Группа людей из трех человек (предположительно семья), запертая в душной и жаркой Вольво выпуска десятилетней давности, истощена длительным поиском съезда с проточного шоссе на какую-то проселочную дорогу, ведущую к деревенскому Макдональдсу. Дети возжелали пожрать: первым подал голос писклявый мальчик лет десяти, а затем робко подтянулась сестра, таким же фальцетом дошкольной гортани что-то запищала о голодном животике.
Отец, если так можно назвать этого человека, повернулся в их сторону, сощурился желтыми склерами, отторгнул в окно никотиновую мокроту и на кашле, чередуя все это с матом, выдал им согласие. "Поедем пожрем", - он выдохнул облако чернеющего табачного яда в лицо дочери, отчего ее кожа обрела оттенок еще более серого цвета, и девочка принялась давить крохотными лапками мокнущие от раздражения глаза. "Чешется, папка, не надо", - заверещала она, пряча личико в отекших детских ладошках. Мужчина злобно ухмыльнулся и ткнул костистым пальцем-крюком жену в локоть. "Ты посмотри, вся в мать, чувствительная, дым не любит". Он сильно сдавил ухо девочки, дожидаясь пока она заплачет, но ребенок с рождения выдрессированный в домашних пыточных камерах, только крепко вцепился в его руку. "Отпусти, папка, красное будет". Он рассмеялся, еще раз ткнул жену в локоть, "нет, ну я же говорю, вся в тебя, чувствительная какая".
Неприметная женщина с несимметричным лицом, все это время сидевшая за рулем хрипло голоснула в ответ. "У нас не дети, а плешивые коты получились. Коты с псориазом". У нее пахло миндальной горечью изо рта, дети хорошо знали этот неприятный удушающий привкус мамы. Когда она наклонялась пьяная над их кроваткой ночью и нашептывала: "а я же аборт могла сделать" и потом слегка придавливала руками детское тельце, желая его расплющить, - "но не сделала, у вас хорошая мама".
Дети с самого раннего возраста знали, что такое этот мамин "несделанный аборт", она объясняла им этим любые свои проявления - плохое настроение, нетрезвость, приступы гнева и последующие за ними сентиментальные плачи, ее отстраненность и нежелание к ним прикасаться. И еще она говорила, вот вырастете, все поймете. Она постоянно кашляла, не способная ужиться с табачным дымом, захватывающим постепенно все уголки их жилища. Дети кашляли тоже, хрипели по ночам и утром с землистыми лицами уходили в школу.
Муж ткнул ее еще раз в локоть, ты что там заснула? Она повернулась на долю секунды и с ненавистью посмотрела в его сторону. "Не трогай меня, я за рулем", - прошипела она, распрямив грудь, глаза слезились, раздраженные табачными аддитивами. "Ты злая, потому что голодная", - рявкнул он ей, - "сейчас пожрем и повеселеешь". Он выдул ей облако яда в лицо, отчего она побелела и округленными глазами показала "да вот же он, съезд на проселочную этот, приехали", и пока он смотрел в окно, она быстро сплюнула сгусток серо-коричневой слизи себе под ноги. Они действительно приехали, она не обманула, еще три километра и они купят еду. Может быть она действительно повеселеет. Чтобы ей хотелось съесть? Она мысленно перебирала меню макдональдса, чувствуя себя в этот момент хозяйкой собственного выбора.
Девочка пропищала, что хочет в туалет, но она проигнорировала это, погрузившись в сравнения размеров и пропиток гамбургеров. Взмолился и мальчик, "хочу пить, в машине жарко", он весь покрылся испариной и забагрянился лбом, "попить бы" бубнел под нос себе он. "Скоро макдональдс, три километра, потерпишь", мужчина вытаскивал грязь из-под ногтей, скатывал ее в миниатюрные липкие шарики и складывал в ровную линию на своем тощем колене. Девочка снова напомнила про туалет, "пописять надо" крякнула она, на что он ей пригрозил "или она терпит мочу до макдональдса или ее высаживают одну в лесу". Он ей сказал "три километра" и в очередной раз ткнул жену в локоть. "Три километра", - повторила она, "слушайся папку".
Обочина косо стекала в сторону редкого размазанного леса и через пень колоду какими-то неровными бугристыми наростами сращивалась с дорогой, заплетая последнюю в невнятную червивую бесконечность. Солнце, стоявшее в зените, все больше падало на бок, отчего лучи заострялись и скребли уставшие лица, на них смотрящие. Те же в ответ щурились, скукоживаясь и оскаливаясь; лето менялось в октябрь и расположение света этому соответствовало, растекаясь и распадаясь на какую-то моросящуюся подсвеченную поросль. Все это дети наблюдали через плотную завесу сигаретного дыма, стараясь разыскать в нем оставшиеся крупицы кислорода.
Они ехали бесконечно долго, лес то едва темнел, то превращался в самую черную тень, то в беспросветную стратегическую тьму, иногда ненадолго пропадая из поля обозрения. Какие-то встречные машины испуганно перебирали свои высохшие колеса, пытаясь как можно быстрее убраться отсюда подальше. Девочке показалось, что там и водителя не видно было в салоне, но она решила лишний раз не напоминать родителям о своем существовании, плотно прижавшись животом к коленям и стараясь не дышать, опустив лицо вниз.
Мальчик понимал, что ей сейчас нельзя нарушать дисциплину, чтобы что-то такое нехорошее случилось и папе потом пришлось чистить салон машины, или как он всегда говорит "зачищать". Он шепнул сестре, "терпи, скоро приедем". Иначе папа будет злым, оставит ее на дороге, он уже делал так несколько раз, но после, через какое-то время возвращался, каждый раз все длиннее растягивая срок ожидания. Когда-нибудь он не вернется и тогда ее съедят волки. Мама им читала в интернете, как дикие звери едят заблудившихся в лесу грибников и спортивных туристов. Она говорила, вот присядете отдохнуть на пенек, заснете, придет медведь и откусит пол лица. А как девочке потом без лица жить? Тебя же никто не захочет такую. Она начинала смеяться, а дети в ужасе сбивались друг в друга, прячась под одеялом, где все еще пока было безопасно. "Терпи", - повторяет он. "Терпи", - еще один едва различимый голос глухим эхом пробегает от его рта к ее ушам.
Она опускает голову еще ниже, почти касаясь резинового коврика. Запах потной обуви и собачей шерсти приятнее верхнего табачного. Его легче выносить. Голоса родителей остаются там же, где-то на верху, они не разговаривают, огрызаются, он ткнул ее в локоть, она рявкнула в ответ. Мальчик скрутился на коврике в калачик, он такой крохотный, что смог уместиться там и сейчас машет ей оттуда рукой. "Я терплю, терплю", - сквозь слезы говорит она, можно к тебе? Можно мне на коврике полежать рядом? Этот же глухой голос далеким эхом отвечает ей "тебе пока еще рано, еще три километра, потерпишь, а то он высадит на обочине. Вспомни про девочку с половиной лица. Она зажмуривает глаза и притворяется, что сейчас ночь и они лежат под одеялом дома у бабушки. В ее деревенском домике, где весной пахнет белой сиренью.
"Она сказку рассказывает тебе сейчас?", - спрашивает незнакомый голос. Да, отвечает девочка. "Про красную шапочку и волка". "Волк притворился бабушкой и отгрыз ей пол лица?" - спрашивает голос. "Да", - хихикает девочка, понимая, что в оригинальной сказке этого не было. "Но там же сказано, что он ее съел, ее бабушку". Голос остается серьезным. "Ты понимаешь, что он ее жевал? Проглатывал мясо и потом оно переваривалось в его желудке? Как он мог ее целиком проглотить? Девочка никогда не думала об этом. Бабушка говорила, что в конце дровосеки освободили старушку, когда вспороли волку брюхо. "И что, оттуда вывалились непереваренные куски ее мяса из желудка?", - спрашивает ее голос. "Хихи", посмеивается она, с трудом сдерживая мочу где-то внутри тела.
Кто-то сверху хватает ее за волосы и тянет вверх. "Приехали". Это голос мужчины, он хриплый, саднящий, ее выталкивают на улицу. "Иди в туалет" и она, шатаясь, идет. Женщина повеселела и заказывает себе картошку фри гигантскую двойную порцию с четырьмя соусами на закуску, бигмак и чикен макнагетс, на десерт молочный коктейль, мороженное, потом она возвращается и заказывает что-то еще, далее мужчина начинает озвучивать свой, он светится и размахивает руками, дирижируя момент, раздувается от переполняющего его хорошего настроения, и вот он уже готов им делиться с семьей.
"Заказывай все, что хочешь", - говорит он сыну. "Давайте нам сразу двойную колу и льда побольше", он треплет мальчика по загривку, но тот стыдливо уклоняется, "не надо, папка, волосы примнешь". Сейчас можно перечить отцу, он не заметит, женщина выбрала столик на четверых у окна и сидит там как голодная попрошайка, она машет им рукой, я уже ем, повеселевшим голосом кричит им оттуда...Она карикатурно открывает рот и запихивает туда два пальца, намекая на что. А где наша неваляшка? - наконец вспоминает она, оглядываясь вокруг. Неужели все еще в туалете? Сходить проведать что ли? Она говорит это с иронией, обращаясь к мамам-сплетницам, рассматривающим фотографии акриловых ногтей в пинтересте. "А вашему сколько стукнуло годиков?", - спрашивает она кучерявую взлохмаченную марионетку, изображающую мать именинника. У нее на лбу ленточка.
"Это же ваш?", - спрашивает она, указывая на сгорбленного депрессивного мальчика лет пяти, сидящего на полу. "Какой он у вас неприметненький вышел", - добавляет она, - "вот мои детки", - она снова оглядывается по сторонам, надеясь увидеть дочь, - "все в папку пошли, в десантника". Марионетка, готовая клюнуть ее длинным заостренным носом, готовая на нее накинуться, шипит "выродились". Ей это почти удается и, если бы не папка, приближающийся к столику с подносом еды, она бы вцепилась двумя руками в короткие сальные волосы женщины. "Не в этот раз", парирует она и приподнимается навстречу мужу.
"Жрем", бормочет женщина, она тянет руки к подносу и надувает морщинистые губы, изображая поцелуй. Мальчик огрызает вишневый пирожок, при этом икая. Поднос летит на стол и она втроем набрасываются на гору еды, горячую и ароматную, причмокивая и почавкивая. Про доченьку, неваляшечку, они забыли. Никто не знает, что случилось с ней в туалете, куда она направилась полчаса назад.