"Бабушка повесилась", - примерно так тогда начался наш разговор. "Нашел утром на балконе ее, замерзшую, на утяжке висящую". Ванечка никогда не причислял себя к людям эмоциональным, он и сейчас спокойно сидел напротив нас, попивая молоко. Подставили поближе ему мед, но он и не посмотрел в эту сторону. "Что вы мне как ребенку", - обратился он к нам, - "я не ребенок". А кто? - переспросил Марк. Повисла пауза, пока Ваня размышлял, стоит ему продолжить о бабушке или же развивать эту новую ветвь дискуссии. "Ванечка, тебе семнадцать", - попытались мы смягчить ситуацию, "для нас ты как бы еще ребенок". И сразу же пожалели о подобном сравнении. Это кто здесь еще ребенок? Он или мы? Ваня недоумевал, но будучи привыкшим к нашей непоследовательности, он получил в свое распоряжение свой статус взрослого. Поэтому вернулся к рассказу о бабушке. "Она там все еще висит, лицо черное стало, язык вывалился, я испугался и к вам прибежал". А в полицию ты позвонил, Ваня? "Нет. Говорю же, испугался".
Бабушка с Ваней живут в доме напротив, мы часто видели ее сидящую на балконе лицом к солнцу. Иногда спрашивали, "Арина Андреевна, вам купить что-нибудь надо?", на что она всегда отвечала потерянной улыбкой и возвращалась рассматривать вспышки на солнце. Внучек ее, Ваня, разбойничал в ночных подворотнях, изредка появляясь нетрезвым дома. Как-то он сказал, что не может дождаться, пока бабушка откинется, тогда квартира ему достанется, на что мы ему объяснили, что единственное, что ему достанется это койка в детдоме, пока не исполнится восемнадцать, а к тому времени квартиру разделят и продадут немногочисленные родственники.
Мама и папа Вани погибли еще молодыми, попав под влияние какого-то деструктивного культа, нашептавшего им на ухо лечь под поезд. Они какое-то время сомневались, а как же Ванечка, но оценив потенциал бабушки, определили ее опекуном, перед тем как шагнуть навстречу нового прекрасного мира, где их ожидали райские кущи. Голова мамы Ванечки отлетела на десять метров в заросли лебеды и ее изгрызли бездомные собаки, прежде чем обнаружили судмедэксперты. Бабушка сходила на опознание и после выпила бутылку водки, хлопнув кулаком по столу. "Таким и надо, сектантам этим", - сказала она Ване, налив ему пятьдесят граммов напитка в детскую кружку с изображением гарипотера. С тех пор они жили вдвоем бабушка на даче летом, Ваня сам по себе. Зимой вместе на кухоньке, под телевизором, бабушка фотографии Киркорова из газет вырезает и заговоры изучает, а Ваня все по друзьям шляется, школу пропускает. В один из таких вечеров мы его и встретили в соседнем армянском магазине, где пытались познакомиться с грузчиком, а он покупал свой любимый напиток - водку.
Мы ужаснулись тому, что шестнадцатилетний парень так резво бежит навстречу алкоголизму, попытались ему напомнить про существующие формы цирроза, про безрадостную и непродолжительную жизнь алкоголика, на что он соврал нам, что детдомовский и по сравнению с этим цирроз - это так, цветочки. В это время наш грузчик куда-то испарился и мы перестроились на общение с Ваней, которое продолжалось еще пару часов под дождем. К себе мы его не приглашали, он провожал нас до нашего дома и побежал счастливый домой, при этом сказав, что для любимой бабушки купил апельсиновый сок, а то ей горько, она смешивать любит. Вот так семейка, подумали мы тогда.
Ваня говорит "вы вообще меня слушаете?", щелкает пальцами у одного из нас перед носом. "Я здесь кое-что рассказываю между прочим". И тогда он еще раз это произносит, "бабушка повесилась. Я домой утром вернулся, а она висит на балконе, мне в полицию заявить нужно, а мне страшно, вдруг на меня еще подумают". Он попытался выдавить слезу, но не получилось, поэтому просто потер рукой глаз. Ваня, но это же не ты сделал? Что там у вас произошло? Он стягивает обувь и говорит, что у него замерзли ноги, выдаем ему плед. Ну говори...
"Я у друзей ночевал, как обычно, выпивали, утром дверь открыл, зову ее, молчит, пошел на балкон, а она там болтается, глаза открытые, стеклянные". Ваня смотрит, верим ли мы ему и продолжает. "И все, я сразу к вам побежал, испугался". Вместо того, чтобы позвонить в полицию, к нам сразу. Марк говорит ему, сейчас же звони, все должно быть в соответствии с законом. Они тебе скажут, что делать. Ваню трясет всего, "мне через полгода восемнадцать, они меня что в детдом отправят?" В глазах отображается ужас. Да, говорит Марк, скорее всего отправят. Ваня готов спрятаться под кровать, "я не хочу в детдом", кричит он. "Я у вас останусь, вы меня усыновите, вы мне все как семья". Он давит на жалость, прибедняется, и как уж на сковородке изворачивается. Это не возможно, Ваня, звони в полицию, говорит Марк еще раз. Мы тебя навестим в детдоме, добавляет Вит. "Принесете фрукты?", - спрашивает Ваня. Да, звони. После чего он уходит в соседнюю комнату и долго разговаривает с полицией, возвращается к себе домой, когда приезжают соответствующие службы и мы теряем его на какое- то время из виду.
Но все складывается хорошо, какая-то дальняя тетка устанавливает над ним опекунство, и он уезжает жить в ее маленький городок куда-то под Краснодаром, где она загружает его работой на огороде, отчего он перестает пить и шляться по ночам. Несколько месяцев спустя он прислал нам несколько фото, ему уже восемнадцать, подрос, возмужал, говорит, что учиться пойдет поступать, и еще говорит нам "спасибо". Вот уж за что, никто из нас не понимает. Обещает навестить нас в Москве осенью, привезет фрукты, краснодарские. Загаром похвастается.
Квартиру как мы и думали растащили по клочкам родственники, они из-за нее перегрызлись, перессорились и от родства отреклись. "Это же пять минут от метро пешком", - давила на мужа какая-то там сестра сестры, "адвокату заплати". Она едва вылезла из машины, вытянула застрявшее огромное тело, как начала раздавать команды. "Этим эту комнату, этим вот эту". А после остальные все "эти" собрались и каждый проделывал то же самое. К вечеру они почти дрались, одну старушку пытался задушить зять, еще одной угрожали. "Трешка у метро" могла стоить каждому из них жизни, но это уже доходило до нас угасающими волнами слухов, что там и как было и чем закончилось никому уже не было интересно. Поговаривали, что хозяйка зарыла клад, а где он только Ваня знает, но это уже были абсурдные конспирации и мы окончательно потеряли к происходящему интерес.
Ваня, как и обещал навестил нас осенью. Приехал со своей новой подружкой, Лизаветой, она его лет на семь-восемь старше, порядочная воспитанная девушка, к Ване чувства питает. Тихая русская благородная краса, назвал ее Марк. Мы гуляли по паркам все вместе, смеялись, катались на карусели, играли в прятки и ели на скамейке краснодарский арбуз. Лиза читала поэзию, мы слушали, Москва была удивительно хороша в августе этого года. Провожали их на вокзале все вместе, платочком махали, скупую слезу смахнули. Ваня каждого из нас по очереди обнял. Руки сильные стали, кости помял. "Я знаю, что мы никогда больше не увидимся", - сказал он влажным голосом Марку, - "вас же никогда не забудешь, даже если захочешь". Он улыбнулся, а мы отметили что какая-то слезинка там все же в глазах наметилась. Взрослеет Ваня.
Поезд уехал, а мы еще какое-то время сидели на веранде какого-то непопулярного кафе с двумя плохими отзывами и пили чай, вспоминая Ваню, который в этот раз уехал навсегда.
Ах да, бабушка-то, Арина Андреевна, незадолго до девяностолетия узнала про неоперабельную онкологию, она долго и не думала, будто бы у нее выбор был, да и не хотела, чтобы Ване квартира досталась московская, знала, что он тогда не справится и на самое дно уйдет. Ну вот в этом она точно была права.