Музалевский Андрей Евгеньевич : другие произведения.

Патроклос (полная версия)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Как бы много времени не прошло, как бы далеко вы не оказались от родного дома, кем бы вы не стали через несколько лет, вы не имеете права забыть то время, когда старики, живущие в панельных домах напротив, на вопрос прохожего "кто это такие?" с улыбкой отвечали: "это дети нашей улицы."
  
  
  Патроклос
  
  
  1.
  
  
   Свет тусклого вокзального прожектора мирно падал на посадочные посты. Огни вокзала казались совсем тусклыми из-за навалившего снега, а тяжелые автобусы неуклюже буксовали в сугробах и с трудом пробирались к посадочным постам. Роберт стоял на холодном бетонном бордюре и вдыхал холодный вечерний воздух. Ноги у него насквозь промокли от большой лужи неподалеку от въезда на вокзал. Роберт перепрыгивал с ноги на ногу, прихлюпывая башмаками, и ждал, когда из-за поворота появится красный Мерседес с черно-белыми полосами, расплывающимися по всему корпусу от передних фар и до глушителя. За последние двадцать или тридцать лет автопарк вокзала менялся всего два раза. Автобусы были очень старые и очень шумные. Багажные двери у них открывались с жутким скрипом, и мало кому хотелось терять время, заталкивая туда свой багаж. Пневматические двери издавали свистящий гул, каждый раз, когда водитель нажимал на засаленную кнопку на приборной панели. Но они были чертовски выносливы. Такие автобусы проходили по две тысячи километров в день и работали как часы. За это их и любили водители. Но ещё больше их любили торговцы-челноки, потому что водители редко брали ренту за багаж и возили в К* кучу вещей. Сколько Роберт себя помнил, рынок Н* всегда был забит их большими неуклюжими клетчатыми сумками.
   Другое дело маленькие и уродливые ПАЗы голубоватого цвета. Они были жутко громкими и ржавыми и всегда ломались. Роберт никак не мог вспомнить, любил ли он эти старые автобусы. Скорее всего, да. Да, думаю, действительно любил. Когда они с братом были маленькими их часто возили на старых ПАЗах, а они не имели ничего против, потому что мало о чем думали и были слишком маленькие. А когда попадался длинный, как такса, Мерседес, Роберт внимательно вглядывался в таблички на лобовом стекле. Если там ярко высвечивалась большая буква "К", они с братом надеялись, что этот неуклюжий красный Мерседес остановится у поста номер "1". И иногда они останавливались. Под массивными колесами мирно хрустел снег, и глухо поскрипывали старые тормоза. В таком возрасте почти все запоминалось ему слишком ярко и слишком правдиво, и потому Роберт не мог не вспоминать свои детские годы, когда стоял на посадочном посту. Вот вроде бы и нет в этом старом вокзале ничего особенного, а Роберт все равно любил мирный и спокойный ход его автобусов.
   Закутанные в шарфы рослые мужчины с помятыми в зубах сигаретами перебивались возле небольшого белого ларька, изредка поглядывая на номера проезжавших автобусов. Они стаскивали перчатки, засунув руку подмышку, и доставали из карманов помятые пассажирские билеты. Один из толпы периодически узнавал свой номер и, схватив свободной рукой сумку, успевал попрощаться со всеми товарищами, ютившимися возле белого ларька, а затем быстро бежал к подошедшему транспорту. Автобусы были чертовски громко гудели и шипели пневматическими дверьми, когда запускали на борт пассажиров.
   Слева от входа на вокзал пахло горячими пирогами и крепким чаем. Женщины с большими сумками, обнесёнными изнутри теплой тканью и полиэтиленом суетились в толпе ожидающих, предлагая каждому перекусить за пристойную цену. Они специально обшивали свои сумки изнутри, чтобы горячее не остывало слишком и его можно было продать. Желающих поесть было много, очень много, и все они по очереди выскребали мелочь из замерзших карманов и высыпали ее в ведерко, привязанное к талии продавщиц. Ох, и запах стоял здесь зимой: терпкие ароматы топлива из ржавых выхлопных труб, грязные и обмороженные бродяги, которые просили мелочи у прохожих, а в свободное от работы время отсыпались в теплых и светлых коридорах подземного перехода. И, конечно же, запах горячих пирогов. Бродяг иногда кормили просто так, а иногда откладывали еды в долг, но те редко возвращали деньги, куда проще было просто переехать жить на соседний вокзал.
   До отправления на первом пути оставалось несколько минут. Роберт еще раз взглянул на свой билет и медленно засеменил к автобусу. Двери были закрыты, а коренастый и веселый водитель оживленно говорил о несносной зиме со своим приятелем. Водителем был очень смуглый узбек в поношенном вязаном свитере и тапочках. Он не стоял на снегу, а только свесил ноги из открытой двери своей кабины. У него в руках была большая кружка кофе, и он постоянно перекладывал её из одной руки в другую, не вынимая изо рта уже давно потухшую сигарету.
   Роберт встал неподалеку от трех женщин с маленькими детьми. Дети не резвились и даже не пытались баловаться. Они скучали и смотрели на большой автобус. У одного из них в руках была маленькая игрушечная лопата, которой он счищал снег, забившийся в крылья автобуса, а женщины смотрели на него и умилялись.
   Роберт хотел закурить и даже достал сигарету, как вдруг открылась дверь в салон и, еще так недавно спокойно стоявшие люди засуетились, схватив в одни руки большие сумки, а в другие детей, стали быстрыми шажками подниматься по скользким ступенькам автобуса. Роберт спрятал сигарету в карман и тоже поднялся внутрь.
   В автобусе было тепло, приглушенный свет падал на номера сидений, и сонные замерзшие пассажиры прищуривались, чтобы разглядеть маленькие белые цифры и сесть на свои места. Роберт больше не слышал шума с улицы. Метель становилась сильнее, но он не слышал, как снег хрустит под колесами автобусов. Роберт не слышал пьяных криков с другой стороны платформы, где бритоголовые парни с шапками, едва закинутыми на затылок, допиваются до скотского состояния, чтобы потом дебоширить в магазинах, где им наверняка откажут в продаже еще хоть одной бутылки пива.
   Роберту было грустно смотреть на них. Вы испытаете то же чувство грусти, когда вернетесь в Россию через пять лет, и ничего не изменится. Не захочет меняться.
   Роберт скучал почти по всему, что мог вспомнить, но особенно по своему дому на улице Клочкова, единственное, что не вызывало у него ностальгии, так это пьяные крики под окнами и пьяные драки, затеваемые без малейшего повода. Это кажется чем-то колоритным для этой страны, кажется её пошлой особенностью. Вот только через пять лет ничего не меняется. Ну, может и хочет измениться, где-то там внутри, глубоко, так глубоко, что не увидишь с первого взгляда. Но не изменится, никогда не изменится. И люди, которые подобно Роберту жили или живут здесь, будут ждать, когда рухнет последняя надежда на надежду о будущем себя и своих детей.
  Роберт смотрел в окно и понял, что не только он один наблюдает за подростками, выпивающими сидя на стальных ограждениях.
   - Вот, думаешь иногда, что всё очень плохо, а потом понимаешь, что на западе может и совсем не лучше или даже хуже, черт его знает, - Роберт вздрогнул от низкого, но звонкого голоса, который раздался с соседнего кресла.
  Там сидел крупный мужчина в серой кожаной куртке, которая выцвела на солнце и была трижды, хотя подождите, - четырежды подлатана на локтях. От него пахло прокуренными легкими и пирожками из ларька напротив вокзала. Он выглядел очень молодо, хотя виски его поседели ещё лет шесть назад. Он тоже смотрел на пьяных парней и улыбался. Роберт обернулся к нему.
  - Прошу прошения?
  - Да это я рассуждаю так, - ответил незнакомец.
  - Да, может быть.
  - Я чувствую, что вам виднее.
  - Простите?
  - Ну, вы такой грустный сидите, и, наверное, иностранец?
   Роберт улыбнулся.
  - Не то чтобы уж совсем иностранец, я жил здесь когда-то.
  - А по вам и не скажешь, - мужчина резко повернулся к Роберту и внимательно посмотрел на него, - а где живете?
   Вот по чему Роберт действительно скучал. По искреннему интересу к твоей жизни. По той простоте, с которой тебя спрашивают обо всем на свете. В Европе или штатах такой вопрос могут расценить как покушение на личную информацию. Вам бы стали рассказать о своем огромном псе, который остался дома. И о Джордже Брендсоне - местном директоре участка, с которым они состоят в более чем дружеских отношениях, и который тоже приглядывает за их домом. В общем, вы вряд ли захотите их ограбить, но все равно будете ловить косые и напуганные взгляды.
   - Я из Сиднея.
   - Который в Австралии?
   - Судя по всему да, - уклончиво ответил Роберт.
   - Ну, ничего себе, - незнакомец явно удивился, - а здесь чего делаете?
   - У меня здесь родные.
   - Святое, - незнакомец лениво махнул рукой и на мгновение отвернулся, потом нагнулся поближе к Роберту и, прикрыв рот ладонью, пробормотал.
   - Видите ту старуху у окна?
   Роберт посмотрел на женщину в фиолетовом пальто, которая читала "Вокруг света" и периодически поправляла сползающие с носа очки. На вид ей было лет пятьдесят, так что старой её не назовешь, но незнакомец дважды повторил свой вопрос, а Роберт так и не смог на него ответить.
   - Не совсем вас понимаю.
   - Ну как же, на седьмом месте, у окна.
   - Да, теперь вижу, - Роберту стало неловко.
   ѓ- Моя старуха, второй десяток вместе.
   - Долго.
   - Ты даже не представляешь, как, - незнакомец запустил три пальца в карман и стал нащупывать пачку сигарет - сколько стоим, раз пять мог покурить, вы покурить не хотите?
   - Благодарю, я только что.
   - Ну и правильно. А как вас звать?
   - Роберт.
   - А как раньше звали? - незнакомец перевел взгляд на водителя и достал сигарету.
   Вот привязался же, подумал Роберт.
   - Не думаю, что это важно.
   - Как это так?
   - Очень просто.
   - Не хотите говорить?
   - Не помню.
   - Вашу мать, да что вы заладили?
   - А вам какого черта от меня надо?
   - Ух, какие мы пышные, - незнакомец поднялся с места и, закинув сигарету за ухо, быстрыми шагами стал протискиваться между узких рядов.
   Роберт посмотрел ему вслед и виновато улыбнулся.
   - Подождите меня, - крикнул Роберт.
   Незнакомец обернулся, посмотрел на Роберта и спустился вниз.
   - Ну, подождите.
   - Идите к такой-то матери.
   - Хватит вам, извините, - Роберт выскочил на улицу, и ледяной воздух ударил по ушам и носу, - я всегда такой общительный, правда, извините еще раз.
   Незнакомец зажег сигарету и исподлобья посмотрел на Роберта.
   - Ну, так как вас звали?
   - Алексей.
   - Так бы сразу, Леша.
   Вот поэтому-то я и не хотел говорить, думал Роберт.
   - Прокофьев, Игорь, - незнакомец протянул Роберту руку, и они обменялись рукопожатием. Рука у него была широкая и толстая. Ногти на указательных пальцах тоже были широкие, а запястья покрывали глубокие бардовые рубцы. Роберт старался не смотреть на его руки и быстро перевел взгляд в сторону.
   - А вы болтать не любитель.
   - Отвыкаю.
   - Что простите?
   - От разговоров подобного типа отвыкаю, ну, скорее всего, уже отвык.
   - Все ясно, - незнакомец недоверчиво взглянул на Роберта - лучше вас беспокоить не буду, давайте просто покурим.
   - Если хотите, можете беспокоить.
   - Не очень-то хочется теперь.
   - Как знаете, - Роберт на мгновение приподнял брови и улыбнулся. Ну и странный же малый. Нет, скорее это я странный малый. Я пять лет не говорил с незнакомцами на улице, потому что не знал, принято ли это там. Через пять лет я так этого и не понял.
   - Так куда едете?
   Твою мать, подумал Роберт.
   - Как и вы в К.
   - Родственники?
   - Да, брат.
   - А я живу там, я там лет сто уже живу, а сюда к дочери приехал.
   Роберт только сейчас понял, что от мужчины пахнет спиртом.
   - Понимаю, нет, правда, понимаю.
   - Знаете, что такое местная идиллия?
   - Идиллия К?
   - Ну да.
   - Думаю, что знаю, даже очень хорошо знаю, я только там и жил до пяти лет.
   - Идиллия, смешное слово, у меня его жена в каком-то журнале вычитала.
   Роберту опять стало неловко.
   - Я на подшипниковом заводе раньше работал, уже...нет, подождите...да уже двадцать лет будет.
   - Долго.
   - Да ты не представляешь - незнакомец довольно улыбнулся. Роберт тоже улыбнулся, но все еще смущался.
   - Вы - то, городской, наверное?
   - Простите?
   - Городской житель, мало чего о машинах то знаете.
   - Не совсем.
   - Опять у вас "не совсем", - незнакомец сделал акцент на последних словах и заулыбался еще сильнее.
   - Просто я долго работал в поле, неподалеку от Золотого.
   - Вы - то, поле? Никогда бы не поверил.
   - Придется поверить.
   - Так, - незнакомец потушил бычок широченной подошвой башмака и повернулся к Роберту, - а на чем работали?
   - На "МТЗ - 150".
   - Ну и корыто.
   - Вы даже не представляете какое, мы часами его перебирали в ангаре.
   - Вот в это охотно верю, - незнакомец уже смеялся, - что ломалось?
   - Масляная гидравлика.
   - Давление падало?
   - Да, температура была низкая, мы закрывали радиатор картоном.
   - Надо было черным выкрасить.
   - Может быть, но скорее воды сливать.
   - Нет-нет, загубили бы дело.
   - Вот мои познания в механике и закончились, - Роберт засмущался еще сильнее.
   - Мои тоже, я в "МТЗ" не лазил никогда.
   Двигатель автобуса лениво загудел, и Роберт увидел водителя, который попрощался со своим товарищем и открывал входную дверь.
   - Куда это без нас, пойдемте Алексей, - незнакомец отряхнул воротник от снега и, хлопнув Роберта по плечу, забрался в салон по скользким ступенькам.
   Роберт посмотрел на белые часы, подвешенные над главным входом в вокзал, отбил свои туфли друг об друга и тоже поднялся в салон. Теперь уже было не так холодно, и терпкие запахи пирогов и чая испарялись все быстрее, по мере того, как неуклюжий красный автобус покидал первый посадочный пост.
  
  
  
  
  2.
  
  
  
  
   Он сидел за небольшим компьютерным столом и внимательно всматривался в черный монитор. Было уже около девяти. Когда он взглянул на часы и решил налить себе чаю. Он пошел на кухню и налил себе горячего чаю в большую пиалу и, подложив правую ногу под себя, а левой опершись на ножку стола, стал медленно пить. Он любил калмыцкий чай. Его делали из перетертых чайных листов и молока с солью. Он очень медленно остывал, и его невозможно было пить без сахара. Он насыпал в стакан две ложки и снова взглянул на часы.
   - Карим!
   Он крикнул очень громко, но ответа не последовало.
   - Карим!
   - Иду, - издалека послышался голос и в комнату вошел Карим.
   - Мама приготовила плов с курицей и вон там за коробками две банки помидор, отвезешь деду.
   - Роберт подъезжает.
   - Ну, сразу возьми все и встречай, иди.
   - Мы там тогда останемся.
   - Не выдумывайте, дома места полно.
   - Мы не будем ему мешать, дед сам рад, когда остаются.
   - Тебе во сколько на работу?
   - Господи, пап.
   - Останьтесь, пожалуйста, дома.
   - Пап, ну не пять же лет нам.
   - Мама еды наготовила, сегодня отдохнете, а завтра езжайте куда угодно.
   - Может нам лучше уехать?
   - Долго спорить будешь? - Он немного разозлился и, осушив пиалу, стал мыть ее под ледяной водой.
   - Ну почему?
   - Ты слушаешь, когда тебе говорят?
   - Давай мы там поедим?
   - Езжай куда хочешь.
   - Отец - Карим посмотрел на дядю Юсуфа, который вышел из кухни и снова сел за компьютер - ну я уже отдохнуть хочу.
   - Прям замучили тебя дома.
   - Я уже давно не приезжал к деду.
   - Три дня назад.
   - Может ему нужно чего?
   - Я забрал товар из магазина еще вчера, ему на месяц всего отложили, я же просил - Он недовольно посмотрел на экран - с ним уже говорить невозможно, лишний раз не нервируй.
   - Пап.
   - Не дай бог будет злой, когда я приеду - Он вытащил из кармана ключи от машины и положил на стол рядом с компьютерной мышкой. Карим, не глядя на ключи, медленно потянул большим пальцем за брелок, подобрал ключи и быстро засунул руки в карманы, пока отец не передумал.
   - Мне еще компьютер нужен.
   - Чего?
   - На пять минут буквально.
   - Что ты хочешь?
   - Системные файлы для работы.
   - Клиенты?
   - Нужно забить всю базу и проверить, не идет ли оборудование.
   - Скорее всего, жди через месяц, я это тебе и так могу сказать.
   - Мне, правда, нужно скачать.
   - Через минут двадцать.
   - Роберт уже пропускной пункт проехал.
   - Быстро только, - Онвышел из-за компьютера и быстрыми шагами ушел в зал.
   Карим дождался, пока отец исчезнет из поля зрения, и достал жесткий диск, обмотанный кабелем. Карим быстро скопировал папки на рабочем столе и вышел из комнаты, а затем накинул на себя свитер и вышел на улицу.
   Погода стояла отличная. Несмотря на сильный ветер, было довольно тепло, и Карим немного постоял на морозе перед машиной. Она казалось такой громадной на зимней резине, такой высокой, что рукой не сразу достанешь до маленькой антенны на крыше. Карим купил её несколько лет назад у старого фермера, который уверял, что машина бессмертна.
   Она была старая, но мощная. Зимой в К. было жутко тяжело передвигаться на транспорте из-за огромных снежных сугробов, и "Дейзи" была отличным ледоколом. Карим назвал её "Дейзи", хотя сам уже не помнил почему, но ему понравилось "Дейзи". Роберту тоже нравилось название, правда сначала он предложил "Мия", но оно не прижилось, и машина стала именоваться в честь главной героини романа Фицджеральда, по крайней мере, Роберту нравилось думать, что это действительно так.
   Через двадцать минут Карим стоял и ждал автобус, который уже выглядывал из-за крутого поворота на вокзал.
   Роберт вышел из автобуса и, увидев "Дейзи", направился прямиком к ней.
   - Тепло у тебя, - сказал Роберт.
   - Тебе нравится краска?
   - Хороша, сколько отдал?
   - Ой, не спрашивай, - Карим недовольно заулыбался и посмотрел на приборную панель.
   - Ну правда.
   - Пятнадцать.
   - Душу твою так и так! - Роберт засмеялся и прикрыл лицо ладонью.
   - Да я знаю, сам уже хотел, меня отец отговорил, сказал, что там люди лучше знают, что и как делать.
   - Может он и прав.
   - Может, но денег все равно тьма.
   - А мы куда едем сейчас?
   - Сначала домой, нам бы появиться там, отметиться, потом уже к деду.
   - Как он?
   - Плохо. Колем ему уколы, но теперь спина болит, и шишка не рассасывается с лекарством.
   - Тьфу ты, - Роберт приоткрыл окошко и закурил, - а у тебя курить можно?
   - Некоторым да, а вот некоторые никогда тут не покурят, ибо у них руки кривые, кури конечно, это я так.
   Они двигались вдоль широкой белоснежной дороги, по маленькому тихому городу, засыпающему от мирного и спокойного хода своей жизни. Справа виднелись старенькие синие торговые ряды, за которыми с шести утра стояли пожилые бабушки, торгующие фруктами и зеленью. Напротив рядов возвышалось двухэтажное здание мясного рынка, огромного рынка, с таким количеством товара, что во всем К. не найдешь. А слева от входа, который загораживался шлагбаумом, стояла помятая палатка со стальным навесом, где продавали автозапчасти, масла и покрышки. Роберт и Карим с детства привыкли к субботним поездкам на рынок. Дед обычно оставался в машине и, передав бабушке деньги, диктовал, что именно нужно купить. Роберт и Карим стояли позади бабушки и ждали, когда пойдут в отдел со сладостями.
   Сначала бабушка обходила все прилавки с овощами, потом все вместе они заходили в мясной рынок, а уж потом в новенький супермаркет, где бабушка покупала им все, что они попросят, ну или почти все. Он была невероятна добра к ним. Она очень любила их и любила одинаково, без условий и притязаний. Бабушка прощала Роберту и Кариму все на свете. Она любила их и не просила взамен ничего.
   Они могли долго выбирать себе сладости, но, в конце концов, у каждого из братьев были равные запасы. Для них всегда было важно, чтобы каждый получил ровно столько, сколько и другой.
   Роберт вспоминал, как дед злился на бабушку, каждый раз, когда видел, сколько всего она купила ребятам. А она просто смотрела не него своими добрыми глазами, улыбалась и ничего не говорила в ответ. Ей всегда было нужно только одно, чтобы её маленькие, еще совсем глупые внуки выросли хорошими людьми. Роберт верил, что у бабушки это получилось. Несмотря ни на что он верил, что она очень сильно им помогла, пусть даже она этого не понимала. А может и понимала, кто же теперь скажет наверняка, когда прошло уже столько времени.
   Дорога значительно ухудшилась, когда Карим свернул на свою улицу. Маленькие угловатые домики с хлипкими чердаками и палисадниками, заросшими травой и шиповником, исчезли, а на их месте вырастали двух, а порой и трехэтажные коттеджи. Карим припарковал машину через дорогу, напротив черных ворот дома. Роберт забрал из машины сумки и первым пошел к воротам.
   Как же тут все изменилось, думал Роберт. Жутко непривычно смотреть на новый дом, на второй этаж, непривычно вспоминать старый разбитый двор, который теперь был покрыт большими мраморными плитами.
   Роберт еще раз посмотрел на ворота. Когда смотришь на такие вещи, все сильнее хочется изменить что-то в своем прошлом. Ладно, к черту это все, ты не изменишь ничего, подумал он. Вот ты открыл эти двери и уже совершил против них действие, которое теперь записано в истории. Да и если ты закроешь дверь, то будешь все время помнить, что уже открывал её. А, впрочем, к дьяволу это. К дьяволу все это, все эти двери и все, что тебя держит. Ты уже не привязан к этому месту и, пора бы тебе понять, что ты слишком долго не видел этого дома и этих людей. Хватит Роб, ты только не называй сам себя Алексеем, и лучше, чтобы тебя случайно так не называли, хотя точно назовут, ты же их знаешь. Будь просто тем, кто ты есть, и не испорти себе и брату выходные, ведь через несколько дней ты уже будешь далеко отсюда.
   Роберт закрыл дверь и, молча, пошел вслед за Каримом.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  3.
  
   В доме было очень тихо и прохладно. Зеленые обои, которые висели здесь десять лет, были заменены золотыми. Почти все комнаты поменяли цвета. На кухне красовалась новая плита и новые шкафчики для посуды оливкового цвета. Новая комната Карима была перенесена на второй этаж, а стена старой разбита и продолжена в гостиной. Гостиная была разделена на зону для дивана с мягкими подушками, разбросанными по всему полу, и зону для больших ковров, которые устилали сосновый пол. Роберту нравилась новая гостиная. Но ему не терпелось увидеть и второй этаж.
   Отец уже давно уехал на автобазу, но Карим решил проверить, нет ли еще кого-нибудь в доме. Дом оказался пустым. Все уехали проведать деда, уехала даже старая бабушка Карима с его маленькой племянницей.
   Братья поднялись наверх и расположились в углу комнаты, где стояли два больших кресла и маленький столик для напитков. Роберт откинул спинку кресла и лег на него почти плашмя, свесив ноги на край ручки, а Карим достал немецкие сигареты из-под складки в диване. Их ему подарил Роберт, когда получил в подарок от старого друга, жившего в Берлине. Каждый взял по сигарете, и Карим полез в другие тайники в поисках бутылки Williamsons". Она пролежала тут четыре месяца. Карим так и не решался открыть ее без повода и ждал приезда брата.
   Теперь бутылку открыли. Запах крепкого виски немного щипал глаза и резал нос. Карим разлил виски по донышку в два квадратных стакана, в которых уже лежали заготовленные камни для охлаждения. Камни застучали по дну и окрасились в темный цвет. Все комната наполнилась выветрившимся и легким запахом дубовой бочки.
   Роберт немного отпил из стакана и поставил его на подлокотник. Виски приятно холодил горло, после чего наступало легкое покалывание. Роберт отпил еще, но на этот раз не поставил стакан на место, а продолжил держать в руках. Ему очень нравился этот резкий запах. Братья закурили и долго не выдыхали дым, потом уселись в свои кресла еще глубже и закрыли глаза.
   - Хорошо, что ты приехал домой.
   - Я очень быстро уеду.
   - Знаю, а все равно приятно.
   - Я все жду, когда ты заговоришь о том, что нового здесь произошло - Роберт снова отпил из заново наполненного стакана.
   - Ничего.
   - Так же не бывает.
   - Бывает, у нас точно бывает, еще столько лет пройдет, но ничего не изменится. Еще много времени пройдет, а этот дом так и будет стоять, а бабушка так и будет кряхтеть на нас.
   - Я надеюсь - Роберт засмеялся, - как малышка?
   - Малышке уже десять лет.
   - Твою мать.
   - Вот и я так думаю, вот так и жизнь проходит.
   - Только вчера мы с ней сидели на пристройке в огороде, и она рисовала карандашами на маленькой фанерной доске. Помнишь. Как я дарил ей карандаши?
   - Помню.
   - Она такая умница, как у нее в школе дела?
   - Она выше всех на голову, честно, было жутко смешно смотреть на нее на линейке - Карим улыбался.
   - Дьявол, как обидно, что не успел.
   - Серьезно не успел.
   - Винишь меня?
   - Нет, но тебя не было пять лет.
   - Легче от этих слов не станет.
   - Знаю, но целых пять лет. Это жутко много. О тебе часто спрашивают.
   - С* и В*?
   - Не только.
   - Рами?
   - Да, еще Лена и Сергей, и те девушки с пляжа.
   - Ты с ними еще общаешься?
   - Очень редко, мы виделись пару тройку раз, но не больше.
   - А мне они нравились.
   - Мне тоже.
   - Так как там малышка? - Роберт поставил стакан на столик и повернулся к Кариму.
   - Она отличница.
   - Туда меня! А я знал, я сразу это знал - братья засмеялись, - Карим, как же это здорово, как же я скучал.
   - А мы скучали по тебе.
   - Ну, теперь я здесь.
   - Думаю, мы хорошо отдохнем.
   - Я уверен, что хорошо. Господи, знал бы ты, сколько я о вас всех думал - Роберт хлопнул себя по лбу и откинулся на спинку кресла, - вот же дурак.
   - Ты чего?
   - Подарок.
   - Какой?
   - Я ничего не купил Малышке.
   - Заедем за сладостями? - Карим потряс ключами от машины и положил их на столик рядом со стаканом виски.
   - Да, непременно заедем. Господи, как же я скучал по всему этому. А малышка еще любит сладости?
   - Ну а кто их не любит?
   - Мало ли. Ах, ты мать твою, только вчера с ней играли.
   - Нет Роб, прошло уже пять лет.
   - Да какого же хрена все так быстро?
   - Не знаю.
   - Я тоже не знаю. Ах, мать твою, я ведь тоже не знаю, почему так.
   - Никто не знает, - Карим отставил стакан в сторону и виновато улыбнулся Роберту.
   Роберт не знал, что еще сказать. Он перебирал стакан в руках и не смотрел на брата.
   Ох, и много ты пропустил, думал он. Как же ты много пропустил, как же было здорово, боже, как же было здорово. Неужели ушло все? Вот прямо все. Вот уже ничего и не осталось? Нет. Нет и нет. И еще раза четыре Нет. Ничего не ушло, все изменилось, но не ушло, пока мы сидим здесь, это не ушло. Пока Карим будет меня помнить, пока он будет помнить все, ничего тогда не уйдет. И никогда не уходило. Это ты дурак. Вот ты действительно ушел. Хоть ты и здесь сейчас, но ты ушел, и ушел надолго, так сильно ушел, что и самому жутко. А к черту все на свете. К черту самого черта трижды. Я буду отдыхать здесь эти несколько дней, и я не буду вспоминать плохое, правда, не буду. Мы будем говорить, мы будем говорить обо всем на свете.
   Но как же здорово мы отдыхали.
   - Карим, а помнишь, как мы работали в полях?
   - Такое не забудешь - Карим заулыбался и засмеялся. Думаю, вспоминал.
   - И дни и ночи, а помнишь, дорогу с горы которую мы нашли?
   Карим выпучил глаза и помахал пальцем в воздухе.
   - Конечно, помню! Какая была дорога, оттуда всю Волгу было видно, как на ладони, я даже мель оттуда увидел, помнишь мель?
   - Где еще нужно идти метров тридцать, пока вода не коснется шеи?
   - Да.
   - Как же там здорово.
   - Ты мне напомнил про поля, помнишь нашу последнюю поездку?
   Я очень хорошо запомнил этот день, подумал Роберт. Мы с братом проснулись в половине пятого. Карим жутко устал, он-то совсем не спал и теперь лениво пил кофе, сидя на диване в маленькой летней кухне, крыша которой пряталась за большими широколистными дубами. Роберт сидел напротив и тоже пил кофе. А на часах уже пять. Утром довольно прохладно и теперь постоянно берем с собой термос с водой, чтобы не окоченеть от сильного ветра, свистевшего сквозь открытые двери машины. Через пару минут мы уже должны быть собраны и сесть на мотоциклы, но ни один из нас не поднимется с места. Мы устали. Мы знаем, что через пару часов нам будет не до сна, знаем, что сегодня особенно много работы. И ни один из нас не желает думать о том, что ждет нас вечером, ведь он так быстро растворится в усталости и голоде, что мы просто заснем сидя на этой кухне.
   И вот они уже в пути. И звуки двигателя режут слух своей пронзительностью.
   Дождя еще нет, и мы жутко этому рады. В дождливую погоду косить нельзя, да и нет смысла, только испортишь весь покос. Но сегодня так холодно, что хотелось поскорей покончить с этим, и вот тут бы им помог треклятый дождь, который лил всю прошлую неделю, оставив нас с Каримом без работы.
   Карим был жуткий оптимист, никогда не сдавался. Сколько его помню, а даже в самой дрянной ситуации он находил нечто, что заставляло его широко улыбнуться и захохотать во весь голос, словно ему рассказали хорошую шутку, которая никогда не может тебе надоесть.
   Но сегодня он устал. Даже мотоциклы везли нас как-то лениво, будто бы их тоже оторвали ото сна. Но так мы и ехали вперед до тех пор, пока на горизонте не показались расплывчатые очертания ангара, в котором и стояла наша прожорливая и громкая машина.
   Мы заехали на территорию базы и прямиком устремились на кухню, чтобы согреться. Там и вправду было тепло. Газовый котел тихо свистел в углу, а маленькая комната освещалась парой маленьких лампочек, наскоро прилепленных к маленькой стене. Карим разлил крепкий кофе по большим жестяным кружкам, и мы снова сели завтракать, оттягивая неспешно приближающийся груз работы, звучный мотор которой уже прогревался в сыром ангаре.
   Обычно мы могли тараторить без умолку все утро, а потом, вдоволь наговорившись приняться за работу. Но сегодня мы молчали. Мы так сильно устали, что не могли оторвать взгляды от своих кружек, и когда на дне этих кружек осталась лишь горькая и густая кофейная гуща, мы покинули кухню. А потом, медленно взбирались на старый красный комбайн, который ровно, как и мы, да и вся техника, явно не собирался работать должным образом.
   Но разговоры в сторону, теперь нас ждет только промозглая дорога и долгожданный грохот мотора. И она идет. Идет медленно, неторопливо. Стаи машин обгоняют нас со всех сторон, мы задерживаем движение своим неповоротливым и шумным агрегатом. Я стою на пороге лестницы, ведущей в кабину, и наблюдаю за тонкими и острыми лезвиями жатки. Уж больно она широкая, по дороге её нужно вести аккуратно, чтобы не зацепить никого. А дорога и не думает заканчиваться, все дальше вглубь трассы угол её наклона становится все выше. Двигатель комбайна начинает замолкать за нехваткой оборотов. Теперь идти в гору почти километр, а значит, масло начнет кипеть куда раньше. Карим оттягивает дроссель до предела, и слышно, как заревели четыре цилиндра, уничтожающие дизельное топливо. И так мы едем до самых полей. А поля у нас прекрасные: широкие, тихие и ровные, словно большое золотое покрывало, которое вырастает из земли. По краям полей, вдоль трассы, возвышаются большие деревья, защищающие их от сильного ветра. Мы смотрим на посадки не отрываясь. Каждый день я видел их кроны, а все равно не могу устать от зеленого и томного пейзажа равнинной местности.
   Машина взревела снова, и впереди стал отчетливо заметен маленький проем между деревьями, который служил для нас въездом на поле.
   Карим медленно поворачивал руль и ослаблял натяжение дросселя, чтобы успокоить двигатель и входить в поворот очень медленно и аккуратно. Я стою на помосте, приваренном к кабине, и указываю ему путь, истерично жестикулируя в случае появления ствола дерева.
   Так мы и пробираемся к своему объезженному полю, словно моряки на ледоколе. Становится все холоднее, но мы и не думаем тратить запасы. Мы завтракали дважды, а значит привал теперь не скоро. Может часа через три, но не раньше. Сейчас только работать, и Карим удивительно ловко выравнивает машину на краю поля, там, где возвышаются крепкие золотые колосья. Карим опустил жатку почти плашмя к земле, и я вылез наружу, чтобы проверить расстояние. Я крикнул ему, что лучше поднять её чуть выше, иначе можем зацепить клок земли и сорвать сегменты, но он выходит из кабины и сам смотрит на маленькие проем от косы до колосьев. Карим решает идти на низкой жатке, иначе покос получится неровный, ведь впереди есть небольшой холм, который еще нужно преодолеть.
   Нехотя я соглашаюсь и Каримом, и мы начинаем движение на низкой жатке, которая в любой момент может вгрызться в землю и раздробить пилу.
   Первые метров пятьдесят мы шли отлично, меня слегка пошатывало на сырой и неровной земле, но шли мы действительно отменно.
   Позади машины ровной полосой расстилались свежие колосья. Я смотрю вниз и крепко держусь за поручень, чтобы не упасть. А Карим уже разогнался, хочет посмотреть, как лучше косить. Но безуспешно, трава и опилки быстро забиваются в лезвия жатки, и мы сбавляем ход. Карим недоволен ходом и ругает почем зря ленивых механиков, которые только пьют и храпят в теплом ангаре и совсем не занимаются проржавевшей ходовой. Я тоже чувствую, какой грубой стала машина. Подшипник нервно свистел каждые пять метров, звук становился невыносимым, но до перерыва еще далеко, мы осилили лишь четыре круга по сырому полю. Но мы уставали с каждым метром. Я все еще смотрел под лезвия жатки и махал рукой, если видел сорняки деревьев или дикие кусты шиповника. Если хоть один попадет под пилы, то сегментам конец, и тогда нам придется снимать лезвие и молотком выбивать алюминиевые клепки, а потом искать новый сегмент и наскоро прибивать его к погнутой пиле. Пила точно погнется. Однажды уже гнулась, и мы застряли в поле на два часа, так и не закончив работу. Комбайн пришлось гнать обратно, а мы остались без денег. Черта лысого мы снова застрянем! Нет, сегодня много работы, и сделать её нужно в лучшем виде. И мы умеем это делать. Мы чертовски хорошо косим. Так хорошо, что сбрили ячменное поле за три дня. Ох, и хорошо мы работали. Так уставали, что засыпали на теплых скамейках в бане, даже есть уже не хотелось. Мы не останавливались тогда все двадцать часов. Но скосили и вправду хорошо. Ели прямо на ходу, на привал времени не было. Да оно нам и не нужно, только бы сигареты не закончились. Если сигаретам конец, то работа убивает. Медленно, тихо, но убивает. Без сигарет в поле нельзя. И без еды нельзя, хотя её всегда мало. Особенно если ведешь машину по двадцать часов. Мы тогда брали конских консервов, две буханки хлеба, но не из магазина, а свежего, только с пекарни. Кучу овощей брали, мясо. Иногда вяленное, а иногда и приготовленное на костре, но брали много, очень много. В такую жару, когда мы косили, хорошо было выпить пива. И мы пили по три бутылки за поездку, такое холодное и терпкое, что вся сумка с продуктами становилась влажной. Мы клали пиво под вентилятор и прятали в углу кабины, чтобы оно не нагрелось. Ох, и здорово было косить летом.
   Сейчас все иначе. Машина становится капризной от сырости и холода, да и мы становимся капризными. А грохот все сильнее. Явно сильнее. Шестеренки злятся, поршни злятся, каждая деталь злится, работать сегодня не хочет никто.
   Но мы идем вперед. Идем быстро, жатка тоже ревет, ревет сильнее двигателя.
   Ей тоже тяжело. И мы её понимаем, а потому сбавляем ход и останавливаемся.
   Карим молчит, и я молчу. Карим вытирает пот с засаленного лба и снимает прилипшие от пота и грязи перчатки. Я стою на платформе и дышу свежим воздухом. Нужно успеть подышать, пока двигатель спит. И я дышу долго, медленно. Карим все еще молчит. Он кладет голову на старый пропахший солидолом руль и молчит. Сложно говорить. Мы уже скосили половину, а потому, и говорить сложно. В голове все еще стоит страшный гул мотора.
   Мы долго сидим на неподвижной машине и молчим.
   Карим поднимается и с прищуром смотрит по сторонам. Его лицо покрыто толстым слоем пыли, только маленькие белки глаз бегают по полю. Смотрит, сколько еще осталось.
   - До шести работы много - говорит Карим.
   - До шести я умру - я спрыгиваю с платформы и сажусь рядом с большим колесом комбайна - тащи сюда еду.
   - Еще рано.
   -Тащи. Я смерть как есть хочу.
   - Я тоже.
   - Тогда давай есть, мне уже плохо от голода.
   - Рано, не хватит же до вечера - Карим промыл глаза водой и уселся рядом со мной, облокотившись на поручень лесенки.
   - Да что ты заладил! Я точно умру, если не поем.
   - Это ты заладил, я сразу предупредил, что еды на двоих будет мало.
   - Что же ты кретин то такой - я уже злюсь на него и вместо ложки беру в рот сигарету. Карим тоже закуривает и пускает колечки из горла.
   - А вот и не кретин, вечером будешь благодарить меня.
   - Вечером я тебя убью, если сам не помру от голода.
   - Как только закроем квадрат, так сразу.
   - Я хочу есть.
   Я поднимаюсь на одной ноге и дотягиваюсь рукой до мешка с продуктами, который лежит в кабине. Пива там уже нет. Зато остались две банки консервов с кониной и кусок вареной баранины, а она чертовки хороша, так хороша, что жаль её есть сейчас. В боковом кармане виднеется крышка термоса. Я кидаю недовольному Кариму консервы и сам сажусь есть.
   Теперь мы спокойны. Мы поели вдоволь и лежали на сырой земле. Мы постелили чехол от жатки на землю и лежали так ровно час.
   Периодически Карим подергивался, чтобы не заснуть после сытного обеда. А я читал книгу и курил те поганые сигареты, которые мы раздобыли у охранника. Ох, ну и тяжелые были сигареты. Приходилось промывать рот водой, как выкуришь одну. Охранника на базе звали Мехес. Он курил самые тяжелые и самые дешевые сигареты, которые только можно найти. Мехес закинул мне в рюкзак пачку, когда я поднимался на комбайн. Он нас очень любил. Он всегда улыбался, когда мы приезжали на базу. Мехесу было чертовски тоскливо сидеть в одиночестве целыми днями. Поэтому от так много пил и почти не вылезал из гаража. Думаю, он был рад, когда ломались лопасти на жатке. Виду он никогда не подавал, но точно был рад, ведь он теперь нужен. Раньше Мехес водил шлюх в свою коморку за ангаром.
   Когда мы с Каримом были маленькими, он часто пропадал в этой коморке. А вечером тихо открывал скрипучую дверцу рядом с воротами и провожал свою подругу до автобусной остановки. Мехес обнимал её за талию и, сжимая сигарету в зубах, тихо шептал ей что-то на ухо. Не знаю что. Может быть что-то романтичное. Хотя это был Мехес.
   Через час мы собрали остатки еды в мешок, и я закинул его за сидение шофера. Карим уже завел двигатель, и мы стартовали.
   Поле казалось бесконечным и очень покатым. Мы так сильно разогнались на одном бугорке, что оставили за собой несколько метров нетронутых колосьев. Карим ударил по тормозам, но колеса заблокировало на сырой земле, и комбайн проплыл в грязи еще пару метров, прежде чем сбросить скорость. Карим хорошо правил рулем, но тяги не хватало и мы заглохли.
   Я открыл решетку транзистора и посмотрел на уровень масла на соседней отметке. Мы протекли. И протекли сильно. Масла не хватало и температура начала расти.
   Карим вылез из кабины и стал разглядывать масляный фильтр, который торчал из-под ступеней. Фильтр лопнул в трех местах сразу, и масло медленно струилось на землю.
   Карим закинул руки за голову и лениво перекрыл подачу масла на гидравлические амортизаторы жатки.
   - Вот и все - Карим ударил стальную крышку блока ладонью и саркастично засмеялся.
   - Фильтра у нас нет - сказал я.
   - До базы дотянуть? - сказал Карим.
   - Нет, лучше бросим здесь. Тучи собираются, не хочу я посреди поля в стальном корыте сидеть.
   - Молнии боишься? - Карим нахмурился и посмотрел на меня.
   - Еще как боюсь, а мы с тобой тут как вышка для приема этих самых молний!
   - А если аккумулятор снять? - Карим постучал веточкой о контакт, и он немного заискрил.
   - Не будет толку, она не в аккумулятор бьет, а в сталь и самую высокую точку на местности, а это мы и есть.
   - Дрянь дело, сейчас выходить надо и все равно снять электронику.
   - Здорово поработали, у нас же половина еще - я оглянулся и посмотрел на нетронутый участок поля.
   - Знаю. Но выбора никакого, поле плохое пошло, неровное, без регулировки жатки мы пропадем, закопаемся мы с тобой.
   - А если слить масло и забить жгутом трещины? - я внимательно рассматривал масляный фильтр и примерял к нему запасные жгуты.
   - Лопнет же. Всегда лопаются. Их делают из собачьего дерьма, как и топливные шланги. Помнишь, как они рвались?
   - Помню.
   - Вот-вот, со жгутами та же история, гиблое дело.
   - Тогда пошли до трассы.
   - Ловить машину?
   - Да.
   - Не выход, давай передохнем, и я заведу его - Карим покачал головой и присел на примятую свежескошенную рожь. Она пахла дождем и сыростью, а еще пылью и кислым запахом маленьких жуков, которых замело под косилку. Пахло тишиной. Вокруг не было ни души, и где-то вдали послышались звуки двигателей. Это соседнее поле. Там работали новые немецкие комбайны. Огромные сукины дети срубали колосья с сумасшедшей скоростью. Казалось, что мы с Каримом слышали, как работают шестерни в трансмиссии, казалось, что мы сами сидели в этих новых и свежих кабинах, которые еще не пропахли сигаретами, потом, солидолом, мазутом и пылью.
   В глубине души мы трижды обругали свою стальную телегу, и Карим демонстративно плюнул на колесо, как раз туда, где распухла огромная резиновая грыжа.
   Так мы и возились с этим корытом, пока не начался ливень.
   Двигатель уже достаточно нагрелся, но на аккумулятор стекали струйки воды. Я закрыл аккумулятор картонкой и поглядывал в кабину.
   Карим истерично теребил ключ зажигания в отверстии. Карим был похож на разъяренного вепря, который роет землю своими большими клыками. Вода лилась с его плеч и головы на порванное сидение и засаленный стальной стружкой и маслом пол.
   Я же промок, как последний пес и, отплевываясь от воды, которая заливала рот и глаза, я попытался докричаться до Карима.
   - Отпускай рычаг! Мы пойдем полным ходом, я не полезу в кабину, ты без меня ни черта ее увидишь.
   - Дьявол ты этакий, лезь внутрь!
   - Иди ты - крикнул я - воды видел сколько, замкнет, если я держать не буду.
   - Ах, туда твою! Живо забирайся.
   - Карим вперед, Христа ради, вперед давай!
   - Ты упадешь через пару метров - Карим кричал что есть мочи, прикрывая голову стопкой газет, которые промокли насквозь.
   - Не упаду друг, не бойся.
   - Туда твою три раза! - Карим послал меня по матушке и по всем ближним и дальним родственникам, элегантно сплюнул на пол кабины и надавил на педаль газа.
   От резкого толчка я пошатнулся, но удержался на последней ступеньке лестницы. Двигатель загрохотал с новой силой, и колеса стали впиваться в грязь. Машина шла тяжело. Из выхлопной трубы повалил черный дым, и Карим повысил передачу. Машина замедлилась, но не заглохла. Карим не видел половины всего, что происходило под колесами и не всегда слышал, что я ему кричу.
   Машина пошла еще паршивее. Из-за сильного ливня размыло дорогу, и острые камни выплывали на поверхность, словно коралловые рифы на дне океана. Для исправной резины комбайна это не представляло бы угрозы, но та дрянная покрышка, (так её и разтак!) на которую плюнул Карим, царапала землю своей разбухающей грыжей. Острые камни скребли дно комбайна. Вот почему Мехес запрещал ездить здесь в дождь. Старая хитрая скотина-Мехес.
   Я сам не знал, почему злился на всех. Может от того, что я промок до нитки или от того, что на каждом ухабе я все больше разбивал себе локоть в кровь, или от того, что аккумулятор стал искрить от влаги, не могу сказать. Сейчас я знал только одно: если я не удержу эту поганую картонку, то мы с Каримом будем бежать под этим ливнем через посадки, разрывая одежду об острые кусты шиповника. А потом, все грязные и усталые мы выберемся на трассу и будем ловить машины. Водители, мирно сидящие в своих теплых седанах, даже не увидят нас за этим ливнем. А те, кто увидят, никогда не подберут таких, как мы. Этак мы и будем стоять до посинения целый час. А потом Карим пошлет по адресу всех этих водителей, их семьи, их жен и детей, пошлет по такой-то матери нашу машину, и пьяньчугу Мехеса с его страшными шлюхами (их он пошлет три раза). Мы пойдем пешком вдоль посадок прямо до полицейского поста, от него повернем налево и выберемся на перекресток.
   Мы будем идти медленно, потому что устали. Мы будем осыпать руганью все живое, что встретим по дороге, а потом Карим потянется в карман за сигаретами Мехеса и снова покроет самой изысканной бранью всю его семью от него самого до его деда Эласио. Вот так мы и вернемся домой. Мокрые, злые и без машины.
   Ты ведь этого не хочешь? - спрашивал я сам у себя. Конечно, не хочу. К дьяволу такие мысли, к дьяволу Мехеса и его сигареты, к дьяволу этих водителей на трассе. Мы все сделаем сами, мы вытащим это корыто на ровный грунт и пойдем по шоссе до станции.
   Карим прибавил ходу, и я уронил картонку. Дождь забарабанил по крышке аккумулятора. Я сорвал с себя куртку и закрыл ею пластмассовую крышку, на которой крепились контакты. Ох, ну и холод. Дьявол, ну и холод. Нет уж, чепуха, лучше я тут останусь.
   Но Карим снова прибавил ходу, и машина затряслась еще сильнее обычного. Карим что-то кричал, но из-за грохота двигателя я не мог разобрать ни слова.
   - Что! - громко спросил я.
   Ответа не было.
   - Чего ты там орешь, туда твою!
   И снова я не разобрал ни слова
   - Карим, громче!
   - Спуск! - взвыл Карим и ударил по тормозам.
   Вот же я идиот. Туда меня! Вот же идиот. Я так заботился об электронике, что совершенно забыл о своей главной работе: я не указывал Кариму дорогу.
   Мы оба забыли о крутом спуске с горы, когда двигатель загудел от давления.
   Комбайн набирал скорость. Карим слишком сильно ударил по тормозам, что колеса заблокировало и машину повело вправо.
   Я держался за поручень и выкинул в сторону свою куртку, которой прикрывал электроблок.
   Туда тебя! - мысленно ругался Роберт, - черт бы с ним с аккумулятором. Роберт пытался ухватиться за поручень второй рукой. Держался я из последних сил, но все равно пытался докричаться до Карима.
   - Тормози!
   Карим не слышал Роберта.
   - Тормози!
   Карим ничего не слышал. Он выворачивал колесо руля влево, как можно левее, еще левее.
  
   Роберт размел затекшую шею и привстал из кресла.
   - Жутко было в тот день.
   - Не то слово - ответил Карим.
   - Ты еще работал, когда я уехал?
   - Да, но не очень долго.
   - Скучно было одному?
   - Я не один там был, позвал знакомого из деревни подзаработать.
   - Тогда ладно - Роберт поднял пальто и быстро накинул на плечи, - поедем к Рами?
   - Если он дома конечно.
   Карим тоже накинул куртку на плечи, и братья вышли из дома. Они направлялись обратно к машине, пробираясь через заснеженные дорожки аллеи, которая пролегала от гаража до их большого дома.
   Роберт немного отстал, закуривая сигарету, и решил еще раз взглянуть на дом. Он стал в сотню раз больше, чем был до его отъезда. Роберт пытался вспомнить, как он выглядел раньше, но не смог. Роберт, вдруг, понял, что у него нет даже фотографии старого дома.
   А ведь все это было так недавно. Вот только-только мы купили первый мопед для брата. Совсем недавно мы впервые пробили шину и заклеивали ее в гараже, поместив между тисками. А кажется, что вчера. Нет, все-таки ни хрена я не помню больше, подумал Роберт, и сел на переднее сидение "Дейзи".
  
  
  
  
  4.
  
  
   Дома у Рами было шумно. Его мама о чем-то громко говорила с Каримом, а Роберт сидел напротив них и пил зеленый чай из глубокой фарфоровой пиалы. Снег усиливался и засыпал крупными хлопьями дорожку к палисаднику. Роберт увидел в окне силуэт невысокого мужчины, который натягивал брезент на большой стог соломы. Это был отец Рами. Они держали несколько голов баранов и овец и часто запасали на зиму большие стога сена.
   Зима в том году была не суровая, но, все же, холодная. Братья не хотели выходить из дому, и только изредка отправлялись за покупками или к старенькому деду, который жил на "улице Победы".
   Рами заново наполнил чайник и поставил его на конфорку.
   - Так, значит, на неделю приехал? - спросил Рами.
   - Может чуть меньше, - улыбнувшись ответил Роберт.
   - Сто лет же тебя не видели.
   - И я вас сто лет не видел, Карим мне отказывается рассказать обо всех ваших новостях.
   - Потому что их нет - Карим тоже взял пиалу и, не глядя, ответил Роберту.
   - Ну не скажи, - Рами пересел чуть ближе к Роберту и заулыбался еще сильнее, - я думаю работать в С*.
   - А почему не здесь?
   - Не знаю, но по мне так там есть возможность заработать хоть немного.
   - А мне кажется, что здесь было бы лучше, - Роберт поставил чашку и внимательно посмотрел на Рами, - ты думал с отцом работать?
   - Временами, но особо много не заработаешь, нужно время, которого никогда нет, ты ведь уехал.
   - Я был не нужен этой стране, по крайней мере, моя профессия ей не нужна.
   - Говоришь так, будто и бороться с ней не хотел, - Рами нахмурился.
   - Нет, не хотел.
   - А там лучше?
   - Лучше. Если и будут дети, то рад, что там.
   - Ты живешь с А*?
   - Уже пять с половиной лет.
   - Ох, как, поженились?
   - Да, год назад.
   - Я же к ним на свадьбу приезжал, бестолочь - с ухмылкой пробурчал Карим.
   - Ой, точно, что это со мной.
   - Расслабься, - успокоил Роберт.
   - У тебя все хорошо? - Спросил Рами.
   - Да, думаю, что хорошо.
   - Тогда, удачи вам, еще долгий путь предстоит.
   Роберт нагнулся ближе к другу и тихо проговорил на ухо.
   - Мы сегодня собирались посидеть в доме у деда. Ты с нами?
   - Вечером?
   - Да.
   - Хорошо, если получится, но сомневаюсь, ты ведь только через неделю уедешь, думаю еще увидимся и не раз.
   - Я жду, - Роберт похлопал Рами по плечу и, поднявшись со стула, поставил пиалу в раковину.
   - А я постараюсь, - ответил Рами, - ну что выходим?
   - Покрышка на месте? - спросил Карим.
   - Я уже привязал.
   Роберт и Рами вышли во двор и стали привязывать покрышку к бамперу "Дейзи" с помощью автомобильного троса. Он выдерживал около десяти тонн и был чертовски прочным, так что можно было смело резать его о свежий лед.
   Роберт решил ехать на покрышке первым. Он надел шлем и привязал ноги веревками с замками на концах. Погода стала еще хуже. Снег волнами влетал в открытый багажник, в котором сидел Карим с маленькой камерой. Он собрался снимать старт Роберта, а потому устроил себе сидение на канистре с бензином.
   Машина стартовала слишком быстро, и Роберт еле успех ухватить перчатками разноцветный трос. Рами надавил на газ сильнее и серые камни вперемешку с осколками льда и снега застучали по шлему Роберта.
   - Как он там? - Рами бросал взгляды в зеркало заднего вида.
   Карим не смог ему ответить. Он истерически хохотал и пытался удержать камеру в руках.
   Покрышку Роберта мотало из стороны в сторону. Он пытался тормозить ногами, но тяжелые зимние башмаки только проскальзывали по льду. Роберт откинулся назад и выпрямил ноги, чтобы держать курс ровнее, но трос усердно рвался влево под тяжестью машины. Карим все еще заливался хохотом от вида водителя покрышки, но камеру держал ровнее.
   Длинная полоса трассы застилалась снегом. Роберт уже привык к езде на покрышке и даже получал от этого удовольствие. Лед перестал бить по забралу шлема, и можно было разглядеть маленькие одноэтажные домики, проносящие совсем близко с машиной. Люди вокруг недоумевали, глядя на них. Прежде никто не видел весельчаков, которые несутся на покрышке по центру города. Любителей зимнего отдыха обычно замечали в километре от кладбища, на глиняном карьере. Дороги там были узкие и мало кто из водителей решался туда ехать, от того и снег долго оставался мягким и плавно стелился под человека на колесе.
   Но Карим не захотел ехать на карьер. Он хотел проехать по городу, да так, чтобы навести шороху на местных собак и стариков, недовольно поглядывающих из окон. И им это удалось. Некоторые из прохожих смеялись и указывали на Роберта пальцами, некоторые, наоборот, отпрыгивали еще дальше на тротуар и недовольно бубнили себе под нос.
   Но Роберту было плевать. Он шел очень быстро и очень легко. Даже такое ребячество радовало его. Он ехал и думал только о том, что уже давно не испытывал ничего подобного. Роберт вспоминал все шалости, которые они устроили с Каримом, вспоминал, как бабушка кричала на них. Ему стало грустно. Но скорее ему стало страшно, как бывает страшно от ощущения отдаления минувшего прошлого, и как бы сильно он не пытался, он больше не сможет почувствовать это снова. И Роберт понимал это, понимал очень хорошо. И ему стало страшно. По-настоящему страшно. Но он перебил в себе это чувство и только сильнее ухватился за твердый трос.
   Нет, ты зря это парень, - думал Роберт, - ты обещал, что не дашь себе все испортить. Хоть раз, но почувствуй себя счастливым. Вот сейчас, видишь? Да. Вот теперь ты счастлив, ты, черт возьми, счастлив и тебе приятно вот так ехать по заснеженным улочкам. Плевать, что скажут вокруг, сейчас тебе хорошо, тебе весело, рядом с тобой те, кто должны быть, и ты счастлив. Так что иди к черту и получай удовольствие. Тебе сейчас пять лет, и пусть тебе будет пять лет все эти дни.
   Роберт попытался улыбнуться Кариму сквозь шлем, но так и не смог.
   Они провели так несколько часов, после которых Рами посоветовал отправиться в ближайшую забегаловку и перекусить. Денег у них было мало, и они решили остановиться возле маленькой шашлычной на углу Первомайской улицы. Мясо там было настоящее, а потому отменное. Рами рассказал, что частенько ходил туда после школы. Роберт ел очень быстро, но старался полностью прожевывать мясо. Он был очень голоден, ровно, как и его друзья. Карим ел медленно и без конца оглядывался на дорогу, выслеживая проезжающие мимо машины.
   - Спасибо Рам, что накормил, - сказал Роберт.
   - Хватит тебе.
   - Правда, спасибо, отменно.
   - Я поддерживаю, - ответил Карим, не отрывая глаз от окна.
   Рами смял в кулак бумагу из-под лаваша и аккуратно убрал в пакет.
   - Вы к деду?
   - Да - ответил Роберт, - ты подъедешь?
   - Боюсь, не успею уже.
   - Тогда, решай быстрее, мы хотим взять немного вина и ждать тебя не будем - улыбнулся Карим, но не отрывал взгляда от дороги.
   - Черт с вами, не поеду, помогу отцу, он просил заехать - засмеялся Рами.
   - Тогда по домам, тебя отвезти?
   - Хотелось бы, покрышку то верни.
   - Ах, ты мать твою, точно - Карим хлопнул себя по колену, - тогда едем.
   Карим перевел рычаг передать на первую позицию, и машина медленно тронулась по хрустящему снегу.
  
  
  
  5.
  
  
   "Двадцать лет победы, 61", был таким же старым, как и пять лет назад. Роберт и Карим провели здесь все свое детство, Роберт даже больше. Родители у него часто путешествовали или же просто работали целыми днями, потому ребенок и оставался на все лето со своими родственниками в трехкомнатном частном доме на окраине оврага. Дом этот строился около сорока, а может и тридцати лет назад, но стоял до сих пор, и стоял очень крепко. Его строил дед братьев. Он строил дом каждый день, возвращаясь после тяжелейшей работы на автобазе. Дед хорошо знал свое дело, потому дом все еще стоял, и стоял крепко. Что бы кто ни говорил, а руки у него были золотые. Он был отменным механиком и часто учил Карима разборке автомобильного двигателя. Роберта он так сильно не учил. Очевидно думая, что тот пошел в мать, а потому его технические способности оставляли желать лучшего.
   Бабушка, в то время, работала на швейной фабрике имени Клары Цеткин. И она была настоящая швея. Она шила одежду для матери Роберта и отца Карима, она шила все что угодно и всегда могла наложить заплатку на порванные штаны одного из братьев. И они любили ее. А она любила их. Наверно поэтому Карим не мог поверить в ее смерть первые несколько дней.
   Когда Роберт подходил к стальной калитке с кованной ручкой, он не мог не думать об этом. Роберт очень хорошо помнил, как хоронили бабушку.
   Братья вошли в тускло освещенную прихожую и стали стряхивать снег со штанов и ботинок. На этот случай в углу комнаты всегда стояла старая метла. Дед не слышал, как они вошли, и продолжал смотреть бокс. Дом казался довольно пустым и прохладным. Роберт долго не мог понять, чего именно ему не хватает, но только потом заметил, что вещей стало куда меньше. И комнаты казались большими и неухоженными. После смерти бабушки дед частично передвинул мебель и перенес телефон ближе к входу в зал. Старую маленькую кровать, которая неуклюже стояла на фоне стены с ковром, он выбросил на двор и разрубил ее на дрова. Вместо неё Карим привез ему синий вельветовый диван, который раскладывался почти в половину зала. К деду часто приходили гости и соседи, они вдруг посчитали нужным постоянно его навещать, думая, очевидно, что тот не сможет жить один. Но он мог. И он жил один уже пять лет и за это время сумел привыкнуть к посетителям.
   Но сегодня приехал Роберт. Они поздоровались и прошли на кухню, где всегда стоял большой аппарат для нагрева воды. Дед стал расспрашивать Роберта обо всем на свете и раз за разом повторял, что тот вырос чуть ли не на голову. Дед оживился и стал предлагать внукам что-нибудь к чаю. Братья успели проголодаться, и Карим помог деду нарезать мяса и накрыть на стол.
   Мелкие снежинки стучали по стеклу и стальной алюминиевой сетке, на которой раньше рос виноград. Роберт внимательно посмотрел на сетку и понял, что дед не сажал ничего уже два года, а может и больше. Конечно, Карим помогает ему прополоть грядки и отбирает для посадки лучшие клубни, срывая с каждого маленькие белые корешки, но огород все равно выглядит пустым. Дед уже давно не спускается в погреб из-за больной ноги, и, теперь, ему часто помогают соседи, которые достают со дна трехлитровые банки с солениями и другими закрутками.
   Братья выпили вишневого сока и съели по большому куску жареной баранины с картошкой и солеными огурцами. Они очень плотно наелись и периодически зевали, глядя на часы напротив холодильника. Карим что-то громко обсуждал с дедом, а Роберт лишь изредка вступал в разговор и все чаще смотрел в окно. Снег теперь падал под наклоном, явно становилось ветренее.
   Какого дьявола здесь ничего не меняется, подумал Роберт. Столько лет прошло, а двор не меняется ни на день. Почему же в детстве все было таким другим. Ведь когда ты возвращаешься домой, спустя пять лет, ты ждешь, что все изменится, изменится только здесь, только в этом чертовом дворе. Как же грустно смотреть тебе на это сейчас. Как же грустно тебе смотреть на дома друзей на другой стороне улицы. Господи, - Роберт перевел взгляд от окна и вышел из кухни в туалет. Он сказал Кариму, что ненадолго отлучится, но тот, похоже, не обратил на это внимания и продолжал беседовать с дедом.
   Роберт сел на край ванной и закурил.
   Господи, сколько же их здесь было. Он хорошо видел стальную крышку большого дома напротив, сплошь выложенного белым кирпичом.
   Как же вы умудрились все это забыть. Вот вроде, какими же были друзьями, все лето ни на шаг друг от друга не отходили. Каждый год вы ездили купаться на одну и туже реку. Господи, как же все было просто. Какая же легкость жила в тебе в эти годы. Теперь ты ее упустил, она больше никогда не вернется, и ты больше ничего не почувствуешь в первый раз. Господи, какая гадость. Какой ты снова слизняк. Чертов дом напротив. Где сейчас Сергей? В С. Да, скорее всего там. Он недавно отслужил и теперь очевидно ищет работу. Он же учился. Мать твою, ты же точно помнил, где именно.
   Роберт закрыл глаза и попытался вспомнить.
   Железнодорожное. А ведь точно. Так и не ясно, закончил ли он учебу. Скорее всего, нет. Он ищет работу и работу хорошую. За него уже некому платить. Мать то всю жизнь провела в Москве, зарабатывая ему на жизнь, но ты-то знаешь, что она ничего ему не привозила, совсем ничего, лишь изредка он видел ее. А ведь так надеялся, что она станет приезжать чаще, и может быть в один из таких светлых дней он сможет уехать со своей мамой в Москву. Роберт не заметил, как докурил сигарету и снова закрыл глаза. Он, не глядя, достал из пачки новую, быстро закурил и присел на маленькую скамейку напротив умывальника.
   Это была странная дружба, думал он. Сергей был хорошим собеседником и часто проводил время с Робертом, но если подворачивалось более интересное дело, то он предпочитал оставить своего младшего друга в одиночестве.
   Роберт улыбался, когда вспоминал об этом.
   Когда он видел реку и небольшой овражек, усыпанный песком, он понимал, что это не казалось таким далеким. Они ездили на эту реку на своих новых велосипедах. Ехали почти четыре километра, но в конце концов, оно того стоило. И вода того стоила. Вряд ли их могло что-то остановить. Особенно Роберта, ему было плевать на расстояние, он просто любил эту чертову реку, дно которой было покрыто вязкой коричневой глиной.
   Роберт редко задумывался о том, как часто они приезжали туда.
   Вряд ли Сергей это вспоминает, а может и не так. Почем тебе знать. Он точно также вспоминает детство, как и ты сейчас, просто ты этого не видишь и никогда не увидишь, а еще хуже то, что ты этого не узнаешь. А может и лучше, зачем тебе это знать, это только его дело, и пусть он поступает с ним как хочет. Пусть он ни черта не вспоминает, дьявол с ним и с его речкой.
   Нет, ты не можешь позволить себе вспоминать всех до единого, в этом нет уже никакого смысла. Лучше подумай о тех, кто рядом. Да, да, дьявол забери тебя, подумай о тех, кто рядом. Ты обещал Кариму, что вам будет весело, и вам было весело, но если ты будешь вспоминать каждый камень и кусок дерьма на этой улице, то тебе снова станет тоскливо.
   Ты так давно тут не был, но стоит тебе подняться на порог, ты не чувствуешь ностальгии, ты ничего не чувствуешь, кроме тоски о прошлом и бесконечных мыслях о девушках. Нет, никаких девушек. Ты только тратил время. Она была только одна, и ты это знаешь. Ты хорошо знаешь это. Поэтому тебе так плохо от этих воспоминаний. Поэтому ты чувствуешь себя потерянным. Появятся вопросы, сослагательные наклонения. Ну, нет, ты себе этого позволить не можешь. И никогда не мог. Она далеко, он далеко, ее чертова сестра, которая так сильно презирала ваши отношения тоже далеко, да и ты далеко. И, слава богу, что все так. Ты знаешь, что она любила тебя, и ты любил ее, она была первой, кого ты так сильно полюбил, и это было прекрасно. Ты никогда не был слюнтяем, но это было прекрасно.
   Ты звал ее Алли. А она никак тебя не звала. Она просто любила тебя по ночам и днем, и когда было время любить, вы любили друг друга.
   Всю жизнь в твоей больной голове она шла рядом с Сергеем. Он любил её, а она над ним смеялась, она не была злой, но смеялась надо всем, что он делал. И так до сих пор. Ты пережил две таких войны и одну даже выиграл. Потерял кучу друзей, но выиграл. Потерять друга из-за девушки, это ещё хуже, чем потерять руку на войне. Плевать, стоило ли оно того на самом деле. Ты думаешь, что стоит, и скорее всего ты прав. Вторая война не удалась. Она убила в тебе все самое лучшее, и её ты проиграл. Ты даже получил, что хотел, но проиграл, а заодно ты убил все хорошее в маленьком коренастом рядовом, который так сильно тебе доверял, он и сейчас с тобой, и он не так сильно тоскует. К хрену собачьему нас, но даже она не тоскует. Она не помнит ничего, она не знает. Какого было ему, какого было тебе. Она ничего не знает.
   Роберт понял, что ему слишком тоскливо. Он не хотел курить, но и выходить из туалета он тоже не хотел. Казалось, что прошла целая вечность, но на деле он был здесь всего тринадцать минут.
   Как же тебе было мерзко, от того, что ты сделал, от того, что больше ничего не мог ей сказать, как же тоскливо. И она не могла. Ты даже не знаешь, а любила ли она тебя? Скорее всего, нет. И вы не могли быть с ней, лишь потому что в жизни должна быть логика. Теперь легче, все легче и легче. Ну её к черту. Подумай о самой первой, той самой из-за которой терял друзей. Хотя, ну и её к черту, она ничем не лучше, даже не прочла твой рассказ, о котором так много расспрашивала.
   Роберт лениво ухмыльнулся.
   Дура, что сказать. Обе они дуры, и ты был частью обеих, и ты потерял одного из самых дорогих друзей. Теперь точно хватит, так мы ни к чему не придем, давай лучше думать о том, как ты будешь отдыхать здесь с Каримом и Рами, давай думать о поездке в С. и о даче на берегу реки. Да, от этого тебе лучше, от этого жизнь начинает иметь хоть какой-то смысл. А еще ты можешь писать. Напиши о рыбалке, напиши о том, как Карим упал в воду с оборвавшегося сука, опиши все это в детальных подробностях, а потом не читай месяц, дай рассказу настояться и только потом иди вперед.
   Роберт умылся и улыбнулся, глядя в зеркало. Он был в порядке и больше не вспоминал о девушках. Но стоило его взгляду упасть на деревянный забор палисадника за окном, как вдруг лица десятков детей с улицы "20 лет победы" бросались ему в глаза и оставались в сознании мертвым памятником его детства.
   Они ночевали в бывшей спальне бабушки. Карим расставил ноутбуки напротив кроватей, и они стали играть во что-то в ожидании Рами. Он должен был подъехать с минуты на минуту, поэтому Карим не закрыл калитку и изредка поглядывал на часы.
   Погода стояла спокойная и одновременно ветреная. На улице было не так холодно, и если не двигаться и быстро пить пиво, то можно было в минуту согреться. Небо в К. всегда было необыкновенно звездным. Роберт знал, что каждый раз в это время можно было наблюдать Малую Медведицу. И действительно, она была на небе, и последняя звезда в рукоятке ковша горела чуть ярче всех остальных. Роберт достал две бутылки пива и стал открывать одну ключами. Пиво было прохладное, и пить его было чертовски приятно даже зимой. Роберт делал большие глотки и медленно проглатывал пиво. С каждым глотком ему становилось все теплее и спокойнее. Карим тоже открыл бутылку и сделал несколько глотков. Роберт закрывал глаза и старался ни о чем не думать. Это был первый день в К. спустя пять лет. И ему чертовски нравится этот день, и теперь ему было плевать, как пройдет эта неделя, он просто пил пиво и ловил ртом прохладный ночной воздух. Сейчас этого было более чем достаточно. Он вспоминал дачу на берегу реки и вспоминал ее воздух. Он был так же свеж и резок, но там было куда красивее.
   Карим допил пиво и положил бутылку в проем между шиферной плиткой.
   - А все-таки женщины в твоей жизни немногого, но стоят, - сказал Карим.
   - Моей?
   - Да нет, я в принципе, ведь стоят?
   - О боже, с чего ты?
   - Ну, скажи и всё, только твое мнение.
   - Не рановато?
   - В каком смысле?
   - В смысле, что этих женщин можно по пальцам пересчитать.
   - Но ведь были?
   - Да, черт тебя, были, - разозлился Роберт, - только недавно об этом думал.
   - А сейчас ты счастлив? С ней счастлив?
   - Более чем, поверь.
   - Тогда я спокоен за тебя - Карим улыбнулся и перешагнул с ноги на ногу, - а с ней был счастлив?
   - О ком именно?
   - Думаю, что знаешь. Так был или нет?
   - Тогда отвечу, нет.
   - Почему?
   - Потому что я не был с ней.
   - Тем не менее.
   - Ты не хуже меня понимаешь, что все это дерьмо.
   - Из-за войны, в которую все переросло?
   - К черту войну. Из-за этого я не могу смотреть в глаза тем, кто знал всю правду, мне от себя тошно.
   - Им не плевать.
   - Ошибаеш...
   - Нет, им, правда не плевать, - перебил Карим, - не думал, что все они просто пытаются проглотить ком прошлого и улыбаться, подтягивая щеки на стальной леске?
   - Дерьмовая у тебя проза и дерьмовая метафора.
   - Ты чего так злишься?
   - Я на себя злюсь.
   - Орешь - то на меня.
   - Я не ору.
   - Ладно, но все равно скажи, стоило оно того?
   - Честно?
   - Постарайся.
   - Ни черта оно того не стоило, даже близко. Я понял только сейчас как сильно износил свою жизнь за два бессмысленных года. И это не самое плохое, хуже всего то, что я делал это намеренно, а еще хуже, что им действительно плевать.
   - Он ведь тебе никогда не поверит?
   - Нет, и будет прав, тогда в мире остается логика.
   - Чушь.
   - Ошибаешься, и на этот раз дай мне договорить, - Роберт немного повысил голос, - давай так, я предатель для него, так все и оставим.
   - Это не так.
   - Для тебя может, ты один из не многих, кто знает правду, но правда там не нужна никому. А теперь, с твоего позволения, я буду жить другой жизнью, да и какого черта ты поднял эту тему?
   - Стало интересно.
   - Тоска, вот уж не ждал пятый раз на дню.
   - Чего же молчал?
   - К дьяволу, так было хорошо, что решил молчать.
   - Последний вопрос?
   - Пожалуйста.
   - Ты ее любил?
   - Да.
   - Она тебя любила, хоть когда-нибудь.
   - Нет, не любила, а значит, в мире снова есть логика.
   - Да почему, господи? - Карим с усилием поставил бутылку на столик и вопросительно взглянул на Роберта.
   - А ведь ни черта бы не получилось, - Роберт уже не смотрел на брата, и снова перевел взгляд на небо.
   - А если бы получилось?
   - Тогда я был бы там, и жил бы там, но легче от этого не становится.
   - А ты бы этого хотел?
   - Нет.
   - Оно и правильно.
   - Это всегда казалось правильным, если учесть то, что свое теперешнее положение я ни на что не променяю.
   - Очень на это надеюсь, - икнул сказал Карим, - а я уже не верю, что кто- либо из них меня заинтересует, только чертово влечение, не больше, никогда не было больше.
   - Было.
   - Ну, назови пример, - с легким вызовом сказал Карим
   - Когда мы были детьми.
   Карим молчал несколько секунд, очевидно, вспоминая всех девочек, которые ему нравились в детстве, и особенно ту, которая по непонятным причинам нравилась больше других.
   - Иди ты к черту, - Карим сказал это, расплывшись в улыбке и немного покраснев.
   - К черту всех женщин, - смеясь выпалил Роберт.
   - Дважды к черту, ты будешь допивать? - осведомился Карим.
   - Нет.
   - Тогда я, пожалуй, выпью еще и спать.
   - Ляжем на крыше?
   - Сейчас тепло.
   - Зато утром поджарит как бекон.
   - Я заведу будильник на шесть утра.
   - Господи, а давай на крыше?
   - Иди к черту, я пошутил, какая тебя жара, зима на дворе.
   - А если в палатке?
   - Все равно холодно, и вообще мы шутили.
   - Да ладно-ладно, пойдем домой, - зевая проговорил Роберт.
   Карим достал телефон и завел будильник на шесть тридцать семь.
   - Хотя, я, наверное, еще посижу - сказал Роберт.
   - Как хочешь, я пойду с дедом посижу.
   Роберта сильно клонило в сон, но он продолжал смотреть на небо и
   думать о женщинах. Он сидел на жесткой подстилке, которая укрывала лавочку, и думал о том, кого можно встретить сейчас? Вот если прям сейчас он пойдет по улице, то встретит ли он хоть одного побитого пса, который бы его запомнил. Роберт не хотел спать, но гулять он тоже не хотел, а уж тем более пить оставшееся пиво. Он выпил не так много, но вперемешку со свежим воздухом пиво приобрело хороший расслабляющий эффект. Он снова подумал о друзьях, он снова подумал о маленьких детях с его улицы. Потом он послал эти мысли к чертовой матери и подумал о бабушке. Как же ему хотелось вспоминать эти дни именно сейчас. Он хотел увидеть прошлое, но прошлое далекое, беззаботное. И каждый раз, когда это прошлое давало о себе знать и, хоть как-то, было связано с К., в его сознании появлялся маленький ребенок. Он послал к черту и эти мысли. В его голове стало совсем пусто. Он старался не думать ни о чем несколько минут, но потом вспомнил больницу. Это было ночью, около часу, а может уже и больше.
  
  
  
  
  6.
  
  
   Роберт М. провел в неудобном кожаном кресле сорок минут. Ноги и руки затекли, и он решил встать с места, сделать несколько шагов до желтой выцветшей стены и обратно. Коридоры больницы казались совсем пустыми, если не брать в расчет медсестер, которые изредка заглядывали в палату к умирающему мистеру Л.. Роберт нехотя приподнялся с кресла и медленно дошел до стены. Спина гудела от напряжения и боли, но он дошел до цели и уселся на твердую деревянную скамейку напротив своего кресла.
   Джордан сидел без воздуха уже сорок минут, а окна были накрепко закрыты. Выйти на улицу он не мог, он ждал машину, которая должна была появиться с минуты на минуту. Когда машина появится, большие стальные двери в конце коридора откроются, и он побежит навстречу двум широкоплечим санитарам, которые привезут реанимированного больного.
   Первый начнет раскладывать носилки, присоединит лежак к стойке. Стойка сильно шумит и держится на маленьких колесиках, хаотично скользящих по мраморному полу. Второй будет прикреплять носилки к реле на полу кузова машины, чтобы перекатить больного очень быстро. Пациент легко скатится вниз, и тогда первый, не дожидаясь второго, возьмется за ручки каталки двумя руками и кинется вперед по мраморному коридору - прямо к дверям операционной. А Роберт М.побежит им вслед со свернутым подмышкой пальто и большими белыми пакетами с тряпками и лекарствами. Врачи побегут еще быстрее, тележка с пациентом застучит еще сильнее. Больным все равно. Больные терпят эти узкие коридоры и тошнотворный запах больничной утвари. Они терпят, пока их везут вдоль столика, где сидит немолодой темнокожий охранник в очках, перелистывающий старый номер газеты.
   Роберт М.не вспомнит, как он бежал по этим коридорам. Его снова усадят на скамейку и дадут в руки бланки и формы для заполнения. Все поплывет как в тумане. Он нехотя распишется на бланках и всучит их ленивому медбрату. Тот распишется плохо и криво, и медбрат будет недоволен. Отойдя на несколько шагов, он взглянет на бумаги и, развернувшись, попросит переписать все заново. Роберт М.будет злиться и начнет задавать много глупых вопросов. Медбрат будет злиться и твердить о подписях на бланке.
   Роберт М., молча, смотрел на свое кожаное кресло. Больница засыпала, и засыпали её жители. Но Роберт М.ждал. Ждал, когда откроются двери. Ждал терпеливо. Ждал уже несколько часов.
   Темнокожий охранник перебирал в руках маленький шнурок. Он сложил его вдвое и затянул на конце. Шнурок стал толстым и коротким.
   Он поднял голову только когда из входного проема, весь в снегу, появился второй охранник. Большого роста, с большими руками, он принес с собой едкий запах дыма, подошел к товарищу и положил руки на столик.
   - Что это? - спросил большой охранник.
   - Шнурок от куртки.
   - Зачем он тебе?
   - У меня есть немного мыла, - улыбаясь ответил темнокожий.
   - А мозгов нет, - большой охранник тоже улыбнулся и взял в руки шнурок.
   - А ты не говори так, шнурок тут лежал как раз, когда я пришел, лежал рядом с мыльницей.
   - Так чего ждем?
   - Сам не пойму...
   Большой охранник рассмеялся и почесал затылок большим пальцем.
   - А если бы и вправду повеситься?
   - Можно, - лениво ответил темнокожий.
   - Глупый ты, черт лысый тебе здесь повеситься не даст.
   - Потому что мы в больнице?
   - И поэтому тоже.
   - Тогда заберу домой, - темнокожий снова заулыбался и аккуратно положил шнурок на стол.
   - Забери. И себя, дьявола кусок, тоже забери.
   - Зачем ты так?
   - Да глупость это все, бога раньше срока не увидишь.
   - А если увижу?
   - Туда тебя! Ну, тогда проси для меня надбавки, - ухмыльнулся здоровяк.
   - Умеешь про себя не забыть...
   - Раньше жалования я в петлю - ни ногой.
   - Дурак ты, - темнокожий оперся на спинку стула. - Мне может жить надоело.
   - Тогда чего ждешь?
   - Сам не пойму.
   - Хех, - здоровяк снова улыбнулся и посмотрел на пыльный экран телевизора в углу, - Видел "Детектива Харисона" вчера?
   - Только конец.
   - Да ты что! - здоровяк в изумлении выпрямился и с широкими глазами взглянул на темнокожего, - Такая серия была, ох какая серия! Но конец-то видел?
   - Видел.
   - Так бы у нас работали, ох, и дело было бы.
   - Если бы у нас так было, ты бы от стрельбы заснуть не смог, - заметил темнокожий.
   - Я крепко сплю, даже слишком, - здоровяк потянулся и взглянул на Джордана Роберт М.а. - А вы чего тут?
   Джордан ответил, что ждет реанимацию.
   - Кого везут?
   Джордан ответил.
   - Ясно, сигареты не будет?
   Джордан достал из пиджака мятую пачку сигарет и протянул одну охраннику. Тот попросил две, и Роберт М. отдал ему две последние сигареты.
   - Благодарю, - сказал охранник устало, и вернулся за столик к товарищу. Тот снова достал шнурок и принялся натирать его мылом.
   - Так тебя! - здоровяк хлопнул рукой по столу, а темнокожий продолжал натирать шнурок и ехидно улыбался.
   - Я для себя, ты не волнуйся.
   - Дурак...
   - Нет.
   - Дурак, мыло только переводишь, ведь не сделаешь ты этого.
   Темнокожий положил шнурок на стол и отвел взгляд от партнера.
   - Сделаю.
   Он снова молча посмотрел на шнурок, потом на Джордана Роберт М.а, потом повернулся к товарищу и тихо сказал:
   - Курить есть?
   Здоровяк дал темнокожему сигарету, и оба исчезли в дверном проеме.
   Роберт М.по-прежнему смотрел на свое кожаное кресло. Здесь все также пахло больницей. Так же тошнотворно. Серые коридоры стали тускнеть, и двери в палаты мистера Лапаса перестали хлопать. Роберт М. услышал, как хлопнула входная дверь восточного крыла. Там появились двое мужчин. Один шел ровно и быстро, другой шаркал ногами и издавал тяжелые грудные звуки, которые эхом раздавались по всему коридору. Джордану Роберту М. стало не по себе, и он снова сел в кресло. Спина немного успокоилась, и Роберт М. откинул голову и как будто заснул. Шарканье башмаков становилось все сильнее, и Джордан услышал, как один из мужчин сплюнул на пол.
   Как же от него пахло спиртом... Во всей вселенной вы бы не нашли человека, от которого так сильно пахнет спиртом. Но он не был пьян. Он не мог ходить без помощи крепкого темноволосого медбрата и шаркал ногами о мраморный пол. Но он не был пьян. Он смотрел на Джордана Роберта М. долгим взглядом. Медбрат удивленно обвел обоих взглядом и посадил бездомного бродягу на стул возле приемного окна.
   Пьяный смотрел на мраморный пол и улыбался. Он улыбался искренне, его скулы быстро подергивались от делирия, но он улыбался очень искренне, почти радостно. При этом он смотрел на пол, опершись руками о скамейку, на которую его посадили.
   Роберт М.невольно вздрогнул, когда услышал громкий голос дежурного врача. Тот быстрыми шагами направлялся в сторону скамейки. Потом схватил пьяного за волосы и запрокинул его голову назад, чтобы лучше рассмотреть серое улыбающееся лицо. Дежурный оперся на ногу и повернул свою голову чуть левее. Он очень хорошо видел пьяного и смотрел ему прямо в глаза. Пьяный не отводил взгляда и не переставал улыбаться.
   Наконец, дежурный перевел взгляд на медбрата и охранников, снял очки и отпустил пьяного.
   - Он же теплое место себе нашел, - сказал дежурный.
   - Он был тут дня три назад, - не отрываясь от шнурка, лежащего на столе, сказал темнокожий охранник. - Его тогда выгнали.
   - Так зачем он мне опять?
   - А это не мы, - оправдывался медбрат, - его привезли из полиции.
   - Что натворил? - дежурный снова взглянул на пьяного, но тот смотрел на свои сухие пальцы и улыбался.
   - У него же ноги болят от выпивки, - тихо ответил темнокожий.
   - Хорошо, что у нас тут есть врач, - медбрат ехидно взглянул на охранника и тот ответил ему жестом, которого дежурный разглядеть не мог.
   - В изолятор?
   - Он же опять нагадит...
   - В изолятор, - дежурный похлопал пьяного по плечу и сел на скамейку напротив кожаного кресла Джордана Роберта М. Пьяный поднялся на ноги и медленно направился в сторону изолятора. Роберт М.заметил, что пьяному стало заметно легче, когда он понял, что не будет ночевать на улице.
   Дежурный достал сигарету, стал крутить ее в руках.
   - А вот вы мне ответьте, - он взглянул на Джордана Роберта М. и закинул сигарету за ухо, - зачем их лечить?
   Роберт М. ответил.
   - Это, конечно, верно, но так в газетах пишут. Вы ответьте, как сами думаете.
   Роберт М. ответил.
   - Идите к дьяволу со своей клятвой Гиппократа, - дежурный разозлился. - Я не за тем сижу здесь с восьми до часу. Знаете, сколько мне платят? А мы должны их спасать, да еще гордиться этим, - он медленно выпрямил спину и нахмурил брови, изображая нарастающую гордость.
   - А между тем, родись я чуть раньше, вы бы сейчас говорили с самым жестоким гестаповцем в мире, - дежурный сказал это серьезно и громко. - Какого дьявола мы тратим на этих самоубийц силы и время?
   Его слышали все, но никто не обернулся. Казалось, что стены коридора проглотили звук. Роберт М.тоже не услышал, как захлопнулась дверь изолятора. Он не видел пьяного, хотя очень хотел, чтобы тот услышал слова дежурного и ответил ему своей улыбкой, странной и бессмысленной.
   Стало совсем тихо. Замолчал даже мраморный пол.
   Первым услышал грохот двери дежурный. Роберт М.вскочил с места, но не смог сделать ни шага, и сел обратно. Он знал, что происходит, но не боялся. Он злился на себя. Злился, что увидел серое лицо пьяного. Спина снова заболела, сильнее обычного.
   Дежурный отошел на середину коридора и взглянул на двери реанимации.
   - Везут...
   Но Роберт М.уже снова сидел в своем неудобном кожаном кресле.
  
  
  7.
  
  
   Он проснулся поздним утром под теплым пледом в маленькой комнате где раньше спала бабушка. Пот пропитал майку и махровую простыню, которой он укрылся еще ночью. Он перекатился на животе в теневую часть кровати. На улице было все так же холодно, но из-за прямых лучей солнца, падающих через окно, казалось, что на дворе середина июля. Лежать здесь было приятно. Роберт слышал шаги в гараже, а значит, дед уже проснулся. Роберт старался лежать тихо и шевелиться только когда появится нужда. Затем он окончательно проснулся и стал собираться.
   Роберт решил не будить Карима и не стал брать его рюкзак.
   Он последний раз обвел взглядом маленькую комнату вышел во двор. Дед уже зашел в баню, и белые клубы дыма столбом выходили из цементной трубы. Роберт открыл ворота и сел на мотоцикл.
   Он проехал несколько метров и остановился, чтобы обвязать лицо шарфом. Ветер становился все свирепее, но Роберт и не думал ехать медленно. Он редко ездил на мотоцикле зимой, но сегодня ему было плевать на теплую машину и он захотел как следует замерзнуть.
   Роберт не знал куда ехать и просто двигался вдоль руин швейной фабрики, осколки стекол которой так и стремились проколоть шину. Он ехал быстро и почти не обращал внимания на кочки, которых на этой дороге было полно. Эта была очень старая дорога, и на ней не было ни грамма асфальта. В пятидесятых годах здесь вовсю орудовал громадный кирпичный завод, который поставлял строительный материал во все деревни и поселки области. Разбитые кирпичи вперемешку с сырой глиной выливали на дорогу.
   За несколько ходок КАМАза, поверхность дороги застывала, и ее хватало надолго. Директору завода было проще строить дорогу из дерьма, нежели из асфальта. И все это понимали, и как всегда не могли ничего сделать, потому что были связаны своими семьями и производством.
   Но Роберту было глубоко плевать на дорогу. Он помнил её такой ровно шесть лет назад, а значит, она должна остаться точно такой. Он хотел было свернуть с ледяной корки на мягкий снег, но потом передумал. Мотоцикл лениво загудел, и Роберт выбрался на промерзший асфальт.
   Теперь он знал, куда ему ехать, он понял, что единственное место, где бы ему хотелось сейчас быть это старый корпус городской больницы на окраине К.
   Роберт ехал очень быстро, но не терял бдительности. Он вел мотоцикл прямо и лишь изредка поглядывал в боковые зеркала.
   Только не начинай снова думать об этой чертовой улице, думал Роберт. Тебе было так хорошо вчера, но сегодня тебя тошнит и тошнит сильно. Как можно было так любить этот город, господи, как можно так его любить. Ты был полным дураком, но сейчас тебе уже слишком много лет, чтобы позволить себе думать о чем хочется. Тебе просто нужно посидеть среди бетонных плит, откинуть голову назад и расслабиться. И как следует замерзнуть, да, как следует, чтобы еще хотелось хоть немного побыть на этом свете, чтобы тебе хотелось согреться. Ты же умеешь отключаться, когда долго слушаешь старые пластинки. Тогда сделай это сейчас. Тебе же ничего никто не сказал, так почему тебе так тошно. Ты разочарован. Тебе слишком плохо от того, что ничего не изменилось. Тогда скажи, а чего ты ждал? Не этого - слышалось Роберту.
   Он свернул в проулок и вышел на маленькую дорожку, ведущую к восточному входу в больничное крыло. Здесь было еще ветренее и холоднее.
   Роберт поднялся на второй этаж и взглянул в коридор, который вел к противоположной стороне корпуса. Он закурил и облокотился на перила. Роберт не знал, зачем пришел сюда, но как только ветер немного утих, стало куда спокойнее. Здесь было очень тихо. Лишь изредка слышались едва уловимые звуки собачьих перебежек и кошачьего писка. Роберт стоял посередине больничного коридора и улыбался. Он посмотрел наверх и вспомнил о "лестнице в небо". Четвертый этаж больницы был разбит еще в прошлом году, когда чернорабочие растаскивали с крыши белый кирпич. Они снесли почти весь этаж, кроме небольшой пристройки с лестницей на крышу. Пристройка давно рухнула из-за ветхости строения, но маленькая лестница осталась стоять, и ее последние ступеньки не вели никуда кроме синего неба.
   Роберт всегда боялся подниматься по "лестнице в небо". Он постоял немного, наблюдая за движением снежинок, тем, как они мягко ложатся на бетонные плиты, но потом передумал и медленными шагами стал подниматься по лестнице.
   Тебе всегда здесь нравилось, думал Роберт. Но как же тоскливо сейчас. Поэтому ты улыбаешься, потому что тебе грустно. От того, что ты стал совершенно чужим для этих людей. Сегодня-завтра вы веселитесь вместе, а потом ты уедешь за тысячи километров. Быть может, вы вспомните друг друга, может, даже пошлете друг другу открытки на праздники, но не более. И тебе нужно будет с этим жить, и каждый раз, когда ты приедешь сюда, ты будешь лишь приезжающим. Ты больше не закрепишься здесь Робби, ты очень много пропустишь, ты чертовски много пропустишь, и все это будет очень интересно и очень ново для всех, кто будет жить здесь и радоваться жизни, но только не для тебя. Он посмотрел на город, который был виден отсюда очень хорошо, докурил сигарету и спустился вниз.
   Роберт снова закурил и посмотрел в оконный проем, на новый корпус больницы. Неподалеку от входа сидели водители реанимации и о чем-то громко говорили. Они громко смеялись, слушая рассказы своего товарища, и их глухой смех эхом отдавался по бетонным стенам развалин.
   Роберт снова улыбнулся. Ему так хотелось наблюдать за шоферами, что он даже присел на кирпичи напротив оконного проема и заулыбался еще сильнее. Потом он отвернулся, перестал улыбаться и медленными шагами спустился по бетонной лестнице к своему старому мотоциклу.
   Роберт доехал до дома и поставил мотоцикл рядом с калиткой. Было все так же тихо, и он понял, что Карим еще спит, а дед до сих пор сидит в бане, и наверняка уже целый час читает газету. Роберт не хотел идти домой, он хотел вспомнить что-то хорошее, но хорошего оказалось слишком много, и ему стало еще хуже.
   Да что с тобой чужак, подумал он. Ты сойдешь с ума, если будешь думать о прошлом, ты уже сошел с ума. Кончай с этим, разбуди брата и напейтесь, вот - вот, напейтесь. Как вы написались пять лет назад, когда они провожали тебя на вокзале С-1. Ты ведь это тоже помнишь и в тот момент ты понимал, что эти люди самые близкие и самые дорогие люди в твоей жизни. Не расслабляйся, просто позволь себя быть таким же безнравственным, веселым и беззаботным, словно ты снова подросток.
   Но Роберт не был подростком, Роберту было уже двадцать шесть лет, и он хорошо это понимал. Он еще раз окинул взглядом двор и понял, что не хочет будить Карима. Он думал, вероятно, что брат устал от вчерашних поездок, поэтому пусть лучше спит.
   Роберт вышел на улицу и направился вниз по узкой маленькой дорожке, ведущей к оврагу. Старый дом Коровьевых все так же стоял рядом с быстротечной речкой. Когда - то и дом был более убран, и река еще не называлась речушкой, и дети могли плавать там целыми днями. Роберт неторопливо шел в сторону моста, пересекающего реку. На этом мосту он рыбачил в детстве, пока здесь еще была рыба. Сергей гнул гвозди с помощью кирпича, делая из них рыболовные крючки, Роберт сидел напротив и накручивал на крючки куски мягкого хлеба. Потом они забирались под мост и часами сидели на поваленном дереве, окунув ноги в прохладную воду. Роберту было двенадцать лет. И он хорошо помнил и мост, и дорогу до него. Но он не остановился на мосту, а повернул в сторону пригорка, за которым находилась тайная дорожка в самом низу оврага. Здесь, покосившись, стояли маленькие домики с маленькими огородами, напротив которых возвышалась стальная дверь погреба, вырытого в стене оврага.
   Роберт нашел место, в котором они с братом проводили каждые выходные.
   Братья сидели на двух огромных дверях, поваленных на столбы, так, что получались наклоненные лежаки. Двери всегда были в тени во время обеда, и там можно было лежать часами, разговаривая о чем угодно.
   Роберт присел на одну из дверей и на несколько минут прикрыл глаза.
   Вот ты и дома, теперь расслабься и подумай о том, как тебе было хорошо здесь вместе с братом. К черту всю эту муть про боль и тоску. Ты не такой и никогда таким не был. Тогда какой сучьей матери ты так раскис именно сейчас. Что здесь необычного? Чего ты ждал? Ты понимал, что прошло много лет, и ты был готов вернуться. Ты забывал обо всех и обо всем, но как только очутился в этом богом забытом городе, ты стал хуже последней девицы, распускающей сопли по пустякам. Ты уже не мальчик и больше не можешь позволить этим чертовым воспоминаниям душить тебя каждую ночь, которую ты проводишь в России. Вот теперь тебе лучше, теперь ты совсем другой, так что не думай и живи, не разочаровывай тех, кто тебя любит, потому что ты ни черта не заслужил их любви, просто живи и будь благодарен за все, что ты успел.
   Роберт так и не успел подумать о чем-то еще. Он услышал шаги совсем рядом с собой и открыл глаза. По заснеженной тропинке к нему шел крупный невысокого роста человек в белой шапке и капюшоном на голове. Его полное лицо расплылось в приветливой улыбке.
   - Нет, ну не бывает такого - восторженно произнес Роберт и улыбнулся в ответ.
   - Леша, твою мать... - молодой человек крепко пожал Роберту руку и хлопнул себя по бокам. Он пару секунд смотрел на Роберта, не скрывая своей улыбки, а потом быстро достал сигарету и закурил, - ты видно дуришь меня?
   - Да это ты меня дуришь, - с задором ответил Роберт.
   - Господи Леша, ты где вообще был?
   - Далеко.
   - Очень?
   - Более чем, - Роберт отвел взгляд в сторону, - за тысячи километров отсюда.
   - Как тебя занесло-то, господи? - спросил здоровяк?
   - Работа, - смущаясь ответил Роберт, - да дьявол со мной, ты скажи хоть что с тобой, как ты тут?
   - Так, еще поговори мне - с прежней улыбкой отмахнулся Саша, что у нас нового то может быть?
   - Тут ты прав, я ничего не узнаю, но что странно, ничего не изменилось.
   - Тут всю жизнь ничего не меняется.
   - Да, я эти слова только вчера слышал.
   - Ну, расскажи хоть о себе, - продолжал настаивать здоровяк.
   -А что именно интересует?
   - Вот сволочь, - рассмеялся здоровяк, - да все интересует, тебя года четыре не было.
   - Пять.
   - Чего? - не расслышал здоровяк.
   - Меня ровно пять лет здесь не было.
   - Матушки, я и счет потерял, я-то слышал, что ты в Москве работаешь, - здоровяк протянул Роберту пачку и тот взял сигарету и тоже закурил.
   - Как книгу издал, так сразу уехал.
   - А куда?
   - В Сидней.
   - Канада?
   - Австралия.
   - Дела, вот дела, я чего угодно от тебя ждал, хотя подожди, ты пишешь еще?
   - Пишу.
   - Ну и как работа?
   - Идет, но настоящего пока мало, очень мало.
   - В поисках вдохновения что ли? - ухмыльнулся здоровяк.
   - К черту вдохновение, - улыбаясь отмахнулся Роберт, - вдохновение- это дерьмо, если есть, то пишешь правдиво, если нет, то получаешь моралистское дерьмо.
   - Это как?
   - Это когда написано так, что нравится всем подряд.
   - Для тебя это плохо?
   - Да.
   - Хах, с чего бы?
   - С того, что люди не поняли в этой книге ничего, что я хотел сказать.
   - И часто понимают, что хотел сказать?
   - Очень редко.
   - Да быть не может, - здоровяк снова хлопнул себя по бедру и удивился, - ты-то умный парень, начитанный, и тому подобное, ну ты понял меня.
   Роберт слегка засмеялся.
   - Относительно умный, раз еще не могу доносить до людей, то, что хочу сказать словами.
   - А это кому удавалось?
   - Джойсу, Хемингуэю, Толстому.
   - Последнего знаю.
   - Лично? - ухмыльнулся Роберт.
   - Иди ты, - здоровяк приветливо закатил глаза и заулыбался еще сильнее, - мы может не такие грамотеи, но Толстого знаем.
   - Верю, охотно, я просто шучу.
   - Дашь чего почитать?
   - Моего?
   - Нет, твою мать, Толстого, или как его там, Жойса.
   - Джойса, хорошо дам, только не знаю, что тебе предложить.
   - Уже столько понаписал?
   - Нет, просто не знаю, что может тебя хоть немного заинтересовать.
   - Всё, мне же интересно.
   - Одного интереса мало.
   - Интерес решает все, из-за него ты первую книгу в своей жизни и прочел.
   Какого черта ты так прав, подумал Роберт. Бедный мой Саша. Нет, не бедный, он живет лучше тебя, потому что живет проще и помнит только светлые моменты, не всегда, но помнит, и ты это знаешь, и знаешь, что ты ничтожество перед этим добрым человеком.
   - Может ты и прав, - ответил Роберт, - только его все равно мало.
   - Да к дьяволу, - улыбнулся Саша, - ты вообще чего тут?
   - Гуляю и думаю о том, какое я дерьмо.
   Саша удивленно посмотрел на друга и нахмурил глаза.
   - Ой, уж больно сопливо ты вяжешь сейчас.
   - Достаточно сопливо? - Роберт улыбнулся.
   - Более чем, - Ответил Саша.
   - Тогда хватит, а ты куда шел?
   - Домой, сегодня Россия-Финляндия.
   - Твою душу, я совсем забыл, а во сколько?
   - Через минут сорок.
   - Торопишься?
   - Нет, совсем не тороплюсь, может, ко мне пойдем?
   - Да нет Саш, спасибо.
   - Уверен?
   - Более чем, - Роберт слегка улыбнулся, а потом отвел взгляд на старую дверь с облупившейся краской и несколько секунд смотрел не нее, не отрывая взгляда.
   - У тебя все в порядке? - серьезно спросил Саша.
   - Нет.
   - Тогда пойдем ко мне.
   - Не хочу, извини.
   - Пойдем, ты чего опять раскисаешь.
   - Нет, я, наверное.. - но Роберт не сказал ничего, а только пристально посмотрел на своего старого друга.
   - Я тебе помогу, - с прежней серьезностью настойчиво произнес Саша.
   Как ты можешь сказать такое с легкостью в голосе, думал Роберт. Бедный мой Саша, какого черта ты так добр, что хочется пойти к тебе и выпить пива, забыть о самом дьяволе и вспомнить ваше прекрасное и беззаботное детство.
   Как может этот человек говорить такую простую и чистую истину и не бояться той ужасной правды, что душит тебя по ночам. Ты не раскис, ты не черта не раскис, ты просто не был здесь пять лет, пять лет, за которые с этими людьми произошло столько всего, что и представить страшно. И пусть они говорят, что ничего не меняется, это ложь, меняется все, и все изменилось до неузнаваемости. А так тошно и тоскливо тебе лишь от того, что ты не нашел в этих дорогах, зданиях и людях ничего того, чтобы оставило тебе хоть маленькую нить, по которой ты мог бы без боли возвращаться в прошлое и любить свою страну и свою жизнь.
   - Прости меня Саша, но я, наверное, в порядке, - соврал Роберт.
   - Я тебя таким не оставлю, "наверное-наверное", хватит эту чушь нести, давай ты у меня переночуешь?
   - Ты почему так просто об этом говоришь?
   - О чем?
   - О том, чтобы у тебя остаться, мы пять лет не общались, а тебя это совсем не смущает?
   Саша улыбнулся еще сильнее обычного, а потом тихо засмеялся.
   - Дурак ты, и иди к черту с такими мыслями. Как такое может смущать, ты ведь мой товарищ, был, есть и будешь, и ничего этого не изменит, а если и попробует изменить, то я так вмажу этому "ничего", что оно больше не позволит тебе задавать такие вопросы. Дурак ты, Алексей Евгеньевич, настоящий дурак, и не понимаешь, что люди тебя любят и хотят добра, ах, ни черта ты не понимаешь.
   Роберт не знал, что сказать, он просто смотрел на лицо товарища и посылал к черту себя и свои мысли.
   Снег перестал падать на воротник пальто, и вокруг стало совсем тихо, словно кто-то очень внимательно слушал каждую фразу двух старых друзей. Но Роберт прекрасно понимал, что они здесь одни, и ему было стыдно, гадко и стыдно, но он знал, что это заслуженно, и он, наконец, понял, кто стоит пред ним.
   - Ты Патрокл Саша, ты настоящий Патрокл.
   - Кто-кто?
   - Патрокл.
   Саша недоверчиво посмотрел на Роберта.
   - Герой "Илиады".
   - Это когда Троя прогнулась, да?
   - Именно, - серьезно сказал Роберт.
   - А почему Патрокл?
   - Потому что вы все Патроклы.
   - Теперь я тебя совсем не понимаю.
   - Он ведь не испугался, когда надел доспехи Ахилла и пошел против Гектора. Он ни черта не испугался. Я ведь помню, как много ты мне помогал. И все мне помогали, а я этого порой не понимал. И от того мне так тоскливо здесь, будто я что-то не сделал, что-то не усел сделать. Спасибо вам всем еще раз, за все. Друг, спасибо тебе, тебе, наверное, в первую очередь.
   - Брось, - отмахнулся Саша, - ты бы тоже самое сделал, тем более что твой Патрокл наверняка боялся, но какая к черту разница, страшно или нет? Важно то, что он сделал, а на остальное плевать.
   - Ему было не просто постоянно терпеть эту боль.
   - Да мы всю жизнь только и занимаемся тем, что терпим боль ради тех, кого любим, тебе ли ученому не знать? - он говорил это очень просто и очень доверчиво, будто речь шла о какой-то естественной истине.
   - Нет, не мне, я слишком туп, чтобы это понять, а еще, я слишком слаб и труслив, чтобы понимать простую и чистую истину. Это правда.
   - Это ни разу не правда, ты несешь бред и сам себе потакаешь.
   - Что угодно бы твою правоту отдал, - саркастически заметил Роберт.
   - Лучше свою имей при себе, - вежливо заметил Саша, - это куда полезнее. Ты бы точно так же помог любому, и ты точно так же помогал тем, кого любишь. Быть может, ты просто не всегда это понимал.
   - Может ты и прав. Жаль, что я не могу так излагать мысли.
   - Тебе ли это говорить, - жалобно произнес Саша.
   - То, что я могу написать пару строк и не скривить лица от написанного, далеко не признак гениальности.
   - Еще какой признак, так тебя и раз так! Поймешь ты это или нет?
   - Я думаю нам нужно поговорить об этом, когда ты прочтешь хоть что-то из уже написанного мною.
   - И я прочту и скажу, что пишешь ты здорово.
   - Нет, не скажешь.
   - С чего это? - спросил Саша.
   - Ну, мало кто потом говорит хоть что-то, кроме тех, кому нужен ты сам.
   - Обещаю, что лестно отзовусь о твоей книге, - Саша положил руку на грудь и выпрямил спину.
   - Не обещай этого.
   - Хорошо, не буду.
   - Я, наверное, пойду к брату, пора его будить - Роберт сказал это уклончиво, и Саша это понял.
   - Давай, но только ты заходи, если что, - сердечно сказал Саша.
   - Непременно друг, непременно - но Роберт знал, что больше никогда не увидит этого человека. Они молча пожали друг другу руки, и каждый пошел в сою сторону.
   По дороге домой Роберт ни о чем не думал, а только засунул руки поглубже в карманы и еще сильнее укутался шарфом. Он остановился рядом с соседней калиткой и стал наблюдать за старым дедом, который помогал своему внуку Кариму снять клейму с контактов на батареях. Они подняли капот машины и еще долго копошились там, скрывшись с головой, так, что их очертания были еле видны.
   Снег снова стал падать на ледяные колеи большими белыми хлопьями, а Роберт М. стоял рядом с зеленой калиткой соседнего дома и вдыхал холодный утренний воздух.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"