Император Септимий Север правил Римом четырнадцать лет, захватив пурпур после жестокой гражданской войны. Дунайские легионы выдвинули его своим ставленником, а чтобы придать своим притязаниям законное обоснование, Септимий Север объявил себя сыном императора Марка Аврелия (1), воспоминания о котором будили в римлянах лучшие чувства. То были благостные времена, II век, эпоха мира и процветания, время, когда все римское государство наслаждалось спокойствием, а императоры были добры, образованны и справедливы. Марк Аврелий был мудрецом, истинным философом на троне и в глазах всех подданных оставался средоточием всех добродетелей. Неудивительно, что после смуты народ ждал возвращения старых добрых времен. И вот, выразителем этих чаяний вознамерился стать победитель в междоусобице - Септимий Север.
Однако, времена настали совсем другие. Век III совершенно не походил на век II, и ливиец Север, с его лагерными замашками и дурной африканской латынью, не имел никакого сходства с прекраснодушными императорами недавнего прошлого. Отпустить бороду и завить ее на манер Марка Аврелия, а также старательно копировать его хромающую походку, Септимий Север еще мог, но на этом сходство заканчивалось, хотя новый император всегда подчеркивал свое выдуманное родство с великим предшественником. Несмотря на очевидную нелепость этой легенды, римлянам очень скоро пришлось в нее поверить, ибо Север обладал нравом крутым, и никаких возражений не терпел. Заодно он взял себе и имя Пертинакса - одного из своих былых конкурентов, избранного во время смуты на престол римским сенатом, но убитого в борьбе за власть. Очевидно, что таким образом Септимий Север хотел завоевать симпатии сенаторов, но его дикое нутро вылезло наружу, едва он только въехал в Вечный город.
--
Вот император, который полностью оправдывает свое имя, - иронично отозвался о новом правителе один из сенатских острословов, - Действительно Пертинакс (pertinax - лат."строгий"), действительно Север (severus - лат."жестокий").
Но император шуток не понимал, и велел казнить насмешника. Та же участь вскоре постигла за разные прегрешения и многих других. Да и не думал старый Север опираться на сенат, который к тому времени стал уже чисто декоративным органом. Военщина - вот была та новая сила, которой предстояло править бал в III столетии. Септимий Север быстро это уяснил. Его ведь и к власти привела армия. Уловив новые политические реалии, хитрый ливиец обеспечил себе долгое царствование. Так прошло четырнадцать лет. Но увы, и императоры смертны.
Часть1. Каракалла.
Провинция Британия, февраль 211г.
Волей судьбы, Септимию Северу выпало окончить свои дни вдалеке от Рима и от родных мест, на далекой окраине империи, в туманной, холодной Британии, на войне. Три года шла эта война на самом краю света, среди болот и вересковых пустошей, в пустынном и диком краю. Пикты, скотты и каледонцы - свирепые рыжие карлики, закутанные в клетчатые пледы, из земель, лежащих к северу от римского лимеса (2), ворвались в провинцию, преодолев укрепленную границу. Прибытие императора с войском позволило вытеснить варваров в их земли, но август задумал ответный поход, и он вызвал затруднения.
На третий год войны император заболел. Ему было уже шестьдесят пять, а военные заботы и суровый климат подорвали его здоровье. Обострилась подагра, стали отниматься ноги, настолько, что Септимий Север приказывал носить себя на носилках в походах по британским лесам и горам. Наконец, не в силах больше выносить этих тягот, император покинул район боевых действий и переехал вместе со всем двором в Йорк. Однако, болезнь не отступала, и вот, чувствуя приближение конца, Септимий Север послал за своими сыновьями - Каракаллой и Гетой, бывших в то время при действующей армии.
В промозглый февральский день, когда мелкая изморось туманом висела в воздухе, не давая видеть отдаленные предметы, сыновья августа прибыли в Йорк, одновременно, но порознь, каждый со своим эскортом. Император ожидал в центре города, в базилике, где он устроил свой штаб. Вокруг царила мрачная атмосфера ожидания грядущего несчастья. Угрюмые преторианцы, стоявшие на посту, кутаясь в свои черные плащи, молча пропустили царственных братьев внутрь. Ни салютов, ни приветствий, ничего. Внутри базилики стояла темнота и тишина, словно в склепе.
--
Жар и ничего не ест со вчерашнего дня, - начал, было, доклад лекарь-сириец, приставленный к императору.
Каракалла жестом оборвал его, и махнул рукой, приказав убираться прочь. Лекарь
исчез. Братья вошли в комнату. С глухим стуком захлопнулась за ними дверь, и все снова стихло, как до их прихода.
Там, наедине со своими отпрысками, Септимий Север огласил свою волю. Наследниками императорской власти становятся оба.
--
Дружите между собой, обогащайте воинов, и можете не обращать внимания на всех остальных, - завещал сыновьям старый август.
Огласив это, он покончил со всеми земными делами и просил оставить его одного. На второй день после этого, ранним утром, Септимий Север скончался. Смерть его была мирной, чем не мог потом похвастаться ни один из его преемников в ближайшие три десятилетия, а завещание, данное им сыновьям, было забыто. Братья ненавидели один другого. Эта непонятная вражда тянулась еще с детских времен, потом с противостояния в цирке, где Каракалла и Гета болели за разные партии колесниц. Теперь им предстояло совместно править римским государством, переступая через эту вражду. Конечно, об этом не могло быть и речи, ибо каждый мечтал властвовать единолично.
Каракалла, старший из братьев, в детстве был мягким и добросердечным мальчиком, с открытой душой. Рассказывали, что он даже не мог присутствовать в цирке, когда там травили зверей или сражались гладиаторы. Однако, с годами его характер портился, делался все более угрюмым, нелюдимым и высокомерным. Все чаще Каракалла проявлял невыдержанность, грубость и жестокость. Гета был гораздо добрее и терпимее. Высокообразованный, с приятной наружностью, любезный со всеми, он был гораздо милее и народу, и аристократии, чем его полудикий, непредсказуемый брат. С другой стороны, Каракаллу поддерживала армия - солдаты видели в нем человека, близкого себе по духу. Соперничество было неминуемо, и оно не замедлило начаться. Уже в первые дни, сопровождая прах отца из Британии в Рим, братья-императоры ехали отдельно, а, встречаясь, беспрестанно ссорились и ругались между собой.
Рате-Коританорум, провинция Британия, февраль 211г.
--
Убирайтесь прочь! Здесь занято! - размахивал рукой низкорослый, с выдвинутой вперед челюстью, центурион-преторианец, чрезвычайно похожий на самого Каракаллу, - Ищите себе другой постой!
На шее центуриона, поверх черных одежд, болтался голубой платок. За своим
начальником угрожающе маячили несколько солдат, с таким же опознавательным знаком. Конные преторианцы с зелеными платками, на которых и была обращена ругань, повернули коней и поскакали прочь. Каракалла со своим эскортом занял Рате-Коританорум (3) час назад, когда низкое зимнее солнце готовилось исчезнуть за горизонтом. Ворвавшись в пределы города чуть не вскачь, преторианцы Каракаллы заняли это место для себя, а припозднившемуся Гете и его свите теперь пришлось искать себе другой ночлег. Для того же, чтобы различать своих от чужих, Каракалла велел своим преторианцам надеть голубые платки, а эскорт брата надел зеленые. Так повелось раньше, что в цирке старший всегда болел за партию "голубых", а младший - за "зеленых".
Местные жители, по большей части, прятались по домам, опасаясь попадаться на глаза. Император и его свита свалились на голову неожиданно, как варварский набег. О крутом нраве Каракаллы все были уже наслышаны, поэтому, больше всего желали, чтобы он как можно скорее проследовал дальше. Но тот решил по-другому.
На следующий день преторианцы поехали по улицам города, вызывая жителей на площадь. Народ счел за благо повиноваться.
На площади, являющейся средоточием местной жизни, близ храма и терм, уже была установлена трибуна. Люди стекались со всех сторон, трибуна стояла к ним лицом, и все могли видеть своего нового императора. Каракалла стоял на возвышении, в дорожном плаще вместо тоги, под которым угадывался панцирь, в вычурном шлеме невиданной формы. Сам император был низкого роста, с кривыми ногами и грубым, отталкивающим лицом. Низкий лоб, маленькие, глубоко посаженные глаза и свирепое выражение лица делали Каракаллу похожим на какого-то безобразного и дикого зверя.
Преторианцы в три ряда выстроились под трибуной, отгораживая императора от публики. Оружие они держали наготове, а глазами зыркали по толпе, словно стремясь отыскать кого-то, кто бы умышлял против августа дурное. Солдаты местного гарнизона, 1-ая когорта васконов, в количестве пятисот человек, хорошо узнаваемые по розовым туникам и розовому с темно-зеленым рисунком на щитах, стояли на другом конце площади, за спиной зрителей - Каракалла боялся покушений и не хотел близкого соседства незнакомых вооруженных людей. Эти васконы, которых века спустя будут называть басками, набранные в северной Испании, стояли тут гарнизоном недавно и трудно было предугадать их настроения.
--
Жители Рате-Коританорум! - обратился, наконец, к народу Каракалла, - Римские граждане, провинциалы, союзники, а также воины...
Голос у императора был сиплый, словно простуженный. Говоря, Каракалла украдкой
подглядывал в бумажку, думая, что делает это незаметно. Кое-кто в толпе с трудом
сдерживал смешок.
--
Август Антонин Каракалла оказывает вам честь, сообщая вам первыми о своем решении, которое он намерен осуществить.
Каракалла имел привычку говорить о себе в третьем лице.
--
Преодолев раздор и смуту, что, несомненно, будет сделано, встав во главе римского государства...
Городской судья и казначей, два самых образованных человека в Рате-Коританорум,
понимающе переглянулись. Стало ясно, куда клонит император, заговоривший о преодолении смуты в будущем времени.
--
Намерен явить римскому народу высшую справедливость, - продолжал Каракалла, - Едва только власть августа распространится на все государство, весь народ будет уравнен в правах.
Многие из слушателей стали озадаченно переглядываться.
--
Отныне римское гражданство не станет привилегией. Я намерен сделать гражданами всех. Всех! - Каракалла оглядел собравшихся, желая понять их реакцию, - И всякий свободнорожденный, живущий в нашем государстве, будет гражданином по рождению, способным пользоваться всеми правами без изъятий.
Городской казначей вопросительно скосился на судью. Тот дернул его за рукав и
вполголоса произнес:
--
Всеми правами, а также всеми обязанностями, включая почетнейшую из них - по уплате налогов в фиск, уважаемый Глабрион!
Император закончил речь и снова повел взглядом по толпе, ища отклика на свои
слова.
--
Да здравствуют императоры августы.., - крикнул кто-то, но не закончил, осекшись, поняв, что прокричал не то, что надо.
--
Да здравствует август Антонин Каракалла! - раздалось сзади, из рядов солдат гарнизона, выстроенных позади толпы.
--
Да здравствует! - нестройно, один за другим, подхватили остальные солдаты, а вслед за ними и горожане.
Каракалла, на грубом лице которого мелькнула тень довольства, приветственно
махнул рукой слушателям и сошел с трибуны. Преторианцы, прикрыв со всех сторон, увели его с площади куда-то вниз. Приветственные крики не смолкали.
Входная дверь неожиданно и резко распахнулась. Два преторианца с обнаженными мечами стремительно вошли внутрь. Каракалла шел следом, за ним - еще двое солдат. Император сбросил с головы накидку, скрывавшую его лицо от посторонних.
--
Этот! - выскочивший из-за спины августа Фест, его вольноотпущенник и соглядатай, указал пальцем на одного из сидевших за столом людей.
Тот, на кого указали - человек лет тридцати, в военной одежде местного гарнизона,
но без панциря и оружия, медленно поднялся со скамьи. Каракалла подошел и снизу вверх (император был почти на голову ниже ростом) пристально посмотрел на него.
--
Это он первым произнес здравицу в твою честь, повелитель, - угодливо пояснил Фест.
Каракалла отмахнулся от вольноотпущенника рукой.
--
Кто ты? Как твое имя? - спросил он у человека, на которого было указано.
--
Я Юлий Ардуэннис из Флавиобриги (4), препозит 1-ой когорты васконов, август, - ответил тот.
--
Васкон? Ты и гадать умеешь?
Баски славились во всей империи, как превосходные гадатели.
--
Я воин, август.
--
Воин? Хорошо. Я люблю воинов, - некрасивое лицо Каракаллы на миг осветилось улыбкой, - Ты теперь не препозит, а префект когорты, как там тебя, я не могу выговорить твое имя.
--
Префект когорты? - удивился баск, - Август благоволит мне?
--
У тебя ведь есть сын, васкон? - спросил Каракалла.
Фест из-за спины императора подтверждающе закивал головой. Он уже успел
навести справки и сообщить все господину.
--
Флавий, - развел руками Ардуэннис, - Но ему всего год от роду.
--
И он будет префектом когорты, и будет служить мне, когда вырастет, - сказал император, - Вот мой подарок для твоего сына.
Каракалла положил на стол перед новоявленным префектом золотой ауреус (5),
блестящий, свежеотчеканенный, с изображением богини Провиденции. Ардуэннис несмело перевернул монету. На другой стороне красовался сам Каракалла, уже с новым титулом "Британский величайший". Один, без брата. Баск молча поклонился.
--
Жалую тебя по-императорски, - продолжал Каракалла, - Будешь получать сверх обычного жалования ежемесячно восемь чистых солдатских хлебов, двадцать лагерных солдатских хлебов, двадцать секстариев столового вина, полпоросенка, двух петухов, пятнадцать фунтов свинины, двадцать фунтов говядины, один секстарий масла, секстарий соли. При поездках в пределах провинции будешь получать по золотому ауреусу и по пятьдесят медных денариев. Все будет отпускаться тебе через префекта провинциального казначейства.
--
Благодарю моего императора за щедрость!
Каракалла угрюмо промолчал, сделал страже знак на выход и отправился восвояси.
События развивались так, как и следовало ожидать. Прибыв в столицу, и вступив в императорские права, братья продолжили свою вражду. Императорский дворец на Палатинском холме они разделили на две части, и проживали там по отдельности, забив все проходы досками и прочим подручным материалом. Каждый стремился избавиться от конкурента. Они шли на самые немыслимые хитрости, пытались подослать наемных убийц, или отравить друг друга, договорившись с поварами или виночерпиями. Общество тоже раскололось на сторонников одного и другого соправителя. Гета был более популярен, в то время, как о его брате ходила дурная слава. Рассказывали даже, что Каракалла в Британии дважды пытался устроить покушения на жизнь отца. Септимий Север, однако, умер своей смертью. Теперь предстояло устранить Гету.
В конце концов, Каракалле, всего спустя год после похорон отца, в 212г. удалось осуществить задуманное. Он вызвал брата на нейтральную территорию, якобы для переговоров. Простодушный Гета откликнулся на приглашение. Каракалла вытащил из-под полы кинжал, и убил его. После чего побежал прочь, громко крича о том, что только что избежал покушения. Конечно, все догадались о том, что произошло на самом деле. Кто-то из приближенных единоличного теперь императора посоветовал ему, чтобы смягчить недовольство народа, обожествить покойного брата. Тот немедленно согласился.
--
Пусть будет божественным, только бы не был живым, - изрек Каракалла.
Но вскоре передумал, забрал свое решение назад, и даже все изображения покойного
брата велел уничтожить, а имя его соскоблить с надписей. За оправданием братоубийства император обратился к видному юристу Папиниану, надеясь найти у того понимание. Но нашел осуждение. Разочаровавшись в Папиниане, Каракалла отдал воинам приказ, и юриста немедленно обезглавили.
После убийства Геты повсюду прошли массовые казни его сторонников. Все римское государство захлестнула волна невиданного террора. Север, чью жестокость многие ранее порицали, теперь вспоминался как добрый и незлобивый правитель. Свирепости Каракаллы не было предела. Вырезали не только множество знатных и богатых людей. Уничтожили всю прислугу Геты и его ближайших сподвижников, и вообще всех, кто его хоть немного знал, либо развлекал покойного на досуге. Даже поваров, атлетов, спальников и танцовщиц безжалостно перебили. В провинции Каракалла отправлял отряды из верных людей, чтобы и там навести порядок, угодный теперешнему единоличному властителю.
Укрепившись у власти, Каракалла отдался новой затее. Он принялся вдруг подражать Александру Македонскому. Понаставил во всех городах его статуй, причем были и такие, где одна половина лица была от Александра, а другая от Каракаллы. Почти двуликий Янус, только слегка ополовиненный. Смотрелось это весьма комично и нелепо, но смеяться было делом рискованным. Доносчики были повсюду, а шуток в свой адрес государь очень не любил. Процессы "об оскорблении величества" шли постоянно. В ссылку отправлялись даже те, кто мочился поблизости от статуй, а уж за прямые насмешки можно было запросто расстаться с головой. Доносчики щедро поощрялись, получая часть имущества репрессированного. Вся оставшаяся часть переходила в казну.
Статуями дело не ограничивалось. Дальше - больше. Каракалла стал носить македонский плащ и шляпу, и даже голову старался держать, как Александр Македонский на портретах и в статуях - с наклоном влево. Позже, готовясь к войне с парфянами (6), он, в дополнение к обычным легионам, набрал македонскую фалангу в 16 тысяч человек, с историческим оружием и униформой, а начальникам этих воинов раздал имена диадохов (7) Александра. И даже своего несовершеннолетнего племянника Севера Каракалла волевым решением перекрестил в Александра. Теперь тот звался Александром Севером. Ему было шестнадцать, когда один его дядя убил другого. Вообще, дело с родственными связями в семье августа было темным. Поговаривали, что Каракалла с юношеских лет спал со своими сестрами, и от этих противоестественных связей у него родились два сына. Старшим был Антонин, названный в честь самого Каракаллы и живший в Сирии, в городе Эмесе, где он отправлял жреческие обязанности в храме бога солнца Элагабала. Младшим же был уже упомянутый Александр, живший в Аквитании (8), одной из галльских провинций. Говорили, что их формальные отцы были на самом деле лишь принуждены объявить себя таковыми, дабы этим прикрыть непотребство будущего императора. Неизвестно, было ли это правдой. Во всяком случае, Каракалла заблаговременно разослал своих племянников жить в провинции подальше от Рима, так как опасался, что Гета будет покушаться на них.
Апрель 213г.
Весной 213г. сорокалетнему периоду спокойствия на рейнской границе империи пришел конец. Римский лимес в верховьях Рейна внезапно был прорван. Запылали форты и крепости в предгорьях Альп, а на страницах хроник впервые появился новый опасный противник - алеманны (9). Мощный союз старых мелких племенных групп стал постоянной головной болью на ближайшие двести лет, вплоть до самого крушения римской власти на Рейне. Размеры опасности с римской стороны оценили быстро. Сам император с войском отправился к месту событий. Тогда никто еще не знал, что в столицу он больше никогда не вернется.
Двигаясь на войну, Каракалла отнюдь не изменил себе. Первой на его пути была провинция Нарбоннская Галлия (10). Прибыв туда, император немедленно вызвал для доклада проконсула (11). Веспрония Кандида, управлявшего провинцией.
Шла вторая ночь после прибытия императора в Нарбонну, провинциальную столицу. Было самое глухое время суток - три часа за полночь. На окраине Нарбонны шел мелкий холодный дождь. Ночное небо застилали низкие тучи. Пахло сыростью и свежевыкопанной землей. Каракалла стоял на краю только что вырытой ямы, завернувшись в плащ, и пил из кружки вино, разогретое с медом и перцем. Из крытой повозки, стоявшей поодаль, двое преторианцев волокли связанного человека. Его подтащили к яме. Каракалла взглянул на него.
--
Веспроний Кандид, ты виновен в оскорблении нашего императорского величества.
--
Август, нет ничего оскорбительного в том, чтобы сомневаться в объявленной причине смерти августа Геты.
--
На что ты намекаешь, проконсул? Никто не может дурно отзываться о принцепсе римского народа, в том числе, делать дурные намеки. Преступление против принцепса есть преступление против римского государства. За это ты умрешь.
Каракалла махнул рукой, и отстранился. Двое преторианцев натянули Кандиду на голову мешок, и сноровисто согнули приговоренного. Третий воин взмахнул мечом. Голова в мешке покатилась в яму.
Стоявший поодаль центурион-преторианец, ни к кому не обращаясь, изрек:
--
Власть августа требует уважения, - и, обернувшись к солдатам, прикрикнул, - А ну, встать ровно, клуши!
Преторианцы, осуществившие казнь, закапывали могилу. Каракалла прошел мимо центуриона и солдат, что-то говоря придворному нотарию.
--
Все его имущество считать собственностью фиска (12). Разошли об этом повсюду, - услышали солдаты обрывок разговора.
Быстро и кардинально порой меняются времена и их приметы. Век II, благостная эпоха императоров-мыслителей, безвозвратно канул в прошлое. Вступал в свои права век III - времена мрачные и жестокие, богатые на тиранов и на общественные бедствия.
Каракалла убил проконсула Кандида по навету доносчиков (впрочем, он оказался правдив - проконсул действительно подозревал Каракаллу в братоубийстве). Следом за расправой с Кандидом последовали и другие злодеяния. Посеяв повсюду страх и панику, император двинулся на Лугдунум (13). Встреча с родным городом не возбудила в Каракалле никаких теплых чувств. Он отнял у своих земляков кое-какие оставшиеся от прежних времен права и привилегии, поставил в городе большую конную статую самому себе, и, весьма довольный собой, направился дальше, к границе. Всегда и всюду Каракалла шел пешком один впереди войска, сохраняя угрюмое выражение лица, так, что никто не решался без крайней необходимости обратиться к нему или даже приблизиться. Питался император простой солдатской пищей, сам молол муку, если было надо, сам брался за кирку или лопату. Принимая во внимание то, что он был еще и щедр на денежные раздачи войску, солдаты очень быстро полюбили его.
Прибыв на место, Каракалла не стал откладывать дело в долгий ящик, немедленно ударил по алеманнам, и нанес им поражение. После этого варвары запросили мира, а Каракалла принял гордый титул "Германский".
Всю осень 213г. август провел на верхнегерманском участке границы. Здесь под его внимательным руководством в верховьях Рейна и невысоких альпийских предгорьях прорубались просеки в густых лесах, закладывались новые крепости, возводились каменные стены и рвы, чтобы надежнее отгородиться от новых беспокойных соседей. Это даст свои плоды - следующие двадцать лет алеманны не станут напоминать о своем присутствии.
Завершив эти дела, Каракалла оставался в Германии всю зиму, держа в напряжении всех. С наступлением весны он отправился назад, в Галлию.
Бурдигала, провинция Аквитания, март 214г.
Зима в тот год задержалась в Галлии дольше обычного. В начале марта снег еще покрывал собой поля и виноградники, крыши домов, падал на улицы города, превращаясь в грязно-серую чавкающую слякоть. Было холодно, дул пронизывающий ветер. Жители Бурдигалы (14) старались без особой необходимости не выходить на улицу. И дело тут было вовсе не в погоде.
Аквитания издавна была спокойной провинцией. Удаленная от внешних границ и от Рима, она в равной степени избегала и угроз со стороны варваров, и междоусобных столкновений, и бесчинств свирепых императоров, вроде Коммода (15). Земля, погруженная в тишину и спокойствие, с ухоженными городами, селами, бесконечными виноградниками. Тем непривычнее и тревожнее было сейчас, когда провинцию вознамерился посетить сам император Каракалла, возвращавшийся после похода на алеманнов.
Жители Бурдигалы ожидали приезда грозного государя с трепетом. Провинциальную столицу, Толозу (16), он уже посетил, и слухи об этом пересказывались теперь на всех перекрестках. Нет, все обошлось благополучно - Каракалла никого не казнил, не отправил в ссылку, не отнял никаких прав. Он просто выехал на форум (17) города, и обвел там всех таким взглядом, что площадь вмиг опустела. Впечатлительным жителям Толозы этого оказалось достаточно, чтобы вплоть до отбытия императора никто их них не решался даже высунуть нос из дома. Теперь августа (18) со страхом ждали в Бурдигале.
Каракалла прибыл в два дня спустя. Он шел, как всегда, пешком, в окружении колонны преторианцев. Мордовороты в черном, закинув щиты за спину, молча месили башмаками талый снег. Каракалла шел, ссутулившись, и свирепо озираясь на ходу. Народ попрятался, и шествие императорской колонны походило больше на вступление в сдавшийся вражеский город.
Молча выслушав сбивчивый доклад главы городского магистрата (19), заикавшегося от волнения, император сделал знак рукой. Чиновник скрылся, а колонна двинулась к особняку в центре города, где жил императорский племянник Александр Север. В принципе, август и явился сюда для того, чтобы его повидать и выдать новые наставления.
Каракалла расположился в доме, преторианцы разбили лагерь во дворах и в саду. Поставив палатки, принялись рыскать по соседним домам. Не спрашивая испуганных хозяев, тащили сено и солому - располагаться на холодной земле солдатам не хотелось. Разбирали на дрова заборы, тащили и мебель, раскладывая возле своих палаток костры. Население не противилось - три десятилетия произвола Коммода, Септимия Севера и самого Каракаллы успели уже вбить в голову римлян чувство страха и беспомощности перед властью.
Император вошел в дом, и стал оглядываться, шагая по комнатам взад и вперед. За сапогами августа всюду оставались грязные следы.
--
Вытирай! - потребовал он от первого попавшегося на глаза раба.
Тот торопливо взял тряпку, и начал вытирать императорскую обувь. Каракалла стоял, подбоченившись, ожидая конца работы.
--
Пошел вон! - сказал, наконец, он, и пихнул раба уже чистым сапогом.
Раб плюхнулся на спину, тут же быстро вскочил, и исчез с глаз. Император смерил его презрительным взглядом.
--
Я остановлюсь на несколько дней. Баню мне и ужин!
На следующий день Каракалла позвал к себе племянника Александра Севера. На
улице продолжал валить снег. Император глядел на него в окно, и жевал курицу, когда родственник вошел.
--
Рассказали мне о тебе, но ты оказался еще более жалким, - презрительно сказал Каракалла, и окинул Севера небрежным взглядом, - Ты посмотри на себя, на кого ты похож.
Император встал с места, подошел к племяннику, и сжал его руку выше локтя
жирной после курятины пятерней. Александр был задумчивым, высокообразованным молодым человеком, но безо всякой воинской выправки. Красивой наружности, даже несколько женоподобный, мягкого нрава и часто прихварывающий, он не внушал дяде-солдафону никакого почтения.
--
Ты хоть можешь поднять меч, недоразумение? Отец мой перевернулся бы в гробу, узнав, что есть ты такой.
Север молчал и прятал глаза.
--
Я велел назвать тебя Александром в честь Александра Великого, героя, завоевателя
мира. Похоже, я ошибался, и надо было назвать тебя каким-нибудь женским именем.
Каракалла обошел родственника вокруг, и вернулся на свое место.
--
Но хоть книги-то ты читаешь, как мне донесли. Тебе восемнадцать. Что делал Александр, когда ему исполнилось восемнадцать?
--
Управлял Македонией, заменяя своего отца Филиппа, пока то воевал, - несмело ответил Север.
--
Вот видишь. А ты? Что сделал ты?
Александр не ответил. Каракалла замолчал, о чем-то задумавшись. Раздумье его
было, однако, недолгим.
--
Вот что. Я сделаю из тебя человека, а не тряпку. Хватит тебе здесь сидеть. Ты поедешь в Рим. Посмотрим, чего ты стоишь.
--
С тобой, дядя?
--
Не смей называть меня так.
--
Прости, август.
--
Нет, не со мной. Ты поедешь в Рим один, а меня ждут великие дела.
--
Что я там буду делать?
--
Жить и ждать моих указаний. На сборы тебе пять дней. Пять, - Каракалла показал растопыренную пятерню, - Не больше. И попробуй только ослушаться меня. Тогда ты точно станешь "тем-чье-имя-нельзя-упоминать-вслух".
Каракалла недобро усмехнулся, и вынул из-под полы плаща большую гемму из светло-серого агата. На ней были вырезаны трое - Септимий Север, сам Каракалла, только молодой, и третий юноша, чье лицо было заботливо сбито ударом резца. Александр испуганно закивал. Он хорошо помнил о судьбе второго своего дяди.
--
Вот та-а-к! - удовлетворенно сказал Каракалла, - Теперь иди. Стража! Проводить!
Самого же августа ждали новые дела - по большей части, не очень славные. Вся
Галлия вздохнула спокойно, когда ее царственный уроженец, наконец, повернулся спиной к своей родине и отправился на восток. Для начала он двинулся с войском на Дунай, в Дакию (20), лежавшую по ту сторону великой реки. На эту провинцию в 214г. напали соседние народы - карпы и геты (21). Однако, появление императора с армией быстро восстановило порядок. После этого Каракалла перешел границу, и учинил погром в земле варваров. Карпы и геты умылись кровавыми слезами, а император украсил свою титулатуру еще двумя званиями: "Карпийский величайший" и "Гетский величайший".
Следуя дальше на восток, Каракалла переправился в Азию. При этом, он подвергся опасности при переправе морем - в свежую погоду на императорском корабле сломалась мачта, так что август должен был вместе с телохранителями пересесть в челнок. Начальник флота взял его на свою флагманскую трирему (22), и он, таким образом, оказался в безопасности, хотя, наверное, многие вокруг втайне желали бы императору отправиться в этот день на дно Пропонтиды (23).
Следующим по списку у Каракаллы было посещение Илиона близ развалин Трои. Сонное захолустье, в которое за прошедшие четырнадцать веков превратилось место действия эпических событий, наполнилось вдруг шумом и суматохой. Император прибыл со всем двором, с приближенными и большим эскортом. На заросшей кустарником и дикой коноплей пустоши, где находился некогда лагерь ахейцев, раскинулись шатры самого августа, его свиты и преторианцев охраны. Каракалла решил приобщиться к легендарному прошлому, и сделал это, как всегда, на свой манер.
Любимый соглядатай и доносчик, вольноотпущенник Фест был здесь по приказу императора заколот мечом. Нет, он ничем не провинился и не вызвал на себя гнев. Просто Каракалла решил побывать в роли Ахилла, предающего огню своего почившего друга Патрокла, участь которого и повторил ради этого Фест. Был разложен костер, на который поместили умершего. Каракалла, согласно избранной роли, изображал скорбь, пускал слезу и декламировал что-то из Гомера своим сиплым голосом. Когда полагалось, в подражание Ахиллу, срезать пучок волос и бросить в огонь, август долго не мог с этим справиться. Волосы у него были короткие, курчавые и, к тому же, редкие, поэтому исполнить ритуал было не так легко. В конце концов, все было улажено. По Фесту-Патроклу была справлена тризна, и император смог двинуться дальше.
Наконец, Каракалла смог приступить к главному делу своей жизни - завоеванию Востока, как то подобало истинному преемнику Александра Македонского, коим объявил себя император. Однако, перед этим Каракалла задумал кое-что еще.
215г. Августу уже давно доносили о неподобающем поведении жителей Александрии, которые насмехались над ним и вообще не оказывали ему никакого почтения. Каракалла насмешек над собой категорически не любил, и, готовясь к парфянскому походу, решил завернуть в Египет, чтобы проучить насмешников.
Беззаботная и жизнерадостная Александрия угрюмому Каракалле не понравилась. Прибыв в город, он выказал несвойственную себе хитрость и притворство. Прикинувшись неосведомленным об отношении жителей к нему, Каракалла повел себя ласково, и пригласил молодых и знатных горожан пообщаться с ним на берег моря. Когда же они собрались, то велел окружить их войсками и перебить. Много тысяч людей было убито таким образом; говорили, что вся дельта Нила несколько дней была красной от крови.
Разобравшись с александрийцами, Каракалла отправился, наконец, войной на парфян. Но и тут он решил действовать хитростью. Шел уже 216г. Император сделал вид, что хочет посвататься к дочери парфянского царя Артабана, и послал к нему посольство. Царь обрадовался возможности породниться с римским императором, и изъявил желание принять Каракаллу. Свадьбу решили играть в приграничном персидском городе Нисибис. Множество парфян приехали встречать жениха, в венках, ожерельях и праздничных одеждах. Они были без оружия и навеселе, многие играли на кимвалах, барабанах, бубнах и прочих по-восточному шумных музыкальных инструментах и ритмично подпрыгивали под звуки варварской музыки - такие уж танцы приняты у этого народа.
Однако, вряд ли кто из парфян мог предположить то, что произошло потом. В разгар пира жених тайком вызвал свои войска, находившиеся неподалеку, и те, прибыв, неожиданно напали на безоружных и захмелевших варваров. Те даже бежать толком не могли, так как запутывались в своих длинных одеждах. Почти всех азиатов перебили. Царь Артабан чудом сумел скрыться с горсткой телохранителей. Теперь, после такого вероломства, он был зол, как сам Ахриман - темный бог, антипод Ахурамазды (24). И вскоре, собрав большую армию, царь двинулся вперед, горя желанием покарать римлян.
Карры, Месопотамия, апрель 217г.
Свирепый, дикий и неумный Каракалла не смог надолго удержать власть. Война с парфянами шла уже второй год, и римляне были далеки от победы. После ожесточенной битвы у все того же Нисибиса, не принесшей успеха ни той, ни другой стороне, оба противника разошлись каждый на свою территорию, готовясь к новым сражениям. Наступило затишье, но именно тут и произошли значительные события.
Был в то время в свите Каракаллы человек по имени Мартиниан. По природной злобе своей, император сделал его мишенью для постоянных насмешек, унижений и издевательств. А префектом претория (25) у Каракаллы служил некто Опиллий Макрин, мавританец (26), очень богатый человек. И никто не придал значения тому, что стали Макрин и Мартиниан встречаться, стремясь никому не попасться на глаза. А однажды Мартиниан выскользнул из палатки префекта, спрятав мешочек с золотыми монетами у себя под одеждой. Никто не заметил.
И вот, случилось так, что Каракалла захотел посетить один храм в окрестностях Карр.
--
Завтра тебе представится возможность отработать деньги, что я тебе заплатил, - сказал префект Макрин Мартиниану.
Наутро Каракалла отправился к храму в сопровождении небольшого эскорта. Но по пути у императора заболел живот. Он дал знак остановиться, спешился, и в одиночестве направился за выступ скалы.
--
Мартиниан! - скомандовал Каракалла, - За мной!
Тот вопросительно поглядел на него, затем на Макрина. Префект претория дал знак подойти к нему. Мартиниан подошел. Макрин протянул ему пучок соломы из торбы, висящей на седле. Да, солома, конечно, была кстати после справления нужды. Однако, в том лишь случае, если внутри безобидного пучка не прячется нечто колюще-режущее, например, кинжал
--
Живее, пес! - зарычал император.
Подхватив солому, Мартиниан поспешно последовал за Каракаллой, и оба скрылись за выступом скалы.
Эскорт ожидал долго - почти десять минут. Император все не появлялся. Солнце, выползшее на середину небосвода, нещадно пекло. Телохранители-германцы, восседая на своих здоровенных конях, лениво отгоняли мух.
--
Однако, сильно его прихватило! - думалось им.
Префект претория Макрин о чем-то думал, почесывая длинную черную бороду.
--
Эй, глядите-ка! - крикнул вдруг самый молодой из телохранителей, и вскинул вверх руку.
Германцы повернули головы. По обрыву вверх бежал, пригибаясь к камням, Мартиниан. Он был один. Недоброе чувство охватило телохранителей.
--
Проверить там, быстро! - скомандовал Макрин.
Два германца, сломя голову, бросились за скалу.
--
Август мертв! - спустя несколько мгновений раздался оттуда крик.
--
Убить негодяя! - указав рукой на убегающего Мартиниана, приказал Макрин.
Телохранители, размахивая дротиками, помчались в гору. Мартиниан даже удивиться толком не успел.
На следующий день Макрин, облаченный в императорский пурпур, уже стоял на форуме лагеря в Каррах. Все прошло очень удачно. Мартиниан уже никому не расскажет, кто на самом деле организовал убийство. Единственный, кто мог бы изобличить бывшего префекта претория, уже сутки, как был мертв. Солдаты, оставшись без императора, колебались недолго. Щедрая денежная раздача войску уладила все сомнения. На Макрина был возложен пурпурный плащ, и воины принесли ему присягу. Конечно, на их подкуп пришлось потратить почти половину состояния, но все это окупится стократно, ведь теперь вся империя принадлежит ему - Опиллию Макрину, бывшему префекту претория, столь успешно скакнувшему по служебной лестнице. Головной болью оставалась война с парфянами, но ненадолго. Узнав о смерти своего обидчика, царь Артабан посчитал себя отомщенным. С варварами был заключен мир; обе стороны остались при своих интересах, а римляне, признав себя виновниками конфликта, согласились оплатить военные издержки парфян. На том и разошлись.
Римский сенат, едва получив известие о смерти Каракаллы, возликовал, ибо сенаторы жили в постоянном страхе перед полудиким императором. Теперь с их душ словно свалился камень. Макрина признали августом без лишних колебаний.
Теперь Макрин посчитал себя уверенно укрепившимся на императорском престоле. Конкурентов себе он не видел. Конечно, у покойного Каракаллы остались наследники - племянники Элагабал и Александр Север. Но что они могут сделать?
В истинных возможностях родственников убиенного Каракаллы Макрин существенно ошибался. Молодой Элагабал, один из двух законных наследников престола, проживал недалеко от места последних событий, в сирийском городе Эмесе. Он был там жрецом в храме одного из местных божеств. В это время, по случаю войны, близ города стояли два галльских легиона - земляки Каракаллы. Будучи в увольнении в городе, солдаты часто посещали и тот храм, где служил Элагабал. Мать же его, сестра Каракаллы, была очень богатой женщиной, и мечтала видеть сына на престоле. Пока место было занято суровым братом, эти мечты так и оставались мечтами. Но после убийства Каракаллы настало время действовать. В ход пошел все тот же тривиальный подкуп воинов. Это, а также земляческие чувства галлов к семье покойного императора, и предопределили дальнейшие события.
Июль 218г.
В войсках начался мятеж, и они двинулись на ставку Макрина. Император все еще находился на востоке, проведя здесь весь год с небольшим своего правления. Это стало его роковой ошибкой.
Не имея в своем распоряжении достаточно сил, он пустился в бегство с небольшой свитой, планируя добраться до дунайских войск, и выступить с ними против мятежников. Макрин бежал стремительно, почти не останавливаясь, и сумел пересечь все азиатские провинции, опережая весть о своем низложении. Ехал он инкогнито, чтобы не быть узнанным. Эта мера предосторожности не была лишней, ибо Элагабал, узнав о бегстве своего врага, немедленно выслал за ним погоню. Конные преторианцы, разделившись на несколько отрядов, по разным дорогам спешили к берегам Боспора (27). Они понимали, что Макрин направляется именно туда, чтобы переправиться на европейский берег и бежать к войскам, чья верность ему, утвержденному сенатом императору, пока была вне сомнений. Макрин опередил своих преследователей и прибыл к проливу раньше. Он сел на корабль, но, к несчастью для него, сильный встречный ветер не позволил ему вовремя переправиться, в том самом месте, где два года назад едва не утонул в шторм Каракалла. Макрин был вынужден вернуться в порт Абидус на азиатском берегу Боспора, чтобы переждать непогоду.
Абидус, провинция Азия, август 218г.
Изможденный быстрой непрерывной ездой, испытывающий страх перед настигающей погоней, Макрин устроился на постоялом дворе, моля богов, чтобы море поскорее успокоилось, и можно было ехать дальше. Смертельно уставший после целого дня пути, поужинал и тотчас же отправился отдыхать. Четверо солдат эскорта остались внизу, желая выпить - постоялый двор был совмещен с таверной. Паршивое местечко, вовсе не подходящее для императора, но что другое можно отыскать в таком захолустье. Да оно и лучше - быть сейчас полагалось тише воды, ниже травы.
В Абидусе было темно. Наступил вечер. На море еще штормило, но в гавани, защищенной молом, волн не было. Лениво покачивались у причала торговые корабли. Команды спали на нижней палубе, готовили ужин, играли в кости. В порту светились огоньки таверн и харчевен, горели костры, на которых разномастный люд готовил пищу. Пахло рыбьей требухой, жареным мясом, подгоревшим оливковым маслом.
В одной из портовых таверн, отмеченной воротами с надписью "Кто вытащит отсюда гвозди, пусть вобьет их себе в глаза", вечер ничем не отличался от любого другого вечера. Разномастная публика выпивала, закусывала, горланила и играла. На присутствие нескольких незнакомых воинов никто внимания не обращал. Те сидели за столом в углу зала и без удовольствия цедили вино.
Вертеп жил своей обычной жизнью. Трактирщик рассчитывал отужинавшего гостя:
--
Вина один секстарий (28), на четыре асса (29). На асс хлеба, на два асса закуски. За девочку восемь, сена на мула на два асса.
--
Проклятье, этот мул меня разорит!
Обрюзгший старый плотник, с сальными волосами и в грязном шейном платке, шлепнул по заднице девушку, разносившую блюда. Кто-то загоготал из-под стола, и тут же притих. Из-за полога выскочил лысый карлик и подбежал к плотнику.
--
А Диокл опять проигрался, и не сможет заплатить за выпивку! - хрипло закричал он, показывая толстым пальцем на плотника.
Высунулся хозяин таверны - небритый одноглазый тип, покрытый недельной щетиной. Он сделал знак рукой, и двое угрюмого вида амбалов направились к Диоклу.
Тот упал и покатился по полу куда-то далеко. Мордовороты подскочили к Диоклу, схватили под руки, и поволокли к выходу. Хозяин таверны издевательски хохотал.
--
Убирайся вон, старый сатир! Будешь знать, как лапать моих девок!
Диокл исчез, выкинутый прочь, но почти тут же дверь распахнулась, и на пороге возникли еще сразу пять визитеров. Вид их был непривычен глазу и грозен - огромного роста, в черных одеждах, в панцирях, шлемах и с оружием.
--
Ой, - испуганно шепнул карлик кому-то из собутыльников, - Не иначе, преторианцы!
--
Прячься, от греха подальше.
Хозяин таверны изобразил на лице холопски-радостное выражение, и посеменил к преторианцам. Но те молча отстранили его в сторону, и проследовали к солдатам Макрина, сидевшим за столом.
--
Кто из вас Трифон? - спросил преторианский декурион (30), в шлеме, увенчанном плюмажем из черных страусовых перьев.
--
Я, - лениво отозвался один из эскорта, - Тот, кого вы ищете, здесь. Где оговоренная плата?
Декурион бросил на стол перед Трифоном пухлый кошель, в котором звякнули деньги. Преторианцы двинулись по лестнице наверх.
Макрин у себя в комнате, достав зеркало, разглядывал свое отражение. В вечернем свете видно было плохо. В начищенной бронзе отражались несколько морщин, прорезавших лоб императора. Макрин вздохнул - не юноша уже, увы. Но ничего... Что-то еще, темное и бесформенное, наползло вдруг в зеркало сзади. Император обернулся. В комнату, на удивление бесшумно, вошли несколько человек в военной одежде.
--
Кто вы? - спросил Макрин, уже понимая с ужасом.
Вместо ответа блеснул короткий меч, и вонзился в грудь Макрина. Тот от неожиданности и боли выпучил глаза, хотел закричать, но рука солдата крепко зажала ему рот. Преторианец ударил еще раз. Император в его объятиях дернулся еще пару раз, и обмяк. Голова его безжизненно склонилась набок. Солдат выпустил тело Макрина, и оно упало на пол. Наклонившись, воин вытер окровавленный меч о полу тоги убитого. Товарищи смотрели равнодушно.
--
Все. Нет больше Опиллия Макрина.
--
А не разевай рот на порфиру, если не принадлежишь к роду августов!
Преторианцы деловито спустились вниз по лестнице и, с выражением довольства выполненной работы, покинули таверну. Посетители озадаченно переглядывались, возвращаясь к своим обычным делам.
--
Что там?
--
Да вроде, убили кого-то.
Убийство именем императора давно стало делом обычным. Коммод, Септимий Север, Каракалла приучили римлян к этому. Теперь этим же занялся и Элагабал.
Шустрый карлик, побежавший наверх, проверить, вернулся оттуда с выпученными от увиденного глазами, схватил ковш с водой и принялся судорожно пить. Двое пьяниц за столом смотрели на карлика осоловевшим взглядом.
--
Д-дурак... Воду пьет...
--
А давай по этому поводу дернем!
Вместе с Макрином в тот же день был убит и его девятилетний сын Диадумениан, которого он объявил наследником. Так династия Северов вернула себе трон.
Часть 2. Элагабал и Александр Север.
Элагабал (31) был молод и хорош собой. На этом его достоинства заканчивались. Вообще-то, его звали не Элагабал, а Антонин. Божество, которому он служил в сирийском храме, имело арабские корни, и именовалось "Аллах-и-Габол" - то есть, "бог горы". В латинской транскрипции это имя превратилось в "Элагабал". Сам бог представлял из себя не что иное, как небесный камень - метеорит, упавший в незапамятные времена в аравийской пустыне, и принятый за посланца небес (32). Но жрец Антонин решил, что негоже поклоняться простому камню, и объявил богом себя, приняв и его имя. Впрочем, камень он тоже оставил - чем-то вроде своего двойника и символа. Двоичность божества. Став императором, Элагабал решил сделать культ имени себя главным в империи. Поэтому, погрузив свой метеорит на повозку и окружив его подобающими почестями и эскортом, новый император двинулся в Рим.
Передвигался он практически черепашьим шагом, ибо сам лично шел перед повозкой со своим богом, и воздавал ему хвалу. К зиме вся эта процессия добралась до Никомедии на берегу Боспора. Здесь Элагабал остановился перезимовать. Времяпрепровождение его немало удивляло местных жителей, равно как и всех прочих подданных, не видевших нового монарха ранее.
Прозаичные дела государства не заботили Элагабала нисколько. Все внимание его было посвящено божественному культу. И ладно бы еще это был обычный культ, не шокировавший жителей греко-римского мира. Но почитание Элагабала было совершенно варварским, непонятным и отвратительным для подданных империи. Они видели жреца и, в одном лице, римского императора, в пышной восточной одежде, в каменьях и золоте, с лицом, накрашенным, как у женщины. Точнее, даже женщине не подобало настолько украшать себя. Совершая обряды в честь своего бога, он пел и плясал - а ведь римляне считали танцы занятием, позорным для мужчины. Более того, всех знатных сановников он тоже заставлял заниматься всем этим, наравне с собой. Кто отказывался, того император без колебаний приговаривал к смерти - эта привычка коронованных особ Рима пришлась ему по душе. Кроме того, Элагабал был безумно развратен. За зиму, перепробовав всех шлюх в притонах Никомедии, он принялся за представительниц местной знати, которых без зазрения совести отнимал у законных мужей. Сами мужья чаще всего устранялись. Впрочем, кое-кого из них, безропотно перенесших унижение, император, будучи в хорошем расположении духа, пожаловал деньгами и землями. Земли для этого отбирались у прежних владельцев. В общем, молва о новом императоре разнеслась нелестная. Воспитатель Элагабала, старик Гамнис, правда, мягко посоветовал своему подопечному умерить образ жизни. Но август приказал живьем сунуть Гамниса в печку, и сжечь. После этого никто уже не пытался удержать императора от бесчинств.
Весной 218г. Элагабал, наконец, оставил гостеприимную Никомедию, которую он за время своего пребывания сумел лишить большей части зажиточных и знатных горожан, а также всех средств в городской казне, и отправился дальше. В Рим и во все крупные города империи он повелел разослать свои портреты в жреческом облачении - видимо, чтобы народ успел привыкнуть к его виду, и без шока воспринял его появление.
Путь его лежал через дунайские провинции, где стояли значительные римские войска. Командиры легионов и начальники лимеса явились с докладом, но Элагабал в это время ковырял пилочкой в ногтях, и слушать их не стал, а лишь махнул рукой - пошли, мол, прочь. Воины поняли, и пошли.
После неторопливого путешествия через Балканы, летом 218г. юный император-варвар достиг, наконец, Рима. Поглядеть на него сбежалось полстолицы. Они не были обмануты. Элагабал предстал перед народом во всей своей восточной красе. Весь в сурьме, в белилах, в шелках и позолоте, он шел пешком впереди богато наряженной повозки, в которой везли камень - главного ныне бога империи. Представления о двоичности божества (бог-Элагабал и, одновременно, бог-камень) пока еще не укладывались в голове у римлян - у них были более простые боги. Улицы города, по которым шла процессия, посыпались золотым песком. Сам Элагабал шел по ним задом наперед, чтобы ни на секунду не упускать из виду своего бога. Идя так, он однажды споткнулся. Это видели столпившиеся вдоль улиц зеваки, и кое-кто из них усмехнулся. Этих смеявшихся тут же выловили преторианцы, отвели в сторону, и закололи. Достигнув, наконец, Палатинского холма, Элагабал остановился, осмотрелся, и остался недоволен. Подумав немного, он махнул рукой, и озвучил желание снести здесь часть построек, и возвести на их месте храм своему богу. Кроме того, он распорядился, чтобы в Рим были перенесены культы иудеев и христианские богослужения, и чтобы все указанные религиозные общины делали бы взносы в пользу бога Элагабала. Таковы были первые распоряжения нового императора.
Вступив в должность консула, он бросил народу на расхищение не деньги, не серебряные и золотые монеты, не лакомства, не мелких животных, а откормленных быков, верблюдов, ослов, оленей, повторяя, что это - по-императорски. Вступление в консульство Элагабала было отпраздновано в цирке с такой расточительностью, что возницам давались не награды, а дарились целые состояния: полушелковые туники, полотняные одежды с цветной шелковой полосой, дарились даже кони, при горестных вздохах честных людей.