'). В этом месте, заряженном бесконечными войнами, с суровым климатом, должна существовать вера во власть. А власть, в свою очередь, должна быть персонифицирована.
  Белый 'Патриот' въехал в частный сектор и остановился у ворот большого дома из красного кирпича. Мы вышли и закурили. Долан показал рукой на черный деревянный домик напротив.
  - Андрей, слышишь? Вон там единственный чечен в Туве живет. Последний из могикан. Ну, не считая тех, кто на зоне. Бухает - ужас. Я спрашиваю: Ваха, ты чего так бухаешь, тебе же нельзя? Он сказал: знаешь, что? А? Аллах остался в Чечне.
  Захватив вещи, мы вошли во внутренний дворик. Долан открыл дверь.
  - Блин, веришь - нет, раз в три-четыре дня здесь бываю. Всё время где-то носит.
  Мы вошли в дом и бросили вещи на пол в прихожей. Долан провел нас в просторную комнату с высоким потолком и камином. Часть комнаты представляла собой кухню. На столе в вазах лежали конфеты, печенье. Долан жестом пригласил нас сесть и поставил кипятиться воду.
  - Никого больше нет? - спросил я.
  - Один живу сейчас, - ответил Долан. - Я же в разводе. Дочка у бывшей жены. А знаешь, как у нас женщину называли раньше? Херээжок. Херек - это дело. Чок - нет. Значит, ненужный, никудышный.
  - Безделица. Безделушка, - со смехом сказал Борис. - А в советские времена из соображений политкорректности 'чок' заменили на созвучное 'жен'. Получилось 'херээжен', типа деловая женщина.
  - Вот они деловые, да? Хитрые все. Два раза был женат - решил: пока побуду холостяком. Мне нравится. Головняков меньше.
  На каминной доске были расставлены цветные фотоснимки. На одном из них была девочка лет пяти, очень красивая. На другой фотографии был семейный портрет. Долан выглядел на ней худым и почти на себя не похожим. Над камином висел большой фотопортрет мужчины в генеральских погонах.
  - Это отец? - догадался я.
  Долан налил нам чаю и вышел в дверь, ведущую внутрь дома. Я спросил у Бориса про отца Долана. Он жестом показал, что того уже нет в живых.
  - Вячеслав Даржа был в республике очень влиятельной фигурой. Крутой был мужик. Можешь себе представить, он был милиционер, потом руководитель судебного департамента, ставил в Туве судебную систему. Одновременно с этим, он был учёный. Реальный, без дураков. Не то, что некоторые в России у нас носители степеней. Как тебе такое?
  - Не устаю удивляться, - сказал я. - Как это?
  - Когда его поставили начальником милиции в Баруме, там просто ужас что творилось. Народ с ножами ходил. Убийства и грабежи были нормой. А он собственноручно отучил народ ходить с ножами в общественных местах. Просто приезжал на дискотеки, давал в морду кому надо. Тогда блатные там всем рулили. Тут же зона большая под Шаганаром. Ну, короче, он собрал всех местных авторитетов и заставил их ползать по степи. Да, было такое. Еще в 80-е. При нем, говорят, раскрываемость в районе стала сто процентов. Мы туда сегодня, как раз, и едем. На родину Долана, - Борис чуть понизил голос. - У него с отцом были сложные отношения, они долго не ладили. Ну, Долан не послушный был, без тормозов. Сейчас вот остепенился немного. Я с Вячеславом Кууларовичем вместе работал в правительстве, он был замруководителя Канцелярии, а я помощником Председателя. И раньше общались по линии науки. И еще по музыке. Он устраивал гастрольное турне по районам Тувы, 'Ят-Ха' Альберта Кувезина ездила, ну и моя группа была на разогреве. Тогда она называлась 'Хойда'.
  - Так Долан, значит, мажор. Ну, из элитной семьи, - сказал я.
  - Андрей, что ты несешь? - пристыдил Борис. - У тебя какие-то еще советские махровые стереотипы. Надо же иногда промывать мозги. Давай, ты меня еще гопником назови.
  - А что? И назову.
  - Мама у Долана, кстати, филолог, - с лукавой усмешкой добавил Борис.
  - А Даржа - как-то переводится?
  - По-тибетски это означает буквально 'алмаз', ну а смысл - ясное, незамутненное сознание, - ответил Борис.
  Когда мы обувались в прихожей, Долан снял с вешалки ковбойскую шляпу защитного цвета, с затягивающимся шнурком.
  - Шляпа Путина, - сказал он. - Сам снял с себя и одел моему отцу на голову. В этой шляпе Путин фотографировался, в интернете до фига этих фоток.
  - Это же шапка Мономаха! - засмеялся Борис. - А давай писателя в ней сфотографируем? Оля, у тебя фотик же вроде был? Давай, доставай скорее. Нельзя такие вещи пропускать. Это же предмет силы.
  На крыльце, залитом солнечным светом, Оля сделала два снимка ковбойской шляпы: сначала на моей голове, потом на голове Бориса. Объектив застал врасплох на моем лице какой-то детский испуг. Мы снова сели в машину и двинули в путь - в Западную Туву.
  Борис заломил на затылок свою пёструю шапочку - 'по-барумски'. Её сочетание с дорогим костюмом рождало странный образ какого-то Джокера. Он спросил: что именно я ощутил, когда надел на себя шляпу Путина? Я ответил, что ничего особенного.
  - Это не важно, - махнул рукой Борис. - Главное, ты что-то сделал, и теперь всё пойдет иначе. Это шаманизм. Андрей, почему у тебя такой обеспокоенный вид? Расслабься, ехать долго.
  Мимо проносились причудливые очертания тувинской земли. Дорога была пустынной, как в американских роуд-муви. В ясном небе висели большие хищные птицы. Иногда навстречу проносились полные углем грузовики. Борис непрерывно курил, в приоткрытое окно врывался холодный воздух.
  - Вот здесь на горе находится мощная РЛС. Очень важный элемент противоракетной обороны. Буквально прикрывает всю Сибирь от ракет потенциального противника. А вот там, - он показал направо, где виднелась большая деревня или небольшой город, - там начинается Саяно-Шушенское водохранилище. Оно не такое, как Обское море, а более узкое и глубокое. Примерно половина его площади - в Туве, а дальше оно тянется по Саянскому ущелью до самой ГЭС. Само собой, как и везде в таких случаях, затопили родовые угодья, сакральные места, много деревень. Местное население, естественно, было категорически против этого рукотворного озера, но такова цена прогресса, как обещали. Но вроде сейчас новые ЛЭП ставят, может хоть какой толк для Тувы от этой ГЭС будет.
  Мои попутчики стали обсуждать какие-то свои текущие дела. Я не пытался вникнуть в то, о чем они говорили. Несколько раз промелькнуло выражение 'народный контроль'. Речь, судя по всему, шла о какой-то неформальной инициативе, направленной на устранение каких-то недостатков в местной жизни. Чтобы детям спиртное никто не продавал и так далее.
  Оля, вроде бы, понимала контекст беседы, во всяком случае, она эмоционально о чем-то спорила с Борисом, плела какие-то свои узоры. Обращаясь к Долану, она немного изменяла голос, словно хотела заручиться его поддержкой. Я подумал о том, что тувинцы веками прекрасно обходились без общественных институтов, какие ныне считаются признаком высокого уровня цивилизации и гарантом общественной безопасности. И пусть почва у них ногами иногда дрожала, тряслась от глубинных тектонических склок, она была тверда и неизменна, пока между людьми, жившими поблизости друг от друга, существовало доверие. Это доверие физически ощутимо и закреплено в сознании людей, это такая же среда, как и среда природы - между ними много общих моментов.
  Житель современных западных городов, вроде меня, бултыхается в пустоте, дёргается, как марионетка, совершенно не контролирует ситуацию. Его уверяют, что он свободен и под защитой, но это далеко не так. В сущности, он один, и везение его когда-нибудь кончится. Тогда помощь ему может прийти только от себя самого. Ну, или не прийти. Мне кажется, что тувинцы склонны к тому, чтобы решать вопросы лицом к лицу, один на один, правда на правду. Иногда, когда выяснение отношений заходит в тупик, они могут пойти за советом к особому человеку, который 'решает вопросы'. Например, к Долану.
  - Борис, давай заедем на Хайыракан, - сказала Оля. - Я должна поблагодарить.
  - Долан, заедем ненадолго? - спросил Борис и повернулся ко мне. - Андрею будет интересно. Трехглавая гора Хайыракан - это священное место для шаманистов и буддистов. Это типа филиала мировой горы Сумеру. Вон, видишь?
  Среди нагромождения гор я сразу отличил одну, более темную по цвету. Я заметил только два пика, гора была вытянутой, словно припавший к земле крупный зверь.
  - Можешь подняться с нами. Можешь подождать у машины.
  - Не подготовленному человеку лучше не подниматься, - предупредила Оля.
  - Там посмотрим, - сказал я. - Я скептически отношусь к таким вещам.
  - Есть мнение, что Шамбала - это не определенное место, а цепь, совокупность природных объектов, которые разбросаны по Центральной Азии. Издревле они считаются источниками силы. Народы, государства постоянно сменялись, а объекты поклонения оставались незыблемы. Есть иньские объекты. Например, тувинское озеро Сут-холь, то есть молочное озеро, один из ключевых объектов тюркской мифологии. А горы - это янские объекты. Вот Хайыракан всегда входил в число этих святынь. Эту гору многие шаманы называют сердцем Тувы. В начале 90-х ее освятил Далай-лама. Он дал заповедь тувинскому народу: беречь Хайыракан. При коммунистах был проект ее снести, пустить в пыль, выработать. Она, в основном, состоит из мрамора. Но проект не прошел. Поставили на ней телевизионную антенну и оставили в покое. У меня там есть свое место. Я привожу туда своих друзей, - сказал Борис. - Там похоронен мой шаманский бубен. Дунгур.
  - Ха! - засмеялся я. - Слушай, а как сочетаются буддизм и эти шаманские штуки? Это ведь системы разного происхождения?
  - А вот прекрасно сочетаются, - ответил Борис. - По-тувински всё это вместе называется 'сарыг шажны' - 'желтая вера'. Это как у японцев - синто, путь богов. А ты, Андрей, кстати, зря смеёшься.
  - Почему?
  - Я много бывал на Алтае. В Средней Азии. Там много удивительно красивых мест. Но это всё не то, понимаешь? Я специально проверял на Алтае. Не нашел там энергетических мест. Наверно, раньше они там были.
  - А как ты проверял? - спросил я. - С помощью какого-то прибора?
  - Прибором был я сам. Слушаешь настоящую буддистскую музыку. В тех местах, где энергетика заметна, музыка начинает звучать. Понимаешь?
  - А здесь ты слушал?
  - Я бы тебе не советовал.
  И не ясно было - шутка ли это?
  - Ну, хорошо. А ты думаешь, эта аура, да? Эти чары, они что - могут пропасть? - спросил я.
  - Ну да. Какие-то другие энергии начинают накладываться, забивать, - вместо Бориса мне ответила Оля.
  'Патриот' свернул на разбитый, усеянный камнями просёлок. По правую руку осталась большая деревня, издалека кажущаяся заброшенной. Чем ближе мы подъезжали, тем величественнее и сложнее становилась гора. Колея кончилась, началось тряское бездорожье. Борис всматривался в склон горы и направлял движение. Наконец, мы подъехали к широкой расселине между двух отрогов. Долан гнал машину до тех пор, пока нос ее не задрался, и из-под колес не полетели крупные камни. Все вышли и закурили. Оля медленно пошла вверх, вглубь горы.
  - Там дальше вроде таких отсеков, - объяснил Борис. - Целый лабиринт, я никогда до конца не забирался. Это и не нужно. Вся гора - это гигантский аккумулятор.
  - Аккумулятор, - засмеялся Долан. - В общем, Андрюха, я тоже в это не очень-то верю.
  - Да, - согласился я. - Умный в гору не пойдет.
  Тем не менее, я, конечно, пошел. Подъём требовал сосредоточенности. Я ничуть не боялся, что священная гора меня плохо примет, однако всерьез опасался подвернуть ногу или порвать обувь. Борис научил меня взять с земли камешек. Я не стал особенно выбирать. Камень, который я подобрал, был самый обычный, неправильной формы, с неровностями, забитыми сухой пылью. Мы прошли пару 'кабинетов', обошли округлое возвышение и зашли в глубокую тень. Там была ниша, и в ней лежал старый бубен, обвитый поблекшими лентами. Борис подошел к скале вплотную, встал на цыпочки и дотронулся до него.
  - Есть мелочь? - спросил он. - Брось немного. Потом просто сядь где-нибудь. Посиди. Можешь желание загадать.
  Я последовал его совету. Выше по склону я заметил большой плоский камень в окружении побегов колючей травы. Слова Бориса настроили меня определенным образом.
  Да, я нахожусь в месте силы. То же самое, как общаешься с любимым человеком и думаешь: вот, я общаюсь с любимым человеком. А ничего не происходит. Всё, как обычно. Пять чувств работают в привычном режиме. Этот короткий отрезок времени скоро затеряется в толчее минут. Любовь - просто состояние ума и всего организма. Так же, как эта точка - всего лишь метка на карте.
  Ничего желать не хотелось. Закрыв глаза, я увидел ровную стальную поверхность. Сумерки, ровное поле, покрытое снегом. Я хочу написать хорошую книгу! Как же это смешно. Мне просто стало очень хорошо. Тишина стояла необычайная. Я присмотрелся к невысоким побегам степной травы. Тишина вдруг зазвучала: я услышал шорох травы под ветром. Ветер стелился вниз по склону с ровным, несмолкающим шумом. Сухая трава, скалы и небо издавали хорошо различимую последовательность звуков. Подняв глаза, я увидел в небе точку стремительного самолёта.
  Я долго охлопывал себя по карманам, пока не нашел зажигалку. Всё-таки я не удержался и закурил в таком месте. Борис сделал мне знак рукой - пора было уходить. Уходить не хотелось. Наверное, это и было единственное желание, которое посетило меня на Хайыракане.
  ***
  Повторяю, мне не близки рюкзачники, туристы, хичхайкеры, искатели халявных батареек, встроенных в экзотические места. Вся эта офисная шушера, повышающая свою самооценку в объятиях дикой природы. Но после Хайыракана я начал относиться к подобным людям с пониманием. Вот эту точку зрения я и высказал Борису.
  - Согласен. Там что-то есть, - сказал я и замолчал. Разговаривать совершенно не хотелось.
  Равнину с живописными сопками смяли поросшие лесом возвышенности. Мы ехали в гору. Борис поставил группу 'Кино'. Эта музыка отлично подходила к динамике нашего перемещения.
  - Однажды я брал интервью у Славы Бутусова, - сказал Борис, - и спросил, Слава, вы же понимаете, что ваши песни на тексты Ильи Кормильцева в свое время способствовали развалу Союза, что они убивали в людях советский дух? Не чувствуете ли вы свою вину за то, что произошло потом с великой страной и ее гражданами, многие из которых умерли не своей смертью? Он сразу ответил, не думая. Мне все равно, сказал он. То время закончилось. Сразу захотелось дать ему в тыкву. Вот почему я не могу работать журналистом. Мне биту надо в руки, а не диктофон.
  - А Цой? - спросил я. - 'Перемен' - это же песня-гимн эпохи перестройки?
  - Нет, Цой - другое, - возразил Борис. - Он метафизик. Такой же, как Летов. Но более сдвинутый в сторону Азии. Вот тувинцы Летова вряд ли поймут. Он для них слишком дёрганный, эмоциональный, хлипкий, непредсказуемый...
  - Слишком христианский?
  - Ну, вроде того, - кивнул Борис.
  - Музыкант, я считаю, должен, главное, землю свою любить, - сказала Оля. - Музыка идет от земли.
  - Музыка, Оля, идет от музыкальных инструментов, - поучительно сказал Борис. - Кувезина же ты знаешь? Группа 'Ят-ха'?
  Я кивнул. Конечно, я не раз слушал музыку Альберта Кувезина, одного из самых востребованных на Западе российских музыкантов.
  - У нас концерт был совместный в селе Арыг-Узуу. На хорошей аппаратуре. Собрались люди в Доме Культуры. Люди всех возрастов, дети, старики. Сидят, молчат. Мы начинаем играть. Одну песню сыграли, другую. Ноль реакции. Не понятно, нравится или не нравится. Я думаю, в чем дело? Может, что-то не так делаем? Очень странная атмосфера. Как будто играешь перед глиняной армией императора Цинь Ши-хуанди. Потом Алик стал играть. И то же самое. Ни свиста, ни хлопков. Музыка грохочет. После концерта подошел к нам местный чиновник и говорит: вы, ребята, извините, что народ у нас такой сдержанный. Концерт понравился. Просто поймите, они еще ни разу не были на рок-концерте. Все инструменты, аппаратура, шнуры, свет, звук - всё для них в диковинку. И вот они ПРОСТО НАБЛЮДАЛИ.
  - Ну, ты понял, да? - продолжал Борис. - Я это не к тому говорю, что тут все тупые или дремучие. Им это просто не надо. Рок для них такая же экзотика, как для европейца - шаманское камлание. А так-то, тувинцы - очень музыкальный народ. У них свое понимание музыки, оно сложилось под влиянием шаманизма на базе местных фольклорных традиций. Плюс профессиональное музыкальное образование, хорошо здесь поставленное в советские годы. В городской культуре есть у них и рок, и попса, и шансон, всё, как у нас. Только всё это своеобычное, для себя, не на вынос. Кстати, про Кувезина, - засмеялся Борис, - я, когда с ним работал, понял, что значит быть профессионалом. Я в сильном опьянении начинаю косячить, пороть ерунду когда на гитаре играю. А он, каким бы ни был выпившим, всегда всё делает чисто, ладно, от и до. Вроде, сидит, не отсвечивает. Только дали ему гитару в руки - Алик, пора, люди ждут - бах, встрепенулся, погнал, как ни в чем не бывало. За границей его ценят очень, ну это и так известно. Ну вообще тут много групп интересных. Мне вот в детстве из тувинского рока нравилась чаданская группа 'Челээш'. Она считается культовой, вроде сибирской 'Гражданской обороны', или даже не знаю, с чем сравнить... А потом уже взрослый я с ними по гастролям ездил по Западной Туве, там люди расплачивались бараниной, спиртным ну и другими чисто тувинскими вещами... Самое поразительное, когда Мерген-Челентано, баянист, на сцену выходил, у всех в зале лица расцветали просто. А, ну тебе не понять этого.
  Между тем, вокруг резко наступила зима. Словно один слайд со степью, залитой солнцем, вынули, а на его место поставили другой слайд, со снегом и лиственницами на каменистых склонах. Машина вкатилась на перевал и остановилась у высокой пирамиды из камней, оваа. На шестах и опорах были повязаны бессчетные ленты. Оваа было устроено на опушке густого березняка. Прозрачно-синяя тень лежала на этом участке дороги. Воздух был чист и холоден. Тихая торжественность этого места, перекличка птиц, ворохи ритуальных лент, черно-белый орнамент берёз, - всё это невольно наводило на сравнение с кладбищем. Я положил несколько монет в специальный ящичек для приношений. Было неясное ощущение, что за мной наблюдают. По тропинке я обошел двойной деревянный нужник и оказался на пятачке, заваленном пластиковыми бутылками. Отошел от свалки вглубь леса, постоял, прислушался. Мне стало не по себе, и я вернулся к машине.
  - Дальше начинается Западная Тува, - сообщил Долан.
  - Да, здесь начинается настоящая Тува, - добавил Борис.
  ***
   За перевалом Адар-Тош снова потянулась степь, взломанная пологими возвышенностями. Темные массы гор стали ближе. Глаз было не оторвать от ясного неба, жёлто-рыжего простора, красноватых гор и черных хребтов, увенчанных жемчугом. Солнце пронзало воздух безмятежным, женственным светом. Нет, не светом - Сиянием.
  - Вон там Алтай, - сказал Борис и махнул рукой на северо-запад. - А перед ним - Бай-Тайга. Там Булатик жил и работал.
  - Сколько он там пробыл? - спросил я.
  - Где-то три месяца. Потом резко уехал. Мне даже не позвонил. В Кызыле у пацана знакомого, у Жени Косых остановился. Потом вернулся в Новосиб - и нате вам, здрасьте, - сказал Борис и печально вздохнул. - Я не знаю, что случилось.
  Да, история Булата Гемуева, нашего университетского товарища, была печальна. Я посмотрел туда, куда показал Борис и вспомнил фотографию, которую Булат прислал мне на почту из Тувы. Снимок был широкоформатный, и фигура Булата была встроена в тот пейзаж, который я видел воочию. Только на левом краю фотографии стояла бело-синяя буддистская ступа. В деревне Бай-Тал Булат работал учителем русского языка и истории. Для справки, Бай-Тайга относится к числу районов Тувы, где русского населения нет вообще. Это стопроцентная глушь. Местные люди помнят русский язык только благодаря телевизору. Я уверен, что Булату, как носителю русского языка, там создали идеальные условия для жизни и работы. К тому же, он был неприхотлив, по-военному собран и дисциплинирован (он добровольцем служил в Чечне).
   Но в какой-то момент ему стало, наверное, невыносимо скучно и одиноко. Он писал: 'Прикинь, сегодня был случай. Сижу я на крыльце школы. Духота, скукота. Тут выезжает на площадь передо мной чувак на коне, совершенно синий, невменяемый, страшный. В руке держит топор. Посмотрел на меня пару минут, пришпорил коня и ускакал'.
  Я не знаю, какие мотивы подвигли его сначала искать трудоустройство в глухом районе Тувы, а потом - внезапно оставить эту, во многих отношениях, не простую работу. Точно так же, мне не понятно, зачем Булат служил по контракту в Чечне. Он был для меня человек непонятный, и потому интересный. В юности он производил впечатление человека, который в любой момент может сделать всё, что угодно - и хорошее, и плохое. После университета я не видел его много лет, а когда встретил снова, Булат выглядел спокойным и рассудительным. У него было двое детей, но он был разведен и жил в своей квартире. Он не рассказывал мне о том, как складывались его отношения в семье и с отцом, И.Н. Гемуевым, научным руководителем Бориса.
  Не знаю, может быть, он хотел что-то доказать своему отцу, что-то донести до него. Булат был скрытен. В основном, наши разговоры крутились вокруг политики, истории и литературы. Он был очень начитан и прекрасный рассказчик. Историй из жизни он знал множество, где только его не носило, в какие только невероятные переделки он не попадал! Он предложил мне записывать его истории, но я в тот момент был увлечен изложением своих собственных фантазий. Кто ж знал, что всё так обернется. Булат не позвонил мне, когда вернулся из Тувы. Через несколько дней его нашли бездыханным в лесу на берегу Обского моря, недалеко от того места, где могучую реку рассекла плотина. Признаков насильственной смерти или отравления не было. Его лицо было безмятежным.
  Не раз я пытался реконструировать в уме его последние дни. Вот он принимает решение уехать, вернуться в Русский мир. Вот его охватывает сожаление, что уехал. Вот он снова попадает в привычное окружение, из которого мир Тувы кажется причудливым сном. Снова серое новосибирское небо, вертикальные бетонные деревни и бессмысленная, лишенная глубины работа конторского служащего. Здесь надо быть Киплингом, чтобы восстановить и передать в словах это состояние, когда человек - не от мира сего в своем мире и дважды не от мира сего - в чужом. Мне это тоже знакомо: когда не знаешь, куда себя деть, где твое место, в чем твоя миссия. Бремя...
  Проехали большую черную деревню. Оказалось, что это город Чадан, про это место Борис мне много рассказывал. Я представлял городок, однако ни одного высокого строения не заметил. Однажды мне даже снилось, что я нахожусь в Чадане, страшном Чадане, который сами местные иронично и не без гордости именуют Чикаго. Реальный Чадан распластался, рассыпался по земле. Таких безотрадных, запущенных деревень я видел множество и в России.
  - Вот по этой дороге несколько километров - и будет Верхний Храм, Усту Хурээ. Ну, ты в курсе, там фестиваль проводится ежегодный, - сказал Борис.
  - Да, меня звали этим летом знакомые, - кивнул я.
  - Там раньше был дацан, крупный образовательный центр, - продолжал Борис. - Целый храмовый комплекс. Его всем миром строили, люди разных сословий передавали камни из рук в руки. В 30-е годы всё разрушили. Тут был свой Чевенгур. Остались развалины Главного храма. Сейчас построили рядом точную копию.
  - А туристов много приезжает в Туву? - спросил я.
  - Я специально интересовался этим вопросом, - с готовностью ответил Борис. - Тут, видишь ли, удобств нет. А ехать сюда дорого. Суровые виды. За те же деньги, или даже дешевле можно съездить в Новую Зеландию. А в Индонезию - в 3 раза дешевле, чем в Туву. Ну, а сброд всякий, хиппи, рюкзачники - сезонное явление. Да и мало их, потому что боятся. И правильно, кстати. Вот и выходит, что имеет смысл только этнографический туризм - с погружением, но это очень дорого и на любителя.
  Дорога снова пошла в гору, и в какой-то момент склоны гор по обеим сторонам шоссе раздвинулись, разошлись, как занавес иллюзиона. Машина взлетела на бугор, и передо мной развернулась необыкновенной красоты панорама. Я увидел котловину, в которой, как в чаше, собрался и загустел свет заходящего солнца.
  - Барум-Хемчикский район, - спокойно объявил Долан. - Моя родина.
  Остаток дня был отмечен впечатляющим световым шоу над Ак-Довураком. Красноватые лучи солнца, путаясь в печном дыме, озаряли синие фигуры гор и лежащие слоями на краю неба черные тучи. В игре света и тени проскальзывало что-то зловещее. Оля издала возглас восхищения. Потом выругалась.
  - Блин, это Мордор какой-то! - засмеялся Борис. - Я бы здесь Толкиена снимал.
  Город, в основном, состоял из частных домов. Долан показал на типовой двухэтажный дом, в котором жил в детстве. Когда переехали речку Хемчик, я почувствовал в воздухе движение тончайшей пыли. Сразу стали сохнуть губы. Асбест. Выше по склону виднелся мрачный силуэт горнодобывающего предприятия. Это и была цель нашего путешествия.
  7. Тувинское время
  Из разговора попутчиков мне стало известно, что Оля около года прожила в Ак-Даураке. Здесь она исполняла обязанности директора по персоналу на асбестовом комбинате. Район города, примыкавший к вросшему в склон горы предприятию, был застроен рядами пятиэтажек. Вид у них был нежилой, нелюдимый, отталкивающий. Советская символика, вытравленная на торцах домов, еще более подчеркивала запустение. Нашли управление завода. Борис вышел и с силой постучался в массивную железную дверь. Минуты три из здания не доносилось ни звука. Борис еще раз пнул в дверь и вернулся к машине.
  - Блин, а сколько времени? - спросил он. - Седьмой час? Так нет поди уже никого.
  - Точно, приехали по тувинскому времени, - засмеялся Долан. - Знаешь, Андрей, что такое тувинское время? Вот у вас на сколько принято в гости опаздывать?
  - Смотря к кому, - ответил я. - Если к близким друзьям, то нормально опоздать на час или два.
  - Вот. А у нас - на три-четыре.
  - У американцев вообще не принято опаздывать, - удивила нас Оля.
  Борис сдвинул на затылок шапочку и закричал с нахрапом кому-то:
  - Эй, почему не открываешь, когда стучат, йоована? Начальство есть? Директор? Зачем-зачем? Надо. Знаешь такое русское слово?
   Сверху что-то ответили. Борис сел в машину.
  - Поехали наверх, - сказал он. - А кто сейчас директор?
  - Я не знаю, - ответила Оля. - Киргиз какой-то.
  Дорогу на территорию завода преграждал шлагбаум. Долан посигналил. Из будки вышли два охранника. Один из них перебирал крупные черные чётки. На лице второго (он был русский) застыло сонное недоумение. Они явно не ожидали гостей на большой белой машине. Борис опустил стекло и сказал:
  - С директором надо поговорить. Люди из России приехали. Откуда? Из Новосибирска.
  Держался Борис очень уверенно, даже нагло. Охранники переглянулись. Один пошел поднимать шлагбаум. Второй стал бормотать в рацию.
  - Пехота, блин, - засмеялся Борис. - А что, комбинат работает?
  - Да, работает кое-как, - ответил охранник.
  Зловещий издалека, вблизи асбестовый комбинат напоминал заброшенный объект из игры 'Сталкер'. Громадное строение с акведуками, башнями, корпусами, пирамидами. Зияющие провалы. Крошащийся бетон. Битое стекло. Постапокалипсис в натуральном ландшафте.
  - Да ни фига они не работают, - зевнула Оля. - У них долгов выше крыши.
  Перед офисным зданием, задом к нему, сидел удрученный медный Ленин и, поставив локоть на колено, вытянув шею, тупил в склон горы. Мы вышли из машины и вошли внутрь здания, очень ветхого по виду. Ремонта в нем не было со старых добрых времен. Нас уже ждали несколько мужичков восточного вида. В темноте коридора они казались фигурами, высеченными из чёрной кости. Один из них, лет пятидесяти, в сером свитере, с мятым лицом, осторожно сказал:
  - Я директор.
  Он провел нас в большую бесцветную комнату. На стене клочьями висела наглядная агитация на киргизском и турецком языках. Ряды стульев, сцепленные между собой. На подоконнике в горшках стояли чахлые растения. Они казались пластмассовыми. Я подошел и убедился в том, что они настоящие. За окном высилась грандиозная бетонная стена. Безрадостный памятник советской промышленности.
  Каждый кубический сантиметр этой комнаты нагонял тоску. Директор представился, сказал, что он из Киргизии, работает здесь с тех пор, как сменились владельцы. Бывшие владельцы, сказал он, оставили ему тяжелое наследство. Но даст Аллах, всё наладится. Комбинат скоро выйдет на прежнюю мощность. При этих словах Борис и Оля синхронно рассмеялись. Ни дать ни взять - джокер и дама червей.
  Долан сел на стул, сцепил руки и вытянул ноги. Я тоже стал вести себя так, точно я посторонний. Закурил, сел на подоконник. Не берусь воспроизвести, что говорил Борис, витиевато и словно нехотя, но его вопрос был как-то логически обоснован.
  - Как вы относитесь к ваххабитам? - спросил он.
  Директор, мне кажется, еще немного напрягся. Пепельницы я не нашел, так что пришлось стряхивать пепел куда попало. Докурив, я скомкал бычок и засунул его под пластиковый уголок. Борис заговорил что-то про тяжелые условия труда на комбинате. И тут вступила Оля.
  - Я же работала тут у вас, - сказала она тоном, не обещающим ничего хорошего. - Мне зарплату не дали за два месяца.
  - Я не при чем, - с готовностью сказал директор. - Все претензии - к прежним владельцам.
  Олю его объяснение не устроило. Скорее, разозлило. Я с удивлением наблюдал, как эта мирная с виду женщина превращается в разъяренную львицу. Щеки ее раскраснелись, она стала притоптывать и угрожающе поводить плечами. Не женщина, а занимательная конфликтология.
  Борис Мышлявцев, напротив, напустил на себя добродушно-развязный вид. Директор, однако, был человек опытный. Олина истерика его не смутила. И общение с Олей скоро зашло в тупик. Я закурил еще одну сигарету. Оля, наконец, замолчала. Мы встали и вышли из здания. Директор нас провожал. Я сказал ему, что здесь очень уныло, как в морге. Он стал что-то говорить про объёмы выработки. Когда мы сели в машину, Борис приоткрыл дверь и сказал директору резким, поучительным тоном:
  - Тут не в деньгах дело, дорогой. Знаешь, в чем сила? В правде сила.
  Снова перед глазами мелькнул удрученно-задумчивый Ленин - и остался в полном одиночестве в своем несбывшемся коммунизме. А зомби не появились, мы благополучно покинули территорию комбината. Совсем стемнело. За речкой Хемчик Долан свернул в частный сектор. По салону разгуливали потоки холодного воздуха. Я застегнул куртку и надел шерстяную вязаную шапочку. Борис ругал директора, еще каких-то незнакомых людей, сочувствовал сотрудникам комбината, которые фактически стали заложниками у киргизов, которые то и дело совершали намаз, то есть были страшно далеки от народа и производства. Неожиданно он снял с шеи галстук и выкинул его в окно. Ничего понять было нельзя. Оля вторила ему монотонным, как у резиновой утки, голосом. Я спросил: а в чем состояла цель этой поездки?
  - А ни в чем, тебе не понять - ответил Борис. - Это шаманизм.
  - Цель поездки, - добавил Долан, - заключается в том, чтобы показать тебе настоящую Туву. А я вот к родственникам своим сейчас зайду. Когда здесь бываю, всегда к ним захожу. Если не зайду, узнают, что был - обидятся.
  Свернули на широкую деревенскую улицу. Сплошной линией тянулся забор, за которым, в глубине, по-разному стояли внешне одинаковые белые домики. Когда остановились, вокруг с лаем закружилась большая собака. Долан посигналил.
  - Не люблю собак, - сказал он. - Что-то запутался я, кем мы с Иваном друг другу приходимся. Знаю только, что родня.
  Минут через пять из ворот вышел крепкий пожилой мужчина в утепленной военной куртке. Он отогнал собаку. За ним вышла русская женщина, в полушубке, накинутом на плечи. У мужчины был цепкий, недоверчивый взгляд. Лицо его жены, напротив, сияло радушием, большие синие глаза светились любопытством. Она пригласила нас в дом.
  Мы набились в маленькую кухоньку, окружив полыхающую жаром печь. Мария стала быстро собирать на стол. Выяснилось, что она по образованию филолог, заведует местной библиотекой. В зале горел телевизор. На столе появился чай, хлеб, колбаса, банка сгущенки, сладости. Очень кстати. По пути мы заехали в придорожную столовую, но с тех пор прошло уже часов шесть. Иван остался сидеть в кресле перед телевизором. Я решил, что он, скорее всего, бывший военный или милиционер на пенсии.
  Дом был тесноват, но очень уютен. В деревенских домах время течет по-особому и зависит от настроения домового. Зашел молодой тувинец, по виду мент, и поздоровался с Доланом. Под чаёк мы мило беседовали. Видно было, что новые люди появляются здесь не очень часто. Мария рассказала про асбестовый комбинат. После того, как у этого градообразующего предприятия несколько раз сменились владельцы, добычу ценного минерала стали вести по технологии средневековья. Буквально - голыми руками. Я спросил насчет общей ситуации в городе.
  - Да, работы в городе мало, но у всех есть подворье, хозяйство. Так и живем. Был период, когда многие русские уехали за Саяны. Сейчас некоторые возвращаются. Нигде сейчас не просто.
  Полчаса, которые мы провели в гостеприимном доме, пронеслись быстро. На улице резко похолодало. Город Ак-Довурак плотно накрыла ночь.
  ***
  В этот вечер мне посчастливилось побывать сразу в двух деревенских домах. Когда потянулся Чадан, по совету Бориса, Долан наугад свернул в один из темных переулков. Пометавшись по лабиринту кварталов, машина описала круг и снова выскочила на шоссе. Борису пришлось сосредоточиться, чтобы вспомнить, где находится дом его тестя и тёщи. Он пристально смотрел вперед, где конус света выстригал из кромешной темноты заборы и бока строений.
  - Припозднились немного, - сказал он. - Я обещал часов в семь. А сейчас уже половина одиннадцатого. Это мама и папа моей супруги. Очень обидятся, если не заеду.
  Днем по телефону Борис обещал жене не покупать ее отцу бутылку виски, как в прошлый раз. Наверное, тесть был в курсе, потому что не торопился выйти из дома. Я даже подумал, что Борис снова ошибся, и это другой дом. Я вышел из машины и закурил. Холод пощипывал кончики пальцев. Было очень темно, только горела лампочка над крыльцом за забором. Окна почти не светились - наверно, ставни. В данный момент я был в Чадане, как в том сне. Только во сне я был один, а в реальности я был с друзьями. Я снял шапку - холод сразу потек ручьями за шиворот. Нет, я не сплю.
  У меня, к сожалению, нет родственников, которые живут в деревне. Частный дом, в котором я жил в детстве, был только внешне похож на деревенский. В деревне дом неотделим от участка земли, дворовых построек, скотины, хозяйства и всей прилегающей местности. При коммунистах араты, вольные скотоводы, впервые в своей длинной истории узнали, что такое жесткая государственная власть, которая заставляет жить в поселках. Скопом.
  Коллективизация в Туве была процессом, в прямом смысле слова ломающим вековые устои. Мало того, что арат, вне зависимости от своего состояния, был человек свободный и индивидуалист. Когда у кочевника появляется прописка - это уже не смешно. Сейчас я стоял среди домов, построенных колхозом. В этих домах жили не араты, а бывшие советские люди.
  Когда хозяин, наконец, открыл, я увидел, что двор переложен деревянными мостками, ведущими от забора к дому и дальше к дворовым службам. Две лохматые собаки в разделенных приличным расстоянием будках, рвались с цепей. Хозяин, старик с лукавым лицом, пожал нам с Доланом руки, кивнул Оле и обнялся с Борисом. По его лицу было видно, что он рад видеть зятя. В доме было жарко натоплено. Снова все обступили печь.
  - Раньше у тувинцев была своя разновидность печки, - сообщил Борис. - Потом, с переходом на оседлый образ жизни, её вытеснила из обихода русская печь.
  Хозяйка налила нам в тарелки борща. На столе появился хлеб, какое-то мясное блюдо и неизвестные мне молочные продукты, похожие на масло, творог и сыр. Борис объяснил, что у тувинцев свои традиционные молочные блюда. В магазинах их нет, всё готовится в домашних условиях, чаще всего в деревне. Я спросил, есть ли корова? Есть, успокоила меня пожилая женщина, тёща Бориса, у нас семь коров.
  Она стала его расспрашивать о внучке. Спросила, говорит ли она в садике по-русски? За борщом последовал тувинский чай, который принято пить с солью. Мне он понравился и без соли. После чашки такого чая, чувство голода притупляется, как от бутылки крепкого пива. Долан рассказал, что в день рождения ему подарили новорожденного телёнка, который рос вместе с ним, пока не превратился в огромного злого быка.
  - А потом я его съел, - рявкнул Долан.
   Хозяйка заговорила с ним по-тувински. Я догадался, что они выясняют какие-то родственные связи. Борис передал мне, что дед Долана работал в Чадане начальником райотдела милиции, и теща хорошо его помнит. Поблагодарив хозяйку за угощение, мы прошли в зал, где горел телевизор. Передача шла на русском языке. На стенах висели фотопортреты из разных эпох. На одном из них я узнал супругу Бориса. Два пацана со смущением выглядывали из соседней комнаты. Тот, что помладше, целился в меня из игрушечного пистолета.
  - Вот, смотри, Андрей, - воскликнул Борис. - Будущие воины.
  Долан подобрал с пола бумажный самолётик и запустил в сторону пацанов.
  До Кызыла оставалось более двухсот километров.
  ***
  Белый 'Патриот' бежал по пустынной дороге. Оля надела наушники и включила плеер. Борис негромко переговаривался с Доланом. Мысли, которые приходили мне в голову, были предметны, наглядны и крепко связаны с реальностью. Я даже не думал, а сразу видел какой-то расклад и мог ухватить его значение. Так, думая о Борисе, я видел, что он затеял какую-то дерзкую игру и на ходу придумывает ее правила. Он выглядел как человек, который наслаждается жизнью и верит в то, что делает. В Туве он действительно чувствовал себя как дома. Здесь он возмужал и нашел в себе точку опоры. В нем проглядывала та особая надежность, которая появляется в мужчине, когда он начинает спокойно воспринимать неотвратимость смерти. В игре Бориса принимали участие не только живые люди, но и какое-то невидимые силы. В самом деле, чья воля свела нас вместе в этой машине, бороздящей темные веси Тувы? Мне представилось, что мы движемся внутри романа.
  Неожиданно Долан Даржа резко затормозил и оглянулся.
  - Видел? - спросил он у Бориса и включил заднюю скорость. В окне промелькнула тень человека.
  - Помощь нужна? Жертвы есть? - спросил Борис. - Трос? А, просто засели.
  Я открыл дверцу и вышел. Мы остановились у поворота на проселочную дорогу. В кювете под насыпью криво сидела легковая машина. Желтые габаритные огоньки мерцали беспомощно.
  - Поворачивали, а тут - машина навстречу. Вот и завалились, - объяснил водитель.
  С ним рядом стоял сильно поддатый мужик. Он сразу же стал с нами здороваться и обниматься. По-русски он говорил очень плохо. Но можно было понять, что он из Якутии, то есть якут. Две женщины стояли внизу, недалеко от машины.
  - Из Якутии, говоришь? - со смехом спросил Боря и обратился к Оле. - Я же говорил, что надо в Якутию ехать? Давай возьмем у него телефон.
  - Приезжайте, конечно, - обрадовался якут. - Будет весело.
  Долан покопался в салоне машины и вытащил моток троса. Растянув трос по земле, он прикрепил его к своему внедорожнику и сел за руль. Всё это он проделал не спеша. Я и Борис спустились к застрявшей машине и стали придерживать ее за дверные ручки, чтобы в момент рывка она не перевернулась. Когда трос натянулся, и машина выправилась, я обошел ее и стал с остервенением толкать. Машина взревела и вырвалась из ловушки. Это была какая-то древняя модель 'Тойоты'. Водитель вылез и стал нас горячо благодарить. По-моему, он тоже был не совсем трезв.
  Пока 'УАЗ' Патриот спасал 'Тойоту', пьяный якут до предела сократил дистанцию с Олей. Мы постояли, послушали, как он на ломаном русском объясняется ей в любви.
  - Повезло, что мы мимо ехали, - сказал Долан. - Еще бы не каждая тачка из такой ямины вытащила.
  - Вот смотри, духу плеснули немного водки, - якут расставил руки в стороны и повернулся вокруг своей оси, - и тут же появилась сильная белая машина с хорошими людьми.
  - С зоркими людьми, - добавил Борис. - Тьма такая - глаза сломаешь.
  Это мелкое дорожное происшествие нас взбодрило. Борис снова взял на себя бремя лектора и стал рассказывать о народах, которые отметились своими костями на равнинах и на взгорьях Тувы. Особенно меня позабавила история об уйгурах. Если верить Борису, эта культура пришла в упадок по причине того, что представители высшей знати, зараженные ближневосточной гностической ересью, подвергали себя ритуальному оскоплению. Еще я с удивлением узнал, что многие монголы из армии Чингисхана были христианами. И что русские князья вышли из повиновения только тогда, когда на территории Золотой Орды стал распространяться ислам. Хан Мамай был мусульманин, и это имело решающее значение.
  - Долан, салют! - вдруг загорелся Борис. - Давай, в честь будущей книги.
  Долан ничего не ответил, но минут через пять остановился. Я вышел и закурил на обочине. Стояла полная темнота, только вспыхивали в отдалении красные огоньки телевышки. Долан повозился в машине и подошел ко мне. В правой руке он держал винчестер. Я думал, он станет стрелять сам. Но он протянул оружие мне. Он вел себя так, точно знал, что мне никогда не приходилось держать в руках настоящую пушку. Словно был уверен, что я прирожденный пацифист.
  Он объяснил мне, как держать ствол, и предупредил, что курок очень чуток. Я взял винчестер, как он говорил, быстро и нелепо выстрелил в воздух и тут же вернул. Отдачи почти не было. Со страшной силой в небо плюнуло огнём. Винтовка рождает власть.
  - Вот про это не надо писать в книге, - то ли в шутку, то ли всерьёз сказал Долан. - Статья 222. Передача оружия в чужие руки.
  - Ты в теме, - сказал я.
  - Так у меня же высшее юридическое образование, - объяснил он. - Я год в Москве в главном ментовском вузе учился.
  - И что - не покатило?
  - Да. Не судьба. Как-то не вписался в московское время. Еще в Омске учился ну и еще... Не буду рассказывать.
  - Любая книга - это всегда вымысел. Даже если в ней высокое содержание правды, - изрек я. - Я бы из лука, кстати, хотел пострелять.
  - Лука у нас с собой нет, - сказал Долан. - Эта пушка, кстати, принадлежала раньше Герою. Потом у Бориса расспроси, кто такой был Дидим-оол для Тувы в 90-е годы.
  Мы вернулись в машину. Оля сказала, что воняет порохом.
  - Андрюха так смешно выстрелил, - со смехом сказал Долан. - Но, в принципе, он молодец. Эр хей.
  В этот самый момент я и принял окончательное решение написать эту книгу.
  ***
  Ближе к Кызылу Долана Даржа стало клонить в сон.
  - Не спи, Вячеславович, - подбадривал его Борис. - Скоро Кызыл.
  Было уже два часа ночи, когда мы въехали в спящий на дне огромной котловины город. Центр был хорошо освещен красноватым светом. Ночью Кызыл показался мне большим, его пустынные улицы мало чем отличались от улиц Новосибирска. Движения почти не было. Изредка в свете фар мелькали синие полосы на боках патрулей. Надо сказать, что кызылчане вечером перемещаются по городу на такси. В Кызыле много таксистов, куча фирм такси. Я заметил, что таксисты не очень хорошо знают город. В основном, это парни из других городов республики, ну, как в Москве.
  Мы заехали к Долану и захватили свои вещи. Потом подъехали к дому Росины. Долан поднялся, взял ключ и адрес от новой съёмной квартиры. Нашли нужный дом на улице, названной именем первого космонавта. В подъезде воняло. Пару минут повозившись с замком, Оля открыла железную входную дверь.
  Квартира была довольно опрятна. Оля сразу захватила дальнюю комнату с широкой двуспальной кроватью. Я бросил сумку в студии, рядом с узким и неудобным диваном. Долан поехал домой, а мы с Борисом еще немного поболтали.
  - Надо тебе с ребятами Долана пообщаться будет, - сказал Борис. - Реальные пацаны. А завтра пойдем ко мне в офис, посмотришь, как я работаю. Ты не представляешь, какие у меня в команде замечательные сотрудницы. Обаятельные, добросовестные, бесстрашные.
  - Умные еще забыл.
  - О, умные - это само собой.
  - А что такое 'народный контроль'? - спросил я.
  - Андрей, народный контроль - это и есть народный контроль, - устало прищурился Борис. - Это регулярная акция, которая проводится в целях предотвращения недобросовестности и разгильдяйства. Например, в розничной торговле всплывает много просроченных или некачественных товаров. Не только из Китая, но и из России. Многие там за Саянами считают, что сюда можно спихнуть всё, что угодно. Что тувинцы всё схавают - такой наивный и безответный народ. Справедливости ради, надо сказать, что и раньше, до революции, русские и китайские купцы действовали здесь, как хищники. Неравноценный обмен, грабительские кредиты с накрутками. Но если русские купцы надували по совести, то китайские - откровенно грабили. Да уж, те, кыдаттар, вообще зверствовали. Ну, а как результат, всех китайцев после объявления независимости просто стерли в пыль. Так вот, ребята просто ходят и проверяют элементарное наличие сертификатов. Их, конечно, посылают, грозятся убить - но капля камень точит. Постепенно культура торговли повышается. Становится меньше отравлений. И больше доверия. Конечно, выгоднее заниматься, скажем, выколачиванием кредитов из простых людей, которые повелись на рекламу. Но это не наше дело. Не хлебом единым. Что хорошего, когда люди живут ради куска хлеба, пайки, как это принято в капиталистическом мире? Правильно, ничего!
  - А ради чего тогда?
  - Из жизненной необходимости, - ответил Борис. - Ради будущего наших детей. Ради спокойной Тувы и единой России! Вот я такой дурак, и Долан Даржа такой же. Есть люди, которым выгодно сеять недовольство. Мол, чем хуже, тем лучше. Отравления, наркомания, разгул преступности, рознь, разрыв поколений, безграмотность - это всё для них хорошо. Это всё можно списать на власть. Как будто нельзя решать эти проблемы здесь, на месте, своими средствами. А когда недовольство перехлестнет через край и ситуация выйдет из нормы - эти нехорошие люди прибирают к рукам вертикали. И им безразлично, что они отрываются от народа, предают его интересы, фактически, принимают живое участие в вялотекущем геноциде. Ну, и как мы таких людей назовем?
  - Самоубийцы?
  - Это слишком мягко для них, - сказал Борис и затушил сигарету. - Город маленький, здесь все знают друг друга. Все знают, кто есть кто.
  - Что, совсем спать не хочешь? - спросил я.
  - Да уж, - Борис тяжело вздохнул. - Чувствую себя так, точно подсоединен к какому-то эгрегору. Знаешь, что это такое? Ты разве Даниила Андреева не читал?
  - Не осилил, - признался я. - Была у меня книга, а потом куда-то пропала.
  - Ну конечно. И 'Розу мира' ты не читал, - упрекнул меня Борис. - Обязательно почитай. Вот, например, винчестер, из которого ты сегодня палил в небо. У этой вещи есть своя история, своя душа. То есть - эгрегор. Ты к нему сегодня ненадолго подключился. В теософии эгрегор - это такая сущность, структура, которая способна влиять на образ мыслей, самочувствие, поступки людей. А они при этом будут ни сном, ни духом. Есть еще одно значение. Эгрегор как общее дело, правое дело. Если взглянуть с этой точки, то вся история человечество - это столкновение разных эгрегоров. Поэтому смысл истории лежит за пределами понимания.
  Часы, висевшие над столом, показывали четыре часа ночи. Борис, наконец, ушел. Оля сидела у себя - я видел призрачный свет от монитора ноутбука.
  Я осмотрел санузел и пришел к выводу, что здесь можно принять душ. Когда я брился, над моим ухом медленно пролетел большой тувинский комар. Сначала это меня позабавило. Я пристроился на неудобном диване и натянул на голову одеяло. Сознание, перегруженное впечатлениями долгого дня, никак не хотело гаснуть. Вдобавок, едва только я начинал забываться, отвратительным писком возвещал о своем бытии проклятый кызылский москит.
  Мне удалось отключиться только часов в восемь. А в десять уже позвонил Борис. Судя по бодрому голосу, он неплохо выспался. Через некоторое время, Борис постучал, и я, спросив кто, открыл ему дверь. В моем восприятии, слегка затуманенном недосыпом, вчерашний день продолжался, и Борис никуда не уходил.
  8. Волки и овцы
  Мы выпили чаю и вышли на улицу. Олю мы будить не стали. Борис сказал, что она выполнила свою миссию, и больше здесь не нужна. В его голосе сквозили нотки раздражения. Я рассказал Борису про понятие 'мелкий тиран' у Кастанеды. Борис возразил, что к Оле относится только первая половина этого понятия.
  С утра солнце светило словно нехотя, осторожно. Улицы города были светлы. Я заметил, что жители, в основном, носят одежду темных цветов. Ярко красная спортивная куртка, запущенная прическа, выражение глаз, лица выдавали во мне приезжего с головой. Это было даже не удивление, а мимолетная, почти не различимая оторопь, которая заставляла чуть дергаться скользящие по мне взгляды. Я пожаловался на комаров. Борис сразу же авторитетно заявил, что комаров в Туве нет. Точно такой эпизод был в фильме 'Бартон Финк' братьев Коэнов. Я предположил, что это какие-то локальные комары-мутанты, и, скорее всего, они нарождаются в подвале дома.
   Мы вышли на широкую улицу и повернули налево. Кызыл - молодой город, он даже младше Новосибирска. Если столица Сибири возникла благодаря транссибирской магистрали, то столица Тувы, в свою очередь, появилась и строилась вопреки транспортной удаленности. Строить здесь очень дорого. Улица, по которой мы шли, соединяет две площади, посреди которых высятся впечатляющие сооружения - Национальный музей и Муздрамтеатр. Это выставка республики. Их построили сравнительно недавно, при нашей жизни. Парадный вид имели также несколько красивых зданий начала века. По оживленной улице мы миновали рынок. У ворот в толпе пел караоке мальчишка лет десяти. В центре соседствовали здания разных советских эпох, деревянные, каменные, всё было намешано. Машины не спеша катились вдоль людных тротуаров. 'Движуха' на улицах Кызыла расслабленная даже в будний день. Серая тень от проблем не лежала на лицах. Пятиэтажное офисное строение, куда мы вошли, имело строгий серый фасад и бесстыдно облезлый задник. На табличке было написано 'Дом Печати'.
  В вестибюле мы повернули направо и поднялись на третий этаж. Здесь размещалась редакция газеты 'Тувинская правда'. Борис сказал, что у него штатная должность, он возглавляет отдел социальной политики. Вдоль коридора тянулись двери с табличками. Мы вошли в один из кабинетов, и Борис познакомил меня с пожилым человеком, известным в республике поэтом и переводчиком. В тувиноязычной газете 'Шын' он переводил официальные тексты. Мне показалось, что старик не очень доволен нашим вторжением. Хоть Борис вел себя очень уважительно, вокруг него крутился невидимый энергетический вихрь, способный сбить с толку кого угодно. Наверняка, среди тех, с кем он имел дело, попадались чувствительные натуры, которые считали Бориса человеком бесцеремонным и наглым. Это даже если забыть о его дружбе с крутыми ребятами Долана Даржа. Что ж, логично. Студентом Борис вел себя как гопник. Теперь же, став личностью зрелой и деятельной, он стал вести себя как бандит. Но такой - обаятельный, новой формации, интеллектуал. Или даже гуманитарий.
  После короткого визита вежливости, мы зашли в соседнюю дверь без таблички. Вместо таблички на двери было просто написано карандашом 'Б.М.'
  В кабинете стояли два стола с компьютерами. Спиной к спине за работой сидели невысокая симпатичная тувинская девушка и рослый русский парень.
  - Это Аяна Судер-оол, - представил Борис девушку. - Неутомимое сердце нашей команды.
  Аяна окинула меня быстрым взглядом, кивнула и снова уставилась в монитор. Она была похожа на невозмутимое древнетюркское изваяние, кожээ.
  - А это Мишутка, - объявил Борис.
  Парень машинально улыбнулся. Он был полностью погружен в свой текст.
  - Мишутка - настоящий матёрый журналист. Не нам чета. Я думаю, что он должен быть руководителем местного отделения Союза журналистов России. Вместо этого пидора Хеймер-оола Ооржака. Позор Барума.
  Дверь в кабинет осталась распахнута настежь. Борис закурил, и я последовал его примеру. Мишутка, не обращая на нас внимания, высоко задрав локти, в каком-то тихом остервенении набивал текст.
  - Я тебя сейчас с редактором познакомлю, - сказал Борис. - Он отличный мужик. Профессионал советской закалки. Раньше руководил местным ГТРК.
  Борис куда-то унесся и минут через пять позвал меня за собой. Он привел меня в просторное помещение с Т-образным столом. Я уже догадался, что газета является печатным органом местной власти. Попав на 'кухню' любого современного медийного проекта, человек посторонний, вроде меня, сразу различит тяжелый, пряный дух наживы и цинизма, суеты и двоемыслия. Здесь этого не было. Главный редактор посмотрел на меня без любопытства и удивления. Это был оценивающий взгляд классификатора, у которого давно составилась своя безошибочная сетка человеческих типов. Было заметно, что Роман Всеволодович Тас-оол перевидал на своем журналистском веку не мало. Борис свел нас и убежал.
  - Я извиняюсь, что отнимаю у вас время, - робко начал я.
  - Ничего-ничего, - сказал главред.
  - Книга, которую я собираюсь написать, она о Туве, - я выложил перед собой блокнот, который купил по дороге. - Я о ней совершенно ничего не знаю. Но мне здесь очень нравится. Много впечатлений. Я, естественно, смотрю на всё это глазами чужака. Для меня Тува - непривычная и загадочная реальность. Вот поэтому эта книга возможна. Писать о чем-то привычном, насквозь измочаленном - не моё.
  - А книга будет с сюжетом? - спросил главред.
  - Я бы не хотел, чтобы был сюжет. Тем более, острый сюжет. Ведь это всегда означает насилие над персонажами. Нет, обычная жизнь, без происшествий. Но в другой реальности. Такое кэжуал фентази.
  - Ну, что ж, попробуйте, - пожелал он. - Были уже где? В Баруме? Я вот, как раз, родом оттуда.
  Роман Всеволодович Тас-оол прекрасно разбирался в проблемах простых граждан Тувы. Большинство тувинцев, сказал он, живет сейчас личным подворьем. Очень сложно сегодня получить кредиты на развитие своего бизнеса или фермерского хозяйства. Строительство железной дороги - дело уже решенное. Конечно, это сразу даст толчок экономике Тувы. Облегчит вывоз полезных ископаемых, ввоз строительных материалов. Будет создано несколько десятков тысяч рабочих мест, что для Тувы существенно.
  Но большинство тувинцев прохладно относятся к большим стройкам и нововведениям. К сожалению, есть горький исторический опыт. В начале прошлого века, когда тувинцы вошли под протекторат Российской империи, они оговорили себе три условия. Чтобы никто не лез в их религиозную жизнь. Чтобы им оставили традиционную одежду. Чтобы у местных чиновников на головных уборах были разноцветные шарики, означающие должность. Белый царь пообещал, но его вскоре свергли. И все три вольности тувинцев, которые обещали русские, были растоптаны. Потом тувинцев заставили верить в то, что коммунизм - это хорошо. И снова обман. Теперь вот строят железную дорогу и обещают, что она принесет если не процветание, то экономическую стабильность.
  - Это правда, тувинцы очень свободолюбивы. Мы не любим, когда вмешиваются в наши внутренние дела, принимают решение у нас за спиной, - резюмировал главный редактор. - Но нельзя сидеть сиднем, сложив руки. Надо что-то делать и делать немедленно, потому что накопилось много проблем. Наш президент - человек деятельный и конструктивный. Но он в сложном положении. Есть люди, которые считают, что если он не избран, а назначен, значит, он действует, прежде всего, в интересах тех, кто его назначил. Но это примитивная точка зрения. Достаточно легко убедиться в обратном. При Шолбане Валерьевиче с интересами народа Тувы стали больше считаться. И правительство, и крупные собственники. До него на Туву смотрели как на глухую убыточную провинцию. Он смог, как мне кажется, сломать этот шаблон.
  Я попросил немного рассказать о президенте. В этот момент в кабинет вошла стройная женщина и что-то спросила у главреда по поводу вёрстки. Лицо у нее было строгое, даже надменное. Мне захотелось встать и уйти, но вместо этого я подвинул к себе пепельницу и закурил. Когда она вышла, главный редактор устало улыбнулся и сказал:
  - Ну, а что я могу сказать. Шолбан Валерьевич - очень сдержан и немногословен. Он себе на уме. Просчитать его сложно, что для политика, безусловно, большой плюс. По образованию он философ. Представляете, те, кто ищет, к чему бы придраться, даже это используют в своих интересах. Мол, Шолбан Валерьевич всё философствует. Нет, он, в первую очередь, человек дела и большой практической смётки. Не только ведь Диоген философствовал, но и Марк Аврелий. В свое время, Шолбану Валерьевичу пришлось выдержать сильное давление со стороны бывшего председателя Правительства Ооржака. Тот хотел реформировать Хурал, наш парламент, и провести изменения в Конституцию республики. Политическая борьба была довольно напряженная. Так что, Шолбана Валерьевича никак уж нельзя назвать чьим-то ставленником, посторонним. Как политик, он состоялся и закалился здесь, в наших реалиях. Вместе с тем, он одно время работал в комитете по международным делам Совета Федерации. То есть, проводил интересы России за рубежом. Имея такой опыт, он способен мыслить стратегически, в масштабах целого. Это тоже немаловажно. Единственный его недостаток, как руководителя, заключается в том, что он перфекционист. Всегда ставит предельные цели. И строго за них спрашивает. Но если вы читали 'Государство' Платона, то должны знать, что философы - очень строгий народ.
  - Как же, помню, - сказал я. - Платон считал сочинителей бездельниками и лоботрясами. Не буду больше отнимать у вас рабочее время. Большое спасибо.
  - И вам удачи, - Роман Всеволодович приподнялся и сдержанно улыбнулся.
  ***
  Между тем, в кабинете, обозначенном 'Б.М.', шла сосредоточенная работа.
  За время моего отсутствия здесь появилось новая приятная фигура. Росина, тоненькая, очаровательная, задорная. Так же, как и Аяна, она выглядела очень юной. Я был немного удивлен, когда узнал, что Аяна пишет кандидатский диссер (при чем его тема тесно связана с теми задачами, которые она выполняет под руководством Бориса). А у Росины подрастает сынишка (над столом висела табличка, где было написано 'Я - сердечко - Тимур').
  Это с Росиной я разговаривал по телефону.
  Борис инструктировал Росину перед какой-то деловой встречей. Строгая Аяна набирала какой-то текст. Я заглянул.
  - Анкетирование? - спросил я. - Форма для опроса?
  - Да, надо придумать анкету, - немного смутилась она. - Исследование.
  - Мониторинг? - зевнул я. - Что ж, дело хорошее.
  Заняться мне здесь, в общем-то, было нечем. Поэтому когда Борис предложил пойти пообедать, я с радостью согласился.
  - Ну, как тебе Тас-оол? - спросил он, когда мы вышли на улицу.
  - Хороший мужик, обстоятельный, - сказал я. - Только видно, что ему скучно. Но так всегда в бюджетных организациях. Аяна и Росина, это ты про них говорил?
  - Да. Я долго их подбирал. Работы много, и она специфическая. Требует смелости и самообладания. Пока девчонки хорошо справляются.
  - Они такие... - я долго не мог подобрать нужного слова, - хрупкие, субтильные...
  - Так только кажется. Внутри у Росины - изящный профиль титановый. А у Аяны внутри - каменная сущность Азии, монолит. Таких девчонок никто не сломает. Они, так же как я, живут по кодексу Бусидо.
  Я не придал значение этим его словам.
  - А опросы эти - о чем? Что-нибудь плановое?
  - Это часть нашей работы, - терпеливо стал объяснять Борис. - Председатель нашего правительства заинтересован в том, чтобы получать достоверную информацию о текущем положении вещей. У меня есть определенная методология. Она позволяет обеспечивать обратную связь. Ну, чтобы он знал, что у него за спиной происходит. Это, конечно, только один из способов, но он реально работает. Вот есть Бичелдей... Ну, я уже про него говорил. Лишний раз повторяться не буду.
  - Доктор Калигари?
  - Что-что? - переспросил Борис. - Так вот. Он типа социолог. Люди его туфту гонят. Их не интересует эффективность обратной связи. У них другая задача - воздействовать на президента при помощи своей отсебятины. Это просто игроки, им нет дела до благополучия Тувы. Ну, надо учитывать, кто такой Бичелдей. Ясно, что от него информация искаженная идет.
  - Вы что, с ним конкуренты, что ли?
  - Что?! - Борис дёрнулся, как ужаленный. - Андрей, следи за своими словами. Какие мы конкуренты? Он - в плоскости Y, а я - в плоскости X. Помнишь, у Цоя? - он усмехнулся. - 'Следи за собой, будь осторожен...'
  - Боря, - вдруг осенило меня, - так это ж политика!
  - Нет, Андрей, - с грустной улыбкой ответил Борис. - Ну, а что такое, по-твоему, политика? Политика - там, где деньги. А в Туве денег кот наплакал. Это всё не политика. Это шаманизм скорее.
  - Слушай, а тебе не надоело общаться с людьми? Это же так тяжело - бороться, дружить, носиться, бегать куда-то, звонить, постоянно быть на виду.
  - Воевать с пидорасами, - добавил Борис. От уголков его глаз пролегли едва наметившиеся морщины, губы сложились в добродушную усмешку. - Да ты просто телёнок, Андрей. Вот и всё.
  Я с неприязнью посмотрел на него. Он смутился.
  - Извини. Я хотел сказать, что ты интроверт, - поправился он. - А я больше экстраверт. Все люди делятся на две категории. Одни живут наружу, другие - в себя. Хотя, если честно, я человек иньский и мне хотелось бы покоя - просто жить в юрте с любимой семьей, и все...
  Мы вошли в кафе с названием 'Парадиз'. Зелёные стены, бар с русской девушкой, большой экран с эмтиви. В кафе было пусто. Борис занял угловой столик, сразу налево от двери.
  - Вот здесь хорошее место. Люди входят, тебя не видят, а ты их видишь. Принеси нам, пожалуйста, два тибетских супа, два чая тибетских и двести грамм водки, - сказал он подошедшей девчонке. - Ты себе еще чего-нибудь закажи, если хочешь, братан.
  Я был немного удивлен и наобум заказал какой-то салат.
  - Борис, нафига ты заказал водку? Ты же пообещал Росине с Аяной, что не будешь пить месяц. Я сам это слышал. Может, не надо?
  - Ничего не поделаешь, - развел руками Борис. - Эгрегор, к которому я подключен, сейчас требует. На войне глупо думать о таких вещах, как здоровье. Ты, впрочем, можешь не пить. Но я предлагаю помянуть Булатика. Где-то как раз три года прошло.
  Официантка принесла блюда и графин. По выражению ее хитрого личика я догадался, что у Бориса в этом заведении сложилась репутация. Причем, репутация противоречивая.
  - Я как раз историю про его батю вспомнил, - Борис разлил по пятьдесят грамм. - Они же вот - оставили сей мир, получается, чуть ли не одновременно, один за другим. Короче, в 90-е, когда только начиналась кавказская эта проклятая буча, приезжал в Энск главный чувак по этнографии из Москвы. Ну, директор чего-то там. А раньше был министром по делам национальностей. В общем, ельциновский прихвостень. Карманный гуманитарий. Это как, помнишь, у Екатерины Великой был в свое время карманный поэт, Петров, кажется. А тут, значит, история даже не сохранила имени этого чувака. И вот - было совещание, он толкает длинную речь, в которой деликатно, с разными хитрыми риторическими оборотами, намекает на то, что, мол, не надо бы учёным писать в своих работах правду о происходящем в стране и прочее в том же духе. Мол, политический момент. А надо писать, что на Кавказе смирные все, как барашки, и так далее. И тут встает Измаил Нухович, весь белый от гнева, и тихо ему, этому москвичу говорит, - Борис неожиданно встал с рюмкой водки в руке и проговорил громко, на всё кафе:
  - Я тебе, гандон, как советский офицер, заявляю. Пошел вон из советской науки! Ты у меня сейчас все ступени на лестнице рылом пересчитаешь!
  Борис сел и развел руками - вот так, мол.
  - Ну, мы тебя помним, Булатик.
  - Да. Покойся с миром, Булат Измаилович.
   - Ешь, это тибетский суп. Я сам его рецепт придумал.
  - Сам придумал рецепт?
  - Да, только они перестали его придерживаться. Перестали стараться. Девушка, девушка, - крикнул Борис. - Я же уже говорил. Мяса должно быть в два раза больше. Суп должен быть густым, наваристым. Он должен радовать глаз обилием мяса.
  Официантка подошла и, склонив голову, выслушала его претензии. Выражение глаз у нее было смущенным и одновременно лукавым.
  - Сейчас начальства нет. Но я всё передам, - пообещала она.
  - Задумка была такая, что человек съедает такую тарелку - и полностью сыт. И может сутки по горам колобродить. Типа фирменное блюдо. А сейчас это просто какой-то невыразительный супчик. И музыку я им другу подбирал, не это фигню. Там старый рок разный, но без фанатизма. А вот под эти поющие трусы я жрать не могу.
  Борис разлил остаток водки. Суп мне, кстати, понравился. Что-то похожее на борщ. Аппетита особого не было. Водка, однозначно, шла хорошо.
  - Давай помянем теперь Ай-Чурек, - снова предложил Борис. - А потом забудем о смерти.
  Мы выпили и закурили. Чувство дискомфорта постепенно отступило. Борис развалился на стуле, на его лице изобразилось удовольствие. Неожиданно на экране пошли старые клипы. Диско, панк-рок.
  - О! Так лучше, - прокомментировал Борис. - Здесь, в основном, интеллигенция собирается местная. Люди умственного труда. И всякие политтехнологи, московские удоды. Все знают друг друга.
  В кафе вошел журналист Мишутка и направился к бару. Заметил он нас не сразу. Мы ему кивнули. Мишутка сделал заказ и ушел в другое крыло кафе.
  - Мишутка - порядочный парень. Изучает армянский язык. У него есть мечта - поступить в Ереванский Университет. Не знаю, такой у него пунктик. Надо вам пообщаться, - Борис наклонился ко мне. - Мишутка был немного шокирован, когда у нас маски-шоу были.
  - То есть? - поперхнулся я. - Налёт?
  - Да-а, - со смехом сказал Борис. - Наши недруги вызвали ментов. Ну, те пришли. Глядь, сидят люди, работают. Все трезвые, серьёзные. Половина из них - спецназовцы, ветераны боевых действий в горячих точках.
  - Да уж, - протянул я. - И часто приходится с этим сталкиваться?
  - Да постоянно, - засмеялся Борис и вытянул вперед два кулака. - Вот видишь, я подаю руки для наручников. Они смотрят и видят браслет. Золотой, увесистый и, главное, с тувинским сакральным орнаментом. Оран-Танды. И сразу другое отношение. Ну а так, меня, конечно, уже давно знают. Простые люди хорошо относятся, а чиновники ненавидят.
  Раздались знакомые с детства звуки, и на панели возник клип 'London calling' группы 'The clash'.
  - Отличная песня, - Борис поднял пустой графин. - Девушка, будьте любезны, повторите. Мда, она похожа на марш. Дегенеративный, правда, немного. 'Клэш', они же левые были вроде? Ты прорубаешь, про что они поют?
  - С трудом, - ответил я. - А специально не интересовался. Поют про то, что скоро всему конец. Темза выйдет из берегов. Произойдет авария на атомной станции. Грядет ледяной век. Ну и, выходите, значит, пацаны и девчонки. Лондон зовет.
  - Нам тоже нужен такой гимн, - с энтузиазмом произнес Борис. - Точнее, он уже есть. Мы сейчас ищем харизматического исполнителя. Потом запишем в Новосибирске. Чтобы у всех пацанов на мобилах было. Можно местные радиостанции еще зарядить. Но я думаю, это опошлит. Пусть будет немного не официальный, более жёсткий, для своего круга. Молодёжный гимн Тувы.
  ***
  После 'Парадиза' мы стали бесцельно бродить по залитым упоительным светом, оживленным улицам города. Стояли последние, роскошные дни индейского лета. Борис говорил, не умолкая. Его словно приподнимало над землей. У деревянного двухэтажного дома, который реставрировали рабочие, Борис воскликнул:
  - Андрей! Надо обязательно к шаману зайти.
  - Гм... А это ничего? Вот так - взять и зайти? - засомневался я.
  - Монгуш Борахович Кенин-Лопсан - очень необычный человек, - с нотками глубокого уважения в голосе стал рассказывать Борис. - Он сумел совместить в себе две культуры. Запад и Восток сошлись в нем и подружились. Он доктор наук, учился в Ленинградском университете, изучал фольклор, обычаи. Он народный писатель Тувы. Написал книгу стихов. Сонетов. Велик его вклад в научное изучение тувинской культуры. А помимо этого, он сам - живое воплощение традиции. Настоящий шаман. В советское время, когда деятельность шаманов была под запретом, он не отступился от своего призвания. И сумел обеспечить преемственность. Тайные знания, которые он получил от предков, перешли к потомкам. Видишь, как интересно - человеку пришлось раздвоиться, чтобы сохранить и передать цельное знание. Информация, которую он ввел в оборот науки, очень ценна. Но тайна его древнего ремесла осталась тайной.
  - Да, интересно, - признал я. - Шаман, читающий с кафедры научные лекции. А ведь наука - тоже, в каком-то смысле, камлание. Ритуал - это технология. И наоборот.
  - Городские власти предоставили Монгушу Бораховичу эту избушку, - Борис показал взглядом на одноэтажный домик с крыльцом. - У него здесь приёмная.
  Мы поднялись на деревянное крыльцо. Борис сунулся за дверь и тут же вышел. Лицо его удерживало почтительное выражение.
  - У него посетитель. Гадает сейчас, в основном. Годы, - тихо сказал Борис и вздохнул. - Смотри, что написано? 'Вход: 0 рублей'. Так то. Это тебе не адвокат и не дантист. Ты, когда станем уходить, положи на стол полтинник. Я покажу куда. В знак уважения. Ему будет приятно. Он потом коньячка выпьет.
  Минут через пять из дома вышла женщина с озабоченным лицом. Борис мне кивнул и скользнул за дверь. Я собрался с духом и вошел следом.
  В комнате с выбеленными стенами, между книжным шкафом и загроможденным столом сидел седой старик в очках. Борис подошел к столу, поклонился и с добродушной улыбкой громко заговорил по-тувински.
  - А! Помню тебя. Давно у меня не был, - отрывисто отозвался главный шаман республики. - Почему так редко заходишь?
  Борис что-то стал объяснять все тем же шутливым тоном.
  - Как ваше здоровье? - громко спросил Борис по-русски.
  - Какое здоровье? - отмахнулся шаман. - Видишь, совсем старый стал. Не вижу ничего, - он взял со стола лупу. - Слышу плохо. Ходил вот недавно в парикмахерскую. Говорю, покрасьте мне волосы. Так подняли на смех меня. Прогнали. Девчонки глупые. Теперь вот думаю свою парикмахерскую открыть. Не хочу с седыми волосами ходить.
  - А вы меня слышите? - спросил Борис. - Или надо совсем орать?
  - Тихо говори. Как ребёнку. Я сердцем слышу.
  - Вот, Монгуш Борахович, это Андрей, - нараспев произнес Борис. - Он писатель. Приехал из Новосибирска. Хочет книгу о Туве написать.
  Я кивнул и посмотрел в почти слепые глаза старика. На мгновение мне показалось, что он только притворяется старым. Но нет - к сожалению, тело шамана снашивается, как и тело обычного человека. Мысленно я спросил себя: доживу ли я до такого возраста? И понял, что не доживу.
  - Писатель? - переспросил старик. - Я тоже писатель. У нас в Туве много хороших писателей. Тебе надо познакомиться с ними. Надолго? Обязательно сходи в наш Национальный музей. Когда родился, скажи. Год, месяц, - он покопался в стоящей слева от себя картотеке, дотронулся до какой-то бумажки, потом сказал, повернувшись к Борису. - Этот - напишет. Потому что он - мышь.
  В комнату заглянул очередной посетитель - худой длинный мужчина с встревоженным взглядом. На стене напротив стола было закреплено полотно. На нем был изображен Монгуш Борахович. Полный сил, он стоял на фоне зеленой степи и бездонного неба в богато украшенном национальном костюме, украшенном чёрными перьями орла.
  - Монгуш Борахович, - тихим голосом обратился Борис. - А что вы знаете про Ай-Чурек?
  Они перешли на тувинский. Старый шаман расстроился, покачал головой.
  - Спасибо, что зашел. Не забываешь меня, - растроганным голосом сказал он Борису. Потом пристально посмотрел мне в глаза. - А ты пиши. Ты сибиряк, я вижу. У тебя всё получится. Книгу мне занесешь с автографом. Вот. Напиши на листке имя и свой телефон.
  Я разборчиво вывел на картонном листке свое полное имя и новосибирский номер. Монгуш Борахович посмотрел на листок через лупу и дописал внизу простым карандашом: 'Писатель'.
  ***
  Визит к шаману задел и передвинул во мне какой-то рычажок. Я почувствовал в себе лёгкую пустоту, безразличие. Тревога отпустила, и я, не отвлекаясь, мог воспринимать реальность, которую сам не смог бы вообразить. Борис предложил взять пива и погулять по набережной. Так мы и сделали.
  - Вот, Андрей. Позвонит тебе шаман, спросит, где обещанная книжка, - грустно пошутил мой проводник.
  - А кто такая Ай-Чурек? - спросил я.
  - Я думал, ты знаешь. Она приезжала в Новосибирск. Это очень сильная шаманка. Любимая ученица Монгуш Бораховича. И моя учительница. Я стал заниматься этим, когда с ней познакомился. Она умерла, ушла к духам, - Борис запнулся, - год назад. В общем, какая-то темная история. Я почему-то думаю, что ее убили.
  - Что-то известно? - спросил я.
  - Нет. Просто ни чем не подкрепленная уверенность, - ответил Борис.- Но если я узнаю, кто ее убил, я их убью.
  Мы шли мимо большого стадиона с трибунами. Футбольное поле было зеленого цвета. У ворот резвились подростки. За набережной был крутой спуск к каменному ложу Улуг-Хема.
  - Ночью река - совершенно чёрного цвета, - задумчиво проговорил Борис.
  Всего пять минут от оживленного центра - и оказываешься в полной тишине, перед сногсшибательным видом.
  - А кто сильнее, шаманы-мужчины или шаманы-женщины? - спросил я.
  - Вопрос так не стоит, - покачал головой Борис. - Вообще, движение за равноправие мужчины и женщины - это один из факторов, который разрушает традиционное общество. Это в Европе, может быть, и принципиально, но не здесь. Две энергии, да? Они взаимодействуют, борются, рождают новую жизнь. Они равнозначны. Да ты у Долана спроси, он лучше сможет заяснить про тувинских женщин, наверное...
  В общем, если применять западные мерки к вопросу отношения полов, то ничего не поймешь. У тувинцев, например, никогда не было проституции. И много чего еще не было. Чувства вины, стыда, неприкаянности, отчаяния. Всё это европейское. Можно сказать, что тувинцев не изгоняли из рая. Ты мне, кстати, напомнил одну историю. Когда я был в Эвенкии, то познакомился с местной шаманкой. Она наполовину цыганка. Моложе меня лет на пять. Предложила, давай, мол, состязаться, кто кого. Хочу посмотреть тувинского шамана в деле. Ну, я говорю, что нет, зачем мне это надо. Да и какой я шаман? Если хочешь, займемся любовью. А поединок с тобой мне не нужен. Позанимались любовью, хотя это, в общем, не рекомендуется, потому что все равно возникает связь, ну, вроде того, как ты в социальной сети зафрендился с кем-то, да? Она ушла, а на следующий день - хлоп - чувствую, всё, жизнь из меня уходит, боль адская во всем теле, это на следующий день было. Вот в тот момент я был на грани, можно сказать, почти умер. А потом она с улыбкой спрашивает: ну как себя чувствуешь? Я говорю, ах ты...
  - Так и не принял вызов?
  - Не-ет, - покачал головой Борис. - Нафиг надо. Ай-Чурек тоже природа не обделила силушкой. Один раз она при мне уебала чувака в челюсть, как настоящий мужик, так что он с ног свалился сразу. Пьяная была, чувак что-то сказал ей не то.
  У нее, когда она была пьяная, был такой прикол. Ходила вот так по набережной и била мужиков в морду. Пила она, кстати, можно сказать, вообще не пила. Пару раз в год где-то. Ну, знаешь, служители культа, им же у нас наливают обычно. Пьяные попики, да? А шаманом быть не просто. Он видит многое, чего не надо бы человеку видеть. Постоянно испытывает, преодолевает страх в себе. Профессиональное, так сказать. Меня Ай-Чурек пыталась отучить от этого, - Борис щёлкнул себя по горлу. - Помню, я с Новосиба приехал, жил в юрте вместе с другими учениками. Ну, и бухал понемногу. Она что-то сделала - и я перестал бухать. Совсем никакого желания. Она еще сказал, мол, выпьешь, не обрадуешься. Все равно, вернулся в большой город, выпил. И что-то странное произошло, вот как клеймо жгучее на теле проступило. Причем, не просто красное пятно, а хорошо различимый знак. И сознание потерял от выпивки, всего грамм пятьдесят выпил... Ну, я не слабонервный. Я на следующий день еще выпил. И еще. И всё прошло. Её кодировка была снята.
  По набережной, вдоль островка, заросшего красноватым кустарником, дошли до большого белого Хурээ. Проплывали мамы с детишками. Подростки на каменистом берегу поочередно прикладывались к пластиковой бутылке (ага, и куда только смотрит 'Народный контроль'!)
   Рядом с храмом была сувенирная лавка. Я купил амулет - белый коготь на красной нитке. Продавщица собственноручно надела на шею. Борис, забавы ради, купил музыкальную коробочку. Спрятанный в ней кукольный голосок монотонно твердил 'Ом мани падме хум'. Ушлые китайцы впихнули в это нехитрое устройство весь буддизм. Эту коробочку Борис потом подарил Аяне Судер-оол, 'для проведения зомбирующих переговоров'.
  Я почему-то вспомнил про Веню и про Вову-'Набокова', ребят из команды Долана Даржа. Интересно, чем они в данный момент занимаются?
  Мы вошли внутрь Хурээ. Там были благочестивые существа, стремящиеся к счастью. Пел бритый монах в красной тоге. Вверху я увидел такое же квадратное навершие, как и в заброшенном храме на правом берегу Улуг-Хема. Гипнотический звук гонга пригвоздил меня к месту. Он был как взрыв в голове. В храме была великолепная акустика. Мы пробыли там не более минуты, а потом Борис выдернул меня наружу.
  - Ну что, Андрей? - спросил он. - Ты понял, как это всё серьёзно?
  Я согласился. Атмосфера серьёзности в храме отрезвляла, о чем я и сообщил Борису.
  - Вот поэтому мы зашли, - сказал Борис. - Чтобы отрезветь. Тебе надо отрезветь, мне надо отрезветь.
  Он хотел познакомить меня с одной женщиной, главным редактором другой - как он выразился, 'некогдаоппозиционной газеты', но, к облегчению моему, рабочий день клонился к концу, и нужного человека мы на месте не застали. Два редактора в один день - это, согласитесь, перебор. Борис включил коробочку, которая монотонно произносила мантру, и не выключал ее до самого Дома Печати. Люди смотрели на нас с приветливым недоумением.
  На территории 'БМ' царило творческое оживление. С приходом Бориса оно получило мощную подзарядку. Пока мы прохлаждались, Росина и Аяна трудились не покладая рук. Росина провела блестящие переговоры с каким-то заезжим политтехнологом, в результате чего гость из далёкой Москвы поимел какие-то траблы и отдал какие-то деньги. Аяна составила формы и распечатала опросные листы. Сам Борис тут же погрузился в процесс. Он изучал форму, составленную Аяной, и с блаженным видом разговаривал по телефону с обеспокоенным коллегой-москвичем, довершая начатые Росиной переговоры. Разговор двух комбинаторов, видимо, был довольно острый.
  - Я говорю, ты много куришь. Курить тебе надо поменьше. Братан, ты не понимаешь. Тут ведь тебе не Москва. Я говорю, ты занял неверную позицию, ты неправильно выстроил отношения. А всё потому, что ты постоянно не в адеквате. Ты реши для себя, для чего ты сюда приехал? Работать или курить местный продукт?
  И Оля была здесь. Я немного поговорил с ней. Мне показалось, что она немного расстроена, что между ней и Борисом растет какое-то недопонимание. По ее словам, Борис смотрит на нее, как на дуру. А это, между прочим, не так.
  - Завтра еду назад, - сказала она. - Была в Главном Храме сегодня и попала на грандиозную службу. Два часа продолжалась.
  - По-моему, это сильно-то с непривычки, - сказал я. - Мне хватило минуты.
  Я оставил Олю двигаться по ее собственной орбите, а сам стал читать подшивку газет. Потом заметил на полке книжку 'Кодекс Бусидо'. И сразу вспомнил слова Бориса о том, что Аяна и Росина живут по понятиям японских самураев. Открыв ее наугад, я прочел абзац, в котором говорилось, что самурай больше всего должен остерегаться трех вещей - саке, самомнения и побрякушек. Я показал этот абзац Борису. Попадание его изрядно впечатлило.
  - Вот видишь, Андрей, так оно и есть! - воскликнул он. - Какая хорошая книга! Мы часто с ребятами вот так гадаем на ее текст. Давай я тебе тоже погадаю.
  Так же, наобум, он открыл и прочел: 'Говорят, что чтение книг - дело императорского двора, тогда как дело самурая из рода Накано - крепко сжимать дубовую рукоять меча и стяжать воинскую доблесть'.
  
  - Ну, и что ты об этом думаешь? - спросил он.
  - Не знаю, - я пожал плечами. - Скорее всего, это неудачная цитата.
  Я вышел в коридор. Рабочий день уже кончился, и все нормальные люди разбежались по своим норам. У окна стояли Долан и Росина. Еще немного я помаялся от безделья, черканул пару фраз в блокнот. Я напомнил Долану, что он обещал мне книгу своего отца. Эта была удачная мысль - съездить за ней прямо сейчас. Я надеялся, что смогу найти в этой книге незамутненный, изначальный облик тувинца, что даст мне возможность лучше понять тувинскую жизнь. Скажу сразу, что так и произошло - эта книга содержит много ценной информации. Блестящий научный труд Вячеслава Кууларовича, в котором реконструирован традиционный тувинский быт, я читаю сейчас, вдали от Тувы. Однако это всего лишь книга, пусть даже в ней при помощи слов воссоздается жизнь практическая, творимая, как правило, в молчании. Я вспоминаю свой разговор с Доланом, и тот образ тувинца, который у меня сложился при чтении книги его отца, сразу оживает. Я начинаю представлять себе его внутренний мир.
  По правде сказать, у нас с Доланом почти ничего общего. Я соприкоснулся с душой суровой, лишенной иллюзий, бескомпромиссной, подчиненной цели. Не случайно я решил начать свой путевой отчёт с этого разговора. В мою задачу не входило передать этот разговор дословно. Средства прослушки у меня при себе не было. Я схватил только его суть. Напомню, что речь зашла о кодексе японских воинов буси, и Долан признался, что ощущает себя как человек, который уже умер. Вернувшись мыслями к своей жизни, я подумал, что, в противоположность своему собеседнику, ощущаю себя в последние годы умирающим. Смерть висит надо мной, как строительная плита. Ее тень забирает у меня волю куда-то двигаться. Когда мы возвращались от разрушающихся новостроек, Долан спросил у меня:
  - Вот, по-твоему, на кого все люди делятся?
  Я задумался и ничего не ответил.
  - В природе тоже так. Два характера. Два способа жить.
  - Волки и овцы?
  - А что делать? Так природа устроила, - пожал плечами Долан.
  9. Не понял
  Дверь в Дом Печати оказалась закрытой. Пришлось вызвать Бориса. Он спустился, и весьма раздраженный охранник был вынужден нам открыть. В офисе Бориса продолжалась работа. На следующий день было запланирован общественный опрос. Я взял у Оли ключ от квартиры и, поскольку в городе никак не ориентировался, вызвал такси. От общения и бессонницы меня немного мутило. Такси благополучно доставило меня к нужному подъезду. Он был тёмный и вонючий, как в Петербурге. Потом полчаса открывал незнакомую дверь. Наконец, когда я уже почти не надеялся, ключ легко повернулся - и я оказался один.
  ***
  Спать сразу расхотелось. Я сделал себе кофе и открыл окно. На улице было довольно тепло. Балкона в этой квартире не было. Я сел на подоконник и стал вглядываться в окна противоположного дома. Неожиданно в подъезде раздались звуки ругани. Я прислушался. Ссорились две женщины. Кто-то кого-то залил. Говорили по-русски, один голос - с акцентом, другой - без акцента. Потом всё смолкло. Я проверил запор и вернулся к окну. Мне хотелось вернуть ощущение покоя, которое посетило меня на берегу Улуг-Хема. Но разные мысли мешали сосредоточиться. Во мне тоже словно кто-то спорил, бранился.
  Современные города - это вторая природа, наложенная на первую. Они стали для человека настоящей тюрьмой. В ней множество дверей, но ни одна никуда не ведет. Это ложные двери. Европеец, блудный сын Оран-Танды, придумал себе развлечения и дела, блуждания и открытия, помогающие забыть о смерти. О единственной настоящей двери, которая, впрочем, тоже, возможно, никуда не ведет. Технологии, сменившие ритуалы, дают фальшивые ощущения разнообразия, движения, удобства, но не дают главное - внутреннюю силу. Европеец напрочь забыл, как пользоваться настоящей природой. Он способен ее осваивать ради практической пользы. Став круглой, Земля в представлении европейца обрела окончательную меру. Между тем, она сама - неисчерпаемый источник силы и разнообразия. Её реальная ценность - не золото, и не углеводороды. А особые места, куда встроены двери в иные миры.
  Другой голос во мне возражал первому. Оран-Танды - слишком высокомерен и жесток, утверждал этот голос. На него можно полагаться, но до известной степени. Не случайно, европейская цивилизация возникла там, где природа не снисходительна, не милосердна. В обществе, которое живет по законам природного мира, выживает сильнейший. А так же тот, кто наиболее типичен, то есть придерживается золотой середины. Природа не гуманна и не толерантна. Вторая, искусственная природа создана, прежде всего, в интересах тех, кто не смог бы выжить в традиционном обществе. Все люди обладают равными правами на жизнь. Пока западный мир действительно представляется тупиком. Но работа по поиску двери идет полным ходом.
  От размышлений меня отвлек звук домофона. Я открыл дверь подъезда, потом входную. Вернулась Оля. В руках она держала четыре бутылки абаканского пива. У нее был довольный вид. В моем мире так искренне люди бывают довольны только тогда, когда получают от нашего, искусственного мегаполисного Оран-Танды какую-то денежную сумму. Мы стали пить пиво и болтать. Я был рад сравнить свои впечатления от Тувы с ее впечатлениями. Мне показалось, что Оля рада тому, что возвращается. Что у нее в голове уже составился план, как потратить деньги.
  - Представляешь, когда я в первый раз сюда приехала, меня сразу же обокрали. Так обидно было, - сказала она.
  - Я заметил, у тебя и сегодня из кармана кошелек торчал. Хотел сказать - да забыл.
  - Да? Это потому что здесь рассеивается внимание на разные вещи. В Новосибирске всё надоело, можно уже с закрытыми глазами ходить, как робот.
  - Не знаю, - возразил я. - Я никогда не расслабляюсь. Особенно в чужих местах.
  - Ага. А кто в первый день хотел на улицу ночью пойти? - поддела меня Оля. - Я уж думала, пусть идет, раз ему так надо.
  - Ну, это я со спиртным перебрал. Да еще усталость с дороги.
  Слово за слово, мы разговорились. Оля рассказала про то, как жила и работала в Ак-Довураке. Её поселили в общежитие, в комнату без дверей. И первое время ей было очень страшно. Но всё обошлось. Дверь вскоре поставили.
  - Ты сказала, что хочешь поблагодарить Хайыракан, - напомнил я. - Что, и вправду помогло в жизни? Или это самовнушение?
  - Нет, не самовнушение, - ответила Оля. - Я там загадала желание, и оно осуществилось. Всё как-то само собой сложилось. Я перестала грузиться всякой ерундой. Разорвала отношения с человеком, которого считала своим мужем.
  - То есть, ты хочешь сказать, тебе не нужен мужчина?
  - Почему? Нужен, конечно. Только я его еще не встретила.
  Оля являла собой пример бодрости и положительного отношения к жизни. Между тем, пиво кончилось. Но спать не хотелось. Я вызвался сходить. Оля предложила составить компанию, но я отказался. Было уже поздно, магазины не работали. У подъезда на скамейке сидели парень и девушка потрепанного вида. Я спросил у них, где ларёк. Оказалось, это совсем не далеко. В окошко ларька была вставлена картонка, на которой было написано: 'Стучать 1 раз'. Я постучал один раз, но долго. Пока продавщица открывала и рассчитывала меня, прошло минут десять. За это время я точно вспомнил, когда и где я познакомился с Олей. В общем, то был для меня знаменательный день. Удивительно, что некоторые старые истории могут сами собой возобновляться, дописываться, когда того совсем не ждешь.
  Дело было в Новосибирске, лет восемь назад. В тот день я помог Борису перевозить вещи на новую квартиру. После чего он пригласил меня на маленькое новоселье. Квартира была на глухой окраине города, на Северном. Поздняя осень, уже лежал снег. На новоселье были так же приглашены две девушки. Одна из них была Оля. В другую, назовем её Л., я сразу влюбился. Л. была умна и казалась ребёнком, хотя ей было уже 19 лет. Она была похожа на женщину - духа местности из тувинских сказаний. В этот день я невольно влез в чужие отношения. Впрочем, общаясь с Борисом, это сложно было не сделать. Мистерия, сплетенная из отношений с женщинами, всегда сопровождала его, как невидимый герб его жизни. Она, эта мистерия, доставляла ему и победы, и ножевые раны (ножевые раны - в буквальном смысле - посмотрите на его шрамы...)
   Та встреча с Л., в общем, имеет косвенное отношение к данной истории. Но меня огорошило странное сходство. Снова те же персонажи. Только без Л. Вместо неё - Тува.
  - А ты веришь, что Борис - колдун? - спросил я у Оли, когда вернулся.
  - Он умеет привязывать людей к себе. Он манипулятор, кукловод, - зажмурившись от сигаретного дыма, ответила Оля.
  - Не, это понятно. Я про другое. Про настоящие дьявольские штучки.
  - Ну, говорят, что черных шаманов в Туве нет. Только белые.
  - Да, белые и пушистые. А я, между прочим, верю, что он колдун. После одного случая.
  - Какого случая? - заинтересовалась Оля.
  - Однажды я сидел за компом в одной старой квартире с высоким потолком. Знаешь, на Серебренниковской дома конструктивистские? Перечитывал свой старый текст. Дочитал, встал и пошел курить. Вдруг дичайший грохот. Возвращаюсь, смотрю - огромный кусок штукатурки отвалился от потолочной плиты. Падая, он легко разрубил стул, на котором я только что сидел. В общем, если бы текст был подлиннее... Или я бы не курил, - я засмеялся. - С тех пор я усвоил, что много буковок - это плохо. А курение - хорошо.
  - А при чем тут Борис?
  - Может, и не при чем. Только я как раз стал встречаться с одной девушкой. А ему, мне кажется, это очень не нравилось. Хотя да, дом старый. Могло и само обвалиться.
  - Ну, это раньше Борис был дикий. А сейчас он остепенился. Поездил по стране. В Чечне был. На него это сильно подействовало. Другим оттуда приехал. Даже не пил одно время совсем.
  - Слышишь? - спросил я. - Это же его голос!
  - Вот чёрт! - Оля испуганно прикрыла рот ладошкой. - Не надо было его вспоминать.
  Хлопнула дверца машины, и отчетливо раздался голос нашего неугомонного друга.
  - Не открывай ему! - попросила Оля. - Постучит и уедет.
  - Ты думаешь? - с сомнением произнес я. - Нет, Оля, он будет стучаться до победного конца. Дверь выломает. Я его знаю. Тем более, если он с Доланом - два безумных человека могут все что угодно сделать. Тут тебе даже милиция не поможет.
  - Пусть лучше милиция, - умоляюще посмотрела Оля.
  - Да вы что - поругались? - догадался я.
  - А мы вечно с ним ругаемся, - прошипела Оля. - У него тяжелый характер.
  В этот момент в стальную дверь крепко постучали.
  - Так и не надо общаться, - вкрадчивым, убеждающим тоном сказал я. - Просто иди к себе и ложись спать. Завтра в дорогу. Тебе сутки ехать.
  Оля кивнула и ушла в свою комнату. Я был рад тому, что она проявила благоразумие. Когда я открыл, Борис прошел мимо меня, низко наклонив голову, сбросил кроссовки и сел на ковер в центре комнаты. В здоровой руке он держал гитару.
  - Что случилось? - спросил я. - Не спится?
  Борис посмотрел на меня, как на чужого, и покачал головой. У него был печальный, сосредоточенный вид. От дневной весёлости не осталось следа. Деловая жилка ушла вглубь. Проступила творческая жилка. Он был двужильный. В своем ночном варианте мой друг производил впечатление человека, заброшенного на чужбину. Так, должно быть, выглядели белогвардейские офицеры в Харбине или Константинополе.
  - Слушай, - сказал я. - Помнишь, ты песню пел Вертинского? Там еще есть такие слова: 'Со странной улыбкой посмотрят на нас, эти, с другой стороны'.
  - Да. Только это не Вертинского. Это была моя песня, 'Потусторонний вальс' называется, - после паузы ответил Борис. - Ничего, если я тут тихо поиграю? Я сейчас домой не хочу ехать.
  - Да ради бога, - сказал я. - А я на диванчике покемарю.
  - Завтра с утра в район поеду, - полились тревожные звуки гитарных переборов. - Оля-то спит? Это хорошо, что она здесь не мелькает. Мне иногда ее в жабу хочется превратить. А сейчас подходящее настроение.
  Я лег на диван и с головой укрылся. Но еще долго звучала гитара в моей голове. Потом побежала под ноги зимняя дорога. Сон приближался, как оцепенелый, замороженный лес. И, как мираж, рассеивался при приближении.
  ***
  Такси за Олей заехало в полседьмого утра. Она отбывала домой в приподнятом настроении. Борис спал на ковре, обнявшись с гитарой. Я еще вчера уловил, что между Олей и Борисом назрел какой-то разговор, в котором они бы вывернулись наизнанку, чтобы доказать свою точку зрения. Я был рад, что развел их в разные комнаты, и выброса совершенно не нужной мне информации не произошло. Информации, и без того, было много. Есть писатели, которые любят, когда их персонажи устраивают многословные скандальчики. Но мне ближе те писатели, чьи персонажи говорят только по делу, а главным образом, многозначительно молчат. Говорить в то утро действительно не хотелось. Я проводил Олю. Через некоторое время проснулся Борис и тоже ушел. Наконец-то я остался один в чужом городе.
  Впервые шевельнулась мысль об отъезде. Пора возвращаться в привычную среду, к жизни, похожей на спячку. Я ничуть не утрирую - на меня зимний Новосибирск действует как снотворное. Его жители работают, кушают, веселятся, спят, любят друг друга - и всё это не размыкая глаз. А здесь в Кызыле мое сознание ищет лазейку, возможность покойно свернуться калачиком и уснуть, но не может. Что-то постоянно мешает. Люди, которые меня встретили на тувинской земле, похоже, совсем не спят - видят, бодрствуют и осознанно действуют. И мне тоже пришлось подстраиваться под их ритм существования. Но долго я так не выдержу. Пробуждение сразу же выпьет из меня все силы. Тува останется для меня чужой землей, сказочной страной, внутри которой я не смогу действовать самостоятельно. А всё потому, что энергия, необходимая для жизни, вырабатывается во мне искусственным путём, из ядерного топлива иронии. В Туве мне пришлось заглушить этот реактор. Я осознал его вредность и ненадежность. Но другого источника силы, способного оказать поддержку, пока не нашел. Излечиться от иронии - очень не просто. По-другому сказать, очень сложно научиться быть серьёзным. Сто лет назад про это написал русский поэт Александр Блок: '...мы видим людей, одержимых разлагающим смехом, в котором топят они, как в водке, свою радость и своё отчаянье, себя и близких своих, своё творчество, свою жизнь и, наконец, свою смерть'.
  Всё-таки, когда все ушли, я поспал пару часов. Потом сделал себе кофе, положил перед собой ручку и блокнот. Мне хотелось как-то упорядочить свои впечатления. Но вместо этого, я неожиданно для себя написал небольшой рассказ, где в причудливых пропорциях соединились серьёзность и ирония, страх перед чужой землей и восхищение ею. Я вырвал страницы с рассказом, свернул их вчетверо и положил в карман. За окном было тепло и сумрачно, накрапывал дождик. Я вышел на улицу и пошел по городу неразведанными местами. С видом серьёзным, точно держу перед собой какую-то цель. Хмарь, висевшая в небе, соответствовала моему настроению. Прохожих в центре было много. Всемирная паутина еще не переменила строй жизни этих людей. Печной дым, разгоняемый по городу порывами гуляки-ветра, уютно пах детством. Город, таким, каким я его видел, казалось, содержал в себе воздух двадцатого века, атмосферу советской страны. Эти люди не торопились в будущее, и я их очень хорошо понимал.
  Дух места вывел меня на берег Улуг-Хема. Я спустился по каменистому склону и перешел по узкому сухому стволу через ручей. Островок, длинный живописный холм, заросший деревьями, хорошо подходил для загородной прогулки. Я нашел за деревьями черный круг от костра, вытащил из кармана исписанные страницы блокнота и аккуратно поджёг их с двух концов. Прошло несколько секунд, и мой рассказ испарился в воздухе. Неожиданно из-за кустов выступил невысокий человек в кепке и спросил на ломанном русском, что я сейчас сделал? Я ничуть не удивился его появлению и любопытству. И спокойно ему объяснил свой странный поступок.
  - Что, плохой был рассказ, да? - спросил человек.
  - Почему? Нет, хороший, - ответил я. - Да еще напишу.
  - А. А выпить у тебя нет случайно? - хитровато улыбнулся он.
  Я дал ему пятьдесят рублей. Он поблагодарил, и так же внезапно исчез в серой дымке, ярких пятнах листвы и росчерках веток. Течение Улуг-Хема, вечно новорожденного в этом месте, сопровождается особой тишиной, вымывающей из души все формы притворства и насмешливости.
  По пути к Дому Печати я решил позавтракать в 'Парадизе'. Между тем, уже подошло время обеда, и половина столиков были заняты. Я увидел Мишутку, журналиста из 'Тувинской правды', и, с его позволения, занял место рядом. Мишутка сказал, что никуда не спешит и охотно со мной пообщается.
  - Ты же в Кызыле родился? - спросил я. - То есть, в полном смысле слова, местный?
  - Да, - кивнул Мишутка. - Всю жизнь здесь прожил. Помню советские годы. Городок был всегда ухоженный, чистый, прозрачный. Атмосфера очень мирная. Как на курорте. В общем, похож был Кызыл на другие южные города. Впечатления детства - самые отрадные. Я ходил в лучшую школу города. Не помню, чтобы у нас было какое-то разделение на национальности. Вообще такого понятия или модели в голове не было.
  - Я слышал, что даже нейтральное обозначение 'орус', то есть, 'русский' считалось не очень приличным?
  - Точно. Вместо него употребляли слово 'гражданин'. Но я про другое говорю, - поморщился Мишутка. - У нас в школе было много национальностей, но все мы были советскими людьми. Гражданами великого государства. Наши родители, деды жили в годы правления Салчака Калбакхорековича Тока. Что бы там сейчас не говорили националисты и либералы, но для Тувы этот человек сделал много.
  - А, это местный Сталин, - догадался я.
  - Что-то вроде. Он правил в Туве около 50 лет. При нем произошло окончательное закрепление границ, возникли национальные культурные институты, сформировалась экономическая инфраструктура. При этом тувинцы вполне сохранили свою самобытность. Сейчас о Тока не принято говорить. Остался где-то в городе один неброский памятник. Отчасти, это справедливо. Режим Тока был очень жёсткий. Сравнимый с другими азиатскими левацкими режимами. Но я не думаю, что он имел целью слом национального духа, подмену национального самосознания.
  Я попросил Мишутку немного рассказать о себе. По его голосу и манере держаться, я уже заключил, что передо мной человек воспитанный и образованный. Вдобавок, принципиальный и неравнодушный. С жаждой знаний. Интеллигент, одним словом. Ныне таких людей редко встретишь в журналистской или рекламной среде. Мишутка сказал, что у него два высших гуманитарных образования. По первому - он филолог.
  - Я слышал, ты хочешь учиться в Ереване? Почему именно там?
  - Как-то сложилось, - пожал плечами Мишутка. - Я довольно серьёзно изучал сербский, чешский, литовский. Потом вот увлекся армянским. Очень красивый язык. Собственно, к этому у меня всегда душа лежала. Сравнительное языкознание.
  - А тувинский знаешь?
  - Понимаю, могу вникать. Сам почти не говорю, - ответил он. - Тут с Арменией - как будто зов какой-то. Мечта. В общем, я уже пару лет веду переписку с Ереванским Университетом. Надеюсь, что пригласят в аспирантуру.
  - Не надоело учиться?
  - Нет! Видно, я по натуре вечный студент, - со смехом ответил Мишутка. - Да даже по работе своей - постоянно чувствую пробелы в образовании. Журналистом работаю уже давно, но с удовольствием бы подучился журналистскому ремеслу. Хорошее базовое образование сейчас много значит.
  - В общем, пока человек учится - он молод.
  Мишутка, и в правду, выглядит моложе своих лет. А главное, в его ясных русских глазах легко вспыхивают огоньки идеализма. С насмешливым раздражением он поведал мне о своем опыте общественной работы. Сам он придерживается левых убеждений. И принимал участие в работе предвыборного штаба КПРФ. Но не поладил с функционерами, назначенными из центра. Мы по-доброму посмеялись над прижимистыми, бестолковыми и самоуверенными москвичами.
  - А сейчас мне предлагают возглавить пресс-службу Кызыльской Епархии, - его лицо сразу сделалось серьезным. - Она только что образована - отделилась от Абаканской. Сам епископ - кореец. Поскольку район дотационный, это будет довольно бедный приход. Опять же, миссионерская деятельность всегда здесь была связана с большими трудностями.
  - То есть, в Туве не было своей епархии?
  - Да, - подтвердил Мишутка. - Хотя русское население здесь появилось изрядное время назад. По разным причинам люди переходили через Саяны. Здесь была своя золотая лихорадка. Различные исторические потрясения в России вымывали сюда народ. Моих предков, к примеру, сюда сослали из Украины. В общем, я с интересом возьмусь за эту работу, - сказал Сергей и украдкой взглянул на часы. - Сам я крещёный, но не сказал бы что верующий. А эта работа будет для меня чем-то вроде общественной нагрузки.
  - То есть, тебе за нее не будут платить?
  - Чисто символически. Мне просто интересно, - ответил Мишутка.
  - А уехать отсюда ты хочешь? Насовсем? - спросил я, чувствуя, что мой собеседник торопится нырнуть в свою журналистскую жизнь.
  - Хочу, - твёрдо и без раздумий ответил Мишутка. - Я уже так для себя решил.
  - Из-за антирусских настроений?
  - Ну, я бы так не сказал, - смутился Мишутка. - Всплеск национализма был в конце 80-х - начале 90-х годов. Это было - да, неприятное время. Прорвались разом все общественные язвы, кто-то, естественно, решил воспользоваться этой нездоровой энергетикой в политических целях. Ну, а что получилось хорошего? Весь образованный слой тут же как ветром сдуло. Я не про одних русских говорю. Много ведь и тувинцев тоже тогда уехало и не вернулось. В итоге, Тува стала еще в большей степени провинцией, чем была раньше. Для себя как специалиста я не вижу здесь особых перспектив. Поэтому уехать для меня - вполне разумно. Почти все мои школьные друзья и университетские приятели уехали. У меня тут уже и нет почти никого. Одни воспоминания. У других, может быть, всё обстоит сложнее. Вот один мой знакомый, он из старообрядческой среды, прямо так говорит: у меня, мол, здесь пятнадцать могил. То есть, есть люди, которые очень привязаны к этой земле. Буквально вросли в нее.
  Мы закончили трапезу, вышли из кафе 'Парадиз' и закурили.
  - В этот край просто можно влюбиться с первого взгляда, - сказал я. - Чем не причина здесь жить?
  - Да, если ты художник, вроде Гогена - что еще нужно для счастья? - с улыбкой согласился Мишутка. - Прекрасные виды, экзотика, богатая история. Климат, правда, жестковат.
  - А сейчас как - общее самочувствие? - спросил я, возвращаясь к теме беседы. Мишутка понял меня и напустил на себя безразличие.
  - Сейчас, вроде, нормально. Пропаганда оголтелого национализма запрещена. Но одни запреты, разумеется, не помогут. Это такая же общественная болезнь, наподобие пьянства или курения табака. Нужны годы целенаправленной работы.
  Когда Мишутка загорался, он начинал говорить воодушевленно, как политик. Я пожелал ему удачи. И мы, как это стало принято в наше время, договорились зафрендиться в социальной сети.
  Оставшись на улице один, я снова с остротой почувствовал себя литературным персонажем, внутри вымышленного мира. Это было ложное представление, которое, появляясь снова и снова, выводило себя за грань абсурда. Вот сейчас 'то самое время, то самое время' - припомнился какой-то фрагмент из 'Бусидо'.
  ***
  Пока я гулял по городу, в офисе, где шла обработка данных анкетирования, что-то произошло. У девушек были встревоженные взгляды. Когда я по привычке закурил, Росина со строгим видом попросила меня затушить сигарету. Я, разумеется, так и сделал. Вошел Борис. Его тёмные глаза горели торжеством, словно он только что сорвал джэкпот с 'однорукого бандита'. По коридору мы дошли до санитарного помещения и там закурили.
  - Прикинь, Андрей, какие у нас тут дела, - сказал Борис. - Сейчас на меня злой тувинский чиновник кинулся. Разъяренный, страшный, как цепная собака. При свидетелях. Можно сказать, просто так. Я ничего плохого ему лично не сделал, почти с ним не знаком.
  - При девчонках? - я вспомнил, какой заторможенный вид был у Аяны и Росины, когда я зашел в офис. - Он их, наверное, перепугал?
  - Ерунда, - уверенно произнес Борис. - Они ничего не боятся.
  - А в чем, собственно, дело? Что он тебе говорил?
  - Сказал, что я русская свинья. И что он меня зарежет, - со смехом ответил Борис. - Этот чиновник распоряжается офисными площадями, принадлежащими правительству. Что-то вроде завхоза. Ему не нравится, что на территории, которую он считает своей, работают мои люди.
  - Так это бытовой национализм, - сказал я. - К сожалению, весьма распространенное явление.
  - Не скажи, - поправил меня Борис. - Ты человек посторонний. Тебе не стоит грузиться чужими раскладами. Но мне лично не пофигу ли, из-за какого национализма меня зарежут - из-за бытового или политического?
  - Можно ведь переехать, - сказал я.
  - Да ну на фиг. Пусть лучше он здесь перестанет работать.
  Дверь в курилку распахнулась, и вошел Долан. В отличие от Бориса, в котором бурлила ярость, вид он имел спокойный и рассудительный. Оказывается, он тоже присутствовал во время сцены, которая вывела Бориса из себя.
  - Это человек Бичелдея, - произнес он, словно это всё объясняло.
  - А кто это? - спросил я. А потом вспомнил, что уже слышал о нем. Ага, 'доктор Калигари', местный злодей непонятной ориентации.
  - Влиятельная фигура в каком-то смысле, - добавил Долан. - Но его влияние на молодежь не распространяется.
  - Слава Богу! - засмеялся Борис. - Еще чего не хватало.
  Я сообщил Долану, что отправляюсь в обратный путь завтра утром. Он принял к сведению и сказал, что обязательно заедет сегодня вечером. Честно сказать, в тонкости тувинского расклада мне вникать не хотелось. Но я чувствовал, что за время моего пребывания на древней земле, этот расклад переменился, стал более острым и неоднозначным. Оно и понятно - приближались выборы. А мой избирательный бюллетень, я знал это наверняка, снова останется незаполненным - останется пустой формой, бланком. Отвращение к политике, которое я испытывал с конца 80-х годов и которое я невольно переносил на любые политические конфигурации, обрело чёткое выражение. Я - один пустой голос в избирательной кампании. Я из русского 'blank generation'. Надеюсь, что те, кто меня моложе, по-новому взглянут на политическую жизнь и найдут в себе задор преодолеть полосу отчуждения, которую жадные дяди воздвигли между молодежью и реальной политикой.
  Я оставил друзей в русле их дел. Мне еще надо было исполнить обещание, которое я дал Монгушу Бораховичу - посетить Национальный музей республики.
  ***
  Я обошел вокруг красного барабана, или колеса Мани, полюбовался зданиями Музыкального театра, Хурала и Правительства. Тонкая водяная пыль висела в воздухе, было тепло и безветренно.
  Не спеша я прогулялся до грандиозного белого куба посреди широкой площади. Здесь расположен Национальный музей Тувы. Я сразу угадал, какой из четырех входов является действующим. Внутри был просторный холл. Посетителей было не видно. Персонал встретил меня радушно. Я купил обычный билет. Не стал платить триста рублей, чтобы посмотреть на древние золотые артефакты, найденные в скифском захоронении недалеко от Турана. Зато я приобрел книжку Монгуша Кенина-Лопсана 'Дыхание чёрного неба'. В книге на двух языках - магические предание Тувы, собранные в разных районах республики. Я сунул книгу под мышку, оставил куртку в раздевалке и поднялся по широченной лестнице.
  Смотровые залы были расположены на трех ярусах. Один за другим я обошел их по спирали. Кроме строгих смотрителей в залах тусовались стайки любопытных детишек разного школьного возраста. В общем, музей был востребован. В зале, посвященном шаманизму, я простоял с четверть часа, пытаясь представить этих людей, которые брали на себя связь между обществом человека и миром природы. Символом смерти шамана является разорванный бубен. В 30-е годы в Туве было казнено 4818 лам и 1000 шаманов. Традиционно тувинцы верили, что человек происходит от медведя. Небесного Медведя.
  Каждый новый зал был устроен как отдельный мир. Помню, перед буддистским залом я остолбенел от нерешительности - и не стал заходить. Ледяной гималайской пустотой повеяло из этого зала. Скорее всего, я был очень рассеян. Запомнилась запись в книге отзывов из экспозиции, посвященной быту первых русских переселенцев: 'Это всё здорово, конечно, а нам - трын-трава'.
  Конечно, я постоял у лиственничного сруба, в котором нашли останки знатного скифского человека с его супругой. Они лежали на боку, навеки уставившись в медные зеркальца. Зарытые в кургане украшения всплыли из бездны лет; теперь их демонстрировали в специальной бронированной комнате в присутствии полицейского. В одном из верхних залов я неожиданно наткнулся на коллекцию детских рисунков с изображениями литературных героев. И вспомнил гениальную художницу Надю Рушеву, которая тувинка по матери. Ее творчество, в моем представлении, - своего рода квинтэссенция советского мира. У меня разгорелся аппетит - и к своему радостному удивлению я нашел на первом этаже пустую столовую, где можно было сытно и недорого поесть. Я взял сразу три блюда и чашку тувинского чая. Друзья, как же хорошо, когда музей заканчивается приличной столовой!
  У этого музея только три яруса. Но в теории их могло бы быть неограниченное количество. Они состояли бы из пустых миров, от которых не дошло никаких свидетельств. Когда воображение затягивает в эту воронку времени, становится не по себе. Вечный посетитель такого музея кружится по спирали, не приближаясь к самому верхнему этажу, который уходит в самое Чёрное Небо.
  Потом я вернулся в офис, чтобы попрощаться с любезными и неустрашимыми Аяной и Росиной. Несмотря на все трудности, результаты анкетирования были подготовлены вовремя. Кроме того, Росина договорилась по телефону о моей доставке назад. Ехать предстояло целые сутки, зато без пересадок.
  ***
  В памяти - как отчётливый фотоснимок: балкончик над улицей, с обеих сторон которой вздымаются желтые горы, облитые светом заходящего солнца. После полудня облачная хмарь над городом рассеялась. Ненадолго мы зашли к Борису домой. Он что-то настрочил в своем блоге. Теперь у него были хитрые глаза и добродушное лицо. Мне нравится, что Борис пишет в своем блоге то, что думает и чувствует, не играет в кого-то другого. Поэтому читать его блог интересно, хотя речь там идет, в основном, о делах региональных. Я вот так не могу, поэтому у меня блога нет, вести его мне не интересно.
  Тихо играет старая добрая музыка, что-то вроде 'Joy division' или 'My bloody Valentine'. На шее у политтехнолога сидит старая белая крыса Рива. Как-то раз, в сильный мороз, Борис купил ее у какого-то пьяненького мужичка. Капельки глаз нацелены на меня, словно крыса тоже хочет запечатлеть меня в своей памяти. Я пальцем чешу у нее между ушами, и Рива довольно щурится. У нее смущенный вид.
  - А ты с Л. видишься? - спросил я у Бориса про нашу общую знакомую. Я уже говорил о ней выше. Довольно глупая, возможно, выдуманная мной история, которой здесь явно не место.
  - Не-а, - ответил Борис и сплюнул с балкона. - Давно не видел. Где она сейчас? В Красноярске или Иркутске?
  - Без понятия, - ответил я. - Должна где-то быть.
  - Она ведь сына родила. А кто отец, я даже не интересовался, - махнул рукой Борис. - Думаю, у нее всё хорошо. Я живу сегодняшним днем, Андрей. А ты всё плутаешь в каких-то полуразрушенных коридорах памяти.
  - А знаешь, она как-то странно сына назвала, - сказал я. - Всё время ускользает из памяти. Она прислала мне сообщение. Ну, я поздравил ее. Сейчас я посмотрю, - я вытащил мобильник и нашел то не удаленное сообщение, что прислала Л. - Вот. Ратибор.
  - Ну, что? Хорошее русское имя, - засмеялся Борис.
  - Да ну нахуй, - не сдержался я. - Просто пиздец, а не имя.
  - Не грузись, Андрюха! - еще пуще развеселился Борис. - Не всё ли равно, как их называть! Главное, что они есть - дети! Если ты этого не понимаешь, то так и умрёшь дураком.
  - А как еще можно умереть?
  - Как воин, Андрей. Как подобает воину.
  Я снова пощекотал Риву и высказал докучную мысль:
  - Хорошо. Я верю, что она не дура. Скорее, наоборот. Но такие имена тоже так просто не дают. А как же миру - мир? Солнечный круг, небо вокруг...
  ***
  - Я чувствую, закрывая глаза - весь мир идет на меня войной, - пел Борис, энергично ударяя по струнам гитары. Рука у него уже достаточно окрепла, чтобы сжимать гриф. На ковре и на диване съёмной квартиры сидели человек пятнадцать. Я уже был знаком с Доланом, Веней, Тимуром, Вовой Набоковым, Тимбукту. Большинство я видел впервые. Среди них был местный популярный певец Айдаш Барынмаа. Перед тем, как он начал свое выступление, 'на разогреве' попели Борис и другие пацаны. Почти все они умели играть на гитаре и знали какие-нибудь песни. Если песня была русская, то обязательно связана с армией. В квартире было довольно шумно. За окном стояла глухая тувинская ночь. У Тимура, кажется, была днюха, вечер субботы, парни возвращались с соревнований по рукопашному бою. Айдаш тоже не ожидал, что аудитория будет такой большой. Часа два он настраивал свою гитару, попивал пиво и снисходительно слушал других.
  - А свое спой что-нибудь, - попросили Бориса.
  Он исполнил пару старых песен из своего 'сибирского багажа'. Я сделал странное наблюдение: песни, которые я считаю характерными для русского рока вообще, и для 'новосибирской ноты' в частности, здесь, в Туве не звучали, казались фальшивыми. К примеру, мы ставили Янку - она просто вгоняет в ступор, от нее начинает болеть голова. Единственное, что здесь звучало - это песни Виктора Цоя. Возможно, в этой чётко организованной музыке с индивидуалистическим подтекстом, встретились, переплелись две экзотики - европейская и азиатская. И я понимал, что сам здесь сейчас экзотичен. Мое такси ожидалось в семь часов. А веселье только набирало обороты. Борис в своей заломленной на затылок шапочке вполне вписывался в эту говорливую молодежную среду. К моему удивлению, он сцепился со здоровяком Вовой. Они яростно спорили на тувинском, едва не бросались в драку. Так продолжалось довольно долго. Я смотрел за реакцией пацанов - все немного посторонились, никто не хотел вмешиваться. Долан сидел рядом и исподлобья посматривал на спорщиков.
  - Боря, блин, ты ведешь себя, как настоящий толоб! - наконец, не выдержал он.
  - А что такое 'толоб'? - спросил я.
  - Упрямый, самонадеянный человек, - ответил Долан. - Толоконный лоб. Вова, пойдем выйдем на улицу. Тебе надо проветриться.
  Вова и Долан вышли. Конфликт был исчерпан.
  - Вова сейчас переживает из-за девушки, - объяснил мне кто-то из пацанов. - Поэтому он немного напился.
  - А. Ну, мне это знакомо, - кивнул я.
  Постепенно я втянулся в общую атмосферу. Она была самая дружеская. Тем не менее, Долан спросил:
  - Андрей, на тебя никто не наезжает? Что такой кислый сидишь?
  - Наоборот, - возразил я. - Ни тени враждебности. Зовут остаться на культурное мероприятие с бараном и аракой.
  - Так оставайся. В чем проблема?
  - Проблема, я думаю, во мне, - ответил я. - Устал я что-то.
  - Устал? - Долан с недоумением посмотрел на меня. - А мы в Туве постоянно так живем. У нас никто не устает. Вот видишь - Айдаш, он настоящий певец. Он может петь круглые сутки. Мы его повезем записывать в Новосибирск.
  Айдаш, наконец, поднялся до нужного уровня сосредоточенности, поймал мгновение и заиграл на гитаре. Он был мастер горлового пения. Я не слишком знаком с музыкальной терминологией, поэтому просто скажу: он извлекал из себя весьма необычные, металлические звуки. И всё это шло под аккомпанемент настроенной на пентатонику гитары. При этом песни, которые он пел, были мне внятны. Иначе сказать, я различал в них какой-то смысл, душу. Едва Айдаш начал петь, оживление стихло. Волшебная сила искусства успокоила пивной шторм. Это был полноценный квартирник, он продолжался часа два. Борис спросил разрешение и стал подыгрывать Айдашу на второй гитаре.
  В какой-то момент раздался громкий стук в дверь. Я выглянул в окно. Прямо под ним стояла большая патрульная машина. Было ясно, что все мы в нее не влезем.
  - Тихо сидим, - сказал Долан. - Что они - ОМОН, что ли, буду вызывать.
  - Не тот случай, - сказал Борис.
  Так и случилось. Ментов впечатлила наша молчаливая организованность, и они отступили. После чего концерт продолжался еще некоторое время.
  - В тувинской музыке нет негативных эмоций, - негромко разъяснял мне Борис. - Нытья этого нет. Ни в попсе, ни в роке. Большое значение имеет сила, с которой себя выражает исполнитель. То, насколько он искренен. Притворства, манерности нет. Но есть импровизация. В общем, ты, наверное, все равно меня не поймешь.
  - Мне нравится, - уверял его я. - Похоже на 'Sonic youth'.
  Я не кривил душой. Сейчас, когда я пишу эти строки, в мой плейлист забиты три песни в исполнении Айдаша Барынмаа. Это песни с того альбома, который ребята недавно записали в Новосибирске. Долан выполнил свое обещание и привез талантливого певца в столицу Сибири. Мне посчастливилось присутствовать при записи этого альбома. Автором одной из лучших на нем песен является Саржат-оол, легенда тувинского рока. Борис мне про него много рассказывал.
  Я смотрел на этих ребят и думал. Это не гламурные дисперадос Лимонова. Вот эти бы смогли что-то сделать. Хорошо, что они не знают об этом. Хорошо, что никто не созвал их пока в поход.
  Движ продолжался часов до четырех утра. Потом резко, как по команде, все попадали и заснули. Долан ушел спать в дальнюю комнату. Не спал только Борис.
  - Представь, Андрей. Самый разгар перестройки. Как раз начались волнения. Наша многонациональная страна трещит по швам. Мне где-то 13 лет, я уже тогда курил. И вот стою на балконе, мы жили неподалеку от площади, на которой всякий народ собирали, протестовать против всего подряд. С площади гремят песни. Я слушаю. Как раз эту песню поёт Саржат-оол. Вот тогда меня впервые всерьёз зацепила тувинская музыка.
  - Но ты был в курсе того, что происходит? - спросил я.
  - Да, родители же общались между собой.
  - И тебе не было страшно?
  - Ну, иногда - да. Но в целом мне было отлично, - ответил Борис. Мы помолчали.
  - А ведь ты, наверное, ничего не понял, - добавил он. - Ты не понял, что такое Тува. Не почувствовал. Это центр мира, Андрюша. Сюда приезжают люди со всего мира, чтобы набраться сил.
  
  Потом он лег спать. Я дождался своей машины, взял сумку и вышел, оставив дверь открытой.
  
  Тува - Новосибирск, ноябрь 2011
  
  
Оценка: 4.45*6  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"