Мурзин Геннадий Иванович : другие произведения.

Мелкие трагедии крупных мандаринов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    На то они и мандарины, чтобы жить припевающи. Но и в их жизни случались и случаются маленькие неприятности.
   ТРАГЕДИЯ ПЕРВАЯ
  
   ТАЙНА СЕКРЕТАРЯ ОБКОМА
  
  
  ЧАСТЬ 1
  
  
  ГЕНЕРАЛ ЕМЕЛЬЯНОВ, по правде сказать, нынче был не в "форме", то есть в дурном расположении духа. Ближайшее окружение догадывалось и потому старалось не попадаться на глаза, не спешило с разного рода рапортами, мудро рассудив: пусть поостынет чуть-чуть, а то может достаться "на орехи". Повод? Ну, было бы желание, а уж его-то, тот самый повод, начальство завсегда найдет.
  Сидя один в просторном кабинете, он хмыкнул и пробурчал вслух:
  - Паршивец!
  Потом встал, вышел из-за стола, грузно прошел к двери, открыл ее. Секретарша, женщина сорока лет и все еще привлекательная блондинка, обернулась в его сторону с немым вопросом в глазах.
  - Маша, - продолжая стоять в дверях, сказал он, - спроворь-ка чайку. И покрепче, хорошо?
  - Сейчас сделаю, Владимир Александрович, но... - женщина замялась.
  - Что такое? - генерал смотрел на нее исподлобья.
  - Заходил полковник Муратов. Имел намерение пройти к вам, но, узнав, что ...
  Емельянов не дал ей досказать. Он и так знал, что дальше последует. Он коротко спросил:
  - Горит?
  - Говорит, нет, но...
  - Значит, подождет. Скажи, чтобы заглянул после обеда.
  Он повернулся, прикрыл за собой дверь кабинета, прошел за свой стол и грузно опустился в командирское кресло, которое под тяжестью его фигуры жалобно застонало.
  - Паршивец! - вновь пробурчал генерал, очевидно, продолжая думать о своем. - Остепенится ли когда-нибудь?.. У-у-у, - он погрозил кому-то пальцем, - избаловала паршивца вконец... Сколько раз говорил, что с ним надобно построже? Так нет же: все сю-сю да сю-сю... И досюсюкалась!
  Генерал не очень-то делился с сослуживцами своими проблемами на семейном фронте. Но те все равно все знали. И, прежде всего, знали о его принципиальных разногласиях с женой насчет воспитания их единственного сына Алешки, которому весной исполнилось шестнадцать. Была у них еще девочка. Родилась недоношенной, умерла вскоре, не удалось выходить. И больше с беременностью у жены не получалось. Возможно, поэтому всю любовь мать и обратила на единственное чадо.
  А это "чадо" если и радовало, то только мать, но уж никак не отца. Нет, генерал тоже обожал своего единственного и неповторимого, но все же не до такой степени, как мать.
  Мальчишка рос избалованным. В школе учителя осторожно жаловались, что их Алешка непослушный, постоянно дерзит учителям, к занятиям относится легкомысленно, не утруждая себя подготовкой к урокам, а потому в ведомости по успеваемости почти все тройки. Были бы и двойки, но учителя-предметники, зная, чей это сынок, не решались заходить так далеко. Когда еще учился в девятом классе, отец узнал, что его Алешка тайком покуривает в школьном туалете. Услышав новость, возмутился. Отодрал бы как сидорову козу, но мать не дала, опять заступилась.
  Вчера же...
  - Паршивец! - вновь пробурчал генерал и стукнул кулаком по столешнице. Потом встал и нервно заходил по кабинету. Огромный персидский ковер ручной работы заглушал шаги.
  Вчера у сыночка был новогодний вечер-бал в школе. Гулял с одноклассниками допоздна. Родители знали и не волновались. Они уже спали, когда в дверь квартиры позвонили. Они удивились, поскольку у сына были свои ключи.
  Емельянов, недовольно ворча, что кто-то его поднимает в столь поздний час, наспех накинул на себя халат, вышел, открыл дверь. Там же стоял неизвестный ему капитан, а из-за его плеча выглядывала виноватая рожица его "паршивца".
  - Извините, товарищ генерал, - капитан явно робел, - что ночью... разбудил... тут вот какое дело...
  - Какое еще "дело", капитан?
  - Ну... ваш сын... на проспекте Ленина учинил драку со сверстниками... Нарядом патрульно-постовой службы был задержан и доставлен в наш, Кировский райотдел. Был составлен протокол. Хотели определить десять суток ареста, но, узнав, что он ваш сын, товарищ генерал, вот... решили доставить домой.
  Емельянов грозно сдвинул брови к переносице.
  - Протокол? Арест?!
  - Да вы, товарищ генерал, не беспокойтесь: протокол уничтожен, все в порядке... Извините, я пойду.
  - Ладно, иди, капитан. А с этим, - он ткнул указательным пальцем в грудь сына, - я сам разберусь.
  Генерал разбушевался не на шутку. Но жена убедила, что утро вечера мудренее, что "разборку" лучше учинить потом. Действительно, час ночи - не лучшее время для выяснения отношений. Почуяв это, Алешка юркнул в свою комнату и вскоре захрапел на всю квартиру. Он знал: отец грозен лишь в первые минуты гнева, а потом, спустя время, становится для него неопасен. Да и мать-защитница на его стороне будет.
  ...Вошла в кабинет секретарша с подносом, на котором стояли чайник с заварником, чашечка с блюдцем, сахарница и ложечка, ваза с печеньем. Она поставила поднос на отдельно стоявший в стороне столик. По кабинету распространился терпкий аромат индийского, его любимого чая.
  - Спасибо, Маша, - сказал генерал. - Ты у меня молодчина: сей царский напиток готовишь отменно.
  - Владимир Александрович, - обратилась она к генералу, - на проводе...
  - Нет-нет! Надо - перезвонят! Потом-потом!
  - На проводе Эльза Ивановна. У нее что-то срочное.
  - Эльза Ивановна? - переспросил генерал. - Правда? Не ослышался?
  - Именно так, Владимир Александрович. Настоятельно просит соединить с вами. Я говорила, что вы очень заняты, но она настаивает.
  - Хорошо, соедини, Маша.
  Секретарша вышла. Он вернулся к рабочему столу и взял трубку городского телефона.
  - Генерал Емельянов, - по привычке сказал он.
  - Владимир Александрович, здравствуйте, - услышал он в трубке знакомый бархатистый голос.
  - Эльза Ивановна?
  - Да-да!
  - Что-то случилось? С супругом? Заболел?
  - Слава богу, жив и, кажется, здоров.
  - Кажется? Значит, все-таки что-то случилось, Эльза Ивановна? В голосе, слышу, - волнение и тревога.
  - Еще бы! Супруга моего избили и ограбили, - на одном духу выпалила женщина.
  Генерал, услышав такое, не поверил своим ушам.
  - Не может быть!
  - Оказывается, может, - на том конце провода послышались всхлипывания. - Вам ли не знать?
  - И все же верится с трудом. О таком-то ЧП мне бы тотчас же сообщили.
  - Владимир Александрович, вам ли не знать характер моего мужа? Сашенька мой с комплексами, причудами. Без меры щепетилен, деликатен, старается не привлекать внимания к своей персоне...
  - Причем тут щепетильность, Эльза Ивановна, когда, как вы сами говорите, имело место разбойное нападение? И на кого?!
  - Я ему - о том же. Он - ни в какую. Сам отказался обращаться в милицию и мне категорически запретил делать это. Но, вот... я все же позвонила вам... Не удержалась.
  - Когда и где все это случилось? Александр Максимович рассказал?
  - Разумеется. В прошлую пятницу, с утра, я уехала на дачу. Иногда и зимой туда наведываюсь. Вернулась поздно, в двенадцатом часу ночи. Мужа все еще нет. Я не волнуюсь, так как Сашенька предупредил: задержится...
  - Эльза Ивановна, - прервал ее генерал, - как-то бы покороче, поближе к сути...
  - Ах, простите, ради Бога! Вы должны понять мое состояние: все еще страшно волнуюсь... Так вот... Минут через десять слышу... чувствую, что муж дверь открывает. Я - в прихожую. И что я вижу? Входит Сашенька мой в одном костюме. Я так и обмерла. Что, спрашиваю, приключилось? А на нем - лица нет. Говорит: подъехал к подъезду, отпустил машину, только взялся за ручку двери подъезда дома, как кто-то сзади - бац по голове. Потерял сознание на какую-то минуту. Очнулся, а на нем ни шапки, ни дубленки и кругом - ни души.
  - Не заметил ли, когда из машины выходил, кого-либо во дворе?
  - Увы, Владимир Александрович... Говорит: никого, двор был совершенно пуст.
  - М-да, ситуация, - на секунду задумался генерал, - надо с супругом поговорить, а потом и уголовное дело по факту разбойного нападения возбудить.
  - Умоляю, Владимир Александрович, не делайте этого, - в трубке снова послышались характерные женские всхлипывания. - Если моя личная просьба обременительна, если по-приятельски никак нельзя, - ну, и не надо... пусть грабитель гуляет на свободе. А мы, в конце концов, не обеднеем. Жаль. Шапка и дубленка - новехонькие... Переживем.
  - Ну, хорошо, Эльза Ивановна, я попробую помочь... без формальностей.
  - Ой, спасибо вам, Владимир Александрович!
  - Пока не за что.
  - Только... только я вас умоляю, ничего не говорите Сашеньке. Рассердится, если узнает, что я его ослушалась и обратилась к вам, хорошо?
  Генерал положил трубку и крепко задумался. С одной стороны, если потерпевшая сторона не обращается официально, не считает нужным идти законным путем, то зачем ему-то встревать в эту историю? С другой стороны: это - не просто потерпевший, а ответственейший работник обкома КПСС; это - не просто ответственейший работник аппарата, а секретарь Свердловского обкома КПСС, курирующий всю идеологию, третий человек в обкоме; человек, с семьей которого он поддерживает дружеские отношения. Особенно после того, как...
  Генерал хорошо помнил, как года три назад, участвуя во всесоюзном идеологическом совещании, на котором речь шла об укреплении правопорядка в стране, в перерыве он и Житников шли по фойе Кремлевского Дворца съездов, и чуть ли не нос к носу столкнулись с министром внутренних дел Щелоковым. Николай Анисимович, увидев... нет, не его, а Житникова, аж весь засветился. Они обнялись и по-русски троекратно расцеловались. Прощаясь, он просил передать низкий поклон супруге его Эльзе Ивановне. А в прошлом году, когда Эльза Ивановна отмечала очередные свои именины, ему позвонил сам министр, лично попросил встретить в "Кольцово" рейсовый самолет, с которым была доставлена огромная корзина алых роз. Он встретил и от имени Щелокова лично вручил имениннице цветы, чем привел Эльзу Ивановну в необычайный восторг.
  Генерал знал, что они сдружились, когда Житников работал еще секретарем ЦК ВЛКСМ. Генерал также знал, что министр на дружеской ноге с Самим... Генсеком. Они, рассказывают, на "ты"...
  Такая ситуация. Ну, как можно оставаться формалистом, когда такая беда стряслась с его другом и с еще более близким другом министра Щелокова?!
  Он для себя вопрос решил: поможет. Он стукнул кулаком по столу, отошел туда, где стоял чайник, налил, положил сахар, размешал и, прикусывая печенье, стал с наслаждением пить его любимый чай.
  Зазвонил телефон. По звуку определил, что это прямой, обкомовский.
  - Генерал Емельянов - у аппарата... Здравия желаю, Александр Максимович!.. Так точно!.. Что? Формальности среди близких ни к чему?.. Как говорится, дружба дружбой, а служба службой... - генерал звонко расхохотался. - Ну, знаете ли, это другое дело... Так... слушаю... Как я смотрю, если обком партии будет рекомендовать назначить начальником политотдела областного УВД Бородина из Каменск-Уральского... секретаря горкома по идеологии?.. Положительно... да-да, положительно... Кому, как не обкому партии знать свои кадры... Вам решать... Идеология - ваш вопрос... Конечно! Беру под козырек... Еще бы! Знаю, что такое партийная дисциплина... Вы правы... Я и сам не раз говорил, что нынешний-то староват, не тянет воз, нужен помоложе... Да и пограмотнее... Повторяю: обеими руками за... Нет проблем, Александр Максимович!.. Будет исполнено... Понял... В семье?.. Нормально... за исключением одного "но"... Какого?.. Между нами говоря, мой паршивец вчера вечером набедокурил... Подрался со сверстниками, был в милицию доставлен... Что?.. Отпустили... Однако все равно позор на мою седую голову... Оболтус, каких мало... Не получается, увы! Хотел бы в рай, да грешки не пускают... Вечером вздрючу хорошенько... Но... - генерал тяжело вздохнул, - мать ведь опять заступится... Будьте здоровы!.. Всего!.. До встречи!
  Емельянов положил трубку и подумал: "Надо же - ни звука о происшествии".
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 2
  
  
  ГЕНЕРАЛ ЕМЕЛЬЯНОВ вернулся к себе в приподнятом настроении. Дела семейные отошли на второй план.
  Он вернулся с обеда. А обедал он по старой еще привычке в обкомовской столовой. Нет, у него и в управлении неплохая столовая, где и качество, и разнообразие блюд могло устроить самого взыскательного гурмана. Однако ездил туда, в обком. Только ли потому, что осетрину заливную с хреном, которую он обожал, он мог откушать только там и больше нигде? Нет, конечно. Он ездил туда исключительно в интересах дела: он имел возможность лишний раз за обеденным столиком, накрытом белоснежной накрахмаленной скатертью, перекинуться словцом с заведующим отделом административных органов или с тем же секретарем обкома по идеологии Житниковым, так сказать, неформально пообщаться. Он считал всегда, что самый тесный контакт, даже с инструкторами - благо: проще решать многие вопросы. Аппарат не любит отчуждения. Номенклатура есть номенклатура: оказался в ее кругу - цени, старайся всегда быть на глазах.
  Емельянов снял полушубок, каракулевую папаху, стряхнул с них снежинки, повесил в пристенный шкаф, погляделся в находившееся там зеркало, пригладил седеющий чубчик, прикрыл дверцу и прошел за стол.
  В кабинет вошла секретарша. В руках ее была салфетка. Она тщательно протерла и без того сверкающую чистотой столешницу, телефонные аппараты, стоявшие сбоку на специально оборудованной тумбе. Это традиция: ее шеф любит чистоту и порядок. Упаси Бог, если обнаружит пылинку.
  - Владимир Александрович, полковник Муратов в приемной. Примете? - закончив уборку, спросила она.
  - Пусть заходит. На ловца, так сказать, и зверь. Сам собирался вызвать его.
  Мария Олеговна вышла. И тотчас же вошел Муратов.
  - Разрешите, товарищ генерал?
  - Проходи. Присаживайся. Что у тебя там, полковник? Приспичило? С утра, говорят, рвешься.
  Муратов замялся.
  - Понимаете, товарищ генерал...
  - Понимаю, я все понимаю! Уж как-нибудь. Давай без этих.
  - Слушаюсь... Поступила в мою "уголовку" разнарядка... Я завтра должен направить пятерых сотрудников в овощехранилище, для переборки картошки. Но у меня нет лишних людей... Запарка!
  - Полковник, а у меня, думаешь, есть лишние? Однако решение горкома партии обязан выполнить.
  - Товарищ генерал, я планировал этой ночью устроить засаду; злодеев, убивших в лесопарковой зоне женщину, намерен взять... Все готово и тут...
  - А в горотделе, что?
  - У них также почти все оперативники занаряжены на переборку картошки. Никого не могут выделить в помощь.
  - Так-так, - генерал задумался. - Кто разнарядку подписал?
  - Начальник политотдела...
  Генерал, услышав это, недовольно поморщился.
  - А, хрен с ним... Освобождаю от направления твоих людей на картошку... Сколько раз говорил, чтобы оперативные подразделения не трогал... Гнет свое...
  Муратов не замедлил вставить "шпильку" в задницу начальнику политотдела: случай-то самый подходящий.
  - Из политотдела отправляются только двое. Вот, посмотрите, - он положил перед генералом бумажку-разнарядку.
  Генерал не стал смотреть, а лишь покрутил головой и хмыкнул недовольно. Скорее всего, как предположил Муратов, хотел матюгнуться, но передумал.
  Муратов встал.
  - Разрешите идти?
  - Да, сиди ты! - в сердцах бросил генерал.
  Муратов вновь присел. Он подумал, что слишком рано радовался: генерал, кажется, передумал. "А, черт, - подумал он, - надо было лезть и искать приключений на собственную задницу".
  Муратов ошибся. Хотя знал же, что его шеф не тот человек, у которого на неделе семь пятниц. Он своих решений никогда не менял: сказал - точка.
  Генерал молчал. Молча сидел и Муратов, благоразумно решив не лезть больше по перед батьки.
  - Глеб Васильевич, - неожиданно мягко начал генерал, - тут есть одно весьма и весьма деликатное дельце, - начальник УгРо удивленно поднял глаза на шефа, но не сказал ни слова. - Это, учти, моя сугубо личная просьба и о ней не следует знать даже моим замам.
  - Слушаю, товарищ генерал.
  - Мне утром звонила Эльза Ивановна Житникова...
  - Насколько знаю, это супруга секретаря обкома...
  - Да.
  - Что-то с ней?
  - Нет, еще хуже - с ее мужем... Понимаешь, дело деликатное... В прошлую пятницу, возвращаясь домой, поздним вечером у подъезда дома совершено разбойное нападение...
  - Уж не на Житникова ли?
  - Именно, Глеб Васильевич.
  - Случилось такое еще в пятницу, сегодня вторник, а я только-только... Странно, что не знаю о таком из ряда вон происшествии... В каком райотделе возбуждено уголовное дело, товарищ генерал? Уж, я своим задам!
  - Ни в каком, полковник, ни в каком.
  - Как?! И даже до сих пор не возбудили дело и не начаты оперативно-розыскные мероприятия? Ну, охламоны!
  Муратов ничего не понимал. Он не мог никак взять в голову странное поведение шефа: налицо грубейшее нарушение процессуального закона его подчиненными, а он не мечет громы-молнии. Хуже того, пострадавший - такая партийная "шишка", что дух захватывает. И еще хуже того (он это знал), потерпевший в приятельских отношениях не только с его шефом, а и с самим министром Щелоковым. Шеф, по идее, должен был устроить такой погром, что чертям тошно было бы, всем в управлении небо с овчинку показалось бы. Тут же...
  Генерал догадался, какие мысли бродят в голове его подчиненного, поэтому опередил его возможные вопросы.
  - Деликатность в том, что, по словам Эльзы Ивановны, ее муж не хочет возбуждения уголовного дела, он вообще ничего не хочет, он считает неудобным затевать шумиху вокруг его имени, вокруг неприятного инцидента.
  - То есть, товарищ генерал, как я понял, потерпевший не хочет писать заявление о случившемся.
  - Ты все правильно понял, Глеб Васильевич.
  - Писать заявление или нет - дело сугубо личное, однако... вы сами сказали, что совершено разбойное нападение, иначе говоря, преступление из категории тяжких... Товарищ генерал, а каковы последствия для потерпевшего?
  - Его ударили возле подъезда. Он на какое-то время потерял сознание. Когда очнулся, то на нем не было пыжиковой шапки и кожаного пальто-дубленки английского производства. Телесных повреждений, слава Богу, почти нет, но материальный ущерб значителен.
  - Что он говорит насчет нападавших? Сколько их было? Как выглядели?
  - Сам Житников вообще ничего не говорит...
  - Не может?
  - Не хочет.
  - Понятно.
  - По словам же Эльзы Ивановны, муж никого не видел и потому ничего не может сказать о нападавших.
  - Плохо. Но все равно... УгРо займется... немедленно... И дело придется возбудить. Прокурор знает о происшествии, товарищ генерал?
  - Нет. Ни прокурор, ни вообще кто-либо. И дальше никто не должен знать.
  - Как так, товарищ генерал? Этого не полагается... сами знаете... Делу должен быть дан ход. Могут быть неприятности. Потерпевший-то вон какой человек.
  - Глеб Васильевич, ты не понял меня?
  - Не понял, - чистосердечно признался начальник уголовного розыска.
  - Повторяю: никакого дела не будет!
  - Но...
  - Никаких "но", полковник, - уже жестко оборвал его генерал. - Или ты выполнишь мою личную просьбу, точнее просьбу Эльзы Ивановны, или...
  - Товарищ генерал, но я все еще не знаю, чего от меня требуется. Заявления нет, преступление нигде не зарегистрировано, о возбуждении уголовного дела, как я понял, речи быть не может... В таком случае, что я могу, товарищ генерал? Ничего!
  - Я лично, понимаешь, лично прошу тебя о следующем: срочно свяжись с горрайотделами, чтобы они тебя информировали, если на горизонте их сыщиков объявятся пальто кожаное и на натуральном меху, шапка пыжиковая. Их словесное описание - вот, возьми. Ни слова, кому эти вещи принадлежали, и в связи с чем идет их розыск. Понятно, полковник?
  - Это-то понятно, но...
  - Еще раз говорю тебе, полковник: никаких "но"! Мы должны помочь Эльзе Ивановне, обязаны помочь! Она не хочет, чтобы дергали ее мужа, нервировали допросами-опросами, протоколами и прочим. Ты только представь, что будет, если Эльза Ивановна пожалуется Щелокову, что мы тут разводим всякую формалистику.
  - Представил.
  - Вот! Министр в порошок сотрет - меня, а, заодно, и тебя!
  - Да уж...
  - Помоги, Глеб Васильевич, а я в долгу не останусь. Есть еще вопросы? Что-то еще не ясно?
  - Нет, товарищ генерал, мне все ясно: я должен частным способом найти похищенные вещи.
  - Найдешь?
  - Постараюсь, товарищ генерал. Для вас я...
  - И отлично. Конечно, это нарушение, но с нравственной точки зрения... Если потерпевшие не хотят огласки, то, сам понимаешь, в конце концов им виднее, им лучше знать, как лучше, что лучше.
  Муратов встал.
  - Непривычное поручение.
  - А для меня, полковник? Ты думаешь, я каждый день занимаюсь подобным?
  - Нет, я так не думаю... Я понимаю, каково вам...
  - То-то же! Не имей сто рублей, а имей сто друзей.
  - Вы, товарищ генерал, не беспокойтесь: мои ребята из-под земли достанут похищенное. В конце концов, дело чести.
  Муратов пошел к двери, но остановился и повернулся.
  - Товарищ генерал, а как с моей просьбой?..
  - А в чем дело?
  - Ну...
  - Решение принято. И точка!
  - Вы скажете полковнику... Или мне?
  - Я сам скажу начальнику политотдела, чтобы сегодня и впредь не трогали твоих на подобного рода мероприятия.
  - Разрешите идти?
  - Иди, полковник, но помни, что разговор должен остаться между нами.
  - Обижаете, товарищ генерал.
  - Ничего: лишнее напоминание - не повредит.
  Муратов вышел.
  Генерал Емельянов встал, вышел из-за стола и стал ходить по кабинету. Весь этот разговор, это очевидно, дался нелегко. Как ни крути, как ни ссылайся на некие объективные причины, но он, начальник областного управления внутренних дел, ради личной дружбы втягивает одного из честнейших сыщиков в историю, никого не красящую. Речь идет, и он давал себе отчет, не только о грубейшем нарушении должностных наставлений и инструкций, но и о попрании Уголовно-процессуального кодекса. Он понимал, какой урок преподает подчиненному: если можно обойти закон в этом случае, то почему нельзя во втором, третьем?
  Генерал тяжело вздохнул: назад хода нет. Он подошел к шкафу, достал свой форменный полушубок, папаху, надел. Вышел в приемную.
  - Маша, где машина?
  - Как обычно, Владимир Александрович.
  - И водитель?
  - Да... Вы уезжаете?
  - Уезжаю.
  - Что сказать, если будут спрашивать?
  - Домой еду, паршивца воспитывать.
  Мария Олеговна согласно кивнула головой. Она не стала уточнять, о ком идет речь. Она догадалась: "паршивец" - это Алешка, единственный сын шефа.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 3
  
  
  ТРЕТИЙ ДЕНЬ ПОЛКОВНИК Муратов не находил себе места, третий день мозг сверлил один и тот же неразрешимый вопрос: почему Житниковы, занимая столь высокое общественное положение, подвергшиеся нападению грабителя, не хотят, чтобы дело расследовалось как положено, избрав окольный путь, используя приятельские отношения с генералом? Логичнее было бы наоборот. Обычно-то чуть что, пустяк какой-нибудь - такой гвалт поднимается: от прокурора до ГКБ на ушах стоят. Необычно и непривычно для него, занимающегося сыском без малого четверть века.
  В памяти сразу же всплывает случай, имевший место осенью прошлого года.
  Дочка второго секретаря обкома партии Минеева была на вечеринке у приятелей. Поддала хорошенько. А потом, в десятом часу вечера, решила прошвырнуться по проспекту Ленина вместе с подружкой и ее приятелем. Решили, как они потом выразятся, побалдеть.
  Напротив университета, возле памятника Свердлову, присели на скамейку, на всю мощь включили музыку, стали кривляться, танцевать, значит. Под хорошим "турахом" были.
  Мимо проходил участковый Савинов, молодой еще младший лейтенант. Он подошел, сделал замечание. Разгоряченные молодые люди не среагировали. Тогда Савинов предложил им пройти с ним в Кировский райотдел милиции на предмет составления протокола по части нарушения общественного порядка. В ответ на это дочка второго секретаря, обращаясь к приятелю, развязно сказала: "Врежь-ка "менту" поганому меж глаз, чтобы не вякал." Тот, усердствуя, пытаясь выглядеть геройски, замахнулся на младшего лейтенанта. Савинов не стал ждать, когда ему съездят по физиономии: он применил болевой прием, который вмиг утихомирил парня.
  Участковый доставил-таки всех троих в райотдел, где и составил протокол. Оперативный дежурный капитан Мамонов, узнав, что среди задержанных дочь второго секретаря обкома партии, порвал протокол, а молодежь развез по домам.
  На следующее утро началось такое! Надо было видеть... Самого генерала вызвали "на ковер". Там Минеев заявил, что участковый превысил полномочия, был груб с его дочерью. Более того, Савинов, будто бы, пытался даже изнасиловать. А когда приятель попытался заступиться, то он того избил.
  В тот же день прокурор возбудил уголовное дело. Оно дошло даже до суда, но там обвинение развалилось. И тем не менее Минеев не успокоился, настоял, чтобы "обидчик" его дочери был уволен из органов. Хороший был сотрудник, подавал надежды. До сих пор жаль парня.
  В своих наставлениях молодым сыщикам Муратов обычно говорил: "Обходите стороной говнюков, а иначе вонять будет долго. "Говнюками" он называл деток номенклатурной элиты. Никто и не связывался с ними. Неписаное правило... Нарушивший его должен был быть готовым к серьезным проблемам по службе.
  Муратов подошел к окну. Там, за окном, подгоняемые все больше крепчавшим январским морозцем, редкие прохожие торопливо пересекали проспект Ленина. Зажглись фонари, отбросив на проезжую часть полосы яркого электрического света.
  - Пойду-ка домой, - сказал он вслух, повернулся, подошел к вешалке, снял полушубок, но в это время в дверь постучали. - Да-да, входите!
  Вошел капитан Астафьев, в декабре переведенный под его начало из "уголовки" Орджоникидзевского райотдела.
  - Ну, что? - спросил его Муратов.
  - К сожалению, товарищ полковник, - он развел руками.
  - Совсем ничего?
  - Да.
  - А на барахолке?
  - Пошерстили, но все не то... Позвонили из Октябрьского. Сообщили, что задержан, специализирующийся на кражах меховых изделий. При обыске у него кое-что изъято, но того, что нам нужно, нет. Сам съездил, проверил: ничего похожего!
  - Продолжайте искать. Рано или поздно вещи должны объявиться. Крали не для того, чтобы хранить в тайнике и отдавать на съедение моли.
  - Алеша, а не пощупать ли потенциальных скупщиков краденого?
  - С ними работаем. Точнее будет сказать, начали работу. Идем по списку.
  - Молодец! Читаешь мысли начальства на расстоянии.
  - Положено.
  - Алеш, я вспомнил: как успехи с "разработкой" моего старого знакомого?
  - Минкина?
  - Да, его. Он, что, "завязал" или просто лег "на дно"?
  - Я так думаю, товарищ полковник: по-прежнему трудится он, но предельно осторожно.
  - Опыта у него - вагон и маленькая тележка.
  - Глеб Васильевич, я с ребятами из архива поднял десятка два нераскрытых уголовных дел по кражам. Детально изучили "почерки", словесные портреты совершивших преступления, но ни что не указывает, что к ним мог быть причастен Минкин. Ни единой зацепочки, ни единой!
  - Не думаю, что "завязал".
  - Я того же мнения, - поддержал шефа капитан Астафьев. - Чувствую...
  - К твоим бы чувствам еще и парочку улик.
  - Пару лет назад, товарищ полковник, также вот... Я долго опекал одного вора-рецидивиста. Но за руку схватить никак не мог - уходил. И тогда я решил рискнуть...
  - Как это? - спросил Муратов.
  - Убедил начальство, чтобы дозволило наведаться к нему. Я знал, что он более-менее регулярно бывает у подружки, живет с ней, сожительствует. Интуиция подсказывала, что там он хранит краденое. Добыло руководство санкцию на обыск, чтобы, значит, все честь честью...
  - Честь честью, говоришь? - Муратов усмехнулся. - Обыск на базе лишь чувств, предположений? Сомнительное предприятие.
  - Я все это понимал, но все же решил рискнуть. Учти, строго-престрого сказало начальство, если вернешься с пустыми руками, "намылим" шею так, что небо с овчинку покажется.
  - "Намылило"?
  Астафьев довольно ухмыльнулся.
  - Не-е-ет.
  - Нашел что-то?
  - Этим "что-то" под завязку забили "УАЗик". Благодаря обыску сразу было раскрыто четыре "глухаря".
  Муратов, все еще стоявший с полушубком в руках, многозначительно хмыкнул.
  - Зачем ты мне все это рассказал?
  - Ну... так...
  - Считаешь, сей способ мне неведом, капитан?
  - Не считаю, но...
  - Намекаешь, чтобы и я?..
  - А вы, товарищ полковник, сделайте так, будто это я вас (если что) ввел в заблуждение, я выдал желаемое за действительное.
  Муратов поморщился.
  - Ты плохо меня знаешь, капитан: никогда не перекладываю ответственность на чужие плечи, все свое ношу с собой, на себе.
  - Я что? Я - ничего. Но вы все же подумайте, товарищ полковник.
  - Подумать есть о чем: с одной стороны, в нашем деле не всякий риск оправдан; с другой стороны, чрезмерное осторожничанье - также не во благо, толку не будет, если все время озираться по сторонам.
  - Рискнем, а, товарищ полковник?
  - Буду думать, капитан.
  - Если что, я готов... как пионер!
  - Оплошаем - завалит жалобами: если не зае....т, то замучит. Он назубок знает оба кодекса - Уголовный и Уголовно-Процессуальный. Было у него время изучить.
  - И все-таки...
  - Ну, хорошо-хорошо, капитан. Иди. И меня не задерживай. Дома пораньше сегодня ждут.
  - Так сказать, на посошок, товарищ полковник, еще разрешите задать один вопрос?
  - Ну, если только один, то валяй, спрашивай.
  - Товарищ полковник, импортное кожаное пальто-дубленка и шапка, которые мы ищем, по какому делу проходят как похищенные?
  Муратов слегка толкнул его в плечо.
  - А, ну, шагом марш! Много будешь знать - слишком быстро состаришься. Понял?
  - Понял, товарищ полковник.
  Астафьев повернулся и вышел. А Муратов проворчал ему в след:
  - Ишь, какой любознательный! Будешь совать нос не в свое дело - вмиг укорочу... Не потерплю!
  Его угрозы Астафьев не слышал. Да и вряд ли эти "угрозы" можно было воспринимать серьезно. Ребят, с которыми работал, он любил и в обиду не давал, прикрывал их своей спиной даже тогда, когда и попадали те впросак либо по недомыслию, либо по стечению непредвиденных обстоятельств. Но, одновременно, все знали: усмотрит умысел - не сдобровать, и дня больше не будет с таким работать, в шею вытурит, глазом не моргнув.
  Впервые Муратов "положил глаз" на этого "опера" несколько лет назад, когда тот еще был лейтенантом и служил в Орджоникидзевском райотделе. Тогда вся милиция стояла "на ушах". Искали преступников, злодейски вырезавших еврейскую семью. Западные "голоса" вовсю шумели насчет, якобы, начавшихся еврейских погромах в Свердловске.
  Ни Муратов, ни вся его привлеченная многочисленная "рать" в эту чушь не верила. Отрабатывалась основная версия - корысть, завладение деньгами и имевшимися у семьи драгоценностями. Зачем тогда такое злодейство? Муратов тогда высказал предположение: преступление было хорошо спланировано и первоначально не замысливалось убийство, но что-то в момент совершения преступления вмешалось, заранее не предусмотренное злодеями, поэтому, спасая свою шкуру, боясь разоблачения, убрали невольно ставших свидетелями.
  Муратов оказался прав на все сто. Но это стало очевидным лишь тогда, когда все-таки взяли братьев Коровиных.
  Шварцманы - отец и два сына - работали зубными техниками. Увлекались "леваком", то есть изготовляли коронки из золота на дому. Подпольный бизнес (он таковым был и в прямом, и в переносном смысле слова, так как мастерская была оборудована под полом их частного дома) приносил большие доходы. А раз так, посчитали братья Коровины, то, кроме больших денег, у семьи водится и золотишко.
  Их первоначальный план сводился к следующему.
  Благодаря долгому наблюдению за семьей Коровины до мелочей изучили распорядок дня Шварцманов, их привычки и обычаи.
  Самым удобным днем, решили они, для грабежа является пятница. Потому что в шестом часу вечера вся семья, в том числе Шварцман-старший, уезжали в коллективный сад, где у них был хорошо ухоженный участок. Возвращались обычно лишь в воскресенье, часа в три - самое раннее. Разве не удобно, если хозяева появятся дома спустя почти двое суток после их посещения, когда их следы, так сказать, простынут. Ищи-свищи их потом.
  В условленный день Коровин-младший, выполняя поручение Коровина-старшего, проследил, когда вся семья соберется и уедет. Убедившись, что дом пуст и будет таковым почти двое суток, когда немного стемнело, братья подошли к дому, легко взломали два английских замка, почти бесшумно проникли внутрь и там стали, не торопясь, шариться. Сначала осторожничали, старались не шуметь, но потом поняли, что им ничто не угрожает, и устроили самый настоящий там-тарарам. Когда они принялись за дело в гостиной, разбрасывая по полу все, что попадется под руку, Коровин-старший неожиданно увидел, как та часть пола, которая была прикрыта ковриком, стала на его глазах приподниматься, коврик сполз, дверца люка откинулась и появилась лысеющая с седыми клочками волос яйцевидная голова.
  Коровин-старший онемел и даже поначалу испугался, подумав, что имеет дело с привидениями. Но потом, ни слова не говоря, схватил стоявшую возле русской печи кочергу и хрястнул с размаху по появившейся голове. Тело с шумом упало вниз.
  Коровин-младший, шарившийся в комоде, обернулся, увидел открытый люк в полу, стоящего с кочергой в руках старшего брата, ничего не понимал. Коровин-старший сбивчиво объяснил, что в доме, оказывается, кто-то из хозяев был и находился почему-то под полом в закрытом изнутри доме.
  Коровин-младший сначала не поверил, поскольку собственными глазами видел, как все уехали. Но потом, спустившись вниз, они увидели уже мертвое тело Шварцмана-старшего, а, главное, саму мастерскую, которая представляла собой еще одну, скрытую от посторонних глаз, комнату, о существовании которой они и не предполагали.
  Коровин-младший сначала предложил брату "сматываться", "рвать когти". Но тот убедил, что сейчас, когда на них "мокруха", не имеет смысла уходить с пустыми руками.
  И они принялись за мастерскую. Но здесь, кроме нескольких необработанных коронок, не нашли ничего - ни денег, ни золота.
  Это было разочарование. Полный, как говорится, облом. С горя, найдя пару бутылок коньяка, решили залить полыхающую огнем обиду. Выпили по одной, по другой. Не успев захмелеть, они услышали, как отворяется калитка и во двор входят люди. Они выглянули из-за шторок и увидели, что семья вернулась - братья Шварцманы, их мать и сестра.
  План, так долго и столь тщательно разработанный, развалился на глазах. Все пошло не по их сценарию.
  Что оставалось делать? Они затаились. Когда вошли братья Шварцманы в дом, Коровины их "вырубили" с помощью найденного топора. Их мать и сестру сразу не стали убивать, а принялись пытать. Они хотели от них узнать, где прячут деньги и золото. Но об этом знал один человек - Шварцман-старший, но он им ничего не мог уже сказать.
  Коровины, убив с помощью все того же топора женщин, все трупы сбросили под пол, а сами уже поздней ночью скрылись. Ушли почти с пустыми руками. Они унесли лишь те украшения, которые были на убитых женщинах.
  Муратов не мог забыть, что именно Астафьев, благодаря аналитическому складу ума и настырности, первым вычислил Коровина-младшего. А через него уже вышли и на Коровина-старшего. А остальное, как говорится, было делом техники.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 4
  
  
  ВОЗЛЕ ТРЕТЬЕГО ПОДЪЕЗДА дома 9 по Набережной остановился потрепанный "УАЗик". Из него вышли четверо: совсем еще молодой следователь Управления внутренних дел старший лейтенант Сорока, прибывший по распределению летом прошлого года из Свердловского юридического института, старший оперуполномоченный областной "уголовки" капитан Астафьев, молодые "опера" Корепанов и Урманов, полтора месяца назад закончившие Нижнетагильскую школу милиции, где, говорят, показали себя с наилучшей стороны, в смысле, разумеется, прежде всего, обретения навыков в сыске.
  Несмотря на наступившие ранние январские сумерки, на морозец под двадцать градусов и пронизывающий ветерок, поднимающий вверх и бросающий на людей колючий снег, во дворе копошились дети, ползающие в сугробах и поднимающие визг по поводу и без него.
  Капитан Астафьев поёжился и, кивнув в сторону детворы, проворчал:
  - В такую завихрень добрый хозяин и собаку во двор не выпустит, а им хоть бы хны: домой не загонишь.
  Корепанов усмехнулся.
  - Коротка память, товарищ капитан. Со всеми нами такое случалось: детство - оно и есть детство.
  - Э-т-то точно, лейтенант. Помню, я ходил в шестой класс, когда зима выдалась на редкость жестокая. Особенно вот также, в январе: что ни день, то за сорок. Помню, как я дико радовался этому...
  - Это еще почему, товарищ капитан? - спросил Сорока, только что прикуривший сигарету и с удовольствием пускающий струйки дыма.
  - А все потому: занятия в школе отменялись, не было никаких домашних заданий, и весь день напропалую я проводил на улице со сверстниками.
  - В такой-то мороз?! - воскликнул Корепанов и поёжился. - Бррр...
  - А знаете, мужики, мы не чувствовали никакого мороза. Не чувствовали - и все тут. Даже тогда, когда приходили домой с белыми пятнами на щеках - явными признаками обморожения.
  Корепанов спросил:
  - Вы, я вижу, не слишком жаловали школу и все, что с ней связано?
  - Именно!
  - Почему?
  - Не знаю. Наверное, лентяйничал. Лодырем рос несусветным.
  Корепанов засомневался.
  - Скажете тоже... Вы, товарищ капитан, вон, сейчас... заочно в академии МВД. И, слышал, школу милиции закончили на "отлично".
  - Так ведь это же сейчас. Значит, чуть-чуть поумнел, прогрессирую. Значит, не все еще потеряно, - он усмехнулся, повернулся и направился в подъезд дома. - Заболтались. Будет. Пора и за дело приниматься.
  За ним потянулись другие.
  Астафьев взялся за ручку двери, дернул на себя и изнутри потянуло теплом. Но он не вошел внутрь, а неожиданно остановился.
  Он обернулся и посмотрел на Урманова, замыкавшего цепочку.
  - Дима, я забыл и ты ничего. "Объект"-то хоть дома?
  - Не сомневайтесь, товарищ капитан, все в порядке.
  - Уверен?
  - Так точно. Всю вторую половину дня глаз с квартиры не спускал.
  - Не получится так, что не солоно хлебавши... Гарантируешь?
  - На все сто!
  - Ну-ну, хочу верить.
  - Не сомневайтесь, товарищ капитан, - еще раз повторил Урманов.
  - Да, вот еще что... Дим, спроворь-ка парочку понятых. Можно из числа соседей.
  - Мужчин? Женщин?
  - Без разницы.
  Урманов поотстал и стал звонить в первую же попавшуюся квартиру первого этажа.
  Астафьев, Сорока и Корепанов поднялись на третий этаж, повернули налево и остановились напротив двери квартиры 18. Астафьев нажал на кнопку звонка, отпустил и стал ждать. Никто не подходил.
  Однако этажом ниже послышались шаги. Судя по всему, кто-то поднимался вверх. Астафьев подумал, что это Урманов с понятыми, поэтому вновь нажал на кнопку звонка. И тут он услышал сзади женский голос.
  - Вы ко мне?
  Все обернулись. На пару ступенек ниже лестничной площадки стояла женщина лет, наверное, сорока. В руках она держала сетку-авоську, из-под пуховой шали выбивалась прядь русых волос. Она с тревогой смотрела на мужчин. Но быстро успокоилась, рассмотрев на одном из них, на Корепанове, милицейскую форму.
  - Что-то случилось? - снова спросила она.
  Капитан Астафьев не ответил на вопрос женщины.
  - Вы, как я догадываюсь, хозяйка вот этой квартиры, - он кивнул в сторону двери квартиры Љ18.
  - Да. Но что случилось?
  - Вы можете назвать себя?
  - Разумеется. Емлина Настя... то есть Анастасия Егоровна.
  - Анастасия Егоровна, ключ у вас с собой?
  - Разумеется. Но зачем вам мой ключ?
  - Не волнуйтесь, Анастасия Егоровна, ваш ключ нам совсем не нужен. Разрешите представиться: капитан Астафьев из уголовного розыска области, а это, - он кивнул в сторону прибывших с ним, - следователь Сорока и оперуполномоченный Корепанов.
  - Очень приятно, конечно, но все же... Я вас не приглашала...
  - Вы правы. Но, видите ли, мы приходим обычно без приглашения. Извините, но наша работа такая. Еще раз извините, но не могли бы мы пройти к вам и там продолжить разговор?
  - Разрешите?
  Все посторонились. Она вставила ключ в замочную скважину, повернула дважды и толкнула дверь. Вошла. И тут же в прихожей стала снимать шубу, шаль и зимние сапожки.
  Милиционеры все еще стояли на площадке.
  - Проходите. Чего же вы?
  - В квартире кто-то есть? - спросил Астафьев, опустив руку в карман полушубка.
  - Муж... насколько понимаю, он дома. Странно, что он не отозвался на ваш звонок. Может, вздремнул?.. Леша?! - крикнула хозяйка. - Тут вот из милиции товарищи, хотят переговорить... Ты спишь?
  - Уже нет, Настена, - послышался из-за одной из дверей комнат басовитый сонный голос. - Милиция, говоришь? Что ей, доблестной, от нас потребовалось?
  - Выйди - узнаешь.
  - Сейчас. Одну минуту. Накину на себя что-нибудь.
  Дверь отворилась, и в проеме показался высокий мужчина с шапкой седых волос и благородной осанкой. На нем был надет японский парчовый халат, спускающийся до пола, на котором резвились симпатичные дракончики.
  Он внимательно и, кажется, несколько снисходительно пробежал взглядом по прибывшим и гостеприимно пригласил их пройти в гостиную.
  - Прошу, товарищи. Скажем прямо, гости не из числа самых желанных, - он улыбнулся, как бы извиняясь за шутку, - однако ж, ничего не поделаешь: какие есть.
  - Леша, - сказала хозяйка, - ты уж тут сам, а я пойду на кухню, ужин готовить.
  - Иди, родимая. А мы как-нибудь... по-мужски.
  - Анастасия Егоровна, минуточку, - остановил хозяйку Астафьев. - Ужином вы займетесь потом. А пока ваше присутствие также крайне необходимо. Извините.
  - Но почему?!
  - Поскольку вы являетесь хозяйкой квартиры, постольку я должен вам сообщить, что в вашей квартире будет произведен обыск...
  Астафьева прервал хозяин.
  - Помилуйте, что вы говорите?! Какой обыск?! Вы ошиблись адресом, - он растерянно развел руками. - Недоразумение какое-то. Впрочем, - он легонько потрепал за плечи ничего непонимающую хозяйку. - Сейчас, Настена, все и прояснится, - и он строго обратился к пришедшим. - Ордер на обыск, пожалуйста!
  Следователь Сорока выступил из-за спины Астафьева и протянул хозяйке вдвое сложенный лист.
  - Прошу ознакомиться с постановлением прокурора о производстве обыска в квартире Љ18 дома Љ9 по Набережной. Насколько понимаю, этот тот самый адрес?
  - Д-д-да, - хозяйка взяла лист, судорожно развернула и попробовала прочитать, что там написано, но ничего не могла понять.
  - Позволь мне, дорогуша, - он взял бумажку, читал внимательно, долго, дольше, чем полагалось (так показалось милиционерам). - Так... Понятно... Ясненько... Все точно... Адрес наш... И подпись прокурора... Печать... Все, как положено. Увы, Настена, мы не вправе воспрепятствовать...
  - Но как же... - и тут хозяйка увидела входившего в прихожую еще одного милиционера, а за ним соседей по дому, с первого этажа. - И вы?!
  - Извини, Настя. Пришел милиционер. Сказал, что мы должны присутствовать в качестве понятых при обыске. Мы ничего не знали... Извини, а?
  В ответ на слова соседки та лишь безнадежно махнула рукой.
  - Делайте, что хотите.
  Она повернулась и ушла в гостиную, куда потянулись и все остальные.
  Следователь вытащил из портфеля стопку бумаги.
  - Итак, приступим. Для начала я вынужден задать несколько вопросов.
  - Кому? Мне? - спросила хозяйка.
  - Вам - тоже.
  - Анастасия Егоровна, вы сказали, что присутствующий здесь гражданин является вам мужем. Это так?
  - Да, но... не совсем, товарищ следователь.
  - Не понимаю, как "не совсем"?
  - Мы - супруги. Однако наш брак официально не оформлен.
  - Почему? Что вам помешало сделать это?
  - Мы - без предрассудков. Я считаю, что крепость супружеских уз не зависит от штампа в паспорте.
  - Извините, Анастасия Егоровна, но находящийся здесь гражданин не ваш муж, а сожитель. Ведь так?
  - Для меня - он муж. А кто он для вас... Кем хотите, тем и считайте.
  - Кстати, о паспортах. Не смогли бы вы принести - ваш и вашего сожителя?
  Она встала подошла к шкафу, открыла среднюю дверцу, порылась немного, вернулась к столу и положила перед следователем два паспорта.
  - Пожалуйста, смотрите. Но ничего нового из паспортов вы не узнаете.
  Сорока мельком перелистал оба паспорта и отложил в сторону.
  - Из паспорта следует, что ваш сожитель - это Минкин Алексей Иович. Так, да?
  - Перед вами же его паспорт.
  - И тем не менее хочу, чтобы вы подтвердили.
  - Да, это он.
  - Скажите, почему он проживает у вас без прописки? Вы ему не доверяли?
  - Ну... что вы такое говорите! У меня нет оснований не доверять мужу. Таких мужей еще поискать надо, - хозяйка с явным демонстративным нажимом, этаким вызовом называла сожителя мужем. - Хотя... Скажите, почему у вас такой интерес к нему? Чем он перед вами провинился?
  - Ну, об этом может порассказать он сам. Пораспрашивайте как-нибудь на досуге. Я так понимаю, что вы многого не знаете. Или знаете, но умышленно вводите нас в заблуждение.
  - Вы намекаете на его судимость? Да?
  - Значит, знаете, с кем имеете дело?
  - А вы, что, думали, что он меня обманывает? Я знаю все о его трудном житье-бытье. Да, он судим. Но это не основание для подозрений. Его наказали. Он отбыл срок. И теперь перед обществом чист... Оступиться может всякий. Но так достойно, как мой муж, из такой ситуации мало кто мог бы выйти. Он - достойный из достойнейших, благородный из благороднейших. Он ошибся когда-то. И за ошибку заплатил сполна. Так что...
  - О, да из вас, Анастасия Егоровна, мог бы выйти неплохой адвокат, - бросил со своего места капитан Астафьев. - Даже завидно.
  - Пожалуйста, без иронии.
  - Извините, - сказал Астафьев.
  - Теперь - у меня несколько вопросов к вашему сожителю непосредственно, - сказал следователь.
  - Я внимательнейшим образом слушаю, - незамедлительно и охотно откликнулся сожитель, всем своим видом демонстрируя свое желание быть чем-нибудь полезным следователю.
  - Гражданин Минкин...
  - Что вы сказали? "Гражданин"? Зачем же так-то, а? - Минкин укоризненно смотрел на молодого следователя. - Я вам - не гражданин, я вам - товарищ. Во всяком случае, на данный момент. Более того, согласно Моральному кодексу строителя коммунизма я вам друг, товарищ и брат, вы мне - также.
  - Простите, - поправился следователь. - Товарищ Минкин, скажите, вы работаете, служите? Где? Кем? С какого времени?
  - Конечно, работает! Не тунеядец! - попыталась за него ответить хозяйка.
  - Анастасия Егоровна, вопрос не к вам, вопрос к вашему сожителю. Пусть он и ответит.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 5
  
  
  ЭТИМ ВЕЧЕРОМ ОН ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ, чувствуя себя преотлично. Причина тому - веская. Примерно около пяти вечера позвонил Щелоков и сказал, что в Свердловске ЦК комсомола намерен (совместно с Министерством, разумеется) провести всесоюзный семинар-совещание, где детально рассмотреть практику деятельности оперативных комсомольских отрядов и милиции по предотвращению правонарушений среди подростков.
  Генерал, естественно, знал о причинах, почему именно его область избрана местом проведения такого престижного мероприятия (у него даже успела проскочить в голове мыслишка насчет вероятного приезда и САМОГО, что само по себе уже приятно), однако ж поинтересовался у министра. И тот ответил, что в обоих ЦК - КПСС и ВЛКСМ - полагают, что именно в Свердловской области по этой части накоплен немалый опыт, что именно в Свердловской области с подростками и комсомол, и милиция работают рука об руку.
  Щелоков пролил бальзам на душу генерала. Хоть и косвенная, а все же оценка его деятельности. И от кого? Самого Николая Анисимовича, вхожего в семью Брежневых.
  Если по честному, то генерал Емельянов в душе даже обижался, когда на министерских совещаниях, если речь заходила о подростковой преступности, тыкали носом присутствующих в, якобы, накопленный опыт ленинградцев и москвичей по этой части. Он-то знал: у них, то есть у москвичей, к примеру, как раз и нет в помине никакого опыта. Короче говоря, ревниво относился, когда этих, столичных, незаслуженно подхваливали. Подхваливали лишь потому, что они под боком, что москвичи по определению должны быть во всем первыми. Традиция! Сломать ее непросто. Однако именно он, Емельянов, потратил уйму сил, чтобы преодолеть такой психологический барьер. Он начал действовать не в лоб, а предпринял обходной маневр. Он решил "протаранить", действуя с флангов.
  В один из приездов в Москву он задержался в командировке на сутки дольше, чем было положено. И время потратил не зря. Он пошел в редакцию газеты "Комсомольская правда". Добился, чтобы его принял главный редактор Панкин. Рассказал ему, что делается в области по сокращению преступности среди подростков, привел конкретные цифры и факты. Панкин, надо ему отдать должное, будучи сам коренным ленинградцем, с интересом выслушал генерала. И тут же, в его присутствии вызвал кого-то из своих помощников и сказал, чтобы срочно откомандировали группу журналистов в Свердловск для знакомства с делами на месте и для срочной подготовки специальной тематической страницы. А в качестве пробного шара, сказал он, необходимо в завтрашний же номер поставить на первую полосу короткое сообщение собкора по Уралу Жени Спехова.
  Так что на следующий день он возвращался в Свердловск тем самым рейсом Аэрофлота, которым летела бригада молодежной газеты.
  Генерал позаботился, чтобы ребят встретили, приняли и устроили, как подобает в таких случаях - по классу "люкс": у трапа самолета встретил начальник политотдела управления внутренних дел, усадил в служебную машину и в сопровождении "эскорта" с мигалками отвез в загородный пансионат, где их ожидал роскошный кров и стол с обилием яств.
  Такой прием парням, этаким столичным штучкам, пришелся по душе.
  Генерал Емельянов все это проделывал не для того, чтобы кому-то запудрить мозги; чтобы подобным манером выдать желаемое за действительное. Нет! Во-первых, он знал, что москвичи падки на дармовой (особенно, если он обильный) стол и потому он всегда использовал эту слабую струнку. Опять-таки не корысти ради. Он считал: если хочешь, чтобы твое дело двигалось наилучшим образом, то есть ходко, то надо "смазать" чуть-чуть ходовую часть. Не смазав, как говорится, далеко не уедешь.
  Генерал Емельянов, во-вторых, слыл настоящим и коренным сыном этой суровой земли. Он знал, что москвичи не жалуют уральцев за их "нелюдимость", за их постоянно написанную на лице угрюмость. Значит, надо показать, что уральцы могут быть и другими - хлебосольными и гостеприимными, настолько гостеприимными, что им и не снилось.
  И уж вовсе , напрочь было сломлено недоверие к уральцам, когда генерал самолично, собственным березовым веничком отхлестал парней в сауне-парилке. При этом генерал искренне хохотал, как малый ребенок забавлялся, когда изнеженные интеллигентные московские мальчики, лежа на полатях в чем мать родила, визжали, кряхтели и охали от избытка переполнявших их чувств.
  Была, короче, в "Комсомолке" страница. Конечно, результат был не совсем тот, на который рассчитывал генерал, - довольно легковесный получился материал, хоть и объемный. Тон и манера подачи не понравилась: уж больно все, о чем говорилось, выглядело залихватски. Но на авторов он был не в обиде. Он видел, что они поработали честно, изложив суть дела так, как принято на страницах молодежки.
  Главное - десятимиллионным тиражом молодежной газеты пробита брешь в устоявшейся традиции. И все увидели, что новаторами могут быть не только в двух столицах - Москве и Ленинграде, но также и в далекой провинции. Миллионы людей увидели: хоть и бирюки эти самые уральцы, однако дело могут делать так, что пальчики оближешь. Куда там москвичам и ленинградцам!
  Первый успех генерал Емельянов поспешил закрепить. Такая возможность представилась вскоре же.
  В Свердловск приехала настоящая знаменитость - Юрий Щекочихин, человек, чьими статьями в "Литературной Газете" зачитывалась вся страна. Публицист от Бога.
  Его по-настоящему золотым пером генерал сумел воспользоваться. Вновь появился большой материал (на целый разворот), но теперь уже в "Литературке", где основательно и глубоко, всерьез шел анализ ситуации в области по снижению уровня преступности среди несовершеннолетних. И, конечно, публицист разглядел, нащупал основное "зерно" уральского опыта - оперативные комсомольские отряды. И его основной вывод, чего и хотел генерал Емельянов, был сделан следующий: проблема подростковой преступности должна решаться, в том числе, и самими подростками.
  После такого "раската грома", каковым явился очерк Юрия Щекочихина в "Литературке", опытом свердловчан всерьез заинтересовались как в МВД, так и в отделах пропаганды обоих ЦК - комсомола и партии.
  Догма, насаждавшаяся десятилетиями, что только в Москве или, на худой конец, в Ленинграде, можно искать передовой опыт, была разрушена. В Свердловск зачастили знаменитости. От интервьюеров отбоя не стало.
  И окончательным фактом признания, по мнению генерала Емельянова, что сломлено сопротивление традиций, может стать всесоюзное совещание на базе Свердловской области.
  Вот почему звонок министра Щелокова привел в такое прекрасное расположение духа генерала Емельянова. Результат, как принято выражаться у журналистов, более чем налицо.
  ...Генерал поужинал, а поесть он любил и на отсутствие аппетита никогда не жаловался, и прошел в большую комнату, включил телевизор и стал устраиваться поудобнее: вот-вот начнется телепередача "От всей души" Валентины Леонтьевой. Если сказать, что генерал был поклонником этой передачи на Центральном телевидении, будет большой неправдой. Да, он отдавал должное популярной телеведущей Валентине Леонтьевой. Однако слюни-сопли, которых там хватало, его раздражали. В этом "пункте" у него были крупные расхождения с женой Ольгой Геннадьевной, или как он ласково ее называл, Олюсенькой. Она, глядя на экран, обливалась слезами, а он, в противовес ей, все время недоверчиво хмыкал и крутил головой. Но молчал, стараясь не раздражать лишний раз Олюсеньку.
  Сегодня - не то. Сейчас он собирается смотреть. Потому что передача идет из Дворца культуры Первоуральского новотрубного завода. И он знает, что увидит много знакомых лиц. Прежде всего, Федю Данилова, без малого сорок лет директорствующего. Без него "От всей души" не обойдется. Местная легенда. Впрочем, не только местная. Он ногой дверь открывает первого секретаря обкома КПСС, а это мало кому позволено. И в ЦК партии - свой человек. А про союзное правительство - говорить неудобно. Там в первых заместителях Председателя Совета Министров уже не первый год Николка (так, по крайней мере, он открыто того называет) Тихонов. Тот самый Николка, который пришел на его завод в 43-м, подручным вальцовщика. А Федя Данилов тогда был старшим мастером и встретил худющего мальчугана с явным недоверием. Но...
  Емельянов сам видел и слышал, как однажды на пленуме ЦК КПСС, встретившись в перерыве с тем самым Николкой, Федя Данилов, похлопывая того по плечу, покровительственно сказал: " Парень ты был ничего, но сильно больно худющ - кожа да кости. А теперь, гляди..."
  А это ведь был тот самый Николай Тихонов, который никому не позволял хлопать себя по плечу. Только ему, Федору Данилову, его Мастеру.
  В комнату вошла жена и села с ним рядом на диван. На экране еще шли титры, поэтому генерал повернулся к жене и спросил:
  - А этот, паршивец, где? Опять шляется?
  Жена укоризненно взглянула на него.
  - Ну, зачем ты так-то? Сын ведь.
  - Сын, говоришь? А не он ли опозорил меня? Если бы не ты... Я б ему задал!
  - Ребенок еще. Мал. Надо с ним помягче.
  - Ребенок? Весной десятилетку заканчивает. Вон, какой вымахал, а ума - ни капли.
  - Скажешь тоже, - слабо возразила Ольга Геннадьевна и обиженно отвернулась.
  Генерал притянул жену к себе.
  - Балуешь парнишку, ох, балуешь, - мягко сказал он и легонько прикоснулся губами к ее щеке.
  Зазвонил стоящий на журнальном столике телефон. Генерал недовольно поморщился, но все же встал, подошел к столику, снял трубку.
  - Слушаю... Очень приятно, рад слышать, Эльза Ивановна... Вы правы, пока ничего... существенного... Да-да... К сожалению... Если бы официальным путем, тогда... Нет-нет, не стоит волноваться, успокойтесь... Все будет хорошо... Я попросил лично полковника Муратова заняться этим, а он... Что вы, ничего страшного... Вы правы... О, Эльза Ивановна, в нем я уверен, он свое дело знает... Найдет, обязательно найдет. Вот увидите... Нет, он человек слова... Я знаю, что вы знаете... Супруга?.. Вот... сели, чтобы посмотреть "От всей души"... Со здоровьем у нее все в порядке... Она тоже кланяется вам... Ваш супруг? Он, вижу, все еще не знает, что мы занимаемся его делом... Узнает, но в свое время?.. Ну, глядите... вам виднее... Я?.. Что вы!.. Да-да, конечно... Если что-то будет, сразу сообщу... Кстати, в конце месяца, возможно, сам Николай Анисимович пожалует на нашу землю... Да-да... Звонил сегодня, сообщил, что запланировано всесоюзное совещание... Я так думаю, что и он приедет... По крайней мере, на денек-другой... Да? Ваш супруг ничего вам не сказал?.. Наверное, приберег эту хорошую новость. Впрочем, я ведь также только лишь предполагаю, что САМ прибудет... Будем надеяться... Да, будем надеяться... Ну, будьте здоровы и кланяйтесь супругу, Эльза Ивановна... Всего наилучшего.
  Генерал положил трубку и вернулся на диван. Жена оторвалась от телеэкрана и настороженно посмотрела на мужа.
  - О каком это деле она вела речь, а?
  - Да так... - уклонился от прямого ответа генерал.
  - Ты мне смотри, - жена шутливо погрозила ему пальцем, - узнаю - худо будет вам обоим.
  Генерал засмеялся, поглаживая жену по волосам.
  - Неужели ревнуешь?
  - Почему бы и нет?
  - Все же годы...
  - Ну, это ты брось. У вас, у мужиков, - седина в бороду, а бес-то тут как тут, прямо в ребро.
  - Не шути так.
  - А что? Бабенка она в самом соку. Помоложе меня. И ты еще ничего у меня. Бабы, рассказывают, заглядываются на этакого генерала-молодца.
  - Что ты, Олюсенька!? Роднее и дороже тебя у меня никого не было и нет. Ты же знаешь...
  - Знать-то знаю, однако... Все вы мужики такие... Стоит приголубить, к теплому и мягкому женскому бочку подпустить - сразу запеваете другую песню.
  - Ты, дорогая, это серьезно?
  Ольга Геннадьевна рассмеялась.
  - Нет, конечно, пошутила. Но для профилактики предупреждаю: если какой флирт замечу - знаешь что с тобой сделаю?
  - Нет, не знаю. Может, крепче любить будешь? Тут мне говорили: женам нравится, когда их мужья в цене и нарасхват. Чувства, будто бы, обостряются между супругами. Зачем, будто бы говорят они, такой мне муж, который другим женщинам не нужен.
  - Ишь чего... расфилософствовался... Дай смотреть передачу... не мешай.
  Ольга Геннадьевна отвернулась от мужа.
  А генерал Емельянов, поглядывая краем глаз на телеэкран, где разворачивалась еще одна, вышибающая слезу история, взял в руки областные газеты и стал внимательно проглядывать материалы.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 6
  
  
  МИНКИН НЕ СПЕШИЛ С ОТВЕТОМ на последний вопрос следователя. Он, видимо, обдумывал, мысленно формулируя фразу. Думать-то он думал, но глаза его напряженно следили за выражением лица следователя.
  - Товарищ следователь, я работаю товароведом-экспедитором в скупке...
  - Где-где?
  - В скупке, - повторил Минкин, но, заметив, что следователю непонятно, пояснил. - Ну, "скупкой" мы называем среди своих комиссионный магазин по скупке подержанных вещей.
  - И где тот комиссионный магазин, в котором вы трудитесь?
  Минкин обратил внимание на откровенную иронию, но сделал вид, что не понял.
  - Магазин, где я работаю, находится на Малышева, справа, возле самой речки. Ну, знаете, наверное, такое старинное одиноко стоящее одноэтажное здание... Ну, в дореволюционном стиле... С ротондочками такими. Короче говоря, с архитектурными излишествами.
  - Спасибо за столь подробное описание. Этот магазин, или как вы сами называете, "скупку" я знаю. Был не раз. Скажите, что входит в ваши непосредственно обязанности?
  - Видите ли, товарищ следователь, этот магазин является основным, базовым для других комиссионок города. Мы...
  - Пожалуйста, исключительно только о себе, - попросил его следователь.
  - Мой рабочий день начинается с того, что с десяти до двенадцати я принимаю от трудящихся на реализацию вещи, оцениваю их, а во второй половине дня на машине развожу небольшими партиями по всей сети наших магазинов.
  - Ваша специализация?
  - Что вы имеете в виду?
  - Насколько мне известно, товароведы обычно специализируются на чем-то одном. Одни - на нижнем белье, другие - на посуде, третьи - на верхней одежде, четвертые на украшениях. Ну, и так далее.
  - Я понял вас. Я специализируюсь, в основном, на приеме в скупку меховых мужских изделий: шапок, пальто, прочего такого.
  - Вы разбираетесь в мехах?
  - Естественно. Иначе меня бы не поставили на эту ответственную работу. Согласитесь, здесь нельзя ошибиться: и "прогореть" не долго. Тем более, что мы все работаем по принципу коллективной материальной ответственности.
  - Хорошо, на этом вопросы пока оставим. Думаю, что игру в вопрос-ответ мы еще сумеем продолжить. А сейчас пора приступать к обыску.
  - Товарищ следователь, - обратилась к Сороке хозяйка, - скажите, что вы хотите найти. Если то, что вы ищите, имеется в моей квартире, я вам так отдам, сама принесу.
  - Сожалею, Анастасия Егоровна, но сказать вам не могу, - Сорока повернулся к изрядно заскучавшим оперативникам Корепанову и Урманову. - Приступайте.
  Прошло минут двадцать. В гостиной стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем будильника, стоящего на комоде.
  Старший лейтенант встал, потянулся, чтобы поразмять косточки, подошел к окну, где за стеклом начала вовсю свирепствовать метель.
  И тут в комнату вошел Корепанов. Он подошел к Астафьеву, сидевшему возле стола и что-то стал шептать ему на ухо. Сорока повернулся.
  - Что-то нашли? - спросил он.
  - Кажется, так.
  - Что?
  - В темной комнатке, заставленный всякой-всячиной, огромный баул...
  - Что в нем?
  - Пока не знаем. Но кажется подозрительным. Мы бы хотели, чтобы содержимое баула осмотреть в присутствии хозяев.
  - Пойдемте, - согласился следователь, - все посмотрим.
  Они подошли к темной комнатке. На глазах у присутствующих Урманов вытащил туго набитый больших размеров кожаный баул. И хотел было открыть замок-молнию.
  Астафьев его остановил.
  - Одну минуту, и, обращаясь к хозяйке, спросил:
  - Это ваш баул?
  - Н-н-нет, - растерянно ответила она, - впервые вижу.
  - Когда вы в последний раз заглядывали в эту комнатку-кладовку?
  - Наверное, дня три назад.
  - И баула не видели?
  - Не обратила внимания.
  - А вы, товарищ Минкин?
  - Я не понимаю, чем "понравился" вам этот баул, не понимаю!
  Хозяйке, видимо, показалось странным, как среагировал ее муж. Она подняла на его глаза, вопрошая.
  Астафьев также обратил внимание, что Минкин ушел от ответа.
  - Повторяю свой вопрос: товарищ Минкин, вам знаком этот баул?
  - Это мой баул.
  - Что в нем?
  - Разное барахло. Видите ли, сегодня я не успел все развести по магазинам. Пришлось занести домой. Оставить до завтра.
  - Понятно, - Астафьев повернулся к понятым. - Прошу подойти поближе. Вот так. Хорошо. Вам виден баул? - те кивнули головами в знак согласия. - Урманов, открывайте баул.
  Тот открыл и стал вынимать одну за другой вещи. Астафьев пристально всматривался в каждую вынимаемую вещь, две из них - пыжиковую шапку и пальто-дубленку - попросил отложить в сторону.
  Показывая на гору меховых дорогостоящих вещей, следователь Сорока спросил:
  - Товарищ Минкин, вы подтверждаете сказанное ранее насчет того, что это все вещи, принятые "скупкой" на реализацию, что их вы сегодня не успели развести по торговым точкам?
  - Да, подтверждаю. Потому что это есть на самом деле.
  - Тогда - прошу всех пройти в гостиную. Необходимо все занести в протокол обыска.
  Последним в гостиную вошел Астафьев. Он нес в руках пыжиковую шапку и новехонькую импортную кожаную дубленку.
  - Товарищ Минкин, вы говорили, что сами принимаете на реализацию вещи...
  - Да, говорил.
  - А вы не вспомните того, кто сдал вам вот эту шапку и это пальто-дубленку? - он протянул в его сторону вещи.
  Минкин улыбнулся.
  - К сожалению, не могу помнить всех, кто к нам приходит. Но завтра, если понадобится, я вам скажу. Надо посмотреть приемочный акт.
  - Понятно, - сказал следователь Сорока и взялся вновь за ручку. - Придется оформить акт изъятия.
  - Только этих... двух? - спросил Минкин.
  - Нет, не только - всех.
  - Но... на работе... как же? С меня спросят. Что им я скажу?
  - Скажете то, что есть на самом деле. Кроме того, - улыбнулся Сорока, - вы, очевидно, еще долго не появитесь на рабочем месте.
  - Товарищ следователь, вы все говорите странные вещи... Я вас не понимаю... Вы что-то имеете против лично меня, да?
  - Профессия у меня такая, чтобы "что-то иметь" против таких, как вы.
  - Против меня? - Минкин состроил удивленное лицо. - Товарищ следователь, вы заблуждаетесь и скоро сами поймете. Я - честный человек и...
  - И давно?
  - Что "давно"? Не понял.
  - И давно стали этим самым "честным"?
  - Вы извините, молодой человек, но я не потерплю грязные намеки! Буду жаловаться! Имейте в виду!
  - Я многое имею в виду, товарищ Минкин.
  - А, так вот вы о чем! Да, был судим, но судимость погашена и все в прошлом. Я несколько лет веду достойную жизнь и у вас нет оснований подозревать меня в чем-то недостойном для честного человека.
  - Нет? Вы уверены?
  - На все сто!
  - Приятно слышать. Но пока подпишите акт изъятия обнаруженных меховых мужских вещей в найденном во время обыска бауле.
  Подошел к следователю лейтенант Корепанов.
  - Будем заканчивать с обыском? - спросил он.
  - Пожалуй, что так.
  - Вот оно что, - разочарованно протянул Минкин и весело спросил. - Вы искали именно этот баул? Зря тратили время. Сразу бы сказали. Я тут же бы его выдал вам.
  - У меня, товарищ Минкин, на этот счет серьезные сомнения.
  - О, Боже! - хлопнув себя по лбу, воскликнул Минкин. - Как же я сразу не догадался?! Все ясно! Вы считаете, товарищ следователь, что все эти вещи краденые? Так, да?
  - Вы правы, есть такое подозрение.
  - Но причем тут я?! К нам в скупку приносят много вещей и мы не можем знать, каким путем они добыты.
  - Не валяйте Ваньку, товарищ Минкин: все-то вы знаете.
  - Простите, не понял... Скажите, кто-то "настучал", кто-то "накатил"?
  - Ну, вот, товарищ Минкин, теперь другой разговор, иная речь зазвучала, более подходящая для вас. Долго же мне пришлось ждать. А то строите из себя не бог весть что...
  - Я ничего и не строю. Я - плохой строитель.
  - Не скажите.
  - Я правду говорю.
  - Да?
  - Да!
  - Ну, что вы, товарищ Минкин, в конце концов?! За кого вы меня и всех здесь присутствующих принимаете? За последних олухов?! Кончайте ломать комедию! Неужели думаете, что мы, идя сюда, не поинтересовались, с кем придется иметь дело?
  - Ну-ну, и с кем же? Пре любопытно, знаете ли.
  - С вором-рецидивистом.
  На лице Минкина не дрогнул ни один мускул.
  - Надо же, - продолжая сохранять улыбку, спокойно произнес он, - так сильно заблуждаться, сынок.
  - Сынок, но, слава Богу, не ваш.
  - Это вы правильно сказали: я бы не хотел иметь такого самонадеянного сына; я бы хотел иметь сына, уважающего, почитающего старших.
  - Последний раз прошу: не валяйте Ваньку, товарищ Минкин. Вы можете навешивать сколько угодно лапшички на уши вашей сожительницы. Она поверит. Да, вот что: скажите, сколько за вашими плечами ходок на "зону"? Не мне скажите, скажите сожительнице.
  - Ну, знаете ли, вы меня с кем-то путаете.
  - Вас спутать невозможно. За вами аж пять ходок и все - по воровской части. Теперь вот светит шестая.
  - Ну, знаете ли, это еще бабушка надвое сказала.
  - Возможно!
  Все обернулись на прозвучавший басовитый голос. Милиционеры, увидев вошедшего, вскочили со своих мест.
  - Прошу извинить. Вот, шел мимо, вижу, что дверь квартиры всего лишь полуприкрыта, решил заглянуть на огонек. Надеюсь, хозяева не станут возражать, а? - сказал, слегка улыбаясь в усы, вновь вошедший.
  - Товарищ майор! - удивленно воскликнул Минкин.
  - А вот и нет, Алексей Иович: бери выше.
  - Уже? Подполковник?
  - Бери выше.
  - Неужели? Уже полковник?!
  - Так точно!
  - Я рад. Поздравляю... Хотя... чего это я удивляюсь? Все течет, все меняется. Все-таки пять лет не встречались.
  - Твоими устами глаголет мудрость: все меняется, но только не ты, гражданин Минкин. Ты мне, помнишь, обещал же! И что? Вот снова встретились.
  - Но сейчас, - решительно запротестовал Минкин, - встреча происходит в совершенно иной ситуации...
  - Да? - и тут его острый глаз увидел в руках капитана Астафьева шапку и дубленку, которые все еще тот держал. - Леша, обнаружили? Это? При обыске?
  - Так точно, товарищ полковник!
  - Ну, вот, а ты, Алексей Иович, говоришь про иную какую-то ситуацию. Она - все та же. Неймется? Все мало?
  - Товарищ полковник, я пытался объяснить, как оказались у меня все эти вещи, однако товарищ следователь...
  - Как?! У тебя еще и претензии? К следователю Сороке?!
  - Именно к нему, - подтвердил радостно Минкин.
  - Ну, ты даешь... Я же к тебе послал, дружище, самого мягкого и интеллигентного. А ведь мог, сам знаешь, такого направить, что тебе бы мало не показалось.
  - Вы, товарищ полковник, все же разберитесь с ним. Нельзя так обращаться с советскими людьми. Официально обращаюсь... как к старшему по чину.
  - Сорока, это правда? - полковник Муратов шутливо, с веселостью в глазах смотрел на молодого следователя.
  Тот оробел и смутился.
  - В какой-то мере, Глеб Васильевич.
  - Понятно... У тебя все? С документацией?
  - Так точно.
  - Можем ехать?
  - Можем.
  - Тогда - поехали, - он снова обернулся к Минкину. - И ты - тоже.
  - Я?.. Куда?..
  - Что за странный вопрос? Не новичок. Сам знаешь. Поедешь к нам. Пока на 72 часа в ИВС, а дальше - посмотрим, скорее всего - в СИЗО.
  - Вы, товарищ полковник, совершаете ошибку. Арестовывать меня не за что.
  - Мы и не арестовываем, а задерживаем.
  - Хрен редьки не слаще, - пробурчал недовольно Минкин.
  - Не скажи. Разница есть и существенная. Впрочем, у нас с тобой еще будет возможность поболтать... Поехали, товарищи. Время позднее.
  Все встали. А Минкин продолжал сидеть.
  - Тебе, дружище, особое приглашение требуется?
  - Мне? Нет! - Минкин вскочил.
  - Тогда - одевайся и на выход.
  - Слушаюсь, товарищ полковник.
  Онемевшая и не понимавшая ничего из происходящего, хозяйка квартиры схватила сожителя за рукав.
  - Лешенька, что происходит? Объясни? Ты куда?
  - Успокойся, дорогая. Я скоро вернусь. Все в порядке.
  Полковник Муратов после этих слов рассмеялся.
  - Действительно, гражданка, для него нынешняя ситуация и есть " все в порядке". Так что за него не беспокойтесь. Отсидит - и вернется.
  - И вы туда же? - Минкин укоризненно посмотрел на полковника и стал, не торопясь, собираться.
  Следователь Сорока, видя, как копается Минкин, не вытерпел.
  - Нельзя ли побыстрее?
  - Заткнись, молокосос, - неожиданно бросил он в ответ и добавил. - Мне спешить некуда.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 7
  
  
  ПОЛКОВНИК МУРАТОВ УЖЕ С ПОЛЧАСА стоял у окна, размышляя, собственно, об одном и том же - о своем щекотливом положении, в которое его поставил шеф. Не с руки ему было все это. Он привык к определенности, то есть к действиям, строго регламентированным процессуальным кодексом: от сих до сих, шаг влево, шаг вправо - нарушение правовых норм, которые он обязан чтить. К этому и всех подчиненных каждый день призывает.
  Было бы значительно проще, если бы он, полковник Муратов, не ценил шефа. Он - уважает своего генерала, именно СВОЕГО, своего в доску, прошедшего по всем ступеням иерархической лестницы... Как и он сам. Как и он сам, полковник Муратов, его генерал не из партноменклатурных выскочек, не направленец в порядке укрепления кадров. Он - до смерти не любил тех, хотя внешне и никак не выражал - нельзя, потому что сожрут и не подавятся. Вон их сколько за последние годы объявилось. Приходят из обкома - и на тебе, на блюдечке с голубой каемочкой, как минимум, погоны майора. Не майоры - вшивые майоришки, которые толком не знают, с какой стороны рукоятка у табельного оружия, для которых нет никакой разницы между арестом и задержанием, между преступником и подозреваемым в совершении преступления, между обвиняемым и осужденным, для них - все едино. Тупицы безмозглые, а сколько в них гонора - просто жуть.
  Генерал Емельянов - другое дело. Его шеф - служака. Начал накануне войны со старшины ППС, то есть патрульно-постовой службы. Попав в "уголовку", рассказывают старожилы, такие "ферты" выделывал - не надивиться. Если уж он выходил на подозреваемого, садился тому "на хвост", то это уже была мертвая хватка - ни за что не уйдет, никуда не денется. Ближайшее окружение дивилось, завистливо цокало языком, но и только: куда всем до него! Муратов за подлинность не ручается, но сам слышал от очевидцев, как тогдашний начальник УгРо стоял на коленях, умоляя не забирать от него Емельянова, чуть ли не со слезами на глазах. Это тогда, когда его направили старшим следователем по особо важным делам. И тут он показал себя виртуозом, оказался следователем от Бога. Справедлива молва: если человек талантлив, то талантлив во всем.
  Если бы сейчас это был не его генерал. Он - не испугался бы любого начальственного гнева Он - не трус. Он бы прямо в глаза заявил: так, мол, и так, я - не побегунчик какой, не вертопрах, чтобы, значит, вопреки закону; или извольте, как полагается по УПК, или... ищите другого; из тех, номенклатурщиков, которых совсем не зря именуют за глаза "бесхребетниками". Они, если и обучены, то лишь одному - ловко спину выгибать перед начальством.
  Эта ситуация - из других. Он не может не откликнуться на просьбу его генерала. Даже, если она такая вот необычная, мягко говоря. И, в то же время, он не имеет права дать понять подчиненным, что он действует незаконно, с нарушением УПК. Какой пример показывает? Говорит им одно, а сам...
  За разрисованным морозцем окном все еще стояли январские предрассветные сумерки. Он тяжело вздохнул, обернулся, подошел к столу, дотянулся до пульта и нажал кнопку.
  - Слушаю, Глеб Васильевич.
  - Ирина, на полдевятого должны были доставить из изолятора некого Минкина. Он здесь?
  - Да, Глеб Васильевич. Могут войти?
  - Да.
  Полковник Муратов присел, но не на свое, так сказать, руководящее кресло (такие кресла, обитые черной кожей и с высокими спинками, крутящиеся, стали входить в моду у высшего командного состава совсем недавно), а сбоку, за приставной стол-тумбу, на обычный стул.
  - Разрешите?
  - Да, входите же!
  - Товарищ полковник, задержанный по вашему приказанию доставлен, - начал рапорт сержант-конвоир, но Муратов остановил его движением руки.
  - Понял. Иди, сержант, но прежде сними с задержанного наручники.
  - Слушаюсь.
  Он стал снимать наручники. Снял и прицепил к своему поясному ремню.
  - Прошу, - пригласил Муратов задержанного за стол-тумбу, где с противоположной стороны стоял еще один стул. - Доброе утро, Алексей Иович. Как ночь провели?
  Минкин улыбался.
  - Благодарю, товарищ полковник, - удобно устраиваясь на стуле, ответил он. - Все хорошо. Отменно выспался. Правда, с вечера сосед по камере попробовал было храпануть. Пришлось попросить его не мешать отдыху.
  - И какова же с его стороны последовала реакция?
  - Самая, как сейчас стало модно выражаться, позитивная.
  - Покладистый сосед попался, завидую.
  - А со мной все "покладистые".
  - Я - тоже?
  - Естественно.
  - С чего вдруг?
  - Я так думаю. Исхожу из прежнего опыта нашего общения, - Минкин обвел глазами кабинет, и остался доволен. - Правда, могли произойти и необратимые процессы: власть - губит даже самых достойных сынов советского общества. Но, - он вновь обвел взглядом кабинет, - товарища полковника, судя по первому впечатлению, сия напасть обошла стороной.
  - Алексей Иович, как вижу, также мало в чем изменился. Это сколько же лет прошло с последней-то встречи?
  - Не меньше пяти, Глеб Васильевич, не меньше!
  - Да, много же водички утекло...
  - Она же жидкая, течет быстро, - пошутил Минкин и улыбнулся, по-хозяйски развалясь на стуле.
  У дверей послышалось позвякивание наручников: конвоир застоялся. Муратов только тут обнаружил, что тот все еще стоит, не вышел. Он повернулся к нему.
  - Сержант, я же сказал...
  - Что? Не понял, товарищ полковник.
  Муратов поморщился.
  - Я же сказал, чтобы ты оставил нас. Иди, посиди в приемной. Надо будет - позову.
  - Товарищ полковник, нельзя. Он, - конвоир кивнул в сторону доставленного, - рецидивист. Мало ли что. Мне потом отвечать, если...
  Муратов усмехнулся.
  - Он, сержант, совсем неопасный рецидивист. Я бы даже сказал, что он очень мил. И если бы не его "профессия", то... Иди, сержант, посиди в приемной, пока мы тут беседуем. Не беспокойся - ни за меня, ни за него.
  - А что, если попробует бежать?
  - Что ты, сержант! Ему некуда бежать. От добра, как говорится, добра не ищут.
  - Есть! - ответил сержант и вышел.
  - Благодарю на добром слове, товарищ полковник, - сказал Минкин. - Не думаю, что в этом кабинете так уж часто звучат комплименты в адрес клиентов. Поэтому вдвойне ценю.
  - Алексей Иович, тебе не стоит переоценивать...
  - Вот как? Мы уже перешли на "ты"? Что-то новенькое. Давайте, Глеб Васильевич, договоримся, так сказать, на берегу. В советской конституции записано равенство прав граждан, то есть вы и я - абсолютно товарищи, поэтому мне не хотелось бы чувствовать себя в чем-то ущемленным...
  - Не понимаю.
  - Глеб Васильевич, вы и я - люди интеллигентные (надеюсь, не станете против этого возражать?), а в таком случае этика поведения требует, чтобы мы с вами условились обращаться друг с другом либо на "вы", либо на "ты". Лично мне любой вариант подходит. А вам?
  - Мне? - замялся Муратов. - Без разницы, хотя... Все же лучше будет, если мы станем общаться на "вы".
  - И ладно, - Минкин в третий раз обвел взглядом кабинет. - А прежде было куда как скромнее у вас, Глеб Васильевич. В том кабинете коза, как говорится, ляжет, а хвост протянуть уже некуда. Теперь - иначе. Теперь - полный комфорт. Теперь, как говорится, тепло, светло и мухи не кусают. Вы согласны? Такая обстановка располагает к дружескому общению и взаимопонимаю, не так ли? Все свидетельствует о том, что у нас предстоит неформальная беседа. Я рискну предположить, что вы меня пригласили лишь за тем, чтобы признать ошибочность моего задержания, извиниться и, как следствие, отпустить. Я прав?
  - Боюсь, что нет... Впрочем, Алексей Иович, давайте перейдем к существу дела.
  Минкин удивленно вскинул глаза на полковника, сидящего напротив, в полуметре от него.
  - Простите, я вас не понимаю, Глеб Васильевич. К существу? К делу?! Но какому?! Никакого дела нет и быть не может. И вы это понимаете даже лучше меня.
  Муратов был невозмутим. Он именно такую тактику поведения избрал для себя заранее.
  Алексей Иович, мы друг друга знаем давно, поэтому не стоит друг друга водить за нос, не так ли?
  - Согласен, не стоит. Но я лично этого делать и не собираюсь. Не вижу необходимости, так как задержан по недоразумению и буду отпущен на свободу.
  - Я бы так не сказал, - возразил Муратов.
  - Давайте по честному...
  - Давайте, Алексей Иович.
  - Если бы хоть что-то "тянуло" на дело, то вы бы со мной встречаться не стали, особенно вот так, неформально. Вам это не с руки: у полковника, начальника "уголовки" всей области работы невпроворот. Я, разумеется, себя уважаю, но тем не менее вынужден сказать: я - изначально птица не вашего полета... Вот, вчерашний зелененький старший лейтенантик - иное дело. Но вы... Зубр...
  - Вынужден признать: вы правы... Но лишь отчасти. Однако, - Муратов внимательно посмотрел на собеседника, - вас самого не настораживает...
  - Меня ничто из происходящего, Глеб Васильевич, не настораживает. Удивляет? Да! Удивляет, что к столь скромной персоне, каковою являюсь я, оказывается, проявила самое пристальное внимание "уголовка" всей области. Вы знаете, кто я. Я знаю, кто вы сейчас... Не по чину... Может, объясните, Глеб Васильевич, что происходит?
  Муратов не стал отвечать на прямо поставленный вопрос.
  - Алексей Иович, я внимательно изучил документы вчерашнего обыска...
  - И что там такого, неординарного? Ничего! Почему-то изъяли меховые изделия, сданные кем-то в комиссионку. Ну, и...
  - Не надо меня дурачить, Алексей Иович. Изъятые у вас меховые мужские изделия никогда не сдавались ни в какую комиссионку. Это мои люди уже установили. Но самое неприятное для вас - вы никогда не работали в том комиссионном магазине, на который указали следователю во время обыска. Как видите, ложь в квадрате. Зачем? Вы же опытный вор, вы же знаете, что проверить вашу информацию не составляет никакого труда.
  - Ну... не работаю в этом, работаю в другом.
  - Не крутите, Алексей Иович, не надо! Не работаете вы ни в этой, ни в какой-либо другой "скупке".
  - Уверены?
  - Проверили. Вы, конечно, работаете, но по основной своей профессии - воровской. И все изъятые у вас вещи краденые.
  - Уверены?
  - Абсолютно!
  - Если это так, то в чем вопрос? Почему встречаетесь со мной вы, а не вчерашний следователь? Почему ему бы не предъявить обвинение?
  - Это - еще успеется. Вы прекрасно знаете УПК, по которому у нас есть законных трое суток, в течение которых мы имеем полное право вас задерживать без предъявления обвинения.
  - Право у вас такое есть, Глеб Васильевич, но я смысла не вижу.
  - А смысл в том... - Муратов встал со своего места, прошел в угол, где стоял встроенный шкаф, открыл верхнюю створку антресолей, достал пыжиковую шапку и кожаное пальто-дубленку и вернулся назад, бросив перед Минкиным на стол. - Скажите, откуда у вас вот эти конкретно вещи?
  Минкин, нимало не смутившись, повертел в руках обе вещи и отложил в сторону.
  - Оттуда же, откуда и все остальные, Глеб Васильевич, - спокойно ответил он.
  - Если я вас правильно понял, вот эти, как и другие меховые изделия, изъятые у вас во время вчерашнего обыска, ворованные?
  - Извините, я этого не говорил. Прошу вас, Глеб Васильевич, не передергивать.
  - Тогда как вас понимать?
  - Это как вам уж будет угодно.
  - Мне "угодно" знать правду, Алексей Иович. Вы меня знаете и знаете хорошо...
  - Да уж...
  - Вы знаете, что если я "зацепился", то не отпущу ни под каким видом...
  - Это другой случай...
  - Почему вы так считаете?
  - Потому что знаю, что на этот раз вытяните пустышку. Примите мои искренние соболезнования. Мои слова бьют по вашему самолюбию, но я говорю правду.
  - Правду? Какую правду?! Вы же так мне и не ответили на вопрос, откуда у вас вот эти две вещи?
  - Глеб Васильевич, простите ради Христа, но скажите, почему сегодня вас, а вчера вашего сотрудника в особенности заинтриговали именно эти конкретно вещи? Что в них такого особенного, а? Вещи дорогие, особенно дубленка, видно, что импортная и не из соцлагеря, однако и другие не хуже. Скажите, почему? Вы сможете ответить?
  - Нет.
  - Вот видите! Ни вы, ни я на некоторые вопросы не в состоянии ответить. И это логично: если бы заранее знать ответы на все вопросы, то жизнь была бы намного проще. Согласны?
  - Мы - не в равном положении: у меня - тайна следствия, у вас... вы же обязаны говорить правду.
  - Извините, Глеб Васильевич, но я вам ничего не обязан. По крайней мере, до предъявления обвинения. А этого самого "обвинения" не будет.
  - Это вы так решили, Алексей Иович.
  - Я не прав, нет? Тогда, пожалуйста, Глеб Васильевич, если вы считаете, что изъятые меховые вещи являются элементами моей преступной деятельности, то должны быть потерпевшие. Они у вас есть? Где? Пожалуйста, прошу организовать очную ставку... Если не со всеми, то хотя бы с несколькими... Пожалуйста! Прошу! Я готов и к вашим услугам. Ну, а если же таковых нет в природе, то о чем нам с вами говорить, Глеб Васильевич? Вы приятный, конечно, собеседник, но лишь тогда, когда оба в равных условиях. Сейчас нет этого. Вы на свободе, а где я? За решеткой!.. Мне неловко вам напоминать азбучную истину: в моей профессии так - есть потерпевший, есть и состав преступления. Ну, а когда его нет, то, извините, с чем вы пойдете в суд? С этой вот, якобы, украденной неизвестно у кого шапкой? Смешно, знаете ли.
  - Хорошо смеется тот, кто смеется последним, Алексей Иович.
  - Абсолютно с вами согласен, Глеб Васильевич.
  - А раз так, то позвольте прервать нашу беседу на непродолжительное время, - сказал, неожиданно вставая со своего места, полковник Муратов.
  - Не смею вам перечить, товарищ полковник, - ответил в том же духе Минкин и также попытался встать.
  Однако Муратов остановил его, порекомендовав оставаться пока на месте.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 8
  
  
  МИНУТ ДЕСЯТЬ МИНКИН находился один. Точнее - не один, а под надзором доставившего его охранника. Он сидел и думал о том, в связи с чем полковник Муратов столь неожиданно объявил "технический" перерыв? Он сошелся на том, что, очевидно, все-таки потерпевшие есть, и Муратов готовит ему "сюрприз": собирается представить их пред его светлыми очами. Кто это может быть? Перебрав в памяти всю свою "клиентуру", не нашел никого, кто бы рискнул прибегнуть к помощи "мусоров".
  Скорее всего, решил он, ему готовят провокацию. Впрочем, он в такую возможность не верит. И лишь потому, что Муратов на подлость не способен. В чем другом, а вот в этом он убежден... Почти убежден, так как вне подозрений на все сто все-таки может быть лишь жена Цезаря.
  А что же Муратов? Абсолютно ничего. Просто-напросто он решил дать возможность Минкину чуть-чуть "поменьжеваться", поломать голову над столь неожиданным его исчезновением.
  Он спустился на первый этаж, заглянул в столовую, подошел к буфетчице, попросил ее налить стакан томатного сока, посолил, медленно-медленно размешал и со сладострастием выпил. Потом заглянул к старшему оперативному дежурному, пошуршал телетайпными лентами с сообщениями о криминальных событиях в области, перебросился несколькими фразами с капитаном Сорокиным, сидевшим за пультом, вышел и степенно преодолевая ступени лестничных маршей, не торопясь, поднялся к себе.
  Но в кабинет вошел стремительно, прошел на прежнее место, сел. Муратов заметил, что его встретил тревожный взгляд Минкина. Все-таки тревожный!
  Тотчас же конвоир вышел.
  - Ну, подумали? - глядя прямо в глаза Минкину, спросил полковник Муратов.
  - А о чем, простите, я должен был подумать? - вопросом на вопрос, глядя также в глаза собеседнику, ответил Минкин.
  - Я полагаю, что было о чем.
  - Вы, как всегда, ошибаетесь.
  - Мне искренне вас жаль, Алексей Иович... Я же просил вас не валять дурака. И, кажется, еще в самом начале беседы пришли к согласию в том, что среди здесь присутствующих дураков нема.
  - Это так.
  - В чем же дело?
  - Сам не знаю, чего вы от меня добиваетесь?!
  Муратов усмехнулся.
  - Скажите, Алексей Иович, почему вы так уверены, что у следствия нет и не может быть потерпевших?
  - Интуиция, знаете ли. И плюс опыт общения с вами. Позвольте вам напомнить вашу же собственную манеру поведения: в том случае, когда у вас на руках сплошные "козыри", то вы так вот не валандаетесь, а сразу берете быка за рога; в том же случае, когда у вас в " заначке" нет ни одной приличной карты, то вы начинаете "волынить"... Например, так, как сегодня.
  Муратов, по-прежнему не сводя с его лица глаз, вновь усмехнулся.
  - А вы здорово ошиблись...
  - Неужели?
  - Не ёрничайте, не надо!.. Вам следовало уже догадаться, что я не зря обратил ваше внимание вот на эти вещи, - Муратов ткнул пальцем на все еще лежащие на столе шапку и дубленку. - Позвольте вам заметить, что я знаю подлинных владельцев...
  - Ну, и где же они?
  - Они будут, но в свое время. И очная ставка состоится с потерпевшим. И он, наверняка, вас опознает.
  - Скажете тоже!
  - Все-таки не верите?
  - Нет, не верю.
  - Почему?
  - У вас есть потерпевший? Давайте его сюда - и делу конец. Вы знаете, что я не тот, кто при наличии неопровержимых улик станет увиливать. Давайте играть в открытую? По честному, а?
  - Я давно вам предлагаю рассказать, где, когда и при каких обстоятельствах у вас оказались, ну, вот, хотя бы эти две вещи - шапка и дубленка. Потом - доберемся и до других, изъятых во время обыска.
  - Что бы вы ни говорили, но у вас, Глеб Васильевич, нет потерпевшего, нет заявления от него. Есть? Покажите! Дайте прочитать заявление. Если это действительно его шапка и дубленка, то обещаю сразу и чистосердечно дать исчерпывающие показания. Идет?
  Муратов почесал в затылке.
  - Понимаете, есть одна чисто техническая загвоздочка, а то бы...
  - А я вам что говорю?! Стали бы вы со мной тут несколько часов цацкаться, если бы у вас что-то было.
  - Я все-таки никак не могу понять, почему вы так уверены в себе, Алексей Иович? Что вы знаете такое, чего я не знаю?
  - Мне вас искренне жаль... Да, я бы помог вам, пожалел, но с вами нельзя расслабляться: цап-царап - и был таков. Поэтому, простите за банальность, вынужден констатировать: не пойман - не вор.
  - Вы не пойманы? Но вы же у меня в кабинете и не чаи распивать пришли, надеюсь, понимаете?
  - Ловлю на слове: могли бы и чайком угостить... как в прежние времена.
  - Не до чаёвничания! - в сердцах бросил Муратов.
  - Почему? По-моему, в самый раз... - Минкин изучающе смотрел на полковника. - Вы начинаете нервничать? Вы не можете смириться с тем, что вы, Пинкертон за Љ1 в Свердловске и Свердловской области, вы, корифей сыска, не можете "расколоть" какого-то вора? Но вам следовало сразу же признаться в своем бессилии... на этот раз. И честно сказать, что у вас сегодня достойный соперник. И признать за факт, что он, то есть я, на этот раз обыграл вас. Согласитесь, ведь вчистую же партия мною выиграна?! Нет, не умете вы еще достойно проигрывать, не умеете! Вот... когда научитесь - поговорим.
  - А вы?..
  - Я? Что я? Со мной все в порядке...
  - Ничего себе, "в порядке": взяли тепленьким и с таким числом краденого.
  - Ну-ну-ну! Товарищ полковник, что вы такое говорите? Где вы видите краденое? Что, на шапке написано, что она умыкнута? Не серьезно! От кого-то другого подобное услышать - еще ладно, но от вас...
  - Но вы же не можете объяснить появление у вас такого числа дорогих вещей... Докажите, что они не украдены, - и разойдемся с миром.
  - Дорогой Глеб Васильевич, а мы и так разойдемся с миром - это, во-первых. Доказывать я ничего не должен, вы должны доказывать - это, во-вторых. Я могу попытаться лишь объяснить, а уж ваше дело, верить моему объяснению или нет - это, в-третьих.
  - И что за объяснение вы приготовили на этот раз? Любопытно, знаете ли.
  - Охотно удовлетворяю ваше любопытство: я, частным образом, скупаю у населения вещи, а потом перепродаю и на этом имею некоторый доход. Каково объяснение?
  - Чепуха! Вор, настоящий вор не станет пачкать руки скупкой и перепродажей.
  - Значит, не верите! Тогда - докажите, что это не так. Пожалуйста, у вас есть шанс доказать недоказуемое.
  - Поразительная самоуверенность! Смотрю на вас и дивлюсь: откуда, с чего?!
  - Разрешите вас поправить - не самоуверенность, а уверенность в себе, иными словами, профессионализм. Только настоящий профессионал в своем деле может быть уверен в своих силах, знаниях, в своем опыте. Например, вы - тоже профессионал. Да... в чем наша проблема? Мы с вами настоящие профессионалы и дело свое знаем... Прошлый раз вы одержали верх, на этот раз - я. Счет партии - 1=1, то есть ничья.
  - Цыплят по осени считают...
  - Приятно, черт побери, разговаривать с интеллигентным человеком: у вас что ни фраза, то поговорка... А, знаете, я бы мог вам все-таки помочь...
  - В чем?
  - Доказать вы все равно ничего не сможете. Я все равно через, максимум, пару часов буду дома. И почему бы не пооткровенничать с хорошим человеком? Глядишь - после сгодится, зачтется, если что...
  - Вот, видите, вы и сами признаете, что попадетесь - не сегодня, так завтра.
  - Только не по этому делу, товарищ полковник. По другому - да, все может быть. "Завязывать" мне еще рано и не собираюсь, поэтому все может быть... Ну, как? Хотите знать всю правду, а? Хотите знать, почему я так уверен, что на этот раз мне ничего не грозит? Ну, признайтесь, что хотите! По глазам вижу!
  - Скрывать нет смысла: очень был бы рад.
  - Но, чур, без подвоха! Договорились?
  - То есть?
  - Чтобы там никакого протокола или еще чего... Пусть будет просто беседа тет-а-тет двух уважающих друг друга людей. Помните, как у Райкина? Ты меня уважаешь; я тебя уважаю - значит, мы уважаемые люди, - Минкин громко расхохотался.
  - А что вас так пугает протокол?
  - Нет, не пугает: я знаю, чего стоит на суде признательный документ, составленный с нарушением УПК. С ним даже в приличный туалет не сходишь. Просто среди приличных людей принято договариваться на берегу: если беседа с глазу на глаз, то третий тут уже лишний. Ну, согласны?
  - Пожалуй, что да.
  - Значит, вы гарантируете, что проблем не будет? Обещаете, что, узнав, не станете применять недозволенные методы?
  - Я когда-нибудь?..
  - Вы - нет, но ваши подчиненные... У них всегда кулак чешется.
  - Обещаю, что ничего подобного не будет. Однако, Алексей Иович, я вам не могу обещать прекратить попытки доказать вашу вину, так сказать, всеми "дозволенными" методами, то есть законными.
  - Попытка - не пытка... Валяйте!
  - У вас тоже с поговорками-то не худо.
  - С кем ведь поведешься...
  - Итак, слушаю.
  - Глеб Васильевич, вы же знаете, что у милиции всегда были проблемы, связанные со мной...
  - Да уж... Вы хоть и вор, но вор-интеллектуал, вор-новатор, вор, который всегда идет к краже сугубо своим путем.
  - Вот-вот! Милиция как? Если совершена кража, то она сразу ищет что? Аналог! То есть, как выражаются ваши люди, ищут почерк, по которому пытаются затем выйти на человека, который мог бы совершить кражу. Когда же сталкиваются с вором, который больше работает головой, чем руками, то теряются, хватаются за голову. И сколько ни ищут, но ничего сходного, аналогичного не обнаруживают. В 37-м поступали просто: раз элемент чуждый, то нет вопросов, - заставим признаться в любом преступлении. Сейчас - труднее. Но попытки, основанные на интуиции, предпринимаются и сейчас. Вот вы признайтесь: разве не потому считаете меня виновным в краже изъятых у меня вещей, заведомо считаете, что знаете, кто я есть, кем я был? Признайтесь: вы и с обыском ко мне пришли лишь потому, что надеялись на " авось", разве не так? Разве, беря у прокурора санкцию, вы точно знали, что найдете у меня? Ведь явно же наугад действовали.
  - И тем не менее...
  - Да, на этот раз вам повезло. Вы нашли кое-что. А если бы нет?
  - Принесли бы извинение.
  - Я - не об этом. Да и зачем мне извинение? В красный угол и молиться?.. Короче, всякое оригинально совершенное преступление доставляет вам немало головной боли...
  - Пять лет назад нам пришлось повозиться с вами. Дело прошлое: тогда я уже потерял надежду припереть вас к стенке. Думал, что придется отпустить на волю. Однако в конце концов удалось "наскрести". По правде говоря, я тогда не был доволен результатом, тем приговором.
  - Спасибичко! А вы хотели, чтобы я "загремел" на червонец? Ну, да! Держите карман шире! Короче, я начал издалека. Зачем лезу в историю? Чтобы понятнее было...
  Стоявший на столе, отдельно от пульта, бордовый телефон подал свой голос. Муратов потянулся и снял трубку.
  - Полковник Муратов - у телефона... Здравствуйте... Очень мило... Как говорится, на ловца и зверь... Да, вы правы... Занимаемся... Да... Результат?.. Есть кое-что... Ну, это не телефонный разговор... Да, было бы неплохо... Когда?.. Если вас не затруднит, то хотел бы видеть вас в 16.00.. Да, у себя, если не возражаете... Нет-нет, не завтра, а сегодня... Да... Да... Тогда - до встречи, - он положил трубку и отодвинул назад телефонный аппарат - Продолжайте, Алексей Иович. Только, прошу вас, без исторического экскурса, хорошо? Интересно, конечно, но у меня со временем настоящий, как выражаются шахматисты, цейтнот.
  ЧАСТЬ 9
  
  
  ГЕНЕРАЛ, ПРИНЯВ НА СОН ГРЯДУЩИЙ ванну, устроился на тахте, подложив под голову маленький пуфик. Включил массивный торшер, изготовленный на заводе имени Калинина (они тогда только-только входили в моду), взял в руки детектив местного писателя Стаса Гагарина (поговаривали, о чем слышал генерал, что уральский писатель в большом фаворе у председателя КГБ Андропова). Пожалуй, это не было большим преувеличением: пару месяцев назад Гагарин получил московскую прописку. А одно это уже свидетельствовало в пользу подтверждения слуха. Гагарин - не Юлиан Семенов, с именем и огромной популярностью, перед которым, как по волшебству, распахиваются двери самых важных кабинетов. Гагарин - не столичная штучка, он из провинции, его романы еще неохотно печатают толстые журналы. Печатают... иногда, однако через силу, что также говорит о том, что кто-то "сверху" хорошо продавливает.
  Прошлой осенью, на одном из элитных банкетов генерал оказался за столом рядом с Гагариным. Он, Емельянов, справа от уральской знаменитости, а слева с чистым русским лицом и незатейливой прической на голове его супруга (кстати, несколько возвышающаяся над мужем, что, судя по всему, самого писателя ничуть не трогало и даже наоборот: он, кажется, гордился, этим, ставил себе в заслугу).
  Емельянов вспомнил тот банкет и улыбнулся. Ольга Геннадьевна, наблюдавшая за своим супругом краем глаз, заметила:
  - Чему радуешься? - спросила она.
  - Так... пустяк.
  - Не хочешь? Секретничаешь? От кого? От меня?!
  - Да, на память пришел прошлогодний банкет... На нем близко познакомился с этим вот автором, - он показал на книгу.
  - Ты?.. Знаком с Гагариным?! - вопрошающе воскликнула жена. - И мне - ни слова?
  - А что тут такого?
  - Ну, ты даешь, муженек! Это ж мой самый любимый...
  - Это я уже успел заметить, - с ухмылкой прервал ее генерал, - что женщинам он нравится. Особенно, я так думаю, его шкиперская бородка. Как завидят, так ноги у них подкашиваются... И ты - туда же... Смотри мне... не стоит, надеюсь, напоминать, насколько я ревнив?
  Ольга Геннадьевна звонко рассмеялась.
  - О, да ты у меня настоящий мавр, - она встала подошла к мужу и чмокнула в щеку. - Разве я тебя, мой генерал, могу на кого-то променять? Дурашечка! Да и я, в отличие от тебя, даже не знакома с писателем, а люблю... люблю лишь его романы, можно сказать, обожаю. И к его шкиперской бородке, если бы... А ты, я вижу, не слишком...
  - Почему? Нет! Пишет ничего, читаю с удовольствием, вот только со временем у меня... на чтение романов не остается. Прихожу со службы - и в постель, баиньки. Даже с тобой "поиграть" иногда забываю, - он дотянулся до ее щеки и также звонко чмокнул. - Прости.
  - Прощаю, - Ольга Геннадьевна вернулась назад к столу, и в ее руках вновь замелькали вязальные спицы. - Уже давно прощаю. Оцени мой подвиг. Другая бы...
  - Ну-ну! Ты эти мысли выбрось из головы...
  - Я выбрасываю, а они снова приходят. Да, - она оторвала глаза от вязания, - что там, на банкете такого смешного было?
  - Про жену писателя вспомнил...
  - Что, и она там была?
  - Да.
  - Мужу это делает честь.
  - Ты преувеличиваешь.
  - Почему?
  - Мне показалось, что она мужа держит в ежовых рукавицах.
  - И он? Не бунтует?
  - По-моему, ему даже по душе... подчиняться. Знаешь, я видел, когда наливали в очередной раз рюмки, произносили тост и надо было поднимать рюмки, то жена бросала взгляд на Гагарина: многое говорящий взгляд... даже мне. Это она командовала: " Не до дна!" Он отпивал чуть-чуть и с большой неохотой отставлял рюмку в сторону. Я так думаю: жена знает его слабинку - преклонение перед Бахусом - и "бдит". Очевидно, и на банкеты-то по этой причине одного не отпускает. Он, заметив, что я все понял в их супружеских взаимоотношениях, сам заговорил на эту тему. С гордостью и чувством собственного достоинства заговорил. Писатель рассказал, что у него жена не просто жена, а Бог, царь, и воинский начальник, то есть все; например, она, отработав смену на производстве, приходит домой, все делает по хозяйству, ограждая супруга буквально от всех забот по дому; более того, вечером, управившись с домашними делами, она приступает к исполнению обязанностей секретаря-машинистки, садится за пишущую машинку и до полуночи печатает им написанное за день. Услышав, я заметил, что она могла бы и не работать на производстве. На это Гагарин возразил: "Что вы, она же добытчица! Без ее зарплаты как бы мы прожили? Мои-то доходы от писательства ненадежны - то ли будут, то ли нет. А кушать хочется каждый день. Так что, сами понимаете..."
  - И она... слышала и слушала ваш разговор?
  - Естественно.
  - Наверное, по-своему комментировала.
  - Что ты, нет, на это ни слова не проронила. Даже тогда, когда он заговорил о ее "тирании". Под "тиранией", как объяснил, он имеет в виду некоторое с ее стороны ограничение его прав и свобод, в особенности, когда касается выпивки: многочисленных приятелей-собутыльников только так "отшивает". "Я, - сказал он мне под вечер, - не состоялся бы как писатель, если бы не жена. Рулит она жестко, но со мной это острая необходимость". "Я не обижаюсь, - добавил он, - даже тогда, когда иду в кафе работников искусств на встречу с собратьями по перу, и она выдает мне строго дозированную сумму на карманные расходы. Она знает: сколько бы ни дала - домой все равно вернусь заполночь и без копеечки в кармане". И, знаешь, я поверил: он счастлив, что у него такой домашний "управленец".
  - Героическая ему досталась женщина.
  - Я тоже так думаю. Но ее "героизм" мало кому из мужиков приходится по нраву. Гагарин же смирился, не восстает против "тирании", даже радуется, что у него такие прочные тылы: он пишет, а все остальное - на плечах жены.
  - Сильно любит, видно, - грустно добавила Ольга Геннадьевна.
  - Помимо любви, она не лишена и обычного практицизма...
  - Ты думаешь?
  - Она считает: хорошо мужу - хорошо и ей, жене... в конечном счете.
  - Ну, ее-то выгода дается ей слишком дорогой ценой... Я бы так не смогла.
  - Ее философия проста: каждый в семье делает то, что лучше всего получается; она не может и никогда не сможет писать хорошие романы, но зато все остальное у нее получается очень хорошо.
  - Тяжко!
  - Ты думаешь, книгу вот такую легче написать?
  - Я ничего не думаю. Я знаю ее женскую долю. И не завидую. Сочувствую. Мне жаль ее. Не приведи Господь.
  - Ну, ты не очень-то! Знаешь ли ты, что он и его семья получили московскую прописку?
  - Наверное, как "лимитчикам".
  - Вот и нет.
  - Настоящую?
  - Да.
  - Тоже радости мало. Будут несколько лет таскаться по гостиничным или, того хуже, общежитским углам. Вон, Соловьева из обкома, перевели в ЦК, но они все еще живут в гостинице, на чемоданах.
  - А вот Гагарин со всей семьей уже живет в Москве. Причем обживают квартиру улучшенной планировки на Ленинградском проспекте из четырех комнат.
  - Этого не может быть! - воскликнула удивленная Ольга Геннадьевна.
  - У нас все может... Говорят, что такую роскошную квартиру ему дал лично Андропов. Говорят, что в знак признательности за его роман, опубликованный недавно в "Роман-Газете".
  - Вот это да!
  - А ты говоришь...
  - Выходит, товарищ Андропов тоже читает "Роман-Газету"?
  - Выходит.
  - Повезло!
  - К везению приложено и много труда.
  - Не он один такой трудолюбивый...
  - Но и жена такая не у всякого писателя.
  - Ты прав, однако...
  Ольга Геннадьевна что-то хотела напоследок возразить, но зазвонил телефон. Генерал уже приподнялся со своей лежанки, но жена его остановила.
  - Лежи уж...
  Она подошла к журнальному столику и взяла трубку.
  - Да... Генерала?.. А без него никак?.. Умрете?.. Столпотворение?.. Хоть бы один вечер дали по-людски ему провести... Я-то понимаю, а вот вы... Что?.. - она прикрыла трубку ладонью. - Иди. Говорят, что-то очень важное.
  Генерал без всякого удовольствия встал.
  - А, черт! - в сердцах бросил он. - Кому в столь поздний час понадобился? Пять минут не дадут покоя.
  И все-таки взял трубку.
  - Слушаю...
  - Владимир Александрович... товарищ генерал, - он, конечно же, узнал голос в трубке, - ваша личная просьба, кажется, исполнена.
  - Не понял: какая еще "просьба"?
  - Пальто и шапка известных вам людей находятся у меня.
  - Что? - но генерал быстро пришел в себя. - Высылай дежурную машину. До моего приезда, чтобы ничего, понял?
  - Разумеется, - несколько легкомысленно, как показалось генералу, ответил Муратов и положил трубку.
  Генерал стал собираться, а следом за ним неотступно следовала Ольга Геннадьевна, пытаясь угадать каждое его движение, стараясь угодить мужу. Она ходила за ним и ворчала:
  - Ну, что это за работа у тебя, а? Ночь-полночь звонят, кому ни лень...
  Генерал огрызнулся.
  - Не "кому ни лень", как ты изволила выразиться, Олюсенька, а начальник уголовного розыска.
  - Все равно не понимаю. Как так можно, чтобы по первому же звонку срываться с места и мчаться на службу?
  - Служба есть служба - пора бы привыкнуть, что ты не просто жена, а жена милиционера, у которого, как поют в песне, "служба - дни и ночи".
  - К этому трудно привыкнуть... Мне-то что? Мне-то ни жарко, ни холодно. Тебя жалко. Помыкают тобой... Ты генерал или нет? Рыкнул бы раз, другой - стали бы посамостоятельнее... Приучил... Чуть что - прячутся за твою спину. Не хотят брать ответственность. Наверное, за спиной хихикают.
  - Ну, да! У меня похихикаешь... Плохо меня знаешь...
  - "Уж больно ты грозен, как я погляжу"...
  - Не веришь? Переходи к нам работать - почувствуешь на собственной шкуре. Думаешь, я там, как дома? Сю-сю да сю-сю? Как бы не так. Достается мужикам. Им - не позавидуешь. Спуску - никому.
  - Рассказывай. Так я тебе и поверила. То-то звонят по каждому пустяку.
  - Муратов не по пустяку позвонил. Не суди, если не знаешь.
  - Погоди-ка... Уж не связано ли с тем звонком Эльзы Ивановны? У-у-у, бабский угодник.
  - Перестань, дорогая, - надев папаху и шинель, он притянул рядом стоящую жену, и обнял. - Служба есть служба... Мне пора. Наверняка, машина уже у подъезда.
  А что, шофер не может сообщить? В машине нет рации?
  - Может, есть. Может, и нет... Я - не надолго. Не больше, чем на полчасика. Не скучай и жди солдата со службы.
  Ольга Геннадьевна фыркнула.
  - Как будто у меня есть выбор.
  
  ЧАСТЬ 10
  
  
  ЗАПЫХАВШИСЬ, ГЕНЕРАЛ ЕМЕЛЬЯНОВ вошел в кабинет своего начальника уголовного розыска. Прошел к столу и сел, напротив стоявшего у окна полковника Муратова. Вытащил из кармана платок, вытер чуть-чуть одутловатое лицо.
  - Ну... выкладывай, что у тебя там? - и тут заметил на столе шапку и пальто. - Эти? Откуда?
  - А рассказывать, собственно, и нечего. Все элементарно просто... Случайность.
  - То есть? - генерал недовольно посмотрел на полковника. - Не забывай, время позднее, избавь-ка меня от этого загадочного тона. Докладывай коротко, но ясно, понял?
  - Слушаюсь, - покорно ответил Муратов. - Я, кажется, однажды мельком уже докладывал, что есть у меня в воровском мире "корешок" давний. Жулик он отменный. Можно даже сказать, большой интеллектуал. По человеческой психологии мог бы докторскую защитить. Лично я его уже трижды брал, а ему хоть бы что. Как с гуся вода. Надолго засадить не удавалось. Срок получал по минимуму, а иногда даже ниже низшего предела. Кражи он совершал элегантно, без отягчающих обстоятельств. Плюс: когда видел, что не отвертеться, не юлил, чистосердечные давал показания, чем также подкупал суд. Отсидит срок, возвращается. И вновь начинает изобретать способ воровства, ничем не похожий на прежние. Никогда наперед не знаешь, на какой сейчас струнке человеческой души играет. А посему "выход" на него всегда сопряжен с проблемами.
  Генерал начал проявлять нетерпение, заерзав на стуле.
  - А если покороче? Все, что ты тут мне рассказываешь про новоявленного профессора психологии, никакого отношения к моей просьбе не имеет.
  Полковник Муратов возразил:
  - Не согласен. Значение имеет. И самое непосредственное... Разрешите продолжить?
  - Хорошо, валяй.
  - По одному уголовному делу у меня на его счет имелись сильные подозрения. Запросил у прокурора санкцию на обыск на квартире его сожительницы. Получил. И поручил провести по всей форме своим ребятам. И нашли они совсем не то, что предполагалось. По тому делу - ничего. Но ребята нашли в кладовке большой баул с меховыми изделиями. По всем признакам, вещи были приготовлены к сбыту. Им объяснение показалось подозрительным, хотя и убедительным. Мне - тем более.
  - Ты, что, сам участвовал в обыске? - спросил генерал.
  - Нет. Я лишь заглянул, так сказать, под занавес. И с первого взгляда обнаружил среди найденного вот это, - Муратов кивнул в сторону лежащих на столе вещей. - Задержали. Доставили сюда, в управление. Сегодня составил с ним первую беседу... без следователя и составления протокола. Так сказать, состоялась встреча старых знакомых. Все бы ничего, но неувязочка одна получается, товарищ генерал...
  Генерал его прервал.
  - Ерунда, полковник, брось мудрствовать, не забивай голову себе и мне. Пальто и шапка, кажется, найдены. Пусть Эльза Ивановна посмотрит, опознает. Вернем ей похищенное и поставим на этом точку. Забудем, а? Будем считать, что никакой моей просьбы не было.
  Муратов покачал головой.
  - Извините, товарищ генерал, но я вас вынужден разочаровать: все гораздо сложнее...
  - О чем, полковник?
  - Рассказ Минкина разительно отличается от того, что вам поведала Эльза Ивановна...
  - Спятил, полковник?! Веришь вору и ставишь под сомнение добропорядочность Эльзы Ивановны? Нет, не ожидал от тебя такого.
  - Я действительно верю Минкину...
  - Да, ты верь хоть самому дьяволу - это твоя проблема. Но Эльзу Ивановну не тронь, понял?
  - Понял-то понял, однако...
  - Ты опять?! - генерал вскочил со своего места. - Никаких "однако" я не допущу! Приглашай Эльзу Ивановну и пусть забирает свои вещи к чертовой матери. Точка! Не хочу больше разговаривать на эту тему! - Емельянов зашагал к выходу из кабинета. - Распоясались, мерзавцы! Правильно говорят: распустил я вас. Ну, ничего, доберусь-таки до вас... Еще попляшете...
  - Товарищ генерал, но Эльза Ивановна тут, скорее всего, ни при чем!
  Емельянов остановился, обернулся и уставился на Муратова.
  - Это как?!
  - Я так думаю, что и она не знает всей правды.
  - Ты... ты... на что намекаешь? - только что багровость его лица сменилась мертвенной бледностью.
  - Я почти уверен в том, что ее ввел в заблуждение супруг...
  - Александр Максимович!? - воскликнул Емельянов.
  - Да, - твердо ответил Муратов, несмотря на явный гнев шефа.
  Генерал вернулся к столу и сел на прежнее место.
  - Знаешь, полковник, а ты давно был у психиатра?
  - Очень давно.
  - Это и видно.
  - Пока обхожусь.
  - И напрасно: налицо явные признаки расстройства психики.
  Муратов прекрасно понимал, почему так нервничает генерал. Он ему сочувствовал. Однако упрямо продолжал стоять на своем.
  - Самое главное - не было никакого нападения на товарища Житникова.
  - Не было, говоришь? Кто тебе это сказал? Тот самый вор? И ты ему веришь! Смешно даже... У всякого мало-мальски уважающего себя вора своя, заранее приготовленная легенда... Впрочем, тебе ли этого не знать? Выходит, что товарищ Житников сам снял с себя пальто и шапку и передал твоему Минкину, а? Согласись, глупость ведь!
  - Он ничего не передавал - это верно, что Минкин похитил шапку и пальто секретаря обкома.
  - Ну, наконец-то!
  - Но при обстоятельствах совершенно иных, товарищ генерал.
  - Значит, это другие вещи, принадлежавшие другому потерпевшему. О чем мы спорим? Мы же все еще не знаем доподлинно, те ли это шапка и пальто, которые были похищены у Житникова.
  - Никак нет, товарищ генерал...
  - То есть?
  - Я уже приглашал Эльзу Ивановну. Сегодня, во второй половине дня. И она опознала вещи мужа... Это те самые шапка и пальто. У нее - никаких сомнений.
  - Все запуталось: вещи те, а обстоятельства похищения другие. Кто врет?..
  - Житников...
  - Опять?
  - Не верите мне - послушайте сами Минкина.
  - Его?.. А где он?
  - Здесь, на первом этаже.
  - Давай сюда. Поговорю с подозреваемым... А то мозги набекрень... от общения с тобой.
  Через пару минут в кабинет вошел Минкин.
  - Кто такой? - с порога спросил его генерал.
  - Простите, гражданин начальник, мы с вами незнакомы. А посему воспитанные люди начинают знакомиться с того, что друг друга приветствуют... Здравствуйте!
  - Добрый вечер, - буркнул генерал.
  - Во-вторых, воспитанные люди приглашают посетителя присесть.
  - Присаживайся, - вновь буркнул генерал.
  - В-третьих, воспитанные люди стараются общаться с незнакомыми людьми на "вы".
  С трудом сдерживаясь, генерал через силу пробурчал:
  - Извините.
  - В-четвертых, негоже допросы учинять по ночам...
  Генерал, побагровев, вскочил со своего места. Он свирепо переводил взгляд с Минкина на Муратова и обратно.
  - Ты... кого мне подсунул, а?! - громыхнул он. - Он, что, издевается?! Он, что, не понимает, что не на курсах по этикету, а в милиции.
  Муратов спокойно заметил:
  - Я же говорил вам, товарищ генерал: это вор, но вор особенный.
  Генерал стал остывать. Он снова сел на стул.
  - Пожалуйста, не кричите на меня. Я такого обхождения не заслужил. Да и не из пугливых. Не 37-й на дворе, когда перед вами все трепетали.
  - Извините... Ну, хорошо... Меня, гражданин Минкин, интересует лишь одно: как к вам попали вот эти конкретно вещи, - генерал ткнул пальцем в лежащие на столе шапку и пальто. - Помните? И не бойтесь, не для протокола.
  - А я и не боюсь. Я знаю, что мне ничего не будет.
  - Допустим... Расскажите обстоятельства.
  - Извольте, гражданин начальник. Ради вас... Вы хоть и ругаетесь, но человек, вижу, неплохой... Это было в прошлую пятницу... Должен вам заметить, что пятница - основной и решающий мой рабочий день... Так вот... Около девятнадцати часов. Я поднялся на третий этаж дома номер 49/3 по Луначарского, открыл дверь квартиры 90, снял в прихожей с вешалки пальто и шапку, которые я приглядел заранее. Вот и все.
  Генерал спросил:
  - А что хозяева?
  - Простите, но я позволю себе уточнить: не хозяева, а хозяйка. В названной мною квартире одиноко проживает, ну, очень обаятельная дамочка.
  - Вы ее знаете?
  - В лицо, только в лицо, к сожалению... Дамочка обаятельная, - повторил еще раз Минкин с явным удовольствием. - Короче говоря, как раз мой контингент.
  - Ну, хорошо... Как вы могли войти, что хозяйка не заметила, как вы умыкнули ее такие дорогие вещи?
  - А ей явно было не до того, с одной стороны, гражданин начальник. С другой стороны, эти вещи не ей принадлежащие.
  - Чьи же?
  - Ее, я бы так сказал, хорошего и очень близкого приятеля.
  - Вы и его знаете?
  - В лицо, только в лицо, к счастью. Правда, точно знаю, где он работает...
  - Вы о чем?
  - По номерам черной "Волги" определил, что он - важная персона из обкома партии. Проследил, как он не раз на ней подъезжал к дому своей пассии.
  - Может, и номер машины назовете?
  - Пожалуйста: 00-04 СВА. Думаю, вам этот номер многое говорит.
  - Почему вы решили, что мужчина не к себе домой приезжает?
  - Во-первых, я точно вычислил, что в квартире проживает, как я уже сказал, одинокая дамочка, разведенная. А, во-вторых, такие "шишки" по Луначарского не проживают.
  - Где проживают?
  - В новом микрорайоне, рядом с площадью, на Антона Валека. Там их дома.
  - А вы хорошо информированный человек.
  Минкин, опустив глаза, скромно ответил:
  - Профессия обязывает.
  - Ну, артист!
  - Благодарю. Воспринимаю как комплимент с вашей стороны, гражданин начальник... Изучил... Наблюдал... Даже график его посещений составил: каждую пятницу, после рабочего дня.
  - Ну... хорошо. На этом закончим, - неожиданно сказал генерал, с минуту помолчал и добавил. - Уведите задержанного.
  Минкин встал и разочарованно спросил:
  - Не отпускаете? А я-то думал, что вы во всем разобрались и отпустите меня домой. Вторые сутки я у вас. Жена волнуется, что так долго меня нет.
  - Придется, видимо, вашей супруге еще немного подождать, - ответил генерал, усмехнувшись.
  - Сожалею, искренне сожалею, что вы меня задержали по совершенно пустому, с точки зрения права, делу. Никакого прибытка - ни вам, ни мне. Кстати, в этом же я весь день убеждал полковника Муратова. Он не верит, что меня все-таки придется отпустить - не сегодня, так завтра.
  - Хорошо... Идите, гражданин Минкин... Подумаем.
  - Благодарю. Вы вселили в меня надежду на благополучный исход этой неприятной для всех нас истории.
  - Уведите задержанного. Он несколько лет жизни забрал у меня. Больше - не хочу!
  - Ухожу, ухожу. Пожалуйста, только не надо нервничать. Рад был познакомиться. Всего наилучшего! Прощайте... С полковником Муратовым не прощаюсь, так как знаю, что без своих знаков внимания не оставит, следовательно , без встреч не обойтись. Будьте здоровы!
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 11
  
  
  ОХРАННИК УВЕЛ МИНКИНА. В кабинете повисла напряженная тишина. Генерал Емельянов молчал, упершись взглядом в лежащие перед ним шапку и пальто. Муратов благоразумно посчитал, что в подобной ситуации любые вопросы могут оказаться неуместными. Он ждал от шефа принятия решения. Он понимал, что принятие любого решения дастся ему не легко. Он пробовал предположить, о чем думает его генерал, но в голову ничего путного не приходило. Попробуй тут угадать. Однако в одном он был абсолютно уверен: идет внутренняя борьба между профессиональным долгом, офицерской честью и некими обязательствами генерала перед семьей Житниковых. Он, генерал Емельянов, дал слово. Поспешил, конечно, однако после драки чего кулаками махать? Дело сделано и назад хода нет. Если, понятно, он хочет, чтобы его уважали, прежде всего, как мужчину, носящему на плечах погоны. Ситуация осложняется тем, что за спиной Житниковых маячит тень Щелокова, министра внутренних дел.
  Начальник областного управления внутренних дел встал и тяжело заходил по кабинету. Потом подошел к окну, за которым наступало затишье: город отходил от дневной сутолоки. Лишь полупустые ярко светившиеся трамваи-одиночки, громыхая на рельсовых стыках, проносясь на большой скорости, нарушали тишину позднего январского вечера.
  Он заговорил, как бы размышляя вслух.
  - Забавно, черт побери, получается. Вещдоки преступления? Налицо! Показания подозреваемого? Тут как тут! Притом - самые обстоятельные. Но где потерпевший?! Кстати, - генерал резко повернулся к рядом стоящему Муратову, - почему бы не порыться в базе данных ЭВМ?
  Муратов понял.
  - Ходил я к операторам. Сделали мне распечатку всех обращений граждан по поводу хищения меховых изделий. Проанализировал. Отобрал двоих заявителей. Доставил сюда. Предъявил им для опознания изъятые у Минкина вещи, в том числе и эти, - он кивнул в сторону лежащих на столе шапки и пальто, - однако результат отрицательный. Была у меня, хоть и малая, надежда, но, увы...
  - Чертовщина какая-то, - Емельянов вновь уставился в окно. - Надо же до такого додуматься... Его бы такую сообразительность да во благо обществу - цены бы не было.
  - Оригинал - чего уж тут, - подтвердил Муратов, догадавшийся, что речь ведет его генерал о его подопечном Минкине. - Он и прежде нашему брату крови попортил достаточно.
  - Он, мерзавец, догадывается, что мы против него бессильны.
  - Ну, чем не профессор психологии! - воскликнул Муратов.
  - Восхищаешься?
  - Почему бы и нет, Владимир Александрович? Люблю иметь дело с умным и интеллигентным противником. Такому и проиграть не грех...
  - "Проиграть"? Считаешь, что...
  - Владимир Александрович, полагаю, что держать его у нас не имеет смысла. Сами знаете, какой я ненавижу выпускать из рук "добычу", но делать-то нечего, не вижу иного выхода из ситуации.
  - Ты сказал, что была Эльза Ивановна. Не пробовал "закинуть удочку" насчет того, чтобы...
  - Попробовал.
  - Слушать не хочет?
  - Да... Муж, говорит, узнав, что она все-таки обратилась в милицию, не простит ей такого. Он, видимо, убедил ее, что не престижно ему, секретарю обкома партии, таскаться по допросам. Она поверила. А зря! Сказать бы ей об истинной причине щепетильности муженька...
  - И думать не сметь! Этот скандал не с руки - ни тебе, ни мне. Понял?
  - Не беспокойтесь, Владимир Александрович, не дурак, понимаю ситуацию... Я лишь пробую представить себе, что было бы в этом "благородном семействе".
  - Ну, и задачку задал...
  - Минкин?
  - А кто же еще-то! - генерал обернулся и внимательно посмотрел в глаза Муратову. - Скажи, а ты никому?.. Не проболтался? Подчиненным, например?
  - Что вы, товарищ генерал, как можно! Я сказал, не вдаваясь ни в какие подробности, лишь о том, что было бы неплохо найти шапку и пальто, описал приметы. Парни у меня не страдают излишним любопытством. Воспитал их так, что больше той информации, которую им положено знать, не получают. Возможно, догадываются, что ко мне обратился кто-то из моих дружков, так сказать, с частной просьбицей. Не более того.
  - А допросы, протоколы?
  - Имеется лишь два документа - протокол обыска и акт изъятия похищенных вещей. Но в них - ни слова об обстоятельствах хищения. У меня же была просто "беседа" с подозреваемым...
  - Надеюсь, без применения запрещенных приемов?
  - Что вы! Сами знаете, я противник физического воздействия.
  - Как думаешь, жаловаться не будет?
  - По поводу задержания без достаточных на то оснований? - уточнил Муратов и усмехнулся.
  - Чего улыбаешься? Не до веселья!
  - Он человек благоразумный...
  - Не сомневаюсь, а все же...
  - Жаловаться не станет - убежден.
  - Почему?
  - Он отлично во всем разобрался. Хотя я ему и не говорил, но он знает, что потерпевшие у нас есть (один, два - ему это не важно); он также знает, что мы никого не можем ему предъявить; он, кроме того, понимает, что ситуация может измениться и не в его пользу. Так что рисковать не станет. Думаю, что его теперь главное желание - поскорее выйти отсюда. Выйти и забыть. Думаю, обойдемся без обоюдных претензий.
  - Уверен?
  - Абсолютно!
  - Ну... если так... Попроси вернуть его сюда.
  Муратов набрал номер.
  - Дежурный?.. Задержанный Минкин все еще у вас?.. Отлично... Пусть еще раз поднимется ко мне... Что? Не узнал?.. Муратов... Богатым буду... Да... ну, будь!
  Через минуту появился в кабинете Минкин, сопровождаемый все тем же охранником.
  - Присаживайтесь, - пригласил его генерал. - Мы тут посоветовались и приняли решение освободить вас из-под стражи.
  - Мудрое и ожидаемое мною решение, гражданин начальник.
  - Будем считать, что вам крупно повезло.
  - Я знаю. Однако должен заметить, что везет лишь тем, кто трудится в поте лица своего.
  - Должен вас предупредить: кончайте вы с этим!
  - С чем, позвольте узнать?
  - Играми с правосудием.
  - Рад бы, однако "завязать" не могу. Люблю, знаете ли, свое дело. Тянет. Как сильно действующий наркотик. Вот, вы, надеюсь, любите свое дело и ходите на работу как на праздник?
  - Да, но это другое дело.
  - Почему? Каждому - свое. Согласитесь: не было бы таких, как я, то и вам бы было нечем заниматься.
  - Оставим философию в стороне.
  - Оставим.
  - Мы освобождаем вас из-под стражи, учтите, не потому, что у нас нет потерпевших...
  - У вас могут быть потерпевшие, гражданин начальник, но у вас не может быть их заявлений, а без этого, извините, нельзя ни уголовного дела возбудить, ни обвинения предъявить. Как вы сами поняли, в том и состоит суть моей профессиональной деятельности. Я уже Муратову говорил: весь замысел мой состоит в том, что я выбираю квартирку с молодой, одинокой и очаровательной хозяйкой, у которой не может не быть любовника; выбираю тот "объект", который с положением в обществе; тот "объект", который в состоянии одеваться в импорт; тот "объект", который из-за утраченной дубленки скандалить не будет. Предпочтение отдавал тому, кто в парторганах трудится. Почему? Потому что такой любовник особенно печется о собственном имидже, о поддержании морального облика. Для такого любовника любой факт "разложения" смерти подобен. Представьте себе, такой потерпевший обращается в милицию: караул, мол, ограбили! Начинается следствие, розыск, находят меня, устанавливается место преступления - квартира любовницы, пассии потерпевшего. Я начинаю рассказывать, как любовники, забывая о предосторожности, бросаются друг другу в объятия, идут охи да вздохи, повизгивания от избытка сексуальной страсти; как любовница, забыв даже закрыть на запор входную дверь квартиры, торопит любовника, увлекая его в постель; как они начинают свои "игры". И мне ничего другого не остается, как, отворив дверь, забрать с вешалки присмотренные мною вещи любовника. Именно любовника, обратите внимание, потому что там же обычно находятся и приличные вещи хозяйки-любовницы, но я их никогда не брал. Почему? Потому что, зная обычную мелочность женской натуры, потерпевшая в обязательном порядке побежит с заявлением в милицию. Побежит даже в том случае, если будет во вред ее престижу. А это уже реальная для меня опасность. С любовником же - все проще. Он не захочет ни следствия, ни, тем более, суда, где история любовной связи станет объектом гласности. Прощай жена, прощай семья. Грандиозный скандал, персональное дело по партийной линии и прощай "тепленькая" должность с персональной черной "Волгой" и спецраспределителем. Так что любая гласность - себе дороже. На этом строится весь мой расчет. И он оправдался. Сами видите, гражданин начальник. Я не знаю, каким образом все же вам удалось узнать о краже вот этих вещей, - он кивнул в сторону шапки и пальто, по-прежнему лежавших на столе, - но твердо знаю, руку даю на отсечение, что не было заявления самого потерпевшего, даже устного. Согласитесь, за любовь надо платить.
  - Извините, но у меня мало времени слушать ваш столь увлекательный рассказ.
  - Не скажите! Если бы не самые чрезвычайные обстоятельства, то вы бы вообще никогда не встретились со мной. И полковник Муратов не стал бы со мной возиться. Полагаю, что попался тот, кто занимает очень высокое положение.
  Генерал поморщился, как от зубной боли. Минкин заметил.
  - Что? За живое задел?
  Емельянов не ответил.
  - Вы свободны, - сказал он. - И постарайтесь, чтобы мы больше не встречались.
  - Увы, гражданин начальник, не по моей воле, - он встал. - Так... я пошел?
  - Идите.
  - А... меня выпустят?
  - Разумеется.
  - Тогда - прощайте.
  Минкин вышел. Муратов, все время молчавший, спросил:
  - А как же нам быть? Вещи, протокол обыска и все прочее.
  - Кто следователь?
  - Старший лейтенант Сорока.
  - Из молодых... недавних?
  - Так точно.
  - Попробуй объяснить ему ситуацию, не раскрывая нюансов. Попробуй убедить в правомерности прекращения следственных действий... ну, до тех пор, пока не объявятся потерпевшие.
  - А с "вещдоками"? Эти, - генерал с отвращением ткнул пальцем в лежащие на столе вещи, - отдайте Эльзе Ивановне... Без объяснений. Другие надо передать на хранение... как положено. По истечении срока, если так и не удастся найти потерпевших, сдать на реализацию, как бесхозные. Короче, сам знаешь, - генерал встал, подошел к Муратову и положил ему руку на плечо. - Прости, полковник, что впутал тебя в эту скверную и грязную историю... Не думал, что все так обернется... А... ладно... я пошел...
  - Владимир Александрович, разрешите дать совет?
  - Давай, пока я такой добрый, - генерал попытался пошутить.
  - Вам бы... как-то так... подальше от Житниковых... Слишком много грязи...
  - Согласен, Глеб Васильевич, но, - он развел руками, - легко давать советы, труднее - им следовать... С удовольствием бы отдалился... с превеликим! Но тут... как в стае... на особицу не положено. Заметят, что стал сторониться, - сожрут, разорвут на куски... Нет-нет! Против лома, как говорится, нет приема. Между нами, Глеб Васильевич: законы и правила в нашей среде суровы. Нельзя, находясь в волчьей стае, выть как-то иначе. Нет, не трус, но и донкихотствовать не намерен. И дело не только во мне. Если бы я был уверен, что на мое место придет более достойный, что коллективу управления будет лучше, то громко бы хлопнул дверью и ушел... Нет, не уверен... Значит, надо жить... и работать... Жить, как умеем, работать, как можем. Ну, - он еще раз хлопнул Муратова по плечу, - я пойду... тяжело мне... Дома, пожалуй, сейчас хорошо приложусь... надо снять стресс. А водочка наша, русская, в таких случаях - наиэффективнейшее лекарство.
  
  
  
  
  
  ТРАГЕДИЯ ВТОРАЯ
  
  ДЕЛИКАТНОЕ ДЕЛЬЦЕ
  
  
  ЧАСТЬ 1
  
  
  БЕЙБУЛАТ РУСТАМОВИЧ ИССИМБАЕВ, первый секретарь Алма-Атинского обкома компартии Казахстана, два часа назад прилетел рейсом Аэрофлота Алма-Ата - Свердловск. Прямо на летном поле, у трапа его встретили второй секретарь Свердловского обкома КПСС Минеев, заведующий отделом строительства, транспорта и промстройматериалов обкома КПСС Ельцов и парочка клерков-инструкторов обкома. Были сердечные улыбки, рукопожатия, похлопывания по плечу друг друга. Иссимбаев и Минеев - давние друзья, со студенческой скамьи. Почти двадцать лет назад они оба закончили строительный факультет Уральского политехнического института. И по той, давней студенческой традиции они были по-прежнему на "ты". И Минеев называл друга просто - Булатик, тот же, в свою очередь, Минеева - Сашок.
  Был здесь и еще один выпускник строительного факультета УПИ - Ельцов, однако он не был лично знаком с Иссимбаевым, поскольку заканчивал на пару лет позднее.
  Все время, пока старые друзья обменивались первыми новостями, Ельцов и инструкторы в одинаково строгих темно-серых костюмах, белых рубашках, темных в светлую полоску галстуках стояли молча, поодаль, ожидая указаний от начальства.
  Начальство же их не замечало.
  - Гляди, какой ты, Булатик, а? - спрашивал Минеев друга, широко улыбаясь и похлопывая того по плечу. - Ничуть не изменился, ни на грамм. Все такой же красавец-мужчина! Богатырь! Джигит! Кровь с молоком! И как тебе удается? Один кумыс употребляешь, а?
  - Сашок, не будем! Ты тоже выглядишь молодцом, настоящим молодцом!
  - Ты, как всегда, преувеличиваешь, - проявляя хозяйскую скромность, ответил Минеев и перевел разговор на другую тему. - Как жена? Дети? Родители?
  - Полгода назад отца схоронил, - сделав грустное лицо, ответил Иссимбаев. - Мамаша приболела, все на головные боли жалуется. С женой и детьми все отлично. Старший сын нынче в университет поступает... Да, Сашок, ты не поспособствуешь, не поможешь устроить его в ваш университет? В свой, Алма-Атинский не хочет. Утверждает, что не так престижно. Утверждает, что ваш конкурирует аж с московским. И откуда только он все это черпает - ума не приложу.
  - О чем речь, Булатик?! Помогу, обязательно помогу. Ты не забивай голову подобными пустяками.
  - Спасибо тебе. Ты настоящий друг.
  Подъехала черная, сверкающая лаком, "Волга". Один из инструкторов подскочил к задней дверце и предупредительно открыл ее, как бы приглашая обоих в салон.
  - Поехали, Булатик, в гостиницу. Устал, наверное, с дороги. Отдохнешь, примешь душ, пообедаешь. А завтра и о программе твоего пребывания поговорим, идет?
  - Ты прав, Сашок. Утомился я. А что за гостиница? "Свердловск"?
   - Что ты, побойся Бога, дружище! Тебя и в такой клоповник!?
  - С каких это пор лучшая гостиница вашего города стала "клоповником"?
  - Сейчас у нас есть и кое-что получше - гостиница "Октябрьская". Все номера - "люкс": трехкомнатные, отдельно ванная и душ, кондиционеры, питание - прямо в номер, в строго назначенное время, индивидуальное меню. Белье меняется по первому требованию проживающего. Не гостиница, а отель европейского, пятизвездночного уровня. Думаю, будешь доволен.
  Они сели на заднее сиденье. Инструктор обкома под два метра ростом и косая сажень в плечах устроился впереди, рядом с водителем.
  Крутой вираж - и машина рванула с места.
  В гостинице его уже явно ждали. И номер приготовили. Иссимбаев сразу же ушел в туалетную комнату и там, в душевой плескался с удовольствием с час, наверное.
  Он надел роскошный турецкий халат до пят и улегся на тахту, стоявшую в гостиной, возле окна. Взял с рядом стоящей тумбочки одну из лежащих газет (оказалась "Известия") и стал просматривать первую полосу.
  В дверь номера легонько постучали. Иссимбаев, разнежившись после душа, не стал вставать, а громко крикнул:
  - Да-да, входите, не заперто!
  В прихожей послышались легкие шаги, и на пороге гостиной появился в черном, без единой складки, костюме мужчина лет тридцати пяти.
  - Добрый день, Бейбулат Рустамович! Администрация нашей гостиницы рада вас приветствовать, и выражает уверенность, что ваше пребывание у нас будет для вас приятным и покойным. Моя фамилия - Ивашов, - он прошел к тумбочке и положил свою визитку. - Там указан мой телефон. Можете обращаться по любой проблеме. Я всегда к вашим услугам, - он вернулся назад, к двери гостиной. - Извините, что потревожил. Но мне нужно уточнить, что вы будете кушать сегодня на обед и ужин, - он приготовился писать в маленькую записную книжку.
  - А что вы можете предложить?
  - Бейбулат Рустамович, мы глубоко сожалеем, но в нашем меню очень мало блюд казахской кухни, так что я могу предложить сегодня на обед: а) на первое - суп-харчо с гренками; б) на второе - запеченный бараний бок с рисом и острым соусом; в) на десерт - наше фирменное мягкое мороженое с орешками; г) из напитков - чай зеленый, заваренный по специальному национальному рецепту, кумыс и если пожелаете - любой кофе; д) из кондитерских - рекомендую рулет "Свердловский".
  - Отлично! - он повернулся на бок. - Замечательное меню. Чего же еще желать? Благодарю.
  - Но вы ничего не выбрали из напитков...
  - Из напитков? - переспросил он. - Пожалуй, чай. И... если можно - пару бутылок пива.
  - Какое?
  - Извините, но я давно не был в Свердловске. Но лет двадцать назад, в мои студенческие годы мне нравилось "Бархатное"... Знаете, такое темное и густое... Сейчас, наверное, уже не производят.
  - Почему же? Будет ваше любимое пиво, причем приготовленное специально для наших гостей.
  - Как вы думаете, оно по-прежнему...
  - Не сомневайтесь, качество - отменное... С обедом - определились. А что на ужин?
  - На ужин? Что-нибудь полегче... Например, овощной салат, гречневую кашу на молоке... ну, и опять же пиво... Любитель, знаете ли...
  - Я понял вас. Но если что-то понадобится еще - позвоните по телефону, указанному в визитке. И любой, кто возьмет трубку, все сделает наилучшим образом, - он повернулся, чтобы выйти, но в последний момент что-то вспомнил. - Извините, мне бы не хотелось быть слишком назойливым, поэтому прошу вас в последующем, на следующий день меню завтрака, обеда и ужина, исходя из вашего желания, оставлять прямо в прихожей, на тумбочке. И еще: если у вас будет гость или гости, то достаточно позвонить и предупредить, насколько персон подавать обед или ужин, а также в какое время. Желаю вам всего наилучшего на нашей древней уральской земле.
  Мужчина вышел и тихо притворил за собой дверь.
  Иссимбаев встал, прошелся по гостиной, заметил буфет из орехового дерева в углу, подошел к нему, открыл одну из дверок и удивился:
  - О, да тут настоящий "букет", - он стал перебирать бутылки. - Коньяк французский и армянский, сухие венгерские вина, водка... Ты, смотри, даже рижский бальзам в той самой, керамической бутылочке... А рюмочки, рюмочки, как игрушечные - миниатюрные. Кажется, из чешского хрусталя...
  Он закрыл дверцы буфета, сел на тахту и зацокал языком:
  - Цо-цо-цо, в гостях даже лучше, чем дома... Надо будет у дружка прозондировать осторожно, во что мне обойдется весь этот сервис. Как бы не оказаться неплатежеспособным. Как-никак, я не простой, но все же лишь советский командировочный.
  Иссимбаев вновь прилег на тахту и тотчас же заснул.
  Спал он не долго, не больше часа. Разбудил его телефонный звонок. Он дотянулся до аппарата, снял трубку.
  - Да.
  - Булатик, привет, дружище!
  - Сашок?
  - Кто же еще?! Как дела? Все в порядке? Освоился? Как гостиничный номер? Ничего, а?
  - Сашок, ты дашь мне ответить хотя бы на один из заданных вопросов? А то сыплешь и сыплешь.
  - Извини, дружище. Это я от радости, что вновь свиделись на уральской земле. Знаешь, я тут созвонился кое с кем из нашего прежнего студенческого братства. Они предлагают организовать стихийную встречу-пикничок на природе... Как раньше, помнишь? Шашлычки, водочка, гитара и песни нашей юности. Ты как? Не будешь против?
  - А почему мне быть против?
  - Понимаешь, ты сейчас важная персона - первый секретарь обкома... У других с этим, ну, с ростом есть проблемы... Многие дальше порога главного инженера стройуправления так и не шагнули... Даже я и то...
  - Чушь собачья, Сашок! Прежде всего, мне наплевать, кто и куда шагнул... Друзья, если они настоящие, остаются друзьями в любой ситуации. Кроме того, ты не прибедняйся: по табелю о рангах в среде партноменклатуры ты будешь даже поважнее меня...
  - Скажешь тоже... второй - не первый.
  - А ты сам смотри: Генашка Колбин кем у вас был? Вторым в обкоме. А кто сейчас? Второй в ЦК Грузии. Обрати внимание: не в обкоме второй, а в ЦК. Честно говоря, ты и сам знаешь, что - и количественно, и качественно - ваш обком - это три наших казахстанских обкома вместе взятые. Так что...
  - Ты, Булатик, прав, но лишь отчасти. По мне так лучше быть первым карасем в озерце, чем вторым - в огромном озерище.
  - Ты выбрось эти мысли из головы. Я тебя знаю: ты будешь еще и первым, и еще неизвестно где и кем. Что же касается пикничка, то - обеими руками голосую "за".
  - А ты не изменился: все такой же компанейский.
  - Хорошие люди не меняются.
  - Ха-ха-ха! - громко и заливисто рассмеялся в трубку Минеев. - Остроумно! Люблю такие острые шутки. Значит, договорились. Ну, Булатик, до завтра! В 10. 00 у служебного входа тебя будет ждать обкомовская машина и завотделом Ельцов. Он и доставит тебя в наши апартаменты. Жду!
  - Одну минутку, Сашок, не клади трубку.
  - В чем дело?
  - В ответ на твои многочисленные вопросы у меня есть только один. Разрешишь задать?
  - Конечно, спрашивай... Что? С номером не так?
  - Даже, я бы, Сашок, сказал, слишком "так".
  - В чем дело, Булатик?
  - Хоть мы и давние друзья, однако не знаю, как и спросить...
  - Ты что мнешься? Говори прямо. Сам же говоришь, что мы друзья. А с друзьями обо всем можно говорить, даже о самом-пресамом деликатном... Кстати, ты помнишь Дашеньку нашу, а? Не забыл, как мы с тобой на одной кровати с ней одновременно баловались? И ей в тот вечер, и нам, насколько помню, было хорошо. Как считаешь?
  - Нашел, что вспоминать.
  - Молодые же были... жеребцы. Разве можно этого стыдиться?
  - Ну, мы тогда явно все перебрали... По пьянке и в молодые годы - чего не бывает! Сейчас - иное дело, иные времена, иные песни.
  - А я, Булатик, не против и повторить...
  - С Дашенькой?
  - Что ты, что ты! С ней - ни за что.
  - Почему?
  - От былых прелестей - у нее ничего не осталось. Пару месяцев назад мельком видел. С трудом узнал. Изменилась, постарела здорово.
  - Годы, Сашок, никого не красят.
  - Но мы-то, согласись, еще ничего.
  - Это ты так считаешь. А она, Дашенька, возможно, совсем другого мнения на наш с тобой счет.
  - Хочешь - проверим?
  - Каким образом?
  - Я приглашу на наш будущий пикничок.
  - Она, наверняка, замужем. Муж не отпустит.
  - Плохо ты знаешь женщин.
  - Возможно. Однако ж не стоит. Зачем ворошить прошлое? Было и прошло...
  - Как скажешь... Ну, до встречи. Кладу трубку. У меня тут совещание.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 2
  
  
  ИССИМБАЕВ ПОЛОЖИЛ ТРУБКУ. И чертыхнулся.
  - Черт! Забыл спросить, что хотел... Ладно. После спрошу.
  Он прошел к тахте и вновь прилег. Прилег и тотчас же задремал: перелет сказался.
  Он, наверное, проспал бы до вечера. Но в дверь постучали: осторожно так, деликатно. Он приподнял голову, прислушался.
  "Почудилось", - подумал он и решил продлить дрёму.
  Однако стук повторился. Он сел.
  - Да, входите. Не закрыто.
  Он услышал, что входная дверь в прихожую отворилась, потом легкие шаги в его сторону, в сторону гостиной. Показался стройный молодой человек в строгом черном костюме, кативший впереди себя тележку.
  Официант приблизился к столу.
  - Разрешите накрыть?
  - Что?.. Уже?!
  Официант мельком глянул на свои наручные часы.
  - 14.00. Мне сказали, что на это время нужно подать вам обед.
  - Да-да. Пожалуйста. Я тут вздремнул. Хотел чуть-чуть, а получилось...
  Официант молча сменил на столе льняную скатерть, положил несколько белоснежных накрахмаленных салфеток, расставил блюда, напитки и тихо вышел.
  Иссимбаев встал, прошел в туалетную комнату, всполоснул лицо холодной водой, вытер насухо удивительно мягким махровым полотенцем, вернулся в гостиную и принялся за обед. Он ест не спеша, тщательно пережевывая пищу, смакуя. Он, вообще, серьезно относится к приему пищи, полагая, что - это залог здоровья и благополучия желудка.
  Обед ему явно понравился.
  Закончив трапезу, он вновь улегся на тахте, включил торшер и взялся за газеты.
  В тот же миг появился все тот же официант, сложил опустошенную посуду на тележку, собрал скатерть, протер полотенцем столешницу.
  - Все в порядке? - спросил он хозяина.
  - Что вы, конечно! Все - просто здорово! Передайте мою благодарность поварам. Готовят они отменно.
  - Хорошо, - сказал официант и выкатил тележку, осторожно притворив за собой дверь.
  Прошло с полчаса. Иссимбаева вновь стало клонить ко сну. Он прикрыл было глаза, но в это время зазвонил телефон.
  - Сашок, наверное, - сказал он вслух и, дотянувшись, снял трубку. - Да, слушаю.
  Он услышал в трубке бархатистый девичий голос.
  - Извините, - на том конце провода, кажется, растерялись, - Марину можно?
  - Марину? - переспросил Иссимбаев. - Какую Марину? Здесь нет никакой Марины.
  - Как так?
  - Вы, скорее всего, ошиблись номером.
  - Это - 58-20-20?
  - Одну минуту, - Иссимбаев повернул телефонный аппарат лицевой стороной к себе, где была вставлена бумажка. - Да, это именно этот номер.
  - Вот видите!.. Мерзавка!..
  - Зачем же...
  - А еще подружкой называется: уехала, даже не попрощавшись. Ну, я ей задам!
  - Вы полагаете, что ваша Марина проживала именно здесь?
  - Я не полагаю, я знаю.
  - Тогда - сочувствую.
  - Я из-за нее отменила ряд мероприятий на вечер, на сегодняшний вечер. Договорились: посидеть, поговорить, повспоминать... Взяла и уехала... Надо же! Подруги так не поступают.
  - Не спешите с выводами. Возможно, что-то непредвиденное...
  - Ну, да! Она и раньше отличалась непредсказуемостью. Ничуть, гляжу, не изменилась. Ох, я ей уж задам! - повторила свою угрозу девушка. - Да... вечер пропащий... И все - по ее милости!
  - Подруга, совершенно согласен с вами, поступила не совсем по-дружески.
  - Я бы сказала, по-свински!
  - Это, пожалуй, уж слишком.
  - Нисколько!
  - Я бы хотел вам помочь, но... не знаю, чем.
  - Простите, а с кем я разговариваю? - спросила девушка. - Вы грузин?
  - Почему вы так решили?
  - У вас такой милый, легкий южный акцент.
  - Благодарю, однако ж, вынужден разочаровать: я - не грузин.
  - А кто тогда?
  - Казах.
  - Это даже лучше.
  - Вот как?
  - Да.
  - Почему?
  - Казахи ближе по духу к нам, русским. Вы не такие наглые и настырные, как грузины.
  - Это комплимент?
  - Как хотите, так и понимайте.
  На том конце провода образовалась пауза.
  - Алло, вы, девушка, слушаете?
  - Меня, между прочим, Наташей зовут.
  - Очень симпатичное имя для такой очаровательной девушки.
  - Откуда вам знать, "очаровательная" я или нет?
  - По голосу, знаете ли.
  - По голосу очень легко ошибиться, - возразила девушка и засмеялась. - А что, если пятидесятилетняя квадратная мегера?
  - Пока не ошибался. Как-никак, а до некоторой степени психолог.
  - Вы - врач, да?
  - Я - партийный работник.
  - А-а-а, - протянула девушка, - понятно. Бо-ль-шой человек.
  - По росту - не очень.
  - Рост для мужчины - не главное.
  - А что тогда?
  - Наличие "серого" вещества в коре головного мозга - чем больше, тем лучше.
  - Тут я - не судья, Наташенька.
  - Да, я Наташенька и очень миленькая.
  - Вы, гляжу, не комплексуете?
  - Нет повода. Я в себе уверена.
  - Это хорошо.
  - Я того же мнения. Кстати, мы столько разговариваем, а я все еще не знаю, как вас зовут.
  - Бейбулат Рустамович Иссимбаев, к вашим услугам.
  - Бейбулат - интересное имя, но трудное.
  - А русские приятели меня называют Булатиком.
  - Да? Очень мило. Так-то и я бы вас с удовольствием называла.
  - Так в чем же дело?
  - Мы не настолько знакомы, чтобы... Вы и я - дистанция-то, какая?!
  - Нет, не ожидал, Наташенька, от вас. Какая же может быть дистанция между мужчиной и молодой девушкой, а?
  - Ну, - на том конце провода замялись, - все равно мы не настолько знакомы...
  - Этот недостаток легко устраним.
  - Намекаете? А что, если я ухвачусь? Что скажете тогда? Тем более, что нынешний вечер у меня пропащий... по вине подружки. Нет-нет, это вряд ли возможно.
  - Почему?
  - Вы такой человек, у которого не бывает свободного времени.
  - Пожалуй, это судьба... Знаете, Наташенька, как я понял, ваш сегодняшний вечер свободен...
  - У меня - да, но у вас... Нет-нет, не стоит... Извините... Всего наилучшего и... прощайте... Простите, что своей болтовней отняла ваше драгоценное время...
  - Погодите, Наташенька, не кладите трубку, пожалуйста, послушайте.
  - Я слушаю.
  - У меня, Наташенька, тоже ведь сегодняшний вечер свободен.
  - Свободен? - переспросила девушка.
  - Абсолютно!
  - Шутите?
  - Нет же, нет! - воскликнул Иссимбаев. - Я прилетел в десять утра. И с принимающей стороной...
  - Это обком?
  - Да... Договорились, что делами займемся с завтрашнего утра. Сегодня же - полная свобода.
  - Как же так?! Как они могли оставить своего гостя один на один со своей скукой, вечером, в чужом для вас городе? Никогда бы не подумала, что обкомовские так могут... Я бы - никогда!
  - Тут нет ничьей вины. Я сам отказался, попросил не беспокоить.
  - Если так, то...
  - Вы, Наташенька, согласны скоротать нынешний вечер в моем обществе?
  - Это предложение? Серьезное?
  - Серьезнее быть не может.
  - Честно сказать, мне грустно и я не против, но...
  - Что вас останавливает? Чего-то боитесь?
  - Я - не из трусливых, но... А... Так и быть...
  - Предложение принято, Наташенька?
  - Будем считать, что да.
  - Будем считать или да?
  - Да-да! Вы такой... Вам нельзя отказать... Пять минут разговора по телефону, и я уже вами покорена.
  - Преувеличиваете явно.
  - Ни на грамм! - горячо воскликнула девушка. - Женская интуиция подсказывает, что вам можно довериться, что вы человек хороший.
  - Значит, договорились.
  - И куда мы пойдем?
  - Куда пожелаете! Выбор за вами.
  - Могли бы в наш оперный. Там сегодня "Риголетто", отличные исполнители. Однако с билетами - большая проблема. Билеты надо заказывать заранее.
  - Это никакая не проблема, Наташенька! - воскликнул Иссимбаев. - Позвоню в обком. Там наверняка есть "бронь". Пару-то мест в партере найдут, думаю.
  - Могли бы сходить в "Космос". Вечером там идет приличный фильм "Не подсуден", - продолжала размышлять вслух девушка. - С билетами - тоже самое. Да, через обком вы все сможете... Мне это не нравится. Ради меня вряд ли стоит беспокоить таких солидных дяденек.
  - Ерунда! Для меня - все сделают.
  - Для вас - да, но не для меня, понимаете? А давайте заглянем в недавно открывшийся ресторан "Тбилиси"? Там приличная кавказская кухня и... вина - тоже. Это - плюсы, а минусы также есть.
  - Какие? - поинтересовался Иссимбаев.
  - Далековато от центра. Туда - на такси. А обратно - машину не отловить ни за какие деньги.
  - Если это единственная проблема, то...
  - Опять в обком?
  - Почему бы и нет?
  - И приставал там...
  - Это посерьезнее. Тут никакой обком не поможет.
  - Вот именно.
  - Наташенька, а давайте я вам предложу, а?
  - Что?
  - Как вы посмотрите, если я вас приглашу на ужин к себе?
  - В гостиницу? Ни за что!
  - Вас что-то смущает в моем предложении?
  - А вы как думали?! В номер, пусть даже и в обкомовский, к одинокому мужчине? Что скажут люди? Я не шлюха какая-нибудь... Нет-нет-нет! Исключено!
  - Но почему?
  - Я уже объяснила.
  - Вы меня не убедили. По-моему, вариант идеальный.
  - Неудобно, Бейбулат Рустамович. Мы хоть и современные люди, но все же...
  - Неудобно? Что вы говорите? Двое людей посидят, пообщаются, выпьют по чуть-чуть... Что тут плохого? Если вы чего-то опасаетесь, то, клянусь, матерью...
  - Я не из-за трусости, я совсем по другой причине... Впрочем, я, кажется, готова сдаться и признать ваш вариант наилучший из всех имеющихся на данный момент...
  - Отлично!
  - Но дайте слово, что дня через три-четыре вы примете мое предложение...
  - Какое?
  - Насчет оперного. Позаботившись заранее, конечно, о легальном приобретении билетов.
  - "Бронь", по-вашему, - это нелегально?
  - Разумеется. Настоящий мужчина для своей девушки не станет пользоваться служебной привилегией.
  - Вот так-так! Впервые встречаю такую девушку.
  - Извините, но я такая - с принципами. Вам не нравится?
  - Почему? Нет же! Даже наоборот.
  - Тогда - назначайте время.
  - В двадцать один, идет?
  - Как скажете.
  - Я, Наташенька, выйду, встречу вас, Проведу, а то могут и не пропустить.
  - Вот этого не нужно делать, - запротестовала девушка. - Я пройду. Меня никто не остановит.
  - Да?
  - Конечно. Меня в "Октябрьской" хорошо знают. Здесь часто останавливаются мои подружки, я бываю... Позавчера была у Марины.
  - Если не секрет, кто такая Марина, из какой она семьи?
  - Ее отец у нас в обкоме работал, а полгода назад забрали в ЦК, большим начальником, говорит Марина, сделали. Поэтому когда подружка приезжает, то ее селят, естественно, в номер-люкс. Знаете, как мы с ней хорошо позавчера побалдели, извините, поразвлеклись? Плохо только, что она вот так, не предупредив, исчезла, испортила мне вечер. Ничего, она еще у меня поплатится.
  - Не говорите, что вечер окончательно испорчен. Все еще впереди. И, возможно, я смогу хоть чуть-чуть скрасить неприятное ощущение.
  - Не знаю... Не знаю... Посмотрим.
  - До встречи в 21. 00.
  - До встречи. Однако, на берегу, должна вас предупредить, чтобы вы не питали разных там всяких иллюзий... насчет меня. Ничего не будет.
  - У меня и мыслей не было, - попытался оправдаться Иссимбаев. - Честное слово.
  - Знаю я вас, мужчин. Палец вам в рот не клади... особенно южанам.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 3
  
  
  МИНЕЕВ ВСТРЕТИЛ ИССИМБАЕВА на пороге кабинета, крепко обнял.
  - Здравствуй, Булатик! Как отдохнул? Да... Как тебя встретили? Как тебе Ельцов? Ничего мужик, да? Как считаешь? Я тебе так скажу: мужик далеко пойдет, вот увидишь. Он, кстати, тоже наш УПИ, тоже стройфак одолел. Но на пару лет позднее нас.
  - Кто его знает, - Иссимбаев поморщился, как при зубной боли. - На первый взгляд, мужик наш. Но нелюдим, похоже. Все молчком. И на лице все время угрюмость какая-то. Даже не улыбнется. Он, что всегда такой, бирюк бирюком?
   - Первое впечатление - всегда ошибочное, Булатик. Специалист он хороший, в строительном деле разбирается, организатор неплохой. Домостроительный комбинат за несколько лет из дерьма вытащил. Когда мы его стали забирать к себе, то в коллективе так забузотерили... Не хотели отпускать. Особенно работяги. Никогда бы не подумал, что за руководителя люди в спецуре могут стоять горой. Ты видел, какой он мужичище-то - настоящий уральский корень.
  - Могуч-то он могуч - ничего не скажешь. Но большая Федора, как у вас, у русских, говорят, бывает и большой дурой.
  - Это не про него. Да ты проходи, присаживайся на вот тот диван, а я скажу, чтобы кофейку хорошего подали.
  - Не надо, Сашок, - Иссимбаев прошел к дивану и тяжело опустился. - Не хочу.
  Минеев только сейчас внимательно вгляделся в лицо друга и заметил на нем какую-то тревогу. Точнее будет сказать, тревога читалась не на лице, а в непрерывно бегающих глазах. Он настороженно спросил:
  - Булатик, в чем дело? Что случилось, говори! Ты пугаешь меня.
  - Это еще чем я тебя "пугаю"?
  - Видом своим.
  - Что такое? - Иссимбаев встал. - Где у тебя зеркало? Сейчас погляжусь. Уезжая из гостиницы, вроде, все было в порядке... с лицом моим.
  - Сиди ты, Булатик, - он насильно усадил его обратно. - Нет ничего на лице. Успокойся. В глазах я заметил что-то тревожное. Ну-ка, дружок, выкладывай - и начистоту, понял?
  - Неудобно... И совестно... Кстати, у тебя будет время, чтобы меня выслушать?
  - Ну, ты и даешь! Первый сказал, что сегодняшний весь день я в твоем распоряжении. Обрати внимание: весь день! Вот и буду слушать тебя весь день.
  Иссимбаев мялся и все никак не мог приступить к существу дела. Минеев заметил.
  - Ты, Булатик, кончай с этим. Друзья мы или нет?!
  - Наверное, друзья...
  - "Наверное"? Ты сомневаешься? Ты смеешь?!
  - Мало ли... времени прошло много, как наши дороги разошлись.
  - Как это "разошлись"? Слушаю тебя и не понимаю... К чему клонишь? Я-то считал, что мы оба с тобой в одной и той же партии - КПСС; что мы оба партийные работники; что мы оба, по существу, занимаемся одним и тем же делом. Где "расхождение"? В чем? - он внимательно посмотрел в глаза друга. - Ты, положительно, сегодня не нравишься, нет! Вчера я тебя оставил в полном здравии и в надлежащей форме. А что сегодня? С утра?
  - Сашок, вчера, когда ты мне позвонил в номер, я пытался спросить тебя насчет содержимого буфетной стойки...
  - Что, ассортимент не тот? - в глазах Минеева заискрились озорные огоньки.
  - Тот, - Иссимбаев снова скривился. - Более чем тот.
  - В чем дело? Ты что-то не договариваешь.
  - Я вчера пытался спросить у тебя насчет тамошнего спиртного...
  - А! Понял! - Минеев отвалился на спинку дивана и по-мальчишески громко захохотал.
  - Ты чего смеешься? - Иссимбаев удивленно смотрел на друга. - Я же простой советский командировочный. Ну... номер-люкс, как водится, оплатят, представлю авансовый отчет... А... с этим... как быть.
  Минеев продолжал хохотать. Да так, что из глаз выступили слезы. Он понял, в чем проблема. Он достал носовой платок, вытер глаза, повернулся к Иссимбаеву, имеющему далеко невеселый вид, погладил по голове.
  - Тут болит? Вчера перебрал?
  Иссимбаев опустил глаза.
  - Есть немного.
  - Так бы сразу и сказал: треба, мол, чуток подлечиться. Ну, как не свой. Пойдем мы сейчас в наш, для членов бюро, буфетец, там твою голову и поправим. Через пятнадцать минут - будешь выглядеть, как огурчик.
  Минеев снова захохотал. Но его смех не прибавил веселости Иссимбаеву.
  - Я же тебе сказал, Сашок, по какой статье авансового отчета я буду все это проводить? Бутылки "Наполеона" как ни бывало. Полста рублей. И это еще без наценки. Прибавь сюда две бутылки французского сухого. Тридцатка. Итого: под сто рублей. Откуда у командировочного такие деньги? Прибавь сюда роскошные завтраки, обеды, ужины. Они ведь тоже не предусмотрены нигде... Вот и хотел я вчера тебя об этом спросить.
  Минеев перестал смеяться и уже серьезно смотрел на друга.
  - Так вот что тебя гложет - финансовая сторона. Успокойся. Этот номер гостевой, наш обкомовский. И все, что там находится, вплоть до мусорного бачка, наше, обкомовское. И за все время, пока ты там находишься, тебе не будет стоить ни копейки. Понял, ни копейки! Я виноват. Надо было тебе сказать, но я думал, что ты сам догадаешься. Нашел, чем забивать голову. Пусть об этом голова болит у нашего завфинхозотдела.
  - И... еда - тоже?
  - Чудак-человек! Повторяю: все!
  - Понятно, - без всякого энтузиазма сказал Иссимбаев.
  - Погоди, дружище, тебя это известие не радует? Нет? - Минеев буквально впился в лицо друга. - Значит, ты все здесь наплел для отвода глаз? Чтобы усыпить бдительность? Выходит, проблема совсем не в этой опустошенной бутылке "Наполеона". Я прав, так? Скажи, я прав? Что ты пытаешься мне рассказать, но не можешь, что?!
  В кабинет вкатил свою тележку официант. Он поставил дымящийся кофе, посуду на журнальный столик, положил салфетки и удалился.
  - Давай, Булатик, для начала выпьем по чашечке кофейку... нашего, любимого. Ты успокоишься. И расскажешь все, что с тобой приключилось.
  Иссимбаев взял чашечку, сделал несколько судорожных глотков и отставил в сторону.
  - Сашок, можно с тобой откровенно?
  Минеев не на шутку возмутился.
  - Издеваешься?!
  - Извини, но ты меня должен понять. Мне здесь больше некому рассказать о том, что со мной случилось... Если не сможешь помочь, то прошу тебя об одном: пусть все останется между нами, между тобой и мной.
  - Завел свою тягомотину... Кончай и переходи к делу. Если, конечно, по-прежнему считаешь меня своим другом. Ты за кого, вообще-то, меня принимаешь, а? Я что, когда-нибудь давал повод тебе сомневаться в себе? Я тебя когда-то подвел? Я тебе когда-то не помог? Не было! Так было, когда студентами бегали. Сейчас же нет ничего такого, что я бы не смог для тебя решить. Единственно, в чем не силен, - в распоряжении жизнью и смертью. Ты же, слава Богу, жив-здоров. Значит, все остальное - семечки, как мы когда-то говорили.
  - Извини, Сашок, но я действительно, мягко говоря, в щекотливом положении.
  - Пока не вижу. Расскажешь, выслушаю, обсудим, будем думать, что делать.
  - Ладно... так и быть... Слушай... Но, прошу, не перебивай, ладно? Мне и без того будет трудно рассказывать. Почему? Сам поймешь.
  - Обещаю.
  - После твоего вчерашнего звонка я немного вздремнул, потом подали роскошный обед, после которого я вновь улегся на тахту, взялся за газеты, но глаза стали закрываться: опять потянуло ко сну. И тут, где-то около трех часов дня, зазвонил телефон. Я подумал, что это ты звонишь. Взял трубку. А там - мелодичный бархатистый голосок молодой особы. Она спрашивала какую-то Марину. Я сказал, что в этом номере никакой Марины нет. Стала сокрушаться по поводу того, что девушка, которая жила в номере до меня, так неожиданно уехала; что поступила не по-товарищески, уехав даже не попрощавшись. Я сначала подумал, что девушка ошиблась номером, то есть набрала телефонный номер не тот. Нет, проверил я, она правильно набрала. Сегодня утром у администратора гостиницы (милая, скажу, женщина) я уточнил, проживала ли в номере-люкс до меня девушка по имени Марина. Оказывается, проживала. Это дочка Колобова, прилетала сюда, на родину, на несколько дней. Накануне улетела обратно в Москву. То есть, все правда...
  - А что неправда?
  - Не знаю, что и думать... Короче говоря, я с позвонившей минут десять болтал... О том, о сем... В конце концов, то ли она, то ли я, уже не помню, но кто-то предложил продолжить милую беседу и провести вечер вместе. Все было так правдоподобно, что я "клюнул" на заброшенный крючок, заглотил... Договорились, что приятное знакомство продолжим вечером, когда она придет в номер.
  - И тебя это не насторожило?
  - Нисколько. Потому что она долго отказывалась и не хотела встречаться, говорила, что неудобно идти к мужчине, что это бросит тень на нее.
  - Ты, конечно, стал разубеждать.
  - Да.
  - Ну, и что было дальше? Она пришла?
  - Да. До ее прихода я позвонил, чтобы ужин подали на двоих. Так все было и сделано. Когда девушка появилась, я изумленно вытаращил глаза: понимаешь, Сашок, необыкновенная красавица! Высокая и стройная блондинка с распущенными до пояса пепельными густыми волосами, ножки, груди, ну, все просто идеально. Мистика какая-то. Мне почудилось, что пришедшая сошла с обложки западного модного журнала. Но это не был сон. Если учесть дальнейшее.
  - Скажи, а тот, кто доставлял ужин, видел пришедшую?
  - В том-то и дело, что нет. Когда официант привез заказанный ужин, постучался в дверь, девушка покраснела, засмущалась и попросила разрешения на время спрятаться в туалетной комнате. Официант сделал сервировку стола. Спросил: я кого-то жду в гости? Ответил утвердительно. Он понимающе кивнул головой и, уходя, сказал, что посуду заберет завтра утром.
  - Итак, ты весь вечер с прекрасной блондинкой.
  - Знаешь, Сашок, это был сказочный ужин. Мы болтали о всяких пустяках. И я потерял контроль над собой...
  - Ты, что, изнасиловал девушку?! - воскликнул Минеев.
  - Да, нет, Сашок. Я не это имел в виду, когда сказал о потере контроля.
  - А что?
  - Слушай дальше. Итак, где-то к одиннадцати вечера меня неожиданно стало клонить ко сну. Меня это удивило. Я не настолько слаб, чтобы от одной бутылки, даже "Наполеона", валиться с ног. Но тут... Последнее, что я помню: девушка, обхватив меня за талию, помогла мне пройти в спальню, помогла раздеться, уложила в постель...
  - А... она?
  - Было у меня что-то с ней или нет - точно сказать не могу. Отключился начисто. Утром, проснувшись, почувствовал сильную головную боль. Коньяк - не портвейн, с чего бы? Кое-как привел себя в норму. И когда стал соображать, то мало-помалу стал обнаруживать отсутствие кое-чего.
  - Например?
  - Перво-наперво, что меня поразило, с руки исчезло обручальное золотое кольцо, дорогой перстень, подарок жены на сорокалетие, потом не нашел портмоне с деньгами. И это бы еще ничего. Но вместе с деньгами, в том же кожаном портмоне были паспорт, партбилет, удостоверение личности. Черт с ним, с паспортом! Черт с ним, с удостоверением личности! Черт с ними, с перстнем, кольцом, хотя и за это придется держать ответ перед женой, с деньгами, в конце концов, но исчез партбилет - вот главное. Представляешь ситуацию? Первый секретарь обкома без партбилета! Я лично - не представляю!
  - Да, ситуация еще та: хуже не придумаешь, - сказал Минеев и забарабанил пальцами по столешнице.
  - Утром, сгоряча, хотел было позвонить в милицию, сделать заявление об ограблении. Но потом подумал: как это все будет выглядеть? Гостиница, как я понимаю, элитная. Нагрянет милиция, поднимется шум, допросы-распросы и все такое. Им, следователям, ведь что понадобится? Подробности, так сказать, детали. Как тут можно утаить обстоятельства, сопутствующие ограблению? Нельзя! Значит, придется признать факт вступления в любовную интрижку с молодой и незнакомой девицей. И для морального облика первого секретаря совсем неважно, что она сама пришла, что, скорее всего, и ничего постельного не было. Впрочем, было или нет - мне не доказать. Проще говоря, ты сам знаешь, чем эта история грозит мне, если все выльется наружу, мне и моей карьере?
  Минеев встал и зашагал по кабинету.
  - Ну, что ж, Булатик, надо действовать Не медля. Время тут работает против нас. Надо попытаться, по крайней мере, найти украденный партбилет.
  - Но как это сделать, не предавая огласке всю историю?
  - Как? Врать придется. У меня хорошие отношения с начальником областного управления внутренних дел. Попрошу генерала помочь.
  - Но ведь он вынужден будет возбудить уголовное дело?
  - Попробуем обойтись без этого. По крайней мере, пока. А там - видно будет. Мы все замнем. Главное, чтобы его сыщики нашли воровку и партбилет. Об остальном - будем думать потом.
  - Но у меня в резерве всего четыре дня! - В отчаянии воскликнул Иссимбаев. - Я не могу возвращаться домой без партбилета.
  - Успокойся, Булатик, возьми себя в руки. Постарайся сделать так, чтобы окружение не заметило, что у тебя неприятности на личном фронте.
  - Нет, слух-то все равно расползется.
  - Попрошу генерала, чтобы его сотрудники не трепались. Короче говоря, я лично попытаюсь тебе помочь. Сделаю возможное и даже невозможное. Я думаю, что Первого придется проинформировать: без этого - не обойтись.
  - Как?! Ты ему все расскажешь?! Но ты же мне обещал, что все останется между нами.
  - Успокойся, Булатик. Врать так врать всем... Ничего, я что-нибудь придумаю, - он встал с дивана, - а пока давай-ка, дружок сходим все-таки в буфет. Не помешает. Для поднятия тонуса.
  - У меня ничего в рот не лезет.
  - Это пройдет. Пошли.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 4
  
  
  ПОЛКОВНИК БОРОДИН, ПРИОТКРЫВ дверь кабинета, но не переступая порога, спросил:
  - Разрешите?
  - Входи, чего там торчишь? - недовольно поморщившись, откликнулся хозяин кабинета.
  Бородин прошел и остановился возле стола, за которым сидел генерал Зязев, два месяца назад назначенный начальником областного управления внутренних дел.
  Зязев, уткнувшись в какую-то лежащую перед ним бумагу, не отрывая глаз, молча показал рукой на стул, что означало для Бородина: можно присесть.
  Минут пять стояла тишина, нарушаемая лишь старинными настенными часами с боем. Пришедший к генералу не осмеливался первым нарушить тишину. Он по прежней работе хорошо усвоил для себя одно золотое правило: не лезть по перед батьки. Хочешь угодить стоящему над тобой - больше слушай и поддакивай, согласно кивая головой, преданно заглядывая тому в глаза. Суждения можно и высказать, но лишь тогда, когда попросят.
  Бородин надел полковничьи погоны совсем недавно, с полгода назад: по решению бюро обкома КПСС его направили в управление начальником политотдела. До этого он пять лет был идеологическим секретарем Каменск-Уральского горкома КПСС. А еще до этого - секретарем Каменского райкома партии и по тому же профилю. А еще раньше - главным агрономом в пригородном совхозе. Базовое образование - Свердловский сельскохозяйственный институт. Какое отношение знания по части выращивания ржи имели к выращиванию, выпестовыванию человека будущего, человека, достойного жить при коммунизме? Трудно сказать.
  Злые языки утверждали, что он вошел в партноменклатуру исключительно благодаря своему покладистому характеру, умению ладить с начальством, умению угадывать их желания, просто-таки гениальной способности держать нос по ветру. Однажды, по словам тех же сплетников, на одной из пирушек Бородин настолько расслабился, что позволил себе вслух изложить свой принцип жизни. Он прозвучал так: знания - ничто, угодливость - все! Как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
  Исподтишка многие ухмылялись, когда Бородин, заканчивая любую речь на идеологическом совещании, произносил одну и ту же фразу: "Что нужно, чтобы поле было чистым? Необходимо регулярно пропалывать! На идеологическом поле - аналогично: мы обязаны беспощадно, с корнем удалять "сорняки", а иначе они "заглушат", "задавят" все ценное и полезное в советском обществе".
  Свое новое назначение он так и понял: партия считает, что только он сможет наилучшим образом бороться с "идеологическими сорняками" на милицейской ниве. Поэтому с первого же дня создал целую систему негласного выяснения, кто и чем дышит в управлении. Я, сказал он сотрудникам политотдела, обязан знать все о кадрах; вы обязаны мне докладывать обо всем и обо всех; иначе говоря, мы должны вести идеологическое воспитание с конкретным субъектом, зная его мысли и настроения; если кадр не будет поддаваться на предмет перевоспитания - несмотря ни на какие заслуги, будем избавляться.
  Знал ли генерал Зязев обо всем этом? Наверное, да. Разделял ли принципиальную позицию Бородина? В общем, да. Но без агрономического уклона. Потому что он закончил Высшую партшколу, где преподавали, кроме экономики сельского хозяйства, и многое другое. Да и пять последующих лет работы в отделе административных органов (сначала инструктором, потом замзавотделом) обкома КПСС дали о себе знать.
  Зязев еще до прихода в управление внутренних дел знал Бородина. Много раз встречались на идеологических совещаниях, здоровались за руку, обменивались новостями. А однажды он, замзавотделом, был в Каменск-Уральске, где под вечер Бородин затащил его к себе домой, хорошо угостил. Посидели, поболтали, лучше узнали друг друга.
  Если уж совсем по честному, то своим назначением на полковничью должность Бородин обязан Зязеву. В первую очередь. Он, Зязев, первым предложил его кандидатуру. Он, Зязев, сумел убедить в полезности Бородина на новом месте и секретариат обкома КПСС. К нему прислушались, хотя были и другие кандидатуры. Прислушались, прежде всего, наверное, потому, что уже тогда решался и вопрос о новом, будущем начальнике управления внутренних дел, а заменить тогда действовавшего генерала Емельянова, неожиданно подавшего прошение об отставке, должен был он, Зязев. Официально, конечно, ему об этом никто не говорил, но он слышал, что, в принципе, для секретариата этот вопрос решен, и другие кандидатуры больше не рассматриваются. Он за месяц до принятия официального решения знал дату, когда ему предстоит ехать в Министерство внутренних дел СССР, к Щелокову, чтобы получить документальное оформление факта назначения.
  Зязев догадывался, что у Щелокова его кандидатура также не вызвала аллергии. Иначе могли быть проблемы. Бюро обкома КПСС учитывало то, какие отношения у министра с Генеральным Секретарем. Щелоков мог бы и воспротивиться. Именно Щелоков, поскольку любой другой министр взял бы под козырек, когда решение принято на уровне бюро обкома. Любой министр понимает, в чьем ведении реально подбор и расстановка кадров - любых кадров и на любом уровне.
  Это Зязев знает - и в теории, и на практике.
  Зязев, наконец, оторвался от бумаги и посмотрел поверх очков на сидящего перед ним Бородина. Посмотрел без какого-либо признака, указывающего на их прежние отношения. Положение изменилось и Зязев не намерен допускать запанибратство во вверенном ему партией управлении. Он, Зязев, в первый же день вступления в должность дал понять Бородину: все прошлое - в прошлом. Он тогда намеренно продержал Бородина, начальника политотдела, в приемной без малого два часа. И Бородин понял: рассчитывать на близость не приходится. Понял, обиделся, но вида не подал. Затаился. Конечно, он припомнит шефу, отомстит... В случае чего... Когда кресло под ним зашатается. Уж он-то не забудет, успеет подтолкнуть то самое зашатавшееся кресло.
  - Ничего не слышал? - спросил генерал и пухлым указательным пальцем показал в потолок.
  - В Министерстве? - спросил Бородин, так как не понял, кого шеф имеет в виду.
  - Не-е-ет!
  - А-а-а, - догадавшись, протянул Бородин, - в обкоме? Ничего... А что? Что я должен был услышать, товарищ генерал? - угодливо глядя на шефа, спросил он.
  Зязев ответил неопределенно:
  - Мало ли... Ты там чаще моего бываешь... Мне докладывали, что ты больше времени проводишь там, чем здесь.
  - Клевета! Лгут, лгут завистники! Это - неправда!
  - Будет! - недовольно прервал его Зязев. - Не суетись без нужды... А то как нашкодивший пес... Ничего нет плохого, что ты поддерживаешь самые тесные связи с обкомом: это - твоя работа, - успокоил генерал, однако тут же подпустил шпильку. - Ты хоть и агроном, но, вероятнее всего, знаешь, кто в советском обществе руководящая и направляющая сила?
  Бородин или не заметил укола, или сделал вид, что не заметил.
  - Так точно, знаю: КПСС, - все так же угодливо глядя на шефа, ответил он.
  - Не слышал, говоришь, ничего? - переспросил еще раз генерал.
  - Нет. А что?
  - Позвонили из приемной Второго. Сообщили, что тот просит прийти к одиннадцати. Попытался выяснить причину вызова, но мне сказали: узнаю на месте. Как считаешь, что бы это значило? Хоть он и не курирует непосредственно, однако ж... Второй есть Второй: по пустякам не станет вызывать... Что могло случиться? Может, ты... настучал?
  - Что вы, товарищ генерал!? Как можно!? Я на такое не способен, товарищ генерал. Сами знаете, у меня, что на уме, то и на языке. За душой - ничего! Тем более против вас, товарищ генерал. В управлении вы вряд ли найдете более преданного вам сотрудника.
  - Это я знаю... И ценю... Не обижайся по пустякам. Что с тобой станется, если вот так-то болезненно станешь реагировать на всякий мой шутливый вопрос? Все-таки, что думаешь насчет этого неожиданного вызова "на ковер"? Сам понимаешь, меня это тревожит: надо бы подготовиться. Самое неприятное, когда придешь и не знаешь, что ответить. Самый хороший экспромт тот, который загодя подготовлен, согласись.
  - Я согласен, товарищ генерал, - завидев на лице шефа легкую улыбку, Бородин тоже попытался сделать веселое лицо. - Думаю... Считаю, что ничего серьезного...Так... Что-нибудь по мелочи... Вы Минеева лучше меня знаете...
  - Действительно, знаю лучше, поэтому и забеспокоился, - генерал продолжал размышлять вслух. - Слушай, Бородин, а, может, это как-то связано со вчерашним приездом гостя из Алма-Аты? А?..
  - Не думаю, товарищ генерал.
  - Может, что-то с нашим сопровождением гостя?.. Лопухнулись мужики?.. Как мне докладывали, спереди и сзади - наши машины... Все, вроде как, по чину было... Не знаю, на что и подумать... У меня, знаешь, хорошее интуитивное чутье и оно подсказывает, что вызов связан с приездом этого казаха.
  - Я так не считаю, товарищ генерал: все сделано на уровне. Как обычно.
  - Хорошо, если так. А что, если нет? Если прокол?.. Я тебя вызвал, думал, что ты хоть что-то знаешь. Как-никак, а зам, причем по идеологии. И заблаговременно предостеречь своего начальника - святой долг. Или ты так не думаешь?
  - Если бы знал, то сказал бы. Но, увы...
  - Слушай, Бородин, время еще есть... Брякни-ка своим в обком. Поспрашивай. Может, они что-то слышали. Так не бывает, чтобы никто и ничего... Сам работал... В обкоме слухи обычно опережают события... И не раз убеждался, что самые информированные люди - это секретарши. С ними я был всегда накоротке, даже тогда, когда стал замзавотделом. Утром принесешь пустячок какой-нибудь, гвоздичку или плитку шоколада, поговоришь, поинтересуешься здоровьем, детьми. Глядишь, и узнал последние известия. Приходишь к себе и оказываешься самым информированным человеком. Коллеги, помню, всегда удивлялись: откуда у меня информация? Особенно были потрясены, когда слух подтверждался, а это случалось в девяносто девяти случаях из ста. В обкоме ценят того, кто реально владеет информацией: должность - ничто, информация - все.
  - Я согласен с вами, товарищ генерал. У нас в горкоме...
  Генерал поморщился и не дал договорить.
  - Горком и обком - две совершенно разные вещи, Бородин. Заруби себе на носу!
  - Слушаюсь, товарищ генерал.
  - Слушайся, если хочешь, чтобы у тебя со службой проблем не было. Я тебе должен напомнить, кому ты обязан, - генерал ткнул пальцем в его сторону, - вот этими полковничьими звездами.
  - Я знаю, товарищ генерал, - вам.
  - То-то же! Не забывай! В управлении, посмотри, другие полковники, чтобы прийти к этому же результату, двадцать лет шли, некоторые даже ранены были, жизнью рисковали, по ним бандиты стреляли... Ты знаешь, что это такое?
  Бородин не ответил на вопрос. Промолчал. Хотя про себя подумал: "А ты? Чем лучше? Генерал, не нюхавший пороха! Генерал, высидевший должность тем же самым способом, что и он. Генерал, как и он, взял впервые в руки пистолет Макарова только на недавних стрельбищах; как и он, из десяти выстрелов - все в "молоко". Одного поля ягода..."
  Бородин подумал об этом, но сказал вслух другое:
  - Разрешите идти, товарищ генерал?
  - Ты все, Бородин, понял?
  - Так точно!
  - А что именно понял?
  - Нужно позвонить своим людям в обкоме и попробовать разузнать... Потом доложить вам.
  - Тогда - иди, Бородин. Если ты мне окажешь услугу, - не забуду, в долгу не останусь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 5
  
  
  ГЕНЕРАЛ ЗЯЗЕВ ПРИБЫЛ В ОБКОМ ПАРТИИ на десять минут до назначенного времени - в 10. 50. Он поднялся на третий этаж по лестнице, отказавшись воспользоваться лифтом. Суетливо-озабоченные инструкторы, встречаясь, сторонились, пропуская его, здоровались и на их лицах сразу же появлялась улыбка - нет, не заискивающая, а, скорее всего, несколько снисходительно-приятельская. Того подобострастия, имевшее место еще несколько месяцев назад, когда он здесь ходил в замзавах, уже не наблюдалось.
  Евгений Львович понимал изменившуюся ситуацию и не обижался. Его приучили: каждый сверчок должен хорошо знать свой "шесток". Да, он начальник областного управления внутренних дел и носит штаны с лампасами; это существенно, но не в стенах обкома КПСС, где "правят бал" вовсе не заведующие отделами и даже не секретари (по большому счету, разумеется), а именно они, инструкторы, которые и управляют судьбами людей, находящихся вне обкома: могут открыть "горизонты", а могут и в одночасье поломать жизнь, исковеркать карьеру.
  Эти аппаратные хитрости ему известны. Инструктор может с тобой и раскланяться, и долго трясти руку, широко и благожелательно улыбаясь; может кучу комплиментов высказать. Но это все - мишура. Потому что ты не знаешь, что за "резюме" на тебя он несет сейчас в невзрачной папочке, направляясь на доклад начальству. Не знаешь - и никогда можешь не узнать.
  Поэтому с инструктором (даже не курирующего отдела) лучше всего не заноситься, а всячески подчеркивать почтение: хуже - не будет. Тут так: лучше перегнуть спину, чем чуть-чуть недогнуть.
  Генерал бодро преодолел лестничные марши. Повернул направо. Стоявший у дверей приемной старшина милиции, завидев его, вскочил и вытянулся по струнке, предупредительно распахнув перед ним дверь.
  Он вошел и дверь за ним закрылась. В глубине довольно просторной приемной второго секретаря обкома КПСС, слева от другой, наглухо прикрытой двери, отделанной под ореховое дерево, сидела Зоя Федоровна Некрасова, технический секретарь, и разговаривала по телефону.
  Она на секунду оторвалась, кивнула в ответ на генеральское приветствие головой и рукой пригласила присесть на один из стульев, стоявших вдоль стен.
  Генерал присел. Осмотрелся. Удивился тому, что, кроме него, в приемной никого нет. "Странно, - подумал он и вздохнул все же с облегчением. - Когда дело твое - дрянь, то в обязательном порядке к секретарю обкома тебя сопровождают, во-первых, инструктор-куратор с готовым (тем самым) "резюме", во-вторых, заведующий отделом административных органов... Может, задерживаются и еще подойдут?"
  Зоя Федоровна положила трубку и взглянула на генерала, потом перевела взгляд на стоящие в дальнем углу напольные (в человеческий рост) часы.
  Генерал упредил возможный вопрос.
  - Я немного раньше, Зоя Федоровна... Это ничего?
  Женщина улыбнулась ему.
  - Разумеется, Евгений Львович. Не церемоньтесь: вы же наш.
  - Вызов, Зоя Федоровна, застал меня до некоторой степени врасплох...
  Женщина, приглаживая густые седеющие волосы, снова улыбнулась.
  - Не тревожьтесь понапрасну. Думаю, что все будет в порядке.
  - Так... - генерал запнулся, - вы тоже не знаете? Или не хотите сказать о предмете предстоящего разговора?
  - Евгений Львович, что вы такое говорите? Чтобы я вам не сказала?! Честное слово, не знаю... Меня попросили, чтобы я вас пригласила. Я, конечно, поинтересовалась: по какому вопросу? На это шеф ответил: "Узнает на месте".
  - Как жаль... Я тут прихватил кой-какие данные по преступности в области... На всякий случай... Сами понимаете, Зоя Федоровна, плохо, когда без подготовки... Самый хороший экспромт тот, который заготовлен загодя.
  - Да, не волнуйтесь понапрасну.
  - Почему вы так решили?
  - Потому что вопрос, по которому вас пригласил товарищ Минеев, в аппарате не готовился, не прорабатывался. Если бы что-то плохое, то тогда... Что я вам объясняю!
  - Зоя Федоровна, а почему все еще нет... никого из отдела?
  - А их и не приглашали.
  Генерал вновь с большим облегчением вздохнул.
  - Если так, то, я полагаю, никаких сюрпризов не предвидится, - на лице генерала впервые появилась улыбка. - Не люблю, так не люблю эти самые сюрпризы.
  Часы пробили одиннадцать. Зоя Федоровна встала со своего места.
  - Александр Ильич вас ждет. Проходите, пожалуйста.
  Зязев вскочил, поправил мундир и строевым шагом направился в кабинет. Проходя мимо Зои Федоровны, он на секунду остановился, и полушепотом спросил:
  - Один?
  - Там первый секретарь Алма-Атинского обкома Компартии Казахстана товарищ Иссимбаев.
  - И как я раньше не догадался! Ясно: охломоны-гаишники вчера, во время сопровождения что-нибудь натворили. Ну... я им! - он погрозил кому-то кулаком.
  Зоя Федоровна за ним плотно прикрыла обе двери кабинета второго секретаря обкома.
  Зязев вошел. Молодцевато щелкнув каблуками, доложил:
  - Генерал Зязев по вашему приказанию прибыл.
  Минеев встал со своего места (он сидел на диване рядом с гостем), пошел ему навстречу.
  - Евгений Львович, ты же не в армии, не на плацу, а в обкоме порядки иные, - второй секретарь обкома дружелюбно пожал ему руку и пригласил пройти к приставному столику. - Присаживайся.
  Генерал сел. Напротив него присел и Минеев.
  С дивана встал гость.
  - Я пойду, пожалуй, - сказал он и направился к выходу.
  Минеев повернулся в его сторону.
  - Да, конечно, иди, Булатик. Ельцов со своими уже заждался. До вечера. Поделишься увиденным, идет?
  Тот кивнул головой и вышел из кабинета. Минеев вернулся в исходное положение и с минуту изучающе смотрел в лицо генерала. Потом спросил:
  - Как служба? Лучше нашего или хуже? Как коллектив принял?
  - В целом, Александр Ильич, все в порядке...
  - В целом? А в частности? Есть проблемы?
  - Ничего серьезного, Александр Ильич.
  - Это - уже хорошо. Да... Как там начальник политотдела? Опираешься?
  - Вроде того.
  - Он помогает вживаться?
  - Да.
  - Бородин, должен признать, не слишком умен, однако человек он наш, подлинный боец партии и на него в этом смысле вполне можно положиться.
  - Вам виднее, - уклончиво ответил генерал.
  - Если что не так, скажи. Обком его быстро поправит. Не стесняйся. И еще хочу тебе сказать: ты выходец из наших рядов и не слишком отрывайся, поближе будь к обкому, потеснее контактируй с инструкторами. Они тебе плохого не посоветуют. Я вот хоть и не курирую твое ведомство, однако ж и ко мне не мешает лишний раз заглянуть. А то... Сколько месяцев в генералах? И у меня - впервые. Негоже, дружище, негоже.
  Генерал стал оправдываться.
  - По пустякам... неудобно, считаю, отрывать от дел второго секретаря.
  - Неудобно знаешь, что делать? Штаны через голову надевать. Но клоуны и это умудряются делать, - пошутил Минеев и рассмеялся. Но тотчас же согнал с лица веселье. - Я вот по какому делу тебя пригласил...
  - Слушаю, Александр Ильич.
  - Но прежде хочу тебя попросить об одном одолжении.
  - Всей душой готов помочь, если смогу.
  Минеев встал, и заходил по кабинету. Зязеву невольно пришлось все время следить за его перемещениями.
  - Тот разговор, который сейчас состоится, должен остаться исключительно между мной и тобой. Ясно?
  - Не беспокойтесь, Александр Ильич, партийные секреты я умею хранить.
  - Посмотрим, - многозначительно ответил Минеев и замолчал, очевидно, подбирая нужные слова.
  У генерала явно отлегло от сердца. Он понял, что ему будет дано какое-то приватное поручение. Изложено, да, будет в виде просьбы, но он-то прекрасно понимает, что значит просьба, произнесенная устами второго секретаря обкома КПСС. Он, естественно, расшибется, но все сделает. Да и попробовал бы он как-то иначе поступить. Ничего не выйдет! Значит, он готов ко всему. Впрочем, он не ждал чего-либо необычного. Жизненный опыт подсказывал: скорее всего, тут пахнет обычной шалостью чьего-нибудь сына или дочери, попавшихся в зону внимания милиции. Папаша или мамаша, очевидно, достаточно влиятельны в партийных кругах, поэтому и обратились к Минееву за содействием. Генерал не думает, что будет сложно помочь.
  Когда шел, то нервничал. Думал черт знает о чем. Злился на Бородина, который ничего не смог (а, возможно, не захотел) выудить по своим каналам насчет причины вызова ко второму секретарю. Бородин клятвенно заверял его, что его люди в обкоме абсолютно ничего не знают о том, зачем понадобился так срочно генерал.
  Минеев резко остановился напротив него, сел на стул, на котором несколько минут назад сидел. И поднял на генерала свои темно-карие, большие и круглые глаза. Этот тяжелый взгляд из-под густых черных бровей, он знал, не слишком нравился в обкоме многим. Более того, не предвещал собеседнику ничего хорошего.
  Генерал напружинился. Но напрасно. Потому что Минеев неожиданно мягко и проникновенно (как с товарищем) с ним заговорил.
  - Должен тебе сказать, что вчера произошла прескверная история с нашим гостем Иссимбаевым...
  - А что с ним?
  - Я тебе, понятно, расскажу все, как было, но ты, прошу... Я тебе одному могу такое доверить... В обкоме никто не знает о случившемся... Только я... Теперь вот ты еще будешь знать. Надеюсь, понимаешь всю серьезность момента?
   Генерал ничего не сказал, а лишь согласно кивнул головой. Ему явно понравилось, что второй секретарь собирается поделиться с ним тем, о чем никто и не подозревает в партийном аппарате. А это большая честь, конечно, и ответственность немалая. Доверяют, значит. Он на всякий случай все же спросил:
  - И... товарищ Рябцев? Яков Петрович?! Нет, да?
  - Что ты, что ты! - воскликнул Минеев. - Но он - не в счет.
  - Знает?
  - Как мог я не доложить ему о случившемся?!
  - Извините... Расскажите, чем я могу помочь?
  - Как тебе известно, Булатик... - Минеев тут же поправился, - товарищ Иссимбаев прибыл к нам вчера. Прибыл по линии ЦК для ознакомления с нашим опытом развития и совершенствования стройиндустрии... Прибыл самолетом. Устроили, естественно, такого гостя в гостиницу "Октябрьская", где у нас имеются специально оборудованные номера... Ты, кстати, бывал там, видел?
  - Нет, но наслышан. Рассказывают, что в тех номерах есть все, что душе угодно...
  - Ты на что намекаешь? - Минеев внимательно взглянул ему в глаза. - Ты... уже? Что-то знаешь?
  Зязев смутился от того, что его Второй неправильно понял и решил дальше по большей части молчать: от греха подальше.
  - Александр Ильич, я абсолютно ничего не знаю и теряюсь в догадках...
  - Ладно... Устроили и оставили одного... Чтобы после перелета привел себя в порядок, отдохнул. А сегодня утром товарищ Иссимбаев появился с лицом белее белого...
  Генерал, кажется, стал догадываться, что произошло, хотел спросить, поделиться догадкой, но большим усилием воли подавил возникшее желание. Минеев же продолжал рассказывать.
  - Увидев своего давнего, еще со студенческой скамьи приятеля в таком виде, я стал расспрашивать, что произошло. Он не хотел, но я заставил... по-приятельски... у нас с ним никогда секретов не было... Произошло, короче говоря, самое непредвиденное. Тем более в такой гостинице, где, так сказать, предусмотрены все меры безопасности для проживающих... Дикость!..
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 6
  
  
  ЗЯЗЕВ ВЕРНУЛСЯ В УПРАВЛЕНИЕ в расстроенных чувствах. Он знал, что поможет попавшему в беду первому секретарю Алма-Атинского обкома партии Иссимбаеву. Но не знал, как это сделать. Ситуация настолько щекотливая, что с какого бы бока к ней не подступался - все равно выглядело скверно. Проблема была не только в плане морали, но и в области права. Операцию следовало провести так, чтобы не бросить тень на репутацию крупного партийного работника, на кандидата в члены ЦК КПСС.
  Но, практически, это невозможно. Основное препятствие - уголовно-процессуальный закон, который трактует однозначно: дело может быть возбуждено либо по заявлению граждан, сообщению общественных организаций, предприятий, учреждений, организаций, по заметке в газете, либо в связи с явкой с повинной и, наконец, по обнаружению дознавателем, следователем или прокурором признаков преступления.
  Зязев, перебрав в уме эти шесть положений, горько усмехнулся: все они для него не подходят. А это значит, что оснований для возбуждения уголовного дела нет. Более того, Минеев особо (дважды повторил) обратил внимание на то, чтобы в эту историю не впутывать ни прокуратуру, ни следственных работников.
  Однако задача поставлена: найти гостиничного вора и, по крайней мере, вернуть Иссимбаеву похищенный партбилет. Как? А это обкома партии не касается.
  Задачка со множеством неизвестных. Основная трудность, как он понимает, будет заключаться в том, чтобы, не раскрывая подчиненным истинной картины происшедшего, всей подноготной, заставить их действовать. Он предполагает, что возникнут вопросы, потребуют разъяснений по поводу того, почему делу не дается официального хода. Придется отвечать. Или, на самый крайний случай, прибегнуть к волюнтаризму, то есть силой генеральской власти заставить поменьше задавать вопросов, а побольше работать по розыску преступника.
  Генерал потянулся к селектору, нажал зеленую кнопку. И тотчас же услышал голос секретарши:
  - Слушаю, Евгений Львович.
  - Пусть зайдет Воробьев.
  - Прямо сейчас?
  - Естественно! - раздражаясь от глупого вопроса, бросил он и отключился.
  Через две минуты Воробьев был в приемной.
  - Разрешите, товарищ генерал? - спросил он, не решаясь войти в кабинет.
  Зязев встретил его широкой улыбкой. Он даже встал и вышел из-за стола, чтобы поздороваться с пришедшим, чего он никогда не делал и чем ввел в сильное смущение подполковника.
  - Проходи. Присаживайся.
  Тот присел на краешек стула и стал молча ждать, когда первым заговорит хозяин кабинета. А тот остановился возле него, потрепал по спине и спросил:
  - Какой год в подполковниках?
  - Четвертый, - вскочив, ответил тот.
  - Сиди, Владимир Иванович, сиди.
  - Слушаюсь, - и подполковник все также осторожно опустился на стул.
  Генерал обошел стол, устроился в кресле с высокой спинкой, которое именовалось не иначе, как руководящее, и перешло ему от предшественника, генерала Емельянова. Кресло Зязеву нравилось. Нравилось не только своей солидностью, но в нем он еще и чувствовал себя вполне комфортно.
  - Не пора ли дырки в погонах сверлить, а?
  - Зачем? - спросил Воробьев, притворившись непонимающим.
  - Для третьей звезды.
  - Не положено... по должности.
  - Что должность? - генерал все также радушно улыбался. - Не вечно же быть тебе в замах.
  Воробьев тяжело вздохнул.
  - Сие, товарищ генерал, не от меня зависит.
  - Верно, не от тебя, а от меня.
  - Кроме того, товарищ генерал, мой шеф - ас сыска и он на своем месте.
  - Да, согласен. Я не умаляю его прошлых заслуг. Полковник Муратов - во всех отношениях достойный человек. Но и он не вечен. Между нами говоря, я подумываю насчет его замены. Тем более, что и он сам, как мне показалось, не прочь пойти в отставку. Двадцать два года уже служит. Имеет право и на отдых.
  - Зачем вы мне все это говорите, товарищ генерал? С Муратовым я готов работать до своей пенсии и... ни на что не претендую.
  - Похвально, подполковник. Скромность - наилучшее украшение советского человека, однако и она имеет свои пределы.
  Воробьев сидел, слушал и думал об одном: "Зачем вызвал? Что понадобилось? Ведь явно же не за тем, чтобы расточать комплименты и делать прозрачные намеки". Он давно уже усвоил для себя одно классическое правило: избави пуще всех печалей - и барский гнев, и барскую любовь. Тем более, когда "барин" из новеньких и готов (ради собственного самоутверждения) столкнуть лбами подчиненных. Разделяя, проще властвовать. Он, конечно, согласен, что не в меру засиделся, однако и к интриганству не готов пока. Еще неизвестно, какие цели преследует генерал-партаппаратчик. Вляпается он, Воробьев, а после и не отмыться. В управлении уже идет слушок, что у генерала с начальником УгРо разногласия на "идейной почве". Кто-то уже успел нашептать новому начальнику управления, что Муратов как-то раз не слишком уважительно отозвался о Зязеве, высказавшись в том смысле, что на место профессионала пришел полный непрофессионал, с которым будет трудно работать. Зязеву, кроме того, намекнули, что Муратов обожал Емельянова. Зачем все? Чтобы вызвать ревность, надо думать, и спихнуть с пьедестала славы полковника Муратова, осадить, поставить на место. А это сделать лучше всего руками новоиспеченного генерала, для которого собственный престиж на новом месте кое-что да значит.
  Зязев достал из стола новую пачку заморских сигарет "Бонд", медленно распечатал, вытолкнул сигарету, положил пачку назад, вынул газовую зажигалку и прикурил. Затянулся и стал медленно, с наслаждением выпускать дым назад.
  Воробьев про себя отметил: эти сигареты он видел лишь в американских фильмах; в открытой продаже в СССР не продают. Отсюда логичный вопрос: откуда у генерала сигареты? Не в столичной же валютной "Березке", наверное, приобретает. Впрочем, он тяжело вздохнул, это все не его ума дело.
  - Не вздыхай тяжело, подполковник, не отдадим далеко, - пошутил генерал и снова улыбнулся.
  - Это - ничего, - стал оправдываться Воробьев, - просто так...
  - "Просто так" не бывает. Всему есть свое объяснение, коллега.
  Не выкурив и трети, Зязев притушил в хрустальной пепельнице сигарету, и откинулся на спинку кресла.
  - Я вот зачем тебя позвал, - генерал обратил внимание, как лицевые мускулы подполковника напряглись. - В двух словах: вчера, возможно, ты слышал, в Свердловск прилетел важный гость из Алма-Аты... Фамилия его Иссимбаев... Он когда-то здесь, в УПИ, учился и заканчивал строительный факультет. Его устроили, как обычно, в гостинице "Октябрьская", в номере-люкс. Примерно часу в десятом вечера он вышел на улицу подышать воздухом. Когда вернулся, то обнаружил, что в номере кто-то побывал, так как все вещи его были разбросаны по полу. Унесли не только его личные дорогие украшения, не только все командировочные деньги, но так же и документы. Что особенно печально, исчез его партийный билет...
  Услышав такое, Воробьев не сдержался и удивленно воскликнул:
  - Это невозможно, товарищ генерал!
  Зязев внимательно посмотрел ему в глаза.
  - Почему?
  - Гостиница - элитная, обслуга - вышколенная, чужой - не войдет, свой - не возьмет.
  - Логично рассуждаешь, подполковник. Однако факт налицо... к сожалению...
  - Разрешите вопрос, товарищ генерал?
  - Спрашивай.
  - Прошло столько времени, а о таком происшествии никто все еще не знает. Потерпевший, что, не обратился в милицию?
  - Не обратился. И обращаться не будет.
  - Почему, товарищ генерал?
  - Видимо, сначала растерялся, сильно расстроился, потом, обдумав ситуацию, решил дождаться утра и рассказать в обкоме партии... Да... Чтобы ты мне больше не задавал подобных вопросов, скажу одно: секретариат обкома партии считает, что необходимо найти преступника, изъять партбилет, вернуть владельцу. Поиск надо осуществить так, чтобы об инциденте знало как можно меньше людей. Надеюсь, тебе, коммунисту, не надо объяснять мотивы принятого решения наверху? Мы с тобой имеем партийное поручение и обязаны его выполнить в самые кратчайшие сроки. В конце концов, это дело чести. Потерпевший - наш гость и какой? Кандидат в члены ЦК КПСС! Представляешь?
  - Как догадываюсь, этим делом поручаете заняться мне?
  - Именно тебе, подполковник. Я, между прочим, доложил на самом верху, что розыск будет поручен наилучшему сыщику управления... Учти!
  - И прокуратура...
  Зязев неожиданно резко оборвал его.
  - Никакой прокуратуры, понял?! И никакого уголовного дела возбуждаться также не будет, понял?!
  - Но... как быть...
  - Никак! Я все сказал! Бери в помощь лучших сыщиков управления и принимайся. Срок - три дня!
  - Слушаюсь, товарищ генерал.
  - Найдешь - считай, что третья звездочка уже на твоих погонах.
  - Значит, - уже стоя на ногах, произнес Воробьев, - на уровне оперативной разработки...
  - Именно на уровне оперативной разработки и ничего более. Задача предельно проста: найти партбилет и вернуть владельцу. Я вынужден обратить твое особое внимание на то, что инцидент имеет политическую окраску, поэтому выбери помощников из тех, кто не распускает язык, не из болтунов. Я совсем не хочу, чтобы о случившемся знали, например, борзописцы из центральных газет.
  - А из местных? Что, если узнает фельетонист Воробьев...
  - Это тот, который в "Уральском рабочем", и который недавно выступил в "Крокодиле"?
  - Да, я о нем.
  Зязев, сощурив глаза, подозрительно посмотрел на подполковника.
  - А почему ты спрашиваешь?
  - Так... мало ли...
  - Ты скажи вот что: кем он тебе приходится? Брат? Родной? Двоюродный? - он погрозил пальцем. - Ты мне смотри. Если что - в порошок сотру!
  - Зачем, товарищ генерал...
  - Затем!
  - Не беспокойтесь, товарищ генерал. Он мне никто: просто - однофамилец.
  Воробьев вышел из кабинета, но тут же вернулся.
  - Товарищ генерал, а полковнику Муратову доложить, что...
  - Скажешь, что выполняешь лично мое задание.
  - Понял.
  Воробьев закрыл за собой дверь генеральского кабинета и не смог слышать, как тот злобно бросил ему в след:
  - Сволочь, еще и выпендривается! Хрен тебе, а не полковничьи погоны! Недоносок! Забыл, что с генералом имеет дело. Я покажу фельетониста! Я покажу фельетоны! Навсегда про них забудешь!
  Не знал и не мог знать подполковник Воробьев, что, упомянув фамилию известного журналиста, он наступил на самую больную "мозоль" Зязева, что и привело генерала в ярость. Не мог знать, что у генерала с этим самым Воробьевым свои счеты, давние-предавние. Еще работая в Железнодорожном райисполкоме, он, Зязев, стал героем злого фельетона, в котором его обвиняли в злоупотреблении при распределении жилья льготникам. А автором фельетона был не кто иной, как тот самый Воробьев.
  Подполковник Воробьев из чистой случайности упомянул журналиста, но навлек на себя гнев нешуточный. И уходя, он так и не понял, отчего разозлился генерал. Ведь все так хорошо было. И вдруг...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 7
  
  
  МАЙОР АСТАФЬЕВ и старший лейтенант Корепанов уже в половине четвертого дня были в гостинице "Октябрьская". Но прежде получили инструктаж . Подполковник Воробьев сказал, что необходимо провести оперативную разработку по факту кражи денег, ценных вещей, документов и, главное, партбилета очень важного гостя. Предполагаемое преступление совершено в самой элитной гостинице, где случайных людей не бывает, где режим пропуска очень суровый, поэтому, как думает Воробьев, это дело рук обслуги. Возможно, предупредил он, действовал дилетант, новичок, из-за чего розыск будет особенно труден. Напомнил также, что по причине политического оттенка следует держать язык за зубами и докладывать о результатах исключительно ему и никому больше.
  Астафьев попросил ознакомить с заявлением потерпевшего, на что получил ответ: "Заявления нет и никогда не будет; к потерпевшему с разными там расспросами - не соваться. С обслугой вести себя корректно, по делу, которое вызвало ваш интерес, - никому в гостинице ни слова".
  Астафьев, услышав это, многозначительно переглянулся с Корепановым. Но возражать не стал, благоразумно решив, что его дело - искать и находить злодеев, а все остальное - дело хозяйское: пусть у начальства голова болит.
  Однако ж в конце инструктажа спросил-таки:
  - Товарищ подполковник, а Глеб Васильевич знает об этой "оперативной разработке"?
  - Знает генерал, - ответил Воробьев и в свою очередь спросил. - Достаточно?
  Астафьев пожал плечами, хмыкнул, выходя из кабинета Воробьева, но уточнять не решился. Хотя и обиделся, что дело делается за спиной Муратова, им глубоко почитаемого.
  При входе они натолкнулись на могучую грудь рослого швейцара, который, не слишком церемонясь, преградил дальнейший путь.
  - Куда?!
  - Мы к директору, - ответил Астафьев, - по важному и неотложному делу.
  - Ничего не знаю. Сейчас позвоню,
  Он снял трубку с телефонного аппарата и стал набирать номер. Астафьев нажал на рычажок.
  - В этом нет необходимости.
  - А, да вы еще и хулиганничаете! - он нажал на незаметную кнопку слева от него. - Милиция будет разбираться.
  Астафьев рассмеялся.
  - Милиция, говоришь?
  - Да-да, милиция. Схлопочете по десять суток, тогда...
  Появился здоровяк-старшина.
  - В чем дело?
  - Вот, - швейцар кивнул в сторону пришедших, - пришли и безобразничают.
  - Пройдемте! - старшина взялся за рукав пиджака Астафьева.
  В ответ Астафьев протянул старшине удостоверение. Тот взглянул, изменился в лице.
  - Извините, товарищ майор. Пожалуйста, проходите, - повернувшись к швейцару, добавил. - Свои!
  Астафьев и Корепанов, сопровождаемые старшиной-сотрудником батальона охраны партийных и советских органов, стали подниматься на второй этаж. А швейцар обиженно ворчал им в след:
  - Свои - чужие... На лбу не написано... Откуда мне знать?
  Астафьев услышал. Обернулся и с напускной суровостью спросил:
  - А интуиция на что?
  Швейцар заулыбался.
  - А вы, товарищ майор, с юмором.
  Они вошли в кабинет. Директор, лысоватый, толстячок среднего роста, с розовым румянцем на лице, углубленно читал книгу. Оторвавшись, он недоуменно поднял глаза на пришедших.
  - Семен Иванович, к вам... из областной уголовки, - старшина кивнул в сторону Астафьева и Корепанова.
  - Присаживайтесь, - он указал на свободные стулья.
  Астафьев и Корепанов присели. А старшина сказал:
  - Я пойду. Если что - буду у себя.
  Он вышел.
  - Ну-с, с чем пожаловал уголовный розыск? - спросил директор и улыбнулся. - Если мне не изменяет память, у нас не было и быть не может того, что может для вас представлять интерес. Обстановка спокойная. Гости чувствуют себя хорошо. Я директорствую пятый год - ни одного ЧП.
  - Семен Иванович, сожалею, но мы занимаемся делом, о котором ничего сказать не можем.
  - Даже мне?
  - Даже вам.
  - Но, хотя бы, скажите, это связано с нашей гостиницей или нет?
  - У нас нет ничего пока определенного. Извините.
  - А там, - он показал пальцем в потолок, - в курсе?
  - Думаю, что да.
  - Ну, хорошо... А чем я могу быть вам полезен?
  - Для начала скажите, Семен Иванович, персонал гостиницы по какому графику работает?
  - Сутки через трои, с восьми до восьми.
  - Значит, вчерашняя смена появится лишь послезавтра?
  - Да... А кто конкретно вас интересует?
  - Дежурный администратор - раз, горничная, обслуживающая номера-люкс, - два, метрдотель из ресторана - три, швейцар у входа - четыре. Вот, собственно, все... Пока.
  Пока Астафьев перечислял, директор делал на бумажке пометки.
  - Вам их домашние адреса? Или...
  - Адреса, возможно, также понадобятся. Но мы бы хотели, чтобы их вызвали на работу.
  - Прямо сейчас?
  - Желательно.
  Директор набрал номер телефона.
  - Вань, не в службу, а в дружбу, а?.. Сходи в кадры, возьми адреса Соловьевой, Анисимовой, Алексеева и Симонова... Да-да, возьми "дежурку", сгоняй за ними и доставь сюда... Нужно... Не знаю... Да-да!.. Не знаю... Говорю, что не знаю... На всякий случай, скажи, что это я вызываю... Нет-нет, не милиция... Сделай, будь добр! - он положил трубку. - Сейчас старшина доставит. Чем еще могу вам быть полезен?
  Ответил Астафьев:
  - Нам бы для беседы с людьми отдельный кабинетик или комнатку.
  - А вы здесь располагайтесь.
  - Но...
  - Не беспокойтесь. Я уезжаю... с вашего позволения. У меня дела срочные.
  - Мы бы не хотели вас стеснять.
  - Мне и в самом деле надо. Так что, - он встал, прошел к угловому шкафу, снял с плечиков плащ, надел, - действуйте.
  Директор вышел, оставив Астафьева и Корепанова одних.
  Астафьев встал и заходил по кабинету, нервно теребя верхнюю пуговицу пиджака. Потом остановился возле сидящего Корепанова, листающего какой-то журнал.
  - Стас, а не погулять ли тебе по коридорам гостиницы?
  Не отрывая глаз от страниц журнала, тот ответил вопросом на вопрос:
  - А чего я там не видел?
  - Ну... Например, поболтать с персоналом, поспрашивать (ненавязчиво так) о царящих порядках, нравах, обычаях.
  - Думаешь, на что-нибудь интересненькое натолкнусь?
  - Не мешает знать о гостинице побольше... В интересах нашего дела. Тем более, что гостиница элитная, единственная в своем роде. И кое-что из жизни ее постоянных обитателей надо бы узнать изнутри.
  - Ты прав, Алексей, - согласился Корепанов. - Пойду, прошвырнусь.
  - Но, - Астафьев погрозил ему пальцем, - не забывай о предупреждении Воробьева.
  - Нет-нет, совать нос в номера-люкс не стану, хотя, если честно, очень хочется посмотреть, как там...
  - Любопытство - не порок, но свинство - порядочное.
  Корепанов отпарировал тотчас же.
  - Еще слово и предстанешь перед судом офицерской чести.
  - За что, интересно узнать?
  - За оскорбительное высказывание в адрес коллеги, который ниже тебя по званию.
  - Напугал.
  Корепанов вышел. Но Астафьев не долго был один. В дверь постучали.
  - Да-да, войдите!
  - Это я, товарищ майор.
  - Что? Уже?
  - Так точно. Граждане и гражданки доставлены и находятся в коридоре.
  - Спасибо, старшина.
  - Всех? Или по одному?
  - Конечно, по одному. Потому что разговор будет конфиденциальный.
  - Товарищ майор, можно спросить?
  - Смотря что.
  - Скажите, вчера что-то случилось в гостинице?
  - Увы, старшина, я не смогу тебе ничего сказать.
  - Извините... Скажите, кого первым хотите увидеть?
  - Дежурного администратора.
  - Слушаюсь.
  Старшина вышел, и тут же вошла женщина лет пятидесяти, несколько полноватая, с высокой прической, первой сединой на висках и тонкими морщинками под карими глазами. Она вошла. Не увидев на привычном месте директора, остановилась.
  - А-а-а... Семен Иваныч...
  - Он вышел и будет попозднее, - заметив растерянность вошедшей, сказал Астафьев и пригласил. - Присаживайтесь.
  - Нет, я там, - она махнула рукой в сторону двери, - подожду. Он, сказали, хотел видеть.
  - Не он, а я. Так что присаживайтесь.
  - Вы? А кто вы?
  - Старший оперуполномоченный уголовного розыска областного управления внутренних дел майор Астафьев.
  - Уголовного розыска? - еще больше растерявшись, переспросила она. - Я не ослышалась?
  - Никак нет, Анна Игоревна. Да, вы присаживайтесь. Разговор есть.
  - О чем разговор? - спросила она, устраиваясь на стуле.
  - Мне сказали, что вы работали с восьми утра вчерашнего дня и до восьми сегодняшнего.
  - Это правда.
  - Значит, приехал и занял один из номеров товарищ Иссимбаев при вас?
  - Это из Алма-Аты который?
  - Он самый.
  - Да, я оформляла все документы.
  - У вас процедура оформления обычная? Как в других гостиницах? Он сам заполнял листок прибытия?
  - Нет, что вы! У нас не принято беспокоить гостей.
  - То есть?
  - В нашей гостинице останавливаются очень ответственные партийные и советские работники. И о их приезде мы знаем заранее, поэтому с утра уже, еще не видя приезжающего, все оформляем.
  - Значит ли это, что вы его и не видели?
  - Видела. Когда его привезли на обкомовских машинах, когда он прошел мимо... Мельком видела.
  - Понятно. Скажите, примерно с семи вечера и до полуночи в гостинице вы никого из посторонних не видели... Ну, там входящего или выходящего?
  - Конечно, никого. У нас с этим очень строго. Никаких хождений, никого посторонних.
  - Зачем торопитесь с ответом? Повспоминайте, подумайте.
  - Зачем мне думать? Меня ночью разбуди и спроси - сразу скажу, кто входил или выходил через главный подъезд.
  - Вы говорите про главный вход. Значит, есть еще и другой?
  - Есть, да. Но он исключительно служебный. Но им даже обслуга не пользуется. Через него в ресторан, например, продукты привозят. Или, когда новую мебель доставляют.
  - А люди?
  - Я уже сказала: люди там не ходят.
  - Значит, так-таки никого подозрительного не видели? За весь вечер?
  - Нет, никого. А то бы сказала... Что-то случилось, да?
  Астафьев пропустил вопрос мимо ушей.
  - Анна Игоревна, еще один вопрос: тот самый Иссимбаев вечером выходил из гостиницы на прогулку, перед сном?
  - Нет, не выходил. Я его во второй раз увидела сегодня утром, когда уже сдавала смену.
  - Вы не ошибаетесь? Он точно не покидал номера?
  - Говорю же: нет!
  - Однако вы могли просмотреть, отвернуться или отлучиться на минутку.
  - Я не оставляю свое рабочее место.
  - И даже на обед?
  - Обед - днем. И на это время оставляю за себя кого-нибудь. Например, старшего администратора. У нас с ней обед в разное время.
  - Странно.
  - Вы мне не верите?
  - Не знаю, как и сказать...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 8
  
  
  ПОДПОЛКОВНИК ВОРОБЬЕВ ПОДОШЕЛ к встроенному в стену шкафу, открыл одну из дверец, где внутри имелось зеркало. Он оглядел себя, представив в мундире с полковничьими погонами, и довольно хмыкнул.
  - Ничего... кажется, вполне пойдут, - произнес он вслух, прикрыл шкаф и вернулся за стол.
  Он искренне поверил, что у него появился шанс подняться еще на одну ступень иерархической лестницы. Услуга, которую он готов оказать генералу, а в его лице и обкому КПСС, того стоит. На кону - не только престиж отдельно взятой высокопоставленной личности, а и в целом авторитет партии, оберегаемый в советском обществе особенно тщательно.
  Генерал, выбравший именно его для осуществления деликатного поручения, поступил правильно. И мудро. У Воробьева на сей счет - никаких сомнений. Он сделает все, как надо обкому партии. И там его не забудут. Там умеют ценить подобное. И не забывают. Можно сказать, ему повезло. Не каждый день крадут партбилеты у руководителей такого ранга. Он искренне сочувствует Иссимбаеву, с которым случилось такое. Он, партиец с двадцатилетним стажем, прекрасно знает, как карают за утерю партбилета. Пусть и не исключат его из КПСС, пусть и не дадут "строгача с занесением", учитывая прежние заслуги перед партией и государством, однако с несколько подмоченной репутацией в прежней должности наверняка не оставят: выпрут, как пить дать, выпрут.
  Ему, Воробьеву надо будет сильно постараться, чтобы оправдать оказанное доверие. Представившийся шанс должен быть использован, так сказать, на всю катушку.
  Сидя за столом в своем кабинете, думая обо всем этом, Воробьев иногда испытывал и легкие угрызения совести. Почему? Потому что, во-первых, он пытается построить собственное благополучие на несчастье другого. Потому что, во-вторых, он все проделывает за спиной полковника Муратова, не поставив его даже в известность о данном ему генералом особом поручении. Как бы он ни старался, но (рано или поздно) все вынырнет наружу и ему придется дать объяснения своему старшему товарищу. Как ни крути, а его поступок не совсем приличный по отношению к Муратову, не товарищеский. Тем более, что он обязан кое-чем. Три года назад он, Воробьев, с приятелями закатился в ресторан "Большой Урал". Кутнул хорошо. Так кутнул, что в банкетном зальчике, где пировал, забыл табельное оружие - ПМ. Его, чуть тепленького, домой доставили. Утром, проспавшись, заметил, что пистолета - тю-тю.
  На службе появился он с поджатым хвостом, как побитая собака. Не сразу решился, но пошел-таки к Муратову, все рассказал. А Муратов, что его сразу поразило, сидел и ухмылялся. Именно так: не топал ногами, не матерился, не кричал, а ухмылялся. Он, Муратов, не стал мучить "жертву". Оказывается, пистолет нашла официантка, принесла метрдотелю, тот сразу, понимая, что это такое, стал звонить. И на его счастье, попал именно на Муратова. Как говорится, счастливый случай. ПМ уже был в столе полковника Муратова, когда он, Воробьев, так мучился по поводу случившегося. Муратов вернул оружие, матюгнул пару раз (так, для проформы), но ход делу не дал. Все осталось между ними. Хотя оба понимали, что он, Воробьев, совершил серьезнейшее должностное правонарушение, за которое тогдашний генерал Емельянов, конечно же, по головке не погладил бы.
  Мелькавшие в голове угрызения совести тотчас же отгонял, находя оправдания себе. Он может сослаться на Зязева, который запретил ему говорить кому-либо. Муратов должен принять его объяснение и понять.
  С другой стороны, Муратов - отрезанный ломоть. В управлении уже несколько месяцев ходят упорные слухи, что он доживает последние деньки; что новый генерал не слишком жалует его; что и он сам с недавних пор все чаще стал заговаривать об отставке.
  В управлении уже вовсю гадали, кто придет на смену Муратову, так и этак тасуя колоду с потенциальными кандидатами. Его, Воробьева, обижало то обстоятельство, что в числе претендентов не было его фамилии, хотя логичнее всего было бы предположить, что именно он, первый заместитель, и займет освободившееся кресло. Чаще других мелькала фамилия подполковника Савельева, начальника уголовного розыска Свердловска. Почему-то большинство склонялось к тому, что именно он, Савельев, станет новым шефом УгРо области.
  - Назло всем я докажу, что могу быть на месте Муратова! - сказал Воробьев вслух и сильно стукнул по столешнице. - Вы еще меня узнаете!
  Осторожный стук в дверь остановил ход его мыслей.
  - Входите!
  В кабинет сначала вошел майор Астафьев, за ним - старший лейтенант Корепанов.
  - Товарищ подполковник, мы, вот, хотели бы доложить первые результаты, - сказал Астафьев.
  - Проходите и присаживайтесь.
  Они так и сделали. Они не предполагали увидеть подобную "щедрость" со стороны Воробьева, который любил с подчиненными , пришедшими к нему, разговаривать стоя, то есть, они - стоя, а он - сидя.
  - Ну, слушаю, что у вас там? С чем пришли? С утешительным?
  - Пока трудно определенно сказать, - ответил Астафьев.
  - Очень плохо! Потому что генерал дал нам всего три дня: один - ушел, осталось - два. Не забывайте!
  - Мы и не забываем, Владимир Иванович...
  - Что?! Фамильярничать?! Со мной!?
  - Извините, товарищ подполковник.
  - То-то же! Продолжай, но в ином духе!
  - Вчера мы работали в гостинице...
  - Осторожно? Деликатно?
  - Мы старались...
  - Ну-ну... Ваши старания не будут забыты.
  - Опросили всех, кто так или иначе мог хоть что-то сказать, пролить свет на происшествие.
  - Что говорят?
  - Все отрицают любую возможность проникновения внутрь гостиницы кого-либо посторонних.
  - Следовательно, кто-то из работающих.
  - Но они и этот вариант начисто отвергают.
  - Тогда - кто? Нечистая сила совершила кражу?
  - Мы, товарищ подполковник, им не говорили, что совершено преступление против их одного из жильцов, но, по-моему, они в конце стали догадываться, что наш приход не является случайностью.
  - Ну и пусть... За догадки мы не отвечаем.
  - Товарищ подполковник, есть одна настораживающая вещь...
  - Что такое?
  - Вы сказали, что примерно в половине девятого вечера товарищ Иссимбаев выходил на прогулку, перед сном.
  - Не я, а он так говорит.
  - По словам дежурного администратора Соловьевой, он никуда не выходил и весь вечер должен был находиться в номере.
  - Мало ли что баба скажет... У нас нет никаких оснований не верить товарищу Иссимбаеву.
  - Да, но ее показания подтвердил и швейцар Симонов, который также заявил, что не видел, чтобы входил или выходил жилец номера-люкс вчерашним вечером.
  - Глупость! - раздраженно бросил Воробьев. - Явно сговорились.
  - Но им-то зачем?!
  - Вот это вы и должны выяснить.
  - Товарищ подполковник, из показаний горничной, которая утром делала уборку в номере, выходит, что накануне вечером у хозяина номера была гулянка...
  - Вы чем занимаетесь, а? Поиском преступника или сбором сплетен?
  - Но это обстоятельство имеет существенное значение.
  - Глупости! Делом, основным делом надо заниматься, мужики, а не болтовней досужих баб.
  Астафьев все еще продолжал пытаться делиться с Воробьевым возникшими сомнениями, чтобы получить поддержку, а, может, и совет старшего по должности, как им следует действовать дальше. Воробьеву же все больше и больше не нравилось, что Астафьев, многоопытный сыщик, все время концентрируется на мелочах, которые к преступлению не имеют никакого отношения.
  - Я вас зачем послал в гостиницу? Для того, чтобы вы разбирались, как провел вечер Иссимбаев? Или для того, чтобы вы нашли злодея, совершившего дерзкое преступление? Предупреждаю: если не смените тактику, - передам дело другим.
  - Воля ваша, товарищ подполковник. Но пока занимаемся мы, то позвольте высказать все сомнения.
  - Ну, хорошо, - Воробьев стал остывать, понимая, что своей необузданной горячностью он только вредит. - Продолжай, майор.
  - Нас мало волнует, сколько пил и что пил товарищ Иссимбаев вчерашним вечером. Это, в конце концов, не наше дело. Но возникли противоречия, которые мы обязаны устранить. Товарищ подполковник, согласитесь, что в данной ситуации кто-то говорит неправду: либо товарищ Иссимбаев по каким-то пока нам непонятным причинам не хочет говорить правду, либо дежурный администратор Соловьева. Но проблема в том, что показания Соловьевой подтверждают другие...
  - Вы снова о том, выходил или нет на прогулку товарищ Иссимбаев вчерашним вечером? Что вы на этом зациклились?
  - Но это же, товарищ подполковник, крайне важно, кто из них врет и почему? Крайне неприятно, однако обязан сказать: скорее всего, товарищ Иссимбаев по каким-то причинам придумал...
  - Ну, это уж слишком! Что ты несешь?! Сам подумай: зачем товарищу Иссимбаеву выдумывать несуществующее? Он, что, сам у себя украл?!
  - Нет, но...
  - Вообще-то, майор, ты на чьей стороне? На стороне потерпевшего или преступника, а?
  - Мне непонятен ваш вопрос: я на стороне того, у кого истина. Если судить по практике, то могу сказать: потерпевший не всегда бывает искренен и причины самые разные.
  - У тебя, майор, есть еще что-то доложить? Или все?
  - Я еще почти ничего не доложил.
  - Да? Тогда - продолжай, я слушаю.
  - Я все же продолжу свои сомнения, если позволите. Итак, Соловьева и Симонов заявляют, что потерпевший не покидал вчера вечером свой номер и ни на какую прогулку не выходил. Далее: Анисимова, то есть горничная, утверждает, что на следующее утро нашла в номере-люкс все признаки гулянки. На это указывает и тот факт, что товарищ Иссимбаев заблаговременно сделал на вечер заказ на ужин из расчета двух персон. Метрдотель ресторана Алексеев (в его обязанность входит доставка ужина в номер и накрытие стола, так как обитатели номеров-люкс, как правило, предпочитают не спускаться в ресторан, а получать еду с доставкой на место) говорит, что он действительно тем вечером накрыл стол для ужина на двоих. Я его спросил: во сколько он накрывал стол для ужина? Он ответил: в 21.00, то есть как раз в то время, когда, по словам самого Иссимбаева, он гулял по вечерним улицам Свердловска. Я спросил: в момент накрытия стола хозяин номера был тут же? Алексеев ответил однозначно: да. Я опять же спросил: видел ли он вторую персону ужина? Он ответил отрицательно. Он пояснил: он, конечно, своими глазами никого в номере-люкс не видел, однако же ему показалось, что кто-то был, кроме самого Иссимбаева. Он ссылается на интуицию.
  - Интуиция - не факт.
  - Согласен с вами.
  - Скажи, майор, он, что, вообще не видел того, кто тем вечером гостил у Иссимбаева? Ни в момент накрытия стола для ужина? Ни после, когда он убирал посуду и объедки?
  - Он рассказал о порядке, который у них существует. Правило неписаное, однако строго соблюдаемое обслуживающим персоналом. Когда речь идет об ужине вдвоем, то предполагается, чтобы не стеснять людей, чтобы избежать неловкости, со стола убирается только на следующее утро, когда жилец номера уходит. В этот раз все было точно так.
  - Значит, на следующее утро, когда Иссимбаев уехал в обком, он, метрдотель, поднялся в номер и убрал все остатки вчерашнего пиршества?
  - Да. То есть, не совсем так. Дело в том, что в восемь утра вчера Алексеев уже сдал смену другому, поэтому данную обязанность выполнил другой, заступивший только что, метрдотель.
  - С ним, со вторым разговаривал?
  - С ним я разговаривал, - ответил молчавший до сих пор старший лейтенант Корепанов.
  - Ну... и что?
  - Горлов, другой метрдотель, подтвердил: накануне вечером у хозяина номера-люкс был гость. Все, как он выразился, указывает на это. Более того, он утверждает, что был не гость, а гостья.
  - Это еще почему он так решил? Экстрасенс?
  - Он видел в пепельнице затушенную сигарету, у которой прикус мундштука не мужской - раз, а также то, что мундштук имел следы помады.
  - Вы оба странные вещи рассказываете.
  - И это не все, товарищ подполковник. Горлов рассказал, что под столом, за которым ужинали накануне вечером, он нашел упаковку из-под таблеток, снотворных таблеток. Ему кажется, что был демидрол. Он повертел упаковку в руках и вместе с другим мусором от ужина выбросил в бак.
  - Надо было вам порыться в мусоре. Могли и найти упаковку из-под демидрола, а также сигарету со следами помады.
  Ответил Корепанов:
  - Я хотел, но оказалось, что еще утром весь мусор (приходила машина) вывезли на городскую свалку, где, конечно, уже ничего не найти.
  - Жаль, что опоздали. Неплохая зацепка была бы. Впрочем, все это может оказаться и выдумкой. Что дальше собираетесь предпринять?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 9
  
  
  МАЙОР АСТАФЬЕВ и старший лейтенант Корепанов решили после обеда еще раз нанести визит в гостиницу "Октябрьская" и теперь на стареньком "Москвиче" направлялись туда.
  - Алексей, знаешь, я о чем сейчас размышляю?
  - Откуда мне знать.
  - Не слишком-то ладно все это выглядит.
  - Ты о чем, Стас?
  - Я - о шефе.
  - О котором? Их у нас с тобой столько...
  - Ладно, Алексей, будет придуряться. Я серьезно.
  - Я, Стас, также серьезно хочу знать, кого имеешь виду?
  - Васильича.
  - Тю-тю, какое вольное обращение. С чего бы? Слышал бы он...
  - Я его, знаешь, уважаю...
  - Какое, право слово, открытие. Да таких, как ты, его уважающих, в управлении вагон и маленькая тележка в придачу.
  - Ты все шутишь, а я...
  - Какие могут быть шутки, Стас? Ты считаешь, что я нет, не уважаю?
  - Если так, то почему не доложил, что за его спиной организовано негласное расследование?
  - А ты? Доложил?!
  - Но - тебе легче это сделать.
  - Почему? Потому, что шишки повалятся не на тебя, а на меня?
  - Ты - опытнее, дольше моего с ним работаешь. Тебе сподручнее.
  - Хитер же ты, братец!
  - Никакой, Алексей, хитрости.
  - Конечно, так тебе и поверил, крестьянскому сыну.
  "Москвич" тормознулся на углу улиц Ленина и Карла Либкнехта: светофор горел "красным". Толпа людей переходила им дорогу. Астафьев мельком бросил взгляд через лобовое стекло и проворчал, адресуясь к сержанту Крапивину, сидевшему за рулем.
  - Правила не знаешь? Мы же поворачиваем направо.
  Крапивин равнодушно ответил:
  - Знаю, товарищ майор.
  - Знаешь? А почему не перестроился в крайний правый ряд?
  - Вы правы, товарищ майор, - согласился с ним сержант и сплюнул в окно. - Спохватился было, но уже поздно. Задумался.
  - Ты смотри мне. С твоей "задумчивостью" на дороге можем и в морг угодить. Ты, возможно, за, но я, видишь ты, категорически против.
  - Смерти боитесь, товарищ майор?
  - Сержант, да кто же ее не боится-то!
  Крапивин, молодой еще совсем парень, не ответил, так как загорелся им разрешающий сигнал, и он, соблюдая предельную осторожность, вывернул из второго в первый ряд, крутанул руль направо: старенькая машинешка, взвизгнув шинами по асфальту, рванула в сторону Химмаша.
  - Не озоруй, сержант, за рулем, не озоруй, - заметил Астафьев и обернулся к сидевшему сзади Корепанову. - Знаешь, Стас, мне очень жаль шефа. Судя по всему, его песенка спета, хотя ведь, по правде-то сказать, он еще в силе, и мог бы большую пользу принести. Так что - не в нашей власти тут что-нибудь изменить. Зато в нашей власти продолжить его дело: искать, как он, находить, как он, всякий преступный элемент. И держать марку сыщика на высоте. Я прав, как считаешь?
  - Так-то оно так, однако совестно...
  - Перестань, Стас, мучиться. Васильич нас поймет. Я тебе больше скажу: вряд ли бы он одобрил, если бы я пошел и рассказал то, что рассказывать кому-либо запретило начальство.
  - Почему?
  - Смерть, как не любит наушничества! И всегда в своих рядах с этим боролся.
  - Странный он, Васильич наш...
  Машина остановилась. Сержант сказал:
  - Прибыли.
  - Да? - Астафьев бросил взгляд через окно на четырехэтажное здание, цоколь которого был отделан белым мрамором. - Стас, значит, так: ты занимаешься запасным выходом, а я иду в отдел кадров и работаю с картотекой личного состава. Через час здесь встречаемся, ясно.
  - Ясно, Алексей. Ты думаешь, что кто-то из работающих?
  - Не исключаю и этот вариант, поэтому надо проверить.
  - Товарищ майор, мне, как я понял, вас ждать, - спросил водитель.
  - Так точно. У тебя - час. Поштудируй-ка ПДД, - подколол водителя еще раз Астафьев и покинул салон машины.
  Ровно через час возле машины сначала появился Корепанов, а за ним - Астафьев.
  - Поехали в управление, - обращаясь к водителю, сказал Астафьев. Потом повернулся к Корепанову. - Ну, что у тебя, Стас?
  - А у тебя? - вопросом на вопрос ответил Корепанов и довольный ухмыльнулся.
  - У меня - абсолютно ничего... почти ничего. Во всяком случае, сиденье у кадровиков - впустую. Как я, собственно, и предполагал. Людей здесь подбирают очень требовательно. Ни одного случайного, так сказать, с улицы. Текучести нет. Почти все коммунисты. И с хорошим образованием. Рассказали: прежде чем допустить даже до работы горничной - готовят человека несколько дней или, как они выражаются, тестируют. Я, если честно, и не знаю, что это слово означает. Из довольно путанного объяснения тоже почти ничего не уразумел.... Я-то думал найти человека с криминальным прошлым, человека, который мог бы совершить преступление. Но, увы!
  - У меня, Алексей, кое-что имеется. Докладываю по порядку. Первое: запасный выход используется только в двух случаях - когда завозятся продукты питания для ресторана и когда возникают другие хозяйственные нужды, например, неделю назад завозили новую мебель; все остальное время запасный выход не используется, а ключ от него находится у старшего администратора; старший же администратор лично отпирает двери и лично затем их запирает, то есть фактически не выпускает из рук. И получается, что через запасный выход также никто не может проникнуть в гостиницу. Второе: мною установлено, что последний раз запасный выход использовался за день до происшествия. Я попросил старшего администратора при мне открыть обе выходных двери, после чего обследовал (визуально) замки и двери - изнутри и снаружи. Никаких признаков взлома или какого-либо другого повреждения. Все здесь в полном порядке. Третье: обследовал также тамбур между двумя дверьми, небольшой холл перед лестницей, ведущей на первый этаж и к центральному холлу гостиницы. Я спросил старшего администратора: когда в последний раз делалась здесь уборка?
  - У тебя появились сомнения?
  - Да. Дело в том, что были явственно видны следы от женских туфель, которые не могли принадлежать, естественно, ни мне, ни администратору, и которые вели в гостиницу и назад. Не слишком заметно, но я смог различить, что кто-то (по всей видимости, женщина) после последнего использования запасного выхода входил там и затем вышел. Либо наоборот: вышел, а потом вошел. Дело в том, что из беседы с уборщицей выяснил: после каждого использования запасного выхода для хозяйственных целей делается влажная уборка. Так было и накануне происшествия. Иначе говоря, никаких следов не должно быть в принципе. И, наконец, еще установленное мною обстоятельство, подтверждающее факт, что кто-то все-таки пользовался запасным выходом для проникновения в гостиницу, так сказать, инкогнито.
  - Что еще за "обстоятельство"? - спросил Астафьев.
  - Я между двумя дверьми, в тамбуре обнаружил тюбик губной помады, который, по всей видимости, выронил (возможно, при отпирании дверей) тот самый таинственный пришелец.
  - Что же получается, Стас? Есть некто, для которого нет проблемы проникнуть в гостиницу через запасный выход? Все указывает на то, что у этого "некто" имеются ключи от замков. Выходит, что для того самого "некто" парадный вход закрыт? Или, быть может, не хочет "светиться"? Стас, ты спросил старшего администратора, кто мог воспользоваться ключами?
  - Абсолютно исключает такую возможность.
  - Может, он не хочет признаться в том, что один из комплектов он утерял?
  - Нет. Он мне показал все три имеющихся комплекта ключей.
  - Загадочный, скажу я тебе, Стас, случай. Невероятный.
  - Вряд ли тут может иметь место мистика.
  - Стас, теперь послушай меня, поскольку мое известие, фактически, станет своего рода подтверждением тобой сказанного.
  - Неужели и у тебя есть какое-то указание на наличие таинственной женщины, беспрепятственно проникающей сквозь запертые двери?
  - Вот именно! Когда я занимался в отделе кадров, туда вошла горничная Анисимова...
  - Та самая, которая работала в день происшествия? - спросил Стас.
  - Да... Она увидела меня, поздоровалась. Ей что-то там надо было. Уходя, она попросила меня с ней выйти в коридор. Я вышел. Там она рассказала следующее. В день дежурства она (примерно около одиннадцати вечера) случайно столкнулась в коридоре с молодой и очень красивой девушкой, одетой во все импортное. Горничная посторонилась. Она не придала значения, поскольку подумала, что это одна из дочерей большого начальства.
  - Почему она так решила? Раньше видела?
  - Да. Она утверждает, что эта девушка уже была в гостинице раньше. Анисимова пояснила, что перед тем, как заселиться товарищу из Казахстана, в том номере-люкс проживала дочь ответственного работника ЦК. И однажды у нее гостила та самая, которую встретила горничная в день происшествия. Она даже видела, как юная хозяйка номера провожала гостью.
  - И провожала, по всей видимости, через парадный выход.
  - Мудрое замечание, - пошутил Астафьев и продолжил. - Я, конечно, выяснил, что за юная особа проживала в номере. Знаю ее фамилию, имя и отчество, а также ее домашний московский адрес и телефон. Через нее, как полагаю, мы узнаем и гостью. А у гостьи выясним, как она попала в гостиницу в день происшествия и что она там делала.
  - Если позволят.
  - А я не буду докладывать о той юной особе начальству. Сначала позвоню, выясню, что надо, а потом скажу, но дело-то уже будет сделано. Я не дурак. Я знаю, что мне не дадут беспокоить дочь таких родителей. Предвижу.
  - Смотри, не перехитри самого себя, - предостерег Корепанов.
  - Уж, постараюсь, - шутливо откликнулся Астафьев.
  - Знаешь, Алексей, насколько было бы проще, если бы мы имели возможность побеседовать с товарищем из Казахстана.
  - Еще бы! Чутье подсказывает, что у него тем вечером в гостях была женщина. Он ее мог бы описать. А по словесному портрету легче было бы искать. Да и сама картина происшествия была бы без налета туманности.
  - Возможно, я и ошибаюсь, но мне кажется, что происшедшее выглядело так: приехал важный гость, у которого водятся "бабки"; каким-то образом юная особа вышла на него, тот пригласил ее в гости; она подпоила хозяина, а для пущего эффекта подмешала в коньяк снотворное. Несчастный уснул. Она забрала все ценное и - до свидания, дорогой.
  - Все, возможно, так и происходило. Но, Стас, зачем обычной гостиничной воровке документы, тем более партбилет? Это один вопрос, но не единственный. Предположим, что воровка действительно до этого уже побывала в номере-люкс, знала его расположение. Но тот раз ее визит явно был легальный, то есть через ту дверь, через которую ходят все цивилизованные люди. В этот же раз все утверждают, что никого посторонних не пропускали. Значит, проникнуть у нее оставался один путь, тот, что нелегальный. Но как? Откуда взяла ключи?
  - Знаешь, невольно приходишь к мысли: там, где всего строже порядки, проще всего орудовать проходимцам.
  -Я этому нахожу свое объяснение, - поддержал Астафьев. - К порядку, установленному годами, люди постепенно привыкают и утрачивают былую бдительность. Здесь, притворившись кем угодно, можно, не вызывая подозрений, выдать себя за кого угодно. Вот та же Анисимова, горничная. Видела ведь незнакомого человека. Нет, чтобы спуститься на первый этаж и выяснить у дежурного администратора, проживает ли в гостинице особа, которую видела в коридоре. Ей бы сразу сказали: такая не проживает. И все. Проник посторонний. Следует выяснить, кто и зачем? Нет же! Горничная прошла мимо. Прошла лишь потому, что знает: в гостинице, где она работает, чужаков, посторонних не бывает. Своего рода, стереотип.
  - И все же поговорить бы с Иссимбаевым...
  - Ишь, чего захотел! Слышал, что сказал Воробьев? Не приближаться!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 10
  
  
  МАЙОР АСТАФЬЕВ ВЕРНУЛСЯ из политотдела, где "отбивался" от поездки в колхоз имени Свердлова, куда он должен был отправиться (вместе с другими) на заготовку сена для общественного животноводства. В политотделе говорили, что получена разнарядка из горкома партии, что управление должно ее выполнить, что помощь селу - святое дело каждого горожанина-коммуниста. Он, Астафьев, рад бы, так сказать, в рай, однако у него и его помощника Корепанова идет оперативная разработка и срок на нее дан три дня, только три дня. В ответ слышал аргумент насчет того, что "оперативные разработки" имеются у всех, что он ничем не лучше других. Тогда он вынужден был пойти напролом, заявив, что выполняет личное задание генерала, что если они считают его поездку на сенокос обязательной, то в таком случае пусть сходят к генералу и у него решат вопрос, где ему надлежит быть, - на службе или на сенокосе.
  Он поступил некорректно, ударив ниже пояса, поскольку знал же, что никто из них, даже сам полковник Бородин, к подобному "подвигу" не готов.
  Как бы то ни было, но нажим на него был ослаблен, а в последствии в политотделе вообще отказались от затеи привлечь Астафьева и Корепанова к сенозаготовкам. Что и требовалось.
  Майор Астафьев (как, наверное, и многие другие в управлении) был не против шефской помощи социалистическому сельскому хозяйству, дающему городу хлеб насущный. Однако всему есть свой предел. Он, прежде всего, сыщик, а посему сенокошение все-таки дело не первое, а второе. Кроме того, ему обидно было, когда видел, приехав на колхозные поля, как на виду горожан колхозники в разгар рабочего дня болтаются по селу пьяными.
  Астафьев достал из сейфа папку, на лицевой стороне которой стоял большой и жирный вопросительный знак, а больше ничего. Достав оттуда свои рукописные записи, стал просматривать, прохаживаясь по кабинету, в котором никого из коллег в этот момент не было. Так что он имел возможность в тиши еще раз осмыслить все, что он имеет в результате оперативной разработки происшедшего в гостинице "Октябрьская".
  Но "тиши" не получилось. Дверь широко распахнулась, и буквально влетел старший лейтенант Корепанов. Астафьев знал, что Стас ушел к старшему оперативному дежурному управления, чтобы выполнить его собственное поручение, а именно: созвониться с Москвой. В их кабинете с имеющихся двух телефонов он этого сделать не мог, так как не имелось права выхода на межгород.
  Он, Астафьев, взял всю ответственность на себя, поскольку разговор с Москвой не согласовал с подполковником Воробьевым. А не согласовал потому, что знал: не позволит. Звонить на квартиру ответственному работнику ЦК КПСС - это уже слишком. Да, Астафьев получит, как говорится, на орехи. Но это будет потом. Он рискует навлечь гнев начальства. Но риск может быть и оправданным, если разговор с Москвой даст плоды.
  Глянув на лицо ворвавшегося Корепанова, не будучи великим физиономистом, Астафьев понял: есть результат. Правда, несколько удивился, увидев в руке оперативника переносной кассетный магнитофон "Весна".
  - А это что? - ткнул он пальцем в магнитофон.
  Корепанов довольный улыбнулся.
  - Небольшой сюрприз.
  - Кому, интересно?
  - Тебе, Алеша, а также подполковнику Воробьеву.
  - Что касается Воробьева, то он вряд ли рад твоим сюрпризам. Что касается меня, то...
  - Алеш, ты только не сердись на мою самодеятельность, ладно?
  - А что, есть основания?
  - Как ведь посмотреть.
  - Не финти! Выкладывай!
  - Понимаешь, штука какая... В последний момент я вдруг решил ( меня осенило), что не будет лишним, если я весь мой разговор с Москвой запишу на кассету. Может пригодиться... Если не сегодня, то - завтра.
  - Так-так-так... Стас, а знаешь ли ты разницу между инициативой и самовольством?
  - Кажется...
  - Знаешь ли, что в нашем ведомстве за инициативу благодарят, а за самовольство крепко бьют?
  - Наслышан.
  - Готов, значит?
  - Так точно.
  - Скажи, кто-нибудь видел?
  - Нет. В кабинете никого не было.
  - Твое - счастье. Будем считать, что конфликт остается между нами... Пока.
  - Ты?..
  - Давай послушаем. Врубай свою "бандуру".
  - Охотно!
  Он поставил магнитофон на стол, вставил шнур в сеть и нажал клавиши воспроизведения. Что-то зашипело, зашуршало, стали слышны редкие телефонные гудки и потом...
  Женский голос: "Слушаю..."
  Корепанов: " Здравствуйте. Это - 259-44-11?"
  Женский голос: "Да".
  Корепанов: "Квартира Колобовых?"
  Женский голос: "Вам папа нужен? Он на работе".
  Корепанов: "Нет, я хотел бы переговорить с Мариной, дочерью Ивана Михайловича Колобова".
  Женский голос: "Я - Марина... А вы кто?"
  Корепанов: "Я - старший лейтенант милиции, из Свердловска..."
  Марина: "Милиция!? Из Свердловска!? Что случилось? Что такое?"
  Корепанов: "Скажите, вы недавно были в Свердловске и проживали в гостинице "Октябрьская"?"
  Марина: "Да. А что?"
  Корепанов: "Извините, если вопрос покажется вам бестактным, но скажите, у вас в номере-люкс, в котором проживали, были с кем-нибудь встречи?"
  Марина: "Вы мальчиков имеете в виду?"
  Корепанов: "Не только..."
  Марина: "С мальчиками - не встречалась, а вот с подружкой, точнее будет сказать, одноклассницей, - да".
  Корепанов: "Именно в номере-люкс?"
  Марина: "Именно в номере. А что случилось? Почему вы спрашиваете?"
  Корепанов: "А как имя вашей подружки?"
  Марина: "Повторяю: она, скорее, одноклассница, чем подружка".
  Корепанов: "Как ее имя?"
  Марина: "Наташа Воробьева".
  Корепанов: "Воробьева?!"
  Марина: "Вы удивлены? Вы ее знаете? Что-то с ней случилось?"
  Корепанов: "А отчество ее знаете?"
  Марина: "Вы слишком многого хотите".
  Корепанов: "А живет, живет она где?"
  Марина: "Точно не помню. Я никогда у нее в гостях не была. Если не ошибаюсь, она живет где-то неподалеку от телестудии".
  Корепанов: "По Луначарского?"
  Марина: "Да".
  Корепанов: "Если я правильно понял, вы не были близки с Наташей Воробьевой?"
  Марина: "Именно".
  Корепанов: "Тогда скажите, каким образом произошла ваша последняя встреча?"
  Марина: "Совершенно случайно я встретила Наташу на проспекте Ленина. Поговорили. Потом ее пригласила к себе. Посидели. Вспомнили недавние школьные годы, выпускной бал. Часов в десять вечера она ушла. Я ей дала номер телефона".
  Корепанов: "Московский? Гостиничный?"
  Марина: "Тот и другой".
  Корепанов: "Она звонила вам?"
  Марина: "Нет".
  Корепанов: "Скажите, после вечеринки у вас ничего не исчезло из номера?"
  Марина: "Н-н-нет..."
  Корепанов: "В вашем ответе слышится неуверенность..."
  Марина: "У меня не стало золотого кольца с небольшим бриллиантом. Кольцо лежало в гостиной, на тумбочке... кажется... "Посеяла", видимо, где-то..."
  Корепанов: "А деньги?"
  Марина: "Их было немного... рублей тридцать... Понимаете, отец мне купил авиабилет туда и обратно... Деньги не потеряла. Они были на месте".
  Корепанов: "Значит, вы не подумали, что кольцо могло быть украдено?"
  Марина: "Что вы! Кто мог украсть? Никого посторонних в номере не было... Вы... вы думаете, что... могла... Наташа?"
  Корепанов: "Я ничего не думаю. Я лишь высказал предположение?"
  Марина: "Наташа не могла... Она из хорошей семьи... Сейчас в УПИ учится..."
  Корепанов: "Вы не будете писать заявление о пропаже?"
  Марина: "Конечно, нет. Зачем? Сама виновата. Мама правильно меня растеряхой называет. Попилила, но лишь видимости ради. Подумаешь, кольцо... Папа другое подарит."
  Старший лейтенант Корепанов выключил магнитофон.
  - Такие, Алеша, дела.
  - Да-а-а, - протянул Астафьев. - Можно считать, что воровку мы установили. Я сейчас позвоню в паспортный стол Кировского района, а также в УПИ...
  - Торопишься с выводами? Еще не доказано, что в гостинице именно она орудовала. Во-вторых, звонить не стоит... Я уже позвонил.
  - И что?
  - Воробьева наврала, что учится в УПИ... Нигде она не учится... А прописана она по улице Луначарского, дом 188, квартира 96.
  - Как считаешь, Стас, ее фамилия... Не дочь ли подполковника? Кажется, он именно там и живет.
  - Нет, Алексей, слава Богу, нет.
  - Да?
  - Во всяком случае, не дочь - это точно. Хотя и совпадает и фамилия, и отчество девушки.
  - Считаешь, совпадение?
  - Да. Подполковник Савельев, старший оперативный дежурный УВД, хорошо знает семью Воробьева. Я осторожно спросил насчет дочери. Савельев сказал, что у Воробьева дочери нет. У него - два сына.
  - Что ж, звони дежурному и проси машину. Поедем на задержание девушки.
  - Сейчас?
  - А зачем тянуть? Не вижу смысла.
  - Может, до завтра отложим? Мы же укладываемся в отведенный срок.
  - Нет-нет, лучше раньше, чем позже... Едем, Стас, едем.
  - Алексей, может, пора ставить вопрос о возбуждении уголовного дела?
  - Боюсь, Стас, что дело не будет возбуждено никогда.
  - Как?!
  - Во всяком случае, мы свою задачу выполнили, все остальное, в том числе и возбуждение уголовного дела, - не наша печаль. Пусть другие думают и решают.
  - Но тогда - зачем все это?
  - Что "это"?
  - Ты хочешь сказать, что вся наша работа - псу под хвост?
  - Не знаю.
  - Как не знаешь?!
  - Очень просто: я знаю, что мы вышли на предполагаемую воровку, что мы через пару часов будем иметь украденное, прежде всего, партбилет...
  - Но как?! - Корепанов продолжал удивленно смотреть на Астафьева, ничего не понимая. - Как ты получишь украденное, если дело не возбуждено, если нет санкции на обыск, то есть всего того, что предусмотрено уголовно-процессу-альным законом? Ты собираешься закон нарушить?
  - Нет, Стас, ничего нарушать не буду.
  - Тогда - как?
  - Мы попросим девушку добровольно выдать украденное.
  - Ну, да! Нашел дурочку: взяла - и выложила, - выразил сомнение Корепанов и усмехнулся. - Ну, ты даешь...
  - Я рассчитываю на эффект неожиданности.
  - Думаешь, "колоться" станет?
  - Рассчитываю. Судя по тому, как она дела обделывает, - умом не обделена, благоразумием - также. В ее интересах, чтобы все прошло шито-крыто. Увидишь: конфликтовать не станет.
  - Ну-ну, посмотрим, как будет на самом деле.
  - Вот, Фома-неверующий, пристал... Забыл, что я тебе сказал?
  - Слушаюсь, звоню насчет машины.
  ЧАСТЬ 11
  
  
  АСТАФЬЕВ И КОРЕПАНОВ ВЕРНУЛИСЬ к себе в половине седьмого вечера. Они поднялись на третий этаж, приблизились к двери кабинетика, но оттуда доносился дикий мужской хохот.
  Астафьев чертыхнулся в сердцах.
  - Черт, что им надо? Все еще на работе торчат. Думал, что их след давным-давно простыл, - он обернулся к сопровождению. - Одну минуту... подождите здесь, - он вошел. - Что вы тут делаете? - спросил он находившихся в кабинетике. - Не пора ли по домам?
  Капитан Осипов, взглянув на недовольное лицо майора Астафьева, спросил:
  - Мешаем? Хочешь с кем-то посекретничать?
  - Ты прав, Серега. Мы тут доставили одну девицу... Хотелось бы побеседовать с глазу на глаз.
  Осипов загадочно ухмыльнулся.
  - Девица? Симпатичная хоть?
  - Что надо, - ответил Астафьев и прошел к своему столу. Он открыл одну из створок окна. - Надымили, дьяволы, - он обернулся и, увидев, что мужики все еще сидят, грозно свел брови к переносице. - Все еще здесь?
  Осипов встал, а за ним - и другие.
  - Уходим, уходим. Давай, секретничай.
  Все вышли. И тут же появилась девушка, сопровождаемая Корепановым.
  - Присаживайся, - пригласил девушку Астафьев. - Поговорить надо.
  Доставленная села на стул, закинула ногу на ногу и коротенькая юбченочка задралась еще выше, обнажив полностью длинные и стройные девичьи ноги. Она встряхнула головой, и длинные волосы волнами улеглись на ее плечах и спине. Достала из маленькой сумочки зеркальце и стала изучать свое лицо. Делала она все обстоятельно, не проявляя никакого беспокойства.
  Корепанов, тем временем, достал из портфеля портмоне из крокодиловой кожи, бумажный пакет, в котором лежали драгоценности и деньги, выложил на стол перед Астафьевым.
  - Сглупила, конечно, - неожиданно произнесла девушка, глядя на все то, что выложил на стол Корепанов. - Зачем мне все это надо было? Дура!
  - Самокритика - это хорошо. Осознание содеянного - половина пути к исправлению, - заметил Астафьев, по-своему поняв слова девушки.
  Девушка недовольно фыркнула, скривив губы.
  - Осознание? Чего!?
  - Осознание того, что красть чужое - дурно. Это - с нравственной точки зрения. А с правовой, того хуже, кража личной собственности граждан - уголовно наказуемое деяние, предусмотренное статьей 144 Уголовного кодекса РСФСР.
  Девушка, откинув голову, расхохоталась. Расхохоталась не притворно, а совершенно искренне.
  - Что тут смешного? - удивленно спросил Астафьев. - В твоем положении должно быть не до веселья.
  - Вы думаете?
  - Конечно. Обычно мало радости испытывают доставленные в управление внутренних дел области.
  - Только - не в моем случае.
  - Почему? Чем отличается твой "случай" от других?
  Девушка не ответила. Она сама спросила:
  - Вы подумали, что я сожалею о сделанном? - девушка снова расхохоталась. - Как вы ошибаетесь!
  - Но факт, что сожалеешь.
  - Да, сожалею, но не о том.
  - Тогда - о чем?
  - О том, что взяла портмоне, не исследовав его содержимое. Времени было достаточно. Никуда не спешила. Как обычно... Но в этот раз...
  - "В этот раз"? - зацепился Астафьев. - Не значит ли, что подобный случай в вашей биографии не первый?
  Девушка подозрительно осмотрелась. Увидев, что ни один из мужчин ее слова не записывает на бумагу, успокоилась.
  - Прежде чем я продолжу беседу, хочу с вами договориться вот о чем: все, о чем пойдет речь, не для протокола, ясно?
  - Наташа, стыдись! Ты нам выставляешь условия?
  - Именно вам. Как я поняла, это действительно не допрос, а лишь беседа. Иначе - был бы здесь следователь. Следователя нет, и не может быть, так как у вас нет оснований для возбуждения уголовного дела
  - Заблуждаешься, - возразил Корепанов. - У нас достаточно оснований для возбуждения уголовного дела...
  - У вас - да. У следователя - нет.
  Астафьев язвительно заметил:
  - Юная особа разъясняет нам уголовно-процессуальный закон.
  - Почему бы и нет? Короче, ребята, или вы соглашаетесь с моим условием, или я умолкну, - она сделала короткую паузу, потом махнула рукой. - Впрочем, это неважно. Все равно откажусь от всего, если вы попытаетесь воспользоваться моей откровенностью, так как наш разговор не имеет никакой юридической силы.
  Астафьев удивленно смотрел на девушку.
  - Такая молодая и такая уже опытная... Наташа, скажи, ты уже имеешь судимости?!
  - Бог миловал. Надеюсь, что и впредь также.
  - Хорошо, Наташа, ты права: содержание нашей беседы останется между нами... скорее всего... Но гарантировать, что Бог и на сей раз избавит тебя от исправительной колонии, не могу...
  - Вы - не можете, а я - могу.
  - Ты меня удивляешь все больше и больше.
  - То ли еще будет, - ответила, вновь расхохотавшись, она. Потом, посмотрев на офицеров с откровенной снисходительностью, продолжила. - Я вам должна объяснить основные принципы моей работы - в случае, который вас интересует, а также во всех других...
  - Сколько их было? - спросил Корепанов.
  - Статистикой не занималась, - все также снисходительно ответила она. - Но думаю, что не меньше десяти... за нынешний год.
  - Вот это да! - не удержался Корепанов. - И, что, никогда, никто на тебя не заявил?!
  - Как видите.
  - Довольно странно...
  - Я же сказала: то ли еще будет.
  Астафьев, проявляя нетерпение, попросил:
  - Готовы услышать твои принципы "работы".
  - Еще когда училась в выпускном, обратила внимание, что мужчины, завидев меня, балдеют... То есть, слюни пускают, выказывая готовность ко всему. Ну, вы понимаете, что я имею в виду?
  - Еще бы! Такая девушка!.. - заметил Корепанов. - Тут никто не устоит.
  - Ну, вот! Проанализировав, решила природные данные использовать на всю катушку...
  - Стала спать с мужиками? - спросил напрямую Астафьев.
  - Как бы не так!..
  - "Динамо крутишь"? "Динамистка"? - снова уточнил Астафьев.
  - В какой-то мере... Для "динамистки" достаточно посидеть в ресторане и провести время, выпить и поесть, за счет раскрученного мужика. Мне этого мало. Я на подобные мелочи не размениваюсь. Итак, я решила работать в гостинице, избрав, конечно, самую престижную, где командировочные из числа наиболее изголодовавшихся по хорошеньким девушкам, где жильцы из числа больших начальников, где мужики, выше всего ставящие свой престиж, поэтому не сторонники гласности. А мне именно это и надо, поскольку я совсем не была намерена попасть за решетку.
  Астафьев, начав прозревать, все же уточнил:
  - Иначе говоря, ты изначально выходила на жертву, которая не будет обращаться в милицию с криком: "Караул, обворовали!"
  - Все правильно: мужик, гляжу, головастый - быстро соображает.
  - Ты обо мне? Или о своей "жертве"?
  - О вас, товарищ майор. А они... Какие же они жертвы? Мне их нисколечко не жаль.
  - Почему?
  - Потому что считаю: любишь красоту - будь готов и к некоторым издержкам. А как же иначе?
  - Интересная у тебя философия, - откровенно продолжая восхищаться воровкой, заметил со своего места Корепанов.
  - Не столько интересная, сколько жизненная... Ваш брат, мужики, только хотят казаться сильными и мужественными, а на самом деле - такие слабаки. Чуть-чуть поманишь, улыбнешься, покажешь немного оголенную ножку - они уже лежат. А когда красивые мои грудки, как бы невзначай, узреют - полный отпад!
  - Наверное, все же не все, - попытался заступиться за мужской род Астафьев.
  - Других пока не встречала.
  - Скажи, и с гостем из Казахстана также?
  - Странный вопрос: он, что, не мужик?! "Голубой"? Почему он должен стать исключением из правил?
  - Тебе лучше знать, - ответил Астафьев.
  - Было так... Когда была у знакомой в гостях, в номере-люкс...
  Астафьев вновь съязвил:
  - Когда невзначай прихватила у той кольцо с бриллиантиком, - он порылся в бумажном пакете, достал. - Это?
  Наташа, мельком, взглянув, ответила коротко:
  - Да.
  - Продолжай.
  - Узнала номер телефона... Позвонила... Ответил он. Ну, я заговорила, стала с такой искренностью сокрушаться, что подружка-мерзавка обошлась со мной так непорядочно, не сказав, ни слова, уехала, не предупредив... Слово за слово... Как обычно... Узнав, что нынешний обитатель номера-люкс, гость из Казахстана, человек, занимающий высокое положение в партии, стала поддерживать разговор. Тем более, что сразу поняла, что "зацепила". Но я продолжала строить из себя этакую недотрогу, не готовую кидаться на первое же предложение. Когда тот, казах, уже был готов, я, наконец, сдалась и согласилась с ним встретиться.
  - Он сам предложил встретиться в гостиничном номере?
  - Да... Я его "подвела" к этому, чтобы не насторожить "клиента".
  - Талант! Самородок! - продолжал восхищаться Корепанов.
  Астафьев на этот раз укоризненно посмотрел в его сторону, как бы говоря: негоже восторгаться действиями преступницы. Корепанов под взглядом старшего товарища смущенно опустил глаза. Потом Астафьев перевел глаза на девушку.
  - Видишь, и здесь твои волшебные чары действуют неотразимо.
  - Не удивительно. Он - мужчина. Притом - еще молод. Это же - естественная реакция здорового мужчины на девичью красоту.
  - Думаю, не только.
  Девушка подняла на него невинный взгляд голубых глаз, и длинные ресницы ее затрепетали.
  - На что же еще-то?
  - На ум. Как ошибаются те, кто считают, что в красивой женской головке куриные мозги. Наоборот...
  Девушка, засмущавшись, опустила глаза.
  - Спасибо.
  - Ну-ну, красавица, только не на мне испытывай свою магическую силу, - шутливо заметил Астафьев. - Эти игры со мной не пройдут. С ним, - он кивнул в сторону Корепанова, - да, со мной - нет.
  - Почему? - она быстро-быстро заморгала ресницами.
  - Я - семьянин.
  - Все мои "клиенты" - прекрасные семьянины, но им это не мешало.
  Астафьев никак не отреагировал на ее замечание.
  - Итак, тебе предложили, ты согласилась. Что дальше?
  - Пришла...
  - Как пришла? Посторонним не так-то просто попасть в эту гостиницу.
  - Это неважно, - уклонилась от ответа девушка.
  - Я тебе помогу... Ты проникла через черный ход...
  - Вы знаете?!
  - Я много чего знаю, Наташа, - Астафьев выдвинул средний ящик стола, за которым сидел, вынул оттуда тюбик губной помады. - Твоя?
  Девушка взяла, повертела в руках.
  - Откуда она у вас?!
  Астафьев также уклонился от ответа.
  - Это неважно... Твоя или нет?
  - Да, моя... Неужели выронила?
  - Наташа, скажи, откуда у тебя ключи от черного хода гостиницы?
  Кажется, ее веселось и беззаботность стала таять. Из прочитанных книг она знала, что это все уже является "вещдоками", которые могут стать аргументами в пользу ее обвинения.
  - Попросила знакомого парня-слесаря изготовить.
  - Однако нужны были образцы.
  - Однажды, когда привезли мебель, я вертелась возле, суетливо помогала грузчикам, то есть создала видимость, что я - вроде экспедитора. Тем самым не вызвала никакого подозрения у администрации. Когда на пару минут старший администратор отлучился, я сделала слепки ключей, которые болтались в дверях... Использовала пластилин.
  - Понятно. Ну, а дальше, как говорится, дело техники. Хозяин был гостеприимен. Угощал тебя, сам угощался. Разомлел под воздействием твоих чар. Хмель ударил в голову. Впрочем, ты помогла...
  - Вы... вы и это...
  - Мы многое, повторяю, знаем. Ты, когда он отвернулся, бросила в его рюмку (очевидно, не раз) таблетку снотворного. А снотворное, в сочетании с алкоголем, действует моментально. Иначе говоря, "вырубила" мужика. Забрала, что понравилось, - и была такова. Мужик очухался - схватился за голову. Так, да?
  - Примерно.
  - Скажи, Наташа, мне понятно, что ты взяла деньги, обручальное золотое кольцо и кольцо с бриллиантом, - он достал из конверта драгоценности. - Эти?
  Девушка кивнула головой.
  - Но мне непонятно, зачем ты взяла документы, особенно партбилет? Какой тебе от них прок? Объясни.
  - Дура! Я в начале разговора сказала, что сглупила. Надо было посмотреть, что в портмоне, и, как прежде, выкинуть там же, в номере, документы... Они мне, действительно, ни к чему. И... все, как я понимаю, было бы в порядке. Сглупила, эх, как сглупила! Особенно с партбилетом... Я даже уверена, что кашу он "заварил" из-за партбилета.
  - Скажи, у тебя с ним что-то было?
  - Вы про постель?
  - Да.
  - Ничего не было. Я во всех случаях действовала наверняка, "вырубая" клиента.
  - Наташа, а ты знаешь, что он мог и не проснуться?
  - От чего?
  - От передозировки.
  - Я использовала лишь две таблетки.
  - Но дело в том, что и две таблетки, если человек, к тому же, изрядно принял спиртного, могут оказаться смертельными. Сочетание снотворного и алкоголя - опасно. Тебе еще повезло. Если бы он умер, то сегодня ты бы здесь не сидела, и мы с тобой так мило бы не беседовали.
  - Я... я не знала...
  Девушка не договорила, так как отворилась дверь кабинета, и появился подполковник Воробьев.
  - Мне сказали, что вы задержали и доставили воровку. Это так? - спросил он с порога.
  Астафьев встал. Но он успел заметить, что при звуке голоса вошедшего девушка вздрогнула, автоматически сжалась, опустила вниз глаза. И, главное, не обернулась, хотя это была бы ее естественная реакция.
  - Так точно, товарищ подполковник... Похищенное задержанной выдано по первому нашему требованию.
  - И... партбилет? - Воробьев прошел к столу. - Где?
  Астафьев ткнул пальцем в портмоне. Воробьев взял, расстегнул, достал документы - паспорт, удостоверение личности, командировочное удостоверение, проездные авиабилеты, партбилет.
  - Хорошо. Я заберу, передам генералу, обрадую.
  -Возьмите также два кольца, украденные у Иссимбаева, - сказал Астафьев и добавил. - А насчет денег, увы, нет. Девушка потратила, - он кивнул в сторону сидевшей.
  - Она? - спросил Воробьев и посмотрел девушке в лицо и тотчас же перевел глаза на стоящего Астафьева, потом и на Корепанова. - Это еще что за шуточки!
  - Никак нет, товарищ подполковник.
  Воробьев, округлив от злобы глаза, прошипел:
  - Издеваетесь?.. Ну, я вам... - он снова повернулся к сидевшей девушке. - Ты что тут делаешь?! А, ну, марш домой.
  Девушка встала и направилась к выходу. Астафьев смотрел и не сразу врубился в происходящее. Но его осенила страшная догадка.
  - Товарищ подполковник, так она...
  Воробьев повторил:
  - Марш домой. Я заеду, с твоей матерью поговорю!
  - Товарищ подполковник, но мы не закончили...
  - Комедию?! Я... я вам такую комедию устрою, что мало не покажется.
  - А, впрочем, пусть идет. Но, Наташа, если понадобишься, вызовем по повестке.
  Девушка ничего не ответила и вышла из кабинета. По лицу подполковника можно было догадаться о его нынешнем состоянии.
  - Вы продолжаете? Какая может быть повестка? - прошипел он.
  - Т-т-товарищ подполковник, - с трудом выдавил из себя Корепанов, - так она... она ваша дочь?!
  - Идиот, о чем ты спрашиваешь? Разумеется.
  - Но... мне сказали, что у вас нет дочери, что у вас два сына.
  - Сыновья - от второго брака, а дочь, Наташа, от первого. Мы развелись семнадцать лет назад.
  Воробьев стал остывать.
  - Скажите, где вами задержанная воровка?
  Астафьев и Корепанов переглянулись.
  - Она... она только что была здесь, - ответил Астафьев.
  - Почему отпустили?
  - Не мы, а вы... товарищ подполковник.
  - Что за чушь! Никого я не отпускал.
  - Вышедшая только что ваша дочь и есть та самая нами задержанная...
  - Что-о-о? Что сказал?! Моя дочь воровка?!
  - Извините, товарищ подполковник, но получается, что так.
  Воробьев от неожиданности плюхнулся на стул. И минут пять ничего не мог произнести. Он только хватал ртом воздух, явно задыхаясь. Корепанов налил в стакан воды и поднес. Воробьев залпом выпил. И чем дальше, тем больше его лицо покрывала мертвенная бледность.
  Астафьев спросил:
  - Вам плохо, товарищ подполковник? Может, врача?
  Воробьев с трудом встал.
  - Извините, что накричал... Я пойду... генерал ждет... надо вернуть похищенное... А... вас прошу... а?
  - Конечно, товарищ подполковник. Это не нам все равно решать. Генерал все равно не решится давать ход делу. Для меня, например, это сразу было ясно. Так что один сюрприз или два - уже не важно.
  - Какой ужас, какой ужас, - все повторял Воробьев, выходя нетвердой походкой из кабинета.
  - Как бы чего с собой не сделал, - заметил Корепанов, явно сочувствуя подполковнику.
  - Не думаю, - Астафьев грустно усмехнулся. - Это - шок. А шок, как известно, проходит. Особенно у таких... Ладно, Стас, идем по домам. Мы с тобой, во всяком случае, свою работу сделали. Остальное - не нашего ума дело.
  
  
  ТРАГЕДИЯ ТРЕТЬЯ
  
  МОСКОВСКАЯ ШТУЧКА
  
  
  ЧАСТЬ 1
  
  
  СВЕРДЛОВСК. ОБКОМ КПСС.
  СЕМЕН ИСААКОВИЧ АСМОЛОВСКИЙ, одолеваемый совсем недобрыми предчувствиями, встал, вышел из-за добротно сделанного письменного стола и стал вышагивать по кабинету: пять шагов туда и пять - обратно. Он - атеист и не верит ни в Бога, ни в чёрта. Однако, наученный горьким опытом, знает: когда такое вот душевное томление, на сердце тяжесть, то ждать чего-либо путного не приходится.
  Подошел к окну. Посмотрев за окно, удовлетворенно хмыкнул и вслух, хотя в кабинете он был один, пробурчал:
  - Пустили-таки. Привыкли. Без толкача? - никуда.
  Реплика относилась к роскошному фонтану, что напротив, в уютном скверике, отделяющем проезжую часть проспекта Ленина от внушающего почтение всем своим видом здание обкома.
  Пару дней назад он, Асмоловский, нечаянно стал очевидцем, как Первый2, проходя по широкому обкомовскому коридору, проворчал:
  - Июнь заканчивается, а фонтан?..3 Почему бездействует? Безобразие!
  Слова, брошенные походя, и, кажется, не адресованные ни к кому конкретно, не повисли в воздухе. Слово Первого ловили на ходу и немедленно реализовывали. Первому это нравилось. А кто в обкоме, при случае, не хотел обрести знак внимания его, Первого?! Это же гарантия продвижения по иерархической лестнице.
  Семен Исаакович, поймав на лету возмущение обожаемого им Первого, бросился к себе, в кабинет, позвонил председателю горисполкома, хорошенько отчитал. Тот сначала оскорбился и попробовал огрызнуться: не мальчишка, мол, чтобы ему, председателю горисполкома, устраивать головомойку по таким пустякам. Но, услышав, что этим недоволен сам Первый, прикусил язык, пообещав немедленно устранить "явное упущение городских коммунальных служб".
  Ему, Асмоловскому, с высоты пятого этажа открывался великолепный вид: само-собой, скверик с фонтаном по центру и обрамляющими его великолепными клумбами, куда цветы высаживались в первую очередь, поэтому расцветали первыми в городе; запруженный транспортом главный городской проспект, а далее, за ним городской пруд, гладь которого сейчас покрылась рябью; справа - облсовпроф, а еще правее - почтамт.
  Прошел, грохоча на стыках, трамвай. Шум трамвая проникал даже сквозь хорошо закрытые створки окон.
  Асмоловский помнит, как на одном аппаратном совещании кто-то из присутствующих (кажется, это был инструктор общего отдела Уткин) подал идею: надо, мол, закрыть движение трамвая по главному проспекту областного центра; рельсы разумнее перенести на параллельную улицу, то есть пустить трамвай по Малышева.
  Наступила тишина, потому что все обратили внимание: идея Первому явно пришлась не по вкусу. Он тяжело заворочался на стуле, насупился, обвел всех присутствующих тяжелым взглядом, дольше всех задержавшись на фигуре заведующего общим отделом Бельченко.
  - Так, - тихо произнес Первый, а после паузы, на протяжении которой он пальцами о столешницу выбивал мелкую дробь, спросил. - Кому еще мешает трамвай? - все молчали. - По-нят-но, - по слогам произнес он и в голосе явно стал проступать металл. Переведя взгляд на автора идеи, сидевшего неподалеку от Бельченко, добавил. - Может, объясните?
  Тот, к кому обращался Первый, понял: он влип в историю и в ней хорошо так застрял. Всякая инициатива наказуема. Не знал он, что ли, раньше эту аппаратную аксиому? Знал, отлично знал! Но позволил-таки себе вылезти из своей ниши, где бы сидеть ему да сидеть и посапывать в тряпочку. И вот... Возмездие настигло. Оно неотвратимо нависло над несчастной головой Уткина.
  Первый продолжал всё также вопрошающе смотреть на "именинника". Понимая, что отмолчаться не удастся (кто дёргал за язык-то?), Уткин попытался объяснить.
  - Ну... - постоянно от волнения запинаясь, начал он, - понимаете... ну...
  - Что вы там мычите? Растелиться не можете?
  В задних рядах кто-то прыснул, подавляя смех. Быстро метнувшийся взгляд туда, на корню пресёк подобную вольность. В зале вновь повисла мёртвая тишина..
  - Константин Кузьмич, шуму много... Мешает сосредоточиться...
  Первый прервал:
  - Кому?!
  - Вам, Константин Кузьмич... Ведь ваши окна...
  Первый вновь прервал.
  - О, благодетель вы мой, благодарю, = язвительно сказал он и продолжил. - Шум трамвая способен помешать тому, у кого, - он пальцем постучал по темечку, - очевиден дефицит "серого вещества", а посему: что с ним ни делай, какие условия ни создавай, от какого бы то ни было шума ни ограждай, он не сможет сосредоточиться ни на чем путном. Себя, - Николаев усмехнулся, - к этому сорту людей пока не отношу. Или вы считаете иначе?
  "Именинник" побледнел.
  - Да я... Что вы, Константин Кузьмич!.. Как можно!.. Да вы...
  Первый резко откинулся на спинку стула. Стул жалобно застонал. Николаев поморщился. Все поняли: в его пояснице "стрельнуло". Каждый знал, что их обожаемый шеф всегда в корсете и резких движений делать не должен. Это - отголоски войны, последствия одного из тяжелых ранений под Прохоровкой, где он участвовал в знаменитом танковом сражении. Тогда он был комбатом, а войну закончил в составе первого Украинского фронта, которым командовал Маршал Конев, в районе Зееловских высот, что в пригородах Берлина. Был госпиталь, длительное снова лечение.
  Первый отвёл свой цепкий взгляд от "именинника".
  - Вот что, товарищи: забудьте об этом, навсегда забудьте!.. Потому что глупость!.. Трамваем пользуются десятки тысяч горожан. Им это удобно. Они привыкли. Им это нравится. Ну, а тем, - он обвел своим привычным тяжелым взглядом присутствующих, - кому в обкоме слишком шумно, рекомендую поискать более тихое местечко.
  Последнее напоминание могло остудить любую разгоряченную голову. Такая работа, как у них, - мечта любого. Поэтому стоит ли говорить, что желающих начать "поиск тихой обители" не нашлось?
  ...За спиной Асмоловского тихо открылась дверь. Он обернулся.
  - Ах, это ты, Гаврилыч!1 Проходи. Присаживайся.
  Тот прошел, припадая на правую ногу и поскрипывая протезом. Присев к столу, он достал из кармана брюк большой носовой платок, вытер сначала пот со лба, а потом и с полыхающих румянцем округлых щек.
  - Денёк-то - о-го-го... жарким будет. Как считаешь, Семён Иванович?2
  Асмоловский продолжал стоять у полуотворённого окна.
  - Поздравляю, - сказал он вместо ответа и добавил. - И за роман спасибо, и за автограф автора на книге.
  Новоселову пришлась по нраву оговорка начальства, однако посчитал необходимым уточнить:
  - Не роман, Семён Иванович, а всего лишь повестушка.
  - Ну-ну, не надо скромничать. Пусть не роман, но книга-то талантливая, - лицо Новоселова еще больше раскраснелось, но теперь уж не столько от жары, сколько от приятного во всех отношениях комплимента. - Полезная книга. Особенно в плане военно-патриотического воспитания молодежи.
  - Спасибо, но...
  - Да, брось ты! Хоть в своём-то кругу не прибедняйся.
  - Я, собственно...
  Новоселов прервал вопросом:
  - Которое это издание?3
  - Третье... И расходится
  - Еще бы!.. С твоими-то возможностями.1
  - Но я...
  - Вот этого не надо, Гаврилыч. В планах издательства такая теснотища, на десять лет вперед всё расписано. Кому другому разве протиснуться?
  - В некотором смысле это...
  - Кстати, Гаврилыч, я тоже дописываю книженцию.
  - Наслышан... Готовитесь издавать?
  - Какой автор об этом не мечтает.
  - Вам, Семен Иванович, будет легче.
  - Ты думаешь?
  - Да. Если вы, конечно, имеете в виду книгу "Наглядная агитация и повышение её эффективности воздействия на массы".
  - Её, её.
  - Проблем не будет.
  - Почему?
  - Книга-то пойдет по разделу "Общественно-политическая литература".
  - Ну и что?
  - Вы забыли, что книги этого раздела готовятся к изданию и печатаются вне всякой очереди?
  - Ах, ну, да!
  - Для вас - "зеленая улица".
  - Утешил... Кстати, ты по делу зашел или так, поболтать? - спросил Асмоловский, возвращаясь за письменный стол.
  - По пустяшному делу... В Нижнем Тагиле проводим областной семинар редакторов городских и районных газет. Вы, как куратор...
  - Когда?
  - Согласно перспективному плану обкома.
  - Извини, не помню. Голова - не дом советов, чтобы всё удержать в памяти.
  - Второго и третьего июля проводим.
  - Потом, конечно, банкетик?
  - Как без него, Семен Иванович?
  Асмоловский, листая блокнот-ежедневник и хмуря брови, сказал:
  - Ничего определенного сказать не могу, - он взял карандаш, и что-то черкнул в блокноте. - Посмотрю. Может, выкрою время и заскочу на часок, другой.
  - Могли бы и выступить перед редакторами.
  - Нет-нет, выступать не буду - это точно. Ты там уж сам.
  - Согласен, но при одном условии...
  Асмоловский поднял глаза и увидел, что Новоселов хитро улыбается.
  - Условие? - переспросил он. - Это что-то новенькое.
  - Вы уедете только после банкета... Будет, уверяю, славно. К тому же редакторы - народ веселый: с ними не заскучаешь. Да и насчет выпивки...
  - Ну, по этой части мы все горазды, - многозначительно глядя на Новоселова, заметил Асмоловский, еле заметно усмехаясь.
  Новоселов намек понял. Он тяжело поднялся на ноги и его протез снова заскрипел. Он направился к выходу, когда затрещал один из телефонных аппаратов. Новоселов обернулся.
  - Бери-бери, Иваныч. Наш, внутренний. По интонации узнаю, - сказал он и вышел.
  Асмоловский взглянул и действительно: звонок от начальства.
  - Слушаю... Да, Григорий Васильевич...2 Понял... Так... Интересно... А почему не наши киношники?.. Ну, да... Ну, конечно... "Мосфильм" есть "Мосфильм". Там звёзды и всё такое. А мы? Провинция!.. Ну, да... Я не спорю, Григорий Васильевич: наша студия тоже иногда выдает стоящие вещи... Понял... Хорошо... Конечно, окажу содействие этой "столичной штучке"... Он у вас?.. Тогда - жду у себя... Обговорим детали... Нет-нет, планы мои не ломаются: для москвичей я всегда свободен, всегда готов... как юный пионер!
  
  
  
  КУШВА. ГОРКОМ КПСС.
  ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ ПОНОМАРЕНКО, первый секретарь, - довольно грузный, отяжелевший с годами, мужчина, с начавшими седеть висками, сидя за внушительного размера столом, потянулся. Потянулся сильно, до хруста в начавших стареть суставах.
  - Не в пору мне кабинетная деятельность, - ворчливо произнес вслух, - давят со всех сторон стены.
  Это правда. Павел Михайлович - партработник от природы. Не паркетный шаркун какой-нибудь, а, так сказать, от сохи. Не в прямом, конечно, смысле, поскольку родился в городе и о сельском хозяйстве имел довольно смутные представления, а выражаясь фигурально. По его мнению, не лизоблюдством достиг высот в партийной иерархии, а упорным трудом и усердием. Десятилетка, армия, фронт, где и вступил в партию: от политрука роты дошел до замполита полка. Ему повезло: за войну - ни царапины. В 1946-м, имея чин майора, уволился в запас. Вернулся в родной город горняков и металлургов. Здесь, закаленного в боях партийца, сразу взяли на заметку: такими кадрами не швыряются.
  Устроился сначала горнорабочим, потом перешел на третью обогатительную фабрику и тоже рабочим. Здесь его избрали секретарем партбюро, так сказать, не освобожденным. И по всем анкетным данным проходил как рабочий-вожак. На фабрике, зная хорошо друг друга, за глаза его называли "подснежником".1
  Вины в том Павла Михайловича не было. Не его это решение: партия сама знает, намного лучше его знает, где место "бойца" и как лучше им распорядиться. Для него - это ответственное партийное поручение, которое он обязан выполнить. Причем выполнить, по возможности, как можно прилежнее. Для него не имело принципиального значения, в чьей платежной ведомости он расписывается, получая два раза в месяц зарплату, - горкомовской, когда освобожденный, или фабричной, когда "подснежник".
  Пономаренко усердствовал. И в парткоме Гороблагодатского рудоуправления2, и в горкоме КПСС на это не могли не обратить внимание.
  Заметили. Стали "нагружать" всё новыми и новыми поручениями, стали двигать вверх. Через три года он уже был в кресле секретаря парткома рудоуправления. Нет, теперь его должность была настоящая. Теперь фиктивно числиться рабочим уже не было необходимости.3 К тому же теперь его должность очень значительная, поскольку предполагала чуть ли не автоматическое избрание членом бюро горкома, то есть вхождение в узкий круг партийной элиты. А это, извините, не баран чихнул. Короче, номенклатура. Отсюда и на самый верх рукой подать. Разумеется, опять-таки не для всех, а лишь для самых поворотливых и толковых.
  Дела партийные шли хорошо. Точнее - Пономаренко делал их хорошо. Это отмечали проверяющие. И ни для кого не стало неожиданностью, когда Павла Михайловича на городской партийной конференции избрали вторым секретарем горкома КПСС. Проходит без малого год и Пономаренко поднимается еще выше: он занимает кресло первого секретаря, то есть становится первым, самым первым лицом в городе. Ему улыбнулась фортуна: его предшественник проштрафился, ударился в запой. Нет, с ним и раньше подобное случалось, но обходилось. Однако на этот раз не обошлось: кто-то "настучал" в обком.
  С тех пор и сидит Пономаренко в кресле первого. Почти двадцать лет сидит. Заматерел. Приобрел значительную осанку, порвал прежние дружеские связи, так как в его окружении стали появляться новые друзья: внизу - мнимые, то есть подхалимы, ласкавшие слух шефа разными приятностями; в верхах - настоящие, с которыми он распил не одну бутылку коньяка. Так что на своем месте человек утвердился прочно. И, казалось, нет такой силы, которая смогла бы поколебать его позиции.
  Но с каждым годом становилось всё очевиднее: Пономаренко достиг своего потолка. Он хорошо понимал это, однако среди подчиненных активно поддерживал миф насчет того, что вот-вот может скакнуть и выше. Всякий раз, вернувшись из обкома КПСС, он в деталях рассказывал окружению о новом и весьма-таки заманчивом предложении. А он? Всегда одно и то же: нет! Родную, мол, городскую партийную организацию, с которой у него связано так много, он не намерен менять ни за какие коврижки.
  Попивая чаёк, принесенный секретаршей, Павел Михайлович горестно вздохнул.
  - Эх, грамотёшки маловато, - опять же сказал он вслух, хотя в кабинете никого не было. Впрочем, подобное признание при даже самом близком человеке не прозвучало бы никогда. А так... Кто может услышать? Никто! Кто осмелится без предварительного с ним согласования переступить этот порог? Разве что Клавдия Ивановна, секретарша, его цербер. Ну, она-то человек проверенный, надежный, к тому же бесконечно обожающий своего шефа, готовый служить буквально во всем. А мимо нее не только человек, а мышь незамеченной не прошмыгнет.
  В кабинете вновь послышался тяжелый вздох хозяина. Еще бы не вздыхать! Вон, второй секретарь - УПИ1 закончил, дипломированный инженер-металлург. И разве только он? Всякий инструктор горкома - при дипломе. А он? У него-то по-прежнему за плечами лишь довоенная десятилетка.
  Исполняя директивы сверху, кадры в горком подбирал соответствующие, но не мог не относиться с подозрением ко всякому, у кого диплом инженера в кармане. В том числе совершенно не доверял второму секретарю. Он был уверен, что Петр Николаевич Серёгин подсиживает его, Пономаренко, поджидая лишь удобного случая, чтобы спихнуть.
  Лицо Пономаренко скривилось в злорадной ухмылке.
  - Не дождешься! Не по зубам орешек! Надорвешься!
  Он, Пономаренко, если бы только очень захотел, мог сто раз избавиться от одного-единственного минуса в его биографии. Время, конечно, упустил. Сразу после войны не до того было. Потом, когда занял уже видное положение, застыдился браться за учебники наравне со всеми. Кто они и кто он? Земля и небо! Нет, он смог бы усмирить гордыню. Но на такой "подвиг" фронтовика-орденоносца могли подвигнуть лишь верхи. Поставили бы жёстко: или-или. Но те, по забывчивости или еще по какой причине, молчат. Ну, и славно! Значит, он, Пономаренко, со своей довоенной десятилеткой устраивает верхи. Низы? Ну, эти молчат и будут молчать. Будут сидеть, заткнув языки в задницы, пока здесь он, первый. Потом? Персональная пенсия союзного значения. Так что живи - не хочу! Но... нельзя терять бдительность. Эти, дипломированные выскочки, могут, только зазевайся, козу подстроить. Практических навыков работы с массами ни на грош, а амбиций - хоть пруд пруди. Сосунки, а туда же! Ничего, он ещё покажет, на что способна старая партийная гвардия. Его, Пономаренко, просто так не спишешь в архив. Не удастся!
  Пономаренко покосился на телефонный аппарат, вот уже с самого утра не подающий признаков жизни. "Это странно, - подумал он. - То барабанит, не переставая, а тут? - он перебрал, как на пианино, все клавиши, но результата не добился. - Черт! В чем дело?! - он грузно встал, вышел из-за стола и открыл дверь в приёмную. - Клавдия Ивановна, в чем дело?
  Секретарша, недоумевая, посмотрела в его сторону.
  - Павел Михайлович, не понимаю...
  Он прервал женщину.
  - Почему телефон с утра молчит?
  - Как это? Звонки, идущие через меня, на вас переключаю...
  - И где ж они?
  - Н-н-не знаю... Я подумала, что вы не поднимаете трубку, так как не хотите этого.
  - Не было... ни разу.
  - И... по обкомовскому?
  - Это-то меня больше всего тревожит.
  Секретарша у себя сняла трубку, набрала номер.
  - Алло!.. Связисты?.. Из горкома... Что-то с аппаратом Первого... Сигнал от меня к нему не поступает... Понятия не имею... Срочно, пожалуйста, - она положила трубку и вновь повернулась в сторону шефа, продолжавшего стоять в проеме двери. - Приедут. Проверят.
  Пономаренко спросил:
  - Может, я не туда тычу?
  - Нет! Вы хорошо знаете своё дело: всегда тычете туда, куда надо.
  Пономаренко звучно расхохотался. Он любил солёно пошутить сам. Позволяет себе это. Особенно, когда в словах двойной смысл. Как, например, сейчас в словах секретарши. Он решил отплатить той же монетой. Он сказал, глядя на секретаршу хитро, с прищуром:
  - Тебе лучше знать.
  Пономаренко, вновь захохотав, прикрыл за собой дверь.
  
  
  
  
  СВЕРДЛОВСК. ОБКОМ КПСС.
  В КАБИНЕТ ЗАМЕСТИТЕЛЯ ЗАВЕДУЮЩЕГО отделом Асмоловского вошел молодой человек. Асмоловский встал, вышел из-за стола с намерением проявить радушие и произнести приветствие. Но осёкся. Он озадачен. Он понимает, что в сферах искусства молодость не недостаток, а, наоборот, достоинство. Но не до такой же степени! Ему же, наверное, и восемнадцати нет. Вундеркинд какой-то. Может, Важинин разыграл его? Нет-нет! Это - не предмет для шуток... Что же это?
  Повисла пауза. Молодой человек, видя замешательство хозяина кабинета, но не понимая причины, пошел навстречу.
  - Доброе утро, Семен Исаакович, - гость протянул руку для приветствия. Асмоловский молча протянул свою. Обменявшись рукопожатием, молодой человек продолжил. - С вашего позволения, - он присел на один из мягких стульев стоявших рядком у приставного столика. - Зашел... Так сказать, визит вежливости, - он обвел взглядом кабинет. - А у вас очень-очень стильно, - гость встал и прошел к противоположной стене, где висела больших размеров картина, и стал внимательно разглядывать. - Так... Я пытаюсь угадать, чья манера письма, кому принадлежит, чьей кисти.
  Асмоловский пришел на выручку.
  - Художник Ионин... Наш, местный.
  - А-а-а, - протянул гость. - Очень-очень миленькая картина. Одним словом, мастер, - он вернулся за стол и сказал. - Сразу видно, что находишься у человека, неравнодушного ко всему прекрасному.
  Асмоловский стал мямлить:
  - Ну... Вы... знаете ли... Явное преувеличение... Но... Все равно спасибо... У нас что... В Москве - другое дело. Одна Третьяковка чего стоит! А Русский музей...
  - Что-что? - гость поднял глаза на хозяина кабинета, продолжавшего стоять неподалеку. - Думаю, что оговорка.
  - То есть?
  - Русский музей в Петер... простите, в Ленинграде.
  Асмоловский про себя ругнулся: "Угораздило! Ляпнул! Хотел сказать про Исторический, а вырвалось..." С трудом подавляя смущение, он спросил:
  - Итак, что вас интересует? С кем имею честь?..
  Вопросы прозвучали не слишком умно.
  - Простите, разве вы не знаете?
  - Ах! Ну, да... Извините...
  - В двух словах: мы, то есть я и группа узких специалистов, прибыли, чтобы подготовить почву...
  Асмоловский слушал невнимательно, так сказать, в пол-уха, понимал, о чем речь, с пятое на десятое. Гладкая, тщательно прилизанная речь и текущая тихо, как река на равнине, убаюкивала. Речь молодого человека ему нравилась. Глядя на гостя, нельзя было не обратить внимание и на другие достоинства: на умение свободно держаться, на наличие некого столичного лоска. Молод? Да! Но одет-то, одет-то? Безукоризненно! Как будто, только что с подиума. Костюм из темно-синего бостона без единой складочки: пиджак слегка приталенный, а брюки внизу чуть-чуть расклешёны. А рубашка из белоснежного нейлона? Они в Москве-то совсем недавно стали продаваться и входить в моду. Да и доступны пока не каждому. А галстук-бабочка темно-вишневого цвета и с белыми горошинами? А небольшой платочек из того же материала, что и галстук, небрежно заткнутый в верхний кармашек пиджака?
  Асмоловский и не заметил, как гость закончил свою представительную речь. Заметив паузу, он решил сделать приготовленный комплимент, но вместо него неожиданно спросил:
  - Вам сколько лет?
  Молодой человек поперхнулся от подобной провинциальной бесцеремонности. Но потом рассмеялся, и хозяин кабинета смог увидеть во всей красе еще одно очевидное достоинство: два ряда безупречно ровных и белых зубов.
  - Ах!.. Вас смущает молодость?
  - До некоторой степени.
  - Ну, будет вам! - гость небрежно провел в воздухе рукой. Внимательно следя за её движением, Асмоловский обнаружил еще одно достоинство: ухоженные ногти. Он не мог не отметить про себя, что таких людей мог видеть лишь на обложках глянцевых зарубежных журналов. - Я привык, знаете ли... Мне все дают значительно меньше лет, чем есть на самом деле. Как вы, но я горжусь сим обстоятельством.
  С Асмоловским явно творится неладное: он мысленно хочет сказать одно, а вслух же произносит черт знает что. И сейчас, вот: намеревался извиниться за бестактность, но вместо этого спросил:
  - Как вам удается так хорошо ухаживать за ногтями?
  Гость, как показалось Асмоловскому, впервые смутился и покраснел, но все-таки ответил всё тем же ровным и мягким голосом:
  - В провинции, когда в командировке, сложно. Но дома, в Москве - проще: регулярно заглядываю в один и тот же косметический салон на проспекте Маркса, один и тот же мастер пользует... Мы, люди искусства, как, впрочем, и вы, партийные деятели, обязаны следить за собой. По нам равняются. С нас пример берут. Особенно, знаете ли, в провинции. Готовы во всем копировать, - он сделал паузу, посмотрев внимательно в глаза хозяина кабинета. - Простите, уж не своим ли внешним видом я смутил?
  Временное помутнение сознания стало проходить, и Асмоловский сказал решительно:
  - Нет-нет, что вы...
  Молодой человек пришел на помощь.
  - Самуил Яковлевич.
  - Са-а-амуил Яковлевич, как мы, русские, любим говорить, по одёжке всего лишь встречают, но провожают по уму. Так что...
  Гость смотрел прямо в глаза Асмоловского.
  - Мне, знаете ли, - тихо, но с нажимом в голосе сказал гость, - показалось, что вы без удовольствия произносили мои имя-отчество. Отчего бы, а? Скажите, Семен Исаакович... - по лицу хозяина кабинета пробежала легкая судорога, что не прошло мимо цепкого глаза гостя, - Вот-вот! Вы и свое отчество слышите без удовольствия. Не находите? Лично я не скрываю, что родился и вырос в еврейской семье, и у меня нет повода, чтобы стыдиться своих родителей. Люди они достойные. Вы и я, это на лицах написано, - оба мы евреи, - вновь по лицу Асмоловского пробежала судорога. -Что в том стыдного?
  Асмоловский обнаружил, что повержен молодым человеком и лежит на лопатках. Стыдно, но это факт.
  Асмоловский опять промямлил:
  - Вам... показалось... Я не стыжусь, нет... Тем более, что мать-то у меня русская и лишь отец...
  - Не имея в виду вас, хочу сказать следующее: вопим, особенно за пределами России, что нас притесняют, что процветает антисемитизм. Глупость! Никто так нас не унижает, как мы сами. Зачем-то меняем имена, а то и фамилии. Никто же нам не заставляет насильно. Комплексуем! Позвольте по этому поводу рассказать анекдот? - Асмоловский промолчал. - Что ж, ваше молчание воспринимаю как согласие... Приходит еврей в милицию. Там дежурный милиционер спрашивает: "Как ваша фамилия?" Еврей отвечает: "Сахаров". Милиционера такой ответ не устраивает: "Нельзя ли поточнее?" Еврей, помявшись, отвечает неохотно: "Сахаревич". Милиционер снова спрашивает: "А если еще точнее?" Еврей отвечает: "Цукерман", - по лицу гостя пробежала ухмылка, однако Асмоловский остался невозмутим. - Вам анекдот не понравился, да? - ответа не последовало. - Впрочем, Семен Исаакович, я ушел в сторону. И вас увел туда же. Простите, а? - гость замолчал, перебирая тонкими и длинными пальцами какую-то бумажку.
  Асмоловский спросил:
  - Чем могу быть полезен?..
  - Ну-ну, смелее! Самуил Яковлевич я.
  - Самуил Яковлевич, - автоматически повторил за ним, а про себя подумал: "В два раза старше, а пасую".
  - Собственно, ничего особенного... Нужно лишь содействие...
  - В чем это "содействие" может выражаться?
  - В самой малости.
  - А именно?
  - Позвонить хозяину города, проинформировать о моем приезде. И потом, хотя бы разок еще поинтересоваться.
  - Под словом "хозяин" вы имеете в виду первого секретаря горкома партии?
  - А то кого же еще-то? Не председателя же горисполкома! Что скажет первый, то сделает предгорисполкома. По опыту знаю. Не думаю, что вы придерживаетесь иного мнения, - гость встал. - Позвольте откланяться. Но, надеюсь, у меня еще будет возможность встретиться с вами.
  - Буду рад, Самуил Яковлевич. И извините, что странно веду себя: что-то со здоровьем нелады сегодня, - сказал вслух Асмоловский, а про себя подумал: "Ну, и штучка этот... Не по годам, да, не по годам умён".
  Гость вышел, а следом за ним покинул свой кабинет и Асмоловский. Он спустился на первый этаж, повернул налево, зашел в буфет. Заказав крепкий кофе и бутерброд с ветчиной, он присел за один из свободных столиков. Он жевал медленно, никуда не торопясь, старательно перемалывая кусочки ветчины и запивая кофеем, от которого шел обычный соблазнительный аромат. К любой еде Асмоловский относился слишком серьезно: желудок, считал он, надо всячески беречь; он - залог здоровья всего организма.
  Потом вернулся к себе. Постояв с минуту у стола, взял одну из лежавших бумажек и вышел. Он пошел к Важинину, заведующему отделом. Будто бы, согласовать, но на самом-то деле, чтобы незаметно прозондировать почву, кое-что узнать о "московской штучке". Мнение начальства не бывает лишним.
  Важинин встретил своего зама не слишком-то приветливо. Выслушав, молча кивнул головой: одобряю, мол. Он вновь углубился в чтение лежавшей перед ним бумаги. Минуты две Асмоловский продолжал сидеть. Важинин поднял глаза.
  - Что-то еще, Семен Иванович?
  - Нет-нет, - Асмоловский поспешно вскочил. - Извините... Я так...
  - Кстати, Семен Иванович, в начале июля, если мне не изменяет память, будет проходить областной семинар редакторов газет...
  - Да-да, готовимся.
  - Рекомендую лично побывать, выступить.
  - Но там же будет Новоселов.
  - Он - одно, ты - другое. Жалею, что мне самому не удастся побывать. В ЦК буду. О том, как пройдет семинар, доложишь лично мне.
  Асмоловский вышел. Отойдя на несколько метров от дверей шефа, чтобы тот не услышал, выругался.
  - Дьявол! Гаврилыч верен себе: уже сбегал, уже насвистел!
  
  КУШВА. ГОРКОМ КПСС.
  ПОНОМАРЕНКО ГРУЗНО ВСТАЛ, потянулся. В его могучем теле послышались характерные похрустывания.
  - Ох, и стар же я стал. И силы уже не те, - протянул он вслух, ухмыльнувшись чему-то своему, а потом, все также растягивая слова, добавил. - А встаёт-то так медленно1 .
  Он вышел из-за стола и, тяжело ступая, подошел к окну. Там, за окном отцветала молодая сирень; её кисти потускнели, утратив прежнюю сочность и выразительность. Он потянул на себя одну из створок. Вместе со скрипом в кабинет хлынул свежий воздух июньского утра, принеся с собой и последние ароматы сирени.
  Он с удовольствием пробурчал себе под нос:
  - Хоть дышать теперь есть чем.
  Это правда. Место под строительство нового здания горкома КПСС он выбирал лично и самым тщательным образом. Он выбрал городской пустырь, равноудаленный как от рудника, где всё время бухали взрывы, так и от вредоносного металлургического завода. А что раньше? Много лет горком КПСС располагался в двухэтажном доме на улице Первомайской. Дом купеческий, значит, добротный. Полтораста лет стоял до революции и почти полста уже при новой власти. Простоит не меньше того. Дом-то из кирпича. И какого кирпича! Ни одной трещинки или зазубринки, будто вот-вот вынули из обжиговой печи; до того гладкий и ровный. Такому кирпичу не нужна и штукатурка: материал вечный. А стены-то, стены? Ровно в метр толщиной. А подвалы и погреба под домом? Туда, говорят, купец Савватеев заезжал на тройке. И, главное, там до сих пор сухо! Что за способ гидроизоляции применил хозяин?
  Пономаренко, вспоминая, хмыкнул.
  - Умели предки строить.
  Все бы ничего, но выявились две проблемы.
  Уж очень досаждала проблема Љ1, воздействуя на нежные органы обоняния партработников не лучшим образом: дом находился буквально в нескольких десятках метров от домен, которые с завидной регулярностью портили воздух, выбрасывая в атмосферу отвратительные запахи сероводорода. Даже наглухо и всегда "задраенные" окна не спасали.
  Проблема Љ2 появилась в последние годы: тесновато стало; аппарат распухает и распухает.
  Пономаренко, добившись в ЦК выделения средств, лично курировал новостройку и, наверное, поэтому строители возвели четырехэтажное здание в рекордно короткие сроки - за одиннадцать месяцев. Теперь - другое дело: и просторно (в кабинете, максимум, сидят по двое), и с экологией всё в порядке.
  По лицу, несколько уже одутловатому, проскочила довольная ухмылка, что могло свидетельствовать только об одном: Пономаренко пребывает в добром расположении духа. Даже всегда опущенные черные и густые брови не так грозно топорщились. И этому есть объяснение. О нем знает всякий из аппарата. В такие дни аппарат смело может позволить себе расслабиться: например, прямо на рабочем месте заняться устройством личных дел (добыть в горпромторге дефицитную вещичку или устроить своего родственника на хорошенькое местечко); могли и переброситься парочкой анекдотцев, порой, весьма и весьма фривольного содержаньица. Аппарат знает своего шефа. Аппарат за версту чует, куда нынче дует ветер.
  А ветер дует в паруса партаппарата. Накануне их шеф, Пономаренко, не дождавшись конца рабочего дня, перепоручив вести важное совещание второму секретарю, созвонившись с директором металлургического завода Березовским и управляющим Гороблагодатского рудоуправления Морозовым, укатил на персональной черной "Волге" с нулями на номерах в верховья Верхнетуринского пруда, где на правом берегу, у подножия сопки названные хозяйственники обустроили премиленький уголок отдыха: свежесрубленный большой двухэтажный дом - первый этаж для увеселений, второй - для интима; русская баня, песчаный пляжик и небольшой причал для лодок-моторок. Естественно, всё это было обнесено высоким деревянным забором, окрашенным в зеленый цвет, с суши, а со стороны пруда - металлической сеткой. Зачем? Ну, чтобы оградить доступ любопытствующим. Отдых первых лиц города не должен был быть доступен взору трудящихся. И тем не менее люди тихо судачили. Впрочем... На каждый роток не накинешь платок.
  По приезду, как обычно, была сначала жарко натопленная банька, потом - обильно накрытый стол (тем, что Бог послал). Попарившись и хорошо откушав, переместились в беседку, у воды, побултыхались. До полуночи тишь и гладь пруда будили голоса мужиков, горланящих во всю мощь любимые им песни. А утром, на зорьке отправились (ради чего, собственно, и приехали) поудить рыбу. Нынче Пономаренко несказанно повезло: не считая мелочи, например, окунишек, ершей и чебачков, он достал подлещика граммов на семьсот и молодую щучку на килограмм. Рыбацкое счастье только усилило остроту ощущений, поэтому не было причин, чтобы шеф был дурно расположен.
  В девять ноль-ноль все трое, отдохнувшие и посвежевшие, были уже в своих кабинетах.
  ...За спиной послышалось легкое шуршание. Пономаренко не оглянулся: он знал, что это Клавдия Ивановна, секретарь. Пономаренко терпеть не мог, когда к нему бесцеремонно вваливается кто-либо. Такой привилегией была наделена лишь Клавдия Ивановна, но и то в разумных пределах. Остальным в аппарате - никаких поблажек. И даже был заведен порядок: наиболее важный документ, нуждающийся в его подписи, письмо из обкома или ЦК, адресованное ему и поступившее накануне, Клавдия Ивановна должна была положить в черную кожаную папку, лежащую обычно на столе, справа, рано утром, еще до его прихода. Именно до его прихода, а не днем или вечером.
  Только через минуту он повернулся лицом к секретарше, которая в этот момент стояла у стола. Он поморщился, но выговаривать не стал, что еще раз наглядно демонстрировало: выезд на природу был продуктивен.
  - Ну?! - он глядел на секретаршу, не произнеся больше ни слова.
  - Возьмите, пожалуйста, трубку, Павел Михайлович, - а ведь когда он был для нее Павлушей, или Пашенькой. Правда, в интимной лишь обстановке. Прошли годы. Она постарела. И у ее возлюбленного стали появляться другие пассии, значительно моложе её. Она? Нет, не ревновала. Она понимала, что женское счастье скоротечно и с появлением первых морщинок под глазами куда-то исчезает. Она благодарна уже за то, что хозяин оставил ее при себе, хотя на это место уже претендовали другие. Она рада и тому, что может видеть его каждое утро, слышать его скупые реплики, чувствовать его ставшее тяжелым дыхание, ощущать за стенкой, в кабинете тяжелые шаги. - По обкомовскому звонят... Подавала много раз сигнал, но вы... - аппарат Первого был оборудован световым сигналом, который необходим был в экстренных случаях. Красную лампочку зажигала секретарша. - Они - нетерпеливы... А вы... Вот, и я...
  - Понятно, - бросил Пономаренко и прошел к столу, где действительно маячил аппарат. Клавдия Ивановна вышла, прикрыв плотно за собой дверь. В приемной постоянно кто-нибудь есть: они не должны слышать разговор её хозяина. Тем более, когда разговаривает он с обкомовскими. - Да, - довольно равнодушно сказал он в трубку, но, услышав знакомый голос, преобразился. - Ну, конечно же! Привет! Рад слышать... У меня?.. Все в порядке... Да... Вчерашним вечером был на природе, порыбачил. Удачно, знаешь ли... Леща на пару кило и щучку на столько же, - он приврал. Впрочем, что за рыбак, который не привирает? - Вот, тебе и "ну"... Когда будешь?.. Приглашал ведь... Славно могли бы отдохнуть... Что значит "некогда"? А у меня, думаешь, меньше забот?.. Отговорки не принимаю... Ну, ладно: кончай с этим... Когда будешь?.. И Важинина мог бы прихватить... А то и самого Леонова1 . Уж остались бы довольны... Или сомневаешься?.. Ну, то-то же!.. Дело делом, а тело телом, - Пономаренко рассмеялся удачному, как он полагает, каламбуру. - Тело и душа уж так устроены, что без отдыха на природе не могут обойтись. Они, как и аккумуляторы у автомобиля, нуждаются в постоянной подзарядке... Ну, вот, снова... Ну, давай о деле, если так приспичило: идеологический актив, согласно плану, активно работает над тем, чтобы достойно встретить предстоящий в будущем году юбилей - пятидесятилетие Великого Октября, - слова из Пономаренко лились нескончаемым ручьем. Умел и любил он рапортовать начальству. - Комсомол тоже у меня не спит... Да-да, не спит... Пару недель назад грандиозное мероприятие прошло... Факельное шествие молодежи... Дело не только в приличной массовости, несколько тысяч вышло на улицы, но и в лозунгах молодежи: они - сплошь героико-патриотические... Я? Сам?.. Нет, не видел... Аппарат докладывает... Так... Не это? А что же?.. По другому поводу?.. Так, слушаю... Да... А что ему у нас надо?.. Фильм?.. Не может быть!.. Надо же... Сам "Мосфильм"... Как говорится, собственной персоной и в нашу глушь... Забавно... Значит, фильм на историческую тему?.. Забавно... Извини: не то забавно, что на историческую тему, а то, что хотят снимать на нашей не плодородной почве... Нет-нет, я знаю... Знаю... Месяц назад сам маршал Голиков... Филиппа Ивановича славно приняли... Он у нас начинал свой боевой путь... в гражданскую... Теперь - маршал, Герой... Есть, да, есть немало фактического материала, который мог бы послужить фактурой... Я понял, что фильм не документальный, а художественный... Но все же... ты не волнуйся: примем, как это мы умеем делать... Окажем, конечно, окажем... Поможем, чем сможем... У матросов нет вопросов... Понимаю: москвичи - баловни... Уж если маршала приняли, то какого-то... Что-то я тебя перестаю понимать: разве я когда-то и перед кем-то ударял лицом в грязь, а? Не было! И не будет!.. Ну, и что?! Мы и с интеллигенцией могём... У нас своя есть интеллигенция. Один Ермаков2 чего стоит... Все сделаем... Молод, говоришь?.. Да?.. Молодо-зелено... Уломаем... Будет доволен... Ну, пока... Звони, если что... И приезжай: организую такую рыбалку, что закачаешься - в прямом и переносном смыслах.
  Положив трубку на аппарат, Пономарев нажал кнопку. Вошла Клавдия Ивановна.
  - Собери мне идеологический отдел.
  - Всех?
  - Естественно
  - И третьего секретаря?
   Клавдия Ивановна, что за вопрос?
  
  КУШВА. СТАНЦИЯ ГОРОБЛАГОДАТСКАЯ.
  ПОЛОВИНА ПЕРВОГО НОЧИ. Через служебные ворота на перрон въехали четыре машины: две "Волги" и две патрульных с мигалками. Из черной "Волги" вышел Ермаков, из голубой "Волги" - секретарь горкома ВЛКСМ Белявская и инструктор горкома КПСС Большакова. Из первой патрульной машины появился, покряхтывая и отдуваясь, капитан Селиванов, заместитель начальника горотдела милиции по политчасти. Из второй патрульной машины не появился никто.
  Капитан Селиванов, оглядевшись, присоединился к основной группе.
  - Видать, важная птица летит к нам, - сказал он, не обращаясь конкретно ни к кому.
  Ермаков, поправив на носу легкие очки в золоченой оправе, усмехнулся.
  - Посмотрим, - сделав пару шагов вперед по перрону, а потом и назад, добавил. - Там, в Москве он, может, всего лишь воробей ощипанный, а для нас, провинциалов, не меньше, как павлин.
  Селиванов кивнул.
  - Одно слово, москвичи: уж такие важные, такие важные. Куда там! Не подступись.
  Ермаков шутливо прикрикнул:
  - Разговорчики в строю, капитан! - а потом, посерьёзнев, заметил. - Кто бы ни был, но хозяин зря суетиться не станет. Значит, надо, - он повернулся к Селиванову. - Или ты хозяина не знаешь?
  - Что вы, Александр Данилович, мужик он серьезный. Шутить не станет.
  - Вот именно, - как-то неопределенно сказал Ермаков.
  Из громкоговорителя послышалось:
  - Поезд номер 645 сообщением Свердловск-Карпинск прибывает на первый путь.
  Большакова, глядя в зеркало и поправляя прическу, спросила:
  - В каком вагоне?
  Ответил Ермаков:
  - В седьмом, штабном.
  Большакова снова спросила:
  - Как хоть выглядит?
  Ермаков усмехнулся:
  - Хорошо выглядит. Если хочешь понравиться, то придется сильно постараться.
  - Я не в этом смысле
  - А в каком?
  - В том смысле, что легче узнать, когда...
  Поезд затормозил, лязгнула автосцепка. Открылась дверь седьмого вагона. Какое-то время никто не показывался, но через полминуты встречающие увидели, как по ступенькам спускается молодой человек. Осторожно спустившись, он остановился: в правой руке он держал "дипломат", а в левой легкий плащ из ткани типа "болонья". Как "дипломат", так и плащ молодого человека произвели на встречающих должное впечатление: дело в том, что всё это только-только входило в моду, причем, пока лишь в Москве. Провинция же видела лишь в новых фильмах.
  Молодой человек посмотрел назад, потом вперед. Завидев группу на фоне служебного транспорта, широко улыбнулся и помахал рукой.
  - Здравствуйте, коллеги!
  "Коллеги" переглянулись: им пришлось по душе обращение к ним москвича. Они коллеги? Значит, на равных. С ним? С представителем столичной богемы? Лестно, черт побери!
  Ермаков воскликнул:
  - Значит, это вы?!
  Москвич, все также улыбаясь, сказал:
  - Я надеюсь.
  Ермаков, подойдя, сказал:
  - Разрешите представиться: Ермаков Александр Данилович...
  - Да-да, я знаю, наслышан много лестного в обкоме. Вы - любите разводить цветы...
  Гость наступил на любимую "мозоль". Ермаков от этого аж порозовел.
  - Вы и это...
  - Об этом только и говорят.
  - Преувеличиваете.
  - Вы, говорят, выращиваете редчайшие сорта тюльпанов и роз. Меня поразило, что этим в Кушве занимаетесь только вы. Надеюсь, вы меня познакомите с вашей коллекцией?
  - Да... Но... Ведь...
  Сердце Ермакова покорено. Его сердце не может не откликнуться, когда совершенно незнакомый ему человек так хорошо говорит о его увлечении. В городе подшучивали и он знал. Иные склонны были думать, что он того, малость помешался на цветах. А тут? Сразу виден интеллигентный человек, понимающий и тонко чувствующий красоту.
  Видя откровенное замешательство принимающей стороны, гость пришел на выручку.
  - Александр Данилович, может, представите?
  - Да-да... Извините... Это, - он показал взглядом на рядом с ним стоящую молодую женщину, - инструктор горкома КПСС Большакова, курирует вопросы культуры. Это, теперь он кивнул в сторону другой молодой женщины, постоянно одергивающей полу вязаного жакета, - секретарь горкома комсомола Белявская. Ну, а это, - Ермаков хотел представить капитана, но его опередил гость.
  - Это, как я понимаю, сам начальник милиции.
  Милиционер, вытянувшись в струнку, отчеканил:
  - Никак нет! Я - капитан Селиванов
  Гость, продолжая мило улыбаться, спросил:
  - Разве капитан Селиванов не может быть начальником?
  Ермаков пошутил:
  - С вашей легкой руки, возможно, и станет начальником, но пока лишь заместитель.
  Гость воскликнул:
  - О, да, конечно! Вы будете обязательно и начальником, и на погонах вскорости привинтите большую звездочку.
  Белявская подумала: "Вскорости - просторечное выражение, не свойственное москвичам". В ней заговорил преподаватель литературы и русского языка. Она наклонилась к уху Большаковой и прошептала: "Хлипкий какой-то. Что, его не кормят, что ли?"
  Большакова ответила: "Не скажи, Лидия Георгиевна: парнишка очень даже ничего. Ухоженный, ну точь-в-точь целлулоидный мальчик".
  Ермаков пригласил гостя:
  - Пойдемте.
  Гость направился к голубой "Волге". Она оказалась ближе всех.
  - Нет-нет! - Ермаков замахал руками. - Что вы! Пожалуйста, в черную "Волгу", в нашу, горкомовскую.
  Они сели и колонна машин (впереди - капитан Селиванов на патрульной машине с включенной мигалкой, затем - черная "Волга" с гостем и голубая машина с дамами, а замыкает снова патрульная машина с включенными мигалками) на большой скорости выскочила на привокзальную площадь и понеслась по улице Железнодорожников в сторону центра города.
  Ермаков, сидя на втором сидении, наклонился вперед, к гостю, сидевшему рядом с водителем.
  - На сегодняшнюю ночь, - сказал он, - решено вас устроить в единственный номер-люкс нашей гостиницы. Там неплохо, - а потом еще и оговорился. - Конечно, не "Метрополь"...
  Гость закивал головой.
  - Да-да, понимаю... Живал, знаете ли, и в ленинградском "Метрополе": отель международного класса. В основном, для иностранцев.
  Ермаков, озадаченный ошибкой, решил-таки поправить гостя.
  - Простите, но "Метрополь" не в Ленинграде, а в Москве.
  Гость всплеснул руками и хлопнул себя по коленям.
  -Ну, конечно же! Зарапортовался, знаете ли... По командировкам да по командировкам. В голове-то мешанина. Вот, и поменял местами "Метрополь" и "Октябрьскую".
  Ермаков кивнул головой. А про себя подумал: "Оговорка, конечно, оговорка".
  Вслух же спросил:
  - Во сколько заехать?
  - Завтра? - переспросил гость и на несколько секунд, размышляя, замолчал. - Завтрашний день я бы хотел посвятить знакомству с городом. Поброжу, погляжу.
  Ермаков запротестовал:
  - Я вам обязательно покажу город, но не завтра. Хорошо?
  Гость улыбнулся.
  - А что завтра? У вас есть предложение?
  - Разумеется.
  - Если не секрет, какое, Александр Данилович? Может, с коллекцией цветов познакомите?
  - С удовольствием бы, - Ермаков вздохнул, - но вы на Урале. У нас в эту пору еще ничего стоящего не цветет, даже в тепличке. У нас север. Разве что в июле.
  - Жаль, очень жаль.
  - Как понимаю, вы приехали не на один день?
  - Именно так.
  - И даже не на один месяц?
  - Именно так. Я приезжаю на натуру первым, а уезжаю последним. Следовательно, месяц на подготовку, месяц на работу съемочной группы, месяц на утряску всех хозяйственных вопросов. Вот, и считайте.
  Ермаков кивнул головой.
  - Понял: времени впереди еще много.
  - Вот именно... Итак, что завтра?
  - Первый секретарь предлагает встретиться с аппаратом...
  - Мне?!
  - Да. Замечу: идея не Первого, а аппарата. Людям любопытно, знаете ли. Я не помню случая, когда бы в Кушву приезжал представитель "Мосфильма". А, - Ермаков запнулся, - вы не хотите?
  - Не то, чтобы... Понимаете, я не хотел бы, чтоб меня отождествляли со звездой. Я всего лишь...
  - Я вас понимаю. Однако вы идеологический работник, мы - тоже. Аппарат считает, что встреча может оказаться взаимно полезной.
  - Ну... смотрите. Я - всего лишь ваш гость. И если вы хотите, то...
  - И отлично.
  Машины остановились у парадного подъезда трехэтажного кирпичного здания.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 2
  
  
  СВЕРДЛОВСК. ОБКОМ КПСС.
   АСМОЛОВСКИЙ, СПУСТИВШИСЬ НА ПЕРВЫЙ ЭТАЖ, зашел в буфетик: десять часов утра, значит, пришла его пора слегка подкрепиться. Привычка, отработанная годами. Дома-то по утрам не завтракает: жену, Софью Марковну, не хочет тревожить. Поэтому стакан кефира и тонкий ломтик сыра поверху - вот и все.
  Асмоловский, заказав заливной балычок с хреном, чашечку двойного кофе со сливками, ватрушку с творогом, украшенную сверху золотистой пеночкой, крохотный кусочек черного хлеба, прошел к ближайшему столику.
  - Доброе утро, Алевтина Григорьевна, - поприветствовал он сидевшую за столом молодую женщину с длинными ногами, высокой грудью и копной русых волос на голове, сам устраиваясь удобнее. Женщина, улыбнувшись, лишь кивнула головой, так как рот был занят пережевыванием пищи. - Как жизнь молодая? Как с наробразом1?
  Они, не сговариваясь, уже несколько лет по утрам встречаются здесь Алевтина Григорьевна Белоглазова - инструктор отдела школ и вузов. Её кабинет находится по соседству, точнее - через три двери от Асмоловского. Асмоловский иногда заглядывал к ней: поболтать или обменяться впечатлениями от посещения оперного театра. Он и она - любители и ценители оперного искусства и на эту тему могли говорить часами.
  В обкоме судачили: между ними медленно, но верно завязывается роман. Так ли это? Вряд ли. Алевтина Григорьевна, хоть и женщина всё еще свободная, обладает достаточным чувством собственного достоинства, чтобы не разбивать счастливую семью Асмоловских. Не те у нее жизненные установки. Товарищеские отношения? Пожалуйста! Но не более. Сам Асмоловский? Алевтина Григорьевна ему явно нравится. Слегка флиртануть он, конечно, не против, но на более серьезные отношения он, нет-нет, не пойдет ни за что. Софочку он любит, а того больше - дочурку Иришу, которой уже двенадцать лет и которая успешно занимается по вечерам в музыкальной школе. Он хотел бы видеть Иришу пианисткой. И он сделает все, чтобы его желание совпало с желанием дочери. Пока, к счастью, так и происходит.
  Доев балычок, вытерев накрахмаленной салфеткой губы и руки, Асмоловский, откинувшись на спинку креслица и помешивая крохотной ложечкой кофе, который только что принесли, шутливо спросил:
  - Как с принцем на белом коне? На горизонте?
  Алевтина Григорьевна, улыбнувшись и показав два ряда безупречно белых зубов, покачала головой.
  - Горизонт, увы, безмятежен и чист.
  - Куда только мужики...
  Догадавшись, о чем пойдет речь, Алевтина Григорьевна уточнила:
  - Я не в мужике нуждаюсь, а в мужчине.
  Асмоловский поправился:
  - Куда только мужчины смотрят? Такое сокровище и не увидеть?!
  - Видимо, не такое уж я и сокровище.
  Асмоловский запротестовал:
  - Нет-нет: дело тут в другом. Планочка, поднятая вами, находится на такой высоте, преодолеть которую дано далеко не каждому... даже мужчине. Иные даже и не пытаются, поскольку страшатся поражения.
  - Вот-вот, - подхватила Алевтина Григорьевна. - Опасающиеся мне-то как раз и не нужны.
  - Рисковых любите?
  - Мне по душе решительность и отважность. Мне нужен тот, кто психологически готов преодолеть ради меня любое препятствие.
  - Да-а-а, - протянул Асмоловский, - проблема. Жаль, что все так складывается.
  - Ничего, Семен Иванович. Не все еще потеряно.
  - Согласен с вами. Вам ли унывать! Будет принц да еще какой!
  - Хотелось бы верить.
  - Хотите совет?
  - Пожалуйста.
  - Ищите принца среди интеллектуальной элиты: в НИИ или вузе.
  Алевтина Григорьевна грустно усмехнулась.
  - Умных там немало. Но...
  - И опять это "но"!
  - Беда в том, что ум - это еще не все то богатство, которым должен обладать мой мужчина.
  - А я думал, что женщины ценят ум в мужчинах.
  - Ценят. Однако одного ума недостаточно. Ученые мужи - это либо нытики-хлюпики, либо горькие пьяницы. Ни то, ни другое - на дух не переношу.
  - Может, у них так устроена психика, что не могут жить без допинга?
  - Ерунда! - воскликнула Алевтина Григорьевна и жестко добавила. - Самая обычная распущенность. Вот где у вас, Семен Иванович, непочатый край работы.
  - И у вас, Алевтина Григорьевна, - мягко заметил Асмоловский, отвечая на реплику. - Или вы считаете, что отдел школ и вузов может стоять в стороне от процесса воспитания научной интеллигенции? А?
  - Что вы, Семен Иванович, я так совсем не считаю.
  Она встала из-за стола. Асмоловский тоже встал.
  - Вы к себе? - спросил он.
  - Да.
  - На лифте или...
  - Нет. Своим ходом: полезнее для организма.
  - Я также считаю и стараюсь ходить своим ходом.
  Они шли по лестничным маршам молча. Поднявшись на пятый этаж, пошли прямо. Первая же дверь слева - кабинет Белоглазовой. Белоглазова взялась за ручку, но ее остановил Асмоловский.
  - Слышали, - сказал он, - что новый театральный сезон в оперном откроется премьерой "Аиды". Надеюсь, вы будете?
  - Намерена, - ответила Алевтина Григорьевна.
  - Главреж1 готовит сюрприз. Говорит, что в афишах появятся новые таланты... Ну, до встречи. Мне было очень приятно повстречать вас.
  - Мне тоже, - ответила Белоглазова и скрылась за дверью.
  Асмоловский, пребывая в отличном расположении духа, вошел в свой кабинет и на минуту остановился возле окна.
  За его спиной открылась дверь. Кто-то вошел, тяжело пыхтя. Обернулся. Оказывается, Важинин.
  - Из буфета? - спросил он. Асмоловский кивнул головой. - Я что зашел: просматривал план мероприятий отдела на июль; там значится семинар редакторов. Как с семинаром?
  - Его готовит, практически, Илья Гаврилович.
  - Это ясно. Но ты...
  - Я в курсе. Днями обговаривал с Ильёй Гавриловичем. С семинаром нет проблем. Как всегда.
  - Это хорошо... Да... Знаешь, Семен Иванович, тебе надо выступить, открыть семинар.
  - Но...
  - Это не просто семинар, а семинар редакторов. Понимаешь?
  - Прекрасно понимаю.
  - Я бы сам, но... В эти дни буду в ЦК.
  - Есть! - по-солдатски отрапортовал Асмоловский. Его подмывало спросить, откуда ветер дует, но сдержался.
  Важинин пошел к выходу. Уже у дверей обернулся.
  - В Кушву не звонил?
  - Собирался.
  - Позвони. Передай привет от меня Пономаренко.
  - Хорошо.
  Важинин вышел, оставив дверь не прикрытой. Асмоловский прошел и плотно закрыл дверь, вернулся к столу.
  - Ну, Гаврилыч! Ну, и фрукт! - проворчал он, дотягиваясь до телефонной трубки. - Доброе утро... Да... Спасибо... Мне Кушву... Горком, естественно... Нет, не Пономаренко... Зав отделом Ермаков... Да... Ничего... Буду ждать.
  Он положил трубку и покачал головой.
  - Ну, Гаврилыч! Тоже мне... приятель... Ну, погоди! - зазвонил телефон. - Данилыч, привет... Узнаешь?.. Слава Богу... Нет... У меня все в порядке... И с Софочкой, и с Иришей... А у тебя?.. Рад... Как цветы?.. Благоухают?.. Наверное, скоро зацветут?.. А... Только через пару недель... Будешь у нас - с тебя букет... Для моей Софочки... Заранее благодарю... Что-что... Важинин интересуется: как с гостем?.. Рад, что встретили на уровне... Где он сейчас?.. В гостинице? Номер-то ничего? Без тараканов?.. Да, знаю я вашу гостиницу!.. Что?.. Это вы хорошо придумали: на природу его, на природу!.. Надеюсь, банку... и все такое?.. Отлично... Нет, ни грамма не сомневался... Что ты, Данилыч: что касается гостеприимства - у вас всегда на уровне. По себе знаю... Нет, не я: Важинин тревожится. Кстати, он передает привет Пономаренко... Я?.. Соответственно, тоже... Как он?.. Отлично... Гоняет? Без этого нельзя. Тем более Пономаренко - образец партийной требовательности и принципиальности, - польстил Асмоловский, зная, что весь разговор тотчас же будет известен Пономаренко. А лесть, он это знал по себе, пришедшая из третьих уст, самая желанная и самая эффективная. - Ну, будь...
  Асмоловский, положив трубку, хмыкнул. С чего это Важинин носится с "московской штучкой"? Делать, что ли, нечего? Подумаешь, директор фильма - сопля зеленая. Он лично бы никогда не придал столь серьезного значения. Но раз сам Важинин... Может, ему сверху звякнули? Не исключено. Он, Важинин, не имеет привычки распространяться насчет звонков оттуда: он всегда и всё выдает за свою инициативу. Человек скрытный: никогда не знаешь мотивов поступков. Ну, и Бог с ним!
  Асмоловский набрал номер внутреннего телефона. На том конце провода трубку сразу сняли.
  - Привет... Гаврилыч, вот что, - он именно специально позвонил, хотя мог бы пройти к Новоселову, поскольку для этого достаточно ему пересечь коридор. Нет, он не злится на Новоселова. Он лишь несколько обижен. - Мои планы изменились... Буду на семинаре... Оба дня... Ничего не произошло... А что должно было произойти?.. То-то!.. Короче говоря, открываю семинар и закрываю... Естественно... Готовь выступление... Пару дней хватит?.. Приноси. Посмотрю... Что?.. Экспромт, говоришь?.. Один умный человек как-то сказал: самый удачный экспромт тот, который заранее подготовлен... ха-ха-ха... Будь, Гаврилыч...
  Положив трубку, Асмоловский опять хмыкнул.
  - Ну, партизан! Молчит ведь! Ни гу-гу! Как будто не он, Гаврилыч, сбегал к Важинину.
  
  КУШВА. ПОЛОВИНКА1. ЗАГОРОДНЫЙ ПАНСИОНАТ.
  ЧЕРНАЯ "ВОЛГА" С НОМЕРОМ 78-00 СВА остановилась у решетчатых ворот загородного пансионата, предназначенного исключительно для руководящей элиты. Первым вышел Ермаков, а затем и гость из Москвы.
  - Вот мы и дома, - сказал он.
  Оглядевшись, гость восхищенно заметил:
  - Здорово! Как в старые добрые времена: сосновая роща, берег пруда, плёс и терем-теремок. Живы традиции. Возьму на заметку. Может, для съемок фильма понадобится.
  Ермаков загадочно усмехнулся.
  - Сомневаюсь, чтобы хозяин разрешил. Всякие съёмки здесь строго-настрого запрещены.
  Ворота открыл смотритель. Машина въехала во двор, а следом вошли и прибывшие. Поравнявшись со смотрителем, закрывавшем створки ворот и вновь навешивавшим амбарный замок, Ермаков сказал:
  - Привет, Степаныч.
  - Здравия желаю, родненькие гости.
  Ермаков спросил:
  - Все готово?
  - Так точно. Апартаменты ждут.
  - И всё остальное?
  - Как всегда.
  - А снасти для рыбалки?
  - В полном порядочке.
  Ермаков повернулся к гостю.
  - Располагайся, дорогой, - с утра они перешли на "ты", разумеется, по инициативе "московской штучки". - Без церемоний, хорошо? Здесь тебе будет лучше, чем в гостинице. Вечером - банька с березовым веничком.
  - Да я... собственно...
  - Нет уж, уволь: банька с веничком - непременный атрибут. Степаныч так поработает над тобой, что все хвори вон.
  - Да, я...
  - Нет хворей? Тогда - для профилактики.
  - Вы так добры.
  - Что?! Мы же договорились.
  - Я под местоимением "мы" в данном случае имею в виду всех горкомовских, в том числе Пономаренко.
  - Не в том числе, - уточнил Ермаков, - а прежде всего.
  Гость согласно закивал головой.
  - Да-да.
  - Ты меня извини, но если бы не хозяин, то никто и пальцем не пошевелил... Даже для тебя.
  - Понимаю... Да, хорошо понимаю.
  - Теоретически-то мы живем по принципу демократического централизма1. Знаешь, что это такое? - гость кивнул головой. - А на самом-то деле - полное единоначалие: любое пожелание Пономаренко не обсуждается, а исполняется. Это и есть не что иное, как партийная дисциплина, - Ермаков посмотрел на часы. - Ну, мне пора: предстоит совещание. Ты тут командуй. И повторяю: без церемоний. Степаныч свое дело знает: напоит, накормит и спать уложит. Кстати, насчет спиртного: что предпочитаешь?
  - Я, собственно, не...
  - Не скромничай, говори.
  - Ну... разве что чуть-чуть... сухого... светлого... французского.
  - Ну, ты, братец подзагнул! Где же мы тебе сухое французское возьмем? - Ермаков повернулся к смотрителю. - Я, Степаныч, прав?
  - Да... уж... Но коньяк "Наполеон" имеется. Настоящий, французский. Любимый напиток хозяина... На любителя, конечно. По мне, так нет ничего лучше нашей, родименькой, светленькой. Особенно после баньки. А эти, сухие, значит, - хуже кваса.
  Ермаков спросил:
  - Степаныч, а разве венгерских сухих тоже нет?
  - Нет, - смотритель развел руками. - Обещали, конечно, подбросить, но пока... Имеется лишь молдавское "Рислинг". Дрянь, скажу вам, преотменнейшая. Одно слово, моча. Родименький ты наш, - это смотритель обратился к гостю, - примешь рюмаху водочки - человеком почувствуешь, человеком нашим, русским.
  - Степаныч, не надо развращать молодого человека, - в шутку сказал Ермаков и направился к машине. - Не скучай, Самуил. Там телевизор есть, магнитофон с кой-какими записями. Наслаждайся природой. Так что... До завтра.
  
  КУШВА. ГОРКОМ КПСС.
  ЗА ПОЛЧАСА ДО НАЧАЛА ВСТРЕЧИ в большом зале собрались, практически, все - от членов бюро, занявших первый ряд, и до уборщиц, устроившихся, соответственно, на задних рядах. Сидели смирно, ожидая выхода из дверей, что на сцене, хозяина и его гостя. Лишь технический персонал мог себе позволить шушукаться.
  И вот, справа от стола президиума, накрытого почему-то черной плюшевой тканью, скрипнула дверь и показались Пономаренко с гостем. На фоне массивной фигуры первого секретаря гость, с его юношеской стройностью и угловатостью, не смотрелся, нет.
  Зазвучали аплодисменты, приветствуя то ли хозяина, то ли гостя.
  Несмотря на свою довольно хрупкую внешность, гость привлек внимание всего зала, прежде всего - женской части. Их глаза следили за всем и фиксировали всё: как гость ступает, улыбается, держит руки, с легкой небрежностью раскланивается, явно смущаясь. Ну, конечно же, женщины были очарованы полностью, когда рассмотрели все детали одежды. Как бывает на показах модной одежды, дамы вытащили блокнотики, в которых то что-то записывали, то рисовали. А одет гость по такому случаю был с иголочки. На нем был костюм из темно-синего бостона: однобортный пиджак слегка приталенный на одной пуговице, верх воротника его отделан черным велюром, в правом верхнем кармашке небрежно заткнут темно-вишневого цвета и с белым горошком небольшой платочек; рубашка из белоснежного нейлона, только-только входившего в моду, галстук-бабочка из той же ткани и того же цвета, что и платочек; брюки узкие, но по низу несколько расходившиеся, а поэтому напоминали клёши и к тому же сверху вниз шли безупречные стрелки. На ногах черные модельные туфли, на которых ни пылинки.
  Гость присел на один из стульев, небрежно закинув ногу на ногу и откинувшись слегка на спинку. И тогда все увидели: носки на нем также темно-вишневого цвета.
  Бабка Дарья, уборщица, слегка наклонившись к соседке, вслух протянула:
  - А моднючий-то какой...
  - Знамо дело: артист, - также вслух ответила та, ничуть не смущаясь, что ее могут слышать.
  Бабка Дарья возразила:
  - Сказывают: он - директор. Слыхала.
  Соседка со знанием дела сказала:
  - Директор, знамо дело, главнее артиста.
  Сидевшие впереди заоглядывались на них, зашикали: коли, мол, пришли, то сидите тихо и помалкивайте в тряпочку, не показывайте своё бескультурье.
  Бабка Дарья, нахально прищурив правый глаз, демонстративно прикрыла рот сухонькой ладошкой: нате, мол, - молчу, а что остается поломойке?
  - Товарищи, - начал после небольшой паузы Пономаренко свою речь. - Я с большим удовольствием представляю гостя из Москвы, - молодой человек привстал и слегка поклонился. - Это - Самуил Львович... - Пономаренко запнулся на фамилии. Гость пришел на помощь.
  - Иогансон, - сказал он.
  - Иогансон, - повторил за ним Пономаренко, тщательно выговаривая каждую букву. Наверное, чтобы не ошибиться. - Он представляет крупнейшую в СССР киностудию, которую, конечно же все вы знаете, -киностудию "Мосфильм". Он приехал с очень важной миссией, - высокопарные слова по таким случаям Пономаренко произносил с особенным удовольствием. - "Мосфильм" приступает к съемкам героико-патриотической картины, а он, Самуил Львович, должен подготовить к этому всё необходимое... Ну... То есть все, что требуется для натурных съемок...
  - Каких-каких, Павел Михайлович? - переспросила бабка Дарья со своего места.
  Пономаренко насупился, но все-таки повторил:
  - Натурных съемок... Ну, это такие съемки, когда... Самуил Львович сам объяснит.
  Бабка Дарья наклонилась к уху соседки и зашептала: "Ты чего-нибудь поняла? - та отрицательно замотала головой. - Вот и я..."
  Серегин, второй секретарь, сидя на первом ряду, мучительно думал: "Иогансон... Где я мог слышать эту фамилию? Ну, слышал же!.. Точно слышал... Дай Бог, памяти..." Нет, никак не мог Серегин вспомнить. Тогда он наклонился в сторону рядом сидящего третьего секретаря Михеева и зашептал на ухо: "Фамилия сильно знакомая. Не находишь? Силюсь вспомнить, а не могу". Михеев еле заметно усмехнулся: "Ты слышал, - зашептал он, - потому что эту же фамилию носит знаменитый художник. Ну, тот, что нарисовал картину "Ленин на Третьем съезде комсомола". Помнишь? Сильно известная картина. Её, картину, нарисовал Иогансон". Сергеева не убедили слова Михеева. Причем тут художник, если эту фамилию он встречал где-то здесь и недавно. Черт, где же? И когда? Сергеев вновь наклонил голову в сторону Михеева и зашептал: "Как думаешь, не сыном ли он приходится тому художнику, а?" Михеев отрицательно замотал головой: "Скорее, внуком: этот - слишком молод, тот - слишком стар".
  Сергеев кивнул головой и надолго замолчал. Однако в голове по-прежнему вертелась эта странная фамилия.
  А Пономаренко по-прежнему пафосно продолжал речь:
  - Нам лестно принимать такого гостя. Мы рады вам, Самуил Львович. Мы с распростертыми объятиями встретим всех, кто приедет на натурные съемки. Мой аппарат, - он обвел рукой зал, - очень просил организовать с вами встречу. Конечно, было бы лучше, если бы встреча проходила в большом зале Дворца культуры горняков. С вами бы смогло пообщаться больше горожан. Но вы резонно возразили: лучше организовать встречу во Дворце, когда прибудет вся съемочная группа. Я согласился. Итак, перед вами, Самуил Львович, мой аппарат. Прошу! - Пономаренко присел, но тотчас же встал. - Форма общения: вопрос - ответ. Прошу по порядку! И не галдеть! Ясно?
  Гость прошел к трибуне и начал:
  - Дорогие уральцы! Всем вам, наверное, интересно, что это будет за фильм, который предстоит снимать у вас. Дело в том, что ваши места овеяны славой борьбы за советскую власть. Именно через вас, через ваш город перекатывались волны гражданской войны. И, наконец, именно у вас, точнее, на станции Гороблагодатская, был сформирован героический полк "Красных орлов", прошедший с боями чуть ли не до Приморья, отважно сражаясь с колчаковцами и бандами белочехов. Именно эта история, история этого полка и лежит в основе фильма. Так что... Хоть фильм и не документальный, а художественный, но мы будем пытаться в нем показать истинную правду той жизни. Мы также предполагаем привлечь к массовке... то есть к съемкам массовых сцен горожан, прежде всего рабочих вашего металлургического завода, чьи деды и отцы стали костяком, ядром полка "Красных орлов". Вот, собственно, на этом закончу вступительное слово. Я готов ответить на любые вопросы.
  Кому, как не секретарю по идеологии Михееву было задать первый вопрос? И он спросил:
  - Было бы крайне интересно узнать, как народилась идея такого фильма?
  - Конечно, лучше всего на этот вопрос смог бы ответить Даниил Гранин. Вам, полагаю, знаком этот писатель? Так вот: он знает точно, а я лишь понаслышке. Но, тем не менее, думаю, что известное мне недалеко от истины. Как-то раз наш большой писатель Гранин на одном из совещаний оказался бок о бок с маршалом Голиковым. Не сомневаюсь, что не придется мне рассказывать вам, кто этот человек: Филипп Иванович - ваш земляк. Так вот... Писатель и маршал разговорились. Голиков и поведал Гранину историю полка "Красных орлов", в составе которого он, красноармеец Голиков, воевал. Гранин загорелся. Пришел домой и сразу же сел за пишущую машинку. В один присест был написан сценарий. Гранин пришел с рукописью в сценарный отдел Госкино СССР. Там ухватились за сценарий. Тут, знаете ли, важно не только обладать талантом, писательским даром. Тут еще крайне важно, как мы выражаемся, "попасть в струю". Что я имею в виду? А то, что страна начала готовиться к своему пятидесятилетию. И сценарий Гранина пришелся более чем кстати, то есть как раз "в струю". А потом? Как обычно: закружилось-завертелось. Замечу еще: главным консультантом фильма является маршал Голиков. Так что и он приедет на свою историческую родину.
  Встал заведующий промышленно-транспортным отделом Ефремов.
  - Ну... Это... Как бы это... Вы... это... не сказали про главного режиссера.
  Гость по-детски непосредственно улыбнулся.
  - Но я о многом не сказал. А иначе и вопросов бы не было.
  - Само собой, - сказал Ефремов, усаживаясь в кресло.
  - По существу вопроса: главный режиссер нашего фильма - Сергей Бондарчук, - в зале оживление, но причина которого гостю была неизвестна, поэтому он продолжил. - Вижу, что этого человека вы знаете, - в зале усилилось оживление.
  Пономаренко, насупившись, обвел тяжелым взглядом зал. И этого было вполне достаточно, чтобы наступила тишина.
  Гость, усмехнувшись, сказал:
  - Кажется, я начинаю догадываться о причине оживления. Вы подумали, что я оговорился, назвав фамилию Бондарчука, да? Но я не оговорился. Вы, очевидно, забыли, что Сергей Бондарчук, этот талантливый человек, не только превосходный актер, о чем вы, конечно же, знаете, но он не менее способный режиссер, что по какой-то причине обошло ваше внимание. Он, например, снял несколько лет назад замечательный фильм по рассказу Михаила Шолохова "Судьба человека"1. Он же, кстати, только что завершил съемки фильма "Война и мир"2, приступил к монтажу. В этом фильме, замечу, дебютирует очаровательная студентка одного из ленинградских вузов Савельева, исполнившая роль Наташи Ростовой. Мы привыкли к гениальному образу актера, но пора свыкнуться и с мыслью, что Бондарчук не менее гениален и в качестве главного режиссера. Вы еще не видели его последний фильм. Я видел. Поверьте, это что-то потрясающее! Теперь ему предстоят съемки фильма об историческом прошлом ваших земляков. Вам повезло: вы его увидите живьём.
  - Неужто и он приедет? - послышался женский голос из зала.
  - Естественно. Как без него могут вестись съемки? Заинтриговал, да? Ну, вот: а вы шумите.
  Встала Серебрякова, инструктор отдела пропаганды и агитации.
  - У меня два вопроса, - кокетливо начала она. - Вопрос первый: кто из известных актеров будет занят в фильме. Вопрос второй: будет ли исполнять какую-либо роль сам Бондарчук?
  - Начну со второго вопроса. На этот раз он не будет выступать в качестве исполнителя. Отвечаю на второй вопрос: назову лишь несколько фамилий - это Алексей Грибов, Марк Прудкин, Олег Ефремов, Алексей Баталов...
  В зале послышалось чисто женское:
  - О. Господи!..
  - Среди женских ролей: Нонна Мордюкова, Эвелина Быстрицкая, Надежда Румянцева, Алла Демидова... Достаточно, да?
  В зале раздались аплодисменты. Кто-то выкрикнул с места:
  - И все они... Приедут к нам?
  - Разумеется, товарищи. Конечно, не все сразу. Артисты слишком заняты, поэтому будут подъезжать на один, два дня. То есть лишь на то время, когда будет сниматься эпизод с их непосредственным участием.
  У бабки Дарьи тоже были вопросы. И даже целых три. Её давно подмывало задать, но все робела. Но тут и её прорвало. Она вскочила и решительно заявила:
  - Имею вопрос, - все заоглядывались, так как присутствующие хорошо знали её каверзный характер.
  - Ну-ну, слушаю.
  - Вопрос один: правда ли, молодой человек, что ты там самый главный?
  Гость заулыбался.
  - Нет, я не самый главный.
  - Как это? - бабка Дарья не унималась. - Директор завсегда самый главный.
  - На заводе - да, но в кинопроизводстве - нет. Как бы вам объяснить...
  - Да уж сделай одолжение, просвети старую, - Пономаренко давно уже сверлил бабку Дарью глазами, но на нее не действовал его тяжелый взгляд.
  - Если сравнить с заводом, то... у нас самый главный - это режиссер. А директор фильма... Это... Ну, это точно также, как и начальник отдела снабжения на заводе.
  Бабка Дарья разочарованно протянула:
  - Ясненько. Ты - снабженец, толкач, значит.
  - Вроде того, если хотите.
  - Вопрос два, - бабка Дарья не унималась. - Почему не назвал ты, мил человек, Любовь Орлову, а?!
  - Ну... Потому что она не занята в фильме.
  - Почему?!
  - Потому что Любовь Орлова не снимается в фильмах, где ее муж Григорий Александров не является главным режиссером. Вам понятно?
  - Понятнее некуда: уважает шибко, значит, своего мужа.
  - У вас все?
  - Ты меня не торопи, мил человек. Я - настырная. Если что, то - ни в жизнь!..
  - Не значит ли, что у вас есть еще вопрос?
  - Ага, имеется. Тут такая история: внучка прожужжала все уши, когда, спрашивает, будет продолжение кина "Свинарка и пастух"? Так, когда? Ответь!
  - Я... не... знаю, но думаю, что никогда не будет продолжения этого фильма.
  - А! - бабка Дарья махнула рукой и села. - У вас завсегда так: не хотите трудящемуся народу добро сделать... Все про политику да про политику.
  В зале послышался легкий смешок, но тут же умолк.
  - Все! Хватит вопросов. Давайте поблагодарим гостя за долготерпение, - раздались аплодисменты. - Извини уж, Самуил Львович, что иные вопросы звучали глупо... Если Гавриловне вожжа попадет под хвост, то с ней удержу не бывает.
  Бабка Дарья, взвизгнув, вскочила как ужаленная.
  - Что Гавриловна?! Что? Что я такого сказала?! Если поломойка, то глупая, да? Не человек, да?! Мне и вопрос в корень задавать не полагается? Вы умные все, а я дура?
  - Га-ври-лов-на! - по слогам произнес с угрозой Пономаренко. - Угомонись!
  - А! - бабка Дарья вновь безнадежно махнула рукой и присела. - Ишь, как правду-то от народа не любят. Чуть что - рот затыкать. А кто вам правду-то скажет, как не поломойка, кто?!
  Гость вернулся за стол. Пономаренко повернулся к нему.
  - Все? Расходимся?
  - Видите ли... Пользуясь случаем, что присутствует аппарат, я бы хотел... Да, съемки фильма у вас - это лестно и где-то даже почетно. Но не стоит забывать: сей факт налагает и некоторые обязанности на принимающую сторону. Так бывает всегда.
  - Мы как все: лицом в грязь не ударим. Поможем, посодействуем, - заверил Пономаренко.
  Гость заметил:
  - Хотелось бы верить. Но... Опыт подсказывает: местная власть всегда испытывает трудности в решении отдельных вопросов.
  - Например? - Пономаренко насторожился.
  - Нам понадобится горючее, много горючего. А с ним в стране напряженка. Особенно летом. Не думаю, что вы в этом смысле исключение.
  - Сколько? - спросил Пономаренко.
  - Шестьдесят тонн семьдесят шестого бензина... Железнодорожную цистерну, значит.
  - Михалыч, - Пономаренко смотрел в упор на председателя горисполкома. - По твоей части.
  Тот вскочил и по-военному отчеканил:
  - Так точно!
  - И пиломатериал, - осторожно добавил гость.
  Пономаренко уже встал и вышел из-за стола президиума.
  - Предгорисполкома решит любой твой вопрос.
  Пономаренко и гость вышли через ту же дверь, что и вошли. В приемной первого секретаря их поджидала Клавдия Ивановна.
  - Самуил Львович, - она протягивала гостю ручку и блокнот, - автограф, пожалуйста.
  - Клавдия! - грозно сказал хозяин. - Не будь навязчива. Это - не хорошо.
  - А что плохого? Миллионы берут автографы у знаменитостей.
  - Но... Я не знаменитость, - сказал, покраснев, гость. И предложил. - Хотите, я вам организую автограф от самого Алексея Грибова, а?
  - Грибов - потом. А сейчас - вы.
  - Ну, если вы настаиваете, - молодой человек взял ручку и блокнот и написал несколько слов, поставил дату и расписался.
  Клавдия Ивановна, поглядев, хмыкнула.
  - Фи! Ну и каракули...
  Гость, совсем смутившись, стал оправдываться.
  - У людей творческих с каллиграфией всегда проблемы. Пишут... Как курица лапой. Я - не исключение, как вы сами видите.
  Пономаренко открыл дверь кабинета, пропуская вперед гостя. Потом вошел сам и плотно прикрыл за собой.
  Клавдия Ивановна, глядя на полученный автограф и качая головой, произнесла вслух:
  - Наверное, он прав.
  Она положила блокнот на край письменного стола, взяла чайник и пошла за водой. Она знала, что её хозяин станет потчевать гостя, значит, потребуется кипяток либо для чая, либо для кофе.
  Вернулась через пару минут. Поставила чайник на тумбочку, вставила вилку в розетку, достала из шкафа серебристый овальный поднос и две крохотных фарфоровых чашечки с блюдцами и столь же крохотными кофейными ложечками, сахарницу. Подумав секунду, пошла к холодильнику и принесла молочник, очевидно, со сливками. Хозяин, конечно, предпочитает черный кофе, но гость... Откуда ей знать его вкусы и пристрастия!
  Приготовившись, она вернулась за стол и стала ждать, когда закипит чайник. Её случайно брошенный взгляд на край стола обнаруживает, что блокнота с автографом нет на месте. Она в гневе восклицает:
  - Уже слямзили1 , мерзавцы!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 3
  
  
  КУШВА. ГОРИСПОЛКОМ.
  ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ИСПОЛКОМА городского Совета депутатов трудящихся Редозубов, откровенно разглядывая сидящего перед ним Иогансона, невольно подумал: "Молод, а умён. Поистине: молодо - еще совсем не значит, что зелено". Ему нравился гость из Москвы. Ему нравилось всё: и столичный внешний лоск, особенно стильная на нем одежда; и манера держаться (возможно, природная) - сдержанно, но с достоинством; и глубочайшая эрудиция, особенно в вопросах искусства; и умение всё схватывать на лету - ему оказалось достаточно одной экскурсии по городу и он уже знает об истории Кушвы буквально всё. "Такое чувство, - думал он, - что парнишка всю жизнь прожил среди нас. И говорок, как ни странно, не московский на "а", а наш, уральский, на "о". Может, спросить?"
  Об этом спрашивать не стал, посчитав бестактным. Как-никак, а два года назад академию1 закончил, где ведь преподавали не только, так сказать, обязательный диамат2, а и этику поведения. К тому же за два года учебы в Москве пообтерся-покрутился в тамошних кругах, кое-чего практического понахватался. По крайней мере, сможет беседовать с интеллигентным человеком.
  Он спросил о другом:
  - Как природа наша?
  - О, великолепна! - восторженно воскликнул гость и добавил. - Ничего подобного не встречал.
  Редозубов из местных: его предков завез сюда первый из династии Демидовых. Восторженность гостя его согрела. Он улыбнулся. Как принимающая сторона, которой надлежит держаться с гостем скромно, попробовал возразить:
  - Спасибо, но вы преувеличиваете. Вы столько ездите по стране и, наверное, часто в загранке бываете...
  - Поверьте: я говорю правду. Один воздух чего стоит, особенно по утру: эликсир здоровья, а не воздух. В полной мере почувствовал, когда поселили...
  Редозубов закивал головой.
  - Да-да. Значит, пансионатик понравился?
  - Не то слово! - вновь воскликнул гость и затем неожиданно для принимающей стороны продекламировал:
  
  Нет лучше мест, чем ваш родной Урал.
  Здесь всё в окрест уже я осознал.
  
  Редозубов спросил:
  - И чьи же стихи?
  - Мои, - не скрывая гордости, ответил гость.
  - Вы еще и поэт?
  - Так... Чуть-чуть пописываю... На досуге... Вчера, вот, утречком вышел на бережок. Девственная тишина, которую только дятел на том бережку, в соснячке нарушает: тук-тук да тук-тук.
  Гость снова продекламировал:
  
  
  Из-за сопки крутой
  Лучик солнца взглянул,
  А потом и второй,
  Будто чуть облизнул.
  
  - В окружении такого чуда природы поневоле потянет на стихи. А вечером, на рыбалке? Какая прелесть! Гладь старинного пруда только-только угомонилась и лишь там, у плёса мелкая, чуть приметная, рябь. Да разыгравшиеся рыбки, гоняясь за мухами, слегка всплескивают, образуя круги на воде. На западе же, где только-только спрятался раскаленный диск солнца, горизонт расцвечен - от розоватых и бирюзовых тонов до нежно-голубых и молочно-белых.
  Родомир Михайлович не мог не согласиться.
  - Место для пансионатика мы выбрали удачно.
  - Вне всяких сомнений. А вода, вода-то там какая?! Как на Байкале. На два метра вглубь на дне каждая ракушечка видна.
  - Между нами: с трудом уломали директоров. Не хотели: обуза, мол. А теперь сами охотно посещают. И не нарадуются тому, что есть место, где можно отвести душу, причем, невдалеке от города. Некоторые, - он наклонился в сторону молодого человека и полушепотом добавил, - на недельке и с молодыми бабёшками наведываются. Оно, конечно: не на глазах. Удобно.
  Лицо гостя покрылось румянцем.
  - Это так.
  Непонятно, что подтверждает гость: то ли то, что с бабёшками не на глазах; то ли то, что удобно.
  Гость, уводя собеседника от щекотливой темы, заметил:
  - Расходы, чувствую, немалые.
  - Не без этого. Однако, согласитесь, руководство тоже имеет право на отдых, на эмоциональную разгрузку. Нервы-то не железные. И без них, нервов, у руководства полно болячек, - Редозубов, что-то вспомнив, недовольно покрутил головой. - Лучше бы легально, то есть за счет исполкома. Но - мы бюджетники. У нас каждая копейка на виду: ничего не спрячешь. Любой фининспектор сразу скажет: это еще что за пансионат удумали?! Скандал. А так - проще... Проще защитить, когда финансовую дисциплину нарушает другой.
  - Это правда.
  - А если гости? Как, вот, сейчас вы...
  - Я, собственно, не...
  - Ну, что вы! - Редозубов замахал руками. - Дело не лично в вас. Я - к примеру. Гостей и без вас бывает много. Где принять, угостить? В моей четырехкомнатной квартирёшке, что ли, где собака ляжет, хвост протянет и не пройдешь уже?
  - Как я вас понимаю! На западе капиталисты специально на такие случаи в смете предусматривают "представительские расходы".
  - Вот именно! А мы? Нас вынуждают ловчить. Но мы тоже люди, мы тоже любим! А... - он махнул рукой. - Что это я нюни распустил? Живем же! Ладно. Хватит об этом. Поговорим о ваших проблемах. Попробуем порешать. Мы, конечно, не слишком-то хорошо снабжаемся, но грех, если киношникам не поможем. В кои веки едут. И кто?! Звезды мирового экрана. Я, как подумаю, отказываюсь верить.
  - Придется поверить, Родомир Михайлович.
  - Если это не сон.
  - Нет, не сон.
  - Итак, я слушаю. Но прошу: не обо всём сразу. Сначала - самые важные проблемы, потом - просто важные, и, наконец, менее важные.
  - Хорошо. Проблема под номером один - это горючка.
  Редозубов уточнил:
  - Дизтопливо?
  - Нет. Я вчера говорил.
  - А... Ну, да: семьдесят шестой бензин. Бочку, другую отыщем.
  - Ну, что вы...
  Редозубов удивленно вскинул брови.
  - Я что-то не то сказал?
  - Если бы проблема была в бочке.
  - А сколько?
  - Я называл вчера.
  - Видите ли, я слышал, но не поверил своим ушам. Мне показалось, что я ослышался.
  - Повторяю: необходимо шестьдесят тонн, то есть железнодорожная цистерна
  - Да, что вы, молодой человек! - в ужасе воскликнул предгорисполкома. - Вы понимаете...
  - Я всё хорошо понимаю.
  Редозубов полез в стол. Достал лист бумаги.
  - Взгляните: это наши фонды третьего квартала, фонды всего городского автобусного предприятия.
  - Я все понимаю. Я хорошо осведомлен о "бензиновом голоде" в стране и...
  - Тем более.
  - Родомир Михайлович, я пришел к вам с очень серьезной проблемой, а не с пустяками... вроде бочки, другой. И, между прочим, прошу заимообразно.
  - "Заимообразно"? Это как понимать?
  - Проблема эта временная
  - Как это "временная"?
  - Дело в том, что на съемки фильма выделено сто двадцать тонн семьдесят шестого бензина...
  - Я не понимаю...
  Гость мягко улыбнулся.
  - Мне, право, неловко... Вам? Объяснять?
  - Почему нет?
  - Да, принципиальное решение Байбаков1 принял. Но нужно время. В коридорах власти ничего вдруг не делается. Пройдет, в идеале, пару месяцев, пока документ будет подписан в Госплане, пока дойдет до вашего совнархоза2, пока там не родят новый документ и не направят сюда, на место, пока, наконец, МПС не доставит с завода бензин сюда, то есть на станцию назначения.
  - Два месяца - не такой уж большой срок.
  - Мы ждать не можем. Механизм съемок фильма запущен, и его уже не остановить. Яичко дорого ко Христову дню, а наш фильм - к 50-летию Октября. Как вы понимаете, вопрос из сугубо хозяйственного перерастает в политический.
  Редозубов вскочил с места и нервно зашагал по кабинету, то и дело приглаживая редкие волосы на голове.
  - Что же делать, что?! Черт! И не помочь не могу, и... - он остановился напротив гостя и, заглядывая с надеждой тому в глаза, спросил. - Прямо сейчас, да?
  Он надеялся услышать другой ответ, но...
  - Именно сейчас, - сказал гость. - Промедление, как сказал наш Учитель3, смерти подобно.
  Редозубов, тяжело вздохнув, вернулся на свое место.
  - Налицо - принуждение к насилию, - горько пошутил он, взявшись за телефонную трубку. Не прибегая к помощи секретарши, что в приемной, сам набрал нужный номер. - Автобусники?.. Вы мне и нужны... Как это "кто"?! Пора начальство узнавать по голосу... То-то же... Чащин мне нужен... Срочно... Сейчас... Так, сходи... А то: нет на месте. Для кого-то, может, и нет, а для меня всегда есть... Привет, Вань!.. Привет, родимый!.. Как дела?.. Как семья?.. Ну, и замечательно, Вань... Я тебе позвонил, - Редозубов хотел сразу выложить "карты на стол", но, видимо, передумал и решил зайти со стороны. - Вань, - он, хитро подмигнул гостю, - ты кино любишь?.. Значит, любишь. А артистов кино?.. Понял: и того больше, особенно женский пол, - Редозубов рассмеялся прямо в трубку. - Знаю: бабник ты еще тот... Ну, если серьезно, помочь надо киношникам. Слышал, что приезжают?.. "Сарафанное радио" работает отменно... Так вот: надо помочь... Как-как... Обыкновенно... Съемочной группе горючка нужна... Сколько-сколько. Ты хорошо сидишь на стуле, не грохнешься?.. Тогда скажу, сколько: цистерна. И сейчас. И немедленно... Вань, не пудри ты мне мозги: есть у тебя... Откуда знаю?.. Во, даешь, Вань... А кто выколачивал дополнительные фонды? Не ты, нет?.. Вот именно: я!.. Так, чей это бензин? Города!.. Нет, ты, Вань, кончай с этим! Не жмись и не канючь, кержацкая4 твоя душа... Вогулы5?.. Хе-хе... Помягче будут. Короче, Вань: вопрос решенный... Что- что?.. Будешь звонить?! Ну-ну, валяй. Он тебя пошлет, и ты отлично знаешь, куда... Нет-нет, ты позвони, позвони... Что, уж нет желания? Куда же но пропало?.. Перестань! Я и без тебя отлично знаю: а)автобусы обязаны выходить в рейсы; б)рабочий класс надо доставлять на работу и с работы... Как-нибудь выкрутишься... По сусекам поскребешь, по амбарам пометешь. Кстати, про "заначку" не забудь... А ты сомневался?.. Я, Вань, в твоем хозяйстве все знаю... Предгорсиполкома по чину полагается, - Редозубов согнал с лица блуждающую ухмылку и посерьезнел. - Дискуссия окончена! Бензин передашь... Он?.. Нет, к тебе не придет... А зачем? Вопрос решили, - он, прикрыв ладонью трубку, спросил гостя. - Куда лучше подать? - гость написал на клочке бумаги и передал Редозубову. - Слушай, Вань: цистерна должна стоять сегодня же в тупичке ПРЗ3 . Все понял?.. Это уже другой разговор... Кстати, Вань, - на лице Редозубова вновь появилась ухмылка. - Хозяин организует в честь гостя пикничок... Ты знаешь, где... Считай, что приглашен... Это хоть и небольшое, но все же утешение... Ну, будь!
  Редозубов положил трубку и с облегчением вздохнул. Он сказал:
  - Это называется не иначе, как выкручивание рук.
  - Спасибо.
  - Из него, - Редозубов хитро подмигнул, - шубы не сошьешь... Кстати, бензин передается на два месяца. Получите свой - вернете долг. Извините, что напоминаю. Я знаю немало людей, которые страшно обожают долги без отдачи.
  - Это меня не касается.
  - Посмотрим. Еще что?
  - Хотя съемки и на натуре, но совсем без строительства декораций никак нам не обойтись: нужен пиловочник.
  Редозубов с опаской спросил:
  - Какого и сколько? Тоже вагонами...
  - Родомир Михайлович, вы попали в точку.
  - Побойтесь Бога... Зачем так-то пугать... Вы пошутили, да?
  - Нет. Я говорю совершенно серьезно... Потребуется, как минимум, повторяю, это всего лишь минимум, полувагон бруса на двести, полувагон доски-сороковки, полувагон доски-тридцатки, полувагон доски-дюймовки. Вся доска должна быть, кстати, исключительно обрезной.
  Редозубов, слушая и записывая в ежедневник, не переставал удивляться знанию дела этим москвичом. "Сыплет специальными терминами, - думал он, - будто, по меньшей мере, инженер леспромхоза или мастер деревообрабатывающего завода. Впрочем, его, наверное, хорошие специалисты проинструктировали перед поездкой в провинцию".
  Вслух же сказал, глядя в запись и качая головой:
  - Ну и ну! Аппетиты у вас...
  - Всего лишь минимум, без которого съемочной группе не обойтись. Конечно, нужны будут и другие мелочи, к примеру, строительные гвозди или столяры-плотники, но об этом - потом.
  - Да-да, не всё сразу. Дайте прийти в себя от прежнего.
  - Поймите меня правильно, Родомир Михайлович: для такого небольшого города, как ваш, действительно названные мною объемы велики и приводят в ужас, шокируют. Осознавая, с кем имею дело, я и цифры назвал божеские. К тому же: условия прежние.
  - То есть тоже будут госплановские фонды-лимиты?
  - Именно. Заимообразно прошу.
  Редозубов снова покачал головой.
  - И даже это не утешает, - сказал он и снял трубку, снова сам набрал номер. - внимательный глаз мог бы заметить, как при этом напрягся гость, следивший за движениями диска телефонного аппарата. Он расслабился лишь тогда, когда убедился, что Редозубов набрал всего лишь трехзначный номер. Это для гостя много значило. Это означало, что Редозубов звонил в леспромхоз, находящийся в черте города. - Леспромхоз?.. Где директор?.. Соедините!.. А мне без разницы, что там у него: заседание или совещание... День добрый, Гриш, - услышав имя директора леспромхоза, гость облегченно и шумно вздохнул. - Без предисловий и сразу: нужен пиловочник... Да, нет, нет у меня дачи... И не предвидится... И не садовод... И никому услужить не хочу... То есть, хочу, конечно, услужить, но не в том смысле, как ты думаешь... Пиловочник требуется "Мосфильму"... Слышал ведь, что приезжает съемочная группа?.. Да... Верно... Точно: главный режиссер Бондарчук... Гриш, шутки в сторону... Дело весьма и весьма серьезное... Дело в том, что для строительства декораций потребуется много строительного материала... Я сказал: пиловочник... Нет, не кубометр... И не два, и даже не десять... Счет идет на полувагоны... Сколько в один полувагон умещается?.. Значит, сто двадцать кубов... Тебе придется, нет, ты обязан поставить полувагон бруса на двести, полувагон доски-сороковки, полувагон доски-тридцатки, полувагон доски-дюймовки... Итого: четыреста восемьдесят кубов... Естественно, обрезной... - Редозубов повысил голос. - Что значит "нет"?! Это что еще за тон в разговоре с предгорсиполкома?.. Нет, я с ума не сошел... Не надо ля-ля, не надо!.. Твой месячный план я и без твоих подсказок знаю... Да, пятая часть месячного плана... И что?.. Ну, не надо, а?.. Что вы все сегодня, как будто сговорились?.. Я, что вам дитя малое?.. Ошибаешься, Гриш: масштаб задачи не хуже тебя знаю... Вне фондовые поставки, да, запрещены... И что?.. Дальше что?.. Фильм, прикажешь, не снимать?.. Слушай, Гриш: не нервируй меня!.. Не буди во мне пока спящего медведя!.. Избавь меня от своих "новостей"... Я помню, да, помню, что городские фонды выбраны... Выбраны и за второй, и даже за третий квартал... Где-где... Ты депутат?.. На сессии горсовета был?.. Слышал, какие масштабы работ предстоят по подготовке школ к новому учебному году?.. А чего тогда спрашиваешь?.. Спасибо, что отгрузил раньше утвержденного срока... Но... Что сделано, то сделано... Сейчас новая задача: надо оказать экстренную и неотложную помощь "Мосфильму"... Родина на нас с тобой смотрит... Поможешь - буду благодарен... И не только я, заметь... Ладно, не кривляйся: ты знаешь, о ком я... Забудь на некоторое время о потребителях... Как-как: обыкновенно... Позднее им отгрузишь... Как это "невозможно"?! Нельзя только штаны через голову надеть, но клоун и это умудряется делать... Придут тебе дополнительные фонды: вопрос решен на уровне Байбакова... Это я тебе говорю... Мало?.. Наглеешь, братец... Кончай, Гриш, базар... Надо, Гриш, надо!.. Срок - неделя... Оплата?.. Разумеется, безналичкой... Но ты не жди, когда из Москвы оплата поступит, не жди... Сейчас отгружай... Гарантии?.. Поручитель?.. Я - твой поручитель... А в моем лице - советская власть, между прочим... Ну, все!.. Ну, не будем... Задача есть, задачу нужно выполнить. А как? Ну, это уже твоя головная боль... Всё!.. Диспут окончен!.. Что, "Родомир Михайлович"?! Я уже сорок лет почти Родомир Михайлович... Не хочу ничего слушать... Что?! Защиту от проверяющих ищешь?.. А мы мало, да, ограждали от наскоков?.. Нет, ты все же вспомни, Гриш... Что, вспомнил-таки?.. Это уже хорошо... Если бы не мы, то... Кстати, хозяин приглашает тебя на пикничок, организуемый в честь прибывшего гостя из столицы... Цени... А ты знаешь... В том же месте и в тот же час, как говорится... Завтра... До встречи...
  Редозубов, достав из кармана клетчатый платок довольно внушительных размеров, вытер им лоб.
  - Даже вспотел. Трудненько пришлось. Если честно, Самуил Яковлевич, я не люблю выкручивать руки хозяйственникам, насиловать их, принуждать к нарушению плановой дисциплины. Нет, не люблю! Но иногда, как, вот, сейчас, приходится решать вопрос волевым исключительно методом.
  Гость сочувственно покачал головой.
  - Как я вас понимаю...
  Редозубов спросил:
  - Надеюсь, на сегодня всё?
  - Пожалуй.
  - Утешили. Мой водитель вас отвезет.
  Гость встал и протянул для прощания руку. Протянул первым. Это право, по его мнению, у него было. Нет, не по праву возраста или старшинства, а по праву представителя столицы, находящегося в глухой провинции. Редозубов ответил тем же. Редозубов отметил про себя: ладонь молодого человека мягкая и нежная, ладонь, которая никогда не знала физического труда.
  Гость был уже у двери, когда за его спиной зазвучал голос Редозубова. Гость обернулся.
  - А кстати, - спросил Редозубов, - каков численный состав съемочной группы? Не пятьдесят же, наверное, человек?
  - Нет, не пятьдесят, - ответил, улыбаясь, гость, - а семьдесят пять.
  - Но тогда уже сейчас следует позаботиться о размещении и питании.
  - А это, что, тоже проблема для вашего города?
  - Не такая, чтобы проблема... Нет, её мы решим. Часть, то есть руководство, разместим в загородном пансионатике. Ну, там, где вы сейчас. Остальных, - он задумался на несколько секунд, - придется устроить в профилактории рудоуправления. Тоже, кстати, за городом, но в другом месте. В профилактории восемьдесят мест. Я так понимаю: заезд очередников-трудящихся, горняков, значит, на июль-август придется приостановить. Ничего, зимой свое возьмут. Профилакторий, конечно, не то, что наш уютный пансионатик, но вполне сносно. И повара там неплохие.
  - Значит, всё будет хорошо? - спросил гость.
  - Не сомневайтесь: все будет тип-топ. Обещаю.
  
  КУШВА. ПОЛОВИНКА. ЗАГОРОДНЫЙ ПАНСИОНАТ.
  К ПЯТИ ВЕЧЕРА СЪЕХАЛИСЬ все приглашенные, и во дворе от машин стало тесновато. Съехалось всё высшее руководство города (то есть почти всё, так как не было Серёгина, второго секретаря горкома) и наиболее приближенные директора предприятий. Только мужчины. Сначала носилась в воздухе идея пригласить и женщин. Юных, конечно. Кандидатки были. Ими обеспечивала заведующая школьным отделом горкома комсомола Рогожкина. У нее были премиленькие пионервожатые. Естественно, без комплексов. Идею должен был одобрить хозяин, но он на этот раз почему-то воспротивился, хотя все знали его слабость к юным особам.
  Пономаренко сильно стукнул ладонью по столу, ознакомившись с идеей.
  - Не надо!
  Авторы идеи изумились.
  - Но почему?
  - Что гость подумает? За сводников почтет. Нет, не надо. Пусть будет этакий мальчишник. Так проще. И гостю удобнее: не будет скован условностями. Хотя... Нет в стране более раскованных людей, чем москвичи, - кто-то вновь попытался протолкнуть идею, но хозяин пресёк на корню всякие поползновения в эту сторону. - Все. Собрание окончено. Я так решил.
  Авторы идеи, которая всегда срабатывала безукоризненно и давала нужный эффект, лишь недоумевали и пожимали плечами: обсуждать действия хозяина в горкоме было не принято.
  Не поняли, потому что не знали, какие мысли бродят в голове первого секретаря. Это были сугубо личные мысли. Эти мысли пока были недоступны никому, даже ближайшему другу - его жене. А что уж говорить о горкомовских!?
  Увидев гостя, послушав, Павел Михайлович прямо-таки влюбился в него. Нет, не как мужчина в мужчину, с этим-то у него все в порядке, ориентация-то у него самая что ни на есть традиционная. Он влюбился, как может влюбиться лишь отец в сына. Парнишка - головастый, в одежде - щёголь. А почему бы, подумал Пономаренко в какой-то момент, не стать ему отцом? Да, не сын, но вполне мог стать зятем. И, если он не ошибается, неплохим зятем. Дело в том, что у него младшенькая заневестилась. Арише шестнадцать и на будущий год десятилетку закончит. Пора жениха присматриваться. А этот? Ну, чем не пара любимице? В Москву увезет, введет в ближний круг и станет его Ариша составной частью столичной богемы. Что, его доченьке век коротать в этой глуши? Ну, нет! Он не позволит. Он попробует, благо на горизонте кое-что замаячило и свой шанс не следует упускать. Он пригласит москвича к себе, домой, познакомит с девчонкой и попробует сблизить молодых людей. Авось, сладят! И чего бы им не сладить? Он, да, хорош, но и его дочь тоже неплоха: Ариша в мать пошла, поэтому также стройна и белолица, также на голове гордо носит русую косу в метр длиной. Жена говорила: вьются вокруг её парни-одноклассники, сохнут. Пусть! Куда им до неё? Не по Сеньке шапка. Не того круга они. Она не для них. Пусть рты сильно не разевают. Хороша, как говорится, Ариша, но не ваша.
  Вот вопрос: сладят ли, приглянутся ли друг другу? Ариша - настоящий бесенок, жутко упряма (тут вся в отца), с гонором девка (разве не отцовское это наследие?). Может начать и взбрыкивать. Но он уверен: девчонка - не дура, свою выгоду не упустит. Она поймет, что москвич - достойнейшая для нее пара. Может, гонору-то и поубавит. Если что, то он готов в этом ей помочь. Пока что девчонка от рук не отбилась, слушается отца. Во всяком случае, ему в это очень хотелось бы верить.
  Итак, Павел Михайлович задумал свести дочь с "московской штучкой". Это, конечно, тоже сводничество, но сводничество иного, благородного свойства. Нет ничего дурного в том, если отец позаботится о будущем своей любимицы, если присмотрел ей достойного жениха, если хочет соединить два таких красивых сердца. И он вправе оградить претендента на руку и сердце его дочери от особ женского пола, от особ весьма-таки вольного поведения. Вот для чего понадобился мальчишник!
  Ну, конечно, есть одна шероховатость, по его мнению, темное пятно в биографии жениха, а именно: его национальность. Что бы там он в своих докладах ни говорил про интернационализм, про братскую дружбу народов, живущих одной дружной семьёй, но в душе-то он не слишком хорошо относился, в частности, к евреям. Почему? А черт его знает: не жалует и всё! Хорошо живется тем, у кого сразу и на все вопросы есть ответы. У него - нет ответа. С этим ничего не поделаешь. Вон, и в горкомовском аппарате нет ни одного лица еврейской национальности. Нет, это не его заслуга. Это - давняя традиция. Есть неписаное правило: не брать в аппарат евреев. Он и не берет. Он также избегает засилья евреев в выборных органах. Регулирует. Они лезут, а он регулирует. Вон, в парткоме Гороблагодатского рудоуправления есть некий Мильман. Умница, каких мало. К тому же страшно исполнительный: он и лектор, он и пропагандист, он и член многих общественных комиссий. А ведь восемь лет ходит в замах, правда, по идеологии. Ну, чем не секретарь парткома?! Черта с два! Мильману никогда не занять сие кресло, являющееся, возможно, мечтой всей его жизни.
  Или тот же Березовский Борис Абрамович, директор металлургического завода. По всем партийным канонам он должен быть членом бюро горкома КПСС. Так сказать, по должности: он возглавляет крупнейшее промышленное предприятие города. Но каноны существуют не для всех. И потому Березовский, являясь носителем определенного лица, не был и не будет членом бюро.
  Борис Абрамович - приятнейший во всех отношениях человек. Весельчак, не лишенный чувства юмора, в том числе и по отношению к себе, поэтому позволяет себе рассказать анекдот на еврейскую тему. И смеется от души вместе со всеми. Дружеские застолья без него не обходятся. Загородный пансионат для элиты стал реальностью благодаря ему. Денег на его содержание, кстати, не жалеет. Членом же бюро как не был, так и нет. А ведь он явно не прочь. Однако, судя по всему, иллюзий особых не питает. Значит, смирился с неизбежностью.
  Не он, не Пономаренко это правило устанавливал, не ему его и переписывать. Да и желания, если честно, особого у него нет. В обкоме КПСС ведь тоже... Есть, правда, один, но и тот не совсем чистый - полукровка. Мужик тоже не без царя в голове, но перспектив у него никаких: посидит несколько лет, да и уйдет, к примеру, директорствовать в театр или в филармонию. И будет сидеть до пенсии, не мешая никому.
  С антисемитизмом, правда, на бытовом уровне, подсел Пономаренко крепенько. В прошлом году это случилось. В Свердловске проходил областной семинар первых секретарей. Ясно, что всех иногородних поселили в обкомовскую гостиницу. Номера на двоих, но номера отличные: ванна и душ, а также туалет в номере; и даже биде (что это такое и для каких целей находится в ванной комнате, он не знал. Осторожно порасспросил у горничной. Та популярно разъяснила. Потом он долго ходил вокруг да около сего приспособления, дивился и решил, что оно должно быть и у его жены, первой жены города). И мебель в номере тоже соответствующая: ковры ручной работы, диваны, кресла, столики, телефон - все блестит и сверкает. Постельное белье хрустит и пахнет, потому что накрахмалено. А про постоянных постояльцев, то есть тараканов, говорить даже совестно.
  Он, значит, поселился с товарищем из Каменск-Уральского. В первый же вечер, как водится, хорошо выпили. А потом? Черт их дернул выйти в коридор и в обнимку там шастать. И это не самая большая неприятность. Они не просто ходили по коридору гостиницы, а во всю мочь орали одну и ту же песню. Впрочем, и не песню даже, а всего лишь одну-единственную строку:
  
  "Евреи! Евреи! Кругом одни евреи!.."
  
  Орали, надо заметить, от всей души.
  На следующее утро, уже перед началом семинара, его отозвал в сторону Елохин, заведующий орготделом обкома КПСС. Стал укорять. Укорял он по-дружески, мягко: не гоже, мол, антисемитские песенки распевать. К тому же в непотребном, значит, пьяном виде. Он, Елохин, долго "пытал" Михалыча: где тот ночью увидел евреев? Почему "кругом одни евреи", если среди участников семинара означенных лиц вообще нет? Нет и быть не могло! Что мог сказать на это? Ничего. Пьяная дурь, а чего же еще-то!
  Елохин ограничился укорами. Скорее всего, как понимает Пономаренко, потому, что тот и сам не слишком-то жалует означенных лиц. Впрочем, это всего лишь его догадка.
  Так что... Ну, вот, не хочется ему иметь в зятьях лицо еврейской национальности. И внуки, если унаследуют отцовские черты лица, тоже будут бельмом в глазу.
  Предпочтительнее иметь в зятьях русского парня. Но где его взять? Из-за границы, что ли, выписывать?
  Пономаренко придется смириться. А что остается, если что ни еврей, то умница, талант; что ни русский, то дурак или горький пьяница. Нет, он, Пономаренко, вовсе не склонен проблему абсолютизировать. Беда-то в том, что русские умники и умницы нарасхват, в них слишком велика потребность. Нет, он не один такой, мечтающий о русском, но достойном во всех отношениях зяте. Всяк отец желает своей дочери добра. Мечтают все, но не у всех эта мечта сбывается. Он бы этого не хотел для своей дочери.
  Пономаренко, после долгих и мучительных размышлений, пришел к готовности закрыть глаза на национальную принадлежность "московской штучки". Он уже закрыл глаза. Он вполне созрел до компромисса. И всё это ради счастья любимицы, настоящей чистокровной русской красавицы! Её счастье - это гораздо большее, чем его некие предубеждения, не основанные, кстати, буквально ни на чём. Поэтому он должен сделать все, чтобы загнать добычу в свои сети. И он непременно загонит! Он в этом абсолютно уверен. Это будет настоящая победа разума над его странными предубеждениями по отношению к лицам, которые могут быть вполне симпатичными. Гость из Москвы - наглядное тому доказательство...
  
  СВЕРДЛОВСК. ОБКОМ КПСС.
  АСМОЛОВСКИЙ ЗАШЕЛ В ПРИЕМНУЮ заведующего отделом. Положив перед машинисткой несколько рукописных страниц, спросил:
  - Александра Сергеевна, вы не навострили лыжи?..
  Та вопрос поняла правильно и рассмеялась:
  - У вас "навостришь", - сказала она. Кивнув в сторону только что принесенной рукописи, добавила. - К концу дня обязательно да подкинете.
  - Если, Александра Сергеевна, проблема только в этом, то в моих силах всё исправить.
  - Хотите сказать, Семен Иванович, что документ не к спеху?
  - Именно это я и хотел сказать, - Асмоловский наклонился к машинистке и полушепотом спросил, кивнув в сторону полу прикрытой начальственной двери. - Там? - женщина согласно кивнула головой. - Ну, в таком случае, отсрочка исполнения моей работы вас мало утешила. Ведь так? - женщина кивком головы подтвердила вывод Асмоловского.
  Из кабинета послышался голос Важинина.
   - Семен Иванович, вы?
  - Да, Григорий Васильевич. Что-то нужно?
  - Зайдите.
  Прежде чем направиться в кабинет, Асмоловский вновь наклонился к машинистке и прошептал: "Что за привычка у твоего шефа всегда оставлять дверь не закрытой". Машинистка усмехнулась и также шепотом ответила: "Не любит одиночества. Говорит, что когда дверь наглухо задраена (именно так и говорит: задраена), то чувствует себя изолированным от внешнего мира". Асмоловский кивнул головой: "Диагноз: клаустрофобия, - и добавил. - Последствия службы на подводной лодке".
  Асмоловский, помахав рукой машинистке, скрылся за дверью. Увидев его, Важинин показал рукой на один из стульев.
  - Присаживайся, - когда они были один на один, то обращались к друг другу на "ты".
  Асмоловский спросил, прежде чем присесть:
  - Разреши окно прикрыть?
  - А что такое?
  - Когда одновременно открыто окно и дверь, то может просквозить. Чувствую: тянет.
  - Что ты! В конце июня?!
  - Урал, знаешь ли. На Урале и в июле, в тридцатиградусную жару можно схватить насморк.
  - За себя опасаешься?
  - За тебя - тоже.
  - Ну-ну...
  - Это следует понимать как разрешение или?..
  - Ну, если так печешься о нашем с тобой здоровье, то прикрой, - на слове "нашем" Важинин сделал ударение, намекая на то, что тот заботится больше всего о себе, о своем драгоценном здоровье. Важинин подумал: "Не зря рассказывают, что истинный еврей начинает лечиться за год до возникновения заболевания. Может, это и хорошо".
  Асмоловский прошел к окну, прикрыл створку, вернулся назад и только после этого присел.
  - Домой не собираешься? - спросил он.
  - А что? - Важинин мельком взглянул на настольные часы, стоящие перед ним. - Ах, ну, да, - потом в ответ спросил. - Спешишь?
  - Я? Нет. А вот машинистка...
  - Так, в чем дело? Пусть идет.
  Асмоловский встал, выглянул в приемную.
  - Александра Сергеевна, шеф не возражает...
  Он еще не успел договорить фразы, как машинистки уже не было на месте: как ветром сдуло. Асмоловский, подивившись на такую прыть, вернулся к столу.
  Важинин сказал:
  - Звонили из ЦК. Говорят, что на следующий год, на лето планируют всесоюзное идеологическое совещание...
  - В Москве?
  - Нет, на периферии.
  - И где конкретно? Сочи? Ялта? Симферополь?
  - Ошибаешься: у нас.
  - У нас? - удивленно переспросил Асмоловский. Важинин кивнул головой. - Новость. Первый уже в курсе?
  - Скорее, да... Хлопотно, но лестно. Совершенно очевидно: выбирая в качестве базы проведения всесоюзного совещания нас, ЦК воздает должное нашим успехам на фронте идеологическом. Там, где плохо, совещания не проводятся.
  - Придется покрутиться. Но это уже точно?
  - Соответствующая записка Тяжельникова1 с соответствующим предложением - в Секретариате ЦК, на утверждении. Вопрос почти решенный... Знаешь, что мне первым пришло на ум?
  - Нет.
  - Я вспомнил о тебе, о твоей книжонке, в которой ты обобщаешь и анализируешь опыт...
  - И что?
  - Я подумал: не поспешить ли нам с изданием твоей книжонки?
  - Ты хочешь, чтоб к открытию совещания моя книга уже увидела свет?
  - Конечно! Отпечатать книжонку увеличенным тиражом и каждому участнику совещания подарить по экземпляру. Как?
  - Дело хорошее. Но...
  - Знаю-знаю. Нажмем, надавим, как следует. Куда денутся? Подготовят к изданию и отпечатают в авральном порядке. Как считаешь: пять тысяч - это тираж достаточный?
  - Более чем...
  - А ты работу закончил? Ну, с окончательной шлифовкой книжонки?
  - Почти.
  - Поспеши.
  - Хорошо.
  - Разрешаю даже в рабочее время... Меня одна мысль посетила: наверное, зря мы всё издательское дело отдали на откуп Новосёлову. Думаю, что следует изменить правила игры.
  - Вы это о чем, Григорий Васильевич?
  - Я выйду с предложением (если потребуется, то и к Первому): годовые и пятилетние планы книгоиздания утверждать на заседании бюро обкома. Таким образом, мы повысим уровень влияния и сумеем жестче контролировать, что там издают и зачем. Новоселов - специалист, но нельзя, чтобы такое важное дело решалось на таком уровне, к тому же - единолично.
  Асмоловский догадался: если предложение пройдет, то столь лакомый кусок, как книгоиздание, окажется полностью в руках Важинина. "Странно, - подумал он, - что об этом не догадались его предшественники". Асмоловский для приличия попытался защитить Новосёлова.
  - Вроде, пока особых претензий не было. И... он не всегда один решает... Иногда и со мной советуется.
  - Именно: "иногда", "не всегда"! Мы должны выступать не в качестве советников при Новосёлове, а в качестве людей, от которых зависит всё.
  - Резонно, учитывая степень важности книгоиздания в системе идеологической работы партии.
  - Значит, ты поддерживаешь?
  Асмоловский, усмехаясь, заметил:
  - Попробовал бы я не поддержать.
  Важинин строго посмотрел на своего заместителя:
  - Зачем так-то? Не диктатор какой-нибудь. Я всегда выслушиваю советы, не рублю с плеча. Твое мнение для меня всегда имеет определенный вес. Разве не так?
  - Так, конечно, Григорий Васильевич! Я - пошутил...
  - В каждой шутке, Семен Иванович, лишь доля шутки, - он рассмеялся афоризму, который он где-то и когда-то слышал и который так кстати пришел на ум.
  - Я, правда, ничего не имел, Григорий Васильевич. Шутка, ясно, неудачна.
  - Ладно, Семен Иванович, забудем. Это забудем, однако... Как там, в провинции, "московская штучка"? Не жалуется, нет? Он-то не звонил. Я сам звонил в горком. Ермаков уверяет, что встретили и приняли молодого человека по высшему разряду.
  - Я - не об этом. Бывает, напоят и накормят, спать уложат, а помочь забудут.
  - Со слов Ермакова, парень расположил к себе Пономаренко...
  Важинин, зная хорошо натуру Пономаренко, воскликнул:
  - Даже его?! Ну и дела...
  - Удивительно, но факт. Впрочем, ничего нет удивительного: москвич страшно обаятельный и привлекательный. Плюс - ум не по возрасту.
  - Все равно: чтобы добиться расположения такого медведя, надо здорово постараться.
  - Зря ты: мужик-то он хлебосольный.
  - Когда надо, - многозначительно добавил Важинин.
  - Это и хорошо. Да... Приглашает...
  - Тебя?
  - Обоих. Обещает устроить отличную рыбалку.
  - Он знает: вдвоем нам никак не выехать.
  - Тем не менее, подумай, Григорий Васильевич, над приглашением. В эмоциональной разгрузке нуждаются все.
  - Не спорю. Но выскочить в Кушву удастся не скоро - это абсолютно точно.
  Асмоловский был уверен: Важинин не поедет. Асмоловский знал, как Важинин относится ко всему этому. А относился и относится ко всему неформальному, когда он в командировке, совершенно отрицательно. Ни одному первому секретарю в области не удалось заманить его на пирушку: уходит от приглашения, находя всегда какую-нибудь чрезвычайно уважительную причину. Сам же Асмоловский, наоборот, любил и любит повеселиться, особенно на природе. И, конечно, воспользуется приглашением Пономаренко.
  Важинин вновь вернулся к "московской штучке".
  - Значит, с ним там все в порядке?
  - Да.
  Важинин с минуту молчал, уткнувшись в столешницу. Потом поднял голову и, глядя в глаза собеседнику, сказал:
  - Этого ты, наверное, еще не знаешь...
  - Чего именно? - спросил, сразу насторожившись, Асмоловский.
  - Уходит на покой директор Свердловской киностудии. Открывается вакансия.
  - Уходит - совсем не значит, что ушел.
  - Уходит-уходит. Звонил председатель госкомитета по кинематографии. Предлагает нам самим попробовать поискать кандидатуру. Ну, говорит он, если не найдем на месте, то он пришлет "варяга". Скажи, зачем нам "варяг"?
  - Не понимаю, к чему клонишь?
  - А ты подумай... На досуге подумай... Спешить-то некуда... С женой посоветуйся.
  - Хочешь избавиться?
  Важинин не на шутку рассердился.
  - Глупости! Человеку добра желают, а он?.. Как только узнает об этой вакансии общественность, знаешь, сколько здесь, в моей приемной жаждущих будет сидеть?..
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 4
  
  
  КУШВА. ПОЛОВИНКА. ЗАГОРОДНЫЙ ПАНСИОНАТ.
  ИОГАНСОН, СПУСКАЯСЬ ПО ЛЕСТНИЦЕ, обратил внимание на поджидавшего его смотрителя, то есть Степаныча.
  - Негоже, Якич1, - с укором сказал он, - заставлять важных людей ждать.
  - Что, уже? Все в сборе?
  - А как же! У нашего хозяина - железная дисциплина: сказал и точка!
  Сопровождаемый Степанычем гость прошел холл, где, действительно, не было никого, вошел в банкетный зальчик или, как его именовал Степаныч, гостевую, имея в виду, скорее всего, под этим гостиную.
  - Добрый вечер, - сказал гость и всем сразу отвесил полупоклон. - Извините за опоздание.
  - А мы тут заждались, - сказал Пономаренко, вставая и отодвигая чуть в сторону рядом стоящий свободный стул. - Проходи, Самуил Яковлевич, дорогим нашим гостем станешь.
  Молодой человек, прежде чем присесть, вновь отвесил общий полупоклон.
  Чащин, сидевший в конце полуовального большого стола и не спускавший глаз с гостя (его поразил больше всего темно-вишневый галстук-бабочка с белым горошком), наклонился к сидевшему с ним рядом директору Гороблагодатского леспромхоза и зашептал:
  - Сразу видно: настоящий интеллигент.
  Торчинский также шепотом спросил:
  - Почему ты так решил?
  - Видно: этикет соблюдает... Как человек из высшего общества.
  - То есть?
  - Видишь, не стал обходить всех и за ручку с каждым здоровкаться: здрастье и поклон - всё.
  Пономаренко, уловивший острым слухом шепот за столом, постучал вилкой о тарелку.
  - Прошу внимания! Итак, мы собрались на этот мальчишник, чтобы встретиться в неформальной обстановке с гостем... Самуилом Львовичем...
  - Яковлевичем, - поправил гость хозяина.
  - Виноват, оговорился... Самуилом Яковлевичем, значит. Не смотрите, что молод. Умён не по возрасту. Не думаю, что есть необходимость представлять его должность: вы все знаете. Новости в нашем городе бегут впереди паровоза... Давайте же поприветствуем, - раздались не совсем дружные аплодисменты. Первый тост - за гостя. Естественно, пьем стоя, - все встали и дружно выпили. Гость же, лишь чуть прикоснувшись губами к крохотной коньячной рюмке, поставил на стол. Пономаренко заметил. - Э, так не пойдет, - сказал он, осторожно придвигая рюмку к парню. - У нас первый тост полагается исполнить полностью... до дна, - он обвел рукой стол. - Смотри сам.
  - Павел Михайлович, это же... кажется, коньяк, напиток слишком крепкий.
  - Не кажется, а самый настоящий - "Наполеон"... французский. Я тебе так скажу: сей напиток доступен даже не каждому москвичу. Разве что в "Праге"...2 Так что уважь наше общество.
  - Ну, если чуть-чуть...
  - Да-да. Сначала - чуть-чуть, потом еще - по чуть-чуть... И так далее, - все засмеялись.
  Гость, в самом деле, выпил не более трети.
  Пономаренко, пользуясь правом хозяина, тотчас же придвинул тарелочку с ветчиной и хреном.
  - Закусывай, дорогой.
  - Мне бы шоколад, - сказал гость, все еще морщась.
  - "Алёнушка" пойдет? - спросил Пономаренко, придвигая конфетчицу. - Ваш... Фабрики Бабаева. Наш шоколад тоже ничего, но ваш, московский - лучше.
  Гость развернул, отломил часть и отправил в рот.
  Тем временем, Олеговна, жена смотрителя Степаныча, служившая здесь и за повариху, и за горничную, и за официантку, вновь наполнила рюмки.
  - Я, Павел Михайлович, пойду? - спросила она хозяина.
  - Иди, Олеговна. Мы тут как-нибудь сами.
  Женщина вышла, тщательно закрыв за собой дверь банкетного зала.
  Пономаренко, обведя взглядом присутствующих, спросил:
  - Кто следующий?
  - Я! - это вскочил со своего места Чащин, держа в руке рюмку. - Выпьем за будущий фильм!
  Пономаренко ухмыльнулся.
  - Наш пострел - везде поспел. Кержаки все такие.
  Чащин обиженно сказал:
  - В чем дело? Тост хороший и... правильный.
  Пономаренко примирительно сказал:
  - Перестань хмуриться. Пошутил я. А тост твой, действительно, правильный. Если бы не фильм, то кто бы узнал, - он говорил о фильме, как о деле уже свершенном, то есть снятом, - что есть на северном Урале такой город Кушва... и такой директор автобусного предприятия, как Чащин.
  Чащин не заметил в последних словах хозяина подтекста, поэтому оживился.
  - Пьем?! Я, как тостующий, пью вновь стоя и до дна Хоп! - он движением руки опрокинул рюмку в рот. - Ха! Напиток богов, - он потянулся сначала вилкой за кусочком осетрины, но, вспомнив, что гость закусывает шоколадом, отложил вилку и взял из неподалеку стоящей конфетчицы большую конфету "Кара-Кум" и стал ею закусывать.
  Пример гостя оказался заразительным, так как и другие после выпитого коньяка взялись за шоколад.
  Директор металлургического завода Березовский, вертя в руке крохотную рюмку, только что им опорожненную, с сожалением сказал:
  - Уж больно мала, зараза: не боле наперстка.
  Пономаренко напомнил:
  - Не водка, чтобы хлестать гранеными стаканами. Благородный напиток и пьют по-благородному.
  Борис Абрамович, хмыкнув, поставил рюмку на стол.
  - Я что? Я - нет, не против: по махонькой, но почаще, - он рассмеялся, оставшись крайне довольным только что родившимся в его голове афоризмом.
  Его никто не поддержал. Очевидно, юмора не поняли.
  Редозубов, сидевший слева от Пономаренко, тщательно вытер губы бумажной салфеткой, скомкав её, бросил в пустую тарелку.
  - Павел Михайлович, - обращаясь к Пономаренко, сказал он, - а знаешь ли ты, что гость пишет стихи?
  - Что, поэт? - спросил он гостя. Иогансон с еще большим старанием занялся салатом, показывая, что он страшно занят.
  Пономаренко, не получив ответа, настаивать не стал.
  Редозубов заметил:
  - Надо бы, чтоб гость кое-что написал и для городской газеты... для читателей, - тут, оглядев присутствующих, не найдя нужного лица, спросил. - Её, что, не пригласили?
  Пономаренко поморщился, будто при приступе зубной боли, буркнув себе под нос:
  - Только её1 здесь и не хватает.
  - Нет, надо свести все-таки гостя с редактором, - Редозубов продолжал гнуть свое. - В газетке есть литературная страничка. На ней, думаю, найдется местечко и для московского поэта.
  Пономаренко, не пытаясь скрыть сарказм, спросил:
  - Ты, вижу, почитываешь?
  - Регулярно. Надо знать, о чем сообщает городская сплетница.
  - Ну-ну, - неопределенно буркнул Пономаренко.
  - А ты, Самуил Яковлевич, как считаешь? - обратился Редозубов непосредственно к гостю.
  - Насчет чего? - гость или не понял вопроса, или сделал вид, что не понял.
  - Насчет газетки... Порадуй нашего читателя.
  - А... Это ни к чему... Избавьте от прессы, - бросил гость и вновь уткнулся в салат.
  Редозубов, чуть подавшись телом вперед, удивленно посмотрел на гостя.
  - Это еще почему?
  - По двум причинам, - не отрываясь от салата, ответил гость.
  - Ну-ка, ну-ка! Интересно.
  - Не люблю я прессу... Точнее - её представителей.
  - Вот как! - воскликнул Пономаренко и одутловатое лицо его посветлело. - Значит, моему полку прибыло! - он хлопнул парня по плечу. - Утешил! Порадовал!
  - Так... вы... тоже?
  - Не перевариваю тех, кто сует свой нос в каждую щель. Будто тараканы. Везде лезут.
  Морозов, управляющий рудоуправления, поддержал хозяина.
  - А здесь, юноша, нет тех, кто бы исходил восторгом при виде журналиста.
  Гость пропустил мимо ушей реплику Морозова. Гость обратился к хозяину.
  - Я - это я, Павел, Михайлович... Но вы... Как же?! Журналист - подручный партии...
  - Это ты верно заметил: подручный. То есть первым попадается под руку, когда надо чинить расправу.
  - Журналист - основной проводник политики партии. Партия без прессы - уже не партия.
  - Теоретически, всё так, - сказал, соглашаясь, Пономаренко, - но практически... Много воли им дал Хрущ-пустомеля1 . Сейчас, правда, малость поприжали хвосты, но всё равно... Не люблю!
  - А как же газета? - спросил, по-прежнему недоумевая, гость.
  - Что газета? С ней все в порядке. Слежу, чтобы никаких вольностей. Тут, хе-хе, звонит прынцесса2 и пищит в трубку, - он попробовал изобразить голосом. - Павел Михайлович, а, Павел Михайлович, поприсутствуйте на городском собрании активистов печати. Это, значит, в день печати. Еще чего! Других дел нет? Не был и не пойду.
  - А кто же руководит? Ну, от имени горкома?
  - Мне поручено, - сказал неподалеку сидевший молодой мужчина, сидевший молча, не вмешиваясь в разговор хозяина.
  Пономаренко пояснил:
  - Михеев... Секретарь горкома. Он - идеолог, пусть и возится с этой шатией-братией... Ладно. Не будем о неприятном. Лучше нальем рюмки, опорожним и снова нальем, - он долил гостью, налил себе.
  Встал с хорошей выправкой мужчина.
  - Хочу тост! Без тоста выпивка - это пьянка.
  Пономаренко, усмехнувшись, сказал:
  - Хочешь? Ну, валяй! - потом повернулся к гостю и представил. - Майор Соловьев, командир всей милиции.
  - Предлагаю, друзья-товарищи, выпить за успех предстоящих киносъемок на нашей земле!
  - С удовольствием поддержу, - сказал Пономаренко и, небольшими глоточками, явно смакуя, выпил. Взял ломтик лимона и отправил в рот. - Хорош, черт побери! - трудно сказать, к чему относилось восклицание: то ли к коньяку, то ли к лимону. Пономаренко неожиданно вернулся к давно забытой теме. - Ты... это... серьезно насчет стишков-то?
  Парень смутился и стал перебирать пальцами бахрому скатерти.
  - В литинститут собираюсь... следующей осенью.
  - Туда, где поэтов мастерят? - спросил со своего места Чащин и зачем-то хихикнул.
  Гость не ответил.
  Пономаренко сказал:
  - Дело твое... Но опасно...
  - Почему "опасно"?
  - Поэты - народ уж такой вольный: говорят, что вздумается; делают, что хотят... Тот же Евтушенко... Вон, какие коленца выделывал при Хруще. Поправили его, хорошо поправили. Но надолго ли?
  Иогансон заметил:
  - Поэт-то он талантливый.
  Пономаренко отреагировал на реплику:
  - Талантов, слава Богу, в России хватает, а партия одна И никому не позволено поднимать хвост на её генеральную линию. Не дадим! Пообломаем любому рога, - Пономаренко повернулся к гостю. - Значит, серьезно?..
  - Что именно?
  - Профессиональным поэтом решил стать?
  - Хочу попробовать.
  - А ты... коммунист? - гость отрицательно замотал головой. - А отец? -парень вновь отрицательно замотал головой. - Надо же, да ты совсем аполитичный человек! Ну, ничего... Примем в партию... Сделаем настоящим бойцом.
  Все запереглядывались, не понимая, о чем это говорит хозяин. Как это можно? Он, ихний хозяин, здесь, в Кушве, а гость - там, далеко, в Москве. Хозяин мог бы прояснить ситуацию, но, видимо, не хочет, туману напускает. Присутствующие же не решаются спросить, потому что хорошо знают: не говорит - значит, этого знать им не положено.
  Промолчал и гость. Хотя ведь последние слова Пономаренко для него были не менее загадочны.
  Пономаренко, нанизав на вилку сразу два пласта краковской колбасы, отправив в рот, стал медленно, с усердием пережёвывать. Проглотив и запив лимонадом, сказал:
  - Значит, поэт... Ну и пусть... В конце концов, поэты тоже люди, встречаются и приличные. Ха-ха-ха, - хозяин с удовольствием рассмеялся, явно что-то вспомнив. - Оказался я как-то в "Белинке"1 . Пошел в туалет. Ну, чтобы большую нужду справить. Прижало. Захожу в кабинку. Присел. Напротив, гляжу, жирно, красными чернилами написано:
  
  "Если ты посрал, зараза,
  Дёрни ручку унитаза".
  
  Все заулыбались. А Чащин даже запил это дело коньяком и закусил, но теперь колбаской.
  Пономаренко продолжил:
  - Тоже ведь талант сочинил. И с пользой. Как-никак, а лишнее напоминание. Прочитает иной засранец и сделает то, что нужно: не оставит свое дерьмо не смытым. Такой-то стишок я бы во всех туалетах, на специальных планшетах написал.
  - Да, - вступил Редозубов, если на то дело пошло, с подобным творчеством можно столкнуться и в столице. Я, когда писал диссертацию, много времени проводил в "Ленинке"2 . И также, как Павел Михайлович, побывал в тамошнем туалете. Чисто, конечно. Но стены все равно размалёваны. Запомнил одну надпись:
  
  "В сортире гадости писать
  Увы, традиция не нова.
  Но как же быть, ебёна мать,
  Коль только здесь свобода слова!"
  
  Сидевшие за столом засмеялись. Пономаренко - нет. Он покачал головой.
  - Антисоветчина. Хорошо, что для подобных "талантов" в нашей стране годятся лишь отхожие места.
  - Конечно, стих с душком, но, согласись, Павел Михайлович, автор-то не без способностей, - заметил Редозубов.
  Ему, пожалуй, единственному из элиты хозяин дозволял возражать, даже спорить, даже говорить на равных, то есть на "ты". Другим за такую дерзость всыпал бы по пятое число, ему - нет. Причина столь непривычной "милости" крылась в том, что Редозубов считался последовательным учеником хозяина, продолжателем его дела. И, что крайне важно, наставник не опасался ученика, не ждал с его стороны гадостей, подлянок. Редозубов был искренен. И не внешне, как все остальные, а внутренне, убежденно держал всегда сторону хозяина. Насчет других такой уверенности у хозяина не было. Да, сейчас толпятся у "трона", пытаясь занять местечко поближе к телу хозяина, охотно поддакивают во всем. Что будет, если "трон" зашатается? Побегут ведь! Как крысы с тонущего корабля. И песни ведь тоже запоют иные.
  Юношеское лицо гостя раскраснелось: то ли от выпитого коньяка, то ли от духоты, то ли от природной скромности. Он, наконец, отодвинул подальше тарелку с салатом, вытер губы и руки салфеткой, поправил чуть сбившийся на бок галстук-бабочку (пиджак он оставил наверху, в спальной комнате), а потом сделал предложение:
  - Может, сменим тему, а? Туалетная тема, согласитесь, не совсем ассоциируется с застольем.
  Пономаренко хлопнул парня по плечу.
  - Ты снова прав. Это - всё я. Виноват. Исправлюсь.
  Что случилось с хозяином? Он, извиняется?! Неслыханно! Пусть гость из Москвы, пусть! Но это еще не повод, чтобы перед сосунком расшаркиваться. Перебрал? Окосел? Нет. То, что он выпил, - как слону дробина. Бывает, что употребит много, но голову не теряет. Его самоконтроль, доведенный до совершенства. Может, отце этого сопляка там большая шишка? Нет, не может быть. Отец-то, как только что выяснилось, беспартийный. Дед, рисовавший самого Ленина? Дед ли тот самый Иогансон - это еще бабушка на двое сказала. Во-вторых, дед и внук - это, как говорится, две большие разницы и кто-кто, а Пономаренко сие понимает лучше кого бы то ни было. А что?! Остается одно: на самом верху, в ЦК кровно заинтересованы в успехе миссии парнишки. Неужели фильм, который предстоит снять, стоит того, чтобы им занимались верхи?
  Вопросов у присутствующих много, но ни на один нет определенного ответа. Варианты, всего лишь варианты. Они - всего лишь плод предположений. И почва под ними весьма и весьма зыбкая.
  Образовавшуюся паузу присутствующие заполнили усердным поеданием закусок.
  Гость решил польстить хозяину.
  - Павел Михайлович, расскажите, а, ваш самый любимый анекдот? Мне говорили, что вы умеете рассказывать.
  Хозяину было приятно это услышать. Но правила приличия обязывали его чуть-чуть поотказываться, поломаться.
  - Вы там, в Москве... Вряд ли мне удастся удивить.
  Гость продолжал настаивать.
  - Ну, пожалуйста, а?
  - Разве что... вот этот...
  Пономаренко рассказал в сотый раз. Все в сотый раз вынужденно смеялись. Только не гость. Пономаренко это заметил.
  - Ты слышал, да?
  Гость развел руками. И в свете ламп сверкнули на обшлагах рубашки серебристые запонки. Эта деталь, как и все другие, не осталась незамеченной. Потому что никто из присутствующих запонками не пользовался. Запонки были такой же диковинкой, как и темно-вишневый с белым горошком по полю галстук-бабочка.
  - Увы... В Москве этот анекдот уже ходит довольно давно, и успел устареть, - откровенно признался гость. - Кстати, товарищи: вы знаете какая в кругах богемы народилась традиция?
  Редозубов покачал головой.
  -Ну, мало ли какие могут быть причуды: богема умеет развлекаться; она, собственно, ничем другим там и не занимается.
  - Но эта традиция забавная.
  - Расскажи, - как-то не совсем уверенным голосом попросил Пономаренко, предчувствуя какой-то подвох, причем по его адресу.
  - В определенных кругах анекдотов рассказывают даже больше, чем в провинции, хотя у нас есть чем занять досуг и без них. Решили так: чтобы анекдоты были без "бороды", то есть не древними, ввели по отношению к рассказчику санкцию...
  Предчувствие хозяина не подвело: камешек в его огород. Отчаянно сдерживая себя, он спросил:
  - Что еще за "санкция"?
  - Пожалуйста, рассказывай любой анекдот, но не забывай: за каждый изрядно затасканный анекдот у тебя оторвут одну пуговицу на ширинке. Сколько анекдотов, столько пуговиц лишаешься.
  Представив такую картину, как их хозяину, постоянно рассказывающему порядком поднадоевшие всем анекдоты, отрывают одну за другой пуговицы и ширинка на брюках теперь нараспашку, присутствующие засмеялись. Представить-то они это могли!
  Хозяин понял так, что смеются над остроумно придуманной "санкцией". Он и в мыслях не держал, что кто-то посмеет над ним смеяться, даже в узком таком кругу и во время застолья.
  Хозяин решил добавить веселья.
  - А мне такое наказание не грозит.
  - Почему, Павел Михайлович? - весело спросил гость.
  - У меня не пуговицы. У меня - замок-"молния".
  Все порадовались находчивости хозяина и теперь смеялись без тайного умысла, искренне.
  Не дожидаясь, когда стихнет смех, молодой человек сказал:
  - А вы к тому же везучий человек.
  Реплику услышали все, поэтому смех только усилился.
  Пономаренко улыбался: тоже редкий случай.
  - Да, я рассказал не самый свежий анекдот. С этим не поспоришь. Но, вот, ты, Самуил Яковлевич, только что из столицы, потешь душу провинциала, расскажи что-нибудь свеженькое, а?
  Гость на секунду задумался, роясь в памяти.
  - Что же рассказать? А! Вот, из той же серии, только чуть-чуть посвежее. Рискую, конечно, но, надеюсь, до глухой провинции еще не успел дойти. Итак... Роскошный дворянский особняк поручика Ржевского. С визитом прибыла юная княжна Голицына. Она поднимается по мраморным ступеням широкой лестницы. Кругом - художественная бронза, хрусталь, персидские ковры, картины-подлинники великих художников. Княжна - вся в розовом облаке тончайших кружев. Лицо её полыхает румянцем от предчувствия встречи с гвардейским офицером. Она входит в залу, в глубине - рояль, а за ним, приняв небрежную позу, в белоснежном фраке - поручик Ржевский. "О! - восклицает юная княжна. - Вы играете Шопена?!" Поручик Ржевский, не поворачивая головы и продолжая бренчать на рояле, небрежно так бросает в ответ: "Да, княжна: хуярю помаленьку!"
  Смеялись все и долго. Гость понял: провинциалы слышат этот анекдот впервые.
  - Извините, что позволил себе употребить хулиганское словцо, но без него, или заменив его другим, суть анекдота исчезает.
  - Ничего, парень, - сказал Пономаренко, вытирая платком слезы на глазах, выступившие от смеха. - Ну, спасибо! Ну, потешил старика! Скажите, мужики, а?
  Хор голосов свидетельствовал о том же.
  Неслышно вошла в банкетный зал Олеговна, жена смотрителя. Глядя с некоторым недоумением на полтора десятка веселящихся мужиков, она с минуту молчала. Потом, когда стало чуть-чуть потише, она позволила себе обратиться к хозяину:
  - Павел Михайлович, горячее подавать?
  - Чем же сегодня хочешь порадовать, Олеговна? - спросил Редозубов.
  - Жаркое по-домашнему... Из молодой телятины... Думаю, понравится вам и вашему молодому гостю.
  Пономаренко сказал:
  - Надеюсь... Олеговна, знаешь, подай так минут через двадцать, - Редозубов, рассчитывая, видимо, тоже на успех, выразил желание рассказать свой анекдот, но Пономаренко не дал. - Расскажешь, но только после того, как выпьем, - он хозяйским глазом окинул стол, утративший свой торжественный вид. - У всех налито? Что ж, пьем за остроумно рассказанный анекдот нашим гостем! - он выпил и коньячную рюмку отставил далеко от себя. Хозяин этим жестом показал всем присутствующим, что он далее меняет "тару" и напиток, который он будет пить. Напиток этот, его любимейший, всем был известен. - Ну, Родь, слушаем!
  - В институт, после преддипломной практики, вернулись студенты. На первом же семинарском занятии профессор спрашивает без пяти минут зоотехников: "Ну-с, мои юные друзья, как прошла практика?" Хор молодых голосов дружно отвечает: "Хорошо! Замечательно! Лучше не бывает! Полгода проскочили, как один день!" "Рад слышать, - говорит профессор, - что время вы провели не зря, что полученную теорию смогли применить на практике, - профессор обводит аудиторию прищуренными глазами (больше от хитринки, затаившейся в них, чем от близорукости) и спрашивает. - А скажите-ка мне вот что: сколько титек у коровы? - наступила тишина. Профессор продолжает. - Ну-с, мои юные друзья, кто же ответит? - Аудитория хранит полное молчание. - Тогда, - профессор пробегает глазами по списку студентов, - мне ответит... мне ответит... Вот! Иванов, пожалуйста! - Иванов, нехотя, встает, переминается с ноги на ногу, но с ответом не спешит. - Иванов, в чем дело?!" Иванов, опустив глаза, отвечает: "Н-н-н-не знаю..." Профессор сокрушенно качает головой: "Плохо, очень плохо, Иванов! Но что же вы тогда, Иванов, знаете?" Студент на глазах преобразился. "Я точно знаю, - восклицает Иванов, - что у доярки этих титек две!"
  Застолье смеется, но без прежнего энтузиазма. Хотя явно анекдот слышат впервые.
  Гость, стараясь поддержать Редозубова, спешит на помощь.
  - Честно говоря, слышу впервые. Значит, анекдот - это результат местного творчества и до столицы не дошел. Приеду, обязательно всем знакомым расскажу... Очень и очень милый анекдот.
  Пономаренко весело сказал:
  - Подольше побудешь с нами - еще не то услышишь. Мы ведь тут тоже... лаптем щи не хлебаем.
  Чащин, давно не подававший голоса, неожиданно спросил гостя:
  - Слышь-ка, а скажи мне, только честно, ты сношаешься с артисточками? Ни одной хорошенькой не пропускаешь, да?
  Кто-то зашикал на Чащина (кажется, это был секретарь горкома по идеологии Михеев), а кто-то (кажется, это был начальник городской милиции Соловьев) и захихикал.
  Гость хотел ответить, но его рукой остановил Пономаренко. Он, сдвинув к переносице густые и длинные брови, глядя в конец стола, угрожающе сказал:
  - Чащин, не наглей! На неприятности нарываешься?
  Чащин возмущенно вскочил.
  - Павел Михайлович, что вы мне все время рот затыкаете?! У нас здесь что - мальчишник или посиделки невинных особ?! Что, я и вопрос гостю не имею права задать, да?
  - Вопрос вопросу - рознь, - мрачно процедил Пономаренко.
  Редозубов, как это всегда бывает, пришел на помощь хозяину.
  - Не ерепенься! Прекрати или...
  - Что "или", а?! Что? Что вы все угрожаете? Ну, что такого я спросил? Вся страна знает, что творит творческая интеллигенция. У них там, в Москве, принцип один_ кто кого сгреб, тот того и уёб. Я правду говорю! Режиссеры спят с хорошенькими исполнительницами, причем с несколькими сразу. Писатели меняю жен, будто перчатки, а то и чаще... Ты, Самуил Яковлевич, если честный человек, скажи?! Я не прав? Скажи, сколько любовниц в съемочной группе у того же Бондарчука? А?! А Михалков? Все знают Сергея Михалкова? Он, между прочим, автор слов советского гимна. Сколько жен? Которая по счету сейчас? Ведь пальцев рук не хватит!
  Торчинский, директор леспромхоза, давно уже дергал Чащина за пиджак, видя, как сверкает глазами хозяин. Чащин, вошедший в раж, не замечал предостережений. Хотя он-то знал: даже если хозяин сейчас и не скажет ничего и не сделает оргвыводы, но не забудет: припомнит завтра или послезавтра.
  - Прекрати! - прорычал хозяин. Это был рык тигра, которому наступили на хвост.
  Вмешался молодой человек. Он погасил начавший разгораться скандал.
  - Павел Михайлович, не сердитесь на Чащина. Он - не со зла. А мне... это слышать привычно. Провинция часто задает такие вопросы. Даже на творческих встречах... Ну, может, в несколько иной форме, но суть та же. Знаете, я отвечу.
  Пономаренко сердито, но с уже несколько погасшим взглядом, сказал6
  - Совсем не обязательно реагировать на всякий вздор.
  - Нет, позвольте... Начну с себя: я еще ни с кем...
  Чащин, ободренный заступничеством гостя, прервал.
  - "Еще ни с кем" - это как понимать? Еще ни с кем из артисточек съемочной группы? Или, вообще, ни с одной женщиной? Ха-ха-ха!
  - Без комментариев. Я сказал то, что сказал. И каждый волен понимать в меру своей испорченности.
  Пономаренко рассмеялся.
  - Что, Чащин, получил?
  - Я?! Я ничего не получил...
  - Ты получил интеллигентный щелчок по носу, дорогой. Толстокожий, да? Не чувствуешь, да?
  Иогансон продолжил:
  - Теперь - о Бондарчуке: любовниц в группе, насколько я знаю, нет. У него и установка другая: творчество - отдельно, блядство - отдельно. И эти вещи у него никогда не пересекаются. Сплетни же распускают его недоброжелатели, завистники. А народ... Народ хлебом не корми, но дай пополоскать грязное и чужое белье. Но... Должен признать: дыма без огня не бывает. К сожалению, чем талантливее человек, тем его природа, его внутренняя сущность неспокойнее. Он - в поиске. И не только творческом. Он ищет и друга, на которого бы можно было опереться, который бы его понимал. В том числе, и личной жизни. Найти же - трудно, вы сами знаете. Верность - качество, которое в людях редко встречается. Поэтому и женится творческий человек не по разу: иногда находит свою вторую половинку, иногда - нет. У писателей, к примеру... Ну, что плохого, если писатель Эрнст Хемингуэй, только официально, женат в четвертый раз? И критики, и сам писатель признают: мир бы не увидел многих талантливых вещей, если бы не богатое женское окружение.
  Пономаренко сказал:
  - Пусть едет к нам, мы его воспитаем в духе марксизма-ленинизма: про баб забудет.
  - Позвольте не согласиться. В жизни не все так однозначно. И вы, человек, проживший гораздо больше меня, прекрасно знаете... Вот, жизнь Константина Симонова...
  Березовский, директор металлургического завода, воскликнул:
  - Что?! Он тоже... распутник?!
  Гость пожал плечами.
  - Судите сами: он в третий раз женат. Но ведь надо знать, что за каждой житейской историей - трагедия. Помните строки Симонова: "Жди меня и вернусь... Только очень жди!" А знаете ли, в какой ситуации писались строки? Они писались на грани между жизнью и смертью. Писатель в тот момент находился (сорок первый год) в окружении и в составе тысяч солдат и офицеров пробивался с боями к своим. Ему повезло, но лишь частично. Да, он не погиб. Но он вернулся через три месяца на пепелище.
  Торчинский спросил:
  - Что, под бомбами семья погибла?
  - Нет, не погибла. Жена и красавица Валентина Серова, прождав мужа три месяца, ушла к другому... к живому, к генералу Рокоссовскому, будущему маршалу. Вернувшись из ада, написав клич сердца к любимой, ставший всемирно известным, нашел измену. Ну, у кого поднимется рука бросить в него камень?! Ничем не лучше и вторая его женитьба. Третья его жена, вроде, ничего, но кто их, женщин, знает, что им взбредет в голову завтра?
  Чащин наклонился к Торчинскому и прошептал: "Ишь, как парень ловко вывернулся?" "Не нам чета", - прошептал тот в ответ.
  Открылась дверь и Олеговна вкатила в зал тележку, уставленную керамическими горшочками.
  Пономаренко, увидев, потер руки и воскликнул:
  - Да это не просто жаркое по-домашнему, а еще и в горшочках! А аромат... С ума сойти! Под это дело хорошо пойдет водочка.
  Он придвинул гостю и себе по хрустальной стограммовой стопке, открыл бутылку "Столичной" и стал наполнять.
  И тут Чащин затянул песню:
  
  "По диким степям Забайкалья,
  Где золото роют в горах.
  Бродяга, судьбу проклиная,
  Тащится с сумой на плечах".
  
  - Споем, мужики, а? - ему никто не ответил. - Не хотите? Давайте эту:
  
  "Надоело говорить и спорить
  И любить усталые глаза..."
  
  - Ну, что, мужики, не подтягиваете? Опять не нравится? А эту?..
  
  "Хмуриться не надо, Лада!
  Хмуриться не надо, Лада!
  Для меня твой смех - награда, Лада!.."
  
  - Ну, хорошо: сейчас споем патриотическую:
  
  "По военной дороге шел в борьбе и тревоге
  Боевой восемнадцатый год..."
  
  - Что, тоже нет? Нет, да? Ну, на вас сегодня не угодишь.
  Гость отметил про себя: "Баритон! Мог бы и в столичной опере петь".
  Пономаренко, наполнив стопки, сказал:
  - Чащину больше не наливать
  - Это еще почему? - возмутился тот. - По какому признаку дискриминация, а?
  - По признаку, - усмехаясь, ответил Пономаренко, - того, что перебор. И когда только успел?
  Олеговна, поджав губы, заметила:
  - Оно, ясно, дело не мое, но он еще до вашего приезда приложился: цельный граненый стакан на одном дыхании злобыстнул.
  Пономаренко удивленно спросил:
  - Водки?!
  - Ясно дело, водки.
  - Значит, не наливать!..
  - Вопрос задал - плохо. Песни запел - тоже не ладно. Теперь, вот, оставляют без напитка. Деспотизм какой-то. И... я... р-р-решительно б-б-буду п-п-ротестовать, ясно?!
  - Прекрати, Чащин!
  - Павел Михайлович, вы в отношении меня чините произвол. И... - он стал икать, - посягаете на... на свободу личности...
  - Молчать! - теряя терпение, рявкнул хозяин.
  - Молчу... да... молчу... Больше - ни слова...
  - Сделай одолжение. Посади свинью за стол, она и ноги на стол.
  - А... вот это... уже ос... ос... оскорбление... За что оби... оби... обижаете, Павел Михайлович?
  - Не будем на него обращать внимание, - сказал Пономаренко и предложил. - Выпьем под горяченькое.
  Встал гость.
  - Товарищи, спасибо за сегодняшний вечер. Не знаю, как вам, но мне было безумно приятно с вами общаться в неформальной обстановке, на этом, как вы называете, мальчишнике... Позвольте откланяться...
  Пономаренко, не понимая, смотрел на парня.
  - А водочка? А жаркое? Хочешь обидеть? Олеговна так старалась.
  - Но я, Павел Михайлович, больше, чем сыт.
  - Так интеллигентные люди не поступают. Так ведь, Олеговна?
  Олеговна подошла к парню и положила руку на плечо.
  - Откушай, сынок. Зачем обижать старую?
  Гость сдался. Он сел.
  - Хорошо, жаркого попробую, но водку - ни-ни.
  Пономаренко не стал настаивать.
  - Понимаю: организм молодой. Его не след травить алкоголем... Эх, если бы не война, где, слышал, наверное, были наркомовские сто грамм... Пристрастился. И теперь...
  - Ну, что вы на себя наговариваете, Павел Михайлович?! - воскликнул Торчинский, а другие закивали головами.
  - Да, будет вам, подхалимы хреновы.
  Все, как по команде, уткнулись в жаркое.
  Пономаренко, воспользовавшись моментом, решил "позакидывать удочку". Он полушепотом, чтобы другие не смогли разобрать, спросил парня:
  - Ты... Это... Как семья? Какая?
  - Обыкновенная, - ответил гость.
  - А как ты насчет... ну... женского пола?..
  - Как все.
  - Не понял?
  - А я не понял вопрос.
  - Ну... Я насчет... В Москве-то, наверное, невеста осталась... А то и жена...
  - Что вы! Жениться мне рано. А подружка? Есть и не одна. Без подружки нельзя.
  - У тебя серьезные намерения... ну... насчет подружки? Или только для времяпрепровождения?
  - Для времяпрепровождения, - ответил гость, пробуя жаркое. - Безумно вкусно.
  - Это правильно. Это очень хорошо. Зачем хомут-то прежде времени на шею натягивать? Успеется.
  - Почему вас, Павел Михайлович, так интересует?
  - Да... так просто... Из любопытства... Захотелось побольше личного о тебе узнать. Значит, на личном фронте все спокойно?
  - Спокойнее некуда.
  - Рад слышать... Да ты ешь... ешь...
  - А сами?..
  - Я? Я - ем. Всё съем, подчистую. Олеговна не пообидится на мой аппетит.
  Редозубов, слушая краем уха, решил спросить:
  - Павел Михайлович, уж не невесту ли ты присмотрел гостю?
  - Глупости!.. С чего ты взял?.. Тише, Родь, про эти небылицы... Мне-то что?
  - Не скажи, - Редозубов рассмеялся.
  - Он и сам... Парень не промах... Любую... Захочет - и отхватит. Ведь так?
  - Конечно, без проблем. Пока, правда, в голове другие мысли. На первом плане - учеба.
  Пономаренко спросил:
  - А работа, что, на втором плане?
  - Работа тоже на первом плане, - уверенно ответил гость.
  Очевидно, хозяин остался доволен результатом: он узнал, что хотел узнать. Он энергично принялся за жаркое.
  ... На том конце стола слышалось легкое посапывание. Это Чащин, кажется, задремал.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ 6
  
  
  ПОСЕЛОК АЗИАТКА1. КОНТОРА ЛЕСПРОМХОЗА.
  ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ ЕЩЕ не успел войти в кабинет, как услышал, что звонит телефон. Ему показалось, что его домогается директор леспромхоза, поэтому спешно подошел к приставной тумбочке и снял с черного с клавишами на передней панели аппарата трубку.
  - Слушаю... Ах, это ты... В чем дело? Зачем трезвонишь? Ведь десять минут... Вот как... Ну-ну... Это мне понятно... Понятно, говорю... Да... Мне непонятно другое, Сара... Ты не могла, да, сказать об этом за завтраком?.. Понятно, что забыла. Но не горит же, не так ли?.. Вот-вот... Сейчас про это вспомнила, через полчаса вспомнишь про другое, а еще через пару часов - еще про что-то. Так и будешь набрякивать весь день?.. Да, не нравится! И ты про это прекрасно знаешь. Сколько раз говорил, а?.. Ну, и что? Повторяю: горит?! Нет!.. Ну-ну: сердце, видите ли, чует беду... Знаю я... От скуки это, от безделья... Хорошо-хорошо: позвоню! Только оставь меня в покое... Вот пристала! Повторяю для непонятливых еще раз: по-зво-ню! Вот липучка, а?.. Сара, ты не слышала, что я сказал?.. Сегодня... Если отстанешь, то позвоню прямо сейчас... Успокойся: с нашим сыном ничего не может случиться... Повторяю: ни-че-го!.. Парнишка - весь в меня: самостоятельный и серьёзный... Ну, откуда и с чего взяла, что он слегка легкомысленный? Слава Богу, не в тебя... Глупости... Перестань, я тебя умоляю... Всё-всё... Кладу трубку. Линию занимаешь: люди по делу не могут дозвониться.
  Он, действительно, положил трубку, хотя жена всё ещё продолжала что-то говорить. Он недовольно покрутил головой.
  - Ну, и трещотка, - сказал он и снял трубку с аппарата. Он услышал голос телефонистки местного коммутатора. - Дашенька, я бы хотел переговорить с тёщей в Москве... Понимаю, что там еще раннее утро... Может, и к лучшему: дома застану... Пожалуйста... 265-55-44... Нет... Кто возьмет... Буду ждать... Сделай побыстрее, голубушка, а?
  Положив трубку на аппарат, Яков Моисеевич взял электрический чайник, вылил в него воду из графина, стоявшего на тумбочке, вставил вилку в розетку. Он привык начинать рабочий день со стакана крепкого чая. Взял тонкий стакан с подстаканником, увитом тонкими и изящными позолоченными кружевами, положил бумажный пакетик с чайной заваркой, а нитку с плотной бумажкой на конце оставил на краю стакана. Совершенная новинка: импорт, из Лондона. ОРС2 недавно получил немного. Еще несколько минут и ему бы сия диковинка не досталась. Чайник закипел быстро. Выключив, налил до самых краёв стакана и стал ждать, когда настоится.
  Непрерывно дребезжащий телефонный звонок возвестил ему: на линии - Москва. Яков Моисеевич взял трубку.
  - Моей разлюбезной тёщеньке мой пламенный привет с Урала, - его несколько ироничный тон в разговоре с матерью его жены - дело привычное. - Не забыла, слышу... Очень мило с твоей стороны... От дочурки?.. Также привет и столь же пламенный... Как здоровье?.. А у тестя?.. Пусть лечится... От всех болезней сразу, - Яков Моисеевич громко расхохотался. - Извини... Я смеюсь не над хворями тестя... Ясно, над чем: над удачным собственным экспромтом... А у нас всё в порядке... Абсолютно всё... Да... Конечно... Ну, опять завела свою старую шарманку... Сколько можно?! Что сделано, то сделано. Миллионы так живут, так что ваша любимая дочурка в этом смысле не одинока... Квартира, сама видела, отличная: от сосны здоровый дух идет... Ягоды, грибы - рядом, медведи разгуливают, волки подвывают. Ну, чем не райская жизнь, а?.. Ясно, не Москва... Да, ну... В Москве-то, когда там жил твой ребенок, часты были хождения в театр?.. Разве что... Ну, не надо, - Яков Моисеевич поморщился. - Не всем быть академиками... Кто-то должен и лес валить... К Москве?.. Как видишь, приближаюсь семимильными шагами... Был в Ивделе, за полтыщи километров севернее... Теперь - здесь... Даст Бог, скоро... Тестюшка грозится помочь?.. Да?! Даше местечко припас в родном министерстве?.. Премного благодарен... Нет... Пока нет... Предлагали... Ни в чем: считаю, что еще не дорос до членства в Ка Пэ Эс Эс, - он так и произнес - все буквы раздельно и с нажимом на каждой из них. - Мамаша, за кого меня принимаешь, а? За дитё?! Кстати: как дитё?.. Еще бы! Чья порода-то? Моя!.. Да что ты говоришь?.. Нет, нельзя доверить вам воспитание внука! В одночасье испортите... Потому что балуете... Не ты?.. Ага, значит, тут тестюшка поработал... Ничего... Не велик еще в перьях. Рано гоняться за новомодными тряпками... Выучится, станет сам зарабатывать, тогда... Ошибаешься: не скупость во мне говорит, а здравый смысл... Ну, ладно: что сделано, то сделано... А с разряженным "павлином" поговорю... Да-да, поговорю!.. Сдал документы-то?.. За тем и отправил... Не прохлаждаться и не за новомодным барахлом... Ну, вот... Инженером будет... Погоди: ты это о чем?.. Я понял, что об училище, но о каком?.. Ты что-то путаешь, мамаша... Как это?.. Я ему четко и ясно сказал: только в МВТУ1... Вот это да... Ну, какой из него артист?! Рабочий сцены, может, и получится, но не более. Сплошная самодеятельность, причем провинциальная... Зачем пробовать, а? На пробы нет места в жизни: она слишком скоротечна... Если, мамаша, ты не поняла, то я еще раз говорю: никакого театрального училища не будет!.. Ну, вот что: бери парнишку за шкирку и тащи в театральное, пусть сегодня же, сейчас заберет назад документы... То есть?.. Как это "невозможно сделать"?.. Ну-ка, позови оболтуса к телефону. Наверное, всё еще дрыхнет?.. Постой, мамаша, ты о чем?.. Как это "его нет"?! А где?! - буквально выкрикнул Яков Моисеевич. Он побледнел. Он не мог дольше говорить. В трубке слышался истеричный голос тёщи. Яков Моисеевич попробовал взять себя в руки. - Да... не кричи ты! - в сердцах бросил он. - Ничего не произошло... Дома он, дома... Зарапортовался я малость... Обманул, мерзавец!.. Извини... Насчет документов... Сходи и забери. Скажи: родители категорически против... Как это "не выдадут"? - Яков Моисеевич попробовал даже пошутить. - Топни ножкой на них... Ну, всего... Пока... На днях перезвоню.
  Он торопливо положил трубку. Он не хотел выдать себя и заронить в истеричную тещу червь сомнения. В голове лихорадочно роились многочисленные вопросы. Нет в Москве? А где тогда его сын? Куда девался? Может, у тещи что-то с головой? Хорошо бы. Нет, не в том смысле, конечно... Хорошо бы, если б сын на самом-то деле оказался там, у бабушки. Может, специально сказала, что его нет? Может, таким способом хотела погасить в нем гнев? Она, теща, может. Она на глупости горазда, даже помимо своей воли. Было такое и не раз. И все же... Если его сын, по словам тещи, еще пять дней назад выехал "Уралом", то должен был быть дома еще три дня назад. Но его нет! Где? Может, поезд опаздывает?
  Он снял трубку и попросил Дашеньку, телефонистку, соединить с билетной кассой станции Азиатская.
  - Доброе утро... Главный инженер... Простите, что беспокою, но не могли бы вы дать мне маленькую справочку... Нет-нет, не насчет билетов... Я никуда не еду... Узнайте, пожалуйста, поезд "Урал" отправлением из Москвы, - Яков Моисеевич назвал дату, - не опаздывает, нет?.. Угадали: родственник должен был прибыть этим поездом, но его все нет... Жду... Слушаю... Ясно: прибыл в Свердловск по расписанию... Спасибо... Извините.
  Так... Если теща чего-нибудь не напутала или не разыграла его, то получается: сына нет ни в Москве, ни дома. Куда подевался? Да... Он мог зайти в Свердловске к дальним родственникам и те оставили парня погостить. Вполне возможно. Но почему не позвонить?! Ну, погоди! Приедешь - устрою я тебе Варфоломеевскую ночь: небо с овчинку покажется. Ишь чего! Мало того, что отца ослушался и документы сдал совсем не в то училище, но еще и теряться удумал, переполох в семье решил устроить. Слава Богу, Сара ничего не знает, а то бы сейчас творилось такое... И пусть не знает. Не буду говорить... Может, все еще обойдется. Может, позвонить в Свердловск? Нет-нет: не хватает еще тех на уши поставить. Надо успокоиться, все обдумать, определить план действий. Чтобы без суеты лишней и глупостей.
  Яков Моисеевич взял стакан с уже остывшим чаем. Сделав пару глотков, скривился (что-что, а холодный чай он терпеть не может), встал, подошел к полуотворенному окну и выплеснул. Вернулся. Присел. Он пробует обуздать эмоции, но в голову все равно лезут самые страшные истории, слышанные им когда-либо и связанные с железнодорожным транспортом. Если что-то случилось, то сообщили бы. При парне должны были быть документы. Тот же паспорт...
  Мысли о возможной железнодорожной катастрофе прервал телефонный звонок. Он снял трубку и услышал голос телефонистки.
  - Понял... Соедините, конечно, абонента... - услышав голос в трубке, он вскочил со стула как ужаленный. - Ты?! Откуда?! В чем дело?! Что с тобой? Что-то случилось, да? - он буквально сыпал вопросы, не давая возможности той стороне ответить ни на один из них. Он, облегченно вздохнув, на секунду остановился. Значит, жив, здоров и, судя по голосу, даже весел. Значит, с сыном ничего страшного не произошло. - Ну, парень, что молчишь и сопишь в трубку". Ответь хоть на один вопрос: почему не дома?.. Что значит "не сейчас"? А когда? Когда домой приедешь? Было бы крайне интересно узнать, где сынок изволит пребывать и когда объявится пред очами родителей?.. Завтра? - Яков Моисеевич сильно ударил ладонью по столу. - А ну, паршивец, немедленно домой!.. Как это "нет"?.. Да я... Знаешь, что я с тобой сделаю?! Измолочу и голым в Африку пущу! - в трубке послышался смешок сына. - Ты... нет, ты еще и веселишься?! Ну, доберусь я до тебя! Тебе не жаль маму?.. Как "ничего не случилось"?! звоню бабушке, а та извещает: внук убыл еще пять дней назад. Каково, а?.. Дела?! Какие могут быть у тебя дела?! Зубрить математику - вот и все твои дела. Кстати, ты что в Москве учудил? Ты куда подал документы? Бабушка говорит... Это правда? Ну, не юли! Правда, да, насчет театрального?.. Так, значит, правда. Ну, вот, еще один аргумент в пользу того, что ты заслуживаешь приличной трёпки. И она будет. Я тебе это гарантирую... Прекратить разговорчики!.. Сейчас, сию минуту - домой1.. Никаких "завтра"!.. Чтобы вечером был дома!
  В трубке послышались частые гудки: парнишка повесил трубку. Несмотря на это, Яков Моисеевич повеселел. Главное - сын жив. Более того, паршивец весел. Но почему не едет домой? И где он? Ведь так и ничего не сказал. Надо узнать, откуда состоялся разговор. Он вновь снял трубку.
  - Дашенька, - сказал он, - не смогла бы ты узнать, откуда, с какого телефона мне только что звонили... Сделай одолжение... Если не трудно... Жду...
  Он, положив трубку, стал ждать. Через пять минут позвонила Дашенька и сообщила, что абонент разговаривал с Кушвинского переговорного пункта, что на Первомайской.
  Яков Моисеевич выругался.
  - Вот, паршивец, - он покрутил головой. - Что он в Кушве делает? Может, с компанией связался? Ну, нет! Не тот у него сын, чтобы...
  Зазвонил вновь телефон. Яков Моисеевич, подумав, что звонит сын, схватил трубку.
  - Да... - в трубке он услышал взволнованный голос жены. Чертова теща! Все-таки позвонила! Выслушав её монолог, он весело сказал. - Много шума из ничего... Ну, ты будто не знаешь свою мать... очень просто, дорогая... Ну... Что мать, что ты... готовы из чепухи сделать большую историю... Хватит... Ничего с твоим сыном не произошло... Только что разговаривал по телефону... С сыном, конечно... Только что разговаривал... Ничего... Позвонил из Кирова, с вокзала... Поезд стоит двадцать минут... Говорит, что завтра будет дома... Ничего... Я?.. Пригрозил ему, что по приезду домой у него будут большие проблемы... А ты и не знаешь... Я покажу ему такое театральное училище, что на всю жизнь запомнит. Тоже мне: артист с погорелого театра. Вот приедет: будет ему и драма, и трагедия, а если захочет, то и комедию устрою... Ты?.. Не дашь?! Сара, а не в сговоре ли он с тобой?.. Подозрительно как-то... Уж больно защищаешь. Узнаю, что за моей спиной зрел заговор, - тебе тоже достанется... Что, не страшно?.. Совсем-совсем?.. Нет, вы, в самом деле, от рук отбились... Оба хороши... Всё-всё! Мне работать надо... не до вас.
  
  КУШВА. ПАРОВОЗОРЕМОНТНЫЙ ЗАВОД.
  СТРЕЛОК ВОЕНИЗИРОВАННОЙ ОХРАНЫ Свердловской железной дороги Потеряев, приставив к колесной паре железнодорожной цистерны ружье-двустволку, достал из кармана выцветшей на солнце и от многократных стирок гимнастерки кисет с табаком, огрызок газеты и свернул огромную самокрутку. Чиркнув спичкой о коробок, прикурил. И запыхтел. С войны (привык, наверное) курит только махорку. И не надо ему ни папирос (даже "Беломор-канал"), ни тем более сигарет с фильтром. Дёшево, считает он, и сердито: пробирает до пят. А сигареты? Баловство одно и никакого удовольствия. Был недавно в поликлинике: легкие просвечивали. Врач говорит: бросай курить, а то, мол, - хана. Хе! Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Вон, какую войну одолел! От Москвы до Варшавы - это же сколько верст-то отмахал? И ничего! Бог миловал. Судьба, видать, такая. На роду было написано: ты, солдат, вернешься домой. И вернулся. Четырежды гостил в госпитале, но всякий раз доктора ставили на ноги, и вновь возвращался на передний край. Везучий, что и говорить. Сколько однополчан полегло? Не поддается счету. А он, вот, живехонек, махорочкой попыхивает. Попыхивает себе в удовольствие.
  Завидев вдалеке направляющегося к нему парня, Потеряев поспешил взять в руки двустволку, приняв довольно воинственную позу: стой, мол, парень, а то ведь жахну.
  Молодой человек, миролюбиво улыбаясь, остановился метрах в десяти.
  - Кто таков? - строго спросил Потеряев. - Чего здесь потерял? Что шляешься возле строго охраняемого "объекта"?
  Парень ответил вопросом:
  - Скажите, это и есть тупик ПРЗ?
  - А тебе, гражданин, знать не полагается, - сердито ответил стрелок, пыхнув в его сторону махорочным дымом.
  - Почему, дедушка?
  - И никакой я тебе не дедушка! Ишь, внучек объявился ни весть откуда.
  - А кто же?
  - Стрелок Потеряев.
  - Товарищ Потеряев, здесь должна быть моя цистерна с бензином. Это, - он указал рукой на "охраняемый объект", - не она ли?
  - Подвижной состав1 со стратегическим грузом, а каков груз - тебе, юноша, знать не полагается. Молод еще. Материно молоко на губах не обсохло.
  Иогансон, а это был именно он, усмехнувшись, сказал:
  - Но это мой груз.
  - У, тю-тю-тю-тю! Хозяин выискался, нарисовался. Видали мы... Говори: кто таков?!
  - Я? Представитель киностудии "Мосфильм"... Бензин выделили по моей просьбе... Лично Редозубов, председатель исполкома...
  - Покаж документ, - он сделал ударение на втором слоге.
  - Но я не обманываю...
  - Покаж документ, - того строже повторил Потеряев.
  - Но в городе все знают...
  Потеряев резонно возразил:
  - Все да не все: Я, вот, к примеру сказать, не знаю - ни тебя юноша, ни "Мосфильмов" всяких. Так что: кажи документ. Личность сомнительная. Ходишь, расспрашиваешь, всем интересуешься. Документ не покажешь - заарестую.
  - Что, и в милицию отведете?
  - Не без того.
  - Каким образом?
  - Обыкновенно.
  - Вам же не положено оставлять охраняемый "объект".
  - Это верно: объект" не могу оставить. Но тебя все равно заарестую.
  Иогансон, усмехнувшись, повернулся к стрелку спиной и попытался уйти подобру-поздорову, полагая, что такое знакомство с милицией ему совсем ни к чему. Дедуля - дело своё знает и исполняет хорошо; настроен решительно и не перед чем не остановится.
  - Стой! - угрожающе рыкнул Потеряев. - Ха! От меня не уйдешь! Знаешь, сколько немчуры пострелял? Со счету сбился. Не шуткуй, юноша. Глаз у меня всё еще востер, поэтому на промах не рассчитывай.
  Потеряев поднял ружье вверх, нажал на курок. Гулко разнесся выстрел. Юноша остановился, впервые испугавшись.
  Через минуту, другую на выстрел прибежал начальник караула.
  - Что за стрельба, Потеряев? - спросил он, глядя то на стрелка, то на парнишку, стоявшего невдалеке с побледневшим лицом.
  Потеряев с чувством исполненного долга ответил:
  - Парнишка, товарищ начальник... Обо всем расспрашивает. Сомневаюсь я. Может, шпиён?
  - Ну, ты уж хватил лишку, Потеряев. Чего тут шпиону делать? Шпиону твой объект - как собаке пятая нога.
  - Все равно подозрительно как-то, - упрямо сказал стрелок. Он в сердцах отбросил в сторону давно погасшую самокрутку. - Надобно, товарищ начальник, проверить.
  Начальник караула подошел к парню. Он спросил:
  - Документы есть?
  Ответил за парня Потеряев:
  - Нету у него ничего. Я просил-требовал, но не показал. Значит, что?
  - Пошли со мной! - сердито прикрикнул начальник караула на парня. - Там разберемся.
  Иогансон сказал:
  - Но я представитель киностудии, - его голос зазвучал совсем неуверенно.
  - Разберемся, - повторил равнодушно начальник караула.
  - Но меня лично знает майор Соловьев Егор Иванович!
  - Разберемся.
  - Но мне покровительствует лично Редозубов.
  - Разберемся. Пошли, юноша! Чего попусту языком-то молоть?
  
  
  
  
  
  КУШВА. ГОРОДСКОЙ ОТДЕЛ МИЛИЦИИ.
  МАЙОР СОЛОВЬЕВ ЗАШЕЛ в дежурную часть. Старшина Лаптев разговаривал с кем-то по телефону. Заметив краем глаза появление начальства, он полуобернулся, прикрыв ладонью мембрану, сказал:
  - На проводе - транспортная милиция... Желает лично с вами переговорить, товарищ майор.
  - Пусть перезвонят. Минут через десяток буду у себя.
  - Но они... У них что-то срочное...
  - Ну, давай, - дежурный передал трубку майору. - Слушаю... Так... Так... Что?! Какой еще "самозванец"? Самозванцы были при царях и давно все вымерли... И что?.. Как его фамилия?.. Иогансон?.. Что-что?! Говорит, что со мной лично знаком?.. Не помню такого. А документы при нем есть?.. А, постой: кем он представился?.. С этого бы и начинал... Конечно, знаю... И не я один... Вся городская верхушка... То есть?.. Как это "он не может быть тем, за кого себя выдает"?.. Как это "он никакой не представитель"?.. Иогансон Самуил Яковлевич, представляет в Кушве киностудию "Мосфильм"... Так и есть... Все правильно: милый молодой человек... Что-что?! Прописка в паспорте?! Что еще надо?.. Ну, и... Что еще за боцманские шутки!? Транспортная милиция дня не может прожить, чтобы что-то не учудить... Это... это какое-то недоразумение... Ты говоришь, что паспорт выдан год назад нашим паспортным столом? Как же это может быть-то: москвич и... Не москвич? Скажи, в конце концов, где он прописан?.. Что?! Повтори еще раз... Так... Чудовищное недоразумение! Какая-то нелепица!.. Сейчас приеду... Заберу вашего, с позволения сказать, "самозванца"... Еду... Уже еду...
  Соловьев вернул старшине трубку. Он спросил:
  - Свободная машина есть?
  - Что-то случилось? - спросил, в свою очередь, оперативный дежурный.
  - Заткни свой поганый язык в жопу, старшина! - заорал Соловьев и вылетел на улицу.
  
  КУШВА. ПРОКУРАТУРА ГОРОДА.
  ДВЕРЬ КАБИНЕТА НЕПРИВЫЧНО широко распахнулась. Прокурор, разговаривая по телефону поднял глаза, удивляясь столь бесцеремонному вторжению. Но, увидев, кто стоит на пороге, вскочил со своего места, торопливо говоря в трубку:
  - Все. Остальное - потом, - положив трубку на аппарат, он вышел из-за стола, по пути зацепив лежавший на столе справочник, который с шумом упал на пол. Всё указывает на то, что прокурор не привык к подобным посещениям и находится в состоянии, близком к шоковому. - Павел Михайлович... Что же вы, а?.. Позвонили бы... Да я бы... Почел за честь тотчас же явиться... Мне-то... Присаживайтесь...
  Стул под грузной фигурой первого секретаря горкома жалобно заныл.
  - Ну, и мебель у тебя, - сказал он с ухмылкой. Он обвел глазами кабинет и добавил. - Ну, и обстановочка... Как в сараюшке. Ремонт-то, что, не делал с времен царя Гороха?
  - Да... уж... Финансы поют романсы, - прокурор безнадежно развел руками.
  - Заходи на днях. Помозгуем. Все, что надо, изыщем.
  - С радостью! - воскликнул прокурор, а про себя подумал: "Почему сейчас, а не раньше?" Прокурор так и не присел на свой стул. Он знал своё место. Он понимал, кто у него. При таком-то посетителе и сидеть?! Никак не позволительно!
  Пономаренко по-хозяйски небрежно двинул рукой.
  - Присаживайся. Не торчи столбом. На ногах, говорят, правды нет.
  Прокурор послушно присел на краешек стула.
  - Чем обязан? - вкрадчиво, проявляя крайнюю осторожность, спросил прокурор.
  - Узнал... парнишку... Сосунка милиция задержала...
  - Полагаю... Вы об Иогансоне? - посетитель небрежно кивнул головой. - Да-да... Я в курсе... В общих чертах, разумеется...
  Пономаренко, не дослушав, спросил, буравя прокурора взглядом исподлобья:
  - Что ему грозит? Минимум? Максимум?
  - А почему, Павел Михайлович, это вас интересует... Извините...
  Пономаренко поморщился. Прокурор пожалел, что спросил. В иной ситуации Пономаренко ответил бы, хорошо так ответил бы! Потом бы уж никогда не полез с подобными вопросами.
  - Я спросил первым, - еле сдерживая себя, заметил Пономаренко.
  - Да-да... Извините... Деталей я не знаю, - начал, всё также осторожничая, прокурор. - Дознаватель Гусева вплотную занимается проведением доследственных мероприятий... Очевидно, в рамках компетенции милиции, будет задержан на трое суток. Потом? По обстоятельствам.
  Пономаренко, стараясь не глядеть на прокурора, угрюмо выдавил:
  - Не надо задерживать!
  - Однако обстоятельства дела могут...
  - Никакого дела нет и не должно быть... За тем и пришел...
  - Как это, Павел Михайлович?
  - Елисеев, ты что мне задаешь дурацкие вопросы? Не ясно выразился, да?!
  - Нет-нет, что вы, Павел Михайлович... но ведь...
  Хозяин не хотел слушать. Хозяина не интересовали мелочи жизни.
  - Позвони Соловьеву... Скажи, чтобы... Но, - он погрозил прокурору пальцем, - без ссылки на меня.
  - Хорошо-хорошо... Но мне всё равно потребуются аргументы.
  - Какие им еще аргументы? Пусть делают то, что говорит прокурор.
  Елисеев подумал: "Так-то бы всегда". Вслух же спросил:
  - Значит, город не заинтересован?..
  - Да! - жестко, с привычном металлом в голосе бросил он. Пономаренко, за чем-то постучав по столешнице пальцем, неожиданно спросил. - А вообще... Если бы, то что... Ну, ты понимаешь?..
  - Детали, повторяю, мне пока неизвестны. Да и они меня, по правде говоря, мало интересуют, - хитрит, еще как хитрит прокурор, а ведь по лицу этого никак не скажешь. - Подобной мелочевкой обычно занимается - от начала и до конца - милиция... Она в данном случае вправе сама возбудить дело.
  - А прокуратура, значит, в стороне?
  - Мы - надзорная инстанция. По окончании следствия следователь подготовит обвинительное заключение и с ним - ко мне на утверждение. Подпишу - дело пойдет в суд, а нет... Ну, тут все ясно.
  - Ты так и не ответил на вопрос, - напомнил прокурору Пономаренко. - Уходишь?
  - По большому счету, парнишке ничего не грозит, - прокурор уже знал кое-что, но делал вид, что интерес Пономаренко к судьбе задержанного его удивляет.
  - Совсем-совсем?
  - Максимум - год условно, минимум - штраф в десять рублей. Как я понимаю, он не совершил ничего злостного. К тому же... Он не совсем самозванец...
  - Я тебя не понимаю.
  - Он всем представился тем, кто он есть на самом деле... Судя по паспорту... Единственный его проступок - незаконно воспользовался именем государственного предприятия, коим является киностудия "Мосфильм", - прокурор тщательно подбирал слова, чтобы, не дай Бог, не задеть болезненное самолюбие власть предержащих. - Положение задержанного несколько может усугубиться, если город выдвинет исковые требования, то есть появится обстоятельство причинения вреда государству. Но... Как я уже догадался, этого не случится...
  - Иска не будет. Это - я говорю!
  - Тогда - это всего лишь не совсем удачная шутка молодого человека.
  Пономаренко встал.
  - Тем более...
  Прокурор тоже встал. Он догадался, что означает эта последняя фраза.
  - Павел Михайлович, - участливо заглядывая в глаза первого секретаря горкома, обратился напоследок прокурор, - а почему вы принимаете живейшее участие в судьбе какого-то молодого человека?
  Пономаренко вышел, не удостоив прокурора не только ответом, но и взглядом.
  Прокурор - не простачок. Он многое знает и многое понимает. Он знает и об особом покровительстве, которым окружил парня первый секретарь. Он знает и о загородном пансионатике, существующем за счет средств городских предприятий, где недавно элита города в неформальной обстановке принимала самозванца. Прокурор знает, что дело это, то есть загородные пирушки знати, - обычное и привычное. Прокурору несколько, конечно, обидно, что его, Елисеева, не приглашают. Но, как он считает сейчас, нет худа без добра. После иных подобных пирушек наступает тяжелое и весьма-таки неприятное "похмелье". "Самозванец" это наглядно показал. Глупее истории и придумать трудно. Так сейчас считает прокурор Елисеев. И в душе он рад, что такое случилось с "отцами" города, мнящими о себе не весть что... Злорадство? А что еще ему остается?!
  
  КУШВА. ОТДЕЛ МИЛИЦИИ.
  ПРИОТЕРЫВ СЛЕГКА ДВЕРЬ и увидев за столом шефа, уткнувшего нос в какие-то бумаги, дознаватель осторожно спросила:
  - Товарищ майор, разрешите?
  - Проходи, - холодно и неприязненно бросил в сторону вошедшей начальник городского отдела милиции Соловьев, продолжая рассматривать лежащие перед глазами какие-то бумаги. - Присаживайся.
  Холодность молодой сотруднице непонятна. Гусева никак не могла считать себя виновницей дурного расположения духа начальства.
  Не глядя в глаза дознавателя, Соловьев спросил:
  - Как там?
  - Что именно, товарищ майор? - попыталась уточнить Гусева.
  - С парнишкой, - коротко бросил он.
  Гусева пожала плечами.
  - Ничего особенного. Как я поняла, он хотел лишь пошутить, разыграть...
  - Ничего себе...
  - Розыгрыш у него удался на все сто: один к одному - "Ревизор" Гоголя.
  Соловьев скривился, как при зубной боли. Глядя на него дознаватель Гусева не могла понять столь странного поведения начальства, столь непонятной реакции на каждое её слово. Начальство недовольно хмыкнуло.
  - С одной лишь разницей, - заметил Соловьев, с особым тщанием разглядывая на стене непременный атрибут служебного кабинета - портрет вождя1. - Там мошенник был старше этого почти в два раза.
  - Ну, это детали, - усмехнулась Гусева и добавила. - Нынешняя-то молодежь пораньше взрослеет, чем полтораста лет назад.
  Улыбка Гусевой не понравилась начальству.
  - Что, есть предмет для весёлости? - все также мрачно глядя в сторону, спросил майор. Ему показалось, что та смеется над ним, что она уже знает то, при каких обстоятельствах он "имел честь" познакомиться с этим сосунком. На самом же деле она еще, снимая показания с задержанного, не дошла до эпизода, касающегося мальчишника, а потому тревога с его стороны была неоправданна.
  Гусева ответила:
  - Смешная история.
  Соловьев буркнул себе под нос, но Гусева расслышала:
  - Одним - смех, другим - слезы.
  Гусева внимательно посмотрела на майора и в голове впервые пронеслась догадка: замешан!
  - Простите, товарищ майор, а разве вы тоже?..
  Вопрос прозвучал настолько непосредственно, что Соловьев понял: дознаватель о нем ничего еще не знает. Поэтому поспешил с отрицанием:
  - Нет, что ты! - не желая того, майор своей поспешностью выдал себя с головой. После паузы Соловьев спросил. - Родителей вызвала?
  - Позвонила. Вот-вот электричкой приедет отец.
  - Ладно... Приедет - пусть забирает своего сосунка.
  Гусева подумала: "Да, сосунок, но как ловко водил за нос весь город". Вслух же спросила:
  - Как "забирает"? А мера пресечения? А дело?
  В голосе майора зазвучала большая решительность и жесткость:
  - Лейтенант Гусева, - все еще не глядя на сотрудницу, сказал начальник горотдела, - парня отпускаем.
  Молодая женщина, вчерашняя выпускница Свердловского юридического института, недоумевала. Её этому не учили. Её учили, что есть определенные процессуальные нормы, которые нарушать ни в коем случае нельзя. Коли гражданин задержан по подозрению в совершении противоправного деяния, то она, дознаватель, обязана выяснить все обстоятельства, сопутствующие правонарушению, а затем принять постановление: а) либо об освобождении задержанного в виду отсутствия события преступления; б) либо об аресте в связи с возбуждением уголовного дела по обвинению... Вот, её постановление с той или иной формулировкой она приносит на стол начальника горотдела, который утверждает или не утверждает, при этом у него должны быть мотивы отказа, которые она, в свою очередь, вправе опротестовать в прокуратуре. Да, она, дознаватель, может и имеет на это право изменить меру пресечения, то есть освободить задержанного под подписку о невыезде. Но такое решение она может принять после вынесения ею постановления о возбуждении уголовного дела, а не до того. Доследственные мероприятия есть всего лишь доследственные мероприятия. Неужели майор Соловьев этих элементарных вещей не знает? Отпустить?.. Такого понятия в уголовном праве попросту не существует. Имеется "привод", "задержание", "арест" и еще "освобождение".
  Соловьев обратил внимание, что молодая сотрудница его ведомства колеблется, поэтому с той же настойчивостью повторил:
  - Парня надо отпустить.
  - А как же я?..
  - Никак.
  - Простите, товарищ майор, но я отказываюсь понимать... УПК РСФСР...
  Соловьев не дал договорить.
  - Позвонил прокурор...
  - Елисеев? - удивляясь еще больше, спросила Гусева.
  - Потребовал, именно потребовал сейчас же отпустить парня.
  - И вы приняли к исполнению, не спросив, в чем дело?
  - Он... отказался говорить на эту тему... Я понимаю... Я догадываюсь... Не первый раз... - Соловьев впервые посмотрел на женщину. - Всё ясно?
  - Нет, товарищ майор! Мне-то как раз и ничего не ясно. Привозите парнишку, втравливаете меня в это дело, потом даёте задний ход. Я, что вам, идиотка?! Объясните же, в конце концов, в чем проблема?
  - Не догадываешься?
  - Нет.
  - Не прикидывайся. Молода, но жизнь все-таки знаешь...
  - Неужели власть не хочет?
  - Не спрашивай. Всё равно тебе никто не ответит, в том числе и я.
  - А... дело?!
  - Дела никакого не было, нет и не может быть.
  - То есть?
  - Отпускай сосунка. И все бумаги, которые у тебя по этому поводу уже есть, выбрось в мусорную корзину. Представь себе, что ничего не было.
  Гусева встала. Лицо её побагровело. Она с большим трудом сдерживала себя, чтобы не наговорить лишнего.
  - Тем лучше, - почти равнодушно произнесла она. - Я ведь тоже не в восторге от этого... За что привлекать? Пожурить, да, следует, но не сажать же на скамью подсудимых.
  Соловьев кивнул головой.
  - Прокурор также считает, что не было события преступления.
  Гусева, не сдержавшись, воскликнула:
  - Откуда ему сие ведомо?! Впрочем... Я не согласна по форме, по процедуре... А по сути... Он ничего и ни у кого не вымогал, не шантажировал. Он обманом выпросил бензин, пиломатериалы. Да, нехорошо. Но он не воспользовался государственной собственностью. К тому же и цели у него такой не было. То, что ротозеев среди нас много, - это не его вина, а наша беда.
  После этих слов Соловьев вновь отвел глаза в сторону. Он сказал:
  - Прокурор заявил, что со стороны государственных органов, могущих быть потерпевшими, не будет никаких исковых требований.
  - Всё ясно: спешат замять историю... Все спешат... Никто не хочет выглядеть смешным... Так, я пойду, товарищ майор? Парнишка перепуган, боится, что посадят. Надо успокоить. Шутка-то получилась на грани фола.
  - Иди. Лейтенант... ты... это... Держи язык за зубами... Пронюхают ещё писаки...
  Гусева усмехнулась.
  - Всё, как у Гоголя. Его городничий также ненавистно говорил о журналистах, также называл их "писаками", "щелкопёрами".
  - Я тебя прошу!..
  - Поняла. Не дура!
  
  
  
  
  
  КУШВА. ГОРКОМ КПСС.
  ПЕРВЫЙ СЕКРЕТАРЬ ВЫЗВАЛ к себе идеологов - секретаря горкома Михеева и заведующего отделом Ермакова. Они сидят и молчат. Они в общих чертах уже знают о предмете разговора. Они видят гневного хозяина и не решаются заговорить первыми. Они, не сговариваясь, думают об одном: "Как бы с сердцем чего-либо не приключилось. Вон, как переживает!" Хозяин грозно ходит по кабинету уже минут десять, не присев ни разу. Но, вот, он останавливается напротив открытого окна и долго глядит на улицу. Сирень сбросила, рассталась с последними бутонами, вечернее солнце ласкает её листву, пытаясь пронзить своими июньскими лучами насквозь.
  - Позор-то какой, а? - наконец-то они услышали голос хозяина. - Обвел вокруг пальцев! Всех обвел! И кто? Сопляк какой-то! Допускаю, я ослеп, но другие-то куда глядели?
  Пытаясь разрядить обстановку, Ермаков заговорил мягко и вкрадчиво, так, как умел только он:
  - Не стоит, Павел Михайлович, уж так-то. Тем более, что вашей вины в случившемся нет...
  Первый секретарь оборвал:
  - И ты... ты сам-то веришь в то, что сказал? А?!
  - Без веры не стал бы и говорить. Вспомните, с чего всё началось? Если бы не...
  - Оставь это!
  - Почему, Павел Михайлович? Извините, но туда надо сообщить. Не нам одним...
  - Ты сумасшедший или только хочешь казаться таковым?!
  - Я - искренне... Мы виноваты, да, но они - в первую очередь... Главным образом...
  - Ермаков, забудь про обком, понял? Выкинь из головы и не вспоминай больше!
  - Но почему?
  - Мне это не надо! Думаешь, обкому наша новость понравится?
  - Нет, но...
  - Не только не понравится, но и приведет в ярость. Знаешь, какая первая мысль там возникнет?
  - Нет, не знаю, - искренне признался Ермаков.
  Михеев, не поднимая головы и рисуя пальцем на полированной поверхности стола какие-то фигуры, сказал:
  - Могу представить.
  Пономаренко повернулся в его сторону.
  - Ну-ну!
  - Подумают, что мы хотим выставить в дураках.
  - Именно! - воскликнул Пономаренко. - Как думаешь, Ермаков, кому от этого будет плохо? Им? Ничуть! Нам будет плохо! Начальство не забывает унижений, особенно, если такое случается на глазах подчиненных.
  Михеев сказал, всё также не поднимая головы:
  - Павел Михайлович прав: обком надо вывести из игры. Весь позор от случившегося лучше принять на себя.
  - Если удастся, - бросил хозяин, продолжая рассматривать что-то за окном.
  Михеев предложил:
  - Надо принять меры по предотвращению распространения слухов. Прежде всего, стоит тормознуть правоохранителей. Что-что, а судебное разбирательство нам не на пользу.
  - Дело говоришь, Михеев, но ты опоздал.
  - Неужели?
  - Меры уже приняты, - не вдаваясь в подробности, сказал Пономаренко. Он оторвался от окна и вернулся за стол. - Михеев, ты насчет писак... Ну, сам понимаешь...
  - Не беспокойтесь, Павел Михайлович. Наша "прынцесса" не допустит1 .
  Пономаренко согласился.
  - Эта - да. А "Уральский рабочий"? Забыл про собкора?
  - С Прохорчуком-то как раз и проще всего договориться.
  - И договорись, если так, - сказал Пономаренко, глядя на Михеева с недоверием.
  - Договорюсь, можете не сомневаться. С ним найду общий язык. Мужик покладистый, власть уважает, на конфликт с ней не пойдет.
  Пономаренко с сомнением покачал головой.
  - Если бы...
  - Не сомневайтесь, Павел Михайлович: все сделаю в наилучшем виде. К тому же у меня "ключик" имеется.
  - Что еще за "ключик"?
  - "Ключик" к сердцу журналиста, - Михеев усмехнулся. - Человек по природе своей слаб...
  - Ты о нас? - спросил, насторожившись, Пономаренко.
  - Нет, что вы! Я - о Прохорчуке. Он - днями стал садоводом, обзавелся участком. Пиломатериалы, слышал, край как нужны ему. Поможем, и будет молчать в тряпочку.
  Пономаренко одобрительно закивал головой.
  - Это дельная мысль.
  Ермаков сказал:
  - И все же полностью слухов не избежать. Слишком много действующих лиц в этой, извините, провинциальной комедии.
  Михеев заметил:
  - На каждый роток не накинешь платок, - Михеев грустно усмехнулся. - Что, раньше не было слухов? Были. Сплетни - не беда. Беда, если они просочатся в прессу. Тут, Павел Михайлович, вы правы.
  Пономаренко, качая головой, воскликнул:
  - Как я мог?! Как я мог?! Удивительный парнишка. И как говорил? Вы только вспомните! Какая эрудиция, какое знание специфики кинопроизводства! А речь? Вспомните речь парня? Так и чесал, так и чесал. Как тут не поверить и не развесить уши?
  Ермаков сказал:
  - Если и были сомнения, то только по поводу возраста. Если честно, я подумать не мог, что ему всего семнадцать и что только полмесяца назад он получил аттестат в школе.
  Глядя на посеревшее лицо хозяина, Михеев сказал:
  - Плохо выглядите.
  - И не удивительно, - откликнулся Ермаков.
  Михеев предложил:
  - Павел Михайлович, надо бы отдохнуть.
  Пономаренко усмехнулся и язвительно заметил:
  - Крайне своевременное предложение.
  - Павел Михайлович, я же совершенно серьезно.
  - И я серьезно. Мысль пойти в отпуск у меня возникала. Я же не смогу сейчас смотреть аппарату в глаза.
  - Ну, и отлично, - сказал Михеев, глядя шефу прямо в глаза. - Пройдет время, страсти улягутся, всё позабудется. Жизнь войдет в своё привычное русло.
  Ермаков сказал:
  - А что говорить, если обком позвонит, станет интересоваться "московской штучкой"?
  Михеев поддержал:
  - Надо всем говорить что-то одно.
  Согласился и Пономаренко.
  - Скажем, что парня срочно отозвала Москва. Он уехал. Судя по всему, у Москвы поменялись планы.
  Михеев польстил:
  - Мудрая мысль. Главное - снимает все дальнейшие вопросы. Причем, не только у обкома, а и у нашей общественности.
  Пономаренко это понравилось.
  - Как говорится, вляпались, - сказал Пономаренко, несколько повеселев. - Противно!
  - А с другой стороны, - заметил Ермаков, - полезно.
  Пономаренко с подозрением посмотрел на Ермакова.
  - Говори, да не заговаривайся.
  - Нет, правда, товарищи: впредь бдительнее станем.
  Пономаренко это заявление успокоило.
  - Резонно. Факт же: все мы ушами хлопали, а какой-то стрелок военизированной охраны одной фразой "предъяви документ" всё поставил на своё место.
  Михеев сказал:
  - Это так, но я не могу найти ответа на вопрос, как он мог попасть в обком?
  Пономаренко криво усмехнулся.
  - Нет ничего проще при нашей нынешней "демократии", - чувствовалось, что в последнее слово он постарался вложить весь свой яд. - Строгости, а проходишь, и милиционер даже в партбилет не глядит.
  Ермаков заметил:
  - Не всегда. Как-то я стал свидетелем, как постовой вернул на улицу мужика. И, знаете, почему? Потому что в партбилете не было отметки об уплате взносов за три месяца. Представляете?
  Пономаренко сказал:
  - Это, Ермаков, скорее исключение.
  - Да, - протянул Михеев. - Интересно бы спросить, как все же парень проник в обком?
  - Я, кажется, знаю, - сказал на это Ермаков. - Через бюро пропусков. Как всякий беспартийный гражданин...
  Пономаренко возразил:
  - Но этот "гражданин" - малолетка.
  - А там что надо? Только паспорт. Паспорт у парня был. В бюро пропусков, выписывая пропуск, не обратили внимание на возраст - и всё.
  Михеев, посмотрев прямо в глаза первому секретарю, сказал:
  - Может, Павел Михайлович, вам и не понравится, но первым засомневался в парнишке Серегин.
  - Как это? - Пономаренко от удивления вскинул глаза.
  - Еще на той дурацкой творческой встрече...
  Пономаренко проворчал:
  - Это сейчас она кажется дурацкой, а тогда... Надеюсь, тебе не казалась?
  - Нет, конечно... Так вот... Серегин все пытался вспомнить, где он слышал эту фамилию. Всё зудил на ухо: знаю я, слышал. И как ему было не знать? Отец-то - главный инженер Азиатского леспромхоза.
  Пономаренко сердито, но уже без прежней злобы, бросил:
  - Ну, и хлюст у него сын. Жаль, что беспартийный. Врезали бы за антипартийное воспитание.
  Почувствовав резкое изменение в настроении Пономаренко, Михеев, рассмеявшись, решил продолжить шуткой.
  - Настоящая "московская штучка, не так ли, Павел Михайлович?
  - Это верно. Мерзавец, конечно, но, нужно признать, - толковый мерзавец. И, - Пономаренко заулыбался, - в какой-то мере даже милый.
  Смехом его поддержали Михеев и Ермаков.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"