Аннотация: иногда их соблюдать очень и очень непросто.
"Зайдешь в мою комнату - убью" - сказал он два месяца назад, сразу после моего переезда. Я и не захожу - когда он дома и не спит. То есть утром, вечером, и иногда в выходные. В остальное же время наша маленькая квартирка, увы, в моем полном и единоличном распоряжении.
Утром, наскоро позавтракав и собравшись, он уходит на работу, хлопнув на прощание входной дверью. Не со зла, просто ему, как истинной сове, всегда трудно рано вставать, и настроение у него по утрам обычно отвратительное. В это время мне лучше не попадаться ему на глаза, да и вообще не напоминать о своем существовании. Поэтому, проснувшись от трезвона его будильника, просто лежу и слушаю.
Но вот он уходит, и я, лениво потягиваясь, выползаю из своей норы. Первым делом - на кухню, делать себе кофе. Затем, вернув голове ясность мыслей, неспешно бреду по привычному маршруту - в его комнату. Поеживаясь от утренней прохлады, плотно закрываю форточку, и ныряю в постель, еще не успевшую потерять остатки его тепла. Теперь можно немного подремать, укрывшись с головой одеялом и пытаясь представить, что он рядом. Иногда получается, но чаще всего нет - мое воображение уже не то, что раньше. Нередко засыпаю по-настоящему, но неизменно пробуждаюсь к полудню - мне тоже надо работать, да и неплохо бы заняться домашними делами. Навести видимость порядка, что-нибудь приготовить - мне, пожалуй, все равно, а он любит аккуратность, да и уже не брезгует моей неумелой стряпней. Наверняка предварительно убедившись, что все ингредиенты - из магазина.
Осторожно выбираюсь из-под одеяла, как будто он и вправду спит рядом, и я боюсь его потревожить. Подхожу к окну и снова приоткрываю форточку, одновременно снимая со спинки стула его рубашку. Ту, в которой он был вчера, и которая хранит запах его тела. Внимательно осматриваю подушку - не думаю, что он каждый раз делает то же самое, но в любом случае мои светлые волосы будут смотреться там подозрительно, учитывая, что он - брюнет, а за время нашей недолгой совместной жизни (а скорее, сосуществования) еще ни одной блондинки не приводил домой. Как, впрочем, и брюнеток, и рыжих, и красавиц прочих мастей. Но я чувствую запах их дорогих духов на слишком большой для меня рубашке, и даже немного ревную - что он позволяет им прикасаться к себе.
Напоследок поправляю одеяло так, чтобы все выглядело, как и до моего вторжения, и выхожу, аккуратно прикрыв за собой дверь. Заодно проверив, что петли не начали снова скрипеть - это мне совсем ни к чему.
***
Больше всего я люблю такие вечера, когда он, словно позабыв все, что между нами было и есть, общается со мной. Мы сидим на тесной кухне, пьем чай, и разговариваем обо всем, что придет в голову. Почти обо всем, разумеется - некоторых тем он не касается, хотя я вижу, что ему очень хочется. Так же, как потрогать неровный шрамик на плече - след от моих зубов. По привычке тянет руку - и тут же отдергивает, словно стыдясь неприличного жеста. Или делает вид, что просто хотел поправить воротник рубашки - той самой, которую я надену завтра в его отсутствие. А я делаю вид, что ничего не замечаю. И что мне интересен предмет нашей беседы. А это чертовски трудно - думать о чем-либо, когда он так близко.
Но я стараюсь - иначе он разочаруется и прекратит и так ставшие редкими разговоры. Тщательно слежу за его словами и ходом его мыслей, в нужных местах поддакиваю и вставляю осмысленные реплики, или возражаю и начинаю спорить. Мне кажется, я все еще умею хорошо притворяться, и он не видит, что на самом деле мне хочется, чтобы все было по-другому. Не говорить, сидя напротив, за разделяющим нас столом, а, наоборот, помолчать, прижавшись к его груди и уткнувшись лицом в рубашку. Быть настолько ближе, насколько это возможно. Ощущать сквозь тонкую ткань тепло его тела, гладить кончиками пальцев нежную кожу, слушать, как шумит под ней его кровь, как в унисон бьются наши сердца. Каждый день, каждую минуту, каждое мгновение знать, что он близко, превратиться в его послушную тень, неотступно быть рядом, охраняя и оберегая от всех опасностей и от всего мира. И при этом не чувствовать его отвращения и брезгливой ненависти, сжигающих меня не хуже серебра.
Больше всего я ненавижу такие вечера, которые приходится проводить в одиночестве. И полночи бродить по пустой квартире, терзаясь от неизвестности и собственной беспомощности, в то время как в голову упорно лезет всякая чушь. А если с ним что-то случилось? А если его ограбили, избили, бросили умирать в грязной подворотне, а меня не было рядом, чтобы защитить? И как мне жить, если его не станет? Проснувшийся зверь недовольно морщится, заражаясь моим беспокойством. Он слишком привык к этому запаху, пропитавшему всю квартиру и, кажется, меня тоже, и ему будет трудно отвыкать и возвращаться к прежнему образу жизни. А мне - так и вовсе невозможно.
Он мог оказаться совсем другим. Уродливым, глупым, старым, попросту неприятным человеком, алкоголиком или наркоманом. Наконец, он мог оказаться женщиной или ребенком. А он даже не курит. Наверное, таких мужчин и называют идеальными. Наверное, только в таких и стоит влюбляться.
В такие тоскливые ночи я включаю обычно раздражающий искусственный свет, и брожу по пустой квартире, не в силах успокоиться и нервно вздрагивая от каждого громкого звука в спящем доме. А заслышав наконец внизу, в подъезде, такие знакомые шаги, начинаю бестолково метаться по квартире. Надо успеть сделать вид, что мне безразличны его ночные похождения. Скинуть чужую рубашку, вспомнив, как и где она висела, закрыть дверь в его комнату, щелкнуть выключателем в коридоре и спрятаться в своей норе, укрывшись одеялом с головой. Как будто он сможет в темноте разглядеть мою глупую счастливую улыбку. И как будто он будет заглядывать сюда и проверять, где я и чем занимаюсь. Но меня это не волнует. Главное - что он вернулся, он жив, он в порядке! Он здесь, рядом, за тонкой стенкой, и я могу слышать его дыхание и знать, что с ним - а значит, и со мной - все в порядке. А все остальное ночью не имеет значения. Впрочем, как и в любое другое время.
***
В моей комнате нет штор, и солнечный свет может спокойно проникать внутрь с рассветом и утекать на закате. В моей комнате вообще почти ничего нет, но мне ничего и не требуется. На самом деле мне не нужна и комната, только вот моему соседу не нравится, если я слишком часто попадаюсь ему на глаза. Поэтому вечерами, когда он дома, я обычно сижу у себя за закрытой дверью. Работать не могу, да и не хочу, и поэтому просто читаю, слушаю музыку, или чутко дремлю. Молюсь всем богам, чтобы этот вечер он провел здесь, рядом со мной, в безопасности. И жду, когда наступит ночь.
Ночь - прекрасное время. Пожалуй, единственное, когда я по-настоящему живу. Особенно когда он так близко, почти рядом. В первый же день переезда кровать была перетащена вплотную к стене, разделяющей наши комнаты. И теперь могу слышать его дыхание, и как он иногда еле слышно говорит во сне. И произносит мое имя - но так бывает очень редко. Впрочем, наяву это случается еще реже. Поначалу даже казалось, что он не помнит, как меня зовут. Я это тоже иногда забываю, честно говоря. Как и многое другое, с появлением зверя утратившее свое прежнее значение.
Ночь - хорошее время суток. Можно хоть ненадолго перестать лгать и притворяться, изображая из себя добропорядочного хомо сапиенса. Ночью трудно оставаться в четырех стенах, особенно когда тепло и сухо, ночной ветерок одуряющее пахнет зеленью, а из глубины небосвода подмигивает огрызок сырной луны, подначивая и провоцируя на мелкие безумства. Можно осторожно выйти из дома и дойти до старого парка, давно уже превратившегося в обычный городской лес. Ночью там хорошо. Никто не толкает, спеша на автобусную остановку, не сидят на скамейках не в меру любопытные и наблюдательные старухи, не носятся бешеными стадами, вытаптывая многострадальную траву, дети, не сгоняют с узкой тропы в придорожные кусты степенно прогуливающиеся мамаши с колясками, а пьяные компании не занимают укромные полянки. Никто не мешает неспешно бродить по широким аллеям и узким тропинкам или, наоборот, мчаться сквозь заросли, не разбирая дороги.
А потом лежать на земле, вдыхая пряный запах летних трав и вслушиваясь в доносимые ветром звуки ночного города. Или залезть на дерево, оставив все свои проблемы далеко внизу, слушать доверительный шепот листвы и наслаждаться высотой и одиночеством. Его порой нарушают припозднившиеся собачники и влюбленные парочки, но теперь мы со зверем почти не обращаем на них внимания. К тому же они ходят там, где все еще горят фонари, а мне не нужен свет. Не нужны и лишние свидетели моих прогулок - хотя сейчас меня не в чем обвинить. Я даже кошек не трогаю. Точнее, не трогает зверь - я-то кошек люблю, в отличие от него. И это, пожалуй, единственное, в чем мы со зверем никак не можем прийти к согласию. Говорят, это закон природы - ненавидеть тех, кто слишком похож на тебя. Зверь убивает кошек, волки - собак, а мой сосед по квартире с удовольствием сделал бы то же самое со мной. Если б не боялся. Не меня - себя.
Но ночью я об этом не думаю. Просто наслаждаюсь прогулкой, пока достаточно темно и безопасно, а потом возвращаюсь домой, в свою нору - спать. По пути на пару минут задержавшись у заветной двери, вход за которую мне строго воспрещен. Мне туда и не надо - сейчас, когда довольный зверь забылся мертвым сном. Хватает просто прислониться к косяку, прислушиваясь к спокойному дыханию самого дорогого для меня человека. Он рядом, спокойно спит, а не пропадает неизвестно где, в то время как я схожу с ума от тоски и тревоги.
Ночь - мое самое любимое время суток. Особенно с тех пор, как мой сосед по квартире и по жизни перестал запирать свою комнату на хлипкий замок. Сначала по ночам, а потом и днем, уходя на работу. Конечно, обещания убить он не забирал, но никто и не давал слова не заходить. В любом случае искушение слишком велико, чтобы ему противиться. Тем более ночью, когда он так близко. Нужно только медленно и аккуратно повернуть ручку, без единого скрипа приоткрыть дверь и осторожно проскользнуть внутрь.
Иногда хватает всего пары минут - подкрасться вплотную, постоять, лаская взглядом до боли знакомые черты лица, прислушиваясь к размеренному биению его сердца, кончиками вибрисс ощущая его дыхание. Главное - не разрешать себе прикасаться к нему. Я знаю. Иначе будет невозможно остановиться, одуматься, сбежать, пока не поздно, пока он не проснулся окончательно, и не понял, что это не сон. И что тогда? Мне страшно даже думать об этом. А если он все же прогонит прочь? А если он знает, что все равно никуда не денусь, прибегу по первому зову, как собака? Мне кажется, я хорошо умею притворяться. И пока играю в безразличие и независимость, мне позволено быть рядом. Мне позволено быть. И только. Нехотя отдергиваю дрожащие пальцы, жадно тянущиеся к его щеке. Ну почему он так коротко стрижется? А можно было бы осторожно погладить его волосы, уткнуться в них, слегка взъерошив дыханием, прикоснуться губами... Тихо вздыхаю и отхожу от него.
Лучше себя не провоцировать. Лучше просто затаиться в углу, и лежать там, закрыв глаза и вслушиваясь в дыхание спящего - не пробудился бы. Не понял бы, что за смутная тень маячит там, в углу, и что за темный ангел охраняет его сон.
***
Если ночью я живу, то днем я существую. Пытаюсь дотянуть до вечера, дождаться его прихода. Хорошо, если находятся какие-то дела по дому или по работе. Лишь бы забыться в них, не смотреть ежеминутно на часы, не ощущать, как нарочито медленно, ядовитой змеей ползет время, запутывает, притворяясь бесконечным. Минутная стрелка замирает, когда я на нее смотрю, и я боюсь навсегда остаться в этом удушающем безвременье, завязнуть, как муха в янтаре. Мне тошно и неуютно от окружающей меня пустоты, и я снова утыкаюсь в экран ноутбука, заставляя себя заняться делом и прекратить считать мгновения до его прихода. А зверь внутри ворчит, раздраженно дергая хвостом, и ходит кругами, пытаясь то ли ускользнуть от беспросветного дня, то ли поскорее нагнать желанную ночь.
Раньше в такие тоскливые дни я сбегал из ненавистной бетонной коробки, что служила мне временным пристанищем, и бесцельно шатался по пыльным улицам. Когда становилось совсем невмоготу - спускался в метро и добирался до ближайшей пересадочной станции. Там садился на скамейку, и, прислонившись к стене и закрыв глаза, погружался в волнующее море людских эмоций и запахов. Сначала оно всегда казалось мутным и однородным, но уже через пару минут расцветало всеми оттенками радуги. Мужчины, женщины, дети; старые, молодые, уставшие, довольные, счастливые и несчастные - сами того не подозревая, они рассказывали о себе больше, чем желали бы. Море распадалось на отдельные струйки и течения, и я с жадностью и ненасытностью запойного пьяницы вылавливал среди них те, что мимолетным своим прикосновением утихомиривали голодного зверя и дарили мне полузабытое чувство душевного спокойствия. А если особенно приглянувшийся человек проходил близко, то удержаться от преследования было сложно. Я и не удерживался - но, как правило, лишь для того, чтобы спустя пару минут и пару сотен вместе пройденных шагов убедиться, что снова ошибся, приняв желаемое за действительное. Но тогда я мог довольствоваться малым - пережить бы еще одну ночь, не теряя разума и осторожности, или хотя бы успеть добраться до окраин, где все можно списать на диких зверей или бродячих собак.
Это было не так уж давно, но кажется, что с тех пор прошла целая вечность. Я и сейчас иногда, вспоминая прошлую жизнь, развлекаюсь таким вот нелепым подземным дайвингом - если еду не с ним. А если он рядом, то что мне до всех остальных? Не надо довольствоваться случайно подобранными крохами, не надо продираться, толкаясь, сквозь безликую людскую массу, пытаясь понять - действительно ли там мелькнуло что-то особенное, что-то такое, от чего перехватило дыхание и замерло сердце, или мне, как обычно, показалось? Тогда я радовался и таким мелочам, а теперь даже не обращаю внимания - если он рядом. Усталая равнодушная толпа притискивает нас друг к другу, и я замираю от счастья, чувствуя, как его дыхание ворошит мои волосы, тепло его тела согревает мою озябшую душу, а его запах успокаивает и усыпляет недовольного многолюдием зверя. Я закрываю глаза, чтобы не отвлекаться ни на что, кроме этих драгоценных ощущений. И кроме дела, ради которого он все это терпит.
***
Я не знаю, сколько еще это будет продолжаться. Неделя, месяц, два, три - вряд ли больше. С каждым разом ему все сложнее преодолевать неприязнь и отвращение, и я это прекрасно чувствую. Мне и самому не очень-то приятно - как ни странно, но мне не нравится запах крови, тем более собственной. Но это ерунда по сравнению с тем, что мне позволяет делать это маленькое жертвоприношение. Быть рядом со своим смертным божеством. Долгими холодными ночами слушать его спокойное дыхание, жадно вглядываться в черты его лица, не боясь нарваться на презрительный взгляд и очередную грубость. Вести неспешные вечерние разговоры, изображая безразличность и обмирая от нежности и желания. И каждую неделю вот так, не дыша, ставить маленький мерный стаканчик на стол и быстро выходить из кухни в зыбкую темноту коридора. Замирать, прижавшись к стене - на случай, если меня снова охватит слабость при одной мысли о том, что сейчас там происходит. Часть меня становится частью его. Хотя бы так, если нельзя иначе.
Я не знаю, сколько мне еще осталось. Ведь есть и другой путь. Еще более жуткий и неприятный, но зато способный раз и навсегда решить проблему и разорвать эту унизительную для него зависимость. И заодно - устранить ее источник. Не понимаю, почему он до сих пор не решился - не из жалости же? И не думает же он, что его отвращение и ненависть не позволят зверю завладеть им?
Я боюсь, что он может попробовать. Перехитрить примитивную в своих желаниях тварь, затаившуюся внутри, пересилить, переломить своей железной волей. Или, устав от бесконечного сопротивления, сдаться на милость победителю, позволить вечно голодному хищнику одержать верх. В любом случае результат будет один - он перестанет быть собой, и я его потеряю. Нам со зверем не нужны другие. Нам нужен только он, один-единственный. Тот, от чьего взгляда меня бросает в дрожь, и от чьего голоса я таю, как хрупкий весенний лед. Тот, единственный, от чьего запаха засыпает мой зверь, мое проклятие и мое спасение.
***
Запах зверя ни с чем не спутаешь. И как только люди могут его не замечать? Он резкий и неприятный, он врывается в привычную гамму человеческих запахов, как косатка в тюленью стаю, он раздражает и мешает сосредоточиться. Я вздрагиваю и начинаю вертеть головой, пытаясь вычислить источник раздражения. Солидный мужчина в черном пальто, с дорогим портфелем - такие обычно ездят в своих автомобилях, что ему понадобилось в душной подземке? Нет, не то. Девочка-студентка, заскочившая в вагон и тут же уткнувшаяся в лекции? Вряд ли - слишком уж она спокойна и сосредоточена, разве что ее зверь крепко спит, хорошо поохотившись ночью. Помятый тип, надвинувший кепку на глаза и нервно кусающий губы? Похоже, что он. Тип поднимает голову и встречается со мной глазами - он тоже почуял меня. Криво ухмыляется - то ли усмешка, то ли оскал. Более чем однозначный намек не подходить, и не мешать. Я и не собираюсь - для этого есть охотники. И один из них сейчас совсем рядом, прослеживает направление моего взгляда. Его рука - на моем плече, и мне плевать, что будет с тем, другим.
Кроме всего прочего, я забыл, что такое жалость.
***
Больше всего я ненавижу такие вечера, которые приходится проводить в одиночестве. Я знаю, он мне не доверяет, но ведь ему нечего меня опасаться! Я не нападу со спины, и никому не выдам нашу общую тайну, но мои слова ничего для него не значат, как и я сам. И все, что мне позволено - это ждать и сходить с ума от неизвестности и собственной беспомощности. Где он, куда его занесло на этот раз? А если с ним что-то случилось? Подвело проверенное оружие, неизвестные мне напарники, или просто тот, другой зверь оказался удачливее охотников, а меня не было рядом, чтобы защитить? И как мне жить, если его не станет?
Проснувшийся зверь недовольно морщится, заражаясь моим беспокойством. Он слишком привык к этому запаху, пропитавшему всю квартиру и, кажется, меня тоже, и ему будет трудно отвыкать и возвращаться к прежнему образу жизни. А мне - так и вовсе невозможно.
В подобные тоскливые ночи я включаю обычно раздражающий искусственный свет. И ложусь на пороге его комнаты, свернувшись клубком и нервно вздрагивая от каждого громкого звука в спящем доме. А заслышав наконец внизу, в подъезде, такие знакомые шаги, вскакиваю и начинаю бестолково метаться по квартире. Ужасно не хочется делать вид, что мне безразличны его ночные рейды, но я должен соблюдать неписаные правила нашей жестокой игры. Погасить свет, скинуть чужую рубашку, вспомнив, как и где она лежала, прикрыть дверь в его комнату и спрятаться в своей норе, закрывшись одеялом с головой. Как будто он сможет в темноте разглядеть мою глупую счастливую улыбку. И как будто он будет заглядывать сюда и проверять, где я и чем занимаюсь. Но меня это не волнует. Главное - что он вернулся! Что он здесь, рядом, и я могу слышать его дыхание и знать, что с ним все в порядке.
И единственное, что продолжает меня тревожить - это мой глупый зверь, жадный до жизни, чужой и своей. Зверь, который не умеет любить, и который не подставит доверчиво шею под ритуальный нож, млея от фальшивых ласк своего убийцы. Это единственное, на что я надеюсь. И это единственное, чего я боюсь.