Было их трое в крестьянской семье: отец Прохор, мать Полина да Терёшка малый сынок. А жили справно да ровно и складно. Только так повернулось, что отца медведь-шатун в начале зимы в лесу придавил, мать с горя слегла, - хворь на неё налетела, - и тоже ушла. Остался в семь лет Терёшка один. Отец при жизни Терёшкубывалосажална колено, гладил головку его по светлым вихрам да ласково называлТоропыжей.С чего бы? С того, что мальчик был очень понятлив, склонен мастачить да на руки скор. Все игрушки себе сам, как умел, понаделал; играл в них на диво затейливо, но быстро будто бы сам осознал, где игры-забавы, где дело. Тогда к отцу малыша сильней притянуло, уж больно желелось ему отцу помогать, но не успелось такое случиться.
Ближний их деревенский сосед Епифан на глаз был приметлив и скрытно завистлив. Как только остался Терёшка один, Епифан огласил, что забирает мальца к себе. Сход деревенский перечить не стал, все повздыхали и согласились. Дом и хозяйство Прохора Епифан тотчас под брюхо подгрёб и всё по ветру ушло у него, ибо был он ленив. Лень и зависть - две близняшки-сёстры, есть и третья сестра их однокровница, она слабоумкой зовётся.
Жена Епифана Улита умом слабее мужа была, Епифан называл её Дурлей. Вот в первую зиму, как Терёшка стал жить у них, Дурля мужу сварливо проныла:
- Ты, спина толще плеч, как поедешь на весеннюю ярмарку в Даль-Уляпиху, прихвати с собой мальца-нахлебника, там подальше заедь и забудь его где-то, пусть он потеряется. Сам к кому-то прибъётся или кто его из жалости подберёт. Дураков по деревням и сёлам хватает. А у нас два родных славных деточки.
- Дураков-то хватает, да дурей тебя не бывает. Этот малец рукаст, сноровист. Он работник. Нам достался с приданым. Те два пня, что ты мне родила, глуповаты, сонливы, сопливы, ленивы. Два увальня! Сёмка с Фомкой в тебя уродились-пролились.
- Так ведь ты им папаня, оба дурня в тебя! - завизжала Дурля-Улита.
- Молчать! - треснул по столу кулаком Епифан, стол обрушился. - Или рёбра твои зачесались? Стой, куда понеслась?! Лень тебя колотить! Сядь на тот табурет, да послушай...
- Как же - сядь! Сам слетал с него десять раз, очинить его некому!
- Заставим Торопыжу чинить. Наши дурни на него поглядят, тоже делу поучатся. Они старше его на три года, вот пусть и глядят. Я устал их учить, до обеда сосну.
Торопыжа табурет и стол починил. Потом ещё многое починил да поправил. Головой своей он слегка разумел, что зря старается на не слишком разумных и жадных людей, но руки его сами дела просили. Так и повелось: дел, наказов-приказов от Дурли Торопыже с каждым днём прибавлялось, а в питание мальчику оставались объедки да корки. Два дурачка Сёмка с Фомкой всю зиму день и ночь провели на печи, оба лёжа играли в игрушки Терёшки, которые Епифан притащил из дома погибшего Прохора. Игрушки ломались и все поломались. Тогда эти увальни приказали Торопыже их править, но он отказался - дел де много. Они с печки свалились, хотели побить его, но не смогли. Слишком вёрток, силён для них оказался Терёшка; оттлолкнул, влепил каждому по затрещине.
За эту "грубость" Торопыжу избил сам Епифан, Дурля две оплеухи добавила. Другой день Дурля крепко щипала спину нахлебнка и шипела:
- Знай, нахлебник, кто тут хозяин. Ты тут всем угождай. Ты Фоме и Семёну - слуга. Что прикажут они, поклонись, выполняй...
- Не нахлебник я! - отскочил Торопыжа. - Я прибытокпринёс Епифану. Постоянно сам голоден. А прикажут Семён и Фома лезть играться на печь, мне что, лезть дурью с ними там тешиться?
- Ах, ты так! - загремела Дурля-Улита. - Я ведь стать хотела тебе доброй мачехой, да не стану! Ты тут в доме слуга! Раз слуга, так дурак! Дел тебе, дураку, я добавлю - сгорбатишься!
И добавила... Уже через три года всё что делали нехотя до того Епифан и жена его разом обвалилось на мальчика-сироту: за скотиной ходить, пол и двор мести каждодневно, окна мыть, печь топитьс утра затемно, ездить в лес по дрова. Летом дел ещё добавлялось, а меж летних дел была тягота - делать зимний запас. В этот самый запас приходилоськорм скотине закладывать и дрова в складки складывать. А до складки приходилось бревно на поленья пилить и поленья колоть колуном. В лес за грибами, ягодой и орехом Дурля слала дурковатых своих сыновей и ходила сама - дело чистое. Но ещё через год она и это дело свалила на Торопыжу, три глубоких лукошка поместила на телегу в задок, так сказала ему:
- Ты, дурак, так вот делай: сучья рубишь или пилишь бревно, пока оно рубится-пилится, не зевай, а ходи, собирай. Привезёшь три полных лукошка с крепким грибом, соспелым орехом и с ягодой. Сам не ешь, я ведь губы и рот у тебя, дурака, огляжу!
- Но само не бывает, не пилится и не рубится, - возразил Торопыжа. - Ещё руки потребны.
- Руки есть у тебя! Не напрасно ж приделаны. Выполняй или корки сухой не получишь!
В тот день Торопыжа всё выполнил: и брёвна привёз, и три полных лукошка. А на утро получил шесть лукошек и корзину с прокладкой на дне.
- Пока пилится-рубится, на траве и земле, на кусте собирается, не зевай, в ближнем озере карасей налови! - приказала Дурля-Улита.
- Да как это? - развернулся Торопыжа лицом к Епифану. - Оно ж непосильно, немыслимо!
- А ты и не мысли, - посоветовал Епифан, - делай, что велено.
Доехал Торопыжа до леса, в лес углубился. На первой поляне выпряг кобылку, на волю пустил. Та отошла, стала траву щипать. Сам он сел на пень, призадумался вот о чём... Сколь дров ни возит до дому, больше их не становится. А отчего? Да оттого, что Епифан их продаёт. К полдню через день развозчик торгового человека к нему на двор заезжает, дрова покупает, увозит. Конца этому не бывать, так как в карман Ерофею монета ложится. Орех, грибы, ягода тоже куда-то будто бы делись. Вчера три лукошка, сегодня их шесть... Карасик, видать, тоже кем-то заказан. Сам он, Торопыжа, в рубище ходит, порты все в дырявинах.., а на ночь корки грызёт, чтобы заснуть. Пробовал... съешь их днём, не заснёшь даже с устали. "Весь я в дурости!.. - заключил Торопыжа. - А всё оттого, что руки вперёд ума трудиться привыкли. Ум, выходит, заснул да и спит. Я с голоду спать не могу, а он спит себе, не шелохнется. Пора разбудить! Да как это сделать-то?.."
Только он это подумал, земля под поляной волной гулкой прошлась, будто вздыбилась и ровно легла. Из кустов на полянку вышел конь - добрый конь с переливчатой гривой! Обошёл конь полянку, на кобылку мельком взглянул и к Торопыже подходит, копытом в землю ударил. Торопыжа вскочил, не знает, как быть, руками только развёл. А конь-красавец ему вдруг чисто и ясно сказал:
- Здравствуй, Терентий! Я ум твой и ты меня разбудил. Та кобылка есть ум тех, кто тобой помыкает. Вгонишь в сон меня, так я тоже стану сообразно похожим. Но разом войти в тебя мне не дано, не даром ведь говорят, что ума набираются. Наберись, не дай мне снова заснуть. Но и теперь уже я тебе помогу. Видишь, краем полянки две берёзки стоят, верхушки их связаны. Это тебе, для тебя воротца доброго волшебства. Войдёшь в них и выйдешь семь раз, твоё любое желанье исполнится. Верь мне и попробуй! Входи-выходи и наказывай.
- Те две берёзки? - взглянул Торопыжа на край поляны и обернулся.
Однако коня он не увидел, конь-красавец исчез. Тогда Торопыжа помчался к берёзкам, стал в воротца входить, из них выходить и наказывать, чтобы брёвна сами дровами в телегу легли, а лукошки скорзиной сами чем надо наполнились. Чудо - но! весь наказ точно, разом исполнился!Подивился он, взглянул на кобылку, недолго подумал и развёл костерок. На костре Торопыжа изжарил четырёх карасей, с наслаждением съел их и рассмеялся - мол, никто не узнает, что съел, а есть время поспать и для роздыха.
К дому Терёшка доехал под вечер. Епифан всё привезённое оглядел, крякнул хозяйски, велел дрова ровно под стену сложить.
Утром же Торопыжа получил новый наказ: дров в лесу наколоть-напилить, травы накосить, лукошки наполнить, карасей наловить, а также...
- Также, пока оно пилится-колется, собирается-ловится, ты мне шаль цветную свяжи и достань перстень чистого серебра с самоцветом! - приказала Дурля-Улита. - Шерсть в мотках и спицы уложены.
- А как? - обомлел Торопыжа. - Вязать не умею, никто не учил. Перстень не сделаешь изо мха!
- Не сделаешь, так во мхах поищи! Может, кто обронил, - прошипел Епифан.
- Не найдёшь, дурак, так скради, - подсказала Улита.
"Эх, беда!" - подумал Терёшка, но другой день доехал до той же поляны и справился.
Поздним вечером Дурля мужу сказала:
- Ты, спина толще плеч, башкой пустой потряси да ответь, отчего он всё делает и справляется?
- Уж я думал... А нам-то что? Вот не справится, задам колотушку, а хлебную корку не дам!
- Завтра утром, как в усадьбу из подпола барыне карасей повезёшь, шаль предложи, а про перстень молчи. Вдруг дурак у неё и украл? Мне с тем перстнем людям страшно предстать. Ведь покраденным не похвастаешь.
- Тут ты, Дурля, права! - кивнул Епифан. - Надо вот что... Как уедет Терёшка, хворостиной по задам отходи Сёмку с Фомкой, припугни их бескормицей на два дня и вели им, треклятым бездельникам, по колёсному следу идти до лесу и в лес. Лес густой, в нём Терёшка далече не ездит. Пусть к нему подкрадутся, подсмотрят, что да как у него всё получается. Стой! Сиди, дальше слушай! С утра накажи-ка ему по траве, по песку или где отыскать и найти горсть монет золотых. Дай тряпицу в карман, пусть в тряпицу их сложит. Вот тогда поглядим! На Руси не бывало и нет, чтобы всё просто так без надрыва в пупе доставалось.
- Дуракам-то везёт, - скривилась жена.
- Кто везёт дуракам, никогда до них не довозит. По пути всё воруется. Ты трярицу готовь. Вот тогда заживём!
Утро ясным и солнечным вышло. Торопыжа подивился дурному наказу, спросил, где монет наискать. А затем, услышав в ответ ту же дурь, плечами пожал и уехал. Сёмка с Фомкой, получив по задам и спине, помчались по следу за ним.
А вечером Епифан учёл весь наказ, включая пригоршню монет. Позже он, убедившись что работник заснул в своём закутке, собрал за столом всю семейку.
- Ну! - глянул он на сыновей.
- Что видели? - зашипела мать их Дурля-Улита.
- Так есть хотелось, что видели! - проблеял Семён. - Дай, матушка, каши!
- Что? Что ты видел?
- Он спал, скакал, кругами ходил. Да-а, рыбу жарил и ел.
- Не жарил, сама она жарилась, - влез Фома и икнул. - Дай щец похлебать!
- Фома, ты говори! Сёмка полный дурак, он после скажет, - прорычал Епифан. - Сам думай о щах, а мне говори! Где он спал, как ходил, что руками он делал?
- Спал в телеге, ходил по траве, у берёз помотался! Руками совал карасей себе в рот. Потом напевал и спал дочерна.
- До какого черна? - спросила сердито мать глупого сына.
- Когда звёзды появятся в небе... и спал на земле на рогожине.
- Зачем же он спал не в телеге?
- Так телега полна! В ней лукошки, корзина, дрова и копёнка.
- А когда он грузил, где он рыбу ловил?
- Никогда и нигде! - вмешался Семён и заржал. - Чё ж ловить-то, когда всё наловлено?
Почти до утра мать с отцом так и сяк пытали своих сыновей. Епифан, толком ничего не поняв, кое-как всё же сложил в голове, что раза три или четыре сыновья помянули кривые берёзы, где работник скакал и бормотал, но один только раз. А потом он к ним и ещё подходил, не скакал, а берёзы погладил и отошёл.
Прогнав от стола всю тупую семейку, Епифан прилёг на часок, но не заснул. С ранним светом он кликнул жену и велел ей принести ему сухарей и старое одеяло.
- Зачем тебе это? Что ты удумал? - спросила, нахмурилась Дурля.
- Возьму ещё заступ, яму отрою, завернусь в одеяло, зароюсь у тех двух берёз, где Терёшка скакал.
Хочу сам услышать, что он брехал... Ты накажи ему утром очень точно то сделать, что прежде было, но прикажи к полдню вернуться, чтоб я в земле не застыл и не начал чихать. Теперь всё делай скорее, я уже ухожу!
Торопыжа, получив наново утром наглый наказ, что-либо спрашивать, сетовать или спорить с Дурлей не стал, а забрался в телегу и тихо уехал. Утро заставилось хмурыми небесами и в душе его пасмурно сделалось. "Вот ведь службу какую служу, что за обноски, грубость и корки всё отдаю. А что-то взяв от своего же, считаю... - де украл у хозяина. И боюсь, чтоб никто не проведал. Позорно, смешно!..Боюсь даже вместо рванины и старых лаптей одежду новую справить. Выдумки мне не хватает, страх и боязнь её губят. Сесть бы мне на Коня, который мой УМ, и поскакать на праздник великий. Прискакать на широкую площадь перед красивым дворцом. При добром народе подъехать к высокому терему, в котором царевна-красавица в печали сидит... Конь мой взовъётся вровень с окном, а я ей скажу несколько ласковых слов, от которых она улыбнётся и станет ей весело. Всем станет весело..."
Только он такое подумал, земля под дорогой с телегой волной гулкой прошлась, будто вздыбилась и ровно легла. Из кустов навстречу вышел конь с переливчатой гривой! Подошёл конь ближе, на кобылку мельком взглянул и к Торопыже подходит, копытом в землю ударил и молча стоит.
- Прости меня, конь ума моего! - воскликнул Терёшка. - Я точно скис и мечтать не умею.
- Умолкни! - чисто и ясно Торопыже посоветовал конь. - Ты почти научился, скоро доучишься. Я готов принять сбрую, седло, стремена, чтобы быть под тобой. Ты пока не слишком достоин, однако достоинство оживает в тебе вслед за умом. С телеги сойди, сбрось с себя рубище и руками взмахни - будто хочешь взлететь!
Терёшка в сомнениях всё сделал, как сказано, и стал молодцем красивого облика, плечи расправил.
Конь тотчас под ним оказался и резво помчал его по дороге. Мрачные тучи на небе стали стремительно расступаться, раскрывая яркую синь. В лице Терентию налетели упругие ветерки. "Ты их не бойся! - подсказал ему ум, собственный УМ, и добавил. - Уж полдень!" Юноша после этой подсказки, коня в лес направил, к той самой поляне. "Что туда меня тянет? - сам себя спросил всадник и откликнулся УМ. - Хочу берёзки те развязать, пусть растут они крепкими, стройными".
Ладный всадник на добром коне лихо влетел на поляну и громко крикнул:
- Эй ты, человек! Что ты там делаешь?
Епифан - а это был он - скинул с плеча драное одеяло, отбросил в сторону заступ, которым долбил в ствол правой берёзки, и бухнулся на колени перед барином на богатом коне:
- Прости, добрый барин, берёзу срубаю, чтоб берёзе другой не мешала расти...
- Она не мешает, она неповинна! - всадник подъхал к берёзкам и снял с них верхнюю перевязь.
Обе берёзки тотчас распрямились, встали ровно и прямо.
- Сам мог додуматься сделать такое, - вздохнул всадник, добавил. - Есть другая причина?
- Есть, добрый барин, другое -лихое! Эти берёзы весь лес нам погубят, они колдовские. От них идёт и идёт...
- Зло, опасность? - спросил быстро всадник.
- Нет же, добро и лишнее всякое. Есть, добрый барин, ничтожный один человечишко, который неправедно что тут ни потребует, то и сбывается на пользу ему за просто так!
- Ему одному?
- Не только ему... и всяким другим. Но без труда и стараний до пота, без тяготдо крови!
- Что в том плохого, коль сбывается от ума?А тебе от прибытка его что-нибудь доставалось?
- И мне доставалось - бывало...
- Выходит ты дерево под самим собой губишь?
- А мне что? Я снова ему дам наказ и своё получу... Он должен горбатиться, а не валяться и думать о том, что к чему или как.
- Думать не грех, пусть всякий думает, как легче да проще.
- Нет, добрый барин, так у нас не годится! На Руси не бывало, не станет, чтобы всё просто так без надрыва в пупе, без килы доставалось.
- А с килой и с надрывом в пупе хорошо? Пусть достаётся?
- Так с надрывом-то праведно... - проныл Епифан.
- Но если работник с надрыва помрёт? - нахмурился всадник.
- На миру смерть красна. Или как, добрый барин?..
- Пусть тебе будет так. Но кроме тебя, я кому-то ещё почёта такогосовсемне желаю!
- Так а мне-то за что?.. - всхлипнул, заныл Епифан, грязной лапойстёр слёзы с лица, вслед закричал прочь скакавшему всаднику. - Мне, барин, за что?
- Да за всё! Тебе, Епифан, это станет за всё, что тобой же лентяем не сделано! - раздалось в ответ.
Только вот что - осталось неясным, кто это сказал: филин, ветер лесной или сами берёзки.
Тут и сказке конец, кто её дочитал до конца или слушал, тот - молодец и прибудет всегда в добром здравии и с удачей!
А перо, сверкнув белизной, уже дальше летит с ветерком и готово писать по окну сказки новые.