Муканов Максим Владимирович : другие произведения.

Римская смута

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   ...То будет повесть бесчеловечных
   и кровавых дел, случайных кар,
   негаданных убийств, смертей,
   в нужде подстроенных лукаво,
   коварных козней...
   (Шекспир)
  
  
   Император Септимий Север правил Римом четырнадцать лет, захватив пурпур после жестокой гражданской войны. Дунайские легионы выдвинули его своим ставленником, а чтобы придать своим притязаниям законное обоснование, Септимий Север объявил себя сыном императора Марка Аврелия (1), воспоминания о котором будили в римлянах лучшие чувства. То были благостные времена, II век, эпоха мира и процветания, время, когда все римское государство наслаждалось спокойствием, а императоры были добры, образованны и справедливы. Марк Аврелий был мудрецом, истинным философом на троне и в глазах всех подданных оставался средоточием всех добродетелей. Неудивительно, что после смуты народ ждал возвращения старых добрых времен. И вот, выразителем этих чаяний вознамерился стать победитель в междоусобице - Септимий Север.
   Однако, времена настали совсем другие. Век III совершенно не походил на век II, и ливиец Север, с его лагерными замашками и дурной африканской латынью, не имел никакого сходства с прекраснодушными императорами недавнего прошлого. Отпустить бороду и завить ее на манер Марка Аврелия, а также старательно копировать его хромающую походку, Септимий Север еще мог, но на этом сходство заканчивалось, хотя новый император всегда подчеркивал свое выдуманное родство с великим предшественником. Несмотря на очевидную нелепость этой легенды, римлянам очень скоро пришлось в нее поверить, ибо Север обладал нравом крутым, и никаких возражений не терпел. Заодно он взял себе и имя Пертинакса - одного из своих былых конкурентов, избранного во время смуты на престол римским сенатом, но убитого в борьбе за власть. Очевидно, что таким образом Септимий Север хотел завоевать симпатии сенаторов, но его дикое нутро вылезло наружу, едва он только въехал в Вечный город.
  -- Вот император, который полностью оправдывает свое имя, - иронично отозвался о новом правителе один из сенатских острословов, - Действительно Пертинакс (pertinax - лат."строгий"), действительно Север (severus - лат."жестокий").
   Но император шуток не понимал, и велел казнить насмешника. Та же участь вскоре постигла за разные прегрешения и многих других. Да и не думал старый Север опираться на сенат, который к тому времени стал уже чисто декоративным органом. Военщина - вот была та новая сила, которой предстояло править бал в III столетии. Септимий Север быстро это уяснил. Его ведь и к власти привела армия. Уловив новые политические реалии, хитрый ливиец обеспечил себе долгое царствование. Так прошло четырнадцать лет. Но увы, и императоры смертны.
  

Часть1. Каракалла.

  
   Провинция Британия, февраль 211г.
  
   Волей судьбы, Септимию Северу выпало окончить свои дни вдалеке от Рима и от родных мест, на далекой окраине империи, в туманной, холодной Британии, на войне. Три года шла эта война на самом краю света, среди болот и вересковых пустошей, в пустынном и диком краю. Пикты, скотты и каледонцы - свирепые рыжие карлики, закутанные в клетчатые пледы, из земель, лежащих к северу от римского лимеса (2), ворвались в провинцию, преодолев укрепленную границу. Прибытие императора с войском позволило вытеснить варваров в их земли, но август задумал ответный поход, и он вызвал затруднения.
   На третий год войны император заболел. Ему было уже шестьдесят пять, а военные заботы и суровый климат подорвали его здоровье. Обострилась подагра, стали отниматься ноги, настолько, что Септимий Север приказывал носить себя на носилках в походах по британским лесам и горам. Наконец, не в силах больше выносить этих тягот, император покинул район боевых действий и переехал вместе со всем двором в Йорк. Однако, болезнь не отступала, и вот, чувствуя приближение конца, Септимий Север послал за своими сыновьями - Каракаллой и Гетой, бывших в то время при действующей армии.
   В промозглый февральский день, когда мелкая изморось туманом висела в воздухе, не давая видеть отдаленные предметы, сыновья августа прибыли в Йорк, одновременно, но порознь, каждый со своим эскортом. Император ожидал в центре города, в базилике, где он устроил свой штаб. Вокруг царила мрачная атмосфера ожидания грядущего несчастья. Угрюмые преторианцы, стоявшие на посту, кутаясь в свои черные плащи, молча пропустили царственных братьев внутрь. Ни салютов, ни приветствий, ничего. Внутри базилики стояла темнота и тишина, словно в склепе.
  -- Жар и ничего не ест со вчерашнего дня, - начал, было, доклад лекарь-сириец, приставленный к императору.
   Каракалла жестом оборвал его, и махнул рукой, приказав убираться прочь. Лекарь
   исчез. Братья вошли в комнату. С глухим стуком захлопнулась за ними дверь, и все снова стихло, как до их прихода.
   Там, наедине со своими отпрысками, Септимий Север огласил свою волю. Наследниками императорской власти становятся оба.
  -- Дружите между собой, обогащайте воинов, и можете не обращать внимания на всех остальных, - завещал сыновьям старый август.
   Огласив это, он покончил со всеми земными делами и просил оставить его одного. На второй день после этого, ранним утром, Септимий Север скончался. Смерть его была мирной, чем не мог потом похвастаться ни один из его преемников в ближайшие три десятилетия, а завещание, данное им сыновьям, было забыто. Братья ненавидели один другого. Эта непонятная вражда тянулась еще с детских времен, потом с противостояния в цирке, где Каракалла и Гета болели за разные партии колесниц. Теперь им предстояло совместно править римским государством, переступая через эту вражду. Конечно, об этом не могло быть и речи, ибо каждый мечтал властвовать единолично.
   Каракалла, старший из братьев, в детстве был мягким и добросердечным мальчиком, с открытой душой. Рассказывали, что он даже не мог присутствовать в цирке, когда там травили зверей или сражались гладиаторы. Однако, с годами его характер портился, делался все более угрюмым, нелюдимым и высокомерным. Все чаще Каракалла проявлял невыдержанность, грубость и жестокость. Гета был гораздо добрее и терпимее. Высокообразованный, с приятной наружностью, любезный со всеми, он был гораздо милее и народу, и аристократии, чем его полудикий, непредсказуемый брат. С другой стороны, Каракаллу поддерживала армия - солдаты видели в нем человека, близкого себе по духу. Соперничество было неминуемо, и оно не замедлило начаться. Уже в первые дни, сопровождая прах отца из Британии в Рим, братья-императоры ехали отдельно, а, встречаясь, беспрестанно ссорились и ругались между собой.
  
   Рате-Коританорум, провинция Британия, февраль 211г.
  
  -- Убирайтесь прочь! Здесь занято! - размахивал рукой низкорослый, с выдвинутой вперед челюстью, центурион-преторианец, чрезвычайно похожий на самого Каракаллу, - Ищите себе другой постой!
   На шее центуриона, поверх черных одежд, болтался голубой платок. За своим
   начальником угрожающе маячили несколько солдат, с таким же опознавательным знаком. Конные преторианцы с зелеными платками, на которых и была обращена ругань, повернули коней и поскакали прочь. Каракалла со своим эскортом занял Рате-Коританорум (3) час назад, когда низкое зимнее солнце готовилось исчезнуть за горизонтом. Ворвавшись в пределы города чуть не вскачь, преторианцы Каракаллы заняли это место для себя, а припозднившемуся Гете и его свите теперь пришлось искать себе другой ночлег. Для того же, чтобы различать своих от чужих, Каракалла велел своим преторианцам надеть голубые платки, а эскорт брата надел зеленые. Так повелось раньше, что в цирке старший всегда болел за партию "голубых", а младший - за "зеленых".
   Местные жители, по большей части, прятались по домам, опасаясь попадаться на глаза. Император и его свита свалились на голову неожиданно, как варварский набег. О крутом нраве Каракаллы все были уже наслышаны, поэтому, больше всего желали, чтобы он как можно скорее проследовал дальше. Но тот решил по-другому.
   На следующий день преторианцы поехали по улицам города, вызывая жителей на площадь. Народ счел за благо повиноваться.
   На площади, являющейся средоточием местной жизни, близ храма и терм, уже была установлена трибуна. Люди стекались со всех сторон, трибуна стояла к ним лицом, и все могли видеть своего нового императора. Каракалла стоял на возвышении, в дорожном плаще вместо тоги, под которым угадывался панцирь, в вычурном шлеме невиданной формы. Сам император был низкого роста, с кривыми ногами и грубым, отталкивающим лицом. Низкий лоб, маленькие, глубоко посаженные глаза и свирепое выражение лица делали Каракаллу похожим на какого-то безобразного и дикого зверя.
   Преторианцы в три ряда выстроились под трибуной, отгораживая императора от публики. Оружие они держали наготове, а глазами зыркали по толпе, словно стремясь отыскать кого-то, кто бы умышлял против августа дурное. Солдаты местного гарнизона, 1-ая когорта васконов, в количестве пятисот человек, хорошо узнаваемые по розовым туникам и розовому с темно-зеленым рисунком на щитах, стояли на другом конце площади, за спиной зрителей - Каракалла боялся покушений и не хотел близкого соседства незнакомых вооруженных людей. Эти васконы, которых века спустя будут называть басками, набранные в северной Испании, стояли тут гарнизоном недавно и трудно было предугадать их настроения.
  -- Жители Рате-Коританорум! - обратился, наконец, к народу Каракалла, - Римские граждане, провинциалы, союзники, а также воины...
   Голос у императора был сиплый, словно простуженный. Говоря, Каракалла украдкой
   подглядывал в бумажку, думая, что делает это незаметно. Кое-кто в толпе с трудом
   сдерживал смешок.
  -- Август Антонин Каракалла оказывает вам честь, сообщая вам первыми о своем решении, которое он намерен осуществить.
   Каракалла имел привычку говорить о себе в третьем лице.
  -- Преодолев раздор и смуту, что, несомненно, будет сделано, встав во главе римского государства...
   Городской судья и казначей, два самых образованных человека в Рате-Коританорум,
   понимающе переглянулись. Стало ясно, куда клонит император, заговоривший о преодолении смуты в будущем времени.
  -- Намерен явить римскому народу высшую справедливость, - продолжал Каракалла, - Едва только власть августа распространится на все государство, весь народ будет уравнен в правах.
   Многие из слушателей стали озадаченно переглядываться.
  -- Отныне римское гражданство не станет привилегией. Я намерен сделать гражданами всех. Всех! - Каракалла оглядел собравшихся, желая понять их реакцию, - И всякий свободнорожденный, живущий в нашем государстве, будет гражданином по рождению, способным пользоваться всеми правами без изъятий.
   Городской казначей вопросительно скосился на судью. Тот дернул его за рукав и
   вполголоса произнес:
  -- Всеми правами, а также всеми обязанностями, включая почетнейшую из них - по уплате налогов в фиск, уважаемый Глабрион!
   Император закончил речь и снова повел взглядом по толпе, ища отклика на свои
   слова.
  -- Да здравствуют императоры августы.., - крикнул кто-то, но не закончил, осекшись, поняв, что прокричал не то, что надо.
  -- Да здравствует август Антонин Каракалла! - раздалось сзади, из рядов солдат гарнизона, выстроенных позади толпы.
  -- Да здравствует! - нестройно, один за другим, подхватили остальные солдаты, а вслед за ними и горожане.
   Каракалла, на грубом лице которого мелькнула тень довольства, приветственно
   махнул рукой слушателям и сошел с трибуны. Преторианцы, прикрыв со всех сторон, увели его с площади куда-то вниз. Приветственные крики не смолкали.
  
   Входная дверь неожиданно и резко распахнулась. Два преторианца с обнаженными мечами стремительно вошли внутрь. Каракалла шел следом, за ним - еще двое солдат. Император сбросил с головы накидку, скрывавшую его лицо от посторонних.
  -- Этот! - выскочивший из-за спины августа Фест, его вольноотпущенник и соглядатай, указал пальцем на одного из сидевших за столом людей.
   Тот, на кого указали - человек лет тридцати, в военной одежде местного гарнизона,
   но без панциря и оружия, медленно поднялся со скамьи. Каракалла подошел и снизу вверх (император был почти на голову ниже ростом) пристально посмотрел на него.
  -- Это он первым произнес здравицу в твою честь, повелитель, - угодливо пояснил Фест.
   Каракалла отмахнулся от вольноотпущенника рукой.
  -- Кто ты? Как твое имя? - спросил он у человека, на которого было указано.
  -- Я Юлий Ардуэннис из Флавиобриги (4), препозит 1-ой когорты васконов, август, - ответил тот.
  -- Васкон? Ты и гадать умеешь?
   Баски славились во всей империи, как превосходные гадатели.
  -- Я воин, август.
  -- Воин? Хорошо. Я люблю воинов, - некрасивое лицо Каракаллы на миг осветилось улыбкой, - Ты теперь не препозит, а префект когорты, как там тебя, я не могу выговорить твое имя.
  -- Префект когорты? - удивился баск, - Август благоволит мне?
  -- У тебя ведь есть сын, васкон? - спросил Каракалла.
   Фест из-за спины императора подтверждающе закивал головой. Он уже успел
   навести справки и сообщить все господину.
  -- Флавий, - развел руками Ардуэннис, - Но ему всего год от роду.
  -- И он будет префектом когорты, и будет служить мне, когда вырастет, - сказал император, - Вот мой подарок для твоего сына.
   Каракалла положил на стол перед новоявленным префектом золотой ауреус (5),
   блестящий, свежеотчеканенный, с изображением богини Провиденции. Ардуэннис несмело перевернул монету. На другой стороне красовался сам Каракалла, уже с новым титулом "Британский величайший". Один, без брата. Баск молча поклонился.
  -- Жалую тебя по-императорски, - продолжал Каракалла, - Будешь получать сверх обычного жалования ежемесячно восемь чистых солдатских хлебов, двадцать лагерных солдатских хлебов, двадцать секстариев столового вина, полпоросенка, двух петухов, пятнадцать фунтов свинины, двадцать фунтов говядины, один секстарий масла, секстарий соли. При поездках в пределах провинции будешь получать по золотому ауреусу и по пятьдесят медных денариев. Все будет отпускаться тебе через префекта провинциального казначейства.
  -- Благодарю моего императора за щедрость!
  
   Каракалла угрюмо промолчал, сделал страже знак на выход и отправился восвояси.
  
   События развивались так, как и следовало ожидать. Прибыв в столицу, и вступив в императорские права, братья продолжили свою вражду. Императорский дворец на Палатинском холме они разделили на две части, и проживали там по отдельности, забив все проходы досками и прочим подручным материалом. Каждый стремился избавиться от конкурента. Они шли на самые немыслимые хитрости, пытались подослать наемных убийц, или отравить друг друга, договорившись с поварами или виночерпиями. Общество тоже раскололось на сторонников одного и другого соправителя. Гета был более популярен, в то время, как о его брате ходила дурная слава. Рассказывали даже, что Каракалла в Британии дважды пытался устроить покушения на жизнь отца. Септимий Север, однако, умер своей смертью. Теперь предстояло устранить Гету.
   В конце концов, Каракалле, всего спустя год после похорон отца, в 212г. удалось осуществить задуманное. Он вызвал брата на нейтральную территорию, якобы для переговоров. Простодушный Гета откликнулся на приглашение. Каракалла вытащил из-под полы кинжал, и убил его. После чего побежал прочь, громко крича о том, что только что избежал покушения. Конечно, все догадались о том, что произошло на самом деле. Кто-то из приближенных единоличного теперь императора посоветовал ему, чтобы смягчить недовольство народа, обожествить покойного брата. Тот немедленно согласился.
  -- Пусть будет божественным, только бы не был живым, - изрек Каракалла.
   Но вскоре передумал, забрал свое решение назад, и даже все изображения покойного
   брата велел уничтожить, а имя его соскоблить с надписей. За оправданием братоубийства император обратился к видному юристу Папиниану, надеясь найти у того понимание. Но нашел осуждение. Разочаровавшись в Папиниане, Каракалла отдал воинам приказ, и юриста немедленно обезглавили.
   После убийства Геты повсюду прошли массовые казни его сторонников. Все римское государство захлестнула волна невиданного террора. Север, чью жестокость многие ранее порицали, теперь вспоминался как добрый и незлобивый правитель. Свирепости Каракаллы не было предела. Вырезали не только множество знатных и богатых людей. Уничтожили всю прислугу Геты и его ближайших сподвижников, и вообще всех, кто его хоть немного знал, либо развлекал покойного на досуге. Даже поваров, атлетов, спальников и танцовщиц безжалостно перебили. В провинции Каракалла отправлял отряды из верных людей, чтобы и там навести порядок, угодный теперешнему единоличному властителю.
  
   Укрепившись у власти, Каракалла отдался новой затее. Он принялся вдруг подражать Александру Македонскому. Понаставил во всех городах его статуй, причем были и такие, где одна половина лица была от Александра, а другая от Каракаллы. Почти двуликий Янус, только слегка ополовиненный. Смотрелось это весьма комично и нелепо, но смеяться было делом рискованным. Доносчики были повсюду, а шуток в свой адрес государь очень не любил. Процессы "об оскорблении величества" шли постоянно. В ссылку отправлялись даже те, кто мочился поблизости от статуй, а уж за прямые насмешки можно было запросто расстаться с головой. Доносчики щедро поощрялись, получая часть имущества репрессированного. Вся оставшаяся часть переходила в казну.
   Статуями дело не ограничивалось. Дальше - больше. Каракалла стал носить македонский плащ и шляпу, и даже голову старался держать, как Александр Македонский на портретах и в статуях - с наклоном влево. Позже, готовясь к войне с парфянами (6), он, в дополнение к обычным легионам, набрал македонскую фалангу в 16 тысяч человек, с историческим оружием и униформой, а начальникам этих воинов раздал имена диадохов (7) Александра. И даже своего несовершеннолетнего племянника Севера Каракалла волевым решением перекрестил в Александра. Теперь тот звался Александром Севером. Ему было шестнадцать, когда один его дядя убил другого. Вообще, дело с родственными связями в семье августа было темным. Поговаривали, что Каракалла с юношеских лет спал со своими сестрами, и от этих противоестественных связей у него родились два сына. Старшим был Антонин, названный в честь самого Каракаллы и живший в Сирии, в городе Эмесе, где он отправлял жреческие обязанности в храме бога солнца Элагабала. Младшим же был уже упомянутый Александр, живший в Аквитании (8), одной из галльских провинций. Говорили, что их формальные отцы были на самом деле лишь принуждены объявить себя таковыми, дабы этим прикрыть непотребство будущего императора. Неизвестно, было ли это правдой. Во всяком случае, Каракалла заблаговременно разослал своих племянников жить в провинции подальше от Рима, так как опасался, что Гета будет покушаться на них.
  
   Апрель 213г.
  
   Весной 213г. сорокалетнему периоду спокойствия на рейнской границе империи пришел конец. Римский лимес в верховьях Рейна внезапно был прорван. Запылали форты и крепости в предгорьях Альп, а на страницах хроник впервые появился новый опасный противник - алеманны (9). Мощный союз старых мелких племенных групп стал постоянной головной болью на ближайшие двести лет, вплоть до самого крушения римской власти на Рейне. Размеры опасности с римской стороны оценили быстро. Сам император с войском отправился к месту событий. Тогда никто еще не знал, что в столицу он больше никогда не вернется.
   Двигаясь на войну, Каракалла отнюдь не изменил себе. Первой на его пути была провинция Нарбоннская Галлия (10). Прибыв туда, император немедленно вызвал для доклада проконсула (11). Веспрония Кандида, управлявшего провинцией.
  
   Шла вторая ночь после прибытия императора в Нарбонну, провинциальную столицу. Было самое глухое время суток - три часа за полночь. На окраине Нарбонны шел мелкий холодный дождь. Ночное небо застилали низкие тучи. Пахло сыростью и свежевыкопанной землей. Каракалла стоял на краю только что вырытой ямы, завернувшись в плащ, и пил из кружки вино, разогретое с медом и перцем. Из крытой повозки, стоявшей поодаль, двое преторианцев волокли связанного человека. Его подтащили к яме. Каракалла взглянул на него.
  -- Веспроний Кандид, ты виновен в оскорблении нашего императорского величества.
  -- Август, нет ничего оскорбительного в том, чтобы сомневаться в объявленной причине смерти августа Геты.
  -- На что ты намекаешь, проконсул? Никто не может дурно отзываться о принцепсе римского народа, в том числе, делать дурные намеки. Преступление против принцепса есть преступление против римского государства. За это ты умрешь.
   Каракалла махнул рукой, и отстранился. Двое преторианцев натянули Кандиду на голову мешок, и сноровисто согнули приговоренного. Третий воин взмахнул мечом. Голова в мешке покатилась в яму.
   Стоявший поодаль центурион-преторианец, ни к кому не обращаясь, изрек:
  -- Власть августа требует уважения, - и, обернувшись к солдатам, прикрикнул, - А ну, встать ровно, клуши!
   Преторианцы, осуществившие казнь, закапывали могилу. Каракалла прошел мимо центуриона и солдат, что-то говоря придворному нотарию.
  -- Все его имущество считать собственностью фиска (12). Разошли об этом повсюду, - услышали солдаты обрывок разговора.
   Быстро и кардинально порой меняются времена и их приметы. Век II, благостная эпоха императоров-мыслителей, безвозвратно канул в прошлое. Вступал в свои права век III - времена мрачные и жестокие, богатые на тиранов и на общественные бедствия.
  
   Каракалла убил проконсула Кандида по навету доносчиков (впрочем, он оказался правдив - проконсул действительно подозревал Каракаллу в братоубийстве). Следом за расправой с Кандидом последовали и другие злодеяния. Посеяв повсюду страх и панику, император двинулся на Лугдунум (13). Встреча с родным городом не возбудила в Каракалле никаких теплых чувств. Он отнял у своих земляков кое-какие оставшиеся от прежних времен права и привилегии, поставил в городе большую конную статую самому себе, и, весьма довольный собой, направился дальше, к границе. Всегда и всюду Каракалла шел пешком один впереди войска, сохраняя угрюмое выражение лица, так, что никто не решался без крайней необходимости обратиться к нему или даже приблизиться. Питался император простой солдатской пищей, сам молол муку, если было надо, сам брался за кирку или лопату. Принимая во внимание то, что он был еще и щедр на денежные раздачи войску, солдаты очень быстро полюбили его.
   Прибыв на место, Каракалла не стал откладывать дело в долгий ящик, немедленно ударил по алеманнам, и нанес им поражение. После этого варвары запросили мира, а Каракалла принял гордый титул "Германский".
   Всю осень 213г. август провел на верхнегерманском участке границы. Здесь под его внимательным руководством в верховьях Рейна и невысоких альпийских предгорьях прорубались просеки в густых лесах, закладывались новые крепости, возводились каменные стены и рвы, чтобы надежнее отгородиться от новых беспокойных соседей. Это даст свои плоды - следующие двадцать лет алеманны не станут напоминать о своем присутствии.
   Завершив эти дела, Каракалла оставался в Германии всю зиму, держа в напряжении всех. С наступлением весны он отправился назад, в Галлию.
  
   Бурдигала, провинция Аквитания, март 214г.
  
   Зима в тот год задержалась в Галлии дольше обычного. В начале марта снег еще покрывал собой поля и виноградники, крыши домов, падал на улицы города, превращаясь в грязно-серую чавкающую слякоть. Было холодно, дул пронизывающий ветер. Жители Бурдигалы (14) старались без особой необходимости не выходить на улицу. И дело тут было вовсе не в погоде.
   Аквитания издавна была спокойной провинцией. Удаленная от внешних границ и от Рима, она в равной степени избегала и угроз со стороны варваров, и междоусобных столкновений, и бесчинств свирепых императоров, вроде Коммода (15). Земля, погруженная в тишину и спокойствие, с ухоженными городами, селами, бесконечными виноградниками. Тем непривычнее и тревожнее было сейчас, когда провинцию вознамерился посетить сам император Каракалла, возвращавшийся после похода на алеманнов.
   Жители Бурдигалы ожидали приезда грозного государя с трепетом. Провинциальную столицу, Толозу (16), он уже посетил, и слухи об этом пересказывались теперь на всех перекрестках. Нет, все обошлось благополучно - Каракалла никого не казнил, не отправил в ссылку, не отнял никаких прав. Он просто выехал на форум (17) города, и обвел там всех таким взглядом, что площадь вмиг опустела. Впечатлительным жителям Толозы этого оказалось достаточно, чтобы вплоть до отбытия императора никто их них не решался даже высунуть нос из дома. Теперь августа (18) со страхом ждали в Бурдигале.
  
   Каракалла прибыл в два дня спустя. Он шел, как всегда, пешком, в окружении колонны преторианцев. Мордовороты в черном, закинув щиты за спину, молча месили башмаками талый снег. Каракалла шел, ссутулившись, и свирепо озираясь на ходу. Народ попрятался, и шествие императорской колонны походило больше на вступление в сдавшийся вражеский город.
   Молча выслушав сбивчивый доклад главы городского магистрата (19), заикавшегося от волнения, император сделал знак рукой. Чиновник скрылся, а колонна двинулась к особняку в центре города, где жил императорский племянник Александр Север. В принципе, август и явился сюда для того, чтобы его повидать и выдать новые наставления.
   Каракалла расположился в доме, преторианцы разбили лагерь во дворах и в саду. Поставив палатки, принялись рыскать по соседним домам. Не спрашивая испуганных хозяев, тащили сено и солому - располагаться на холодной земле солдатам не хотелось. Разбирали на дрова заборы, тащили и мебель, раскладывая возле своих палаток костры. Население не противилось - три десятилетия произвола Коммода, Септимия Севера и самого Каракаллы успели уже вбить в голову римлян чувство страха и беспомощности перед властью.
   Император вошел в дом, и стал оглядываться, шагая по комнатам взад и вперед. За сапогами августа всюду оставались грязные следы.
  -- Вытирай! - потребовал он от первого попавшегося на глаза раба.
   Тот торопливо взял тряпку, и начал вытирать императорскую обувь. Каракалла стоял, подбоченившись, ожидая конца работы.
  -- Пошел вон! - сказал, наконец, он, и пихнул раба уже чистым сапогом.
   Раб плюхнулся на спину, тут же быстро вскочил, и исчез с глаз. Император смерил его презрительным взглядом.
  -- Я остановлюсь на несколько дней. Баню мне и ужин!
  
   На следующий день Каракалла позвал к себе племянника Александра Севера. На
   улице продолжал валить снег. Император глядел на него в окно, и жевал курицу, когда родственник вошел.
  -- Рассказали мне о тебе, но ты оказался еще более жалким, - презрительно сказал Каракалла, и окинул Севера небрежным взглядом, - Ты посмотри на себя, на кого ты похож.
   Император встал с места, подошел к племяннику, и сжал его руку выше локтя
   жирной после курятины пятерней. Александр был задумчивым, высокообразованным молодым человеком, но безо всякой воинской выправки. Красивой наружности, даже несколько женоподобный, мягкого нрава и часто прихварывающий, он не внушал дяде-солдафону никакого почтения.
  -- Ты хоть можешь поднять меч, недоразумение? Отец мой перевернулся бы в гробу, узнав, что есть ты такой.
   Север молчал и прятал глаза.
  -- Я велел назвать тебя Александром в честь Александра Великого, героя, завоевателя
   мира. Похоже, я ошибался, и надо было назвать тебя каким-нибудь женским именем.
   Каракалла обошел родственника вокруг, и вернулся на свое место.
  -- Но хоть книги-то ты читаешь, как мне донесли. Тебе восемнадцать. Что делал Александр, когда ему исполнилось восемнадцать?
  -- Управлял Македонией, заменяя своего отца Филиппа, пока то воевал, - несмело ответил Север.
  -- Вот видишь. А ты? Что сделал ты?
   Александр не ответил. Каракалла замолчал, о чем-то задумавшись. Раздумье его
   было, однако, недолгим.
  -- Вот что. Я сделаю из тебя человека, а не тряпку. Хватит тебе здесь сидеть. Ты поедешь в Рим. Посмотрим, чего ты стоишь.
  -- С тобой, дядя?
  -- Не смей называть меня так.
  -- Прости, август.
  -- Нет, не со мной. Ты поедешь в Рим один, а меня ждут великие дела.
  -- Что я там буду делать?
  -- Жить и ждать моих указаний. На сборы тебе пять дней. Пять, - Каракалла показал растопыренную пятерню, - Не больше. И попробуй только ослушаться меня. Тогда ты точно станешь "тем-чье-имя-нельзя-упоминать-вслух".
   Каракалла недобро усмехнулся, и вынул из-под полы плаща большую гемму из светло-серого агата. На ней были вырезаны трое - Септимий Север, сам Каракалла, только молодой, и третий юноша, чье лицо было заботливо сбито ударом резца. Александр испуганно закивал. Он хорошо помнил о судьбе второго своего дяди.
  -- Вот та-а-к! - удовлетворенно сказал Каракалла, - Теперь иди. Стража! Проводить!
  
   Самого же августа ждали новые дела - по большей части, не очень славные. Вся
   Галлия вздохнула спокойно, когда ее царственный уроженец, наконец, повернулся спиной к своей родине и отправился на восток. Для начала он двинулся с войском на Дунай, в Дакию (20), лежавшую по ту сторону великой реки. На эту провинцию в 214г. напали соседние народы - карпы и геты (21). Однако, появление императора с армией быстро восстановило порядок. После этого Каракалла перешел границу, и учинил погром в земле варваров. Карпы и геты умылись кровавыми слезами, а император украсил свою титулатуру еще двумя званиями: "Карпийский величайший" и "Гетский величайший".
  
   Следуя дальше на восток, Каракалла переправился в Азию. При этом, он подвергся опасности при переправе морем - в свежую погоду на императорском корабле сломалась мачта, так что август должен был вместе с телохранителями пересесть в челнок. Начальник флота взял его на свою флагманскую трирему (22), и он, таким образом, оказался в безопасности, хотя, наверное, многие вокруг втайне желали бы императору отправиться в этот день на дно Пропонтиды (23).
  
   Следующим по списку у Каракаллы было посещение Илиона близ развалин Трои. Сонное захолустье, в которое за прошедшие четырнадцать веков превратилось место действия эпических событий, наполнилось вдруг шумом и суматохой. Император прибыл со всем двором, с приближенными и большим эскортом. На заросшей кустарником и дикой коноплей пустоши, где находился некогда лагерь ахейцев, раскинулись шатры самого августа, его свиты и преторианцев охраны. Каракалла решил приобщиться к легендарному прошлому, и сделал это, как всегда, на свой манер.
   Любимый соглядатай и доносчик, вольноотпущенник Фест был здесь по приказу императора заколот мечом. Нет, он ничем не провинился и не вызвал на себя гнев. Просто Каракалла решил побывать в роли Ахилла, предающего огню своего почившего друга Патрокла, участь которого и повторил ради этого Фест. Был разложен костер, на который поместили умершего. Каракалла, согласно избранной роли, изображал скорбь, пускал слезу и декламировал что-то из Гомера своим сиплым голосом. Когда полагалось, в подражание Ахиллу, срезать пучок волос и бросить в огонь, август долго не мог с этим справиться. Волосы у него были короткие, курчавые и, к тому же, редкие, поэтому исполнить ритуал было не так легко. В конце концов, все было улажено. По Фесту-Патроклу была справлена тризна, и император смог двинуться дальше.
  
  
   Наконец, Каракалла смог приступить к главному делу своей жизни - завоеванию Востока, как то подобало истинному преемнику Александра Македонского, коим объявил себя император. Однако, перед этим Каракалла задумал кое-что еще.
   215г. Августу уже давно доносили о неподобающем поведении жителей Александрии, которые насмехались над ним и вообще не оказывали ему никакого почтения. Каракалла насмешек над собой категорически не любил, и, готовясь к парфянскому походу, решил завернуть в Египет, чтобы проучить насмешников.
   Беззаботная и жизнерадостная Александрия угрюмому Каракалле не понравилась. Прибыв в город, он выказал несвойственную себе хитрость и притворство. Прикинувшись неосведомленным об отношении жителей к нему, Каракалла повел себя ласково, и пригласил молодых и знатных горожан пообщаться с ним на берег моря. Когда же они собрались, то велел окружить их войсками и перебить. Много тысяч людей было убито таким образом; говорили, что вся дельта Нила несколько дней была красной от крови.
   Разобравшись с александрийцами, Каракалла отправился, наконец, войной на парфян. Но и тут он решил действовать хитростью. Шел уже 216г. Император сделал вид, что хочет посвататься к дочери парфянского царя Артабана, и послал к нему посольство. Царь обрадовался возможности породниться с римским императором, и изъявил желание принять Каракаллу. Свадьбу решили играть в приграничном персидском городе Нисибис. Множество парфян приехали встречать жениха, в венках, ожерельях и праздничных одеждах. Они были без оружия и навеселе, многие играли на кимвалах, барабанах, бубнах и прочих по-восточному шумных музыкальных инструментах и ритмично подпрыгивали под звуки варварской музыки - такие уж танцы приняты у этого народа.
   Однако, вряд ли кто из парфян мог предположить то, что произошло потом. В разгар пира жених тайком вызвал свои войска, находившиеся неподалеку, и те, прибыв, неожиданно напали на безоружных и захмелевших варваров. Те даже бежать толком не могли, так как запутывались в своих длинных одеждах. Почти всех азиатов перебили. Царь Артабан чудом сумел скрыться с горсткой телохранителей. Теперь, после такого вероломства, он был зол, как сам Ахриман - темный бог, антипод Ахурамазды (24). И вскоре, собрав большую армию, царь двинулся вперед, горя желанием покарать римлян.
  
   Карры, Месопотамия, апрель 217г.
  
   Свирепый, дикий и неумный Каракалла не смог надолго удержать власть. Война с парфянами шла уже второй год, и римляне были далеки от победы. После ожесточенной битвы у все того же Нисибиса, не принесшей успеха ни той, ни другой стороне, оба противника разошлись каждый на свою территорию, готовясь к новым сражениям. Наступило затишье, но именно тут и произошли значительные события.
   Был в то время в свите Каракаллы человек по имени Мартиниан. По природной злобе своей, император сделал его мишенью для постоянных насмешек, унижений и издевательств. А префектом претория (25) у Каракаллы служил некто Опиллий Макрин, мавританец (26), очень богатый человек. И никто не придал значения тому, что стали Макрин и Мартиниан встречаться, стремясь никому не попасться на глаза. А однажды Мартиниан выскользнул из палатки префекта, спрятав мешочек с золотыми монетами у себя под одеждой. Никто не заметил.
   И вот, случилось так, что Каракалла захотел посетить один храм в окрестностях Карр.
  -- Завтра тебе представится возможность отработать деньги, что я тебе заплатил, - сказал префект Макрин Мартиниану.
   Наутро Каракалла отправился к храму в сопровождении небольшого эскорта. Но по пути у императора заболел живот. Он дал знак остановиться, спешился, и в одиночестве направился за выступ скалы.
  -- Мартиниан! - скомандовал Каракалла, - За мной!
   Тот вопросительно поглядел на него, затем на Макрина. Префект претория дал знак подойти к нему. Мартиниан подошел. Макрин протянул ему пучок соломы из торбы, висящей на седле. Да, солома, конечно, была кстати после справления нужды. Однако, в том лишь случае, если внутри безобидного пучка не прячется нечто колюще-режущее, например, кинжал
  -- Живее, пес! - зарычал император.
   Подхватив солому, Мартиниан поспешно последовал за Каракаллой, и оба скрылись за выступом скалы.
   Эскорт ожидал долго - почти десять минут. Император все не появлялся. Солнце, выползшее на середину небосвода, нещадно пекло. Телохранители-германцы, восседая на своих здоровенных конях, лениво отгоняли мух.
  -- Однако, сильно его прихватило! - думалось им.
   Префект претория Макрин о чем-то думал, почесывая длинную черную бороду.
  -- Эй, глядите-ка! - крикнул вдруг самый молодой из телохранителей, и вскинул вверх руку.
   Германцы повернули головы. По обрыву вверх бежал, пригибаясь к камням, Мартиниан. Он был один. Недоброе чувство охватило телохранителей.
  -- Проверить там, быстро! - скомандовал Макрин.
   Два германца, сломя голову, бросились за скалу.
  -- Август мертв! - спустя несколько мгновений раздался оттуда крик.
  -- Убить негодяя! - указав рукой на убегающего Мартиниана, приказал Макрин.
   Телохранители, размахивая дротиками, помчались в гору. Мартиниан даже удивиться толком не успел.
  
   На следующий день Макрин, облаченный в императорский пурпур, уже стоял на форуме лагеря в Каррах. Все прошло очень удачно. Мартиниан уже никому не расскажет, кто на самом деле организовал убийство. Единственный, кто мог бы изобличить бывшего префекта претория, уже сутки, как был мертв. Солдаты, оставшись без императора, колебались недолго. Щедрая денежная раздача войску уладила все сомнения. На Макрина был возложен пурпурный плащ, и воины принесли ему присягу. Конечно, на их подкуп пришлось потратить почти половину состояния, но все это окупится стократно, ведь теперь вся империя принадлежит ему - Опиллию Макрину, бывшему префекту претория, столь успешно скакнувшему по служебной лестнице. Головной болью оставалась война с парфянами, но ненадолго. Узнав о смерти своего обидчика, царь Артабан посчитал себя отомщенным. С варварами был заключен мир; обе стороны остались при своих интересах, а римляне, признав себя виновниками конфликта, согласились оплатить военные издержки парфян. На том и разошлись.
   Римский сенат, едва получив известие о смерти Каракаллы, возликовал, ибо сенаторы жили в постоянном страхе перед полудиким императором. Теперь с их душ словно свалился камень. Макрина признали августом без лишних колебаний.
   Теперь Макрин посчитал себя уверенно укрепившимся на императорском престоле. Конкурентов себе он не видел. Конечно, у покойного Каракаллы остались наследники - племянники Элагабал и Александр Север. Но что они могут сделать?
  
   В истинных возможностях родственников убиенного Каракаллы Макрин существенно ошибался. Молодой Элагабал, один из двух законных наследников престола, проживал недалеко от места последних событий, в сирийском городе Эмесе. Он был там жрецом в храме одного из местных божеств. В это время, по случаю войны, близ города стояли два галльских легиона - земляки Каракаллы. Будучи в увольнении в городе, солдаты часто посещали и тот храм, где служил Элагабал. Мать же его, сестра Каракаллы, была очень богатой женщиной, и мечтала видеть сына на престоле. Пока место было занято суровым братом, эти мечты так и оставались мечтами. Но после убийства Каракаллы настало время действовать. В ход пошел все тот же тривиальный подкуп воинов. Это, а также земляческие чувства галлов к семье покойного императора, и предопределили дальнейшие события.
  
   Июль 218г.
  
   В войсках начался мятеж, и они двинулись на ставку Макрина. Император все еще находился на востоке, проведя здесь весь год с небольшим своего правления. Это стало его роковой ошибкой.
   Не имея в своем распоряжении достаточно сил, он пустился в бегство с небольшой свитой, планируя добраться до дунайских войск, и выступить с ними против мятежников. Макрин бежал стремительно, почти не останавливаясь, и сумел пересечь все азиатские провинции, опережая весть о своем низложении. Ехал он инкогнито, чтобы не быть узнанным. Эта мера предосторожности не была лишней, ибо Элагабал, узнав о бегстве своего врага, немедленно выслал за ним погоню. Конные преторианцы, разделившись на несколько отрядов, по разным дорогам спешили к берегам Боспора (27). Они понимали, что Макрин направляется именно туда, чтобы переправиться на европейский берег и бежать к войскам, чья верность ему, утвержденному сенатом императору, пока была вне сомнений. Макрин опередил своих преследователей и прибыл к проливу раньше. Он сел на корабль, но, к несчастью для него, сильный встречный ветер не позволил ему вовремя переправиться, в том самом месте, где два года назад едва не утонул в шторм Каракалла. Макрин был вынужден вернуться в порт Абидус на азиатском берегу Боспора, чтобы переждать непогоду.
  
   Абидус, провинция Азия, август 218г.
  
   Изможденный быстрой непрерывной ездой, испытывающий страх перед настигающей погоней, Макрин устроился на постоялом дворе, моля богов, чтобы море поскорее успокоилось, и можно было ехать дальше. Смертельно уставший после целого дня пути, поужинал и тотчас же отправился отдыхать. Четверо солдат эскорта остались внизу, желая выпить - постоялый двор был совмещен с таверной. Паршивое местечко, вовсе не подходящее для императора, но что другое можно отыскать в таком захолустье. Да оно и лучше - быть сейчас полагалось тише воды, ниже травы.
   В Абидусе было темно. Наступил вечер. На море еще штормило, но в гавани, защищенной молом, волн не было. Лениво покачивались у причала торговые корабли. Команды спали на нижней палубе, готовили ужин, играли в кости. В порту светились огоньки таверн и харчевен, горели костры, на которых разномастный люд готовил пищу. Пахло рыбьей требухой, жареным мясом, подгоревшим оливковым маслом.
   В одной из портовых таверн, отмеченной воротами с надписью "Кто вытащит отсюда гвозди, пусть вобьет их себе в глаза", вечер ничем не отличался от любого другого вечера. Разномастная публика выпивала, закусывала, горланила и играла. На присутствие нескольких незнакомых воинов никто внимания не обращал. Те сидели за столом в углу зала и без удовольствия цедили вино.
   Вертеп жил своей обычной жизнью. Трактирщик рассчитывал отужинавшего гостя:
  -- Вина один секстарий (28), на четыре асса (29). На асс хлеба, на два асса закуски. За девочку восемь, сена на мула на два асса.
  -- Проклятье, этот мул меня разорит!
   Обрюзгший старый плотник, с сальными волосами и в грязном шейном платке, шлепнул по заднице девушку, разносившую блюда. Кто-то загоготал из-под стола, и тут же притих. Из-за полога выскочил лысый карлик и подбежал к плотнику.
  -- А Диокл опять проигрался, и не сможет заплатить за выпивку! - хрипло закричал он, показывая толстым пальцем на плотника.
  -- Ха-ха! Гоните его! - раздался отовсюду смех, - Отдавай в залог штаны, Диокл!
  -- Погодите вы. Дайте отыграться, - пьяно бубнил плотник, - Обчистили меня, обчистили, разбойники!
   Высунулся хозяин таверны - небритый одноглазый тип, покрытый недельной щетиной. Он сделал знак рукой, и двое угрюмого вида амбалов направились к Диоклу.
  -- Ах ты, гад! - разозлился плотник, и отвесил карлику размашистый подзатыльник.
   Тот упал и покатился по полу куда-то далеко. Мордовороты подскочили к Диоклу, схватили под руки, и поволокли к выходу. Хозяин таверны издевательски хохотал.
  -- Убирайся вон, старый сатир! Будешь знать, как лапать моих девок!
   Диокл исчез, выкинутый прочь, но почти тут же дверь распахнулась, и на пороге возникли еще сразу пять визитеров. Вид их был непривычен глазу и грозен - огромного роста, в черных одеждах, в панцирях, шлемах и с оружием.
  -- Ой, - испуганно шепнул карлик кому-то из собутыльников, - Не иначе, преторианцы!
  -- Прячься, от греха подальше.
   Хозяин таверны изобразил на лице холопски-радостное выражение, и посеменил к преторианцам. Но те молча отстранили его в сторону, и проследовали к солдатам Макрина, сидевшим за столом.
  -- Кто из вас Трифон? - спросил преторианский декурион (30), в шлеме, увенчанном плюмажем из черных страусовых перьев.
  -- Я, - лениво отозвался один из эскорта, - Тот, кого вы ищете, здесь. Где оговоренная плата?
   Декурион бросил на стол перед Трифоном пухлый кошель, в котором звякнули деньги. Преторианцы двинулись по лестнице наверх.
  
   Макрин у себя в комнате, достав зеркало, разглядывал свое отражение. В вечернем свете видно было плохо. В начищенной бронзе отражались несколько морщин, прорезавших лоб императора. Макрин вздохнул - не юноша уже, увы. Но ничего... Что-то еще, темное и бесформенное, наползло вдруг в зеркало сзади. Император обернулся. В комнату, на удивление бесшумно, вошли несколько человек в военной одежде.
  -- Кто вы? - спросил Макрин, уже понимая с ужасом.
   Вместо ответа блеснул короткий меч, и вонзился в грудь Макрина. Тот от неожиданности и боли выпучил глаза, хотел закричать, но рука солдата крепко зажала ему рот. Преторианец ударил еще раз. Император в его объятиях дернулся еще пару раз, и обмяк. Голова его безжизненно склонилась набок. Солдат выпустил тело Макрина, и оно упало на пол. Наклонившись, воин вытер окровавленный меч о полу тоги убитого. Товарищи смотрели равнодушно.
  -- Все. Нет больше Опиллия Макрина.
  -- А не разевай рот на порфиру, если не принадлежишь к роду августов!
   Преторианцы деловито спустились вниз по лестнице и, с выражением довольства выполненной работы, покинули таверну. Посетители озадаченно переглядывались, возвращаясь к своим обычным делам.
  -- Что там?
  -- Да вроде, убили кого-то.
   Убийство именем императора давно стало делом обычным. Коммод, Септимий Север, Каракалла приучили римлян к этому. Теперь этим же занялся и Элагабал.
   Шустрый карлик, побежавший наверх, проверить, вернулся оттуда с выпученными от увиденного глазами, схватил ковш с водой и принялся судорожно пить. Двое пьяниц за столом смотрели на карлика осоловевшим взглядом.
  -- Д-дурак... Воду пьет...
  -- А давай по этому поводу дернем!
   Вместе с Макрином в тот же день был убит и его девятилетний сын Диадумениан, которого он объявил наследником. Так династия Северов вернула себе трон.
  
  

Часть 2. Элагабал и Александр Север.

   Элагабал (31) был молод и хорош собой. На этом его достоинства заканчивались. Вообще-то, его звали не Элагабал, а Антонин. Божество, которому он служил в сирийском храме, имело арабские корни, и именовалось "Аллах-и-Габол" - то есть, "бог горы". В латинской транскрипции это имя превратилось в "Элагабал". Сам бог представлял из себя не что иное, как небесный камень - метеорит, упавший в незапамятные времена в аравийской пустыне, и принятый за посланца небес (32). Но жрец Антонин решил, что негоже поклоняться простому камню, и объявил богом себя, приняв и его имя. Впрочем, камень он тоже оставил - чем-то вроде своего двойника и символа. Двоичность божества. Став императором, Элагабал решил сделать культ имени себя главным в империи. Поэтому, погрузив свой метеорит на повозку и окружив его подобающими почестями и эскортом, новый император двинулся в Рим.
   Передвигался он практически черепашьим шагом, ибо сам лично шел перед повозкой со своим богом, и воздавал ему хвалу. К зиме вся эта процессия добралась до Никомедии на берегу Боспора. Здесь Элагабал остановился перезимовать. Времяпрепровождение его немало удивляло местных жителей, равно как и всех прочих подданных, не видевших нового монарха ранее.
   Прозаичные дела государства не заботили Элагабала нисколько. Все внимание его было посвящено божественному культу. И ладно бы еще это был обычный культ, не шокировавший жителей греко-римского мира. Но почитание Элагабала было совершенно варварским, непонятным и отвратительным для подданных империи. Они видели жреца и, в одном лице, римского императора, в пышной восточной одежде, в каменьях и золоте, с лицом, накрашенным, как у женщины. Точнее, даже женщине не подобало настолько украшать себя. Совершая обряды в честь своего бога, он пел и плясал - а ведь римляне считали танцы занятием, позорным для мужчины. Более того, всех знатных сановников он тоже заставлял заниматься всем этим, наравне с собой. Кто отказывался, того император без колебаний приговаривал к смерти - эта привычка коронованных особ Рима пришлась ему по душе. Кроме того, Элагабал был безумно развратен. За зиму, перепробовав всех шлюх в притонах Никомедии, он принялся за представительниц местной знати, которых без зазрения совести отнимал у законных мужей. Сами мужья чаще всего устранялись. Впрочем, кое-кого из них, безропотно перенесших унижение, император, будучи в хорошем расположении духа, пожаловал деньгами и землями. Земли для этого отбирались у прежних владельцев. В общем, молва о новом императоре разнеслась нелестная. Воспитатель Элагабала, старик Гамнис, правда, мягко посоветовал своему подопечному умерить образ жизни. Но август приказал живьем сунуть Гамниса в печку, и сжечь. После этого никто уже не пытался удержать императора от бесчинств.
  
   Весной 218г. Элагабал, наконец, оставил гостеприимную Никомедию, которую он за время своего пребывания сумел лишить большей части зажиточных и знатных горожан, а также всех средств в городской казне, и отправился дальше. В Рим и во все крупные города империи он повелел разослать свои портреты в жреческом облачении - видимо, чтобы народ успел привыкнуть к его виду, и без шока воспринял его появление.
   Путь его лежал через дунайские провинции, где стояли значительные римские войска. Командиры легионов и начальники лимеса явились с докладом, но Элагабал в это время ковырял пилочкой в ногтях, и слушать их не стал, а лишь махнул рукой - пошли, мол, прочь. Воины поняли, и пошли.
  
   После неторопливого путешествия через Балканы, летом 218г. юный император-варвар достиг, наконец, Рима. Поглядеть на него сбежалось полстолицы. Они не были обмануты. Элагабал предстал перед народом во всей своей восточной красе. Весь в сурьме, в белилах, в шелках и позолоте, он шел пешком впереди богато наряженной повозки, в которой везли камень - главного ныне бога империи. Представления о двоичности божества (бог-Элагабал и, одновременно, бог-камень) пока еще не укладывались в голове у римлян - у них были более простые боги. Улицы города, по которым шла процессия, посыпались золотым песком. Сам Элагабал шел по ним задом наперед, чтобы ни на секунду не упускать из виду своего бога. Идя так, он однажды споткнулся. Это видели столпившиеся вдоль улиц зеваки, и кое-кто из них усмехнулся. Этих смеявшихся тут же выловили преторианцы, отвели в сторону, и закололи. Достигнув, наконец, Палатинского холма, Элагабал остановился, осмотрелся, и остался недоволен. Подумав немного, он махнул рукой, и озвучил желание снести здесь часть построек, и возвести на их месте храм своему богу. Кроме того, он распорядился, чтобы в Рим были перенесены культы иудеев и христианские богослужения, и чтобы все указанные религиозные общины делали бы взносы в пользу бога Элагабала. Таковы были первые распоряжения нового императора.
   Вступив в должность консула, он бросил народу на расхищение не деньги, не серебряные и золотые монеты, не лакомства, не мелких животных, а откормленных быков, верблюдов, ослов, оленей, повторяя, что это - по-императорски. Вступление в консульство Элагабала было отпраздновано в цирке с такой расточительностью, что возницам давались не награды, а дарились целые состояния: полушелковые туники, полотняные одежды с цветной шелковой полосой, дарились даже кони, при горестных вздохах честных людей.
   И пошло-поехало. Днем Элагабал спал, а ночью бодрствовал. Ежедневно устраивал роскошные возлияния в честь своего бога, тратя на это великолепное старое вино. Он жег благовония в немыслимых количествах, изводил огромные деньги на сущую ерунду. Казна стала стремительно худеть.
   Вокруг Элагабала очень скоро подобралось соответствующее окружение. Он сожительствовал с мужчинами, а во дворец ввел евнухов - немыслимое ранее новшество. Эти евнухи быстро прибрали к рукам многие дела, и стали зачастую управлять решениями императора. Элагабал делал вольноотпущенников наместниками провинций, консулами и легатами, опозорив этим столь высокие звания. Префектом претория он сделал бывшего танцора, префектом городской стражи - возницу Кордия, префектом снабжения - цирюльника Клавдия. Одного же человека, выловленного на базаре, и обладавшего необычно большими половыми органами, Элагабал называл своим ослом, и очень дорожил им. По этому же внешнему признаку он велел отыскивать людей в Италии и провинциях, и доставлять в столицу. В общем, все было весело. Единственными, кого Элагабал совершенно не переносил, были честные и порядочные люди. Он считал их пропащими.
  
   Рим, октябрь 219г.
  
   Уже более года продолжалось правление Элагабала. Рим и Италия за это время успели привыкнуть ко всему. И этот день не отличался от многих предыдущих. После весело проведенной ночи, император принимал делегацию от сената. Обставлено все было вполне в духе Элагабала. Сам монарх возлежал на ложе, покрытом нежным заячьим мехом, на расшитых золотом подушках. На нем была пурпурная туника, алые штаны и обувь, украшенная драгоценными камнями. На голове Элагабала красовалась диадема, на персидский манер. Стол перед ним был уставлен винами и разными изысканными блюдами.
   На отдалении от ложа императора, в центре зала, стояли трое пожилых сенаторов, одетых в скромные тоги. Напротив же них были выстроены в ряд около десятка молодых рабынь, совершенно голых. Сенаторы смущенно кряхтели, и отводили глаза. Элагабалу зрелище явно нравилось.
  -- Испытывали ли вы, достопочтенные отцы сенаторы, в молодости то, что испытываю сейчас я? - вопрошал он визитеров, хитро улыбаясь.
   Те только молчали в ответ. Элагабал приподнялся на ложе, и несколько раз недвусмысленно дернул туловищем, изображая половой акт. Сенаторы покраснели, и принялись топтаться на месте, всем своим видом выказывая желание поскорее уйти. Император довольно рассмеялся.
  -- Краснеете? Ну, значит, все в порядке.
   Вдоволь позабавившись, Элагабал, наконец, отпустил делегацию восвояси, и кликнул придворных евнухов.
  -- Уводите девок! - распорядился он, - Сегодня мы их разыграем между собой. Где мой осел? Позовите его!
   Своим ослом император называл того самого человека с огромным мужским органом, которого он к себе приблизил именно за это, так сказать, достоинство. "Осел" не заставил себя долго ждать. Он прошел в зал, и привычно сел подле Элагабала на ложе. Он потянулся к столу, налил полный кубок вина, и протянул его императору. Тот приложился, и стал пить. Рука Элагабала шаловливо скользнула в район промежности товарища. "Осел" глупо улыбался и хлопал глазами. Лицо его было обильно смазано мазью и блестело - боясь цирюльника, "осел" подпаливал себе отрастающую бороду, и потому вечно был в ожогах. Император похотливо урчал.
  -- Господин! - раздался вдруг крик.
   В зале неожиданно возник из евнухов, в длинном синем платье, тучный и неопределенного возраста. Подойдя поближе к императору, он рухнул наземь. Таков был новый придворный протокол, введенный Элагабалом на манер персидского - называть монарха "господином", и падать ему в ноги.
  -- Чего тебе? - недовольно сощурился Элагабал, продолжая, однако, ласкать своего "осла".
   Евнух вскочил на ноги, подбежал к императору, и начал что-то шептать ему на ухо.
  -- Сколько он заплатит за свое назначение? - вслух поинтересовался император, - Провинция стоит дорого!
   Евнух все так же, на ухо, назвал сумму, предложенную неизвестным просителем.
  -- Что?! - возмутился Элагабал, - Провинция Лузитания стоит (33), как минимум, в полтора раза дороже!
   Продажа должностей наместников провинций, войсковых командиров, судей, преторов и магистратов стала при Элагабале обычным делом. Прибыль от нее, однако, почти не поступала в казну, а оседала в карманах пристроившихся к этому делу приближенных императора.
  -- Стой! - окликнул Элагабал евнуха, который уже направился к выходу, - Ты принес хорошую весть, и достоин награды.
   Император схватил себя рукой за сандалию, с силой покрутил пальцами, оторвал немаленьких размеров темно-красный гранат, и швырнул евнуху. Тот рухнул на пол, подбирая неожиданно свалившееся на него сокровище. После этого, еще раз глубоко поклонившись, евнух исчез. В зале более не было никого постороннего.
  -- Ну, иди сюда, мой ослик! - облегченно выдохнул Элагабал, и потянулся руками к сотоварищу, сноровисто стягивая с него штаны.
   Преторианцы, стоявшие на посту у входа в зал, слышали доносящуюся изнутри возню, ерзанье, мычание и сопение. Так продолжалось около получаса. Потом все стихло. Правление великого Элагабала отсчитало еще один день.
  
   Двоюродный брат императора, Александр Север, тоже жил в Риме, переселенный туда, в свое время, Каракаллой из Аквитании. Но Элагабал никакого внимания родственнику не уделял и вообще не замечал его существования. Александр, ни к чему не приставленный и не допущенный ко двору, жил в вынужденной праздности, и каждый день его был похож на другой. Происхождение и принадлежность к императорской фамилии давала все средства для беззаботной жизни, но Северу она претила. В свои двадцать пять, запертый в золотой клетке, он изнывал от бездеятельности и бесцельности своего существования. Был возможность приобщиться к разгульной жизни царственного брата, стать соучастником его оргий и пьянок, но спокойному, рассудительному и, к тому же, немного пуританствующему Александру все это было не по душе. Элагабал находил брата скучным, занудным и лишенным тяги к простым радостям жизни, поэтому, не поддерживал с ним почти никаких отношений. Север жил так, что один день у него был неотличимо похож на другой. Он спал, гулял по саду на своей вилле, ловил рыбу, читал книги и постоянно скучал. Компанией Северу были преторианцы, охранявшие его, как члена императорской семьи, немногочисленные слуги и распорядитель поместья - перс Пакия, вольноотпущенник лет сорока, с длинной черной бородой и бегающими глазами. Пакию закрепил за Севером еще Каракалла. Другим постоянным компаньоном был начальник караула - преторианец Флориан. В узком кругу этих людей и протекала жизнь Александра Севера. Но лишь до поры, до времени.
  
   В один день в комнату к отдыхавшему после обеда Александру вошел Пакия.
  -- Прошу простить меня, господин. Но ты сам велел не отказывать просителям, если такие появятся.
  -- Хорошо. Зови, но прежде дай мне зеркало.
  
   Ходоков было двое. Один пожилой, в просторной восточной одежде и с платком на голове, с горбатым носом, длинной бородой и густыми стоячими бровями. Второй - лет тридцати на вид, совершенно обычной наружности. Увидев Севера, оба бросились на колени, и принялись истово кланяться, громко причитая так, что даже слов было не разобрать.
  -- Ну, хватит кланяться, - негромко сказал им Север, еще до конца не отошедший ото сна.
   Однако, на пришельцев это не подействовало. Поклоны и всхлипывания
   продолжались с той же силой.
  -- Хватит, говорю. Перестаньте ныть, и назовите себя.
  -- О, благороднейший! - подобострастно взвыл старший из визитеров, и на коленях
   пополз к Александру.
   Тот невольно отстранился.
  -- Я Бен-Хаим, хлеботорговец, владею несколькими торговыми кораблями. А это Клеандр, мой наварх (34).
  -- И что же?
  -- Двадцать три года я возил хлеб из Александрии египетской в Рим, и тем кормился и жил. Но теперь, видно, придется мне просто лечь в гроб и умереть. Горе случилось! Тяжкое горе!
  -- Это так, - печально добавил его товарищ Клеандр.
  -- Я разорен, о благороднейший Север! - продолжал Бен-Хаим, - В прошлом месяце я привел, как всегда, три корабля из Александрии, и встал на рейде Остии. Но тут в порту появился сам император наш, август Элагабал!
  -- И что? - равнодушно спросил Север.
  -- С ним были преторианцы и большая свита. Выйдя на берег моря, август увидал на рейде корабли. Одному Яхве известно, что пришло ему в голову, но он велел их тут же все потопить в гавани прямо с грузом.
  -- Но зачем?
  -- Благороднейший Север, твой царственный брат назвал сей поступок проявлением величием духа, - ответил Клеандр.
   Александр, не понимая, уставился на наварха.
  -- Чем-чем? Какого величия, ты о чем? Где тут величие?
  -- Мой компаньон, Бен-Симон, попытался протестовать, на коленях просил цезаря не трогать кораблей, - зарыдал вновь Бен-Хаим, - Тогда август приказал схватить Бен-Симона, и приковать его к якорю. И корабли, и груз, и Бен-Симон утонули! Горе нам, горе!
   Ходоки принялись опять лить слезы. Север в раздумье шагал взад и вперед.
  -- Мне очень жаль. Но я ничем не могу вам помочь.
   Бен-Хаим снова бухнулся на колени.
  -- О, благороднейший! Мы обратились с тебе, как к единственной надежде, как к родственнику августа нашего! Мы наслышаны о твоей мудрости и справедливости. Помоги нам!
  -- Чем? Я сам никто. Я ничего не могу.
  -- Нам не надо ни денег, ни имущества. Мы просим тебя лишь о заступничестве.
  -- Каком?
   Купец осекся, вздохнул, словно не решаясь произнести свою просьбу, затем
   заискивающе, снизу вверх, поглядел на Александра Севера.
  -- Можно, я буду называть себя твоим клиентом (35) в моих торговых делах?
   Север изумленно посмотрел на Бен-Хаима.
  -- Ты что, совсем обнаглел?
  -- Ну, что тебе стоит, светлейший Север? - заскулил купец, сложив ладони вместе, будто молясь.
   Александр усмехнулся, уловив мысль, что нагловатость и настойчивость просителя ему даже чем-то импонирует. Тем более, не так часто к нему наведывались ходоки, чьи визиты добавляли бы брату императора чувства собственной значимости.
  -- Ладно, уговорил, - выдавил Север, - Но учти, у клиентов есть и обязанности перед патроном. Смотри, как бы в один прекрасный день я не призвал тебя.
   Бен-Хаим изобразил на лице выражение неземного ликования.
  -- Хорошо, конечно! Мы согласны! Да будь благословенен, о милостивый Север Александр! Да ниспошлет на тебя великий Яхве свою благодать!
  -- Все. Ступайте.
   Отвесив еще с десяток поклонов, бормоча всевозможные благодарности, визитеры ушли.
   Вскоре после их ухода явился Флориан, начальник стражи.
  -- Александр, были эти двое? Один еврей с бородой.
  -- Ну, были. Этот Бен-Хаим плакал сильно. Разорил их мой брат.
  -- Не верь ему. Он пытался сунуть центуриону ауреус, чтобы тот допустил к тебе. Я видел.
  -- И что центурион? Взял?
  -- Нет.
  -- Хорошо. Иначе я наказал бы его. Брат мой совсем с ума сошел.
   Флориан тактично промолчал. Затем спросил:
  -- Ты что, записал этого мошенника к себе в клиенты?
  -- Ну да.., - скучным голосом ответил Север, - Жалко, что ли.
  
   Рим, февраль 220г.
  
   Элагабал не изменял привычному образу жизни. Он действительно совершил недавно набег на Остию, лежавшую неподалеку от Рима, на побережье, и устроил в порту некое подобие варварского нашествия. Купцы и корабельщики были ограблены. Пурпурные ткани, доставленные из Сирии, нубийское золото, аравийский ладан, смолы миробалан и бделий, миро и алоэ, мази для ращения волос на голове и уничтожения их на теле, слоновая кость из Африки, опахала из хвостов страусов и чаши из скорлупы их яиц, кипрская медь, испанское серебро, вина, фрукты, жемчуг южных морей - все было захвачено и присвоено императором. Пытавшиеся возражать подверглись казни.
   Удовлетворившись, Элагабал с утра, совершив жертвоприношение своему богу, отправлялся спать с тем, чтобы проснуться вечером, и весело провести ночь. Его фавориты и друзья по разнообразным непотребствам сопутствовали ему неизменно. Сегодняшним вечером все было точно так же. Элагабал собрал всю компанию на пир в покоях Палатинского дворца. Бывшие возницы, актеры, мимы, возвышенные императором, возлежали у столов, посреди немыслимой роскоши. Сам Элагабал занимал свое обычное место в центре, на высоком ложе, покрытом заячьим мехом и нежным пухом куропаток. Его ближайшие соратники - Кордий, Протоген, Гиерокл, Мирисм и тот, которого император называл своим ослом, окружали августа плотным кольцом. Элагабал, в персидской тиаре и расшитой золотом тунике, надушенный и накрашенный, прихлебывал из кубка приправленное полынью вино.
  -- Друзья, прошу вас присоединиться и разделить со мной скромную трапезу, - обратился к присутствующим император, - Я приготовил для вас сюрприз сегодня.
   Он обернулся к дальнему углу зала, где скромно сидел распорядитель, и трижды хлопнул в ладоши. Наверху что-то слегка скрипнуло. Потолок внезапно раздвинулся, и вниз массой посыпались живые цветы - лилии, фиалки, гиацинты, нарциссы и другие. Пол, столы, сами гости в мгновение ока оказались осыпаны целым их слоем. Зал наполнился цветочными ароматами.
  -- Чудо! - широко улыбаясь, провозгласил Элагабал.
  -- Чудо! Чудо! - радостно подхватили присутствующие.
  -- Это еще не все, - поспешил успокоить император.
   Новый троекратный хлопок в ладоши - и снова раздвинулся потолок, но уже в другом месте. Изнутри что-то завозилось, захлопало, и комнату наполнила целая туча воробьев. Наверное, сотня, а то и больше птиц, вылетев из потолка, принялась порхать и кружиться по залу. Элагабал, с выражением довольства на лице, развел в стороны руки. Собутыльники вертели головами, отмахиваясь от птиц, как от мух. Натешившись, август, поманил пальцем распорядителя.
  -- Выгоняйте их к чертям!
   Рабы с опахалами в руках проворно открыли двери зала, и стали выгонять воробьев наружу. Вереща и хлопая крыльями, стая понеслась прочь по коридорам дворца. Вскоре все успокоилось. Пирующие возлегли на свои ложа вновь. Со стороны дворцовых садов через окно теперь доносилось хоровое чириканье. Элагабал поднял с пола фиалку, повертел в руках, затем воткнул ее за ухо сидевшему рядом Кордию. Бывший возница, а ныне начальник городской стражи, приторно улыбнулся.
  -- Понравилось ли вам представление, друзья? - спросил император.
  -- Да здравствует Антонин Элагабал август, величайший, наилучший, счастливейший! - закричал кто-то из дальнего конца зала.
   Все прочие с воодушевлением подхватили здравицу. Зал загудел, словно улей. Но лицо Элагабала вдруг помрачнело, глаза засверкали молниями.
  -- А ты что здесь делаешь? - произнес он сквозь зубы, глядя куда-то наверх.
   Присутствующие глянули в том же направлении. На выступе резного потолка сидел воробей, очевидно, не замеченный при изгнании своих собратьев, и, вертя головой, разглядывал собравшихся. Император схватил со стола персик, и швырнул в птицу. Воробей, испуганно чирикнув, отскочил в сторону. Спелый фрукт с чавканьем ударил в белоснежный потолок, оставив большое пятно.
  -- Поймать, живо! - скомандовал Элагабал.
   Распорядитель из своего угла махнул руками рабам. Те выскочили, и принялись
   гонять воробья по залу. Гости с любопытством наблюдали за погоней. Август рассвирепел окончательно.
  -- Чего смотрите?! Помогайте!
   Все тотчас соскочили со своих мест, и бросились в погоню за птицей. Беготня, топот и ругань продолжались несколько минут. В конце концов, воробья загнали в угол и схватили. Элагабал грозно посмотрел на птицу.
  -- Итак, негодяй, ты испортил имущество, принадлежащее римскому государству, - заявил он, указав пальцем на пятно на потолке, - За это мы тебя сейчас будем судить. Чего заслуживает это гнусное существо за то, что оно содеяло?!
  -- Смерти, смерти! - неуверенно донеслось из зала.
  -- Вот! Слышал? Таков приговор римского народа! Ты имеешь право на апелляцию к суду императора.
   Воробей, которого крепко держал в руке кто-то из гостей, скосился на Элагабала, и что-то сдавлено пискнул.
  -- Твоя апелляция отклоняется! - провозгласил август, - Ты приговорен к смерти, и этот приговор будет исполнен немедленно. Гиерокл!
   Спальник императора тут же подскочил.
  -- Чистое блюдо мне, а сюда позвать хирурга с трепаном.
  
   Серебряное блюдо стояло на столе перед Элагабалом. Оно было пустым, и лишь
   посреди него возвышался белесый комочек, в кровянистых разводах. Мозг воробья, вырванный у живой птицы через трепанацию черепа. Гости, наблюдавшие за казнью, притихли.
  -- Так наказан враг римского народа! - нравоучительно произнес Элагабал, - Осел мой, подойди!
   Человек, которого император называл своим ослом, покорно приблизился.
  -- Ешь! - император указал пальцем на блюдо с воробьиным мозгом.
   "Осел" замялся, забегал глазами в стороны.
  -- Ешь!
   Вообще, никого из императорских любимцев удивить таким предложением было нельзя. Частенько на пирах у Элагабала случались подобные вещи - подавали огромные миски, наполненные внутренностями краснобородок, мозгами фламинго, яйцами куропаток, мозгами дроздов и головами попугаев, фазанов и павлинов. Ешь - не хочу. Не хотеть было, впрочем, чревато неприятностями.
   Приблизившись через силу к блюду, "осел" взял рукой угощение, зажмурился, и отправил в рот. Толпа восхищенно взревела. "Осел" схватил кубок вина, и принялся жадно пить.
  -- Я люблю тебя, мой верный ослик! - зааплодировал Элагабал, - Ты заслужил награду.
   Император достал и швырнул золотую монету. "Осел" поймал на лету, и вернулся на свое прежнее место.
  -- А кто же поймал врага римского народа? - спросил Элагабал.
  -- Мирисм! Мирисм поймал!
  -- Мирисм? Подойди сюда.
   Герой поднялся с ложа, и подошел к императорскому месту.
  -- Ты тоже заслужил награду, Мирисм. Я дарю тебе сто воробьев! Сто! За одного!
  -- Аве, император! - после секундного замешательства заорал Мирисм.
  -- Аве! Аве! - поднялся со всех сторон крик.
   Пиршество продолжалось.
  
   После полуночи пьяного Элагабала под руки вывели из зала. Оттуда еще вовсю доносились песни и пьяные крики. Император, опираясь на стену, добрался до открытого окна. В лицо ему подул прохладный ночной ветерок. Сознание немного прояснилось.
   У двери завозились. Элагабал повернул отяжелевшую голову. Вошел один из придворных евнухов. Поклонившись, открыл рот. Но сказать ничего не успел.
  -- На колени, как вас учили! - заплетающимся языком, но громко, замычал август.
   Элагабал первым из римских императоров ввел персидский обычай падать ниц перед
   монархом. В пьяном виде он становился особенно щепетильным в этом вопросе. Евнух в ужасе рухнул на пол.
  -- Ползи!
   Тот пополз по-пластунски. Дождавшись, пока евнух подползет вплотную, Элагабал поставил ногу на его голову, и довольно хохотнул, найдя такое дополнение к придворному протоколу весьма забавным.
  -- Говори!
  -- О, светлейший! О, семиумный! Прости, что беспокою тебя по такому ничтожному поводу. Верные тебе осведомители в среде плебса доносят, что некто Бен-Хаим, купец из Остии, молчит о твоих замечательных достоинствах, но при этом дерзко расхваливает повсюду твоего брата Александра.
   Из пиршественного зала, держась друг за друга, вывалились Кордий и "осел". Разговор дошел и до их ушей.
  -- Август, не верь Александру! Он хочет расположить к себе грязных купцов и чернь! Он держит в уме погубить тебя, о, величайший, чтобы завладеть пурпуром самому!
  -- Ладно, ладно, - произнес Элагабал, - Так и быть. Этого, как его... Бен-Хаима выловить и казнить. Александр... Да пусть он сидит в своей келье... Пурпур... Ха-ха...
   Император не успел договорить. Сознание его окончательно помутилось, он неуклюже взмахнул рукой, и кулем повалился на пол. Товарищи поняли ситуацию без слов. По взмаху руки появились дворцовые рабы. Подхватив императорское тело на руки, они понесли его по привычному маршруту в спальню. Им было давно уже не привыкать.
  
   Поздно вечером, когда уже давно стемнело, перс Пакия, вольноотпущенник Каракаллы и слуга Александра Севера, отыскал своего господина на крыше виллы. Брат императора Элагабала стоял один в темноте и, задрав голову, смотрел ввысь.
  -- Господин! - полушепотом окликнул перс.
  -- Иди сюда, - позвал тот.
   Вольноотпущенник подошел.
  -- Смотри. Сколько звезд. Дед мой, август Септимий Север, во время путешествия в Египет видел в пустыне древний камень с надписью, гласившей: "Когда человек узнает, что движет звездами, Сфинкс засмеется, и жизнь на земле иссякнет".
  -- О, глупые слова необразованного! - ответил Пакия.
  -- Люди давно изучили движение звезд, и кормчие водят по ним корабли. Сфинкс не смеется. А кто-то из греков и вовсе говорит, что это и не звезды совсем, а такие же миры, как наш. И в этих мирах тоже живут люди. И у этих людей есть свои города и страны. И все у них так же, как у нас. Ты как думаешь?
  -- Я не думал об этом, господин.
  -- А о чем ты думал? Что-то ведь тебя заботит?
   Пакия потеребил бороду, потом задумчиво глянул вниз, во двор.
  -- Помнишь того еврея, купца, который записался к тебе в клиенты?
  -- Ну.
  -- Говорят, его казнили. По приказу августа Элагабала.
   Север повернулся к персу.
  -- Казнили? За что?
  -- Говорят, он слишком хорошо отзывался о тебе. Что ты ему помог. Император не любит, когда хвалят не его.
  -- За это казнить?
  -- Император боится. Очень боится того, что народ полюбит тебя. Тем более, что его самого уже презирают и ненавидят. Ты же видишь, как он себя ведет и что делает. А между тем, у вас с ним равные права на пурпур.
   Пакия посмотрел на Севера и прищурился, словно пытаясь прочитать его мысли.
   Господин молчал. Перс потянулся, скрестил руки на груди и продолжал.
  -- Ведь для общего блага полезнее, чтобы государством правили умные и честные, нежели глупые и бесчестные. Если получается наоборот - государство бедствует, и народ бедствует.
  -- Пожалуй, что так, - ответил Александр.
  -- Ты волен будешь наказать меня, нечестивого раба, за столь дерзкие речи о благородном семействе Северов, но брат твой недостойный и порочный человек. Он не достоин править.
   Север поглядел на перса, и ответил, не колеблясь:
  -- Знаю. И здесь ты тоже прав.
  -- Государство страдает от его безумств. Римский народ жаждет умеренного и справедливого императора, сознающего свою ответственность.
   Пакия понизил голос.
  -- Из тебя бы вышел неплохой император, благородный Александр.
  -- Ну, хватит. Предлагаешь мне устроить мятеж? - в деланно шутливом тоне спросил Север.
  -- Нет, господин. Не предлагаю. Я лишь хочу донести до тебя понятие о справедливости, которая попрана, ибо недостойный носит пурпур, а достойнейший сидит, как пленник в жалком поместье, и ведет разговоры со мной, грязным вольноотпущенником.
  -- Полагаешь, я достоин быть императором? - спросил Север бесстрастным голосом, и принялся теребить пальцами рукава туники.
  -- Да! - воскликнул Пакия, и подтверждающе затряс головой, - Более того, нет никого достойнее тебя. Принадлежность к фамилии цезарей сочетается в тебе с высочайшими добродетелями, которые только можно найти у человека. Август Александр Север затмил бы собой и самого Августа, и божественного Траяна (36).
   Пакия замолк, и поглядел через парапет куда-то вдаль, в темноту.
  -- Искушаешь? - испытывающим тоном спросил Север.
  -- Нет. Мечтаю, - вздохнул перс, - Просто мечтаю, и ничего более.
  -- Интриган ты, вот чего.
   Пакия пожал плечами.
  -- Помни наш сегодняшний разговор, благородный Север.
  
   Рим, август 220г.
  
   Прошло еще полгода. В столице все оставалось по-прежнему. Элагабал продолжал жить и править в свое удовольствие. Новый день начался для него, как и всегда, вечером. Воздав хвалу своему богу-камню, император решил заняться разбором писем и прошений. На имя августа ежедневно приходило огромное их количество со всех концов государства. Разобрать такую массу было совершенно невозможно, даже если не спать, не есть и ничем вообще более не заниматься. Поэтому, для этих дел существовала целая императорская канцелярия. Впрочем, Элагабал частенько поступал гораздо проще, и приказывал выбрасывать письма в Тибр или же сжигать. Но сегодня императора взяло любопытство, и он решил ознакомиться с корреспонденцией сам.
   Писали самые разные вещи. Из Сицилии некий человек, приговоренный к смерти за убийство, апеллировал к суду императора и молил оставить ему жизнь. Трактирщик из Анконы просил наказать преторианцев, во время пребывания в городе изнасиловавших его дочь. А с дальнего конца империи, из Мавритании Тингитанской, вольноотпущенные рабы жаловались на притеснения, которым их подвергает хозяин соседнего имения, посягающий на данные им земли (37). Писались и вещи совершенно удивительные. В Аравии видели необычайно больших размеров змею, которая потом пожрала сама себя. В Испании же пчелы облепили статуи императора, причем в нескольких городах сразу.
   Ответы Элагабал придумывал на ходу. Про змею он велел разузнать у гадателей и толкователей знамений. Рабам, убийце и трактирщику велел ответить просто: "Будь здоров!". Ну, а случай с пчелами император счел добрым предзнаменованием.
  -- Видите! Даже насекомые сладко живут под моим правлением, и спешат облобызать меня!
   Проникнувшись таким настроением, Элагабал решил совершить еще что-нибудь полезное, и, подумав, велел раздавать народу банки с закупоренным в них множеством мух, назвав их прирученными пчелами. На этом с государственными делами решено было покончить. Приближалась ночь - время для гораздо более приятных занятий. Сегодня цезарь придумал новую забаву.
   Префектом претория у Элагабала был Антиохиан - заслуженный командир, прошедший все кампании с Септимием Севером и Каракаллой. Делом его было охранять императора, поэтому Элагабал терпел его присутствие, хотя префект косо смотрел на времяпрепровождение государя и все его неистовства. Однако, августу, в конце концов, надоела постная рожа главного охранника, и он решил приобщить префекта претория к своим оргиям.
  
   В полутемном пиршественном зале горели свечи и играла музыка - не то кимвалы, не то тимпаны, не то еще что-то восточное. В сборе были все главные собутыльники Элагабала - Кордий, Протоген, Гиерокл, Мирисм и прочие. Еще больше присутствовало женщин - император, как это часто бывало, перед пиршеством посещал римские бордели и тащил всех шлюх скопом к себе во дворец. С ними Элагабал и его друзья проделывали то, что и должно проделывать с продажными женщинами, зачастую прямо не отходя от стола. Однако, сегодня было новое развлечение.
   Антиохиан, префект претория, в полном облачении, в шлеме и доспехах, но безоружный, обмазанный с ног до головы горчицей, плясал посреди зала, однообразно подпрыгивая на месте, и бил в бубен. Лорика (38) гремела, шлем при прыжках бил по голове и затылку, пот стекал из-под шлема на лицо префекта. Прихлебатели Элагабала - Кордий, Мирисм, Гиерокл, скакали рядом голые, обвязавшись лишь вокруг бедер соломой, как черные дикари, живущие, по слухам, далеко за нильскими порогами - они изображали сатиров. Пьяные проститутки, голося, шатались возле них - это сегодня были нимфы. Императорский "осел" Зотик важно прогуливался вокруг, демонстрируя всем часть тела, за которую он был столь высоко ценим Элагабалом.
   Двое преторианцев, стоявших на посту, слышали все происходящее в зале.
  -- Префект не простит такого унижения, - тихо, чтобы не быть услышанным, сказал один из них товарищу.
  -- Молчи. Лучше молчи, а то и тебе несдобровать. Префекту пришлось участвовать в оргии, поскольку август угрожал убить его семью за отказ.
  -- Он может. Такое случалось.
  -- Все. Тихо!
   Антиохиана отпустили лишь через час. Префект претория вывалился из зала,
   тяжело дыша. Руки его дрожали, на покрасневшем лице играли желваки, нижняя челюсть судорожно тряслась. Антиохиан казался возмущенным, хотя не сказал ни слова. Он поспешил уйти.
  -- Не простит, - снова произнес преторианец.
  
   Александр Север, брат императора, не допущенный ко двору Элагабала, в эти дни
   гостил в Неаполе, по приглашению местных властей. Этот город по праву считался одним из прекраснейших в римском государстве. Здесь было, что посмотреть: красивые дома, базилики, широкие улицы и площади, статуи из белого и серого мрамора, тенистые сады с портиками и фонтанами. Неаполь был многолюден - до четверти миллиона человек вкушали все прелести проживания в столь замечательном месте.
   Александр Север решил остановиться здесь на несколько дней, тем более, что знать и главы города настойчиво приглашали его погостить. Сладкоречие лилось через край; родственник императора превозносился до небес; Элагабалу же вовсе не доставалось славословий. Север подумал, что брату наверняка донесут об этом, и он будет недоволен. Он осматривался в Неаполе. Здешняя жизнь отличалась от жизни в тех местах, где он бывал ранее. Горожане всем видом демонстрировали достаток, высокую культурность и чувство собственного достоинства, смешанное с некоторым снобизмом.
   Утром явился Пакия, одетый по-праздничному, в голубой шелковый хитон и кожаный пояс, расписанный замысловатыми узорами.
  -- Господин, сегодня нас ждут в цирке. Городской совет дает гладиаторские бои в нашу честь.
  -- Зачем? Разве я просил? Не люблю напрасного кровопролития, тем более, в свою честь.
  -- Я позаботился об этом, господин, и известил магистратов. Крови не будет, а лишь потешное сражение бестиариев с обезьянами.
   Север усмехнулся. Такие бои устраивались иногда в цирках и амфитеатрах, потехи
   ради. Гладиаторы-бестиарии дрались деревянными палками с обезьянами, которые тоже были наряжены, как гладиаторы. Однако, тут зрелище планировалось несколько другое.
  -- Пойдем, господин, я покажу тебе этих зверей, - тянул за рукав перс, - Ты наверняка никогда таких не видел.
   Они спустились по ступенькам вниз, где помещались клетки с привезенными
   зверями.
  -- Обезьяны породы папио (39), свирепые создания, - рассказывал по пути Пакия, - Каждая ростом с собаку и имеет большие клыки. Этих обезьян привозят из отдаленных областей Нубии (40), из-за нильских порогов, где они, как говорят, водятся в изобилии и, сбиваясь в большие стаи, становятся небезопасны для следующих мимо путников.
   Снизу, от клеток, доносился смех и звериное рычание, но непохожее на львиное или
   медвежье.
   Крупный самец-павиан в ярости скакал по клетке. Снаружи трое молодых, хорошо одетых людей, видимо, праздношатающихся отпрысков богатых семейств, смеясь, тыкали обезьяну палками, просовываемыми через прутья клетки.
  -- Сатир! Это же чистый сатир! - с хохотом орали они.
  -- Эй, сатир, спой песню!
  -- Покажи свое хозяйство!
   Темная, почти черная шерсть, лохматилась на загривке павиана, глаза сверкали от
   ярости, из полуоткрытой пасти капала слюна, и высовывались желтые клыки.
  -- Ну, и урод, - сказал вполголоса Александр Север.
   Юноши, поглощенные забавой, его не замечали и не слышали. Впрочем, брат императора наблюдал за ними издали, не приближаясь сильно к клетке. Как оказалось, не зря.
   Павиан вдруг извернулся, зачерпнул что-то рукой с пола и с силой метнул в насмешников. Веселье их сразу как рукой сняло, сменившись бранью. Бросив палку, один из юношей провел рукой по лицу, и тут же брезгливо встряхнулся - ладонь была в кале. Зловонные бурые брызги обильно покрывали собой и дорогой персиковый хитон. Ругаясь вполголоса, молодые люди побрели прочь от клетки. Павиан торжествующе скалился из-за решетки.
  -- Мы одни, отлично, - сказал Пакия, воровато обернувшись.
  -- Что ты имеешь в виду?
   Перс огляделся еще раз, и прошептал:
  -- Господин, остерегайся своего брата! Нет ничего, чего нельзя было бы от него ожидать.
  -- Отстань! - Александр Север отмахнулся от перса рукой, - Вели лучше распорядиться насчет обеда.
  -- Слушаю, господин, - Пакия тотчас изобразил на лице выражение угодливой готовности, словно забыв про каверзные речи, которые вел только что.
  -- Вели поставить хорошего вина амфору. Красного, как я люблю. И хлеба белого на два асса. И четыре сардинки, а также сервировку, теплую воду и обслуживание.
  -- Все? - изумился Пакия.
  -- Все.
  -- Благородный Север, но это обед заурядного горожанина, а отнюдь не брата светлейшего августа!
  -- Мне достаточно, и незачем попусту расточать средства казны.
  -- Прикажешь подать серебрянный прибор? - осведомился перс.
  -- Подашь простой, - раздраженно процедил Север.
   На лице Пакии пробежала тень разочарования. Перс пожал губами, и резким вдруг
   тоном заявил:
  -- А Элагабал ест на золоте!
   Он не сказал "август", как обычно, а назвал императора по имени.
  -- Ест на золоте, и на столе у него сказочные яства! И он вызывает у себя рвоту, засовывая руку в глотку, когда в него уже не лезет!
   Север засмеялся.
  -- Да, мой брат дорого обходится государству! И ведь правда, совсем не отрабатывает тех средств, что идут на его содержание. Да-да...
  
   Рим, октябрь 220г.
  
   Поздним осенним вечером, когда Александр Север, двоюродный брат императора, уже собирался отойти ко сну в своей палатке, под надоедливый стук дождя, к нему зашел Пакия, управляющий императорским поместьем.
  -- Господин! Получено письмо на твое имя. Сенатор Мантенний Сабин хочет видеть тебя, и приглашает в гости.
  -- Кто это?
  -- Почтенный римский сенатор, из древнего рода. Большой авторитет имеет. Надо сходить.
  -- Какой там у них авторитет, о чем ты? Сенат давно превратился в сборище кукол, в декорацию, а заправляет всем август.
  -- Все так, господин. Но почему бы не откликнуться на приглашение?
   Подумав, Александр Север решил послушаться совета перса. В конце концов, этот визит мог внести разнообразие в вялотекущую жизнь и принести новое знакомство.
  
   Покинув место своего заточения, Север с эскортом из нескольких конных преторианцев отправился на виллу сенатора, который жил примерно в одном дне пути. Провожал Александра в дорогу Флориан, начальник караула:
  -- Лучше будет, если о твоей повестке не станет известно августу. Я буду молчать, и ты не болтай.
  
   Дом сенатора был велик и отстроен из прекрасного белого камня, окружен обширными садами и виноградниками, на которых трудились рабы и колоны-арендаторы. По странному контрасту, с этими цветущими владениями соседствовали и полузаброшенные поля, и совершеннейшие пустоши. Старые славные времена прошли, рабы становились обузой для своих хозяев, и их труд уже не окупал вложенных средств. Крупные хозяйства и латифундии клонились к упадку. Все чаще хозяева дробили свои земли на мелкие участки, на которых сажали рабов и вольноотпущенников. Те возделывали землю, отдавая часть плодов господину. Несмотря на это, много земли оставалось заброшенной, непаханной - характерная примета того времени. Налоги росли, хозяйства зачастую разорялись, крестьяне бросали ставшие обузой дома и поля, и разбегались куда глаза глядят, кто пополняя праздные ряды городского плебса, а кто - и ряды разбойников. Двадцать лет прошло со времен знаменитого разбойника Буллы Феликса, который со своей шайкой в правление Септимия Севера наводил ужас на всю Италию. На борьбу с ним, в конце концов, были посланы преторианцы во главе с самим префектом претория - настолько ситуация обеспокоила императора.
  -- Как же ты стал разбойником? - спросил Феликса префект претория, когда шайка была, наконец, разгромлена, а ее предводитель пойман.
  -- А как ты стал префектом претория? - нагло ответил главарь.
   Его казнили, отдав зверям в амфитеатре Флавия (41).
  
   Мантенний Сабин был очень богатым человеком, и, кроме того, родовитым. Род свой он выводил со времен Сципиона Африканского. К Элагабалу Сабин не был близок, да и тот никакого внимания сенату не уделял. Север не мог взять в толк, зачем он понадобился сенатору. Ведь не приятного знакомства же ради он направлял приглашение.
   Отпустив эскорт на постой, Александр Север явился в дом Сабина один. На стук в ворота появился пожилой благообразный раб. Учтиво поклонившись, он попросил Севера следовать за собой. Сенатора застали в саду, возле фонтана, где он любовался на рыбок, плававших в маленьком искусственном пруду. Сабин был грузен, с круглым лицом, кудрявыми волосами, начавшими седеть, и живыми черными глазами.
  -- Благородный Север, как я рад нашему знакомству, - широко улыбнулся он, и протянул к гостю руки в знак приветствия.
  -- Приветствую тебя, почтенный сенатор, - ответил Александр, - Я счел за честь откликнуться на твое приглашение.
  -- Устал с дороги, друг мой?
  -- Да, немного.
  -- Прошу тебя отдохнуть. Я провожу тебя.
   Север в сопровождении хозяина вошел в дом. Внутрь жилища сенатора вел коридор, облицованный серым мрамором. Два факела на стене освещали пространство.
  -- Жрать! Жрать давай! - раздался вдруг откуда-то хриплый деревянный голос, - Давай жрать!
   Север вздрогнул, и поглядел в сторону, откуда донесся крик. Огромный черный
   ворон сидел на карнизе у окна, и разевал внушительных размеров клюв.
  -- Давай жрать!
   Сабин засмеялся.
  -- Извини, Александр, что не предупредил тебя сразу. Познакомься, это Пассер.
  -- Воробышек? Хорошее имя.
   Хозяин подошел к окну, и почесал птицу по лбу. Потом достал песочное печенье,
   разломил его, и положил на карниз перед вороном. Тот скосился на незнакомого ему гостя черным глазом, потом принялся стучать клювом.
  -- Не знал, что они бывают говорящие, - сказал Север.
  -- Редко, но бывают. Однако, это единственная фраза, которую он может произнести. Говорят, вороны могут жить очень долго, хоть до ста лет. Этого изловили в рецийских лесах (42) еще при Коммоде, и он уже был взрослой птицей. Одним богам известно, сколько ему лет, сколько повидал на своем веку.
  -- И живет здесь?
  -- Да. Эх, Александр, мудрая птица может выучить несколько человеческих слов, но ты не представляешь, сколько на свете людей, чьи жизненные стремления может выразить мой Пассер. Жрать давай! Вот, и все, что им нужно.
  -- Ты прав, почтенный Сабин.
  -- Зачем так называешь? Я твой друг, можно без этого. Давай, отдохни с дороги. А вечером я приглашаю тебя к себе, поужинать и поговорить кое о каких делах, которые в равной степени будут интересны и мне, и тебе.
  
   В зале был полумрак, лишь неярко горели свечи. Солнце давно зашло. Мантенний
   Сабин и Александр Север ужинали вдвоем. На подиуме вдоль дальней стены вертелась под звуки кифары танцовщица. Девушка была хорошенькая, к тому же, танцевала она почти без одежды.
  -- Хочешь, сегодня ночью будет в твоей постели? - подмигнул Сабин гостю.
   Север не ответил.
  -- Эх, вроде, и Рим совсем рядом, а живем, словно в глухой провинции! - вздохнул хозяин, - Смотреть тут и не на что. Гладиаторов путевых вообще не найдешь. Если бы ты посетил меня не здесь, а у меня в Аквилее, я бы показал тебе настоящее зрелище.
   Сабин был родом из богатого города Аквилеи, расположенного на имперской дороге, шедшей из Италии на Балканы. Запирая, как замком, единственный путь, Аквилея богатела за счет этого уже несколько веков. Сенатор имел там земли, имения и множество рабов. Поэтому он ставил родной город даже выше Рима.
  -- Представь, Александр! Представь цирк на десять тысяч человек. Десять тысяч! И все эти десять тысяч ревут в едином порыве, глядя, как бойцы на арене выпускают друг другу кишки. Вот это зрелище!
   Сенатор взял со стола гроздь изюма, засушенную вместе с веткой, и стал жевать.
   Север поднес к губам кубок с темно-красным вином.
  -- Был у нас в Аквилее лет пятнадцать назад, - продолжил Сабин, - гладиатор Авреол, ретиарий искуснейший. Ох, сколько же он народу завалил!
  -- Много?
  -- Немерянно. Любимец публики был. И вот, получил он свободу. Отпустили его с деревянным мечом на все четыре стороны. И все - пропал человек. Через два года стал наш Авреол горьким пьяницей. А потом вовсе исчез.
  -- Что же с ним стало?
  -- Когда он пропал, никто его поначалу не хватился. Мало ли, куда мог запропаститься пьяница. Несколько дней спустя выловили его из пруда. Пошел пьяный через мост, упал в воду и утонул. Sic transit gloria mundi (43), - вздохнул Сабин.
  -- Чего же ему не жилось?
  -- А ты представь, Александр. Человек в жизни ничего не делал и не умел, кроме как сетью с трезубцем махать. Чем он мог заняться вне арены?
  -- Не знаю. В армию пойти, например, - предположил Север.
  -- Ага, как же! В армии дисциплина. Он привык к аплодисментам, привык быть в центре внимания. А в армии что? Центурионовы розги? Тут же - память о его подвигах, почет, восхищение. Как только он заходил в таверну, всякий лез его поить. Вот так и свихнулся гладиатор Авреол. Хорошая штука свобода, Александр, да не всякому она на пользу.
   Вдруг хозяин взмахнул рукой. Музыка замолчала. Север вытащил две серебряные монеты, и бросил на пол. Танцовщица подобрала их, и, улыбнувшись, поклонилась гостю.
  -- Сгинь! - приглушенным голосом потребовал Сабин, и замахал рукой.
   Девушка поспешно удалилась.
  -- Пойдем, Александр, - сказал хозяин, - Покажу тебе кое-что. Я мало кого туда вожу.
   Оба спустились по длинной каменной лестнице в подвал. Внизу была довольно
   большая комната, как и весь дом, облицованная мрамором. В углах стояли какие-то сундуки, висел старый занавес, несколько полок были уставлены кубками и чашами. Пахло пылью и мышами.
  -- Посмотри сюда, Александр, - сказал Сабин, и отдернул занавес, - Редко кому я показывал это. Интересно, правда?
   За занавесом, каждый в своей нише, стояли гипсовые бюсты. Портреты былых
   правителей Римского государства. Первым в галерее стоял Траян, завоевавший для Рима Дакию и Аравию более ста лет тому назад. Император, официально признанный "лучшим", в лавровом венке, с классически прекрасным профилем, походил на Юпитера-громовержца. Следом за Траяном следовали императоры "золотого века" Рима - Адриан, Антонин Пий, Марк Аврелий. Бородатые, с чувственными лицами, они были похожи скорее на греческих философов, чем на монархов. Коммод, чьи изображения отовсюду были свергнуты, тоже присутствовал. В львиной шкуре и облачении Геркулеса, на которого беспутный и взбалмошный император желал походить, и чье имя он принял. Стоял и Септимий Север. Своей бородой он напоминал былых императоров-философов, но на лице его было недоброе выражение, а заржавленный кинжал, лежавший возле бюста (видимо, положенный туда нарочно), намекал на изменившийся характер власти. Следовавший далее Каракалла был сделан грубо, словно вытесан из гипса топором. Низкий лоб и лицо, словно дрожащее от ярости - будто целый мир отделял Каракаллу от прекраснодушных императоров прошлого века. Узурпатор Макрин в галерее отсутствовал. Последним был действующий цезарь - Элагабал. Его бюст, единственный из всех, был раскрашен. Краски были яркими и кричащими. Черные волосы и брови, накрашенные густо-красным губы, желтая тога. Элагабал походил на лубочную картинку.
  -- О чем ты думаешь, Александр? - прервал созерцание Сабин.
  -- А что бы ты хотел, чтобы я подумал?
   Сенатор вздохнул.
  -- Римское государство больно. Тяжело больно. Оно деградирует. Ты видишь это здесь. К чему мы идем?
   Север ничего не ответил, а Сабин наклонился к гостю, доверительно глядя ему
   в лицо.
  -- Такое дело, Александр. Я за этим тебя пригласил.
  -- Что такое?
  -- Ты умный молодой человек. Как ты считаешь, какими качествами должен обладать правитель?
  -- Хм, какой странный вопрос...
  -- И это не единственный вопрос, Александр. Скажи, может ли управлять государством человек, к этому неспособный? Порочный, глупый человек.
   Север внимательно посмотрел на Сабина. Сенатор таинственно улыбнулся и
   похлопал императорского родственника по плечу.
  
   Рим, декабрь 220г.
  
   Утро очередного дня своего правления император Элагабал встретил в купальне, устроенной в одном из внутренних двориков Палатинского дворца. Декабрь в этом году был необычно теплым, зима не спешила вступать в свои права, что позволяло устраивать водные развлечения. На сей раз, неистощимый на выдумки император велел притащить в купальню водяное колесо, которое установили прямо в бассейне. Два ближайших сподвижника Элагабала - городской префект Кордий и "осел" Зотик, были привязаны к колесу, и император развлекался, поочередно опуская то одного, то другого в воду. Он любовно называл их "своими ихтиандроподобными друзьями". Те радостно смеялись. Позади Элагабала стоял евнух, читавший донесения и письма.
  -- Единственнопремудрейший, из Сирии сообщают, что мятеж богопротивного Вера подавлен. Изменник, покусившийся на власть божественного августа Антонина Элагабала, казнен.
   Легат 3-го Галльского легиона, стоявшего в Сирии, Плотий Вер, поднял восстание против Элагабала и объявил себя императором. Что любопытно, 3-ий Галльский сыграл ключевую роль в разгроме Макрина и восхождении Элагабала на престол. Однако, уже в первые полгода, когда Элагабал проводил зиму в Никомедии, занимаясь всяким грязным
развратом и ведя себя по-свински, воины сразу раскаялись в том, что они сделали, - именно в том, что они составили заговор против Макрина с целью поставить императором Элагабала. В самом деле, кто способен терпеть государя, у которого все служит для
похоти, если даже зверя такого никто не потерпит? И в дальнейшем, тирания, бесстыдство и откровенное варварство Элагабала вызывало ответную ненависть и отвращение везде: в Риме и провинциях, в армии и вне ее. Мятеж Вера, в итоге, был подавлен, но тенденция вырисовывалась угрожающая.
   Однако, император был мыслями был далек от всех этих событий. Его внимание поглощала новая затея - император задумал сыграть свадьбу с Зотиком, фаворитом, которого он называл "своим ослом". Воображение Элагабала уже вовсю занимала планируемое через несколько месяцев бракосочетание, от которой, по замыслу августа, должен был родиться Гермафродит - двуполое существо, как от мифического союза Гермеса и Афродиты. Зачем было нужно его появление, понять было мудрено, но затея представлялась очень увлекательной.
  -- Ах, до чего же ты скучен, - сказал Элагабал евнуху, - Портишь столь замечательное утро донесениями о глупом мятеже, о котором я и так давно знаю.
  -- Знаешь, но ничего не предпринимаешь, - вмешался привязанный к колесу Кордий.
  -- О, сиятельнейший, но ведь какой-нибудь новый Вер, нечестивец, может появиться и всех нас погубить! - в знак подтверждения, закивал евнух.
   Элагабал недовольно всплеснул руками, и двинул рычаг колеса. Кордий поднялся из воды наверх, а Зотик, напротив, погрузился до уровня рта и стал весело бурлить и пускать пузыри.
  -- Вот, человек, правильно относящийся к проблеме, - указал рукой на него император, - Берите же и вы с него пример, друзья мои.
   Элагабал сделал евнуху знак рукой, и тот, поклонившись, скрылся. Август взял с
   серебряного подноса сочное равеннское яблоко, и стал жевать. Сверху не по-зимнему грело солнце. Элагабал зажмурился и запрокинул голову к небу. Откуда-то из сада пронзительно заорал павлин. Император открыл глаза и недовольно покосился в ту сторону.
  -- Солнцеподобный! - позвал вдруг из бассейна Кордий.
  -- Что, друг мой? - спросил Элагабал.
  -- Не будет ли угодно тебе все-таки подумать относительно мятежа, хотя и закончившегося, и принять меры, чтобы более подобного не возникало? Это было бы благоразумно.
  -- Конечно. Я немедленно подумаю об этом на досуге.
   Элагабал, шутя, резко подпрыгнул на месте. Потом, преувеличенно крадучись, приблизился к бассейну. Кордий по-прежнему висел на водяном колесе так, что императору приходилось задирать голову, чтобы видеть его, а "осел" Зотик, напротив, хлебал ртом воду.
  -- И еще, - продолжал городской префект, - Мне кажется опрометчивым желание сыграть вашу свадьбу в ближайшее время. Слишком много раздражения в народе. Надо переждать.
  -- Ты предлагаешь мне отсрочить свадьбу с Зотиком? - скучным голосом переспросил Элагабал, - Я не вижу к этому веских причин.
  -- Послушай, август! Говорю тебе, как друг. Очень многих ты настроил против себя. Они ставят тебе в вину варварский культ, оргии, вызывающее поведение, невнимание к делам государства. И ваша свадьба разозлит их еще больше, а тут еще этот мятеж.
   Элагабал задумался и почесал переносицу.
  -- По-моему, ты перегрелся на солнышке, друг мой, Кордий.
  -- Август! Подумай! Все может очень плохо кончиться! И Александр, твой брат. Разве ты не видишь, как вокруг него давно уже вьются сенаторы, знатные люди и даже кое-кто из претории? Прошу тебя, август, умерь себя!
   Элагабал раздраженно мотнул головой.
  -- Тебе действительно напекло голову, Кордий. Охладись.
   Император крутанул рычаг водяного колеса. Зотик вознесся из воды, а Кордий
   погрузился в бассейн с головой и замахал рукой, давая знак вытащить себя наружу. Элагабал молча смотрел на него, крепко держа рычаг.
  -- Надо вытащить, захлебнется, - сказал сверху "осел".
   Но Элагабал посмотрел на него таким взглядом, что Зотик предпочел тут же
   замолчать. Кордий отчаянно брыкался под водой, пуская пузыри.
  -- Ты был неправ, критикуя меня, - сказал, обращаясь к нему, император, - Ты наказан за это.
  -- Так ему! Так его! - закричал сверху Зотик, мигом понявший существо момента, - Смерть изменнику!
   Когда городской префект захлебнулся и перестал подавать признаки жизни,
   Элагабал выждал еще с минуту и приподнял его из воды. Зотик же приопустился, и император поцеловал его в зад.
  -- Ты всегда меня понимаешь, мой ослик. Я очень ценю тебя за это. Нашей свадьбе - быть. И я хочу приурочить ее к годовщине моего правления, в марте. Это будет воистину великое празднество, я тебе обещаю!
   Зотик зажмурился, а Элагабал одарил его еще одним долгим поцелуем. Прижавшись
   к любовнику, он замер, закрыв глаза. Потом отпустил "осла" и резко крикнул:
  -- Позвать ко мне Антиохиана!
  
   Префект претория явился быстро.
  -- Август?
  -- Да. Я звал тебя, - сказал Элагабал, - Кордий говорил, что брат мой Александр ведет себя подозрительно.
  -- Мне об этом неизвестно, величайший, - выдавил сквозь зубы Антиохиан.
   Он не любил императора, помня, как тот унизил его, заставив плясать перед своими
   дружками.
  -- Ты будешь следить за ним и за всеми, кто с ним хоть как-то связан. Следить и доносить мне немедленно о всяком их шаге или слове.
  -- Как будет угодно божественному! - глубоко поклонился префект претория.
  -- Иди.
   Антиохиан широким шагом зашагал прочь, подметая пол своим длинным черным плащом преторианца. Элагабал отвязал Зотика от колеса.
  -- Ладно, хватит. Хорошо повеселились, теперь можно и поспать.
   Император по-прежнему предпочитал вести ночной образ жизни, и утром обычно отходил ко сну.
  -- Скверный ли я человек, что утопил несчастного Кордия? - бормотал он себе под нос, идя по коридору дворца к своей спальне, - Но он негодяй, и разве не заслужил этого своим образом жизни? Я сделал для него все, а он предал меня. Неблагодарный.
   А префект претория Антиохиан вышел из дворца и, взобравшись на коня, в одиночку поскакал к преторианскому лагерю. На лице его была злорадная улыбка.
  -- Доигрался, сукин сын. Следить, говоришь? Ужо я тебе послежу, варвар.
   Унижение породило в душе Антиохиана ненависть к императору, и спасать его теперь префект претория не собирался.
  
   Рим, январь 221г.
  
   Этим утром императора Элагабала ждало необычное известие. Преторианцы не прислали ему дневной стражи. В последнюю неделю или две их поведение изменилось, что заметил даже не отличавшийся проницательностью август. Воины стали хмуры, начали вдруг собираться в укромных уголках и шушукаться между собой. При виде императора, приветствовали его формально, безо всякого энтузиазма, а при разговоре старались не смотреть в глаза. Что-то явно происходило, и неявка дневной стражи во дворец было уже событием, которого нельзя было не замечать. Элагабал замечал, конечно, но, за два с половиной года самых разнузданных бесчинств не столкнувшийся ни с каким противодействием, и потому потерявший от безнаказанности чувство реальности, не придавал значения. Занятый по-прежнему в основном пирами и оргиями, он думать не хотел о возможной опасности. Мятеж восточных легионов, и тот ничуть не занимал императора. Элагабал лишь приказал раскассировать мятежный 3-ий Галльский легион, а город Тир, бывший центром восстания, лишил прав римской колонии.
   Единственная мера, которую предпринял император, почуяв перемену в настроении претории, была, как всегда у Элагабала, претенциозна и абсурдна. Он распорядился выковать плиту из чистого золота и вмуровать ее вместо булыжников под окнами своей спальни в Палатинском дворце.
  -- Если богу будет угодно, чтобы я ушел из жизни, то я сделаю это таким способом, как не делал никто из людей, - пояснил недоумевающим придворным Элагабал.
   Он решил, в случае наступления безвыходной ситуации, выброситься из окна и
   разбиться о золотую плиту. Впрочем, на всякий случай император предусмотрел и другой вариант - велел изготовить длинную иглу, тоже золотую, с тем, чтобы ею заколоться. Отдав эти распоряжения, август, как ни в чем ни бывало, отдался своим обычным делам - пьянству, разврату и всевозможным нелепым выходкам. В один день он разъезжал по Риму в колеснице, запряженной четверкой огромных собак. Точнее, не разъезжал, а бешено носился, пугая прохожих и опрокидывая лотки уличных торговцев. Выезд принес новые ощущения и море удовольствия. Император был счастлив. В следующий раз он решил повторить поездку, но вместо собак впрячь в колесницу слонов. Двух морщинистых чудовищ с длинными хоботами и ушами, словно плащи, на днях доставили в Рим с Востока - Элагабал готовился праздновать триумф над мятежниками Вера и решил включить слонов в торжественную процессию. Конечно, триумфы, по римским законам, полагалось праздновать лишь над иноземцами и варварами, но императора это обстоятельство ничуть не смущало. К тому же, приближалась намеченная свадьба с "ослом" Зотиком. Погруженный в радостные мысли Элагабал решил этим же вечером весело подшутить над друзьями и собутыльниками, для чего приказал на пиру подмешать в блюда кал. При этом, сам отнюдь не отказался отведать кушанья и был доволен, считая, что таким образом всех разыграл.
   Так, вкратце, шли дела до того самого дня, когда император вдруг не получил дневной стражи.
  
   Раздраженный нерадивостью преторианцев, Элагабал все утро провел, гневно расхаживая по дворцу. Слуги, рабы и евнухи, видя недовольство повелителя, подобострастно раскланивались и старались поскорее скрыться с глаз. Одного встреченного холуя с подносом император таки, дав волю чувствам, повалил на пол и от души отпинал ногами. Тот, скорчившись, скулил. По коридорам дворца плыл приятный запах - в разбившихся сосудах, что холуй нес на подносе, были благовония, только что доставленные из Аравии. Раздухарившись, Элагабал заскочил на кухню, разогнал поваров и отменил варку пищи, затем накатил секстарий вина и вывалился на отяжелевших ногах в сад. Светило солнце, но в саду стояла странная тишина. Не пели, как обычно птицы, не орали павлины и даже мухи не жужжали. Все будто вымерло. Ощущение было недобрым. Побродив в одиночестве, император хотел, было, позвать к себе "осла" Зотика, но тот неведомо куда исчез, и никто не мог его найти.
  -- Ночью был на пиру в твоем пристутствии, повелитель, - разводил руками евнух-распорядитель, - Утром его еще видели тут, но как запропастилась стража, так и он куда-то пропал.
   Проворчав что-то, Элагабал побрел в свою спальню, дабы отойти ко сну. Впереди
   была очередная из бесчисленных ночей разгульного веселья. Но тут его голову посетила мысль. Август вспомнил о давешнем доносе, и решил принять меры, дабы всякого рода тревожные мысли более не появлялись и не омрачали жизнь.
  -- Александр.., - сказал вслух Элагабал, - Вот кто мутит воду. Запершись в своей вилле, мечтает о пурпуре. Тайком собирается там с сенаторами и предателями из преторианцев, и замышляет против меня.
   По своему обыкновению, Элагабал обратился за помощью к гадателям и астрологам.
   Однако, утешительных вестей не сообщили и они.
  -- Божественный август Элагабал родился под огненным знаком Стрельца. Нечестивый же Александр Север - под знаком Рыб, которому покровительствует стихия воды. Может случиться так, что вода зальет и потушит огонь.
   Получив такой прогноз, Элагабал решил не медлить. Распоряжение следить за братом
   император отдал еще месяц назад. Префект претория Антиохиан получил приказ заниматься этим. Никаких особых сведений пока не поступало, но Элагабал уже в них не нуждался, ибо все решил.
  -- Надо разрешить эту проблему! - сказал он решительно, потряс кулаком, и велел позвать Антиохиана.
  
   Александр Север скучал на своей вилле близ Рима. Известия из столицы приходили с опозданием. Царственный брат не поддерживал никаких отношений с родственником, и жизнь проходила все так же монотонно. Север полулежал на террасе в саду, слушая пение воробьев. Сегодня вдруг исчез Флориан, начальник стражи, и забрал с собой всех преторианцев, несших охрану. Гонец прибыл из Рима, судя по запыхавшемуся виду, очень спеша. Выслушав его, Флориан мгновенно дал команду, и все стражники куда-то поспешили. Говорили, вроде бы, что в преторианский лагерь. На вилле стало пусто. Рабы и прислуга к вечеру разошлись на ночлег, и Александр остался вовсе один. Отсутствие охраны пока не насторожило его.
   Поужинав, Север налил себе вина. При дворе Элагабала считалось шиком производить различные манипуляции с этим напитком, кто во что горазд. Приготовлялось вино, приправленное лепестками розы. Добавлялись также фиалки, полынь, миртовые ягоды, перец. Александр же предпочитал обычное красное, безо всяких добавок, либо мульсум - напиток из вина, разбавленного виноградным соком с добавлением некоторого количества меда. Вина Архипелага, привозимые из Греции, Север любил больше всего, и завел целый погреб, где по разным полкам были расставлены хиосское, родосское, вина с Киклад и Спорад и, наконец, с острова Санторина, чей виноград, произраставший на вулканическом пепле, придавал напитку совершенно оригинальный вкус. На закуску у Севера обычно был свежий черный кампанийский виноград. Повар-галл часто готовил мясо, запеченное в виноградных листьях, а искусно приготовленные соусы галльской кухни могли даже из заплесневелого сухаря сделать изысканное блюдо. Раз к столу Александра были поданы и виноградные улитки, но такой изыск был сочтен чрезмерным. Словом, так, выпивая и закусывая, брат императора проводил этот вечер, равно как и многие до него.
   Ближе к ночи пришел Пакия, и у Севера появилась какая-никакая, но компания. Он достал из либрария книгу, развернул ее и стал читать персу вслух, с расстановкой, словно древний оратор прошлых веков.
  -- Слушай, борода! Суета сует, и все суета. Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки. Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Нет памяти о прошлом, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, кто будет после...
  -- Какая унылая писанина, господин, - отозвался Пакия.
  -- Молчи, ничего ты не понимаешь, дикий человек. ...потому что участь сынов человеческих и участь животных -- участь одна. Как те умирают, умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, ибо все суета... Как вышел человек нагим на свет, таким и отходит, и ничего не возьмет от труда своего, что мог бы взять в руку свою. Какая же польза ему, что он трудился на ветер?..
   Брат императора бережно свернул книгу и убрал ее назад в либрарий. Перс молчал,
   изображая на лице задумчивость.
  -- Екклесиаст, - пояснил Александр.
  -- Философ?
  -- Мудрец. Есть ли мудрецы у вас, персов?
  -- Есть, господин. Великий мудрец Заратуштра, пророк господа Ахурамазда.
  -- Ладно, завтра расскажешь. Отправляйся спать.
  
   Александр Север был разбужен сильным шумом и криками во дворе дома. Судя по
   звукам, доносившимся со двора, там собралось много людей, весьма возбужденных или, даже скорее, разгневанных. Слышался характерный лязг оружия. Через окно отсвечивали отблески от факелов. Север, в большом беспокойстве быстро оделся. Снизу уже доносился настойчивый стук в дверь. Прибежал испуганный перс Пакия.
  -- Господин! Господин, солдаты!
  -- Что за чертовщина? - первоначальный испуг у Севера смешался раздражением.
   Внизу, на лестнице, затопали. Много людей быстро поднималось наверх, к комнате
   императорского родственника. Дверь распахнулась. Вошел начальник стражи Флориан, исчезнувший куда-то накануне днем. К удивлению Севера, следом за ним вошел собственной персоной префект претория Антиохиан. Его обязанностью было охранять императора. К Александру Северу он никогда не являлся и не был с ним никак связан. Сейчас он прибыл не один, да не один, а с целым отрядом преторианцев. Префект коротко поклонился.
  -- Александр, собирайся. Мы должны идти.
  -- Что? Куда? Что произошло?
   Взять в толк происходящее Север пока не мог, однако, чувствовал, что творится
   нечто необычное и значительное.
  -- Александр, тебе угрожает опасность, - голос префекта был не терпящим возражений, - Мы пришли за тобой. Нам надо проследовать в безопасное место. Сейчас. Объяснять нет времени.
   Север, ошарашенный, потерянно вертел головой, не решаясь, что надо делать. С трудом натянул панцирь и взял оружие. Флориан накинул на него плащ. Солдаты спешно сгребали вещи. Торопясь, все покинули дом. На улице ждало множество воинов - наверное, половина преторианской когорты была здесь. В руках некоторых горели факелы, озарявшие темноту ночи зловещим багровым светом. Было прохладно - стоял январь. Север глубоко вдохнул воздух, и поглядел на небо. Оно было ясным, усыпанным звездами. Сзади подталкивали, торопили. Север шагал быстро, но нетвердо, словно не понимая до конца, что происходит. Флориан и Антиохиан были рядом. Солдаты обступили их со всех сторон и быстро куда-то вели. Весь отряд следовал вместе. Где-то рядом почти бежал перс Пакия. Было слышно, как он что-то бормотал. Торопясь, отряд выбрался за ворота поместья. Здесь ожидала крытая повозка, в которую преторианцы усадили Александра Севера и Пакию. Флориан сел с ними.
  -- Куда мы едем? - спросил его Север.
  -- В преторианский лагерь.
  
   Дорога до лагеря заняла несколько часов. Когда отряд прибыл туда, на востоке уже светлело небо, и занимался рассвет. Север сразу заметил, что преторианцы в лагере находятся в сильном возбуждении. Все были при оружии и собраны по центуриям, словно готовились куда-то выступить. Александра они приветствовали радостно, и их радость даже казалась чрезмерной и непонятной.
  -- Что происходит? Скажете вы мне, наконец? - спросил Север.
   Объяснить взялся Антиохиан.
  -- Александр, август Элагабал отдал приказ убить тебя.
  -- Что? То есть?
  -- Так и есть. Убить.
  -- Меня? За что?
  -- Твое поведение внушает подозрения и опасения божественному. Ты поддерживаешь связи с теми, кто был изобличен в нелояльности августу, либо подозревается в этом. Наконец, в сенате, среди воинов, в народе, а то уже и чуть ли не в Палатинском дворце ходят разговоры о том, что ты был бы лучшим августом, нежели божественный Антонин Элагабал.
   Север не отвечал, и долго сидел молча, осмысливая услышанное. Тишина воцарилась
   вокруг - все присутствовавшие замолчали тоже, словно ожидая, что же будет дальше. Безмолвие стояло долго. Наконец, первым его нарушил сам Север. Будто бы догадавшись о чем-то, он скосил взгляд на Антиохиана.
  -- Но ведь ты не исполнил приказ, хотя мог уже ночью? - медленно проговорил брат императора.
  -- Разве ты еще не понял? - вкрадчиво спросил префект претория.
   Из-за спины префекта легиона выдвинулся Флориан, всем видом своим выражавший довольство.
  -- Эгидий! - позвал он, и махнул рукой кому-то.
   По зову возник преторианский центурион в шлеме с плюмажем. В руках он держал какой-то деревянный ящик, довольно большой. Флориан подошел к нему. Вокруг снова замолчали, устремив взоры на ящик. Начальник стражи откинул запор, медленно поднял крышку и вытянул наружу плащ пурпурного цвета.
  -- Прими и носи! - Флориан протянул плащ Северу.
   Тот отшатнулся. Флориан остался стоять с порфирой в вытянутых руках.
  -- Возьми и носи! - присоединился Антиохиан.
  -- Возьми, он твой, - поддержал кто-то еще, сзади.
   Пакия, словно проглотив язык, судорожно кивал. Центурион и солдаты сохраняли бесстрастное выражение на лицах.
  -- Вы представляете, что это значит? - оправившись от первого потрясения, спросил Север.
  -- Ты же хочешь этого. Признайся, - Флориан был по-прежнему спокоен, и глядел прямо в глаза Северу.
  -- Нет... Нет, не может быть.
   Включился Антиохиан.
  -- Александр, решайся, - не терпящим возражений тоном сказал он, - Решайся. Так лучше. Для всех.
  -- О чем ты говоришь, префект? Это же мятеж.
  -- Нет! Весь мир встал с ног на голову. Варварство воцарилось в Риме, римский дух вытеснен на обочину и влачит жалкое существование. Только ты можешь это исправить. Ты вернешь все на свои места. От тебя этого ждут. Довольно подчиняться варвару! Сенат, народ, войско - поверь, все ждут избавления от Элагабала, от этой язвы, которая опозорила все римское!
  -- Соглашайся, господин! - торопливо заговорил Пакия, - Вспомни, сколько тебе говорили об этом разные люди, уважаемые люди. Ты достоин, только ты! Ты будешь лучшим! Это шанс, и другого не будет!
  -- Александр, подумай! - продолжал Антиохина, - Элагабал велел убить тебя. Убить!
   Север испуганно повернулся к префекту претория.
  -- Гета! Вспомни судьбу Геты, - продолжал тот, - Если август Антонин Каракалла совершил братоубийство, то тем более на это способно грязное чудовище, этот фальшивый император!
   Север, потерянно озираясь, медленно отступал назад, пока не уперся спиной в стену. Отовсюду надвигались. Флориан держал в руках пурпурный плащ. Пакия, бухнувшись на колени, протягивал к Северу руки.
  -- Господин! - всхлипывая, взывал он, - Я ведь живу только для тебя и ради этого момента, когда бы ты занял подобающее тебе место, и я, жалкий вольноотпущенник, мог бы гордиться тем, что помог становлению лучшего из всех императоров Рима! Неужели ты лишишь меня того, ради чего я живу?! О, горе мне! Уж лучше бы мне не жить вовсе!
  -- Александр! - говорил Флориан, - Все мы твои друзья, ибо не исполнили приказ варвара. Мы верим в тебя, связываем с тобой свои надежды. Неужели ты хочешь лишить нас надежд на лучшее? Это жестоко! Пожалей же нас! Ведь мы твои друзья. Ты же не предашь друзей?
   Север, ничего не отвечая, отошел от стены, и задумался, закусив губу. Мысли его не
   были веселыми. Преторианцы подняли мятеж. Он, представитель рода Северов - законный претендент на пурпур, предназначен легитимизировать своим вольным или невольным участием совершающийся переворот. От Элагабала можно было ожидать всего, чего угодно. Он вполне мог действительно отдать приказ ликвидировать его, Александра Севера. Принять пурпур? Отказаться? Север не знал меры долготерпению новых друзей. Откажешься - кто их знает. Сейчас навалятся все скопом и зарубят, а сами, не заботясь более о создании видимой законности, станут между собой делить - кому стул, кому кресло, кому престол.
   Антиохиан тронул Александра его за плечо, прервав его раздумья.
  -- Друг мой, разве дело только в нас? - сказал он притворно-кротким голосом, - Посмотри, весь римский мир страдает от чудовища. Надежда на избавление - только в тебе. Подумай, сколько еще он может убить, ограбить, лишить всего, если его не остановить.
   Север несмело повернулся к собравшимся.
  -- Но у меня нет выбора, ведь так?
   Те не ответили. Только Пакия продолжал всхлипывать и воздевать вверх руки. Словно боясь обжечься, Север осторожно протянул руку к порфире, затем замялся на секунду. Флориан, сжав кулаки, кивал головой. Александр подумал еще о чем-то, потом взял пурпурный плащ, расправил его и с обреченным видом накинул его на плечи. Кто-то из присутствующих испустил вздох облегчения. Дело свершилось.
  -- Пошли, - сказал Антиохиан, и показал жестом по направлению к выходу, - Нас ждут, август.
   Север, окруженный со всех сторон, медленно зашагал вниз по лестнице. Ворота распахнулись, и в лицо ударил яркий дневной свет. Преторианские когорты стояли на форуме лагеря, построившись, словно для парада. Солдаты пристально вглядывались в вышедших к ним командиров. Те, сделав несколько шагов, расступились, открыв виду Александра Севера, одетого в пурпур.
  -- Аве, Александр Август! - заорал Антиохиан.
   Преторианцы восторженно взревели, воздев к небу мечи. Торжествующий рев понесся по рядам, разгораясь все громче. Войско буйствовало. Север увидел, как имагинифер (44), стоявший в первом ряду на фланге, швырнул на землю изображение Элагабала. Двое солдат выскочили из строя и принялись рубить бюст мечами.
  -- Долой грязное чудовище! Смерть презренному!
  -- Императору Александру долгих лет! Элагабала долой!
   Претория продолжалоа бушевать. Флориан подошел к Северу и тихо сказал:
  -- Ну, вот видишь. А ты хотел отказаться.
  -- Постой. А что же Элагабал?
   Флориан усмехнулся.
  -- Этой ночью ты кое-что проспал. Слушай, что было.
  
   Прошедшей ночью в Риме действительно много, чего произошло. Начиналось все, как обычно. Элагабал с вечера собрал своих прихлебателей, чтобы снова весело провести ночь. Все шло своим чередом до тех пор, пока кто-то из придворных евнухов тихонько не отвел августа в сторону.
  -- Чего нужно? - спросил, грозно нахмурившись, Элагабал.
   Вместо ответа евнух указал рукой в окно. Император подошел и посмотрел. На
   подступах ко дворцу происходило что-то, что нельзя было детально рассмотреть из-за ночной темноты. Судя по всему, там собралась большая масса людей. Виднелось много факелов, слышались отдаленные крики и шум, производилось в темноте большое движение. И, ориентируясь по огням факелов, можно было увидеть, что движение это идет в направлении ко дворцу, причем весьма быстро. Элагабал вспомнил, что стража так и не прибыла. Голова у императора мигом очистилась от винных паров, а душу вдруг охватило чувство страха, хотя он до сих пор не мог до конца понять, что происходит.
  
   Префект претория Антиохиан, давно спешившись, в толпе своих воинов шел беглым шагом, почти бежал, к Палатинскому дворцу. Преторианцы бежали с ним, окружив со всех сторон. В полном вооружении, панцирях и шлемах, со щитами и мечами наизготовку, войско стремительно приближалось к резиденции Элагабала. Грохотали доспехи, звенело оружие, громко топали по мостовой подкованные башмаки. На улицах никто не встречался - не то ночь разогнала всех жителей по домам, не то они загодя прятались, завидев солдат.
  -- Воины! - кричал на ходу Антиохиан, - Приказываю убивать негодяев, поражая в нижние части тела, чтобы смерть их была подобной их жизни!
   Ворота, с утра лишенные стражи, сшибли бревном, словно тараном, и хлынули
   внутрь дворцовых садов. Там никого не было. Быстро проследовав мимо, преторианцы достигли дворца.
  -- Вперед! - скомандовал префект претория, и в порыве чувств отшвырнул в сторону факел.
   Солдаты ринулись к дворцу. Двери были не заперты. Первыми встреченными
   людьми были два евнуха, шедшие с двумя весьма пьяными женщинами, похожими наружностью и ужимками на проституток. Передние преторианцы, машинально, точно по воинской науке, остановившись, метнули дротики. Оба евнуха и одна из шлюх осели на пол. Вторая девка кинулась бежать, оглашая дворец диким визгом. Один из солдат кинулся, было, следом, но префект претория тут же схватил его за руку.
  -- Куда? Нам нужен другой человек!
   Пиршественный зал нашли быстро. Он был полон пьяных, гуляющих, как ни в чем ни бывало, людей. Приспешники Элагабала, ничего не подозревая, продолжали веселиться. Евнухи, слуги, рабы, с десяток продажных мужчин и женщин были здесь же, ублажая и обслуживая собравшихся. Странно, но почти никто даже не отреагировал на вломившихся воинов, словно ничего не происходило. Лишь один разрумяненный человек в зеленом хитоне дорогой ткани, расшитой блестками, в котором Антиохиан признал Гиерокла, одного из фаворитов Элагабала, обернулся к солдатам и пьяно заблажил:
  -- О-о-о, вот и стража, наконец, пришла! Где вы пропадали, канальи?!
   До Антиохиана внезапно дошло, что ни император, ни кто-либо из его друзей даже не заподозрил надвигавшихся неприятностей. Префект претория не смог удержаться от того, чтобы не поразиться их глупости. Впрочем, надо было осуществлять задуманное.
  -- Бей негодяев! - заорал Антиохиан.
   Преторианцы заработали мечами. Гиерокл упал первым - его поразил мечом сам
   префект претория. Фаворит августа кулем свалился на пол, а Антиохиан принялся яростно махать мечом направо и налево. Воины делали то же самое. Вокруг метались, кричали, падали попавшие под горячую руку преторианцев собутыльники Элагабала. Кто-то выпрыгнул в открытое окно. Преследовать его не стали. Изрубили, не разбирая, слуг, рабов, евнухов, шлюх обоего пола - всех, кого застигли в зале. Наконец, разгорячившись, перевернули столы с яствами и порубили тоже. Остановившись после рубки, Антиохиан тяжело дышал, оглядываясь вокруг. Кругом валялись трупы, вперемешку с объедками, осколками, обрубками. Изысканные кушанья были сброшены на пол, размазаны и растоптаны. Текло вино из разбитых амфор, смешиваясь с кровью убитых, и тушеные бараньи потроха, сброшенные со стола, мешались со свежими человеческими внутренностями, выпущенными солдатскими мечами. На полу катались, воя и корчась, два других императорских фаворита - Мирисм и Протоген. Солдаты, узнав их, поступили согласно приказу Антиохиана, пронзив обоим низ живота и оставив умирать в муках. Преторианцы обшаривали трупы, собирая кольца, браслеты и прочие драгоценные вещи, имевшиеся при убитых.
   Один из солдат, проверив соседнюю комнату, вытащил оттуда какого-то человека. Схватив за волосы, потащил несчастного к Антиохиану.
  -- Благородный префект! - дрожа от страха, как осиновый лист, бормотал задержанный, - Я повар, я всего лишь повар...
  -- Повар? Отлично, - сказал Антиохиан, - Приготовь-ка что-нибудь для меня, а то что-то слегка проголодался я.
   Подкрепиться от застолья Элагабала префект претория не успел.
  -- Дыши легче, чучело, - вяло толкнул повара схвативший его солдат, - Не тронем.
   Задержанного, в сопровождении преторианца, отправили на кухню. Антиохиан,
   движимый любопытством, покинул разгромленный зал, и пошел по коридорам дворца дальше, ища спальню императора. Кругом царило специфическое оживление, словно при грабеже захваченного вражеского лагеря. Повсюду сновали солдаты, шарившие тут и там, тащившие вещи, занятые дележом. Они почти не обращали внимания на своего командира.
   Найдя спальню Элагабала, Антиохиан вошел внутрь, огляделся. Два или три солдата сопровождали его.
  -- Ничего себе! - невольно воскликнули они, оглядев опочивальню.
   Стены и потолок комнаты были сплошь исписаны неприличными картинами. Там
   были изображены мужчины и женщины в соитии, и отдельные предметы вожделения хозяина спальни, изображения похабных сцен с участием одних мужчин, а также голые женщины, совокупляющиеся с обезьянами, гиппопотамы с огромными фаллосами и тому подобное.
  -- Закрасить все это! - скривился Антиохиан.
   Подошел быстрым шагом преторианец с плюмажем центуриона на шлеме.
  -- Префект, Элагабала нигде нет.
  -- Искать его, - распорядился Антиохиан, - Проверить здесь все. Он не мог уйти. Я отправляюсь к Александру. Поручаю отыскать негодного вам.
  
   Император Элагабал действительно не мог уйти. Он прятался неподалеку, в уборной.
   Заметив, по сигналу преданного евнуха, приближение преторианцев, и заподозрив неладное, август не стал возвращаться в зал, где пировали приближенные. Он решил спрятаться до выяснения обстановки. Обстановка прояснилась очень скоро. Теперь из своего убежища август мог хорошо слышать вой умирающих, проколотых мечами, доносившийся из пиршественного зала, голоса перекликавшихся воинов, их шаги по коридорам дворца, и жутковатый металлический звон, в котором без труда можно было узнать звон приготовленных к делу мечей. Элагабал прекрасно слышал из реплик преторианцев, что они ищут именно его, да это и так было ясно. Итак, сидя в уборной, в укромном уголке, император Рима прикидывал возможные в его положении варианты.
   Золотая игла, которую Элагабал незадолго перед этим приказал выковать для себя, была при нем. Но использовать ее, согласно собственному замыслу, то есть, воткнуть в себя и тем променять неминуемую позорную и, возможно, страшную казнь на самоубийство, август никак не мог решиться. Возникла у него и другая мысль - тихонько выбраться из своего убежища, встретить какого-нибудь оплошного воина, наброситься на него, заколоть иглой, а потом, переодевшись в его вещи, незаметно скрыться из дворца. Но и этот план был отвергнут, как слишком отчаянный. К тому же, смерть от золотой иглы Элагабал считал достойной только себя, а никак не рядового преторианца. Пока император лихорадочно перебирал мысли в голове, в коридоре поблизости раздались приближающиеся шаги нескольких человек.
  -- Эй, проверьте в уборной! - скомандовал там кто-то, очевидно, центурион или трибун.
   Внутри у Элагабала похолодело. Дверь распахнулась, и на пороге возникли два преторианца.
  -- О, смотри! - сказал один из них, и указал пальцем на императора, - Вот он!
   Лица у солдат были веселые, а не злобные, и Элагабал на секунду проникся
   надеждой, что ничего плохого они ему не сделают. Ему вдруг вспомнился покойный дед, император Септимий Север, и его совет, данный перед смертью сыновьям, Каракалле и Гете - обогащать воинов и не обращать внимания ни на кого больше. Элагабал мысленно оценил мудрость знаменитого предка, и обратился к преторианцам.
  -- Я вам заплачу! Я хорошо заплачу!
   Однако, солдаты деловито шагнули к нему, схватили, заломив за спиной руки, и с
   силой толкнули вперед, на зарешеченное окно уборной. Элагабал больно ударился о чугунную решетку лицом и стал неуклюже сползать вниз по стене. В следующий миг мощный удар меча в спину закончил его правление, вместе с жизнью.
  
   Наутро труп Элагабала на виду у всех тащили по улицам Рима. Глашатаи громко возвещали о свержении "позорного императора", возбудившего к себе столько ненависти у самых разных людей - от сенатора до простолюдина. Множество народу высыпало на улицы ради зрелища выражения презрения к убитому. Элагабала долго таскали на веревке по улицам, затем привезли в цирк Флавиев и там, на виду у всех, протащили полный круг по всему пространству арены. Наконец, в виде последнего надругательства, хотели бросить его труп в клоаку. Но, так как оказалось, что эта клоака не могла вместить его, преторианцы сбросили его с моста в Тибр, привязав к нему груз, чтобы он не всплыл на
поверхность и никогда не мог быть похоронен. Имя Элагабала тотчас было по приказу сената отовсюду оскоблено, статуи повалены, память его проклята. А в это время из Рима на восток уже выступал без лишней помпы небольшой караван - это отправлялся в долгую дорогу "домой", в сирийскую Эмесу, бог Элагабал - черный небесный камень.
  
   На следующий день улицы Рима вновь были запружены толпами народа. Вчера римляне провожали в мир иной старого императора, сегодня спешили взглянуть на нового. Столпотворение было повсюду.
  -- Дорогу! - громко требовали преторианцы, расталкивая зевак, - Дорогу преславному августу Северу Александру!
  -- Преславному.., - ворчал какой-то старикан в толпе, получивший от солдата затрещину, - Что он такого преславного успел совершить?
   Император медленно ехал верхом, в сопровождении Антиохиана, Флориана,
   нескольких влиятельных сенаторов и богачей. Спереди и сзади их сопровождали конные преторианцы. Процессия держала путь к сенату. Александр Север сохранял на лице бесстрастное выражение, лишь время от времени оборачиваясь по сторонам, к толпам народа, и приветствуя их поднятой вверх рукой. Римляне с энтузиазмом приветствовали его в ответ. Мало кто знал, чего следует ждать от нового императора, но избавлению от Элагабала были рады практически все.
   Сенаторы, одетые в парадные белые тоги с широкой пурпурной полосой, едва не высыпали навстречу встречать нового августа. Элагабал казнил многих из их сословия, до него основательно прореживал ряды сенатской аристократии Каракалла, до Каракаллы - Септимий Север, до Севера - Коммод. От Александра ждали, наконец, умеренного, просвещенного и не склонного к насилию правления.
  -- Добродетельный Август, да хранят тебя боги! - кричали сенаторы, вскакивая со своих мест, - Боги дали нам тебя, боги вырвали тебя из рук грязного человека, боги да продлят твои дни!
  -- И ты пострадал от грязного тирана, и ты скорбел о том, что
жил такой грязный и непристойный человек! Боги истребили его, боги
сохранили тебя!
  -- Счастливы мы властью твоей, счастливо государство! Позорного императора на страх другим тащили крюком, развращенный император поделом наказан, запятнавший почетные звания законно наказан!
   Растерявшийся от такого напора славословий Север хотел, было, поблагодарить
   сенаторов.
  -- Благодарю вас, отцы сенаторы, не только за то, что произошло сейчас, но и за спасение моей жизни. Все это вы передали мне в один день, чему раньше не было примера. Спасибо вам!
   При этих его словах снова отовсюду раздались возгласы:
  -- Александр август, ты победил пороки, победил преступления, победил позор! В тебе мы твердо уверены, мы предвидим доброе!
  -- Великий Александр, да хранят тебя боги! Прими имя Великого! Великий Александр, да будет так!
   Северу начинала претить вся эта масса восхвалений.
  -- Но на каком основании я приму имя Великого? Что великого я уже совершил? Ведь Александр Великий получил его после великих деяний. Поэтому успокойтесь, досточтимые отцы сенаторы, и, считайте меня одним из вас, а не наделяйте меня именем Великого.
   Отпустив сенат, он остаток дня провел в компании преторианских командиров -
   Антиохиана и Флориана (последний был первым же делом возвышен до ранга второго префекта претория).
   Палатинский дворец встретил Севера и префектов видом разгромленного и взятого штурмом вражеского лагеря. Кое-где еще валялись трупы, обломки мебели, обрывки одежд. Один мертвец был подвешен за ноги и вниз головой. Похоже, что его пытали. Ночью тут хозяйничали преторианцы, свергшие Элагабала и поставившие Александра. Некоторые из них, не то опоздавшие, не то наиболее жадные, еще рыскали вокруг. Повсюду жужжали мухи, роившиеся над засохшими темно-красными пятнами - не то крови, не то вина. И того, и другого прошлой ночью в Палатинском дворце пролилось достаточно, а мухам было все равно, над чем роиться, или же мушиные предпочтения оставались тайной для новоиспеченного императора и префектов претория.
  -- Непринятие чужого имени прославило тебя гораздо больше, нежели могло бы
прославить принятие его, - восторженно говорил Александру Флориан, - Благодаря этому поступку ты приобретешь славу человека твердого и благоразумного, ввиду того, что весь сенат не мог тебя переубедить.
  -- Сенат.., - вздохнул Север, - О, люди, созданные для рабства!
   Изречение, отпущенное Августом, за два с лишним столетия отнюдь не утратило
   актуальности. Император встал и прошествовал в угол кабинета, где стояла искусно выполненная подробная рельефная карта римского государства. Города, реки, горы, дороги, военные лагеря - все было нанесено туда педантично и с большой точностью. Севера вдруг посетило шутливое настроение.
  -- Мое! Все мое! - сказал он, и протянул руки, охватывая карту.
   Карта была большой. Подобравшись со стороны Африки, Александр Север,
   несмотря на свой высокий рост, не мог объять все. Левая рука его не могла дотянуться до Британии и низовьев Рейна, доставая лишь до Бельгийской Галлии.
  -- Твое, твое! - поддержали соратники, - Только управляй всем этим справедливо. Не поручай государственных дел евнухам и проходимцам и не допускай торговли должностями.
  -- Да.., - в задумчивости ответил Север, - На государственные должности следует скорее назначать тех, кто их избегает, а не тех, кто их домогается.
  -- До чего мудро замечено! - воскликнул вертевшийся тут же перс Пакия, - Божественный август, дозволь записать твои слова!
   Север ничего не ответил, а лишь с долей брезгливости на лице посмотрел на
   вольноотпущенника.
  
   Следующим днем сенат собрался вновь, и Александр Север, новый император, снова был на заседании. Ликование и выражения верноподданнических чувств утихли, и пришло время обсудить другие вопросы.
  -- Как же ты думаешь управлять государством, август? - спросили сенаторы.
  -- Я вижу лишь один путь, почтенные отцы сенаторы, - вздохнул император, - Править через соблюдение закона. При условии, что он должен быть справедливым, а не тираническим.
   Должен был кто-то задать и каверзный вопрос, прощупывая истинные намерения
   нового императора.
  -- Но август, государь, как известно, стоит над законом. Он изъят из действия права и сам является его источником.
  -- Если даже закон государства изъял императора из сферы своего действия, - ответил Александр Север, и в голосе его слышалось раздражение, - Все равно, для императорской власти нет ничего более естественного, чем поступать по закону.
  -- Мудро! Мудро сказано! - дружно и с готовностью закричали сенаторы, - Да здравствует император август Север Александр! Да хранят тебя боги! Долгих лет жизни и правления императору!
  -- Великий Александр, правь нами! Будь счастливее Августа и лучше Траяна!
  -- Счастливее Августа и лучше Траяна! - скандировали сенаторы традиционное пожелание императору, вступающему на престол.
  -- Но что сделал первым делом Траян, взойдя на престол? - растерянно спросил Север.
   Сенаторы бушевали еще некоторое время, словно не слыша вопроса, и лишь громкий
   стук по трибуне заставил их вернуться к порядку. Тогда встал и обратился к императору Тиместей, один из влиятельнейших членов сената.
  -- Август, божественный Траян пришел к власти, сменив гнусного тирана Домициана, точно так же, как и ты сменил этого позорнейшего не только среди двуногих, но и среди четвероногих.
  -- И? - Север, хорошо образованный, прекрасно знал о первом поступке Траяна, но желал услышать это в качестве руководства к действию от других лиц, а не поступить так по собственному разумению.
  -- Он совершил справедливое дело, обрубив те липкие щупальца, которыми тиран опутал государство, и которые потворствовали всем его беззакониям.
  -- Представьте мне список этих щупальцев, почтенные отцы сенаторы.
  -- Будет исполнено, август.
  
   В течение недели специально разосланные команды преторианцев разыскивали по Риму и его окрестностям людей, заработавших себе в годы правления Элагабала дурную репутацию - доносчиков, соглядатаев, казнокрадов, продажных чиновников, торговцев должностями и им подобных. Наконец, собрав, привезли их в порт Остию, в устье Тибра близ столицы. Император прибыл туда же.
  -- Выловили всех? - спросил он Антиохиана.
  -- Нет, - пожал плечами префект претория, - Скрылся Зотик, которого презренный Элагабал называл своим "ослом".
  -- Кто это? Почему ослом? - лениво поинтересовался Александр Север.
   Антиохиан, выбирая пристойные выражения, пояснил о том, кто такой бежавший Зотик, и каково происхождение его странного прозвища. Север, выслушав, посмеялся.
  -- Да на кой он нужен? Сбежал - и пес с ним. Начинайте!
  
   Военный либурн (45) мизенского флота (46), разогнавшись по прямой в чистом море в половине мили от Остии, с силой ударил бронзовым тараном в стоявший неподвижно старый торговый парусник, пропоров борт. Ветхое дерево корпуса с готовностью проломилось, и вода мощным потоком хлынула внутрь. Судно стало быстро крениться, а потом начало погружаться носом вперед. Громкие вопли, доносившиеся из трюма, оглашали морской простор. Парусник уходил на дно, унося с собой тех, по чьим доносам при Элагабале производились казни и конфискации, кто доносил, воровал, обогащался за счет беззаконий. Теперь их деяния бумерангом вернулись к ним - казнили их без суда и следствия, по составленным спискам, которые в старые времена назвали бы проскрипционными.
   Дольше всех держалась над поверхностью воды украшенная резным рыбьим хвостом корма корабля. Вопли изнутри доносились все глуше. Наконец, и корма ушла под воду, и все стихло, лишь пузыри воздуха, шипя, лопались на темно-голубой поверхности моря.
  -- Пошли кормить рыб, - констатировал кто-то из моряков с борта корабля, стоявшего неподалеку.
   На нем приплыли желающие понаблюдать за экзекуцией. Малым ходом корабль совершал движение по кругу. Классиарии (47), высунувшись из-за бортов, внимательно наблюдали, не выплывет ли кто из приговоренных к смерти злодеев. Никого не было видно. Сенатор Тиместей внимательно посмотрел на расходящиеся на месте потопления судна волны, потом сурово поджал губы и изрек:
  -- Наконец-то Рим имеет такого государя, какого заслуживает!
   Тиместей величественно развернулся и сделал рукой знак плыть к берегу.
  -- Смута закончена. Да здравствует август Север Александр!
  
   Смута не была закончена. Она лишь прервалась. На четырнадцать лет.
  

Часть 3. Максимин и "год шести императоров"

  
   В правление императора Александра Севера, с 221 по 235 годы, римское государство, наконец, вздохнуло относительно спокойно. Череда из императоров-отморозков, непрерывно занимавших собой престол в течение нескольких десятилетий, оборвалась. Прекратились террор, преследования, казни, конфискации. Самые крупные казнокрады, проворовавшиеся чиновники и судьи лишились постов и отправились в ссылку. Евнухов и советников удалили от двора. Дураков, карликов, продажных женщин и мужчин, которых Элагабал посадил на государственное обеспечение, новый император подарил народу. Зрелищ, ради экономии казны, стали устраивать гораздо меньше, но зато стало лучше с хлебом. Позаботился Александр Север и о снижении налогов, которые при предыдущих императорах уже начинали превращаться в неподъемную ношу для основной массы населения. В общем, за эпохой монаршей разнузданности и сумасбродства настало время осмотрительной сдержанности. Популярность Александра Севера была велика во всем народе. Имелись у императора и пороки, хотя и непохожие на пороки предшественников: август был скуповат, подозрителен, замкнут и упрям. Во многом, это правление было похоже на правление Тиберия за двести лет до этого, но без проявления жестокости последнего. Александр Север был человеком мягким и холодно-равнодушным. Он выслушивал любую критику, но поступал всегда по-своему. (48)
  -- Ты сделал свое правление скучным и излишне мягким, - упрекали, порой, Севера друзья.
  -- Зато продолжительным, спокойным и безопасным, - отвечал император-флегматик.
   В этом он был прав - носить пурпур четырнадцать лет в неспокойном III столетии не
   удалось почти никому. Как бы то ни было, жить в эти годы римлянам стало и лучше, и богаче, и сытнее, и спокойнее.
   Однако, одну большую проблему для государства Александр Север породил - он не оставил наследников, и это послужило потом исходной точкой многих общественных бедствий. Император был женат, но недолго. Скаредность и эмоциональная холодность Севера и скучная безвылазная жизнь в Палатинском дворце, в итоге, разрушили этот брак. Трудно представить для женщины что-либо худшее, чем муж - скряга и зануда, даже если при этом он император Рима. Детей у них не было. Расставшись с женой, Александр Север более не делал попыток заново построить брак, а окончательно обособился у себя во дворце, и многим скоро стало казаться, что император вовсе не дышит, не спит, не ест, не пьет, не вращается среди людей и вообще, представляет собой некоего полубога, таинственного и лишенного обычных человеческих черт.
   По прошествии четырнадцати лет безупречного и бесцветного правления, император Александр Север направился с войсками на верхний Рейн, где начали сильные нападения алеманны. Приведя в Германию большое войско, император, несмотря на позднее время года (стоял ноябрь), начал готовиться к действиям против варваров. Но неожиданно заболел, и вскоре умер в Ахене, в военном лагере.
  -- Я бы всем, и все это ни к чему, - говорят, что именно этой исполненной горечью фразой Александр Север завершил свой путь на этом свете.
   Он был умен, и предвидел все те бедствия, что были готовы обрушиться на римское государство в ближайшее время.
   Императорский пурпур стал яблоком раздора. За неимением законных наследников, претендентами стали военачальники армии, собранной Александром Севером в Германии. Самым удачливым был фракиец Максимин, префект лагеря, которого выдвинули войска, прибывшие из Иллирии, из дунайских провинций, а также новобранцы. Быстро избавившись от соперников, Максимин объявил себя императором.
   Это была полная противоположность Александру Северу. Полуварвар, родом из пограничных областей Нижней Мезии (49), Максимин прошел все ступени военной карьеры. Начинал он со службы в коннице, командиром вспомогательной алы, еще при Септимии Севере. Максимин отличался огромным, свыше двух метров, ростом, и громадной физической силой. В состязаниях он запросто валил наземь до десятка человек, мог одним ударом кулака выбить зубы лошади, а однажды в поединке поборол двухгодовалого медведя.
   Максимин сделал хорошую карьеру в войске при Септимии Севере и Каракалле, но с Элагабалом у него отношения не сложились. Император-извращенец принялся всячески издеваться над неотесанным военным. Он шутил с ним самым неподобающим образом.
  -- Говорят, Максимин, что в былое время ты одолевал и шестнадцать, и двадцать, и
тридцать воинов, - спрашивал Элагабал, - А можешь ли ты тридцать раз закончить с женщиной?
   Раздраженный таким обращением, Максимин уволился со службы и поселился у себя дома, в Нижней Мезии, где у него было поместье, пока Александр Север вновь не призвал его. Фракиец, скучавший в своем захолустье, откликнулся охотно. В походе против алеманнов он получил должность префекта лагеря - фактически, второй пост в армии. А после неожиданной смерти Александра Севера стал императором.
   Это был человек неотесанный и суровый, чистый варвар. Он совершенно не выносил роскошь, часто надевал самую простую одежду, перевязь его меча не была украшена золотом, застежки были без драгоценных камней, только его палаш заканчивался рукояткой из слоновой кости. К моменту восхождения на престол Максимину было уже шестьдесят три года, но он был здоров, как медведь, а еще точнее, как циклоп. Ни огромный рост, ни нечеловеческая силища, ни выносливость с годами никуда не делись. Равно как и суровый нрав. У Максимина был менталитет центуриона, а государство и граждан он расценивал, как некое подобие солдат, капризом судьбы попавшее в его распоряжение. Правил он соответствующим образом, но об этом потом. Первоначальным делом для Максимина стала война с алеманнами.
   Вступив в зарейнскую Германию, он разорил поселки, угнал стада, перебил множество варваров и еще больше взял в плен. Везде, где только можно, Максимин разрешал войску грабить, и солдатам это нравилось, ведь прежде Александр Север такого не позволял и сурово карал мародеров. Германцы, не решаясь вступить в сражение против огромной римской армии, отступили в глухие леса и болота. Император, не колеблясь, направил свое войско в дебри, вслед за варварами. Тут начались стычки. Германцы, прячась среди лесов и болот, совершали неожиданные нападения, пользуясь тем, что римляне не были знакомы с местностью. Здесь сам император весьма отважно начал битву. Когда около какого-то большого болота, к которому в бегстве отступили алеманны, римляне не решались преследовать их, Максимин, первым бросившись в болото вместе с конем, стал убивать стоявших против него варваров. Остальное войско, будучи увлечено личным примером императора, воспрянуло духом и тоже вступило в болото. С обеих сторон пало большое число людей: много из римлян, из варваров -- почти все тогда участвовавшие; особенно отличился сам император. Так была одержана победа, надолго усмирившая алеманнов.
   Захватив в плен множество германцев и угнав добычу, Максимин отправился с войском в Паннонию (50), где расположился в Сирмии, провинциальной столице. Император был совершенно равнодушен к Риму, где, как он предполагал, его презирали за варварское происхождение. Он так никогда и не вступил в столицу, будучи императором.
   Сирмий стал его местом пребывания. Здесь Максимин проявил весь свой дикий нрав, и все его дальнейшее правление стало жестокой военной диктатурой. Для начала, он без суда распорядился убить в Паннонии около четырех тысяч человек - военных и гражданских из разных сословий, которых заподозрил в подготовке заговора против него. Неизвестно, был ли такой заговор в действительности, но после этого императора охватила настоящая паранойя, и заговорщики стали ему мерещиться повсюду. Доносчики получили самый широкий доступ к августу, причем, их доносы чаще всего даже не проверялись, а немедленно принимались меры к указанным в них лицам. Дальше - больше. К Максимину пришло понимание, что можно не просто казнить или ссылать подозреваемых, но и, при этом, конфисковывать их имущество. Эта идея императору понравилась, и вскоре он принялся ее реализовывать, да так увлеченно, что и перестал утруждать себя обвинениями, даже формальными и надуманными. Казнил и отнимал - просто и незатейливо, почти по обычаям фракийских разбойников-скамаров, в стычках с которыми в далекой юности отличился будущий император.
   Сирмий превратился в самое проклинаемое место в империи. Ежедневно, днем и ночью, со всех концов государства сюда везли под охраной на телегах или гнали пешком людей, которые еще совсем недавно были знатными и богатыми, а теперь превратились в нищих. Отнимая у них все, Максимин приговаривал их по произволу к смерти или изгнанию, а отнятое забирал себе. Когда, действуя таким образом, он довел до бедности множество знатных домов, он перешел к общественному имуществу. Отыскивая повсюду государственные деньги, собиравшиеся для благодеяний и раздач простому народу или отложенные на театральные зрелища и всенародные празднества, он присваивал их себе. Итак, с хлебом и зрелищами для простого народа стали возникать проблемы. И, если покойного Александра Севера плебс, случалось, поругивал за прижимистость, то Максимина возненавидел.
   Царственный фракиец, между тем, уже совершенно потерял всякие границы дозволенного. Посвящения в храмы, статуи богов, любое убранство общественных мест или украшения города, либо материалы, могущие быть превращенными в монету, -- все отнималось, захватывалось и переплавлялось. Именно это огорчило народ и вызывало народную скорбь. Некоторые из простых людей простирали руки и охраняли храмы, готовые скорее быть убитыми перед алтарями, чем видеть их ограбление. Поэтому по городам и в провинциях настроение народных масс было чрезвычайно угнетенным. Максимин стал настоящим общественным бедствием для Рима, как за триста до него другой фракиец - Спартак. Все эти причины возбуждали массы к ненависти и мятежу.
  
   Март 238г.
  

Если нежданно гибнет злодей, то не радуйся слишком,

Часто ведь гибнет и тот, чья жизнь протекла беспорочно

(Катон)

  
   И мятеж произошел. В Африке местные жители, доведенные до отчаяния произволом императорских наместников и магистратов, восстали и провозгласили в Карфагене императорами старого сенатора Гордиана, которому было уже почти восемьдесят лет, и его сына, тоже Гордиана. Весть об африканском восстании быстро достигла Рима, где народ, подстрекаемый сенатом, убил назначенного Максимином городского префекта и всех чиновников, а сам император был объявлен врагом народа. Статуи его были повалены, изображения замазаны, надписи стерты.
   События развивались стремительно. К тому времени, когда об африканском мятеже стало известно в столице, сам мятеж был уже подавлен. Верный Максимину наместник соседней провинции Мавретании, со стоявшими там войсками и наемными маврами подошел к Карфагену. Плохо вооруженные мятежники, представлявшие собой, по сути, лишь толпу народа, не могли устоять против регулярных войск и были разгромлены, Гордиан-младший, предводительствовавший ими, убит в сражении. Узнав об этом, и старший Гордиан покончил с собой.
   Однако, в Риме хорошо понимали, что рубеж уже перейден, и дороги назад нет. Сенат избрал из своего состава в императоры двух новых стариков - Бальбина и Пупиена. Первому было далеко за шестьдесят, второй разменял восьмой десяток. Изнеженный, проведший всю жизнь в роскоши, Бальбин был оставлен в Риме, а заслуженный воин Пупиен, во главе небольшой, наспех собранной армии отправился на север, чтобы встретить ожидавшееся вторжение войск Максимина. И оно не заставило себя ждать.
  
   Получив сенатское постановление о своем низложении, Максимин пришел в страшную ярость - настолько, что даже ближайшие соратники и стража скрылись от него, опасаясь за свою жизнь. Император бросался на стены, хватался за меч, рвал на себе одежду, сурово избил несколько человек, которых встретил. Наконец, под вечер, утомившись, он напился и голыми руками разломал в щепки стол, за которым сидел. На следующий день, пребывая по-прежнему в ярости, он собрал воинов и объявил поход на Рим.
   Узнав вскоре о том, что против него послан Пупиен, Максимин рассвирепел еще больше. Войско его двигалось из Паннонии на Италию. За ним следовало немалое число наемников-германцев, осадные машины и военные орудия. Поход совершался неторопливо, из-за подходивших отовсюду повозок с провиантом и военными припасами. Так как поход на Италию был внезапным, то Максимин собрал все необходимое для войска не заранее, как полагалось бы, а из имевшихся под рукой ресурсов. Он решил послать вперед вспомогательные когорты паннонцев, которым он более всего доверял, так как именно они, после кончины Александра Севера, первыми назвали его императором. Максимин приказал им опередить остальное войско и первыми вступить в Италию. Подойдя к ее границам, император выслал вперед лазутчиков, чтобы они разведали, нет ли каких-нибудь тайных засад в горных ущельях или в лесных чащах. Сам же он, тем временем, свел войско в долину. Вид армии Максимина был внушителен и грозен своим количеством, вооружением и порядком. Император выстроил отряды тяжеловооруженных четырехугольниками, вытянутыми более в длину, чем в глубину, чтобы охватить большую часть долины, а все повозки поместил в середине. Сам Максимин, вместе с телохранителями следовал в арьергарде. По долинам бесконечной колонной текли тяжеловооруженные пехотинцы - легионеры и ауксиларии. С обеих сторон от них двигалась кавалерия, подразделения конных латников, мавританские копейщики и лучники с Востока. Император вел и множество наемных германских всадников. Их он чаще всего выдвигал вперед, чтобы они принимали на себя первые удары врага, вследствие того, что они были горячи и смелы в начале сражения, а как только приходилось подвергать себя опасности, они стоили мало, как и подобает варварам. Пройдя всю равнину стройно и в полном порядке, войско остановилось перед первым италийским городом - Эмоной.
   Здесь посланные вперед разведчики донесли, что город пуст, а жители все до одного бежали. Все, что находилось в городе и на полях, они увезли с собой или сожгли, и не осталось провианта ни для вьючных животных, ни для людей. Не отличавшийся особым умом Максимин обрадовался бегству жителей, надеясь, что так же, не дожидаясь его прихода, будет поступать все население. Войско же, в самом начале похода испытывая голод, было рассержено. Переночевав, одни в городе, в пустых домах, другие -- на равнине, в чистом поле, они с восходом солнца двинулись к Альпам. Горы, покрытые сплошными густыми лесами, и проходы в них, узкие из-за обрывов, уходящих на большую глубину, внушали тревогу. Здесь в любом месте можно было ожидать засады. С большим страхом двигалось войско, опасаясь, что вершины уже заняты, а проходы, чтобы помешать их прохождению, завалены. Когда же они беспрепятственно перешли горы, никого по пути не встретив, то, спускаясь на равнину, сильно приободрились. Максимин надеялся, что все удастся ему очень легко. Он стал презирать италийцев, которым не придали смелости даже труднопроходимые местности, где они могли либо скрываться и спасаться, либо устраивать засады и сражаться сверху, с более высоких позиций. Но как раз тут-то, посреди благих ожиданий, Максмина ожидали проблемы.
   Когда войско, перейдя горы, снова оказалось на равнине, лазутчики донесли, что большой город Аквилея запер ворота, и что посланные вперед отряды паннонцев штурмуют его, но, несмотря на частые атаки, ничего не достигают, выбиваются из сил и отступают, осыпаемые камнями, копьями и множеством стрел. Рассердившись на паннонских военачальников за то, что они столь нерадиво сражаются, Максимин поспешил туда сам вместе с войском, рассчитывая очень легко взять город. Не взять его было нельзя - Аквилея, словно замком, перекрывала единственную дорогу, ведущую с Балкан в Италию.
   Примечательно, что против всего войска Максимина обороняли Аквилею только две когорты вспомогательных войск: 2-ая Ульпиева из Пафлагонии и 2-ая галатов. (51) Всего около тысячи пехотинцев. Кроме того, там были вооруженные горожане и жители окрестных мест, сбежавшиеся под защиту городских стен, спасаясь от вторжения. Однако, и всех этих немногочисленных сил было вполне достаточно, чтобы остановить армию Фракийца. Развернуть свое войско для боя и реализовать численное преимущество низложенный император не мог; на узком пространстве, сжатом между горами и морем, могли одновременно сражаться лишь немногие, и, к тому же, почти все это пространство перегораживали городские стены. Словом, в этом месте тысяча воинов, оборонявших стены, могла остановить целую армию.
   Обороной Аквилеи руководил консуляр Туллий Менофил, в прошлом занимавший видные посты при Александре Севере. При Максимине он попал в опалу, поэтому, сенаторам, организовавшим низложение царственного варвара, можно было положиться на Менофила. Он получил назначение в Аквилею, которую должен был удерживать до подхода Пупиена с войском.
   Вообще-то, надежды на Пупиена было мало. Подойти-то он мог без затруднений, но вот что дальше? Его армия была слаба, собрана наспех и намного уступала в численности испытанному в боях с германцами войску Максимина. Итог сражения между ними, случись таковое, можно было предугадать без труда. Пупиен и сам это прекрасно понимал, и шел к Аквилее со страхом, боясь поражения. Но в итоге получилось так, что воевать ни с кем не пришлось, а подошел Пупиен к Аквилее, что называется, к шапочному разбору. Но обо всем по порядку.
   Менофил прекрасно подготовился к предстоящей осаде. Он запасся большим количеством продовольствия и всяческих припасов, с таким расчетом, чтобы был достаток, если даже осада затянется. Вода тоже была в изобилии - у стен протекала река, дававшая и защиту в качестве рва, и снабжение водой.
   Максимин, подойдя к Аквилее, увидел, что город хорошо укреплен. Желая избегнуть задержек и упорных боев, он попытался убедить горожан сдаться добром, и выслал к стенам посольство. Однако, переговорщики вернулись ни с чем. Император снова пришел в ярость.
  -- Следует истребить в этом городе весь мужской пол, - тем же вечером гневно диктовал он в своей палатке приказ войскам, - С моей стороны не будет никому упрека, если будут убиты и старики, и малые дети. Должен быть
убит всякий недоброжелатель, всякий изменник и всякий, кто злословил против меня. Убивайте, рубите, поймите мое настроение, проникайтесь моим
гневом; все это я повелеваю вам.
   Осаде мешали и силы природы. Стояла весна. Река, протекавшая недалеко от города,
   и питавшаяся водами с Альп, от обильного таяния воды разлилась, превратившись в широкий и глубокий, вздувшийся поток. Каменный мост же, бывший через нее ранее, аквилейцы предусмотрительно разобрали. Судов тоже не было. Максимин послал нескольких конных германцев попробовать найти брод - все утонули вместе с конями, унесенные быстрым течением. Кое-как, потеряв несколько дней, устроили насыпь и смогли переправиться к городу. Войско шло в злобном расположении духа, раздосадованное долгим стоянием близ реки. Солдаты жаждали мести. Они находили покинутые людьми дома предместий, вырубали виноградные лозы и все деревья, а кое-что и поджигали. Так они извели всю красоту, которой прежде отличались эти места. Уничтожив и изрубив все под корень, войско спешило к стенам.
   Войска Максимина подвезли осадные машины, и начался общий штурм города. Однако, аквилейцы упорно сопротивлялись. Они пускали стрелы, бросали сверху камни, лили горячую смолу, смешанную с серой и асфальтом. На подводившиеся к стене осадные машины сбрасывали факелы, также пропитанные смолой и камедью и снабженные на конце наконечниками копий. Они вонзались в машины, крепко в них засев, и легко их сжигали.
   Сам Максимин наблюдал за штурмом, руководя действиями своих войск. Все было тщетно. Нигде не удалось ни ворваться в город, ни влезть на стену. Наконец, трубы запели отбой. Штурм закончился ничем. От города к лагерю войска Максимина потянулась длинная вереница телег с искалеченными легионерами. Раненые стрелами и метательными снарядами, обожженные, с раздробленными конечностями, выжженными глазами во множестве наполнили собой лагерь, угнетающе воздействуя на моральное состояние войска. Солдаты Максимина все сильнее стали приходить в уныние. С городских стен прекрасно видели самого императора. Его бранили и насмехались над ним.
  -- Варвар! - кричали со стен, - Глупый дикарь! Убирайся отсюда прочь!
   Фракиец злился, но поделать ничего не мог. Войско Максимина утратило
   решительность и, терпя неудачу в своих надеждах, впало в уныние; ведь тех, кто, как они полагали, не выдержит никакого штурма, они не могли одолеть. Аквилейцы же, напротив, воодушевились и преисполнились всяческого рвения. У них за стенами всего было вдоволь. Осаждавшее же войско же во всем испытывало нужду, так как фруктовые деревья были вырублены, а земля опустошена им самим. Помещаясь в наспех сооруженных палатках, а большинство -- под открытым небом, солдаты терпели дождь и жару, страдали от голода, так как не было подвоза продовольствия. Лошади от недостатка корма падали сотнями.
   Ползли зловещие слухи, будто Италия уже взялась за оружие, что Пупиен приближается с большой армией, что и западные, и восточные, и африканские провинции собирают войско, Максимина же все одинаково ненавидят. Воины находились в отчаянном положении и во всем терпели нужду, даже в воде. Питье бралось только из протекающей рядом реки, и все пили воду, оскверненную кровью и трупами - аквилейцы нарочно сбрасывали их в реку, да и в войске убитых или умерших от болезней часто бросали в реку, так как не имелось того, что нужно для погребений. Так войско Максимина испытывало всяческую нужду, и было в унынии.
   Усугублял положение сам Максимин. Не имея возможности направить свою ненависть против врага, он совершил последнюю ошибку - велел казнить военачальников, ведших осаду города, возложив вину за все неудачи на них. Узнав об этом его намерении, солдаты пришли в негодование окончательно, и решили убить Максимина, чтобы избавиться, наконец, от длительной и бесконечной осады города, и от самого вконец одичавшего тирана, который стал опасен уже и для своих. Собравшись с духом, солдаты приблизились к императорской палатке. Максимин, услышав шум, вышел к ним навстречу, пытаясь призвать к порядку. Нападать с мечами и кинжалами на человека, имевшего телосложение и мощь циклопа, никто из воинов не решился. И, дурного слова не говоря, воины убили Максимина, закидав дротиками. Затем, отрубив своему бывшему кумиру голову, они насадили ее на копье и радостно поспешили к стенам Аквилеи, дабы показать ее осажденным.
   Когда прочее войско узнало о случившемся, всех охватило оцепенение, и отнюдь не все были довольны, больше же всех -- паннонцы и фракийцы, которые вручили Максимину власть. Однако, раз дело было уже сделано, они хоть и против воли, но терпели. Пришлось и им притворно радоваться вместе с другими тому, что произошло.
   Сложив оружие, солдаты в мирном порядке стали подходить к стенам Аквилеи. Они просили открыть ворота и принять как друзей вчерашних врагов. Менофил, военачальник аквилейцев, однако, открывать ворота не позволил. Выставив на стену изображения императоров Бальбина и Пупиена, он потребовал, чтобы воины признали их. Изголодавшиеся и измученные воины были уже готовы на что угодно, и выполнили условие. Тогда прямо на стенах города жители устроили рынок, выставляя на продажу в изобилии все необходимое -- разнообразную пищу и питье, одежду и обувь. Тут войско изумилось еще больше, когда поняло, что у тех было бы все необходимое, если бы даже они еще долго выдерживали осаду, а сами они из-за отсутствия всякого продовольствия скорее погибли бы, чем захватили город, обеспеченный всем. Итак, войско оставалось вокруг городских стен, получая все необходимое, кто сколько хотел, со стен. Осаждающие и осажденные мирно переговаривались между собой. Когда Пупиен, наконец, добрел до Аквилеи, он обнаружил там картину дружескую и идиллическую. Воевать старику теперь было не с кем, и он облегченно вздохнул, ибо боялся Максимина, как огня.
   Подкрепившись и придя в нормальное состояние, бывшее войско Максимина было распущено по своим обычным лагерям и гарнизонам. Преторианцы, не видавшие Италии три года (они ушли на Рейн еще с Александром, затем все время были при Максимине), возвращались домой, в столицу. Возвращались, и несли с собой новый мятеж.
  
   Рим, июль 238г.
  
   Эйфория по поводу победы над страшным фракийцем длилась недолго. Очень скоро радость уступила место новым заботам. Императоры-соправители Бальбин и Пупиен не очень ладили друг с другом. Пока они были порознь, это не обнаруживалось, но вот Пупиен вернулся из-под Аквилеи, и стало ясно, что эти двое уживаются вместе с трудом.
   Второй проблемой стали возвратившиеся в столицу после трех лет походов преторианцы. Грубые и бесцеремонные воины сразу же не понравились жителям Рима. Начались ссоры и потасовки, вызванные наглым поведением преторианцев. И одна из таких стычек повлекла за собой крупные беспорядки.
   Группа преторианцев вымогала у одного лавочника крупную сумму денег по какому-то действительному или вымышленному основанию. Не получив денег в требуемый срок, воины явились к должнику и стали его избивать. Однако, лавочник сумел вывернуться и выскочить на улицу, в гущу народа, громко призывая на помощь. Вид избитого возмутил римлян, и без того давно раздраженных на воинов за их поведение, и это событие стало последней каплей. Толпа мгновенно самоорганизовалась и бросилась на преторианцев, которые в страхе побежали. Горожане гнались за ними и забрасывали камнями, ранив нескольких. Преторианцы бежали в свой лагерь, где подняли своих товарищей, заперли ворота и встали на стены.
   Тем временем, в городе разгоралось настоящее восстание. Толпы граждан ворвались в общественные склады оружия. Затем, отперев гладиаторские казармы, вывели на улицы гладиаторов, вооруженных их собственным оружием. Сколько было в частных домах и мастерских копий, мечей и дротиков, -- все расхватывалось. Превращался в оружие любой подвернувшийся предмет из пригодного для сражения материала. Собравшись таким образом, толпы людей направились к лагерю преторианцев и сразу же бросились к воротам и стенам, словно на штурм. Преторианцы, стоявшие на стенах, отгоняли их, пуская для острастки стрелы и отстраняя от стены длинными копьями. С наступлением вечера, когда утомленный народ и гладиаторы захотели уйти, солдаты, увидев, что те повернули и уходят беспечно, внезапно открыли ворота, выбежали вслед за народом, убили гладиаторов, и в толчее погибло много людей. Преторианцы преследовали их настолько, чтобы недалеко отойти от лагеря, и, возвратившись обратно, остались за стенами.
   Пока все это происходило, Бальбин и Пупиен сидели у себя в Палатинском дворце тихо, как мыши, не в силах что-либо предпринять и, скорее, опасаясь за собственную участь больше, чем заботясь о наведении порядка.
   Утром следующего дня беспорядки продолжились. Вооруженная толпа, еще большая, чем вчера, снова взяла в осаду преторианский лагерь, на сей раз, с твердым намерением расправиться с воинами. Начались нападения на стену лагеря, но у штурмовавших ничего не получалось - преторианцы оборонялись упорно.
   В это время, наконец, напомнила о себе верховная власть. Бальбин издал постановление, в котором не повелевал, а умолял народ пойти на примирение, а воинам обещал амнистию и давал прощение за все провинности. Он, однако, не убедил ни тех, ни других. Народная масса была возмущена тем, что к ней с презрением относятся немногочисленные воины, а воины негодовали в ответ.
   Наконец, так как штурмовавшие стену не могли ничего сделать, они решили отрезать все источники воды, по которым она втекала в лагерь, и заставить воинов сдаться из-за недостатка питья и нужды в воде. Взявшись за это, они стали отводить всю воду лагеря в другие русла, отрезая и загораживая стоки воды в лагерь. Преторианцы же, видя опасность, отперли ворота и бросились в атаку. После жестокого схватки народ обратился в бегство. Солдаты гнались за ними и проникли глубоко в город. Потерпев поражение в рукопашном бою, массы народа взбирались на дома и швыряли в солдат черепицу и камни, убивая и калеча тех. Солдаты не решались идти на приступ домов, боясь нападений внутри. Вместо этого, они поднесли огонь к дверям и ко всем деревянным частям зданий, и подожгли их. Пламя очень легко распространилось по большей части города. Пожар был велик и страшен. Огонь бушевал почти сутки. Сгорело множество домов. В огне погибло множество людей, не сумевших убежать, так как пламя успело охватить все выходы. Под прикрытием хаоса и беспорядков действовали и мародеры. Были разграблены целые состояния богатых людей. Огонь погубил почти треть Рима.
   Император Пупиен продолжал сидеть во дворце, пытаясь переждать смуту. Его коллега, Бальбин, вышел на улицу, к разъяренному народу. Он тянул к толпам руки, умолял прекратить беспорядки. В ответ его бранили, швыряли камнями и палками. От греха подальше, Бальбин убрался, роняя слезы огорчения. События полностью вышли из-под контроля. Но самое главное было еще впереди.
   На следующий день, находясь в Палатинском дворце, Бальбин получил от кого-то из прибежавших из города слуг известие о том, что преторианцы, до этого рыскавшие по всему городу в поисках добычи и укрывавшихся мятежников, собравшись толпой, идут к императорскому дворцу, и вид их не предвещает ничего хорошего. Бальбин бросился к Пупиену просить у него стражи, чтобы защитить себя. Но коллега по императорству не испытывал к Бальбину теплых чувств. Напротив, отношения между ними были проникнуты недоверием, которое углублялось чем дальше, тем больше. И в дни мятежа императоры тоже вели себя по-разному. Пупиен решил, что Бальбин просит у него стражу для того, чтобы напасть на него, убить и остаться править империей в одиночку. В момент, когда каждая минута промедления грозила гибелью, соправители стали перепираться. Преторианцы, между тем, ворвались во дворец, перевернули там все и разграбили. Наконец, изловили Пупиена и Бальбина, вытащили на улицу, избили, а потом и вовсе убили обоих, бросив трупы прямо на дороге.
   В конце концов, хаос и беспорядки были прекращены усилиями сената, который избрал очередного несчастного, дабы одеть его в императорский пурпур. За последние полгода Рим проводил на тот свет пять императоров! Теперь избирали шестого. Им стал проживавший в Риме тринадцатилетний сын убитого Гордиана Африканского, которого тоже звали Гордиан. Мальчик, можно сказать, принадлежал к императорской династии, поэтому, признавался законной кандидатурой на царствование. Итак, облачив отрока в пурпур, сенаторы с балкона своего здания показали его народу. Удивительно, но это почему-то подействовало на толпу умиротворяюще. А может, просто всем уже надоел беспорядок и анархия. Мятеж понемногу стал стихать. Преторианцы, побузив еще для порядка, тоже успокоились. В дальнейшем, они стали вести себя скромнее и, без особой надобности, в городе не появлялись. Настал хрупкий мир.
   Юному Гордиану, за его несовершеннолетием, назначили опекуна в лице старого сенатора Тиместея, того самого, что еще за шестнадцать лет до этого принимал участие в восхождении на трон Александра Севера. Ради укрепления их союза, несовершеннолетнего Гордиана женили на дочери Тиместея, и к опекунским узам теперь прибавились и родственные.
   Отметили и Туллия Менофила, под руководством которого Аквилея дала отпор войску Максимина. Бывший консуляр получил назначение в провинцию Нижняя Мезия, где в то время как раз появились новые опасные соседи - германские племена готов. Так, восстановлением видимого мира, завершился очередной этап смуты. Хотя мир был далеко не полным.
  

Часть 4. Гордиан III.

   Провинция Нижняя Мезия, 239г.
  
   Вытянувшаяся длинной узкой полосой вдоль южного берега Дуная от Сингидунума (52) до Черного моря, Нижняя Мезия была захолустной пограничной провинцией Римской империи. Бесконечные поля и невысокие холмы сменялись ближе к устью реки необозримыми болотами. Население жило сельским хозяйством, но крупных имений, в отличие от западных провинций, здесь было мало. В городах на побережье Черного моря жили понтийские греки, занимавшиеся рыболовством и морской торговлей. Корабли из мезийских портов ходили по всему Черному морю. Мезия издавна служила местом ссылки для лиц, неугодных римским властям. Самым известным ссыльным был поэт Овидий, в самом начале новой эры сосланный императором Августом в город Томы (53) на берегу моря, где и окончил свои дни.
   Август выслал Овидия в Мезию в виде опалы. Юный же император Гордиан направил в Мезию Туллия Менофила в качестве награды. Отличившийся в боевых действиях против Максимина военачальник теперь получил командование над этой пограничной провинцией и войсками, находившимися в ней, для сдерживания задунайских варваров. А варвары, после долгих десятилетий относительного спокойствия, пришли в движение. В прошлом году, когда в Риме еще сидели Бальбин и Пупиен, а преторианцы дрались с народом, дикие полчища внезапно перешли Данувий в самом низовье и напали на город Истрию. Лишенный гарнизона, привыкший к миру и безопасности, город был взят безо всякого сопротивления, разграблен и сожжен. Римские власти даже не успели предпринять никаких мер, да и после тоже не предприняли - в том году в империи царила неразбериха, все были заняты борьбой за власть. Шесть императоров побывало на троне за год; пять из них за этот год были убиты - шутка ли.
   Но вот, все более или менее успокоилось, и новый наместник, прибыв, ознакомился с обстановкой. Активизация варваров была связана с тем, что с той стороны границы появился совершенно новый народ. Готы, германские по языку и обычаям, многочисленные, дикие и жестокие, прибыли откуда-то издалека, из лесов и болот на северо-западе. Впрочем, передавали, что и те земли не были их исконной родиной. И туда готы пришли, пройдя огнем и мечом, разбив и изгнав тамошних варваров. Родина же готов лежала где-то на берегах далекого Венедского моря (54), где, по слухам добывали камень янтарь. И вот, три поколения назад покинув родные места, пройдя через много стран, объявились новые соседи у римских границ. Им покорились прежние обитатели припонтийских степей - сарматы. Вступили с ними в союз карпы - воинственные дикари из Карпат и прилежащих областей, близ римской Дакии. И теперь весь этот варварский конгломерат стал угрожать границам римского государства.
  
   Прибыв на место, Менофил тотчас же стал знакомиться с ситуацией на границе. В разоренную прошлым летом и кое-как восстанавливающуюся Истрию он не поехал. Своей резиденцией наместник избрал на первое время крепость Дуросторум на берегу Данувия. В один из первых дней он, не медля, созвал у себя совещание командиров провинциальных войск.
   Время шло уже к вечеру. Зимой сумерки наступали рано, и в каменном мешке римского форта было уже темно почти, как ночью. Менофил расположился в небольшом зале в преториуме (55) крепости. В узкое зарешеченное окошко падал тусклый свет угасающего зимнего дня. На стене чадили факелы, укрепленные в подставках. Помещение напоминало тюрьму. На столе перед Менофилом и собравшимися командирами стояла рельефная карта провинции и ближайшего предполья, весьма искусно сделанная, с нанесенными городами, крепостями, реками, значками войск. Вдоль широкой голубой полосы Данувия, отделявшей римлян от варваров, были густо натыканы крепости и форты, крупнейшие из них: Эск, Новы, Дуросторум, Карсиум, Троэзмис, Капидава, Диногеция.
   В дни свержения Макисимина Фракийца стоявший в Африке легион покрыл себя позором измены - остался верным тирану до конца. Гордиан, придя к власти, в наказание расформировал его. Оставленных из милости на службе империи солдат разбросали по дальним углам. Многие из них попали и сюда, на край империи, пополнив собой местные гарнизоны.
   В Нижней Мезии стояли два полных легиона: 4-ый Флавия располагался лагерем в Новах, выше по течению, а 1-ый Италийский стоял близ устья Данувия в Диногеции. Кастеллы и крепости вдоль реки занимали вспомогательные войска: 2-ая смешанная британская когорта в Никополе, 2-ая лузитанская когорта - в Троэзме. Карсиум занимала 2-ая смешанная когорта бракараавгустанцев, Буридаву - 2-ая когорта халкидских лучников, а Томы, провинциальную столицу - 1-ая смешанная когорта киликийских лучников. Кавалерии, помимо легионной, было еще две алы вспомогательных войск, по пятьсот всадников в каждой. 2-ая испанская ала ареваков стояла в Эске, а галльская ала Атекторига - в глубине провинции, в Абрите.
  -- А вы знаете о том, что происходит в варварских землях по ту сторону? - спросил командиров Менофил.
  -- Смутно. В основном от купцов.
  
   Нижняя Мезия, май 239г.
  
   В порту Том, столицы Нижней Мезии, было оживленно, как и каждый год в это время. Купцы, торговавшие с припонтийскими племенами, снаряжали караваны судов для похода к северным берегам моря, к устьям Борисфена или Гипаниса (56). Торговать было делом выгодным. Давно прошли те времена, когда плавания по морю были опасны из-за бесчинствовавших там пиратов. Римские охранные эскадры, мезийская, понтийская и боспорская флотилии давно искоренили разбойников, обеспечив безопасность судоходства. Торговля процветала уже не один век. Ткани, вина, оружие, предметы роскоши широким потоком утекали из империи в варварские земли вокруг всего моря, и дальше. В обратном направлении шло зерно, мед, лен, кожи и, конечно, разноплеменные рабы.
   Караван из Том собирался в порту. Смолились борта, чинился такелаж, грузились припасы и товар, предназначенный для продажи. Портовые конторы гудели. Спешно составлялись списки, менялись деньги, владельцы судов вербовали команды и договаривались с лоцманами. Важно прогуливались "таможенники"-портиторы, осматривая товар и, куда же без этого, принимая взятки.
   Для главы городской коллегии купцов день начался с визита одного весьма назойливого посетителя. Незнакомый торговец еврейской наружности явился не один, а в сопровождении своего компаньона-грека, и явно не спешил уходить. Разговор продолжался едва ли не час, и успел надоесть главе коллегии.
  -- Уважаемый Бен-Мордехай, - стараясь держать себя в руках, говорил глава, - Я очень рад, что у вас такие влиятельные покровители, но поверьте - ваше письмо не имеет для нас совершенно никакой силы. К тому же, никто из ваших, якобы, покровителей, в этом письме ничего не просит для вас, и не принимает никакого ручательства за ваши действия.
  -- Почтеннейший, - не унимался визитер, - Я хотел лишь показать вам, что я честный человек, с которым можно вести дело. Я прошу всего лишь небольшую ссуду, которую верну тотчас же после возращения с торга у варваров на Борисфене.
  -- Уважаемый Бен-Мордехай не знает местных реалий, - на лице главы коллегии появилась пренебрежительная ухмылка, - Мы, мезийские торговцы, никогда не ходим торговать на Борисфен. Это территория коллегий Ольбии (57). Мы лишь доставляем товар к устью реки, а там за дело берутся ольбиополиты. Они ходят вверх по реке, и то недалеко, лишь до порогов, что перегораживают реку выше по течению. Там товары сбывают варварским купцам, которые везут его дальше, и продают в своих землях.
   Бен-Мордхай был в Мезии первый год и действительно не знал местных условий.
   Раньше он торговал на Кипре, и дела его процветали более десятка лет. Время Александра Севера было золотым веком для торговли. Внутренняя стабильность и внешняя безопасность стимулировали торговые отношения. Из Сарматии везли пшеницу, лен и кожи, с дальних берегов Венедского залива - янтарь, с Кавказа - мед и крепких рабов, из отдаленных областей Африки, к югу от нильских порогов - диковинных животных, слоновую кость, золото и опять же рабов, черных и диких, как обезьяны, с Востока - ткани, благовония, сладкие и острые пряности. Римские торговцы плавали по Эритрейскому морю (58) далеко на восток и на юг, ходили в Индию и даже на край света, в страну Син, где выделывали тончайшие шелковые ткани и производили превосходного качества керамику. (59)
   Но потом времена поменялись. Пришел Максимин - дикий, жестокий и жадный. Множество торговцев было обобрано и разорено. Когда посланники императора-варвара появились на Кипре, Бен-Мордехай, пока не поздно, закрыл и продал все, что мог, забрал вырученные деньги и уехал подальше. Теперь, по прошествии нескольких лет, он объявился в Мезии, и решил возобновить свой бизнес тут, но столкнулся с местными реалиями.
  -- Посредник на посреднике, - неодобрительно произнес Бен-Мордехай, - Могу представить, сколько они все накручивают.
  -- Таковы условия, не нам их менять. Если вы желаете быть с нами, вы обязаны их соблюдать. Нет - действуйте сами. А ссуду я вам не дам, и разговор окончен. Прошу извинить меня.
   Переговоры закончились ничем. Бен-Мордехай, злой, выйдя от главы коллегии, бурчал:
  -- Ничего, и без вас обойдемся.
  -- Что делать будем? - спросил наварх Аристомах, его компаньон.
  -- Пойдем сами, одни. Закупим по дешевке товар - тряпок, завалящего мезийского вина. Варварам-то все одно, лишь бы пьянило. И пойдем на Борисфен сами, никого не слушая. Зайдем подальше, через пороги, там продадим все без посредников, рынок за собой застолбим на будущее. И пусть эти чистоплюи из коллегии катятся куда подальше.
  -- Голова, Бен-Мордехай. Как быть с кораблем?
  -- Наймем. Займись этим. Найми корабль и команду. Имей в виду, что парусник на реке не годится, нужно гребное судно.
  -- Понял, не дурак. Одна проблема.
  -- Какая?
  -- Нужен лоцман. Кто ходил по этому Борисфену?
   Незнакомый голос окликнул Аристомаха и Бен-Мордехая из-за спины. Они обернулись. За столом в конторском закутке сидел раб-начетчик.
  -- Вам нужен лоцман? Я могу отвести.
   Серебряная монета с профилем Александра Севера перекочевала из сумы Бен-
   Мордехая в руку раба.
  -- Веди.
   Раб попробовал антониниан на зуб, желая удостовериться в ее подлинности. Металл не поддался. Раб отер его полой застиранной туники, и махнул рукой Бен-Мордехаю с Аристомахом. Те двинулись следом.
  
   В одном из уголков старого порта царило оживление. Десятка два корабельщиков и просто праздношатающихся, столпившись, с интересом слушали рассказ какого-то человека лет пятидесяти на вид, с окладистой бородой по моде прошлого века.
  -- Нил да еще Борисфен, друзья мои, это две единственные реки, истоки которых даже великий Геродот не мог указать, - говорил он, - Но я десять лет плавал по Эритрейскому морю, и знаю кое-что большее.
   Раб остановился, и показал рукой на рассказчика. Бен-Мордехай и Аристомах поглядели на того. Он же, не замечая подошедших, продолжал свой рассказ.
  -- Император Нерон, желая отыскать исток Нила, отправлял своих центурионов в посольство в те земли. Преодолев с большими трудностями многие пространства, они дошли до необозримых болот, откуда вытекал Нил, уже довольно широкий. Из чего ясно, что река эта берет начало еще дальше на юге.
  -- Что же, и никто никогда не видел его истока? - спросил кто-то из слушателей.
  -- Слушайте дальше. Я десять лет ходил морем из Египта далеко на юг. Там, на юге, есть мыс, называемый Африканским рогом. Мало кто из римлян бывал там. Если оттуда идти далее на восток вдоль побережья Аравии, то через много дней пути попадешь в Индию.
  -- Ты ходил в Индию, Диоскур?
  -- Нет. Я ходил не на восток, а дальше на юг. После указанного Африканского рога, побережье Ливии ровное, вдоль него можно плыть легко много дней, не видя на берегах ничего, кроме пустынной местности, после чего, наконец, прибываешь в порт Рапту на самом краю обитаемой земли.
  -- Что за порт, Диоскур?
  -- Большой торговый город, хороший порт. Арабы, прибывая из-за моря, торгуют там с местными. Варвары в тех местах темны кожей, темнее, чем мавританцы. Городов у них нет, живут они в деревнях, обнесенных изгородью из колючих кустарников. Одежды почти не носят, только повязывают вокруг бедер повязку из длинной сухой травы. Возделывают поля и выращивают скот. Из оружия у них копья и щиты из тростника. Арабы на них постоянно нападают.
  -- А кто живет еще дальше на юг, какие народы?
  -- Не знаю этого. Далее за этими местами к югу простирающийся океан не исследован. Возможно, что проходя мимо отдаленных районов Ливии, он далеко на юге поворачивает к западу, и смыкается с Гесперийским морем (60). Я сам не знаю, арабы сказывали.
  -- А Нил? Расскажи про Нил.
  -- Слушайте же. Я говорил вам о гавани Рапты и о племенах, живущих в окрестностях. Далее вглубь материка от этих мест начинаются безлюдные степи, где не встретишь никого, кроме диких зверей. Тянутся они очень далеко, и где-то там, за ними, начинается великий лес, огромный, непроходимый. Варвары, живущие там, лицом черны, как уголь, и по обычаям своим - самые дикие на всем свете. Они не носят никакой одежды, живут, как звери, и бесконечно враждуют друг с другом. Пленных врагов они тащат в свою деревню, где убивают, а затем поедают всем селением, под бой барабанов из плохо выделанной человеческой кожи. Таковы их обычаи.
  -- Кто-то видел их, или так рассказывают?
  -- Во времена божественного Траяна купец Диомед проникал в те места. Он поведал, что за землей людоедов начинаются Лунные горы (61), о которых рассказывали еще египтяне. Сам Диомед видел их издали. Они высоки и покрыты лесами, а на вершинах их лежит снег. Из этих гор и вытекает Нил. Вот такая история.
   Слушатели притихли, под впечатлением от рассказа. Бен-Мордехай дернул за рукав Аристомаха, и оба направились к рассказчику.
  -- Эй, борода! А по Борисфену ты не ходил?
   Диоскур повернул голову.
  -- Ходил, как не ходить. Уж два раза за пороги забирался с ольбиополитами.
  -- Сколько просишь за то, чтобы пойти с нами?
  
   Прошло десять дней, и ранним майским утром одинокая трирема, загруженная под
   завязку, покинула Томы. Аристомах нанял команду и гребцов, а Бен-Мордехай приобрел товар на продажу и договорился с лоцманом. Бородатый Диоскур, стоя на корме, глядел, как постепенно удаляется мезийский берег. Сторожевая квинкверема мезийского флота, с бортами, окованными железной броней от таранного удара, проводила купцов до выхода из гавани. Трирема купцов шла на север, к устью Данувия (62). Наварх Аристомах пребывал в некотором беспокойстве - здесь, на Понте, условия мало походили на родное Средиземноморье. Чужие звезды, маленькие глубины, другие ветры и течения заставляли поломать голову. Нельзя было даже высчитать заранее дневной путь, чтобы определиться со стоянкой.
  
   Дни шли. Погода оставалась хорошей и теплой, море спокойным. Гребцы работали без особого напряжения. Лишь напротив устья Данувия корабль подхватило и начало сносить к востоку сильное течение - след впадения в море огромной реки.
  -- Данувий велик, - констатировал Диоскур, - Борисфен меньше и уже.
   Корабль шел вдоль понтийского берега на северо-восток. На палубе шла обычная работа. На корме, рядом с навархом, важно восседал губернатор - кормчий. На крюке за его спиной висел рог, в который губернатор дул всякий раз, возвещая о прибытии судна в порт и о выходе оттуда. Проревс сидел на носу, подавая команды гребцам и управляясь с катапиратом - лотом для измерения глубины. Гортатор с колотушкой в руке монотонно бил в тимпан, задавая гребцам темп. Случалось, гортаторы расхаживали между рядами и с плетью, подбадривая нерадивых. Этого не требовалось на сей раз - за веслами сидели вольнонаемные, свободные граждане. Аристомах дальновидно рассудил, что посадить грести рабов значило отдать себя в их власть, что было бы опрометчиво при путешествии в далекие варварские земли, да и нет ничего проще, чем удрать во время береговой стоянки, оставив корабль без движения на краю света.
   По левому борту тянулись бесконечные унылые степи, с виду совсем не населенные, хотя где-то там кочевали орды сарматов, нападавшие в старые времена на дунайский лимес. Но то давно уже было. В паре дней пути одно от другого, встречались устья рек - сначала Тирас (63), потом Гипанис. В устье последнего стояла Ольбия - древняя греческая колония, державшая в своих руках всю торговлю с припонтийскими племенами. Наконец, еще через день пути, вода за бортом посветлела, и стала заметно менее соленой на вкус. Борисфен был близок. Море постепенно сужалось, превращаясь в лиман. Затем и берега лимана, приближаясь друг к другу, стеснили водное пространство до размеров реки. Вода была уже пресной. Трирема уже шла вверх по Борисфену. Плыть вверх по течению стало заметно тяжелее. По берегам все так же пустела степь, и более ничего. Бен-Мордехай скучал. Варварская, пустынная земля.
   Еще несколько дней прошло, и однажды утром корабельщики заметили, что плыть становится все труднее. Течение все более ускорялось.
  -- Скоро пороги, - объявил Диоскур, - Смотрите во все глаза. Нигде, кроме как еще на Ниле, вы такого не увидите.
   Скоро где-то впереди послышался шум. Вначале он был едва различим, потом все больше нарастал, и, наконец, превратился в настоящий рев и грохот тонн воды, низвергавшихся с каменных завалов. Диоскур простер руку вперед.
  -- Вот они, смотрите.
   Груженый корабль уже ощутимо вертело. Ощущение было неприятным. Огромные камни торчали прямо из середины реки, а между ними кипела и пенилась темная днепровская вода, крутились зловещие водовороты.
  -- Приставай к берегу! - скомандовал Диоскур.
   Наварх Аристомах подчинился. Люди, не бывавшие долго на твердой земле, спрыгивали на берег. Земля под ногами была непривычно черной. Шумела трава в половину роста человека. Была отдана команда сгружать товар на берег - груженый корабль через пороги было не провести.
   Вскоре явились первые люди. Не то сарматы, не то готы, не то еще какие-то варвары. Диоскур отделился от своих, и направился к степнякам. Они о чем-то долго разговаривали на варварском языке. Наконец, лоцман возвратился.
  -- Они требуют дань за проход, а за дополнительную плату готовы провезти наш груз на повозках к тому концу порогов.
   Деваться было некуда.
  -- Сколько? - спросил Бен-Мордехай.
  
   Несколько дней спустя плавание было продолжено. Пороги остались позади, и теперь можно было плыть вверх по широкой реке беспрепятственно.
  -- Путь далее свободен, - сказал спутникам Диоскур, - Плыви хоть на самый край света.
  -- Далеко ли до истока реки? - поинтересовался наварх Клеандр.
  -- Не знаю, я никогда о нем не слышал.
  -- А ты сам до куда ходил?
  -- Далеко на севере, где в реку слева и справа вливаются два больших притока, есть большое торжище. Я ходил до туда. Но Борисфен простирается еще дальше на север. Что там - никто не знает.
   Старый лоцман достал карту, и расстелил ее прямо на досках.
  -- Мы сейчас здесь, - он ткнул пальцем в рисованное на пергаменте изображение реки, - Через два дня пути справа от нас будет река Пантикапа (64).
  -- "Рыбная"? - перевел с греческого Бен-Мордехай.
  -- Да. Это последняя река, имеющая эллинское название. На ней живут оседлые племена, и они называют реку... Забыл, как. У этих варваров совершенно немыслимые названия.
  -- А что за народы тут живут? Скифы? Сарматы?
  -- Нет, другие, оседлые. Тут их немного. В основном их земли на другом берегу, к северу, где кончается степь. Вот смотрите.
   Лоцман полез пальцем вверх по карте.
  -- Вот река, которую эти люди называют Рос, или Рус. Здесь граница их земель. Они живут дальше к северу и западу, в лесах. Римляне мало знают об этих народах, но о них писал Тацит во времена божественного Траяна. Он назвал этих варваров венедами. Хотя сами они себя никогда так не называли.
  -- А как? - спросил любознательный Аристомах.
  -- Вот эти, по границе - боруски, по Клавдию Птолемею из Александрии, они их описал. Дальше к северу от них суовены, или словены. В их земле которых стоит торжище у слияния трех рек, о которых я тебе говорил. Дальше на запад от них - ставаны. К северу от тех, посреди огромных болот - игиллионы. Это все по слухам, никто не бывал в тех местах. Кто живет еще дальше - неизвестно.
  -- А по другому берегу?
  -- По другому берегу - вот реку они называют Десна. По ней обитают савары, того же рода, что все прочие, перечисленные.
  -- Что представляют из себя эти варвары.
  -- По наружности - ничем не отличаются от германцев, и в хозяйстве у них все так же. Только вот очагов в домах у них нет, а вместо них складывают печи из камней. Но язык германцев они не понимают. У них свой, совсем непохожий. (65)
  -- Кончайте свои байки, - вмешался в разговор Бен-Мордехай, - Аристомах, ступай на свое место, а то доболтаетесь, что на мель выскочим.
  
   Плавание продолжалось. Берега были по-прежнему пустынными. Слева над рекой громоздились кручи, справа берег был пологим. Постепенно степь кончалась, все гуще и чаще попадались участки лесов. По-прежнему, не было видно ни души. Еще через день вдоль Борисфена пошел сплошь лес.
  -- Скоро прибудем, - сказал лоцман, - Осмотрите товар, скоро выгружать.
   Наконец, однажды утром впереди показалось населенное место. Несколько высоких
   холмов по берегу реки были заняты поселениями - это было видно уже издали по тянущемуся дыму. Подойдя ближе, купцы увидели около десятка судов, стоящих у берега в устье небольшой речки. Корабли по внешнему виду были явно не римские и не греческие.
  -- Сюда приплывают торговать варвары со всех сторон: с верховьев Борисфена, с больших рек, что впадают чуть выше, с обеих сторон, - пояснил Диоскур, - Аристомах! Давай к ним, вон в ту заводь. Там вода спокойнее, и пристать можно без проблем.
   Пристали. В нескольких сотнях шагов вдаль от берега высилась гора, на которой
   располагался поселок. Довольно большой, но неукрепленный. Чуть дальше от него, на другой горе - еще один, подобный первому. Была видна и третья гора, тоже заселенная. Пространство между горами и берегом было низменным, и на нем велся оживленный торг.
  -- Смотрите, - показывал спутникам Диоскур, - Видите эти три поселка? В старину, лет триста, а то и больше, назад жили здесь три брата, охотились в здешних лесах. Старший из них, как говорят, по имени Кий, был перевозчиком через Борисфен. Три брата эти основали три поселка на трех горах, и назвали их в свою честь. Вот, вы их видите. А в честь сестры своей назвали речку, между горами протекающую. Вот такая легенда. (66)
  -- Дорогой Диоскур, - прервал Бен-Мордехай, - Все это, конечно, очень занимательно. Но мы прибыли сюда по более приземленной причине.
  -- Неужели не интересно? Мы же на краю земли. Кто еще бывал в этих землях?
  -- Ты бывал. Что у них на продажу?
  -- Много всего, Бен-Мордехай. У здешних варваров можно купить кожи, меха, воск, мед. Последний, правда, иногда горчит. Проверяйте на вкус. Варвары, прибывающие с верховьев Борисфена, привозят камень электрон с дальних берегов Океана.
  -- Хорошо. Готовьтесь приступить к делу.
  
   Варваров было двое. Их привел откуда-то к Бен-Мордехаю лоцман Диоскур. Один
   был гость из местных, и умел говорить на ломаном греческом - видимо, он и был переводчиком. Услуги толмача на торжище среди разноплеменных купцов были явно востребованы и хорошо оплачивались - варвар держался с достоинством, а шею его украшала внушительных размеров серебряная гривна. Во втором варваре угадывался купец откуда-то из далеких северных земель. У него были длинные светлые волосы и германский плащ с серебряным шитьем. Выговор у купца был резким, тоже чисто германским.
  -- Фрейр слышал, что вас интересует камень, - сказал переводчик, - Он готов вам показать.
   Германец вынул из-за пазухи холщовый мешочек, развязал его и высыпал содержимое на ладонь. Бен-Мордехай и Аристомах увидели в его руке несколько прозрачных темно-желтых камешков.
  -- Электрон, - сказал наварх.
  -- Янтарь, - подтвердил переводчик.
   Бен-Мордехай взял один камень, повертел в руке, потом поднял вверх, и посмотрел
   через него на солнце.
  -- Он неплох.
  -- Варвар наверняка отобрал для показа только самые лучшие камни, - усомнился наварх.
   Бен-Мордехай обернулся к германцу.
  -- Сколько у тебя есть на продажу?
   Толмач перевел вопрос. Варвар отрывисто заговорил что-то на своем языке.
  -- Фрейр говорит, что достаточно. Сколько ты можешь заплатить?
  -- У нас есть хорошее вино, прекрасные ткани. Пусть выберет то, что он пожелает, и мы сочтемся.
   Выслушав перевод, варвар резко махнул рукой, выражая недовольство, и что-то
   раздраженно произнес.
  -- Фрейр говорит, что примет оплату только деньгами. Ему не нужен товар.
  -- Но он даже не взглянул. Пусть посмотрит. Возможно, он сменит свое решение.
   Переводчик передал германцу предложение. Тот мотнул головой, и сказал что-то
   снова. На сей раз, в голосе его прозвучали какие-то раздосадованные нотки.
  -- Фрейр говорит, что ему все равно не на чем будет увезти товар. После того, как он сюда прибыл, у него одной ночью сбежала почти половина гребцов. Теперь ему придется продать свой корабль и возвращаться домой пассажиром со своими земляками.
  -- Сбежали? Почему?
  -- Их соблазнили легкой добычей. Не так давно к торжищу прибыли готы, несколько человек. Не купцы. Их вожди затевают какой-то военный поход, и собирают воинов со всех краев, кто хочет попытать счастья. Многие соблазнились - и наши, и вот у него люди сбежались, чтобы присоединиться к готам.
  -- Что за поход? - вкрадчиво поинтересовался Аристомах.
   Переводчик замялся.
  -- Не знаю. Говорят, на вас, вельхов, (67) поход. Золота у вас много, прочих богатств. Больше не знаю ничего.
  -- Точно не знаешь? - хитро прищурился Бен-Мордехай, и потянулся к кошельку, - Знание стоит денег?
   Переводчик-славянин уловил его движение.
  -- Приходи к нам вечером, - сказал Аристомах, - Выпьем вина, поговорим. Ты не пожалеешь о потраченном времени, обещаем.
  
   Вечер был темным и безлунным. На берегу возле места, где стоял корабль Бен-Мордехая, горел костер. Купцы принимали своих новых знакомых - оба охотно откликнулись на приглашение. Германец Фрейр, развалившись на медвежьей шкуре, молча попивал из кубка белое мезийское вино. Переводчик-славянин, уже порядком захмелев, рассказывал купцам истории.
  -- Далеко на закат солнца от нас испокон веку жили дулебы - люди одноплеменные с нами, славянского языка. Два поколения назад или даже меньше, то есть, лет сорок назад, примучили дулебов чужеземцы обры из земель еще дальше к западу. Приходили они в земли дулебов и чинили им всяческие насилия. Обры были велики телом, а умом горды. (68)
  -- Это верно, - подметил Диоскур, - Обры эти, по-видимому, родственники древних галлов или бриттов, на языке которых "обар" и означает "гордый, заносчивый". И телом они были велики, это правда.
  -- И за эту гордыню боги всех их истребили, так, что не остался ни единый обрин.
  -- Помните мою карту? Птолемей Александрийский помещал народ аваринов, или оборинов примерно там, где говорит этот человек, - пояснил вновь Диоскур.
  -- Но иные люди говорят, что вовсе не боги обров истребили, - продолжал переводчик, - Погибли они потому, что на торной дороге жили. Десятка два лет тому назад через те места прошли огнем и мечом готы.
  -- Готы?
  -- Да. От берегов дальнего моря, откуда привозят янтарь-камень, они пошли на восход солнца и на полудень. Где проходили - все сметали. Досталось от готов и славянского языка людям, а обров и другие народы истребили они подчистую. Поселились готы в степях и в лесу, на полудень отсюда. Народа у них много, сильно многочисленное племя. Много у них лошадей, оружия всякого разного.
   Прокашлялся на своей шкуре германец Фрейр. Он поманил пальцем толмача, и
   произнес длинную фразу на своем языке.
  -- Готы разбойники, - услышали купцы перевод его речи, - Когда еще у моря жили, притесняли мирных вандалов, вынудив их уйти в земли южнее. Потом готы сами на юг сдвинулись. Боюсь, вам, вельхам, от них скоро несдобровать будет.
  
   Через несколько дней, покидая торг, Бен-Мордехай писал письмо, тщательно
   выводя стилом буквы:
   - Светлейшему Туллию Менофилу, легату провинции Нижняя Мезия. Ждите вестей нежданных и дурных не позднее грядущей зимы. С почтением и надеждой на вознаграждение за службу римскому государству, я, Бен-Мордехай, написал.
  
   Астурика-Августа, провинция Тарраконская Испания, 240г.
  
   До чего же спокойный это был год... После Максиминовой тирании, после бурных событий, войн, узурпаций, вторжений и переворотов последних лет, наступило долгожданное спокойствие. Не было угроз и извне. Сидели тихо персы, не высовывались германцы, сохраняли спокойствие бритты и мавры, и даже новые опасные соседи - задунайские готы, после разорения мезийской Истрии два года назад ничем о себе не напоминали.
   Испания была цветущей провинцией (точнее, тремя провинциями) Рима. (69) Удаленность от внешних границ давала ощущение безопасности от варварских нападений. Все угрозы могли прийти только изнутри - от произвола властей, либо выступлений самозванцев. Но последних здесь не объявлялось, а власть в Риме уже почти два года, как принадлежала юному и кроткому Гордиану, а также его тестю, мудрому Тиместею, которого император назначил префектом претория.
   Жизнь здесь, в Астурике-Августе, на дальнем севере Испании, протекала так же тихо, мирно и неспешно. Красивый, уютный и довольно большой город не ведал недостатка ни в чем. Городская казна была полна, улицы чисты, рынки оживлены, горожане довольны жизнью. Вокруг города раскинулись ухоженные поля, виноградники, оливковые рощи, на которых работали многочисленные рабы и свободные земледельцы-колоны. Никто не испытывал ни в чем нужды; даже рабы на виллах получали ежедневно хлеб и вино. От Астурики-Августы дальше шли две дороги. Одна, в северо-западном направлении, оканчивалась у берега океана на крайней северо-западной оконечности Испании, в Гавани Артабров. (70) Большие купеческие суда оттуда ходили на север, в Британию, за оловом. Другая дорога вела на юго-запад, в провинцию Лузитания, откуда привозили вино, оливковое масло, рыбу и прочие дары моря. От торговли всеми этими товарами, доставляемыми по двум дорогам, город богател еще больше.
  
   Около двадцати лет назад, в правление Элагабала, поселился в Астурике-Августе вышедший в отставку префект когорты по имени Юлий Ардуэннис - баск, или васкон, как называли этот народ римляне. Префект служил в далекой Британии и был оставлен по болезни, подхваченной им вследствие дурного, промозглого климата этого сырого и болотистого острова. Ходил рассказ о том, что Ардуэннис видел самого императора Каракаллу, когда тот возвращался из Британии в Рим сразу после смерти своего отца - Септимия Севера. Там впервые Каракалла объявил о своем желании дать римское гражданство всем свободным жителям империи. Он хотел этим добиться популярности у народа в преддверии неизбежной борьбы за власть со своим братом - Гетой. Тогда, услышав это, префект первым восторженно закричал, приветствуя императорскую идею. В благодарность за это, Каракалла наградил его, а его годовалому тогда сыну Флавию пожаловал звание префекта когорты, как только тот вырастет и изъявит желание поступить на военную службу.
   А потом Юлий Ардуэннис запил. К пятидесяти годам он стал закоренелым пьяницей. Постепенно пропил и деньги, и хороший дом, который купил в Астурике-Августе, выйдя в отставку. От пьянства старый васкон и умер. Оставил он сыну, которому было в то время двадцать два, пустоту да старую грамоту Каракаллы о том благодеянии, что покойный император когда-то оказал бывшему префекту когорты.
   Молодой Флавий Ардуэннис остался один. Подрабатывал подмастерьем у плотника, затем сам мастерил бочки для вина и масла. Денег едва хватало. Сын префекта надеялся на лучшие времена, думал со временем раскрутить свое дело и зарабатывать больше, но все оборвалось в одну ночь. В мастерскую влезли воры и похитили все деньги, которые Ардуэннис хранил там. Жизнь казалась конченной. Не было больше денег. Не на что было купить материал, нечего было вложить в дело и пустить в оборот. Ростовщик из меняльной конторы, противно улыбаясь всеми своими четырнадцатью зубами, согласился ссудить денег, но назвал такой процент, что впору было свить веревку и повеситься прямо на месте. Сосчитав имевшиеся монеты, Флавий Ардуэннис понял, что еще примерно месяц он может жить и, по крайней мере, позволить себе питаться. По истечению этого времени оставалось лишь идти просить милостыню, безо всяких надежд когда-либо вернуться в прежнюю жизнь.
  
   Случай благоволил сыну префекта. В Астурике-Августе появились военные вербовщики, набиравшие новобранцев в войско.
   Шла война с алеманнами - которая по счету, ибо с германцами воевали всегда, по крайней мере, со времен Гая Мария. Военачальник императора Александра Севера, Фурий Цельс, вел из Испании на Рейн пять тысяч солдат вспомогательных войск и несколько сотен конных наемников-мавров.
   Пройдя всю Галлию, 3-я когорта васконов, к которой отныне был приписан Флавий Ардуэннис, вместе с остальным войском, прибыла на границу, в провинцию Нижняя Германия, где на всем пространстве от Траехтума до Аргентората, собирались римские войска, предназначенные для отражения алеманнов. Сами варвары, совершившие набег, уже отхлынули в свои земли, и теперь римляне готовили ответный поход.
   Принимал новобранцев сам префект лагеря, фракиец Максимин. Он рассмеялся смехом циклопа, прочитав грамоту от Каракаллы, которую наивный юноша-васкон представил ему.
  -- Отслужи хоть лет пять, а потом мы подумаем о твоем назначении! - ухмыляясь, сказал Максимин.
   Однако, совсем глух он не остался. В конце концов, сам Фракиец выслужился
   именно при Каракалле и его отце, и добрые воспоминания о тех временах смягчили префекта лагеря.
  -- Грамоте обучен? - спросил он.
   Когда префект лагеря говорил, речь его сопровождало странное щелканье - в бурной
   юности челюсть его была сломана в одной из стычек с разбойниками, и неправильно срослась.
  -- Будешь при своей когорте писарем, - распорядился Максимин.
   И, заметив разочарованное выражение лица новобранца, Фракиец добавил:
  -- Чего кривишься? Не должность - синекура. Ни караулов, ни лагерных работ, и в бой не пойдешь. Радуйся!
   Для Ардуэнниса последовали два года, полные рутинной, скучной работы. Он
   строчил, по приказанию командиров, письма, приказы, указания, диспозиции. Описывал лагерное имущество, доставленные товары, оружие, снаряжение, продовольствие. Участвовал в ревизиях, когда проверяли сохранность имущества.
   Военные же дела шли ни шатко, ни валко. Несмотря на присутствие войск, варвары постоянно тревожили то тут, то там. Офицеры и солдаты из ветеранов вспоминали Каракаллу и то, как он разобрался с алеманнами в свое время. Нужна была решительная операция. Для нее снова собирались войска. Из разговоров командиров Ардуэннис слышал, что ждут прибытия самого императора.
  
   Стоял ноябрь 235г. В лагерь близ Ахена, где находилась 3-я когорта васконов, пасмурным и холодным днем прибыл большой отряд, в котором, по черным одеждам, все сразу же опознали преторианцев. Александр Север прибыл на театр военных действий, как давно поговаривали. Ардуэннис поспешил выскочить из своей палатки, чтобы не упустить случай увидеть самого императора. И он успел как раз вовремя.
   Александр Север выбрался из повозки всего шагах в двадцати от того места, где стоял баск. Ардуэннис увидел высокого, молодо выглядевшего и с довольно красивым лицом, человека, одетого в светло-серую тунику с длинными рукавами, темно-синие штаны и желтые сапоги. Вместо римской лорики, на Севере был чешуйчатый доспех-безрукавка персидского образца. Крупная "чешуя" ромбической формы делала его похожим на сосновую шишку. На шее у императора болтался платок желтого цвета. Север кутался в длинный серо-синий походный плащ. Ардуэннис заметил, что вид у императора был нездоровым - бледное лицо и пустой, безучастный взгляд.
  -- Август болен, - прошептал кто-то рядом, - Говорят, что жар у него, и второй день харкает кровью.
  -- Молчи, сплетник! - зашипел на него другой, и заставил замолчать.
   Преторианцы, обступив императора, настороженно оглядывались по сторонам,
   словно желая углядеть возможную угрозу. Александр Север вдруг резко махнул кому-то рукой, будто призывая подойти. Кто-то из столпившихся командиров подбежал к нему, и они вместе скрылись в преториуме лагеря.
   Несколько дней спустя по войскам было объявлено, что император Александр Север умер от болезни.
   После этого последовал дележ пурпура, а 3-я когорта васконов, поставившая не на того претендента, была раскассирована, солдаты уволены со службы. Некоторое обеспечение по увольнению им, все же, было оставлено, что позволило более-менее жить. С тем Ардуэннис вернулся назад, в Астурику-Августу, где и зажил вновь.
  
   Время шло. Три года спустя, с осенним транспортом продовольствия, следовавшим в Гавань Артабров для охранной эскадры, в Астурику-Августу пришли несколько преторианцев Максимина Фракийца. Звезда варварского императора закатилась навеки; его ближних телохранителей разослали солдатами в отдаленные крепости. Максимин был в свое время префектом лагеря, и сумел схватить пурпур в смуте после смерти бездетного императора Александра Севера. Теперь он сам последовал вслед за своим предшественником. А в городе вскоре появились статуи и изображения "законного" императора - молодого Гордиана III, и на этом все успокоилось.
  
   Рим, март 242г.
  
   При зловещих предзнаменованиях начался новый год. (71) На востоке вдруг появилась звезда с хвостом. На западе же, после заката солнца, небо пылало багрово-красным огнем, словно от огромного пожара. Суеверные жители Рима ожидали дурных вестей. И, как раз после этого, пришло известие о страшном землетрясении на востоке, разрушившем многие города. Рассказывали, что целые здания проваливались в трещины земли. Наконец, пошли слухи о том, что кто-то видел, как однажды ночью пришла в движение статуя бога Анубиса, а двери храма Двуликого Януса открылись сами собой. Последнее означало одно - близится война. И эти зловещие слухи вскоре оправдались.
   Нападения варваров случились в нескольких местах почти одновременно. На Нижнем Рейне впервые заявили о себе новые противники - франки. Старые германские племенные группы, издавна жившие в этих местах: тенктеры, бруктеры, марсы, сигамбры и другие, объединились, как тридцать лет назад алеманны, в один мощный союз. Правда, первое их нападение не было крупным и оказалось легко отбито, но будущее вырисовывалось весьма тревожным.
   На Дунае, после четырех лет спокойствия, вторглись готы. Они вступили в союз с другими варварскими племенами - аланами, сарматами, карпами, и всей силой перешли Дунай. Если в первое вторжение, четырехлетней давности, они довольствовались разграблением приграничной Истрии и тут же повернули назад, то на сей раз варвары решительно двинулись вглубь римской территории - в Нижнюю Мезию и Фракию. Менофил на месте не мог ничего сделать из-за недостатка войск, и писал письма в Рим императору и Тиместею, настойчиво прося подкреплений.
   Но самое опасное положение сложилось на Востоке, где персидский царь Сапор с огромным войском перешел Евфрат, имея целью отвоевать у римлян Сирию.
   Все эти проблемы, свалившиеся почти одновременно, требовали немедленного решения.
   В урочный день, сопровождаемый преторианцами в парадной одежде, сенаторами, всадниками, знатью, при огромном стечении городского плебса, семнадцатилетний император Гордиан торжественно взошел к храму Януса на Палатине, открыл двери и вынес наружу древнюю реликвию - Копье Войны.
  -- Где Персия? - вопросил император.
  -- Там! - кричала толпа, вытягивая руки в сторону востока, - Там Персия!
   Теперь следовало исполнить древний ритуал начала войны. Гордиан взял копье и
   повернулся в сторону востока. Толпа умолкла в напряжении, ожидая броска. Неизвестно, насколько сильно сможет метнуть копье изнеженный семнадцатилетний юноша, а ведь, по поверью, от этого зависел исход кампании.
   Гордиан размахнулся и с силой послал свой снаряд на восток. Описав в воздухе дугу, копье глубоко вонзилось в землю, и древко его еще долго мелко дрожало от удара. Плебс восторженно взревел: война обещала быть удачной.
  
   Астурика-Августа, провинция Тарраконская Испания, апрель 242г.
  

Мы же уходим - одни к истомленным жаждою афрам,

К скифам другие; дойдем, пожалуй, и до быстрого Окса,

И до британцев самих, от мира всего отделенных,

Буду ль когда-нибудь вновь любоваться родными краями,

Хижиной бедной моей с ее кровлей, дерном покрытой,

Скудную жатву собрать смогу ли я с собственной нивы?

Полем, возделанным мной, завладеет вояка безбожный,

Варвар - посевами; Вот до чего злополучных сограждан

Распри их довели!

(Вергилий)

  
   В ту весну барабаны вербовщиков гудели повсюду по городам и весям обширного римского государства. Не обошли они стороной и Испанию.
   На центральной площади Астурики-Августы солдат-ауксиларий из ветеранов, посланный набирать новобранцев, обращался к собравшемуся народу.
  -- Жители Астурики-Августы! Римские граждане! Тревожное время настало для нашего государства. Сапор, царь персидский, дерзко противостоя нашему оружию, презрев славу римлян, совершил вторжение и наносит вред владениям нашей державы. Август Гордиан письмами и увещеваниями пытался остановить его ненасытное безумие и жажду чужого; он же, влекомый варварской заносчивостью, не хочет оставаться дома и вызывает нас на битву.
   Вербовщик сделал паузу, словно удивляюсь собственному, внезапно обнаружившемуся, таланту оратора.
  -- Не будем же медлить и колебаться! Варвары делаются смелыми против тех, кто уступает и медлит, а против оказывающих сопротивление - никогда, и мы привычны всегда побеждать их.
   Завершив, наконец, вступительную речь, вербовщик перешел к главному.
  -- Граждане! Всякий, кто готов и желает послужить августу и римскому государству в рядах войска, может сейчас же заявить об этом. Служба в войске щедро оплачивается и влечет многие выгоды.
   Вербовщик закатил глаза, словно торговец, нахваливающий свой товар.
  -- Оставьте ваши пашни и сады, довольно с вас изнурительной работы в поле или в мастерской! В рядах римского войска вас ждет щедрое жалованье. Вы увидите дальние страны, прекрасные города. Богатства востока, лучшие женщины ждут вас! Толпы рабов, пригоршни золота и воза добычи ожидают лишь, когда вы протянете к ним руки!
   Жадный огонек засверкал в глазах вербовщика. Хищно растопырив пальцы, словно
   уже видя обещанную добычу, он оглядывал толпу.
  -- Ну, как? Кто желает?
   Желающие нашлись. Обедневшие ремесленники, крестьяне, решившие сменить соху
   на обещанные богатства, нищие, просто искатели приключений. Из недалеких портовых городов приезжали наниматься моряки, захотевшие сменить флот на армию. Что есть флот? Бесконечная гребля, руки в кровавых мозолях, морская болезнь, качка и тонкая обшивка днища, отделяющая от преисподней. Что есть армия? Это длительные перерывы между боями, сытая жизнь за счет грабежа, это возможность разбогатеть или получить государственную должность.
   Процедура приема была недолгой. Бегло осмотрев кандидата и осведомившись у окружающих, от свободных ли родителей он рожден, вербовщик выдавал новобранцу серебряную монету - первое жалованье, и объявлял:
  -- Годен к службе!
   Далеко не все новобранцы были зелеными новичками.
  -- Вот, говорит, отслужил пять лет во вспомогательной когорте при божественном Александре! - заявил вербовщику сопровождавший его центурион.
   Тот оглядел новобранца.
  -- Имя? Название когорты?
  -- Флавий Ардуэннис, 3-я когорта васконов, раскассированная при августе Максимине.
   Баск не упомянул о том, что служил писарем. Вербовщик ухмыльнулся.
  -- Да? Тогда хорошая новость для тебя, васкон. Август Гордиан восстанавливает вашу когорту, как раскассированную несправедливо при том грязном тиране. Вам возвращается прежнее имя и штандарт.
  -- Да продлят боги дни августа Гордиана за его справедливость, - с готовностью ответил Ардуэннис.
  -- Продлят, продлят... Считай, что ты восстановлен.
  
   Восстановленная императором 3-я когорта васконов собралась во Флавиобриге, где когда-то была в первый раз набрана Александром Севером для войны с алеманнами. Конечно, после раскассирования мало кто из ее прежнего состава вновь влился в ряды. В основном, солдаты были новобранцами; опыт службы имело меньшинство. Тем не менее, когорта была без промедления направлена в Италию, где формировалась армия для похода на восток. Здесь сбылось давнее желание Ардуэнниса - его, как одного из немногих старослужащих, назначили префектом когорты. Помогла бумага, выданная когда-то Каракаллой его отцу.
   Вначале двигались пешком по дорогам Испании. Затем добрались до Тарраконы - порта на берегу Средиземного моря, и, по совместительству, столицы провинции. Там сели на корабли и, через несколько дней плавания, оказались в Италии. В лагере близ Медиолана баскам составила компанию еще одна вспомогательная когорта - 1-ая аквитанская. Это, в отличие от васконов, было старое и заслуженное воинское подразделение, награжденное почетным знаком отличия - золотой цепью.
   С префектом аквитанцев, Гаем Профутуром, Ардуэннис быстро сошелся. Командир аквитанцев был высок и рыж, как многие галлы. Носил доспехи с наградной цепью и говорил с заметным галльским акцентом. С ним постоянно ходил угрюмый громила с квадратной челюстью - Эгидий, старший центурион когорты. Втроем они по вечерам часто пили вино и предавались рассказам о прошлом.
  -- Что ты? - снисходительно говорил Профутур Ардуэннису, - И дела-то стоящего не видал при божественном Александре. А у нас вот - золотая цепь! Ее не дают так просто.
   Галл фамильярно встряхивал свое украшение.
  -- Но ничего. Скоро все мы будем иметь шанс отличиться. Будут у нас и награды, и добыча, и рабы, и красивые девки.
  -- В Персии, что ль? - зевал центурион Эгидий.
  -- А то ж!
   Эгидий в знак несогласия мотал головой. В войсках, как и всегда в отношении
   неприятеля, распространялись слухи о богопротивности персов, мерзости их обычаев и образа жизни. Высмеивалась их дикость, рабская покорность царю, перед которым все обязаны были падать ниц. Представлялся во всех подробностях отвратительный персидский обычай не хоронить своих мертвых, а бросать их в особые каменные башни, на съедение хищным птицам.
  -- Совершенно дрянное место, сказывают, - нудел Эгидий, - Жара, камни, песок. Воды нет, вина нет, пива нет, ничего нет. Пустыня! Кругом гады ядовитые. От климата тамошнего люди то и дело болеют и умирают. Дрянь, словом.
  
   Наконец, была дана команда привести себя в порядок и приготовиться к
   выступлению. Был проведен финальный смотр. Когорты выстроились в поле близ лагеря. Шел мелкий дождь. Солдаты были угрюмы. Римский солдат III века уже весьма отличался от своего классического предшественника, чей облик хорошо известен ныне по фильмам и изображениям. Прямоугольный щит-скутум, характерный римский шлем с назатыльником и нащечниками, и лорика - панцирь из металлических полос, по-прежнему были в ходу. Но у солдатских туник теперь были длинные рукава (хотя кое-где продолжали носить с короткими), появились штаны и закрытая обувь. Короткое метательное копье-пилум оставалось на вооружении, но классический короткий меч-гладиус сменила длинная спата, заимствованная у варваров, в связи с чем, ножны переместились с правого бока на левый. Кроме того, в кармане на внутренней части щита теперь угнездились пять небольших дротиков-плюмбат. (72)
   Смотр прошел успешно. На следующий день когорты выступили к Аквилее, туда, где ровно четыре года назад окончил свои дни тиран Максимин Фракиец. Здесь отряд из басков и аквитанцев влился в ряды главной армии, бесконечным потоком двигавшейся с запада на восток. Войско было поистине огромно. В него вошли легионы и вспомогательные формирования, вновь набранные и снятые с других границ - из Британии, с Рейна, из альпийских провинций. Шли и наемные варвары-германцы, прельщенные рассказами о добыче в далеких восточных странах. Двигалась преторианская гвардия, в середине которой находился сам юный император Гордиан, вместе со своим тестем Тиместеем, префектом претория. За армией и вперемешку с ней шли многочисленные обозы, везли осадные машины, гнали стада баранов и другого скота, ехали маркитанты, передвижные бордели, клоуны им мимы, предсказатели и маги. Вся эта масса двигалась по военной дороге на восток, через Паннонию, Далмацию и дальше, к границам Азии.
   Поход для солдат из дальних провинций и гарнизонов был еще и захватывающим путешествием. Весь римский мир предстояло увидеть прежде, чем попасть на край света, в Персию. Шел еще лишь первый из многих дней, но невиданные прежде места уже привлекали внимание воинов. Шли по прекрасному, чистому лиственному лесу, в то время как раньше, при переходе через предгорья Альп, всех удручали огромные пространства хвойных лесов. Италия заканчивалась, начиналась Паннония. Первая же попавшая на глаза деревня, несмотря на дождливый вечер, выглядела очень хорошо. Сам Тиместей, окруженный командирами и избранными преторианцами, стоял у въезда в красивое поместье и заставил вспомогательные когорты, насквозь промокшие, пройти перед ним парадным маршем, после чего те расположились на ночевку на обработанном поле, близ деревни, вправо от военной дороги, идущей на Сирмиум. Войско, находясь в безопасной местности, не окапывалось на ночь. Не рылся ров, не втыкались колья, как это было бы сделано в варварской стране, чтобы никто не мог незаметно подобраться к отдыхающим солдатам. В Паннонии опасаться было некого. Дымились костры, растопленные сырыми от дождя дровами, повара готовили ужин. Ночь опускалась на землю. Лагерные шумы постепенно затихали. Все отходили ко сну. Первый день похода закончился.
  
  
   Нижняя Мезия, 242г.
  
   ...И вот, достигли готы Дуная и вышли к вельхам, напротив их берега. Вельхи же, едва только вставал лед на реке, стояли настороже, ибо ожидали набегов с того берега. Не зря, конечно, ожидали. После нападения на Истрию при императорах Бальбине с Пупиеном, готы явно ожидали нового момента.
   Но, подойдя к Дунаю, увидели вожди готские, что некрепок лед, может не выдержать переправы, да и вельхи в крепостях на том берегу к их появлению были готовы. Соваться туда было опасно. Подумав так, решили готы набег свой на весну перенести, когда река разольется, а гарнизоны римские успокоятся, бдительность потеряют, ощущая себя в безопасности, отделенные от готов Дунаем.
   В то утро проснулся военачальник римский, глянул из крепости наружу, и обомлел - откуда ни возьмись, появились готы. Бог весть, как через реку переправились. Но много их. Больше, чем римлян, да и разбросаны те по крепостям и гарнизонам. Решил тогда римский военачальник бегством спасаться; и воины его бежали за ним следом. Взяли готы в провинции Нижней Мезии хорошую добычу. И стали хозяйничать в земле вельшской, как в своей собственной. Отяжелели от добычи телеги, а за телегами потащились пленники. Много вельхов взяли себе в рабство, ибо нужны были рабочие руки. (73)
   Как раз в то время император Гордиан двигался с армией на войну с персами, и путь его лежал через дунайские провинции. Представился римской армии шанс размяться перед сражениями с царем Сапором на готах.
   Варвары же разбрелись по провинции небольшими отрядами, занимаясь грабежом. С готами были и другие племена - сарматы, аланы, карпы. Хозяйничали они в Нижней Мезии, а затем, перейдя горы, появились во Фракии, и принялись грабить там. Немногочисленные римские гарнизоны в крепости попрятались и носа оттуда не казали. Не встречая сопротивления, вели себя варвары беспечно. А между тем, с запада уже подходила императорская армия, отрезав готам пути назад через горы.
   Явившись к местам боевых действий, август Гордиан поддался воинственному духу и возжаждал побед. Туллию Менофилу, наместнику Нижней Мезии, он слал письма:
  -- Наше государство требует от тебя обычной услуги. Наступай. Что медлишь? Нужно напасть на готов. Нужно выгнать готов из Мезии. Под твою власть я ставлю все фракийские войска, все мезийские и всю пограничную линию. Покажи нам свою обычную доблесть. Скоро и мы с тобой соединимся.
   Менофил, куда лучше знакомый с реалиями войны, на призывы императора не поддавался. Его войска были разбросаны по гарнизонам и численно уступали готам. Ввязываться в сражения было нельзя. Оставалось лишь ждать императорскую армию.
   Она подошла вскоре. Гордиан досадовал на медлительность Менофила. Он желал как можно скорее завязать бой с готами. Мечтая о полководческих лаврах, юный император спешил. В мыслях у него возникло выйти, наконец, из-под опеки всемогущего тестя, и показать себя самостоятельным, зрелым правителем. Взяв под личное командование шесть рецийских когорт, вспомогательные испанские когорты и отряд наемной алеманнской конницы, император рванулся вперед, оторвавшись от основных сил армии.
   Перейдя Шипку, Гордиан с этим авангардом войска быстро двинулся к большому городу Филиппополю. (74) Тут заметили его приближение конные аланы, союзники готов, и дали знать остальным варварам. И вскоре недалеко оттуда, на Филипповых полях, конница аланов атаковала на марше армию Гордиана. В беспорядочном бою римляне потерпели поражение и отошли. Так юноша-император не сумел завоевать полководческих лавров самостоятельно, без помощи могущественного тестя. Тиместей же шел позади, с основными силами армии. Приняв в себя отступивший отряд Гордиана, он продолжил наступление. Более варвары сражаться не рисковали, а пытались малыми группами прорваться на север из Фракии ставшей мышеловкой, поскольку путь через горы, которым вошли они туда, теперь римское войско перекрыло. Вырваться было трудно. Методично наступая, почти всех варваров римляне во Фракии перебили, либо пленили. Потащились колонны теперь уже готских пленных по имперской дороге на юг, к морю, к Фессалонике македонской, а оттуда - кораблями через море к острову Делосу, на невольничьи рынки. Спаслись лишь те варвары, что через хребет во Фракию не ходили, а остались в Мезии, недалеко от Дуная.
   Очистив Фракию, обратился и туда Тиместей. Римское войско двинулось на север. Готы спешно отходили, не принимая боя. Приходилось часто бросать и полон, и добычу, лишь бы самим уйти.
  
   Когорты 3-я васконов и 1-ая аквитанская, вместе с другими войсками, шли по следам отступающих готов. Уже много дней длилось преследование. Это была странная погоня. Казалось, римлянам ничего не стоило догнать варваров и навязать им бой. Но этого не происходило, и расстояние между противниками никак не сокращалось менее, чем на дневной переход. Тиместей, наученный недавней неудачей своего зятя-императора на Филипповых полях, опасался варварских засад. Римское войско шло медленно, тщательно оглядываясь по сторонам. К тому же, каждый суточный переход для римлян заканчивался задолго до захода солнца - нужно было успеть разбить лагерь, вырыть ров, окружить его частоколом. И так каждый день. Адова работа, но в противном случае отдыхавшее войско подвергалось большой опасности - готы были близко. Действуя так, Тиместей не мог догнать врага, но не отступал от установленного порядка.
   Поход продолжался. Следы отступления варваров попадались по дороге тут и там. Сломанные телеги, трупы лошадей, издохших от изнурения, брошенные вещи - всего этого было в изобилии. Солдаты вязали отставших варваров, грабили брошенные повозки. Война шла своим чередом. Уже близок был Данувий.
   Шли ускоренным шагом. Летнее утро было тихим и прохладным. Солнце еще только показалось над горизонтом. В низинах вдоль дороги клубился туман. Ардуэннис, префект когорты, ехал в середине строя. Вчера вечером солдаты, встав лагерем, устроили гадание на результат похода. Баски считались лучшими гадателями во всей империи, превзойдя в этом и сирийцев, и египтян, и почти уже исчезнувших галльских друидов, и паннонских гадателей. Тем приятней был вчерашний результат. Боги проявили благосклонность, и предрекли римскому войску победу над готами. Ардуэннис решил послать об этом донесение в императорскую ставку, как только к этому будет благоприятнй случай. Обрадовать Гордиана или самого Тиместея удачным предсказанием было делом хорошим и сулившим, возможно, их благосклонность в дальнейшем. Септимий Север, император, при котором выслужился отец Ардуэнниса, помнится, суеверен был до невозможности, сам гадал себе, и даже предпринял путешествие на Восток, чтобы постигнуть еще больше в оккультном мастерстве. При его предшественнике, злобном и порочном Коммоде, дед Ардуэнниса жил в Риме и, пользуясь славой своего народа, был вхож в императорский дворец. Коммод, правда, был большим поклонником Изиды, сам священнодействовал, лично таскал в храме статую богини, и, по буйности характера своего, лупил идолом по бритым головам жрецов. Потом в Галлии дезертир Матерн собрал шайку из беглых преступников, рабов и таких же, как он сам, дезертиров, и начал разбойничать. Чтобы усмирить бандитов, пришлось привлекать войска. Но и Матерн тоже был не промах. Он решил лично проникнуть в Рим и убить Коммода, но был узнан, схвачен и казнен. Император-самодур, разгневавшись на васконов-гадателей, что не смогли предупредить его о покушении, изгнал деда Ардуэнниса из Рима на родину, во Флавиобригу на берегу Аквитанского залива, (75) где вскоре родился отец префекта когорты.
  
   Имперская дорога шла на восток. Двигаясь по ней, аквитанская и васконская когорты увидели в отдалении большое поместье, сразу привлекшее внимание. Прекрасное высокое каменное здание было расположено среди садов и рощ, на склоне отлого поднимавшейся горы. За ним тянулись темные еловые леса, а вокруг виднелись почти созревшие хлеба и сочные луга. Когорты остановились и приятно провели в этом месте несколько дней. Поля дали вьючным животным много корма. У солдат не было недостатка в хлебе и мясе, ибо можно было ежедневно печь хлеб и резать скот. Погода стояла хорошая и теплая.
   Через несколько дней из императорской ставки прибыл посыльный. Он привез с собой деньги - жалованье для солдат и вести о том, что делается вокруг. Утешительного оказалось мало. Посыльный рассказывал о великой нужде и о бедственном положении провинциалов, о пожарах, грабежах, разбое, о развалинах, опустошенных дорогах, полях и лесах, о болезнях, царивших во всех городах и весях. Рассказы его внушали уныние. Поступил приказ двигаться дальше.
  
   Дождь лил уже четвертый день. Дороги превратились в сплошную кашу из грязи. Сверху вниз по склонам невысоких холмов лились целые потоки воды. Префект претория Тиместей стоял, накрыв голову плащом. Не помогало - вода ручьем стекала с капюшона на лицо, капала с носа. Лагерь войска превратился в настоящее болото. Вдали, за серой пеленой дождя, серел Дунай. Река была пуста; не было видно ни души и на ее берегу. Из ближайшей кастеллы на берегу утром вышел гарнизон и сообщил, что варвары переправились на тот берег в виду крепости еще вчера. Тиместей опоздал. Разрозненные мелкие шайки готов еще шныряли тут и там по Мезии, преследуемые римскими войсками, но главные силы варваров успели уйти. Решительной победы одержать так и не удалось, хотя главная цель была выполнена - готов выдворили. Тиместей отдал приказ части войска двигаться к Томам, провинциальной столице.
   Половина Мезии была опустошена и разграблена, лежали в руинах виллы, обращены в пепел поселения, сады сожжены и вырублены, бездомный скот топтался по потравленным и вытоптанным полям, оставшиеся после нашествия жители влачили жалкое существование и бывшие богачи стали нищими, просящими подаяния. Император и Тиместей слали в Рим гордые письма: "Отцы сенаторы, с именем августа Гордиана, во славу римского народа, мы изгоняем варваров за пределы нашего государства".
  
   Томы, провинция Нижняя Мезия, август 242г.
  
   Небольшой амфитеатр в Томах был заполнен до отказа. Здесь, в далекой провинции, тем не менее, тоже все было скопировано с римского Колизея. В первых рядах степенно восседали провинциальные сенаторы в тогах с пурпурной полосой. Без тени эмоций на лицах, взирали они на арену, всем своим видом выражая величественное достоинство. За сенаторами сидели всадники - представители второго по значимости сословия. Это был народ хотя и знатный, но попроще - отставные военные, землевладельцы, муниципальные чиновники, адвокаты и прочие. На верхних ярусах арены толпились простолюдины. Их привлекали зрелища, устраиваемые в цирке, но попасть туда было не так просто. Пускали на трибуны лишь столько народа, сколько они могли вместить, поэтому плебсу приходилось спешить, и приходить ни свет, ни заря. Перед опоздавшими, невзирая на их громкие просьбы и требования, стражники запирали ворота, награждая особо настойчивых тумаками и ударами палок.
   На почетном месте, которое в римском Колизее занимал император, сегодня восседал Тиместей, префект претория, успешно завершивший недавно войну против готов. Сам император Гордиан присутствовать отказался - юноша не переносил жестоких сцен и вида крови, а сегодня должны были казнить захваченных в плен варварских вождей. Народ галдел в предвкушении зрелища. Тиместей сидел спокойно, в окружении приближенных. Рядом с префектом был его заместитель Марк Юлий Филипп, араб родом, с гладким лицом и недобрым волчьим взглядом, а также наместник Нижней Мезии Туллий Менофил. Все было готово к началу представления.
   Знатные готы, взятые в плен, в количестве пяти человек, находились на арене, привязанные цепями к столбам. Вид их был отвратителен. Грязные, взлохмаченные, одетые в рубище, один с обгоревшими остатками бороды - издеваясь, ее спалили стражники. Варвары угрюмым взглядом оглядывали трибуны, возбужденных зрителей. Вот, во втором ряду, отдельно ото всех, сидит главный вельшский князь - Тиместей. Осанистый, с сединой, дорого одетый. О чем-то болтает с приближенными, стоящими вокруг, вертит в руке кубок. На арену и на варваров словно даже и не смотрит.
  -- Внимание! - зычным голосом вдруг возвестил распорядитель.
   Гул толпы стих, и все обратили взоры на говорившего. Тот поднял руку, словно древний оратор из прошлых веков. Обрюзгший жирный мужик, в разукрашенном под золото хитоне. Вольноотпущенник, когда-то, в далеком прошлом, раб, вырвавшийся с самого дна, вещал теперь здесь, и все вокруг, даже сам префект претория, слушали его, затаив дыхание.
  -- Жители Том, римские граждане! Благороднейший Гай Фурий Сабин Тиместей, префект претория августа Гордиана, счастливейшего, наилучшего, дарит нам сегодня зрелище, и одновременно акт возмездия и величайшей справедливости! Никто не может бросить вызов римскому государству безнаказанно!
   Тиместей оглянулся на шептавшихся за спиной товарищей. Филипп и Менофил обсуждали что-то вполголоса. Араб провел ребром ладони по горлу, наместник засмеялся.
  -- Наказываются вожди варваров! - возвестил распорядитель, - За вероломное нападение на римское государство, за грабежи и бесчинства, они наказывается смертью через растерзание медведями!
   Толпа восторженно заревела. Распорядитель махнул рукой. Со скрипом поползла вверх решетка, отделявшая арену от помещения, где содержал привозимых для игр зверей. Зрители подались вперед, предвкушая зрелище.
  
   Представление закончилось ближе к вечеру. Тиместей и его приближенные, совершив расправу над варварами, вернулись из цирка в городской совет. К базилике, где он располагался, стремительно подкатила колесница, запряженная четырьмя белыми сирийскими лошадьми. На приличной скорости, заложив крутой вираж и едва не перевернувшись, она резко затормозила и встала близ здания. Молодой человек в пурпурном плаще поверх чешуйчатого панциря лихо соскочил с колесницы, махнув рукой. Подскочивший по сигналу раб подал ему кувшин с вином. Юноша схватил его и начал пить большими глотками.
  -- Август Гордиан, - сказал префект претория Тиместей, словно бы никто вокруг этого не знал.
  -- Некуда девать молодецкую удаль, - заметил его заместитель, араб Филипп, и обычно мрачное лицо его озарилось на миг улыбкой.
  -- Мальчишка. Семнадцать лет.
   Быстро переодевшись, император явился в базилику, на совет. Несмотря на молодость, Гордиан был некрасив собой - рукастый, как обезьяна, с грубыми и непропорциональными чертами лица. На нем теперь, вместо панциря, была надета далматика - просторная длинная туника из белого далматского шелка с широкими рукавами до запястий и с пурпурными полосами спереди. Солдафон Филипп скривился - ношение этой одежды считалось у римлян признаком изнеженности.
  -- Августу не было угодно присутствовать в цирке, - начал Тиместей.
  -- Ты же знаешь, я не люблю грубых зрелищ, отец, - ответил император.
   Он называл своего тестя отцом.
  -- Итак, варвары побеждены, и мы спокойно можем продолжать путь на восток, дабы освободить его от ига персов?
  -- Не совсем так, август, - отвечал Тиместей, - Прежде мы должны укрепить границу от новых вторжений. Усилить гарнизоны, дать им все необходимое.
  -- За счет выделения войск в гарнизоны, мы ослабим войско, нужное против персов, - возразил Филипп.
  -- Нет. Можно же оставить в крепостях по Данувию слабые войска, недавно набранные, не имеющие опыта. Оборонять крепость гораздо легче, чем действовать в поле, - сказал Тиместей.
  -- Решено, - кивнул Гордиан, слушавшийся тестя в военных делах.
   Сам же префект претория продолжал, перейдя к другому вопросу.
  -- Стоит решить вопрос и о новом наместнике провинции и командующем для мезийского войска.
   Нынешний наместник, Туллий Менофил, испуганно завертел головой.
  -- О, август, чем же провинился я?
  -- Ты не принял должных мер к укреплению лимеса и к отражению нападения варваров, - стальным голосом сказал Тиместей, - В конечном итоге, твои ошибки привели к жертвам и разрушениям в римском государстве, которых можно было избежать, исполняй ты свои обязанности должным образом.
  -- Но у меня было мало войск. Я использовал их, как мог. Четыре года я сохранял в Мезии мир. Вспомните мои предыдущие заслуги! Как я спас Италию от нашествия богопротивного Максимина-варвара! Как я еще раньше служил божественному Александру!
   Император Гордиан поднял руку, желая прервать спор.
  -- Почтенный Туллий Менофил, государство благодарит тебя. Ты уходишь в отставку, но отставку почетную.
   Подошел придворный нотарий, (76) вызванный императором. Развернув свиток
   папируса, он громко зачитал:
  -- Нашему легату провинции Нижняя Мезия, Туллию Менофилу, сенатору, выходящему в отставку, оставляем мы прежнее жалование и предоставляем пожизненное содержание, за счет фиска, в год - три тысячи модиев пшеницы, три тысячи ячменя, тысячу фунтов сала, старого вина - тысячу семьсот
секстариев, хорошего масла - семьдесят пять секстариев, масла второго сорта
- триста секстариев, соли - десять модиев, сена, мякины, винного уксуса, овощей, зелени - сколько ему нужно, изделий из серебра - двадцать пять фунтов в год. Золота в кубках, кружках и горшках - одиннадцать фунтов.
Туник военных красных - две в год, военных хламид - две в год, застежек
серебряных позолоченных - две, золотую застежку с кипрской булавкой - одну.
Один серебряный позолоченный пояс, одно кольцо весом в унцию с двумя
драгоценными камнями, один обруч весом в семь унций, одну шейную цепь весом
в один фунт. Одну полушелковую белую одежду с мавретанским пурпуром. Две пары кипрских ковров для ложа, две чистые нижние рубашки, два шарфа,
одну тогу, еще одну - с широкой пурпурной полосой. Дров на день - тысячу фунтов, если есть запас, если же нет, то сколько и где будет.
  -- Итак, ты свободен, почтенный Менофил, - заключил Гордиан.
   Отставленный наместник вымученно поклонился. Император обернулся и указал
   рукой на человека средних лет в сенаторской одежде, с темными волосами и небольшой бородкой.
  -- Гай Вибий Требониан Галл, сенатор из Умбрии, отныне назначается нами на пост легата провинции Нижняя Мезия.
  
   Жители Дуросторума, крепости на мезийском берегу Данувия, с интересом смотрели на прибывшие войска. 1-ая аквитанская когорта и 3-я когорта васконов прямо с марша направилась через город к цитадели. Новый наместник провинции, назначенный императором, уже ожидал там. Солдаты и командиры когорт волновались, как и полагается при встрече с новым начальством. Прибывшие войска, подходя, выстраивались на форуме. Аквитанцы и васконы, хотя и забрызганные грязью с марша, своей выправкой и вооружением явно внушали впечатление.
   Требониан Галл, новый наместник, был здесь в компании Марка Юлия Филиппа, заместителя префекта претория. Командиры когорт, Гай Профутур и Флавий Ардуэннис, поднялись по лестнице к ним, на башню. Подходя, они услышали обрывок разговора.
  -- Это плохое войско, только набранное, - говорил Филипп, - Аквитанская когорта нужна здесь, чтобы подкрепить их, на случай чего.
   Профутур посмотрел на коллегу и незаметно дернул за рукав.
  -- Уважаемые префекты, - сразу и по-деловому обратился Требониан, - Не стану утомлять вас долгими прелюдиями. Вы и обе ваши когорты не пойдут с войском в Сирию. Вы остаетесь гарнизоном в Дуросторуме, с задачей оборонять границы римского государства от вторжений варваров. Так угодно августу!
   Профутур и Ардуэннис почтительно наклонили головы. Спорить было
   бессмысленно.
  
   Несколько дней спустя и они, и их солдаты наблюдали со стен Дуросторума бесконечно долгое прохождение воинских колонн, машин и обозов с припасами. Войско уходило на восток, воевать с персами, а их оставляли здесь, в отдаленной крепости на Данувии, стоять гарнизоном, и они провожали прочих взглядом, как потерпевшие кораблекрушение смотрят на проходящий мимо флот. Военная добыча, персидское золото, рабы и рабыни и все прочее, живописно описанное вербовщиками, покрылось туманом и отошло в область несбыточных фантазий, а на первый план вышла неприглядная реальность: провинциальное захолустье, убожество жизни на отшибе и неизбывная скука гарнизонного бытия. Было грустно. Армия двигалась на восток. С нией уходили и только что набранные отряды наемников-варваров. Все те же готы, пару месяцев назад грабившие римские провинции, теперь, присоединившись к императорской армии, пошли грабить неведомые восточные земли. В своих варварских широких рубахах и штанах, в башмаках, прикрученных веревками, кто в шлеме, кто без, вооруженные длинными мечами, топорами и круглыми щитами грубой работы, готы в беспорядке перли по дороге, перемежаемые римскими когортами и алами. Бывшие враги не выказывали никакой видимой неприязни.
  -- То-то Сапор испугается, - ухмылялся, глядя на готских наемников, Гай Профутур, - До самого Ктесифона побежит, их увидев.
   Мрачный центурион аквитанцев Эгидий молчал, с таким видом, будто силился
   подобрать нужные слова.
  -- Как-то все идет не так, - выдавил, наконец, он из себя, и сплюнул вниз со стены, - Пойти, что ли, напиться.
  
   Провинция Сирия, 243г.
  
   Пока шли все эти события, персы вовсю хозяйничали в Сирии. Царь Сапор пошел на войну с большим пешим войском, с многочисленной тяжелой кавалерией из закованных в броню всадников-катафрактов, чей массированный удар не может выдержать никакая пехота, с отрядами конных лучников, с боевыми слонами, несшими на спине башни со стрелками и грузом стрел. Все это воинство без труда взломало римскую восточную границу. Были взяты города и крепости - Эдесса, Карры, Цирцесий и Апамея. Персидское войско подступило к Антиохии - столице Сирии, третьему по величине городу римского государства. Антиохия была защищена высокими стенами, имела надолго продовольствия и неиссякаемый источник питьевой воды - через город протекала река Оронт. Здесь Сапор остановил свое продвижение на запад, и начал осаду, которая затянулась надолго. Царь торчал под стенами Антиохии несколько месяцев, пока гонцы не принесли ему весть о появлении римского войска.
   Гордиан и Тиместей шли из Киликии, (77) через узкие горные проходы, которые, благодаря беспечности увлекшихся осадой персов, смогли миновать без помех. Оттуда римская армия вышла на равнины Сирии.
   Поход проходил при трудных природных условиях, как и всегда в восточных землях. Путь римской армии лежал по каменистой полупустыне. Страшная пыль, от которой ничего не было видно в двух сотнях шагов, попадала в глаза, уши, ложилась толстым слоем на лицо. Жара возбуждала сильную жажду, а воды не было.
Тучи пыли поднимали шедшие впереди многочисленные колонны войска. Вскоре и Сапор смог увидеть римскую армию и оценить ее величину и мощь. Поразмыслив, царь решил не связываться, немедленно снял осаду с Антиохии и повел свое войско домой, на восток.
   Первая победа над нагруженными добычей полчищами произошла у Апамеи. Войско и народ в Сирии восторженно приветствовали императора и его тестя. Персы постепенно сдавали позиции и вскоре вовсе покинули пределы римского государства. Царь Сапор собрал свое отступающее войско близ города Ресаены в верховьях Евфрата, намереваясь здесь дать генеральное сражение войскам Гордиана.
   Сражение произошло. Царь чувствовал себя уверенно, защитив свой левый фланг рекой. Справа и с фронта перед ним лежала голая и плоская, как стол, равнина. Здесь во всю мощь могла развернуться персидская панцирная конница и боевые слоны. Сапор заранее готовился праздновать победу и возносить хвалы богу Ахурамазде, но обернулось совсем по-другому. Ахурамазда, видать, в тот день отвернулся куда-то по своим делам, и оставил своих почитателей.
   Начиналось все вполне удачно. С восходом солнца, персы увидели фаланги римской пехоты, медленно наступавшие по равнине в боевом порядке. Легионы были прикрыты с флангов вспомогательными формированиями и отрядами наемников - готов и германцев. По знаку царя, гулко загрохотали персидские барабаны, и тяжелая панцирная конница, вместе со слонами, двинулась навстречу. Сапор видел, как, при виде лавины катафрактов и клибанариев, римские легионы, остановились, а потом стали, отстреливаясь из баллист и скорпионов, отступать. Царь велел усилить натиск. Конница продолжала свой напор. Сопротивление римлян слабело, и вот, наконец, они побежали. Ликующие персы понеслись следом, рубя направо и налево, а царь Сапор уже готовился подсчитывать добычу.
   Все рухнуло в один момент, причем, рухнуло практически в прямом смысле слова. Персидская конница, лавой несшаяся, преследуя противника, вдруг встретила перед собой огромный овраг. Он был там и раньше, но, в преддверии битвы, римляне окопали и углубили его еще больше, так, что образовалось целое ущелье. И вот, в самый последний момент, римские ряды расступились, и легионеры, по устроенным заранее путям на флангах, перешли через овраг к своему лагерю. Отступление оказалось ложным Персидская конница на полном ходу полетела вниз. Остановиться было невозможно - задние ряды, не видя, что впереди, напирали и толкали передних, сбрасывая их вниз, а затем попадали туда и сами. Катастрофа пришла с быстротой молнии. Главная ударная сила персидского войска мгновенно перестала существовать.
   С обеих сторон оврага, по подготовленным путям, вперед побежали римские солдаты вспомогательных формирований, в рассыпном строю пуская зажженные стрелы в приближавшихся персидских слонов, швыряя факелы, зажигая разлитую загодя по земле нефть, которой так много в тамошних местах. Ушастые чудовища, объятые страхом, метались, грозно трубили, вставали на дыбы, сбрасывали с себя башни со стрелками. Наконец, слоны развернулись и бросились бежать с поля боя, топча свою же пехоту и остатки конницы, находившиеся сзади. Бегство стало всеобщим. Сапор в своей ставке хватался за голову, видя это. А вперед уже снова выдвинулись римские легионы и, выстроившись в боевом порядке, широким шагом шли добивать персов. Сила персидского войска всегда была в коннице. Пехота же, состоявшая, в основном, из набранных от сохи крестьян, почти не имевшая доспехов и защищавшаяся тростниковыми щитами, конечно, не могла тягаться с профессиональными римскими легионерами, закованными в железо и испытанными в боях с варварами. Битва превратилась в избиение. Последним актом сражения стал обход римлянами правого фланга персидского войска. Так позиция, выбранная Сапором, сыграла против него самого. Слева был Евфрат, и, после произведенного охвата, бежать было некуда. Персидская пехота была окружена, изрублена, сброшена в воды реки, где в бегстве утонуло великое множество воинов Сапора. Сам царь в последний момент перед завершением окружения сумел вырваться с небольшим отрядом и бежать, но персидское войско было практически уничтожено. Так Гордиан и Тиместей выиграли битву у Ресаены. (78)
  
   Итак, Сапор бежал в Ктесифон, (79) чтобы спешно собрать новое войско. Римляне же, почти не встречая больше сопротивления, двинулись вниз по течению Евфрата на юго-восток, вглубь персидского царства. И, что испытала до этого Сирия, теперь испытывала земля персов. Грабежи, захваты и разрушения городов и селений; множество персов было убито, многие захвачены в плен, кто-то, покинув дома, скрывался в пустынных местах. Уже обнаруживался ясно прорыв на Ктесифон, где римляне должны были взять царя Сапора и его богатства, как вдруг, громом среди ясного неба, случилось несчастье - умер Тиместей.
   Ходили слухи, что всемогущий префект претория был отравлен. Он страдал болезнью желудка, и вот, якобы, вместо лекарства ему был подан яд.
   Оставшись без поддержки могущественного тестя, император Гордиан осиротел. Весь его авторитет опирался, в основном, на авторитет Тиместея, и все его успехи были, прежде всего, достигнуты усилиями Тиместея. А теперь юный Гордиан остался один, наедине с неизвестностью.
   Префектом претория после смерти Тиместея стал его заместитель - Марк Юлий Филипп, родом араб. Гордиан не любил этого человека низкого происхождения, говорившего с ужасным восточным акцентом лавочника, не доверял ему и откровенно побаивался. И Филипп смотрел на молодого императора с плохо скрываемым пренебрежением, и вел себя по отношению к нему нагло. Это был союз волка и ягненка, исход которого рано или поздно должен был быть таким же.
  
   Месопотамия, январь 244г.
  
   Наступление в Персии, тем временем, продолжалось. Сапор, лихорадочно собиравший новое войско, почти не оказывал сопротивления. Армия Гордиана успешно двигалась вперед. Пали Низибис и Карры - извечно спорные города между Римом и Парфией, а затем Персией. Причем, Низибис римляне взяли не штурмом и не осадой, а подкупив сатрапа.
   Но тут подстерегала новая проблема - недостаток продовольствия. Вдруг, по необъяснимой причине, стал нарушаться его подвоз, и войско стало голодать. Ни хлеба, ни мяса, ни бобов, ни вина - ничего. Возникли трудности с водой. Мясо лошади стало редким, его ели наполовину тухлое и продавали по дорогой цене. Цены на хлеб уже не существовало - его просто больше не было. Достать что-либо вокруг, в пустынной и разоренной местности, было трудно.
   Жара стояла удручающая, бешеные порывы ветра поднимали вихри пыли, до того густой, что часто нельзя было видеть предметов, находящихся по краям дороги.
Эта беспрестанно стоявшая в воздухе горячая пыль была настоящей пыткой. Ночные стоянки были едва ли не тягостнее дневных переходов. Очень сильная жара резко, как всегда в пустыне, сменялась довольно чувствительным холодом. Вода была очень плоха, а часто ее и вовсе не было. Солдатам приходилось жарить себе мясо на угольях, а мясо это было в лучшем случае лошадиное, а случалось есть сурков, дроф, питаться кореньями и зажаренными хлебными зернами.
  
   Вместе с нуждой, в войске развилось уныние. В особенной степени оно охватило наемников-германцев, бывших в армии Гордиана. Умение радоваться жизни вообще не свойственно этому народу, предпочитающему из всех удовольствий бытия лишь грабеж, пьянство и сон. Лишенные первого и второго, терзаемые жарой, жаждой и тоской по далекой родине, они впадали в хандру, потерянно бродили по лагерю и просили для себя палатку или иной угол, где можно спокойно умереть, ложились там на солому и больше не вставали. Таким образом умерло много наемников - германцев и готов. Все остальные части тоже были едва ли в лучшем состоянии.
   Нужда вызвала в армии растущее недовольство. Пошли слухи о том, что в нарушении снабжения повинен император Гордиан, по юности и неопытности своей не сумевший правильно организовать дело - ведь при покойном его тесте Тиместее все шло так, как следует. Воины стали роптать, а затем, и открыто ругать императора.
   На самом деле, Гордиан вряд ли был тут в чем-либо виноват. Истинный виновник оставался в тени, и был им не кто иной, как новый префект претория - араб Марк Юлий Филипп. Ведая всем, он распорядился так, чтобы войска передвигались в города, не имеющие продовольствия и припасов, а обозы со всем этим Филипп направлял в неправильном направлении. Игру префект претория затеял рискованную для себя, но и цель, которой он задался, была масштабной - пользуясь недовольством войска, сместить Гордиана и сесть вместо него на трон самому.
   Ситуация разрешилась скоро, и поднимать мятеж даже не понадобилось. Император, донельзя раздраженный наглым и непочтительным по отношению к нему поведением Филиппа, решил сам избавиться от префекта претория. Собрав войско в лагере и вызвав Филиппа, он обратился к солдатам с жалобой на него. Однако, хитрый араб уже успел принять меры. Он подкупил часть военачальников, а по войскам пустил своих людей, которые рассказывали о том, что Гордиан, по своей неопытности и глупости, допустил кризис, что он не способен ни командовать войском, ни управлять государством, и что лучше было бы вручить пурпур человеку опытному, зрелому, умеющему руководить твердой рукой.
  -- Да избавят нас боги от необходимости называть государями мальчиков и отцами отечества детей, руку которых, когда они подписываются, водят их учителя грамоты. Какой смысл -- о проклятие! -- иметь императора, который не знает, как охранять свое доброе имя, который не ведает, что такое государство, боится своего дядьки, оглядывается на свою няньку, испытывает страх перед розгами своих учителей!
   Все эти речи ложились на благостную почву - голодавшие солдаты были злы, и охотно всему верили. Поэтому, на выступление Гордиана последовала реакция бурная и совсем не такая, на которую рассчитывал император.
   Вместо того, чтобы понести Филиппа по кочкам, воины, с громкими криками стали его славить и требовать от Гордиана передать императорство ему.
   Ошеломленный август, едва не проглотив язык, испуганно оглядывался по сторонам, ища поддержки. Солдаты бушевали. Император, собравшись с духом, предложил разделить с Филиппом власть на равных. Войско и слушать ничего не хотело.
   Гордиан предложил Филиппу стать императором единолично, и сделать его, Гордиана, префектом претория при нем. И это предложение было отвергнуто.
   Наконец, Гордиан просил оставить его простым полководцем. Но и в этой просьбе ему отказали. Потерявший всякое присутствие духа, совершенно раздавленный, Гордиан удалился один в свою палатку. А в это время Филипп, окруженный ликующим войском, уже примерял на себя пурпурный плащ.
   Низложенный же император тоже недолго оставался забытым. Толпа солдат, бряцая оружием, явилась к его палатке.
  -- Выходи! Уходи! - орали они.
   Гордиан вышел и робко изложил свою окончательную просьбу к Филиппу - оставить ему жизнь. Араб на словах выразил согласие. Но вскоре после этого люди Филиппа, не привлекая лишнего внимания, набросились на Гордиана, зажали ему рот и задушили скрученным плащом.
   Конечно, всем было ясно, что произошло с бывшим императором, но солдаты отнеслись равнодушно - покойный не был им близок, да и кризис со снабжением после вступления Филиппа в императорство сразу вдруг чудесным образом прекратился, и всего у войска стало опять вдоволь. Голодовка сразу и резко сменилась крайним изобилием. Все лагеря завалены были съестными припасами и напитками всякого рода: мясом свежим и соленым, копченой рыбой, бобами, хлебом, вином и пивом. Вокруг всех костров варили, ели, а главное - пили чрезмерно. Каждое новое прибытие обоза с продовольствием, выпивкой и деньгами радостно приветствовалось здравицами в честь нового императора. Араб сумел завоевать поддержку войска.
   В Рим же Филипп отослал письмо, в котором сообщал, что Гордиан скончался от болезни, а войско провозгласило императором его, префекта претория. Хитрый араб в этом письме рассыпался в комплиментах сенату, и это возымело действие. Польщенный вниманием сенат не стал вдаваться в подробности произошедшего и с легким сердцем признал Филиппа законным императором - хоть и варвар, хоть и с мутным прошлым, а все ж таки не Максимин, не Каракалла, не Элагабал. Несовершеннолетний сын Филиппа, тоже Филипп, был признан цезарем - своего рода заместителем, "младшим" императором.
   Покойного Гордиана обожествили, причем, по инициативе Филиппа. Араб не сбросил его статуй, не удалил изображений и надписей, а, напротив, всегда серьезно и с неримским лицемерием чтил его память. На границе Сирии и варварских земель, у укрепления Цирцезий, была возведена величественная гробница с надписью на латинском, греческом, армянском, еврейском и персидском языках: "Божественному Гордиану, августу, победителю германцев, победителю персов, отвратившему угрозу междоусобиц в римском государстве, победителю карпов, победителю готов, но не победителю Филиппов". Эта последняя фраза заключала в себе двусмысленность, намек на поражение Гордиана от аланов в беспорядочном сражении на Филипповых полях во Фракии, а также на то, что убили его Филиппы - отец и сын.
  

Часть 5. Филипп Араб

   Месопотамия, февраль 244г.
  
   Пурпурный шатер императора, за оградой лагеря ярко выделялся среди унылого пустынного ландшафта. Войско выстроилось в порядке близ лагеря. В центре, посреди облаченных в черное преторианцев, восседал на белом коне сам Филипп. Он ждал. Вскоре должен был явиться самолично персидский царь Сапор. Война подходила к концу. Стороны были готовы заключить мир.
   Сапор явился в сопровождении конного отряда телохранителей, закованных в чешуйчатую броню, с разноцветными флажками на древках копий. Филипп, вместе с конными преторианцами и отрядом германцев-наемников, двинулся навстречу.
  -- Император Марк Юлий Филипп Август, принцепс римского народа, приветствует Сапора, царя персов!
  -- Сапор, царь царей Ирана и не-Ирана, (80) приветствует повелителя римлян!
   Противник Филиппа, столь знаменитый и славный своими деяниями, отнюдь не выглядел грозно. Одетый в белое платье и атласные алые штаны, в мягких красных сапогах, с длинными завитыми волосами и большими черными глазами, подведенными сурьмой, Сапор не производил впечатления грозного государя, наводившего ужас на все окрестные народы.
  -- Итак, согласно нашей договоренности, мы встретились, царь, чтобы обговорить
   условия, на которых могли бы заключить мир.
  -- Да.
   Филипп сделал жест пальцами. Из свиты вынесли приколотый на деревянной подставке лист папируса. Сапор, тяжело вздохнув, приготовился слушать условия, выдвигаемые победителем.
   "...Уплатить сенату и римскому народу за понесенные издержки 2000 фунтов золота и 5000 фунтов серебра...
   ...признавать власть римского государства над Сирией, Осроеной (81) и Месопотамией, городами Карры, Нисибис, Эдесса, Сингара, Амида, Дура-Европос...
   ...признавать протекторат римского государства над Арменией..."
   Молча, Сапор снял с пальца перстень с личной печатью и, окунув в поднесенный сосуд с краской, приложил к папирусу. Продолжать войну царь не мог. У него почти не было войска, а неминуемый прорыв римлян к Ктесифону сулил лишь новые бедствия и еще более тяжелые условия. Царь прекратил борьбу, согласившись с выдвинутыми Филиппом требованиями.
   Лично Филиппу от Сапора была преподнесена в подарок жертвенная чаша с изображением солнца, а также замечательный слон - замечательный потому, что в римских землях эти животные были невиданной диковиной. (82)
  
   Взорвались римские трубы и горны, приветственные крики в адрес императора заглушили собой все. Лица приближенных Филиппа сияли радостью. Сапор молча сел на коня и, в сопровождении своих, скрылся прочь. Война была закончена.
  
   Армия возвращалась домой. Легионы и вспомогательные войска расходились по своим постоянным местам стоянки. Филипп с преторией и двором спешил в Рим. Новый император проводил реформу администрации, делал новые назначения, и не всем они пришлись по душе. Своего брата Филипп назначил наместником восточных провинций, а зятя - наместником провинций на Дунае. Свой родной захудалый городок в Аравии - Бостру, император возвел в ранг колонии, предоставив, тем самым, большие права и привилегии. Не все встретили мероприятия Филиппа благожелательно. Такое кумовство было римлянам пока в диковинку и считалось некоей восточной дикостью. Но потом недовольство постепенно сошло на нет. Новый император вел себя вполне умеренно, не проявлял склонности к тирании, правил в согласии с сенатом. А народу он подарил самое желанное - зрелища.
  
   Рим, 247г.
  
   Так получилось, что на четвертый год правления Филиппа пришлась знаменательная дата - городу Риму исполнилась ровно тысяча лет. Естественно, все ждали праздника. И Араб не подкачал.
   Праздник был совмещен с триумфом самого императора, с победой возвратившегося из похода на Дунай. Предыдущие два года отнюдь не были для империи спокойными. Готы, разгромленные Гордианом и Тиместеем, сидели тихо, но севернее Дуная на римскую Дакию напали карпы - варвары, жившие в предгорьях Карпат близ римского лимеса. Наместник провинции и его шеф, зять Филиппа, надзиравший за всем дунайским регионом, ничего не могли поделать, и в поход направился сам император с армией.
   Сражения с карпами длились почти два года. Филипп очистил от них римские территории, а затем перенес военные действия на земли варваров. Карпы скрылись, запершись в больших каменных крепостях, взять которые, несмотря на долгую осаду, войскам Филиппа так и не удалось. В конце концов, император распорядился снять осаду и увел армию назад, в римские пределы. Война была закончена, и Филипп был настроен отпраздновать по этому случаю триумф. Что и было сделано по возвращении в Рим. Одновременно праздновалось и тысячелетие самого города.
  
   Прибытие Филиппа в столицу было торжественным и пышным. Он направился на Капитолий, окруженный сенаторами, одетыми в тоги, и лучшими из сословия всадников, жрецами, одетыми в претексты. Перед ним шли воины в парадном облачении и толпы народа. Несли пятьсот золоченых копий и сто знамен, не считая знамен коллегий, драконов, значки храмов, легионов и вспомогательных частей. Кроме того, шли переодетые люди, изображавшие разные племена: готов, сарматов, карпов, персов, так что в каждой группе их было не меньше двухсот. По обеим сторонам от колонны вели по сто белых быков с золотыми перевязями на рогах, по двести белых овец, а также десять слонов, которые были тогда в Риме - их доставили еще из персидской кампании. Вели прирученных диких животных разных пород, с множеством украшений. Следом ехали крытые повозки с мимами и всякого рода актерами, шли кулачные бойцы, бившиеся между собой расслабленными ладонями, а не по-настоящему. Скоморохи разыгрывали представления. На всех улицах стоял шум от игр, криков, рукоплесканий.
   При Филиппе в Риме было десять слонов, десять лосей, пять
тигров, тридцать прирученных львов, пятнадцать прирученных леопардов,
пять гиен, три гиппопотама, один носорог, пять жирафов, двадцать диких ослов, сорок диких лошадей и много других животных. Всех этих животных Филипп либо роздал, либо позволил убить в цирке во время зрелищ и цирковых игр.
   Он устроил в цирке Флавиев совершенно необычную охоту. Зрелище это было такого рода. Мощные деревья, вырванные вместе с корнями, были прикреплены к соединенным между собой бревнам. Затем сверху была насыпана земля, и весь цирк был засажен этим подобием леса. Через все входы туда были впущены сто страусов, сто оленей, сто кабанов, лани, горные козлы, дикие овцы и другие животные. Затем внутрь были выпущены простые граждане, и каждый хватал себе то, что хотел. На следующий день Филипп выпустил в амфитеатре сразу десять львов с косматыми гривами. Все они были убиты в поединках с гладиаторами-бестиариями. Затем были выпущены десять леопардов, десять львиц и тридцать медведей. Всех их ждала та же участь. Было выпущено сто пар гладиаторов, причем тут сражалось много варваров, которых вели в триумфе, а также несколько захваченных разбойников.
  
   Рим праздновал. А за его пределами жизнь шла своим чередом. Император, в свободное от торжеств время, разбирал письма, поступавшие на его имя со всех концов необъятного римского государства.
  -- В благословенные времена вашего правления, о добродетельнейшие и благороднейшие из императоров, - писали Филиппу и его сыну арендаторы-колоны из какой-то деревни во Фригии, (83) - Все остальные радуются спокойной и мирной жизни, так как все зло и угнетение прекратились, одни мы терпим бедствия, которые не подобают счастливым временам; поэтому, мы направляем вам следующую просьбу. Мы, моля о помощи, отдаемся под покровительство ваших величеств, о, святейшие императоры! Нас неслыханным образом мучают те, долгом которых является защищать народ. Эти люди, командиры, солдаты, государственные магистраты и их чиновники, приходят к нам в деревню и мешают нам работать, реквизируя у нас волов. Они у нас отбирают то, что к ним не относится, вот так мы страдаем от больших притеснений и тягот.
   Отдав распоряжение разобраться, Филипп спешил вернуться к зрелищам и
   празднествам. Императору хотелось отдохнуть от забот и пережитых тягот предыдущих лет. Не все было в порядке и со здоровьем - от постоянных переживаний у Филиппа открылась желудочная болезнь, время от времени заявлявшая о себе сильными болями. Прямо как у покойного Тиместея, тестя покойного же императора Гордиана, которого... Нет, Филиппу не хотелось вспоминать об этом. И не хотелось думать, что может постигнуть и тот же конец, что и Тиместея, раз уж довелось подхватить ту же болезнь. Яд вместо лекарства. И кто может его подать? Да мало ли кто. Приближенные и друзья, сегодня славящие и улыбающиеся в глаза, завтра, при случае, легко могут воткнуть нож в спину и спокойно занять место. О, Рим, вертеп, яма с ядовитыми змеями! И что не жилось раньше, без пурпура, без власти, без забот и тревог, без вечного ощущения опасности рядом. А может, все это - кара богов? За злодейство, ценой которого был захвачен пурпур? Филипп не знал ответа на этот вопрос. Думать об этом не хотелось, и император спешил поскорее отвлечься вновь, вернувшись к радостям дня сегодняшнего.
  
  
   Августа-Треверорум, провинция Белгика, апрель 248г.
  
   Крепость Августа-Треверорум, будущий Трир, ничем не отличалась от многих других крепостей и кастелл. В стороне от Рейна и германской границы, на равнинах Бельгийской Галлии (84), где несет свои воды сонная Мозелла, (85) среди садов и виноградников, жизнь шла с патриархальным спокойствием. Столичные распри и смуты до сюда не доходили, а граница с опасными племенами находилась на отдалении. Вокруг каменной цитадели со временем разросся немалых размеров город. Как и все прочие приграничные города, Августа-Треверорум нес на себе отпечаток и римской военной суровости, и провинциальной простоты и скудости. На улицах говорили на обкромсанной лагерной латыни, на всевозможных варварских наречиях. Жизнь здесь протекала неспешно и однообразно.
   Гарнизон, состоявший из двух когорт вспомогательных войск - 1-ой аквитанской и 3-ей васконов, коротал скучную службу. Они стояли здесь уже четыре года, перемещенные сюда императором Филиппом Арабом по его возвращении из персидского похода. Августа-Треверорум был большим городом, с оживленным форумом, рынком, термами, библиотекой, храмами и даже цирком. Но обыденность службы это скрашивало мало. Стоя на стенах, воины ежились от холодного ветра и посматривали через широкую полосу Мозеллы на восток, где тянулись до самого Рейна римские земли. Там, в двух дневных переходах, была граница и находились сильные крепости Колония-Агриппина и Могонтиак, охранявшие границу; на противоположный берег Рейна были выдвинуты передовые форты, устроены засеки и полевые укрепления. Оттуда стоило бы ожидать угрозы, но уже более десяти лет все было спокойно - алеманны еще не оправились от разгрома, учиненного им Максимином. Фракиец прошел там со своим войском огнем и мечом, все разграбил и сжег, потравил посевы, угнал скот. Когда римляне ушли, уцелевшие германцы жестоко страдали от голода и нужды, ибо все было уничтожено, и никто не имел ни еды, ни крова. Суровая зима довершила бедствия алеманнов. Страна обезлюдела, и сейчас германцам, спустя двенадцать лет, было еще далеко не до нападений.
   Летом, бывало, в Августу-Треверорум захаживали по торговым делам варвары, приезжавшие с границы. А зимой - полная тишь. Сменившись с поста, солдаты возвращались в свои казармы, где было сыро и прохладно. В поисках развлечений бродили по лупанарам и кабакам, играли в кости или спали.
  
   Вечер был похож на все предыдущие. Префект аквитанцев Гай Профутур со старшим центурионом Эгидием и префект васконов Флавий Ардуэннис сидели в полутемной, пропахшей дымом харчевне близ самого лагеря. "Кто здесь справит большую или малую нужду, на того пусть разгневаются боги всевышние и подземные", - гласила надпись, нацарапанная углем на стене у входа снаружи. Кабак был полон солдат, находившихся вне службы, и разного прочего люда, далекого от высшего света. Префекты закусывали. Перед ними на столе стояло блюдо, из которого они по очереди брали руками и отправляли в рот жареное мясо с луком, сопровождая свою трапезу местным вином из глиняного кувшина.
  -- Вино дрянь! - привычно заявил Профутур.
   Ардуэннис криво усмехнулся.
  -- Четыре года точим здесь, и четыре года ты каждый раз произносишь эту фразу, Гай.
  -- А что? Если оно так. Вот у нас, в Аквитании...
   Угрюмый Центурион Эгидий не участвовал в споре. Он был занят другим. На столе
   перед ним стояла деревянная клетка, в которой сидела крыса. Эгидий сурово поглядел на нее, и громко щелкнул пальцами. Крыса поднялась на задние лапки и, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, как медведь, стала медленно кружиться. Пара случайных зрителей засмеялась. Эгидий сохранял суровое выражение лица.
  -- Гони деньги, раз проспорил, - сказал он кому-то.
   Незнакомый человек из-за соседнего стола нехотя швырнул центуриону монету.
  -- Старый мошенник, - проворчал незнакомец.
   Эгидий меланхолично схватил монету на лету и сунул в пояс. Затем взял кусок хлеба,
   и пальцем затолкал его в клетку. Крыса принялась за еду.
  -- Эльфы! - бурно жестикулируя, рассказывал что-то сотрапезникам за другим столом некто, похожий по виду на бритта, - В лесах живут эльфы. Они могут похитить у человека его тень. Вот-вот-вот, я вам точно говорю! Или навести безумие на спящего!
   Гнусаво завыл нараспев кто-то в углу. Префекты обернулись. За дальним столом рыжеволосый человек с двумя косичками на голове, затянул песню.
   "У славного Буана был сын, который своей добротой и благородством снискал любовь всех. Звали его Байле. А у славного Лугайда была дочь по имени Айлин, девушка очень красивая, с душой, чистой, как горные озера в стране скоттов. Полюбили друг друга Байле и Айлин, и назначили они свидание в местечке Росс-на-Риге.
   Об этом прослышал Буллах, коннахтский воин, который долгое время добивался руки прекрасной Айлин. И стал он думать, как бы помешать свиданию влюбленных.
   Наступил день свидания. Байле вышел из Эмайн-Махи и пошел по долине Муртемне в сторону горы Фуат. День был солнечный и теплый. Тихо пела трава под ветром, и ярко зеленели вдалеке дубовые рощи. Вот возле такой рощицы и решил Байле слегка отдохнуть. Только он расположился у ручья в тени старого дуба, как видит - идет странник, притом идет быстро, как будто спешит по важному делу.
   Не утерпел Байле и спросил:
   - Куда спешишь, прохожий?
   - В Эмайн-Маху, юноша, - отвечал тот. - Страшную весть я несу и даже не знаю,
   как ее передать.
   - Что же случилось? - встревожился Байле.
   - Дело в том, что дочь Лугайда полюбила Байле, сына Буана, и шла к нему на свидание. И тут на нее напали разбойники и убили. Недаром ведь предсказали друиды, что не быть им вместе при жизни, а только после смерти. Сказав так, странник, а это был не кто иной, как Буллах, коннахтский воин, поспешил прочь.
   Когда услышал Байле столь ужасную весть, упал от горя бездыханным на землю, и похоронили его друзья здесь же. Вокруг могилы насыпали вал, на нее водрузили камень, а потом вырос рядом с камнем могучий тис". (86)
   Рассказчик-бард (87) закончил свое повествование и замолчал. Зазвенели мелкие монеты, бросаемые посетителями. Певец поклонился в знак благодарности.
  -- И как же, на этом все и закончилось? - спросил кто-то у рассказчика.
  -- Нет, добрый человек, - ответил тот, - И Байле, и Лугайда соединились после смерти, и пребывают ныне в благословенной стране Тир-иннан-Ок, Стране Вечной юности, что лежит далеко за берегами Западного океана, (88) куда попадает всякий, ведший праведную жизнь здесь, на этой земле. Они в вечном мире и блаженстве, и потому конец истории - добрый.
  
   Профутур, Ардуэннис и Эгидий тоже прослушали рассказ.
  -- Надо же... И у этого тоже весь праздник жизни в другом мире, - сказал префект аквитанцев, - Как и у этих, как их...
  -- Христиан?
  -- Ну да.
  -- Вера рабов, - презрительно заметил центурион Эгидий, - Что в ней? Одни подонки общества, собираются в темных углах, шепчут какую-то муть...
  -- Там уже давно не только одни рабы и простолюдины, - возразил Профутур, - Становятся христианами почтенные люди из знатных родов, богачи, даже лица сенаторского достоинства.
  -- Быть такого не может, - ответил Эгидий.
  -- Да ничего удивительного друзья, - вставил Ардуэннис, - Жизнь-то такая пошла, что и впрямь только о загробном мире осталось мечтать. Это у нас тут еще тихо. А там где-то не мятеж, так варварское вторжение; не Элагабал, так Максимин. Знатный ты или нет, все одно в любой момент и с богатством, и с головой расстаться можешь. Вот и ищут другого мира, кто как может.
  -- Ты мрачно смотришь на жизнь, Флавий. Слишком мрачно.
  -- Ха-ха, я смотрю мрачно, но не ты ли только что ругал дурное вино?
   Все трое рассмеялись.
  
   Христиане действительно были в Августа-Тревероруме, и ни для кого это не было секретом. Действительно, собирались в укромных местах, возносили непонятные молитвы неведомому богу. Община их росла. На самом деле, уже переходили в христианство и богатые, и знатные люди, а не только рабы да подмастерья, как это было раньше. Неуверенность в будущем, произвол властей и непрекращающаяся атмосфера тревоги, которая наполняла в те времена все римское государство, толкало людей искать утешения где-то там, в ином мире, после смерти, где все должны получить по заслугам. Сладкие мечты о вечном блаженстве помогали забыться, обрести надежду на лучшее, и это привлекало к христианам все больше новых адептов. К тому же, прекратились преследования со стороны властей. Более того, часто даже сами императоры были настроены к новой религии дружественно. Александр Север хотел даже построить в Риме храм Христу, но не успел - умер. Максимин, правда, возобновил в отношении христиан былые зверства, но затем Гордиан преследования прекратил, а нынешний император Филипп Араб был настолько благосклонен, что ходили слухи, будто он и сам втайне молится Христу, только боится огласки, дабы не раздражать консервативно настроенных римлян.
   В Августа-Тревероруме общину возглавлял епископ Паулин, бывший меняла, разорившийся и ударившийся в веру. Однако и здесь, в этой все равно пока еще маленькой кучке людей, уже началась борьба за власть. По всему римскому миру общины из разных городов стали выражать свои претензии на главенство. Римская, александрийская, антиохийская и другие общины - все они пытались объявить себя главными, а свой вариант учения самым правильным. (89)
   Христиане Августа-Треверорума выбрали себе авторитетом общину Антиохии, и вскоре из далекого сирийского города явился в Белгику посланец - епископ Евхарий. Его назначили в Антиохии и прислали руководить сюда. О Паулине же в Сирии слыхом не слыхивали, и факт его наличия в расчет не принимали. Узнав о решении антиохийцев, Паулин огорчился, но, сочтя сие за посланное свыше испытание, не стал предаваться гордыне, а смирился и кротко уступил свой пост. Он показал себя истинным христианином. Чего нельзя было сказать о его сменщике, который, говоря о Христе, сильно смахивал на фарисея.
   Епископ Евхарий был лохмат, бородат, весьма грязен и одет в рубище. Непосвященные люди вполне могли, встретив его где-либо, принять за какого-то варвара. Когда он жил в Сирии, то весьма прославился "смирением плоти", которое производил с великой решительностью. Он подвизался на столпе, то есть, забрался на вершину столба и привязал себя там, считая, что этим совершает богоугодный поступок. Пробыв так дня два, Евхарий потерял сознание - не то от жары, не то просто упав в голодный обморок. Его сняли со столпа товарищи по вере. Тогда Евхарий поступил по-другому: убежал из дома в рощу, и стал там жить, словно дикий зверь. Питался "медом и акридами", пил дождевую воду, не мылся, отращивал ногти и волосы. Оно бы и ничего, но тут блаженному вдруг показалось, что он стал от своих деяний сильно ближе к богу и, вследствие чего, проявил Евхарий склонность учить жизни других.
   Он являлся на собрания антиохийской общины, вещал там безапелляционно, ругался, если ему перечили, вечно с кем-то ссорился, а вместо диалогов о сущности божества и веры устраивал разборки. Поскольку, от раза к разу, Евхарий вел себя все более нагло, решено было, в конце концов, избавиться от него. Тут кстати подвернулась просьба из далекого Августа-Треверорума прислать им епископа, и антиохийцы с радостью спровадили Евхария руководить в Белгику.
   Прибыв на место, новый епископ немедленно шокировал свою паству. Нет, не диким и неухоженным видом - все-таки, с другого конца империи человек явился, пешком пришел, опять-таки смирения плоти для. Просто нравы Евхария трирских христиан, привыкших к смиренному и мягкому Паулину, ввергли в ступор.
  -- Не смейте молиться за царей-иродов, антихристово семя! - зычным голосом заорал Евхарий, услышав, как его прихожане возносят молитвы за императоров Филиппа Араба и его сына Филиппа.
   Верующие оторопели, а потом, придя в себя, говорят:
  -- Всякая власть от бога, как сказано в писании. Любить всех ближних бог завещал.
   Евхарий не отступается, бородой трясет.
  -- Язычники! Грешники! Ждет их геенна огненная! Скоро, скоро страшный суд!
   Бывший епископ, Паулин, его увещевать давай, рассказывать про доброе отношение
   Филиппа к вере Христовой. Про Александра Севера вспомнил тоже, как тот прекратил гонения и дал свободно исповедовать христианство, позволил свои церкви иметь, тогда как до него христиане только по пещерам да катакомбам собирались.
  -- Император Север Александр нам столько добра сделал. Как не молиться нам за его душу? Он был добрый человек, и теперь в раю пребывает, рядом с господом нашим.
  -- Нет! В аду место ему, как и всем нехристям, не желающим принимать веру Христову! - кричал в ответ Евхарий.
   Попытался возразить епископу один из паствы, мальчик лет четырнадцати:
  -- Христом-богом.., - только и успел вымолвить он.
  -- Еретик! - страшным голосом заорал Евхарий, и посохом на отрока замахнулся, - Бог один сам, а Христос есть человек!
   Вообще-то, живи епископ лет на сто позже, его бы самого с чистым сердцем
   записали в еретики за такие воззрения, (90) но пока что христианская теология не оформилась, и всякий мог толковать писание на свой манер.
   В общем, впечатление на свою паству Евхарий оказал неизгладимое.
  
   За пределами христианской общины Августа-Треверорума тоже объявился один новый человек. Звали его Марий Силбаннак, галл, судя по имени, и был он богат, а происхождение его богатства скрывала тайна. Ходили неясные слухи, что в молодости был Силбаннак замечательным доносчиком, и в золотое для этого дела время - при Каракалле и Элагабале, развернулся со своими доносами на всю Галлию и Германию, сколотив состояние на премиальных, которые вышеперечисленные императоры выплачивали из имущества, отобранного у "разоблаченных", так сказать, "врагов народа". Потом Александр Север, придя к власти, римских и италийских доносчиков велел утопить в море; провинциальные же остались. Кое-кого, конечно, прибили, но основная масса осталась тихо пользоваться плодами своей прошлой деятельности. Но это все слухи, и давно было, к тому же.
   На пятом же году правления Филиппа случилось с Силбаннаком то, что он счел за знамение. Возвращаясь как-то с удачной охоты, он подъезжал к своему поместью. Слуга-эфиоп, слывший шутником, и чьи шутки всегда имели успех, выехал
навстречу ему, и надел на голову венок, сплетенный из лозы.
   И вот, спустя некоторое время, явился Силбаннак в Августа-Треверорум. Посетил городской совет, о чем-то долго говорил там. Затем решил познакомиться с командирами когорт гарнизона. Пригласил Профутура и Ардуэнниса пообедать, поставил хороший стол, с жирными германскими колбасами, белыми и черными маслинами. Очищенные гранатовые зерна лежали на столе в серебряном ведерке; амфора на подставке была наполнена густым, почти черным хиосским вином.
   Ласков был Силбаннак, мягко и витиевато вел беседу, выспрашивая о жизни в городе, о гарнизонных делах, о настроениях среди солдат, обсуждал вести из Рима из варварских земель. Проведя вечер в компании префектов, отбыл Силбаннак из города, так и не пояснив причину своей щедрости.
  
   А новости, между тем, стали приходить мрачные. Пошли слухи о том, что готовятся к нападению из-за Рейна алеманны. Торговцы, возвращавшиеся с той стороны границы, привозили целые вороха рассказов, рождавших тревогу. Почти прекратился ввоз янтаря с берегов дальнего моря, что лежит на севере, по ту сторону Германии. Никто не решался теперь пересекать Великий лес, в котором все перессорились между собой - франки и алеманны, хавки, хамавы и херуски. (91) И в римском государстве снова начинается смута, объявляются в разных его концах узурпаторы-самозванцы, которых поддерживает войско. В Дакии отложился от Филиппа наместник Спонсиан, объявив императором себя. А на востоке, в Каппадокии, появился другой узурпатор - Иопациан. Этот был просто молодым богачом из сенаторской семьи, а ради того, чтобы узаконить свои претензии на трон, объявил себя родственником императора Александра Севера, "чудесно спасшимся" при репрессиях Максимина. В общем, после нескольких мирных лет, в воздухе снова сильно запахло паленым.
  -- Войско задумалось, Флавий - сказал как-то темным осенним вечером Гай Профутур, вернувшийся из поездки в один из ближайших легионных лагерей, - Чую, скоро что-то будет.
  
   Провинция Нижняя Мезия, январь 249г.
  
   В Нижней Мезии, где еще со времен Гордиана наместником был Требониан Галл, тоже разразились несчастья. Зять императора Филиппа Араба, поставленный им главным надо всем дунайским регионом, не пользовался популярностью. Не то, чтобы он сильно злоупотреблял властью или очень воровал - просто высокопоставленный варвар сам по себе раздражал потомственных римлян.
   По провинции поползли распространяемые кем-то слухи, что император Филипп держит в планах уволить со службы старослужащих воинов, не выделив им, как полагалось, земельных наделов и урезав жалованье. Слух довольно абсурдный и беспочвенный, но подразумевалось, что всякого можно ожидать от этих непонятных восточных людей, занявших собой ключевые должности в государстве. Филиппу не доверяли, не доверяли и его родственнику. А тут еще в соседней Дакии войска провозгласили императором своего наместника Спонсиана, и из восточных провинций пришли вести об узурпаторе Иопациане.
   И вот, подстрекаемые этими слухами, взбунтовались войска, охранявшие дунайскую границу. Взбунтовались, и совершили прежде неслыханное. Как раз в эту зиму двинулись на Мезию готы, перешедшие по льду Данувий. (92) И мезийские войска, вместо того, чтобы отражать варваров, вступили с ними в союз и принялись совместно грабить провинцию. Когда об этом доложили наместнику Требониану Галлу, то тот вначале долго не мог поверить. Когда же, наконец, удостоверился, то собрал у себя в Томах оставшиеся верными войска и приготовился к обороне.
   Шайки воинов-отступников, тем временем, хозяйничали в Мезии на пару с варварами. Похвально, при этом, что они не опустились до дезертирства, а остались под орлами и даже избрали себе императора - некоего Пакациана. Был он простым центурионом, но, став одним зачинщиков мятежа, попал в монархи-самозванцы.
  
   Рим, февраль 249г.
  
   Император Филипп Араб в столице пребывал в упадке духа. Последние события подорвали его силы. Узурпаторы, объявившиеся в разных концах государства, нападение готов, предательство солдат в Мезии - от всего этого голова шла кругом. Филипп приказывал принять меры, но толку было мало. На Дунае, против готов, Пакациана и Спонсиана, не было достаточно войск, и их надо было собирать, а разбойники, пришлые и местные, тем временем, держали в своих руках дунайские провинции. Против Иопациана в Каппадокии Филипп высылал сирийского наместника с войском - и скоро августу доставили с Востока новехонькую монету, прославлявшую победу узурпатора над императорской армией. Справедливости ради надо заметить, что кичливый Иопациан весьма преувеличивал масштаб события, но факт оставался фактом - верные Филиппу войска отступили назад, в Сирию, а самозванец нагло сидит на прежнем месте, и в ус не дует.
  -- Что же за проклятье надо мной? - думал Филипп, - Мои легионы с опытными военачальниками не могут совладать с каким-то юным фигляром?
   Иопациан, конечно, тоже не был одинок; под его знамена встали все каппадокийские
   части, плюс отряды наемников - армян, иберов, лазов и колхов. Положение становилось серьезным.
   Донимала Филиппа и болезнь желудка, становившаяся все мучительнее. Император уже отказался от вин, специй, жареного и жирного, став питаться постным, почти как простолюдин, но и это не помогало. Приступы боли досаждали ночью и днем. Сверху пекло солнце, необычно жаркое этой зимой. Погода сходила с ума - в январе вдруг зацвели деревья. Погодные аномалии словно бы тоже усугубляли состояние Филиппа, давили, нагоняя тоску, усиливали болезнь.
  -- Гордиан.., - думалось иногда императору, - Видимо, боги наказывают меня. Злодейством я добыл пурпур, и за это обречен страдать.
   Закрывая глаза, Филипп представлял, как убитый по его приказу предшественник,
   смотрит на него откуда-то, строго, но и безучастно.
  -- Согрешил я, согрешил.., - почти плакал Филипп.
   Он раскаивался почти искренне. Ведь, в сущности, он не был дурным человеком. А
   цареубийство - так все так делали в то время; общепринятая практика.
  
   Двери императорской спальни распахнулись, и, подобострастно кланяясь, вошел дворцовый распорядитель-евнух, толстый, с лицом, разрумяненным так, что нельзя было понять, сколько ему лет - тридцать или пятьдесят.
  -- Да соблаговолит величайший август принять лекаря, что направил правитель Сирии ради твоего излечения!
   О знаменитом лекаре, прибывшем с купцами из далекой Индии, было доложено Филиппу заранее. Прослышав, что он может излечить любую болезнь, наместник Сирии, за большую плату, снарядил индийца в Рим, к императору.
   Филипп кивнул:
  -- Проси.
   Черный, как головешка, дравид, с длинной лопатообразной бородой, вошел в спальню и, по восточному обычаю, упал на колени и стал бить поклоны. Он был одет, а точнее, просто замотан в ткань темно-красного цвета. Правая рука и плечо дравида были обнажены. Странный облик и манеры этого человека выдавали в нем жителя дальних краев.
  -- Почтенный лекарь, ты прибыл из чужедальних стран, чтобы излечить меня? - ласково спросил Филипп.
  -- Да, о, светлейший царь Рума! (93) Я хочу предложить тебе принять божественную сущность вибхути, которая способна творить чудеса.
  -- Что принять?
  -- "Вибху" означает "бог". Вибхути - защита бога. Ты сможешь победить любую хворь!
   Лекарь вынул овальную позолоченную коробочку, исчерченную непонятными
   письменами и диковинными восточными рисунками. Коробочка раскрылась, и Филипп увидел, что она наполнена каким-то бледно-розовым порошком.
  -- Это снадобье из твоих стран? - спросил он.
  -- Это и есть вибхути, - сладко закатывая глаза, поведал дравид, - В Индии есть место, называемое Бхаяварна. Это место Господа Субраманья! Там вибхути чудесно выходит на поверхность земли, и его собирают, и делают чудеса!
   Филипп осторожно обмакнул палец в коробочку. Порошок был мягким и очень
   тонким, почти как пыль.
  -- Возьми щепоть и принимай понемногу два раза в день, утром и вечером. Не успеет опустеть этот сосуд, как ты будешь здоров. А я нанесу знак "Ом" на твои чертоги, и отныне ты будешь под защитой бога!
  -- Благодарю тебя, лекарь. Я сделаю так, как ты говоришь и, если все выйдет хорошо, щедро награжу тебя.
   Лекарь отрицательно покачал головой.
  -- Богу не нужны награды, о, царь! Взамен он просит лишь одного - праведной жизни. Помни, царь, что все в мире взаимосвязано, ибо Атма есть Праматма, Джива есть Шива. Поэтому, все совершенное, плохое ли, хорошее, возвращается к тому, кто его совершил.
   Не по себе стало императору. Давние мысли о расплате за убийство Гордиана тут же
   вспомнились, подтвержденные словами чужеземного мудреца. Но дравид, конечно, не мог об этом знать.
  -- С тем, я благословляю тебя, о великий царь Рума, - сказал он, и поднял руки, обратив к Филиппу раскрытые ладони, - Ом шри саи рам!
  
   Лекарь ушел, а император остался, одолеваемый роившимися в голове мыслями.
  -- Все, решено! - сказал Филипп, - Я ухожу! Хватит! Слагаю с себя проклятый пурпур, и будь, что будет.
   С этим август повелел собраться сенату, чтобы объявить свое решение.
  -- Вы не знаете, почтенные отцы сенаторы, какое это бедствие быть императором, - обратился к сенату Филипп, - Мечи угрожающе висят над головой, со всех сторон копья, со всех сторон дротики. Даже стража внушает страх, даже приближенные внушают ужас. И пища не доставляет удовольствия, и в путь отправляешься не по своему усмотрению, и войны предпринимаешь не по своему решению, и за оружие берешься не по собственному побуждению.
  
   Был у императора Филиппа Араба друг, едва ли не единственный близкий -
   городской префект Рима Деций. Родом он был из Паннонии, но происходил из старой римской сенаторской семьи. Опытный военачальник, начинавший службу еще при Элагабале, Деций выдвинулся при Александре Севере, когда, в конце его правления, воевали с алеманнами. Легионы императорского легата Фурия Цельса изгоняли варваров из рейнских провинций, и произошло сражение. Когда легион, незадолго до этого подтянутый из Паннонии, приблизился к рядам варваров, солдаты заколебались, в страхе перед дикарями. Но Деций, ничтоже сумняшеся, бросился на алеманнов, и принялся убивать. Его пример увлек оробевший легион, и Деций был отмечен, получив командование. Он яростно гнал варваров до самой границы. Стада нечестивцев падалью устлали дороги, но все же Деций продал работорговцам пятнадцать тысяч мужчин, женщин и детей. Божественный Александр узнал имя Деция. Карьера его резко пошла в гору.
   За свои подвиги во время алеманнской войны Деций получил в награду два копья, два венка за взятие валов, два золотых браслета, золотую шейную цепь и чашу для жертвоприношений. В это же время он освободил из рук варваров одного знатного вельможу, родственника наместника Верхней Германии. За это сам Александр Север наградил Деция гражданским венком. (94)
  
   Ко временам Филиппа Деций дорос до городского префекта Рима. Император всецело доверял ему и находился в личной дружбе. Деций, имевший знатное происхождение, помогал императору-варвару находить понимание с сенатом и римской аристократией.
  
   О многом, невиданном ранее, довелось узнать в этот год Риму. Только что пришло известие о предательстве войск в Мезии, принявшихся вместе с варварами грабить имперские земли. Теперь еще одна невидаль - император, добровольно отрекающийся от своего поста. Никогда еще не бывало подобного. Услышав это из уст самого Филиппа, заколебались сенаторы, не зная, как реагировать. Как знать, может быть, хитрый восточный человек нарочно так проверяет лояльность. Крикнешь "уходи", так завтра же окажешься в опале. Но все, в итоге, разрешилось благополучно. Никому уходить не пришлось, и Филипп забрал свое решение обратно. Отговорил его тот самый Деций, городской префект. Взял он слово. Долго говорил, и убедительно - заслушаешься. О пользе для государства, о долге монарха, о необходимости твердой рукой укротить мародеров, изгнать варваров, покарать узурпаторов. И, под конец речи, взял Деций Филиппа за руки, по-дружески, и просил не уходить, не оставлять государство на произвол судьбы.
  -- Филипп август, не уходи! Не покидай нас! - закричали, почуяв новый поворот, из рядов сената, - Государство нуждается в тебе!
  -- Ты победил персов, победил карпов, ты победишь и готов!
  -- Филипп август, уйми мародеров! Филипп август, повергни Пакациана, повергни Иопациана! Повергни готов!
  -- Долгих лет жизни императорам августам!
  -- Смерть узурпаторам! Смерь Спонсиану, смерть Иопациану, смерть Пакациану!
  -- Узурпаторов, врагов народа, тащить крюком! Кто восстал против римской власти, того тащить крюком! Кто самозванно объявил себя, того тащить крюком!
   С тем, воспрянул духом Филипп Араб, и передумал уходить в отставку. Вместо этого,
   вдохновился он вновь жаждой деятельности.
  -- Отцы сенаторы! - обратился он, - Прошу вашего совета. На кого же из врагов наших обратиться нам в первую очередь?
  -- На Пакациана и дезертиров, - гневно кричали сенаторы, - На изменников! Кто нарушил присягу, того ждет смерть! Смерть Пакациану, смерть изменникам, смерть готам!
  -- Да будет так! - величественно произнес Филипп.
   Взорвался сенат шумом аплодисментов. И решено было тут же поставить Деция во
   главе войска и послать в Мезию против готов и Пакациана. Из Рима в Галлию, Британию, в рейнские и альпийские провинции понеслись депеши - указанным в них воинским частям предписывалось покинуть свои лагеря и направляться к месту сбора армии для похода на Дунай.
  
   Августа-Треверорум, провинция Белгика, март 249г.
  

Homo homini lupus est -

Человек человеку волк

(латинское изречение)

  
   Весть о готовящемся походе не вызвала большого энтузиазма. Солдаты, привыкшие к размеренной жизни в Бельгийской Галлии, отнюдь не горели желанием сняться с места и идти воевать куда-то на Дунай.
  -- Что-то как-то неважно день начинается сегодня, а? - злобно воскликнул центурион 1-ой аквитанской когорты Эгидий, узнав о приказе.
  -- Готы, мятежники, дезертиры.., - монотонно произнес Ардуэннис, префект 3-ей когорты васконов.
   Эти события казались далекими, и ввязываться в них совершенно не хотелось. К
   Августа-Тревероруму уже стягивались войска, снятые с дальнего лимеса Нижней Германии и двигавшиеся по военной дороге на юг, в направлении Италии, где был назначен сбор. 2-ая когорта астуров и 1-ая месопотамская ала должны были выступить дальше уже завтра утром, 6-ая британская и 2-ая италийская смешанные когорты - через день после них. Дальше дело должно было дойти и до аквитанцев с басками - они тоже значились в приказе для отправления в Мезию. Пришел из Британии и отряд наемников - скоттов, пиктов и каледонцев. (95) Невысокие татуированные люди, вооруженные большими мечами и маленькими круглыми щитами, жгли костры прямо под городской стеной Августа-Треверорума, гадая о своей дальнейшей судьбе. Римляне таращились на варваров с любопытством. Молчаливые солдаты пили прямо на площади мутное от осадка, сладковатое пиво, похожее на свиное пойло. Какой-то начальник в сбившемся набок шлеме тащил в руках два атребатских плаща. (96). Напряжение явственно витало в воздухе.
  
  
  -- Ты задумал гнусное дело, Силбаннак! - говорил Мессий Сатурнин, провинциальный казначей Белгики, - Я ни за что не буду принимать в этом участия.
   Они спорили между собой, встретившись наедине.
  -- С каких это пор ты стал столь честен, мой друг? - с насмешкой спрашивал Силбаннак, - Раньше я не замечал такого за тобой.
  -- Что ты несешь, негодяй?! - раздраженно воскликнул казначей.
  -- Полегче, полегче, благородный Сатурнин, - Силбаннак оставался по-прежнему спокоен и невозмутим, - Думаю, императору будет крайне интересно узнать, насколько вольно ты обращался со средствами монетного двора. И как еще при божественном Гордиане ты утаивал часть золотого песка, добытого в реке, когда служил в Реции.
   Сатурнин в бешенстве метался по комнате, сыпля молнии взглядом.
  -- У тебя... У тебя нет доказательств! Тебе никто не поверит!
   Силбаннак флегматично ковырял пилочкой ногти.
  -- Это как сказать. Ведь я позаботился об этом, найдя нужный подход к некоторым твоим подчиненным. За умеренную плату они вполне согласятся свидетельствовать.
  -- Подонок! Негодяй! Шантажист!
  -- Хорошо, благородный Сатурнин. Я ухожу и не смею более тебе досаждать.
  -- Нет! - вскричал вдруг казначей, - Я понял. Согласен. Давай сюда.
   Силбаннак, широко улыбаясь, передал Сатурнину свернутый листок бумаги. На нем
   был изображен эскиз монеты. С виду это был обычный антониниан, с изображением бога Меркурия, держащего в руках жезл-кадуцей на оборотной стороне; вот только на лицевой стороне, вместо привычного профиля Филиппа Араба на них был выбит портрет Силбаннака, с круговой надписью: "Император Марий Силбаннак Август".
  -- Того, что есть в казне и того, что ты наворовал, вполне хватит. И не вздумай портить монету, вор.
  
   Ночь прошла беспокойно. Из лагеря пришедших накануне войск всю ночь доносился шум и воинственные крики, раздавался металлический лязг оружия. Ярко горели костры, но ничего, кроме неясного непрекращающегося движения, разобрать было нельзя. Когорты гарнизона провели ночь в цитадели, запершись. Командиры пребывали в беспокойстве, наблюдая происходившее внизу. Лагерь рейнских когорт находился на расстоянии полумили. Баск Ардуэннис хотел послать несколько солдат проверить, что там происходит, но аквитанец Профутур удержал его, рекомендовав подождать до утра. Префекты не спали всю ночь, проведя ее на стенах, вместе с караульными. Обстановка была тревожной. Явно что-то происходило.
  
   Накануне утром в Августа-Треверорум уже въехал отряд преторианцев - около тридцати всадников, сопровождавший чиновника императорской канцелярии с приказом о направлении войск в Мезию. Преторианцы устраивались, исподлобья оглядывая находившихся поблизости солдат вспомогательных войск. Те тоже глазели на прибывших. Вечером настало время обменяться впечатлениями.
   В один из кабаков Августа-Треверорума, облюбованный солдатами, как всегда, под вечер явилась их группа. Десятка полтора галлов были настроены выпить и поболтать. Все шло своим чередом, дошел разговор и до впечатлений от встречи с прибывшим отрядом. Надменные преторианцы не вызвали у провинциальных солдат уважительных чувств.
  -- Приехали из Рима какие-то болваны, - громко насмехался один из галлов, наиболее захмелевший, - А может, они и вовсе того... Евнухи!
  -- Ха-ха-ха!!! - захохотали товарищи.
  -- Мало ли чего? Август Филипп у себя во дворце их много держит!
   Шутник вдруг ощутил чье-то присутствие сзади, и тут же тяжелая рука опустилась
   на его плечо.
  -- Что ты сказал, лягушатник? А ну, повтори!
   За спиной, насупившись, стояли несколько воинов в характерных черных одеждах.
  
   Силбаннака разбудили ночью верные слуги.
  -- Собирайся, господин! Время пришло.
  -- Что? Прямо сейчас, ночью?
  -- Подвернулся случай. Преторианцы устроили поножовщину в таверне с солдатами. Один из галлов убит. Когорты в ярости. Требуют крови.
  
   Утро настало. Едва рассвело, как открылись ворота крепости, и две центурии - по одной от каждой когорты гарнизона, вышли наружу и устремились через город к лагерю рейнских когорт. На улицах было тихо, ни души не видать. Это было необычно и внушало недобрые чувства. Старший центурион Эгидий уже подозревал что-то и настороженно водил головой из стороны в сторону, словно принюхивающийся волк.
   От лагеря послышался далекий шум и гул голосов. Солдаты гарнизонных центурий встрепенулись. Толпы солдат рейнских когорт в беспорядке выходили из ворот. Они выходили на дорогу, собирались и кричали.
  -- Долой императора!
   Кто-то на коне проскакал мимо, так быстро, что его едва успели узнать. Это был
   присланный из Рима чиновник, привезший приказ о направлении войск в Мезию. Воины из лагеря хохотали.
  -- Негодяи! Изменники! - раздался крик, - Вы предали императора, вы не лучше, чем Пакациан!
   Профутур и Эгидий обернулись на крик. Солдаты рейнских когорт тащили на руках
   какого-то человека, судя по одежде, одного из командиров.
  -- Опомнитесь, изменники! - кричал он.
   Воины бросили командира на землю и принялись избивать ногами. Еще один, в
   белой тунике с нашитым клавием - свастикой, (97) пробежал мимо с обнаженным мечом, едва не сбив Профутура - очевидно, спеша принять участие в расправе. Один из аквитанских солдат потянулся, было, к рукоятке меча. Эгидий молча придержал его рукой, делая жест остановиться.
  -- С кем вы, товарищи? - раздалось сзади.
   Толпа таких же солдат, в белых туниках со свастиками под панцирем и темно-синих
   штанах, приблизилась к гарнизонным центуриям.
  -- Мы из гарнизона Августа-Треверорума, - мрачно ответил Профутур, - Кто вы?
  -- 5-ая рецийская когорта из Лугдунума Батавского. Вызваны в Мезию приказом императора.
  -- Долой араба, долой Филиппа! - раздалось вдруг снова, откуда-то издалека.
   И, развеивая последние сомнения относительно происходящего:
  -- Да здравствует Марий Силбаннак август!
   Профутур и Ардуэннис переглянулись, кто-то из солдат сзади присвистнул от
   удивления.
  -- Ох, ушлый! Не так же просто он поил нас хиосским!
   В ушлости Силбаннака сомневаться не приходилось. Он заранее сумел как-то узнать о недовольстве среди воинов, которым не хотелось отправляться в Мезию. Произошедшая накануне ссора с преторианцами тоже сыграла роль. И ночью, застав рейнские когорты в лагере близ Августа-Треверорума, Силбаннак решил действовать. Как только стемнело, неизвестные люди, прятавшие свои лица, появились у лагеря. Швыряя солдатам горстями золотые и серебряные монеты, они кричали:
  -- Марий Силбаннак август! Да здравствует император Силбаннак! Воины! Вы не пойдете в Мезию! Берите, берите деньги! Август Силбаннак отпускает вас домой, к вашим лагерям!
   Так начался мятеж. Расправившись с неугодными из начальников, солдаты утром
   покинули лагерь и присягнули самозванцу.
   Сам Силбаннак был уже здесь.
  -- Воины! - кричал он с сооруженной наспех трибуны, - Довольно вы повоевали за Араба и его родственников! Не хватит ли повиноваться варвару?!
   Солдаты воодушевленно взревели.
  -- Незачем нам Мезия! - продолжал узурпатор, - Останемся же здесь. Буде нападут франки или алеманны, то отразим их, а за собаку Филиппа воевать не надо нам!
   Слова его встречали взрыв восторга.
  -- Что будем делать, Гай? - спросил Ардуэннис.
  -- Чую я, что придется присягать.
  -- Как? А что же...
  -- Забудь про присягу, - оборвал аквитанец, - Тут уж не до нее, себя бы сберечь.
   Ардуэннис молча согласился с товарищем.
  -- И до нас докатилось.., - вздохнул кто-то из рядов центурии.
   Еще одним самозваным "императором" стало больше. Центурии удалились в свой
   лагерь, в крепость.
   К полудню Силбаннак явился и туда, в сопровождении мятежных когорт. Его приходу не особо радовались, но и сопротивляться не стали. Ворота крепости были открыты. Узурпатор вошел туда с несколькими телохранителями. Он находился в отличном настроении. На плечах его был красный плащ - за неимением в Белгике настоящего пурпура, довольствовались тем, что было под рукой.
  -- Благородные префекты, - суетливо приветствовал он Профутура и Ардуэнниса, - Рад видеть вас, очень рад.
   Солдаты 3-ей когорты васконов подошли, окружив их. Силбаннак обернулся к ним,
   все так же судорожно улыбаясь.
  -- Солдаты! Товарищи! Эускалдак! (98) - обратился он к ним, вставив ради демонстрации дружеских чувств, единственное известное ему баскское слово, - Я с вами! Вы больше не будете подчиняться приказам Араба.
  -- Мы с тобой, Силбаннак, - сумрачно произнес Профутур.
   Он не сказал "император". Ардуэннис промолчал, лишь чуть склонив голову перед
   Силбаннаком. Узурпатор заулыбался еще шире.
  -- Спасибо, друзья! - сказал он
   Солдаты молча воздели вверх мечи, салютуя новому монарху. На душе было гадко.
   Они понимали, что нарушили присягу, принесенную Филиппу, но, с другой стороны, выбора не было. Их было всего тысяча человек, и отказ грозил неминуемым истреблением. Лишь одна когорта - 2-ая италийская смешанная, (99) с титулом "Благочестивая и верная", (100) заперлась в своем лагере, не желая признавать Силбаннака.
  -- Настолько верная, чтобы перестать быть благочестивой? - спрашивал узурпатор, лично явившийся для переговоров под стены лагеря италийцев.
   Когорты аквитанцев и васконов присутствовали при этом, приведенные Силбаннаком. Самозванец был совсем рядом. Вот, один удачно брошенный дротик сейчас - и кончен мятеж. Впрочем, ни у кого такой мысли не возникало. Оставалось стоять в оцеплении, раз уж влезли. Солдаты гарнизонных когорт были мрачны.
   И италийцы упорствовали недолго. Вначале среди них возникло замешательство, затем изнутри лагеря послышались звуки борьбы и крики. И, наконец, наружу была выброшена отрубленная голова префекта когорты, удерживавшего солдат от нарушения присяги Филиппу. Воины открыли ворота, и с видимым облегчением присоединились к остальным.
   Мятеж войск сопровождался тем, чем он обычно сопровождается. Солдаты под шумок расправлялись с неугодными центурионами, некоторые дезертировали. На их поиск Силбаннак решил не отвлекаться, и предоставить их собственной судьбе.
   Идти на Рим и захватывать там власть не входили в планы узурпатора. По крайней мере, пока. Силбаннак решил укрепить свою власть здесь, в Белгике, Галлии и Германии. (101)
  
   Провинция Нижняя Мезия, май 249г.
  
   Известие о появлении нового самозванца не вызвало в Риме никакого особого всплеска чувств - все уже привыкли к подобным вещам. Император Филипп, на этот раз, не стал впадать в хандру, а лишь поставил еще одну задачу перед собой и верным соратником Децием - сокрушить Силбаннака. Деций, узнав о мятеже, негодовал, но у него были пока другие планы. Армия собралась для похода в Мезию против готов и Пакациана, и от этого плана было решено не отступать. И, даже без тех войск, что примкнули к Силбаннаку, силы у Деция под рукой были внушительные. Не медля, он двинулся через Паннонию и Далмацию на восток. Планировалось, разгромив врагов в Мезии, переправиться затем через Дунай в Дакию, где покончить с другим узурпатором - Спонсианом. (102) После этого осталось бы два очага напряженности: Иопациан на востоке и Силбаннак на Рейне, и эти проблемы можно было бы решать высвободившимися силами.
   Армия Деция быстро двигалась по дорогам Паннонии. Она была велика. Здесь собрались оставшиеся верными вексилляции рейнских легионов, войска из Британии, Италии, альпийских провинций. По пути Деций снял и часть паннонских гарнизонов.
  
   Мятежники в Мезии узнали о приближении имперского войска поздно - когда оно уже почти вступило в пределы провинции. Весть об этом привела их в ужас - нетрудно представить, что ждало бы их за мятеж, измену и грабежи с разбоем, которые они совершали в Мезии, примкнув к готам. Стали воины-предатели думать. О победе в открытом столкновении с войсками Деция нечего было даже и думать - на стороне имперской армии был перевес и в количестве, и в качестве войск, и в диспозиции, и в моральном духе. Поэтому, мысль о сражении оставили сразу же. И пришла мезийским дезертирам в голову оригинальная мысль. Совершив одну измену, решились они и на вторую. Ночью, когда их главарь, "император" Пакациан, спал в палатке, сподвижники зарезали его, потом отрубили своему бывшему вождю голову и отправились к Децию, сами дрожа от страха.
   Полководец императора встретил их сурово, с гневным лицом. Хотел, было, вначале сразу приказать схватить их и казнить, как дезертиров и разбойников. Но те его опередили, реализовав свой хитрый план. Пали в ноги Децию мятежники, вывалив из мешка на землю голову "императора" Пакациана, и, тут же, громко объявили императором... самого Деция. Тот был совершенно ошеломлен, и от удивления не смог сразу отреагировать. Оправившись от шока, хотел Деций гневно отвергнуть изменническое предложение, да уже поздно было. Услышав речи ходоков, сами солдаты Деция закричали:
  -- Не хотим Филиппа! Деций - наш император!
   Видать, наболело у войска, вот и воспользовались подходящим моментом.
   Обставили императорского полководца мятежники. Уже не только не мог Деций отдать приказа их казнить. Теперь ему самому впору было опасаться за собственную жизнь. Откажешься от злополучного пурпура - убьют, а сами выберут из своего круга какого-нибудь нового Пакациана и опять за разбой примутся. Так Деций, сам того не желая, стал очередным узурпатором.
   Нельзя сказать, что совесть не давила его за это. Все-таки, как ни крути, обманул доверие Филиппа, который на него полагался, нарушил присягу. Словом, предал. Чувствовал Деций вину за собой, покаянное письмо Филиппу написал и в Рим отправил. Описывал, как заставили его силой пурпур принять. В оправдание себе указывал, что фактически спас императору его армию, ибо, в случае отказа, солдаты убили бы его, а сами тоже превратились бы в дезертиров и мародеров. Уверял в своей верности и обещал выполнить приказ - изгнать из Мезии готов.
   И вот, усиленная бывшими мятежниками, снова примкнувшими к ней, армия Деция прошлась по провинции, настигая и громя шайки варваров. Бежали готы в беспорядке, как и при Гордиане, бросая добычу. Деций чувствовал себя триумфатором. И дальнейшие планы его стали постепенно меняться. По крайней мере, каяться перед Филиппом ему уже расхотелось. Это, напротив, сам император должен в ноги ему пасть и благодарить за избавление от варваров, от Пакациана и за сохранение войска.
   Продолжая свое победное шествие по Мезии, достиг Деций с армией Том, провинциальной столицы, где сидел, запершись, наместник Требониан Галл. Тот был уже наслышан обо всех событиях, что произошли в последнее время. Двух императоров пересидел на своем посту Требониан Галл, и теперь третьего встречал. Явился наместник верхом, со свитой. Он был наряжен, как никогда ранее - в блестящем шлеме и доспехах, белоснежной тунике, в птеригах (103) из дорогой белой кожи.
  -- Славься, август Деций! - приветствовал Требониан Галл.
   И войска, бывшие с ним, тут же это приветствие с радостью повторили.
   На этом, переменился Деций в своем отношении. Огляделся кругом, и понял всю выгоду своего положения. Большая армия, да еще усиленная мезийскими войсками, была в его власти. Поддержка солдат - огромная. После изгнания готов купался Деций в славе.
   Жители мезийских городов и сел высыпали толпами на дорогу, глазея на прибывающие войска и желая взглянуть на героя-полководца. Деция приветствовали восторженно.
   Солдаты местных гарнизонов кричали со стен, потрясая оружием:
  -- Ave Caesar! Militius Moesius te salutant! (104)
   Лучи летнего солнца ослепительно блистали на их мечах, наконечниках дротиков.
   Прибывали к Децию разнообразные ходоки. Провинциальные чиновники, магистраты, богачи, представители жреческих коллегий, военные командиры приезжали засвидетельствовать свое почтение объявленному императору. В словах и во всем виде этих людей легко просматривалось заискивание и некоторый страх. Как знать, как отнесется Деций к нелояльным.
  
   Войско Деция вошло в Томы. Вид легионеров, движущихся по улицам, не
   предвещал ничего хорошего. Встревоженные жители спешили скрыться по домам. Солдаты же разыскивали провинциальных сенаторов в их домах, банях, в театре, и, не медля, тащили их в сенат. Там уже расположилась целая когорта, при виде которой даже самым недогадливым становился ясен смысл происходящего. К вечеру все сенаторы были, наконец, собраны. Здание было оцеплено войсками. И тогда возник сам Деций. В сопровождении солдат, в панцире, спрятанном под плащом, он вошел в зал, медленно огляделся.
  -- Отцы сенаторы! - объявил он, подняв вверх руку.
   Зал зашелся в бурном ликовании. Все с готовностью отреклись от старого императора и признали нового. Так было безопаснее и проще. Лишь один старый сенатор сохранял на лице презрительно-отстраненное выражение. Это не укрылось от взгляда центуриона из оцепления.
  -- А ты почему не радуешься? - зловеще поинтересовался он.
   Старик отвернулся. Пережив целую когорту императоров-отморозков, начиная еще с самого Каракаллы, он давно уже отучился бояться.
  -- Благодарю вас, почтенные сенаторы! - сказал Деций, - Возвращайтесь к своим делам. Я не смею больше вас задерживать.
   Спустя несколько минут зал опустел. А весть о событиях в Томах стремительно понеслась по империи.
   Из Дакии прислал письмо тамошний узурпатор Спонсиан. Он тоже решил сделать "мудрый" ход, и припасть к ногам Деция в поисках прощения. Дакийский узурпатор присягнул узурпатору мезийскому, и был им прощен.
  -- Я избавил римское государство от еще одного очага смуты, - гордо сказал по этому поводу Деций.
   Спонсиана оставили на прежнем месте, но оставался один человек, которого оставлять на прежнем месте было нельзя, ибо мешал - законный император Филипп.
  
   В один из вечеров в городском совете Том, в центральном зале, составили в триклиниум столы и скамьи. Провинциальная знать, сенаторы, богачи, командиры войск, съехались в столицу на званый пир, чтобы засвидетельствовать свое почтение новому императору.
   Гости расположились вокруг, не лежа, по римскому обычаю, а сидя, как варвары. И
   все равно, было тесновато. По стенам, чадя, горели факелы. Пришедшие болтали между собой, смеялись. В углу зала громоздились подарки, преподнесенные Децию в знак лояльности: пять тонких туник, десять полотняных египетских, кипрская скатерть, пять нумидийских ковров, пять покрывал. Полсотни свиней и столько же овец, присланных мезийскими землевладельцами, дожидались своего в загоне - их должны были пустить под нож и устроить раздачу дарового мяса народу. Такой шаг расположил бы провинциалов к Децию. Новопровозглашенный император подарил жителям Том цирковые игры, отпустив на их проведение триста золотых антонинианов, три тысячи маленьких филиппеев и пятьдесят тысяч сестерциев медью. Все эти деньги были взяты из казны, предоставленной Филиппом Децию перед походом в Мезию. Деций распорядился также устроить парадный пир для сенаторов и римских всадников, (105) и принести две большие жертвы и четыре малые. Крики и здравицы то и дело неслись со всех сторон. Рабы разносили блюда и амфоры с вином. Пахло жареным мясом, дичью, острыми приправами из чеснока, перца, гвоздики, муската, ванили. Столы ломились от блюд: жареные поросята, рябчики, жирные колбасы, рыба, фрукты, черные и белые маслины. По залу плыл запах благовоний, редких в глухой провинции, но отысканных ради такого случая.
   Деция окружали высшие командиры войска, и тут ж был Требониан Галл, легат Нижней Мезии. Император был сдержан, держался с достоинством, пил и ел мало.
   В разгар пира, покачиваясь от возлияний, поднялся с места глава провинциального сената, в белой тоге с широкой красной полосой.
   Сенатор был темен на лицо, с короткой черной бородой. Он поднял в вытянутой руке кубок.
  -- За императора августа Деция! - провозгласил он, и приложился к кубку.
   Пил он жадно и грубо, словно солдат. Красные винные струйки стекали по его
   подбородку за ворот. Выпив, сенатор отшвырнул кубок в сторону. Один из рабов тут же подобрал посуду. Кто-то в стороне одобрительно захлопал. Сенатор, окончательно войдя в воинственный раж, выхватил кинжал и поднял его, как меч.
  -- Идем на Рим! Довольно подчиняться варвару арабу! Пора гнать его!
  -- Пора! Да! Долой его! - разразились криками пирующие.
   Зал наполнился шумом. Собравшиеся, один за другим, поднимались со своих мест, сдвигая кубки.
  -- На Рим! На Рим! Долой варвара, долой Филиппа! - загудело по залу, - Да здравствует август Деций!
   Деций поднялся с места, жестом прося тишины. Собравшиеся не слушались, продолжая шуметь.
  -- Vox populi vox dei! Vox populi vox dei! (106) - рефреном раздавалось в зале.
   Деций вертел головой. Казалось, даже стоявшие в ожидании распоряжений рабы присоединились к общему хору.
  -- Глас народа - глас божий! - провозгласил легат Требониан Галл.
   Он сурово выгнул брови дугой и поднял вверх указательный палец, как древний оратор. Прочие аплодировали и одобрительно шумели.
  -- Аве, Деций август! - понеслось по залу.
   Деций медленно встал вновь, молча поклонился собравшимся и также молча вышел из зала. Хлопанье и восторженные крики провожали его.
  -- Император август Деций исполнит волю народа! - провозгласил Требониан Галл.
  
   И Деций начал, не мешкая, готовиться к походу на Рим. Помня о былой дружбе с Филиппом, он послал законному императору письмо, в котором предлагал ему компромисс. Араб должен был уступить трон. Взамен этого, он мог спокойно удалиться в изгнание в место по своему выбору, со всей семьей и имуществом. Ему гарантировалась неприкосновенность и безопасность.
   Но Филипп вспомнил, как сам, захватив власть, пообещал оставить жизнь низложенному Гордиану, а потом приказал его убить. Теперь он сам опасался подобной же судьбы. Короче, предложение Деция было отвергнуто. Филипп стал готовиться к обороне, а Деций с войском двинулся на Италию.
   Поход Деций совершал быстро, форсированным маршем и с сильным напряжением, нигде не задерживаясь и не давая времени для передышки, разве что настолько, чтобы воины, немного отдохнув, продолжали путь. Филипп же медлил и проявлял нерешительность. Быстро пройдя Паннонию, Деций появился у границ Италии и, опередив молву, предстал перед тамошними жителями раньше, чем они услышали о предстоящем его прибытии. Страх охватывал италийские города, когда они узнавали о нашествии такого большого войска. Никто не знал, чего ожидать от дунайских легионеров, многие из которых недавно "прославились" участием в разбоях и грабежах под началом узурпатора Пакациана. Поэтому тогда, узнавая о том, что подходит Деций, жители приходили в смятение. Противостоять или препятствовать они не осмеливались, и выходили навстречу с лавровыми ветвями, и принимали, раскрыв ворота.
   Когда об этом сообщали Филиппу, он впадал в крайнее отчаяние, слыша о мощи и многочисленности дунайского войска, не доверяя народу, так как последний его не очень-то любил, и не полагаясь на воинов, так как уже испытал измену войска.
   Две армии встретились близ Вероны. Вечером накануне битвы они разбили лагеря друг против друга, и всю ночь те и другие бодрствовали в тревогах и страхе. С восходом солнца они двинулись друг на друга. Сражались долго и, наконец, войска Филиппа бежали. Солдаты Деция преследовали и убивали их, а вместе с ними и множество других людей, которые собрались из ближних городов и деревень поглядеть на сражение с безопасного, как им казалось, места. Филипп верхом на коне скрылся вместе с немногими сторонниками и прибыл в Верону. Здесь он нашел картину паники и смятения. Верона была совершенно не готова к обороне. Увидев это, император хотел бежать дальше, по направлению к Риму, но это ему не удалось. Погоня, высланная Децием, была уже близко. Вынужденный скрываться в каком-то предместье, Филипп был в тот же вечер найден преследовавшими его всадниками, схвачен и обезглавлен. Как только весть о его поражении дошла до Рима, сын и наследник Филиппа, тоже Филипп, который оставался в столице, был убит преторианцами.
   Деций же со всем войском вскоре вступил в Рим. Как и во всех прочих городах до этого, своим появлением он поразил и привел в страх римлян. Народ и сенат принимал его с пальмовыми ветвями, заискивая и добиваясь его расположения. Деций не проявлял никакой свирепости или враждебности. После того, как народ принял его со славословием и сенат приветствовал его при вступлении в город, он, поднявшись в храм Юпитера, и принеся жертву, при благоприятных знамениях в прочих храмах, удалился во дворец. Затем он произвел щедрые раздачи народу, устроил зрелища и одарил за службу воинов.
   Сенат же, движимый раболепием, преподнес Децию почетный титул "Траяна", по имени императора, официально объявленного "лучшим" за все времена. Такого титула ни у кого раньше не было. Теперь полное имя нового монарха звучало как Гай Квинт Мессий Траян Деций.
   Надо сказать, что император происходил из знаменитой сенаторской семьи и был суровым римлянином старой закалки. Поэтому, с его образом многие связывали надежду на возвращение славных времен, оставшихся в прошлом, на возрождение старых римских добродетелей, основательно деградировавших в последние полвека.
   И Деций довольно скоро стал показывать свой суровый нрав. Первыми его почувствовали на себе преторианцы. Изнеженные и развращенные при предыдущих правителях, они совсем не были рады приказу Деция выйти в поле, укреплять башни своего лагеря и заниматься военными упражнениями. И, явившись, чтобы проверить, как выполняется распоряжение, Деций увидел дивную картину. Преторианцы прохлаждались в тени и пили вино, а работу, в это время, выполняли за них какие-то посторонние люди. Оказалось, что солдаты наняли их за плату. Император был возмущен, и реакция его не заставила себя ждать. Претории урезали жалование, часть солдат уволили со службы, либо перевели в пограничные гарнизоны. Место выбывших заняли легионеры верных Децию дунайских войск. Так новый император стал наводить в государстве порядок твердой рукой.
  

Часть 6. Деций.

   Император Деций явно родился не в ту эпоху. Развращенный, разжиревший Рим III столетия, утративший былую мощь, погрузившийся в смуты и раздоры, вынесший Коммода, Каракаллу, Элагабала и прочих, усвоивший раболепные обычаи, претил ему. Деций грезил о старых славных временах, о доблестях и гражданских добродетелях, о самоотверженных гражданах, готовых, не задумываясь, положить жизнь на благо отечества. В голове Деция бродили призраки древних героев, Сцеволы, Нумы Помпилия, Гая Мария и прочих славных мужей. Он смотрел на окружающую его действительность, на прогнивший и проворовавшийся госаппарат, на жадных и своевольных воинов, на праздный, занятый лишь зрелищами плебс, и мечтал о возрождении древних порядков, сурового и патриархального старого Рима. Деций не понимал, что время не повернуть вспять, и что та эпоха ушла безвозвратно. Император не вписывался в существующий порядок вещей, выглядел человеком чужеродным, оторванным от реалий, живущим мечтами чудаком. Он мог бы казаться нелепым и смешным, если бы не одно "но" - Деций стал императором. И теперь, со всем своим идеализмом и солдатской прямотой, принялся осуществлять мечту. Сенат присвоил ему имя Траяна, и Деций счел это проявлением сочувствия к своим инициативам, стал видеть в сенаторах соратников. Он не мог понять, что причиной стало обыкновенное раболепство, желание угодить новому властителю.
   Дабы поднять в населении империи гражданские чувства и патриотический дух, Деций выпустил памятную серию монет с портретами "хороших" императоров прошлого: от Августа до Александра Севера. Деций был идеалистом, и никуда от этого было не уйти. И, словно не понимая горького комизма такой ситуации, император приказал снизить в монетах содержание золота. Пропагандистские деньги вышли дешевыми и более низкой пробы, чем монеты Филиппа Араба и Гордиана, не говоря уже об александровских. Над августом исподтишка смеялись.
   Но то было лишь начало. Величайшее значение Деций придавал традиционной религии. Он и сам, вступив на престол, первым делом совершил жертвоприношение богам сотни белых быков, что было роскошно. Деций считал, что бедствия и неурядицы, испытываемые государством в последнее время, были следствием того, что люди стали забывать старых римских богов, все больше ударяясь в магию и в восточные богопротивные культы. Особенно Деция раздражало христианство. Он ненавидел это вероучение за его оторванность от общественного начала. Деций был патриотом с высоким чувством гражданственности, а христиане в грош не ставили царствие земное, отдавая предпочтение небесному. Культ личного спасения вместо идеалов гражданского самопожертвования - этого император не мог ни понять, ни принять. Такое вредное учение следовало, ради блага государства, искоренить.
   Деций издал эдикт, обязывающий всех без исключения жителей империи принести жертвы богам и засвидетельствовать это перед специальной комиссией. Тех, кто отказывался от процедуры, ждало суровое наказание.
   Как император и предполагал, христиане отказались повиноваться и не стали приносить жертвы "идолам". И тогда Деций обрушил на них репрессии, каких никогда ранее не было. Эти гонения пошли по всему государству. В самом Риме Деций организовывал их лично. Его верным сподвижником стал старый сенатор Валериан, которого император назначил цензором, а затем и городским префектом. Валериан был одним из немногих людей, которые искренне разделяли взгляды и идеи Деция по переустройству общественной жизни.
   Христиан, не желавших отречься от своего богопротивного вероучения, пытали и казнили изощренными способами: сжигали живьем, колесовали, бросали к зверям на арену, топили в воде. Епископа Рима Деций велел заживо поджарить на железной решетке. Император с Валерианом лично присутствовали при казни, наблюдая за работой палачей. Старого богослова Оригена, который был вхож еще ко двору императора Александра Севера и, бывало, беседовал с ним, Деций велел бросить в тюрьму, где тот вскоре заболел и умер. Император, желая улучшить и государство, и человеческую породу, лютовал. Он даже сам придумал такого рода казнь: ставил громадный столб, и осужденных на казнь привязывал к нему, начиная с верхнего конца бревна и до нижнего. У нижнего конца разводили огонь, и одни сгорали, другие задыхались в дыму, иные умирали в разнообразных муках, а иные - и от страха. Иногда, сковав вместе по десяти человек, он приказывал топить их в проточной воде или в море. У многих христиан
он приказывал отсекать руки, другим - перебивать голени и разбивать колени, и говорил, что оставленный в живых искалеченный преступник служит лучшим примером, чем убитый.
  
   Августа-Треверорум, провинция Белгика, февраль 250г.
  

Хотите знать, кто я такая?

Богиней некогда была я.

Святой Евхарий прибыл в Трир,

Разбил языческий кумир,

Была когда-то я Венерой,

Теперь посмешище для веры.

(К.Маркс) (107)

  
   Эта зима на западе империи была небывало суровой. В Лондиниуме британском (108) река Тамезис (109) замерзла и стояла, скованная льдом, сорок дней. В Галлии стояли такие морозы, что вино застывало в подвалах. Замерзал скот в стойлах, и даже маленькие дети в постелях. Волки из лесов подступали с невиданной силой к человеческому жилью; путешествовать по дорогам в иных местах было небезопасно, из-за зверей, нападавших на людей и домашних животных.
   В феврале же, когда морозы, наконец, стихли, пришло новое бедствие. Родившись где-то далеко в океане от неведомой причины, огромная волна обрушилась на побережье в Арморике (110) и в Лугдунской Галлии (111). Разрушена была Кондовиция (112) и многие поселки в устье Лигера, (113) залиты водой поля, погибло тридцать тысяч человек. При таких грозных явлениях в соседних землях, истекал первый год узурпаторства Силбаннака, которому подчинилась Белгика и германские провинции. Впрочем, все это происходило на территориях, подвластных Децию, а земли, контролируемые самозванцем, оставались в относительном покое. Пока в одно прекрасное утро не произошло то, что должно было рано или поздно произойти.
  
  -- Префект, приближается войско! - начальник караула в крепости Августа-Треверорума, ворвавшись без предупреждения, доложил Гаю Профутуру, префекту 1-ой аквитанской когорты.
   Тот, не медля, надел панцирь и шлем и вышел на стену, уже занятую солдатами
   гарнизона. С юга, по имперской дороге, к городу приближалась длинная колонна войск.
  -- Проклятье! - выругался Профутур, - Как они прошли? Почему никто не известил нас?
  -- Мы застигнуты врасплох, - мрачно процедил Эгидий, старший центурион когорты.
  -- Молчи, и без тебя знаю! - зло оборвал его префект.
   Две когорты гарнизона Августа-Треверорума спешно становились по стенам,
   готовясь к обороне. Занимали позиции лучники и пращники, втягивались наверх метательные машины.
  -- Нам не продержаться долго против такого войска, - тихо шепнул Эгидий, - Нужен какой-то выход.
  
   Император Деций, намереваясь покончить с узурпаторами, отправил на Рейн против
   Силбаннака два легиона и вспомогательные формирования под командованием своего сына, Геренния Этруска. Воспитав юношу в строгих староримских нравах, Деций решил, что пришла пора ему послужить отечеству, встав во главе войск. Напутствовав сына должным образом, август отправил его на войну с самозванцем.
   Геренний Этруск шел из Италии на север через заснеженные альпийские перевалы. Несмотря на все трудности, горы были преодолены. Отсюда армия спустилась на равнины Реции, а затем двинулась по имперской дороге до города Аргенторате. (114) Дальше на север и на запад начинались владения Силбаннака. Геренний Этруск повел войско туда, будучи готов вступить в противоборство. Но самозванец проявлял весьма удивительную беспечность. Нигде не было видно ни одного вооруженного мятежника.
   Первый же город в Белгике, Диводурум, был застигнут врасплох и занят без малейшего сопротивления. Ободренный первым успехом, сын императора двинулся дальше на север, к Августа-Тревероруму, который также совершенно не ожидал прихода имперской армии.
  -- Товарищи! - кричал Геренний Этруск, лично явившийся для переговоров с гарнизоном под стены города, - Помните, что вы римские воины! Зачем нам убивать друг друга?!
   Со стен его слушали молча. Никто не высовывался. Сын императора смотрел вверх,
   задрав голову. На нем был красный плащ полководца, шлем с алым гребнем и богато украшенный панцирь. Он явно хотел произвести впечатление на противников. Сопровождали его несколько кавалеристов. Понимая, что перебить их со стен ничего не стоит, Геренний Этруск решил, тем не менее, совершить этот рискованный визит, чтобы продемонстрировать свою искренность и дружеские чувства.
  -- Давайте положим конец междоусобицам, друзья! - продолжал он, - Я знаю, что вы были вынуждены примкнуть к мятежу не по доброй воле, а уступая силе узурпатора! Но сейчас мы здесь, и враг римского государства и народа более не угрожает вам. Совершите же то, что вы должны совершить!
   Префекты когорт, Профутур и Ардуэннис, мрачно размышляли. Снизу, из-под стен
   продолжала доноситься речь Геренния Этруска.
  -- Доблестные солдаты когорт, 1-ой аквитанской и 3-ей васконов! - взывал он, - Обещаю, что не будет никаких кар к вам за то, что вы временно служили негодяю! Вы сохраните все свои прежние посты, выслугу и жалованье!
   Профутур и Ардуэннис заметили, как вдруг оживились, услышав это, солдаты. Ждать
   дальше было нельзя. Префекты грустно посмотрели еще раз друг на друга и сделали знак открыть ворота. Когорты гарнизона вышли наружу, приветствуя Геренния Этруска. Тот был рад. Лицо его светилось довольством. Он дружески приветствовал командиров сдавшихся когорт.
  -- Вы все правильно сделали, друзья! Император Деций, отец мой, ценит людей, преданных делу Римского государства. Будем же служить!
   Префекты, со скучным видом, закивали, выражая формальную благодарность.
   Геренний Этруск, казалось, не замечал их настроения, будучи во власти радостных чувств. А когорты гарнизона, тем временем, приносили присягу императору Децию.
   Легионеры Геренния Этруска маршировали по улицам Августа-Треверорума, занимая город и возвращая его под контроль центральной власти. Никто им не сопротивлялся. Мятежников словно и вовсе больше не было. Лишь когда солдаты оказались на одной из окраинных улочек, навстречу им выскочил некто.
  -- Ну, здравствуй, храброе войско антихристово! - буравя солдат белыми от злобы глазами, процедил незнакомец.
   Он был грязен, оброс неряшливой бородой, одет в рубище.
  -- Император Деций, нечестивец, враг церкви Христовой! - начал, было, он.
   Но легионеры не желали вступать в споры и знать не знали, что перед ними предстал
   сам епископ Евхарий. Оттолкнув божьего человека с дороги, они проследовали дальше по своим делам. Евхарий же бегом бросился в другой конец города, где обычно собиралась христианская община Августа-Треверорума.
   Паулин, бывший епископ, был там и занимался небогоугодным делом. В руке у него была маленькая статуэтка египетского бога Анубиса, небрежно сделанная из глины.
  -- Ты, египтянин с песьей мордой, - произносил поставленным голосом ритора Паулин, обращаясь к идолу, - Кто ты таков, любезнейший, и каким образом ты собираешься быть богом, ведь ты же лаешь?
   Несколько подростков из общины, собравшиеся вокруг бывшего епископа, прыснули
   со смеха.
  -- Или этот индиец Митра, - продолжал Паулин, - Ведь он даже не знает латыни и, следовательно, не понимает, когда пьют за его здоровье.
   Слушатели смеялись. Паулин обладал талантом рассказчика и умел облечь свои
   мысли в красивую форму. Он считал, что так можно привлечь больше сторонников и лучше объяснить положения веры.
   Епископ Евхарий свалился нежданно, как снег на голову. Тяжело дыша после бега через город, он грозно поглядел на собравшихся.
  -- Бесы! Паулин, нечестивец! Соблазняешь малых сих образами диавольскими?!
   Евхарий выхватил у Паулина статуэтку Анубиса и с размаху швырнул ее в окно.
  -- Ты чем тут занимался?!
  -- Отче, отче, прости.., - извинялся тот, - Ничего дурного. Риторическими приемами я занимался, посредством которых можно доходчивее донести до язычников веру нашу. Ведь они так любят риторику...
  -- Пес!!! - прервал его епископ, - Бесовская наука риторика, порождение сатаны! Не риторикой, но верой своей утверждаем мы истину слова Христова! Верой! И мученичеством! Мученичеством, вы слышите!!!
   Голос Евхария гремел, отражаясь от стен.
  -- Скоро! Скоро мученический венец примем все мы! Слава богу, что дал он нам это! Войско антихристово пришло в град сей! Будут пытать и мучить, пытать и мучить исповедников веры Христовой!
  -- Как? Что ты? - испуганно спрашивали епископа прихожане.
  -- Воины Деция, нечестивого императора языческого вступили в город! Скоро заставят всех поклониться сатане и идолам его!
   Все знали о тех гонениях, которым, по приказу Деция, подвергались христиане по
   всей империи. Молва доносила все подробности страшных пыток и казней; слухи о кровожадности Деция и его сподвижников заставляли иных поверить в то, что это сам зверь из Апокалипсиса явился на землю, и приходят "последние времена".
  -- Всех нас ждет мученичество! - вещал Евхарий, - Всех! Единственный путь в царство божие! Кто взойдет на костер во имя господа нашего, того ждет рай небесный. Кто отречется, устрашившись мучений, тому уготована после смерти геенна огненная! Погибель на веки вечные!
   Епископ знал, о чем говорил. По всей империи, в страхе перед ужасными пытками и
   казнями, христиане массово отрекались от своего бога, принося жертвы языческим богам и гению императора. Упорствовала лишь меньшая часть верующих, и на них падала вся мощь возмездия Деция.
  -- И в день суда божия все души погибшие будут брошены в озеро огненное, и пребывать им там во веки веков! Костер здесь или озеро огненное, огонь негасимый навеки там! Третьего не дано!
  -- Пойдите и подумайте, милости хочу, а не жертвы, - произнес вдруг тихо Паулин.
  -- Что?! - грозно сверкнул глазами Евхарий.
  -- Бог милостив, отче, - отвечал Паулин, - Он милостив и к падшим, и к тем, кто, устрашившись мук, словесно отрекся от него, совершив приношения идолам.
  -- Молчи, богохульник!
  -- Можно на словах отречься от веры, но в душе остаться христианином. Слаб человек, боится он, не каждый готов на подвиг. Как можно за это обрекать на вечные муки? Бог нас любит, а не гонит на убой, отче. У каждого свой путь, и если придет время гонений, пусть каждый поступает по совести.
  -- Проклят! - страшным голосом закричал епископ, - Проклят каждый, кто отступится на словах или на деле! Совершившим подношения сатане и образам его нет прощения! Геенна! Геенна всем им! Проклятье! Смерть вечная!
   И долго еще содрогались стены молельного места от крика епископа Евхария, напутствовавшего прихожан на грядущее мученичество.
  
   А Геренний Этруск со своим войском, не желая терять времени, двинулись дальше на север, к логову узурпатора. Силбаннак расположил свою ставку в большом городе Колония-Агриппина, на берегу Рейна. Резиденцией ему служила роскошная вилла, принадлежавшая ранее императорскому наместнику провинции Нижняя Германия. Приказав казнить бывшего хозяина, как сторонника Филиппа Араба, тогдашнего императора, Силбаннак занял виллу сам. Двести расположенных в четыре ряда колонн из мрамора, три базилики длиной в сто футов каждая, великолепные термы, сады, фонтаны - в окружении всего этого сибаритствовал самозванец, ведя размеренную и роскошную жизнь.
   Вкушая все прелести жизни и не желая заниматься ничем другим, Силбаннак упустил время, чтобы подготовиться к обороне и проспал само вторжение имперских войск. Когда он узнал о приближении Геренния Этруска, было уже поздно. Сдалась Августа-Треверорум, затем пал Конфлуэнтес (115) и, наконец, Бонна (116) - последняя преграда на пути к ставке Силбаннака. Гарнизоны и прочие войска, ранее поддерживавшие узурпатора, теперь не хотели за него сражаться и охотно переходили на сторону Геренния Этруска. Опомнившись от праздного образа жизни, Силбаннак стал лихорадочно готовиться к обороне своей столицы. Войска, еще сохранявшие ему верность, стягивались к Колонии-Агриппине. (117) Но и тут ожидала измена. Помощь не подошла. Почти все подразделения принесли присягу Децию, а кто не принес, те сидели тихо в своих лагерях, желая посмотреть, чем дело кончится, и не собирались вмешиваться.
   Силбаннак решился на отчаянный шаг. Он приказал жителям Колонии-Агриппины вооружиться кто чем может и выйти в поле защищать узурпатора от имперских войск. Личной охраны Силбаннака хватило для того, чтобы заставить горожан сделать это силой, казнив нескольких строптивцев, не желавших брать оружие.
   Шансов одолеть или хотя бы задержать на время легионы Геренния Этруска с таким воинством не было. Во время столкновения и численное превосходство было не на стороне ополченцев, и, кроме того, они не имели боевого порядка, не были обучены военным делам и были лишены настоящего оружия и военных орудий. Каждый насильно мобилизованный прихватил из дома либо маленький меч, либо топор, либо дротики, употребляемые на охоте. Нарезав оказавшиеся под рукой шкуры и распилив бревна на куски случайных форм, каждый, как мог, изготовлял щиты.
   Геренний Этруск, увидев нестройные толпы, преградившие ему дорогу к
   Колонии-Агриппине, выслал вперед свою тяжелую конницу - паннонских катафрактов. Бронированные всадники, сбившись в лаву, понеслись в атаку. Они с легкостью повергли массу ополченцев, которые, не выдержав их напора, побросали все и обратились в бегство. Тесня и топча друг друга в панике, они раздавили насмерть и покалечили своих же больше, нежели было убито врагами. Беглецы, которым удалось вернуться в город и скрыться там, рассеялись по улицам и домам. Спаслись, однако, немногие. Остальная же масса, теснясь около ворот, в которые каждый спешил проникнуть, погибла от мечей катафрактов и подоспевшей тяжелой пехоты Геренния Этруска. Имперские войска ворвались в город.
   Колонию-Агриппину постигла обычная судьба города, взятого неприятелем.
   Геренний Этруск не успел остановить своих солдат и удержать их от грабежей. Да, собственно говоря, и не хотел - опасно отнимать у своевольного войска то, что оно счиатет своим по праву. Прибывшие из города паннонцы, первыми ворвавшиеся в столицу мятежников, уверяли всех прочих, что город официально отдан на разграбление. Эта весть, хотя и не соответствовала действительности, вскоре была подтверждена людьми, которых послали за провиантом и которые вернулись с огромными запасами хлеба, зерна, вина и всякого рода ценных предметов. Теперь уже не было средств сдерживать солдат. Все, кто не был занят в строю, исчезли. Кухни были брошены. Все, даже сторожевые патрули, ушли, стремясь не упустить свою долю. Солдаты, отыскивая себе добычу, пищу и питье, проникали в дома и лавки. Разграбление началось с магазинов съестных припасов, вин и спиртных напитков. Ворота были разбиты, двери выломаны. Толпы солдат растаскивали соль, зерно, сушеные фрукты, муку, амфоры с маслом, вино. Вино пили тут же, заедая изюмом и пшеницей из горсти. Затем грабежи перешли на частные жилища, общественные здания, храмы. В лагерь имперских войск принесли огромное количество съестных припасов, вин, серебряной посуды, столового белья, дорогих материй и мехов, на которых растягивались солдаты, целую массу мебели, и все это грабители поручали переносить захваченным местным жителям - впрочем, таким же пьяным, как они сами. Большинство этих предметов было скуплено по низкой цене торговцами, которые в подобных случаях всегда являются, словно из-под земли.
  
   Увидев поражение своих последних сил, Силбаннак покончил самоубийством, бросившись в воды Рейна. Мятеж был подавлен, Белгика и германские провинции возвращены под власть Рима. Но провинциалов это нисколько не обрадовало - имперская армия вела себя здесь, словно в варварской стране. Солдаты шарили повсюду в поисках добычи, проламывали стены, перекапывали землю, где она казалась им недавно тронутой. Удача, улыбнувшаяся некоторым "кладоискателям", побудила остальных заняться тем же промыслом. Шайки солдат, накачавшихся вином, жаждущих добычи, наводили страх на всех провинциалов. Мародеры врывались в богатые дома и на виллы, хватали всех, кто казался им зажиточным. Людей пытали, чтобы заставить выдать сокровища. Пойманных растягивали на земле и избивали впятером палками по конечностям и туловищу. Многие не выдерживали пыток и умирали. Другие, бросив все, бежали.
   Вслед за солдатами в города и веси рейнских провинций являлись сборщики налогов, скрупулезно подсчитывавших недоимки жителей, которые те не платили, пока были под властью Силбаннака. Налоги взымались беспощадно, неплательщики лишались имущества и домов, многих за долги продали в рабство.
   Так рейнские земли были освобождены от узурпатора и вернулись в лоно империи.
  
   Только после спустя время Геренний Этруск отдал распоряжение своим войскам прекратить грабежи и бесчинства.
  -- Воины! - обратился он к ним на сходке, - Не следует далее давать волю мечам. Довольно уже зарублено и зарезано людей! Мы не пощадили женщин, мы перебили детей, перерезали стариков, истребили жителей деревень. Кому же мы оставим потом землю, кому оставим город? Надо пощадить тех, кто остался в живых. Я уверен, что эти, столь немногие, исправились после наказания многих.
   Нехотя, ворча, солдаты возвращались к порядку. Сын императора, словно желая загладить вину перед провинциалами и побудить их к лояльности, наказывал новому наместнику:
  -- Я хочу привести в прежний вид храм Солнца, который разграбили в Колонии-Агриппине орлоносцы 3-го легиона, вместе со знаменосцами, дракононосцем, (118) горнистами и трубачами. Я выделяю сто фунтов золота из захваченной казны Силбаннака и девятьсот фунтов серебра, а также драгоценные камни. Храм должен быть восстановлен, дабы угодить и августу Траяну Децию, и бессмертным богам. Я напишу сенату и попрошу прислать понтифика, который произвел бы вновь освящение храма.
  
   Как раз во время этих забот Геренния Этруска об одном храме случилась
   неприятность с другим. Одним утром город Августа-Треверорум был поражен дурной новостью. Под покровом ночи некто проник в храм Венеры, где убил топором служителя, а затем изрубил на куски статую богини. Странно было, что злодей и не думал скрываться. Дождавшись, когда весть разойдется по городу, он объявился сам на многолюдной площади и публично признался в содеянном. Это был не кто иной, как епископ Евхарий, глава местных христиан.
  -- Совершил благое дело я, разрушив изображение диавольское!
   Его схватили. Допрашивал епископа сам Геренний Этруск, сын императора Деция, находившийся в городе.
  -- Зачем ты сделал это?
  -- Идолов разрушать благое дело есть, - со странной улыбкой и потусторонним блеском в глазах отвечал Евхарий, - Освободить мир от сатаны и ангелов его!
  -- Ну, а зачем убил служителя?
  -- Слуги бесовы, да пойдут они в ад! Отправил я в преисподнюю нечестивого, и да буду благословен за это вовеки!
   Евхарий радостно осклабился, обнажив черные остатки зубов. Геренний Этруск презрительно посмотрел на него.
  -- Знаешь ли ты, грязное животное, что, согласно эдикту императора Августа Траяна Деция, должны все жители римского государства принести жертвы богам, и того, кто уклонится, ждет строгое наказание?
  -- Знаю, знаю, вестимо, - продолжая скалиться, ответил епископ.
  -- Ты совершишь подношения богам и гению императора? - требовательно спросил Геренний Этруск.
  -- Нет! Нет! Нет! - закричал вдруг в исступлении Евхарий, - Никогда не буду служить идолам и бесам, слуге ада, императору римскому!
  -- Тогда ты знаешь, что тебя ждет! - разъярился сын императора.
  -- Я готов, готов к мученичеству! Поражайте Евхария, бейте, мучьте, со мной Христос! В тот же день буду в раю одесную от него!
  -- Безумец! И много ли вас тут таких, христиан?
  -- Записывай, всех назову! Всех!
   Геренний Этруск и его подчиненные удивленно переглянулись. Епископ готов был добровольно выдать на расправу своих прихожан, и это казалось непостижимым. Евхарий же, не теряя времени, начал называть имена. Раб-писец, не растерявшись, принялся строчить, поспевая вслед за епископом. Когда добрый пастырь закончил поименное перечисление своей паствы и затих, Геренний Этруск спросил его:
  -- Зачем ты назвал нам их имена? Разве ты не понимаешь, что теперь с ними будет?
  -- Да! Да! Знаю! - захохотал Евхарий.
  -- Но как же так? - сын императора был обескуражен, - Это же твои люди? Они доверились тебе? Я не понимаю.
  -- Ха-ха-ха! - смеялся епископ, - Я готов стать мучеником! Я стану мучеником! И они станут! Все станут мучениками! Никто не сможет избежать этого! Дороги назад нет! Я все предусмотрел! Все пострадают за господа нашего Иисуса Христа! Через огонь я приведу их ко Христу!
   Долго еще безумно хохотал епископ Евхарий. И даже, когда его увели, из-за
   дубовой, окованной железом, двери темницы раздавался его дикий, потусторонний смех.
  
   Бывший же епископ Паулин в этот день был на площади, где спорил с местным философом-киником, подражавшим своим образом знаменитому Диогену.
  -- Что ты? Лежишь во прахе, аки пес смердячий. А подыми глаза свои к небу, уверуй в бога и будешь спасен! Нет спасения в философии, в языческой мудрости, а есть единственно в господе нашем Иисусе Христе!
   Киник, ничего не ответив, отвернулся от Паулина, улегшись на другой бок.
  -- Задумайся, задумайся, несчастный! - не отставал от философа тот, - Спеши, ибо путь земной краток, а после смерти нет покаяния. Во аде, в вечном пламени погубишь душу свою!
   Проповедуя, смиренный Паулин тоже, случалось, впадал в раж и становился похож
   на фанатика Евхария. Подошел, что-то жуя, толстый приказчик из какой-то ближней конторы.
  -- Митра! - важно сказал он, - Истинный бог Митра, огонь, непобедимое солнце.
   Паулин не растерялся, тут же обратившись к новому противнику.
  -- Что твой Митра? Огонь. А захочет Христос - и погасит его, яко жалкий светильник!
  -- А вот я тебя сейчас за такие слова! - рассердился приказчик, и схватил палку.
   От тумаков проповедника спасла появившийся новый собеседник. Поговорить с христианином вышел магистрат из городского совета, человек гордого вида и богато одетый.
  -- Не боишься? - спросил он, - Август Траян Деций стал жесток к вашему брату.
  -- Что муки? Что смерть? - вопросил Паулин, - Она кратка, мгновенна. Почившие мученики сейчас в царствии небесном, с господом богом, с Иисусом Христом. Там вечное блаженство, и нет ни смерти, ни боли, ни скорби, ничего дурного.
  -- Неужели же надо ждать смерти и перехода в лучший мир, чтобы избавиться от зла?
  -- Нельзя вовсе искоренить зло из мира, почтенный Требеллиан. Можно потеснить его, но полностью свободно от зла лишь там, в царствии божием.
  -- Потеснить? Пожалуй. Скоро август потеснит зло, искоренит общественные пороки, и тогда...
  -- Нет, нет Требеллиан! - прервал Паулин, и взял магистрата за руку, - Насилием ничего поделать нельзя! Ничего! Насилие порождает только насилие. И этому не будет конца.
   Требеллиан устало посмотрел на проповедника.
  -- Справедливость, - произнес он, - Императорская власть несет справедливость. Всякий злодей будет наказан, всякий, замышляющий зло, оставит свои помыслы в страхе перед справедливым наказанием. А всякий честный человек будет жить в покое и довольствии.
  -- И как же император намерен этого добиться?
  -- Законом, который справедлив и един для всех. Государство есть механизм, и, если он должным образом устроен, то способен и в этом мире создать царство всеобщего счастья. Дурное же государство, нарушающее права своих граждан, подлежит слому. И это надлежит сделать прежде. Дурной механизм разрушить до основания, а затем создать хороший, справедливый.
  -- Постой, Требеллиан. А что же делать с теми, кто воспротивится твоему механизму?
  -- Великая цель, Паулин, оправдывает и некоторую жестокость, которая будет оправдана будущим всеобщим благом.
  -- И убивать?
  -- Когда кучка смутьянов и негодяев заслоняет дорогу к цели, и не хочет уйти, то как поступить иначе? А убери их - и светлое будущее настанет. Не для одного императора - для всех.
  -- Нельзя убивать, Требеллиан. Никого. Лишь бог, давший жизнь человеку, может ее отнять.
  -- Разбойники и узурпаторы Силбаннак, Пакациан, Иопациан убивают хороших людей во множестве, и это не кончится, пока негодяи есть. А август лишает жизни десяток-другой конченных мерзавцев, от которых только зло и разорение распространяется по миру.
  -- Требеллиан, и у узурпатора есть душа, вложенная богом. И у него есть шанс спастись, покаявшись. Сегодня душа его изъедена грехом, но потом, как знать. Нельзя лишать его шанса, прерывая его жизненный путь насильно.
   Магистрат задумался, подперев лицо рукой, а затем тяжелым взглядом посмотрел на
   Паулина.
  -- У тебя нестыковка. Почему же твой бог допускает все бесчинства на земле? Почему он не проявит справедливость и не накажет?
   Паулин испуганно всплеснул руками.
  -- О, нет! Знаешь ли ты, о чем говоришь? Тому, что мир этот еще существует, тому, что не настал еще Страшный суд господен, тому, что души наши еще не в аду - всем этим мы обязаны тому, что бог проявляет пока милость, а не справедливость. Надолго ли...
  -- Так почему же не проявит?
  -- Неисповедимы пути господни.
  -- А зло? Почему он допускает его существование в мире?
  -- Почтенный Требеллиан, бог сотворил человека свободным в выборе добра и зла. Он дает людям право выбора. Людям с доброй волей он дает возможность заслужить себе царствие небесное, людям со злой - ад.
  -- А зачем? Твой бог создал мир и людей, безо всякого смысла. Разве было плохо ему одному? Люди же стали грешить и доставлять ему этим скорбь. Создав сам людей, он теперь еще и терпит от них огорчения. Зачем? Не лучше ли было создать людей, чтобы они были все, как один, неотличимы и единообразны? Избавлены от пороков, совершенны и одинаковы в своем совершенстве?
  -- Нет, Требеллиан. Ведь это же человек. Он бывает и слаб, и порочен, и грешен, но он чувствует, страдает, он способен к самосовершенствованию. И в этом движении от тьмы к свету, от добра к злу, раскрывается его суть и божественное предназначение. Бог верит в человека, ведь человек - самое лучшее и прекрасное из того, что создано богом. А ты и император Деций хотите заменить все человеческое многообразие рядами из одинаковых болванов, пусть и совершенных.
  -- Ты веришь в людей, Паулин, а я нет. Я верю в механизм, который заставит всех быть хорошими. Заставит! - магистрат поднял вверх палец, - Нельзя ждать, пока негодяй исправится. Он никогда не сделает этого по доброй воле. Заставить его может закон и государство. В этом я вижу путь.
  -- Напрасно. Не будет зла только в царствии божием, но не в этом мире.
   Требеллиан резким движением накинул плащ, собираясь уходить.
  -- Все подчинятся римскому закону и воле императора. И ты в том числе. Неверность будет жестоко наказана.
  
   Как и требовал императорский эдикт, вскоре все жители "освобожденных" от власти самозванца Силбаннака территорий должны были публично принести жертвы богам и гению императора. Объявлен эдикт был и в Августа-Тревероруме. Срок на исполнение был установлен в десять дней. Заработали специальные жертвенные комиссии, которые свидетельствовали факт жертвоприношения в книгах, а исполнившему свой долг гражданину выдавалась расписка. По истечении отведенных десяти дней, настало время для действий против тех, кто уклонился.
   Пасмурным и дождливым весенним утром в Августу-Треверорум прибыл сам сын императора, Геренний Этруск. Он приказал собраться на площади обеим когортам гарнизона - 1-ой аквитанской и 3-ей васконов. Когда солдаты выстроились, Геренний Этруск держал перед ними речь. Он был в парадной одежде, в своем красном плаще полководца и блестящем шлеме, как тогда, когда он внезапно появился с войском под стенами Августа-Треверорума, застав всех врасплох.
  -- Воины! - говорил Геренний Этруск, подняв приветственно руку, - Вы проявили верность присяге, отложившись от презренного узурпатора, самозванца Силбаннака. Римское государство благодарит вас за это!
   Префекты когорт гарнизона, Профутур и Ардуэннис, недовольно поежились. Они-то
   помнили, как нарушили присягу и изменили вначале императору Филиппу Арабу, а затем и самому Силбаннаку.
  -- Но сейчас государство снова призывает вас выполнить свой долг! Враги римского народа, враги августа показали свою сущность! Не чувствующие себя гражданами Рима, забывшие звание граждан, да будут наказаны за это! Все, кто уклонился от приношения жертв богам, от поклонения гению императора, не могут жить в нашей державе, ибо их наличие пагубно влияет на государство. Нам предстоит искоренить этих предателей. Давайте же, начнем!
   По приказу Геренния Этруска, солдаты, разбившись на группы из нескольких
   человек, рассыпались по городу, ловя всех, кто не мог предъявить свидетельства о жертвоприношении.
   В полдень уже много таких несознательных жителей было доставлено под конвоем на площадь. Еще больше пришло простых зевак, предвкушавших какое-то зрелище. Оно действительно готовилось. На том месте, где утром выступал Геренний Этруск, соорудили деревянный помост. На помосте стояли палачи, вальяжно разминая руки, играя на публику. Они охотно демонстрировали и протягивали толпе орудия пыток и казней - топоры, клещи, щипцы для вырывания ногтей, лопаточки для сдирания кожи, тиски, которыми дробили кости, пилы, крючья, цепи, утыканные шипами ошейники. Горожане опасливо смотрели на них, кто-то осторожно прикасался, пробуя остроту железа. Палачи сопровождали показ шутками и прибаутками.
   Раздался гнусавый звук трубы. На возвышении за помостом с палачами появился глашатай и магистрат из городского совета, празднично одетый в белую тогу с широкой красной полосой - знаком сенаторского достоинства. В руках у него был свиток.
   На помост вытолкнули какого-то человека. Палачи сноровисто схватили его и потащили к своим жутким орудиям.
  -- Наказывается христианин Марий, из Виндиниума, за отказ принести жертвы богам!
   Топор обрушился на шею приговоренного. Секунду спустя палач поднял за волосы отрубленную голову, торжественно показывая ее зрителям. Толпа взревела. Снова загудела труба.
  -- Именем императора Августа Траяна Деция! Да будет наказан всякий изменник и враг государства!
  
   Когда префект 3-ей когорты васконов Флавий Ардуэннис прибыл на площадь, четверо приговоренных к смерти были уже казнены. Возбужденная толпа приплясывала и гудела, ожидая продолжения зрелища. Ардуэннис, с помощью солдат, расталкивавших зевак, пробрался к трибуне, за которой, скрытый от посторонних глаз, совещался с помощниками Геренний Этруск.
  -- Как у вас дела, префект? - спросил он, увидев Ардуэнниса.
  -- Выполняем твой приказ, светлейший! Мы доставили шесть человек.
  -- Хорошо, - Геренний Этруск улыбнулся и посмотрел в сторону работавших палачей, - А мы уже казнили четверых. Пока хватит.
  -- Мои не христиане, - сказал Ардуэннис, - Они обычные пьяницы, не нашедшие за выпивкой времени сходить принести жертву.
  -- У них будет возможность сделать это сейчас.
   Доставленные префектом васконов люди, насмотревшись на площади ужасов с
   отрубленными головами, действительно спешили заявить о своей лояльности и готовы были тотчас исполнить гражданский долг.
  -- Эти нам не опасны, - улыбаясь, лениво протянул Геренний Этруск.
   Поодаль палачи волокли железными крюками с помоста вниз обезглавленные тела.
   За ними широкой дорожкой тянулся кровавый след. Трупы складывали на повозку. Их должны были закопать сегодня же где-то в яме на окраине города, безо всяких похоронных обрядов.
   Позади от Геренния Этруска стоял какой-то невзрачный человек, одетый в пенулу - теплый плащ с капюшоном, который обычно носили небогатые горожане. Ардуэннису показалось странным - что мог здесь делать этот плебей. Но тот доверительно беседовал с императорским сыном, и префекту васконов сало ясно, что это соглядатай.
  -- Ни один из списка пока не принес жертву, о, светлейший, - шептал он на ухо.
  -- Вычеркни этих, - Геренний Этруск брезгливо махнул рукой в сторону мертвых тел.
  -- Будет сделано. А что с этим Евхарием?
  -- Погоди, - недобро ухмыльнулся сын императора, - Никуда он не денется из темницы. Я оставлю его напоследок.
   Они продолжили обсуждать дальнейшие действия между собой вполголоса.
   Ардуэннис отвернулся.
  -- Вероний Каллист, - тихо сказал кто-то из магистратских чиновников, и кивнул головой в сторону человека в пенуле, - Из Рима. Близкий сподвижник самого августа!
   Префект когорты удивился. Он не ожидал увидеть такого большого человека здесь,
   да еще в обличье простолюдина.
  -- Любит сам выслеживать неблагонадежных, переодевшись в их шкуру. А уж какой он любитель лично допрашивать и пытать! - продолжил рассказ чиновник.
   Его товарищ недоуменно пожал плечами.
  -- И что такого плохого в этих христианах? Чудные они, не больше.
  -- Т-с-с! Помолчи.
   Тот понизил голос и продолжил рассказ почти шепотом.
  -- В Колонии-Агриппине, где я раньше жил, был Кабиба-вольноотпущенник, эфиоп, черный, как уголь и шутник большой. И вот, проведал он, где эти христиане собираются, и спрятался там. А как начали они свое сборище - как выскочит, как выпрыгнет, и бежать по комнатам. Те всполошились, кричат: "Черт! Черт!". И за ним в погоню. Но куда уж им там за эфиопом! Сбежал черт.
   Слушавшие прыснули в кулаки. Но тут же, как по команде замолчали. Шурша своим
   красным плащом, подошел сам Геренний Этруск.
  -- Префект Ардуэннис! - позвал он.
  -- Я здесь, светлейший!
  -- Бывший главарь этих нечестивцев, некто Паулин, до сих пор не схвачен. Возьми воинов и доставь его сюда, не медля.
  -- Слушаюсь!
   Склонив голову перед императорским сыном, Ардуэннис торопливо зашагал выполнять приказ.
  
   Паулин жил в старом каменном доме в предместье Августа-Треверорума. Ардуэннис явился туда в сопровождении четырех солдат своей 3-ей когорты васконов. Ворота были не заперты. Двор, вымощенный когда-то давно камнем, основательно оброс травой, пробивавшейся между кладки. Посреди торчал каменный колодец.
  -- Здравствуйте, воины, - послышалось из-за двери.
   Хозяин вышел из дома. Одет он был аккуратно и скромно, без показного аскетизма, как епископ Евхарий. Солдаты, в розовых туниках и темно-зеленых штанах, начищенных панцирях и шлемах, с поясами, блестящим оружием и расписанными щитами, казались настоящими щеголями по сравнению с этим человеком.
  -- Паулин? - спросил Ардуэннис.
  -- Да, командир.
  -- Мы пришли...
  -- Знаю, - остановил его Паулин, - Позвольте мне попросить вас об одном одолжении. Дайте мне один час, чтобы собраться и помолиться.
   Кротость хозяина дома расположила к нему префекта когорты. Да и никакой злобы к
   христианам солдаты-васконы не испытывали. Ардуэннис кивнул Паулину в знак согласия.
  -- Вот и спасибо, - сказал тот, - А вы пока проходите в дом, воины. Отдохните, угощайтесь, чем бог послал.
   Префект удивенно посмотрел на Паулина.
  -- Да понял ли ты, зачем мы пришли? Мы должны вести тебя на пытки и на казнь, если ты не отречешься.
  -- Понял я, командир. Все в руках божьих. Садитесь, кушайте. А я буду собираться.
   Хозяин исчез в другой комнате, а солдаты уселись за стол.
  -- Небогато живет, христиан.
   Из еды была неаппетитного вида каша, несколько луковиц, сыр и сушеная рыба.
  -- И вина. Вина совсем нет.
  -- Эх...
  
   Не успел песок в часах полностью перетечь вниз, чтобы отмерить полный час, как
   Паулин вышел из комнаты, в дорожном плаще.
  -- Я готов, воины. Идемте.
  
   Дорога из предместья в город занимала около получаса пешком. Шли медленно. Впереди префект, за ним двое солдат, следом арестованный Паулин, за его спиной еще двое воинов. Солнце пряталось за тучами. Над дорогой с унылым карканьем кружились вороны. Ардуэннис мрачно поглядывал на них из-под низкого обвода шлема.
  -- Префект! - один из солдат, подскочив сзади, тронул его за руку, - Вроде бы, никого на дороге.
   Ардуэннис оглянулся по сторонам. Действительно не было видно ни души.
  -- Стой! - скомандовал он и поднял руку.
   Солдаты и арестованный встали. Паулин сохранял на лице спокойное выражение.
  -- Ты! - обратился к нему префект, - Ты свободен. Иди на все четыре стороны.
  -- Моя судьба в руках бога, - без тени эмоций сказал Паулин, - Вам нет нужды отпускать меня.
  -- Иди уже, - один из солдат развязал узнику руки.
  -- А вы? Вас же накажут.
   Солдат, не слушая возражений, сноровисто скатывал освободившуюся веревку в клубок.
  -- Не беспокойся, - сказал Ардуэннис, - Мы скажем, что ты убежал.
   Другой солдат протянул Паулину мешок.
  -- Держи. Тут твои деньги, мы забрали их из дома. И еда. Хватит на какое-то время.
   Христианин медленно протянул руки и взял мешок.
  -- Иди на юг, к Диводуруму, или на запад, к Дурокорторуму. Там уже принесли жертвы, и все улеглось. Поживешь, не высовываясь, какое-то время, а там проще будет.
  -- Спасибо, воины. И пусть бог хранит вас, я буду за вас молиться.
   Паулин сделал шаг назад, потом развернулся и зашагал к лесу. Ардуэннис и солдаты
   двинулись по дороге к городу.
  
   Пока происходило все это, в Августа-Тревероруме наказание христиан пришло к своему апогею. Большинство членов их общины, устрашась пыток и казней, выполнило императорский эдикт и принесло жертвы. Упорствовало меньшинство, и все они были в этот день обезглавлены на площади. Почти половина города сбежалась на это посмотреть. Здесь не было, как в Риме, изощренно-утонченных видов казней, никого не бросали зверям, не четвертовали, не поджаривали в железном быке или на решетке. В провинции обходились по-простому, мечом палача.
   Гай Профутур и 1-ая аквитанская когорта находились в тот день на площади и присутствовали при казнях, стоя в оцеплении вокруг эшафота. Два часа прошло за обезглавливанием и уносом трупов. С этим справлялись палачи. Солдаты не вмешивались. Оставался всего один преступник. Им был епископ Евхарий. Геренний Этруск приготовил для него особую экзекуцию.
  -- Ну, негодяй, за то, что ты возглавлял всю эту позорную шайку и за личное оскорбление августа ты ответишь по-особенному, - пообещал он, наведавшись в последний вечер перед казнью в темницу.
   На крыше невысокого каменного здания на площади, в котором обычно хранили
   бочки с вином и маслом, установили большой деревянный крест, наспех сколоченный. Рядом с ним была свалена куча хвороста, довольно внушительных размеров. Щурящегося на белый свет после темницы и вертящего головой епископа подвели к месту казни. Его привязали к кресту железными цепями, не поддающимися пламени.
  -- Хо-хо! Хо-хо! - кряхтел Евхарий.
   Казалось, что ему даже нравилось происходящее. Он мечтал последовать за Христом
   и совершить мученическую смерть за веру. Теперь его мечта, похоже, была близка к осуществлению.
   Крест с привязанным к нему епископом подняли и поставили в вертикальное положение. Рабы принялись подтаскивать хворост из кучи и обкладывать им крест со всех сторон. Возились они долго. У Евхария было много времени, чтобы оглядеться, осматривая сверху происходящее внизу. Он вглядывался в собравшуюся на площади толпу и видел в ней, в числе прочих, знакомые лица. Те из христиан, кто уступил давлению и принес жертвы, тоже пришли в последний раз взглянуть на неистового епископа. Они не отказались от веры, а лишь по слабости пошли на внешние уступки, на словах, а не в душе, заявив о своем отречении. Многие из них сейчас молча молились за душу своего пастыря. Но Евхарий был не таков.
  -- Проклятье вам! - заорал он с креста, - Отступники! Я проклинаю вас! Проклинаю! Ненавижу! В аду вам гореть! А я сейчас же буду у господа нашего Иисуса Христа вечерять! Вам смерть, а мне жизнь вечная! Сдохните!
   Евхарий раскатисто захохотал. Рабы внизу закончили свою работу и убрались.
   Геренний Этруск, наблюдавший за всем с устроенной для него трибуны, махнул рукой.
  -- Начинайте!
   Палач швырнул в кучу хвороста горящий факел. Огонь вспыхнул и весело затрещал,
   разгораясь. Евхарий сверху продолжал хохотать.
  -- Когда же он заткнется-то? - услышал Профутур от кого-то из солдат оцепления, - Вот ведь луженая глотка!
   Пламя бушевало уже во всю мощь, разбрасывая искры. Крест, окруженный огнем,
   было плохо видно, лишь только хохот и проклятья доносились оттуда, давая понять, что епископ еще на этом свете. Наконец, рев и треск пламени слился с криком и хохотом Евхария, и поглотил его. И в этом реве и треске словно бы слышался визг, скрежет когтей и хлопанье крыльев ангелов, потащивших душу изувера-епископа в подземный "рай".
  -- Не всякий, называющий меня "Господи! Господи!", заслужит царствие небесное, - тихонько прошептал в толпе один из бывших прихожан Евхария.
   Солдат-аквитанец из оцепления, услышав, скосил на него глаз, но тут же лениво
   отвернулся. Справедливость именем августа уже совершилась.
  
   Итак, Геренний Этруск мог гордиться своей работой. Ночью, при свете светильника, он удовлетворенно диктовал письмо отцу-императору в Рим. Внутренние враги, узурпатор Силбаннак и неблагонадежные граждане, были повержены. Оставался внешний враг - готы. Выброшенные из пределов империи прошлым летом победоносным Децием, они собрались с силами и вновь совершили вторжение, причем намного более крупными силами, нежели год назад. Находившихся в Мезии войск было явно недостаточно. Деций готовился лично возглавить поход против готов и уже собирал для этого в северной Италии армию. На соединение с ней должен был идти после подавления мятежа и сам Геренний Этруск, а с ним часть сил с рейнского лимеса и подразделения, переброшенные из Британии. Геренний Этруск был рад, что отправляется в поход. Успехи против Силбаннака воодушевляли его на новые свершения. Вскоре он должен был увидеться с отцом, разлука с которым его тяготила. Деций отправлялся на войну, оставив в Риме второго сына, Гостилиана, который по несовершеннолетию еще не был пригоден к службе. Он оставался в столице вместе с матерью. Императора же и Геренния Этруска ждали воинские доблести и победы над звероподобными дикарями, которые, как передавала молва, предавались неслыханным бесчинствам - убивали римских граждан палками и камнями, растянув их на земле, сжигали живьем, запирая в постройках, и даже распинали на крестах, как каких-нибудь христиан.
  
  -- Судьба, однако, нам вторично свидеться с этой Мезией! - говорил друзьям префект 1-ой аквитанской когорты Гай Профутур.
   Все были в сборах. Чистилось оружие, приводилась в порядок одежда, начищались,
   как на парад, шлемы и панцири. Проверялись запасы продовольствия и прочих необходимых вещей. Отобранные из числа рейнского войска когорты и алы готовились к походу на Дунай. Лагерь походил на муравейник.
  -- Больше, больше вина давай! - хохотал какой-то центурион из другой когорты в съехавшем на бок шейном платке.
   Рабы и обслуга закатывали на телеги тяжеленные бочки с вином. Те катились с
   грохотом по уложенным, как рельсы, доскам. Фрументарий (119) тыкал деревянным щупом в открытое горлышко амфоры с оливковым маслом - проверял, не прогоркло ли.
  -- Хорошо, недурно. Говорят, что в Мезии не всегда можно найти доброе масло.
  -- Ты прав, почтенный, - отвечал торговец, - В таких медвежьих углах не растет олив, и подвозят продовольствие не всегда вовремя. (120).
   Фрументарий протянул продавцу расписку, заверенную армейской красной печатью
   с орлом.
  -- Э, нет. Куда я с этим? - недовольно спросил торговец, - С вином понятно, но снабжать вас маслом за эти бумажки я не обязан. Гони монеты.
  
   Аквитанская и васконская когорты готовились к выступлению, как и все прочие.
   Профутур, с помощью двух солдат, грузил на повозку громоздкую аутепсу - самоварящий сосуд. Устройство представляло собой бронзовый без
верхней плоскости параллелепипед на ножках. Боковые станки были полыми, в них
наливалась вода, по углам - четыре полых "башни" с крышками; во внутреннее
пространство, ограниченное боковыми стенками и дном, засыпались раскаленные
угли, на которых можно было жарить или варить, например, в имевшемся тут же котле на
треножнике. Аутепса была вещью дорогой; префект когорты показывал ее престижа ради и всегда возил с собой. Впрочем, она могла с равным успехом использоваться и для обогрева, как печь, что было совсем не лишним в Мезии зимой, когда даже полноводный Данувий сковывает льдом.
   Солдаты пребывали в веселом настроении. В дни возвышения Силбаннака именно их
   нежелание отправляться в Мезию во многом помогло узурпатору захватить власть, но сейчас настроения переменились. Воины находились в приподнятом расположении духа, предвкушая расставание со скучной Белгикой и смену обстановки.
   Во второй половине дня неожиданно налетел сильный весенний ливень, который промочил всех до последней нитки. Кто мог, прятался в повозках, некоторые составляли домиком щиты и укрывались под ними. Когда дождь прошел и снова появилось солнце, вдруг все зашевелились, задвигались. Была дана, наконец, команда, и войско Геренния Этруска выступило в долгий путь на юг.
  
   Провинция Нижняя Мезия, февраль 250г.
  

...и долго след их пламенел,

и дымились поля запахом серы

(из древних авторов)

  
   Гай Вибий Требониан Галл, императорский легат провинции Нижняя Мезия, пошел уже на восьмой год своего наместничества. Назначенный на свой пост Гордианом, он пересидел Филиппа Араба, и теперь служил уже третьему императору - Децию. Обстановка в провинции в последние годы стала тревожной. Нападения готов и мятеж Пакациана принесли Мезии много бед. Прошлым летом Деций с войском навел порядок, выгнав варваров и покончив с мятежом. После этого он отправился в Рим, добывать себе императорский пурпур, а Требониан Галл снова остался на опасном пограничье. Готская угроза теперь нависала над мезийским лимесом постоянно. Легат просил императора оставить в провинции больше войск, но Деций отказал - его волновало вначале свержение Филиппа, а затем проблемы с Силбаннаком на Рейне. Пока он их решал, к границам Мезии снова пришли варвары.
   У живших за Дунаем готов сменился вождь. Старого короля Остроготу, возглавлявшего поход в прошлом году, сломила неудача. Потерпев поражение от римлян и вынужденный уходить, бросив почти всю добычу, он очень переживал, затем захворал и умер. Новым королем стал Книва - муж в расцвете сил, энергичный и смелый. Поход на империю был его давней мечтой, и он немедленно стал собирать из всех окрестных варваров разноплеменное войско. Прельщенные ожидавшей их за Данувием добычей, варвары отзывались охотно. Многочисленные дружины стекались к Книве и становились под его начало. Здесь были и сами готы, и сарматы, и карпы, и гепиды, и вандалы, и певкины, и люди других племен. Помогали королю и римские перебежчики - в смутах и постоянном страхе за свою жизнь и будущее многие римляне из приграничных провинций бежали в варварские земли и оседали там. Военные специалисты и инженеры из их числа оказали готам помощь. С их помощью варвары построили полевые орудия и осадные машины.
   В феврале варварское войско подошло к Данувию. Здесь оно разделилось на две части. Карпы двинулись на запад, через реку Алуту в провинцию Нижняя Дакия. Готы и все прочие под началом самого Книвы нацелились на Нижнюю Мезию. Но для этого им надо было преодолеть Данувий. Тут возникли сложности. Зима была мягкой, и река не замерзла. Переправиться через нее было совершенно невозможно, поскольку судов у готов не было. Книва решил остановиться на берегу, подтянуть отставших, отдохнуть и подумать касательно дальнейших действий. Римские форты на той стороне реки стояли так часто, что подойти незамеченным было никак нельзя. Поэтому, Книва решил не прятаться, а, напротив, выйти и попугать "вельхов" видом своего дикого воинства.
   В большой каменной крепости на том берегу чувствовалось оживление. Было видно, как на стенах сновал народ, а, когда спустились сумерки, стало видно, как двигались огоньки факелов. Вельхи ждали. От реки вернулась готская разведка из нескольких всадников.
  -- Книва! Проклятая река не замерзнет, если не ударит вдруг сильный мороз. Мы не перейдем.
  
   Крепость Новы на римском берегу Данувия первой увидела варварское войско. Готы
   толпами подходили с севера и скапливались прямо напротив крепости, разбив там огромный лагерь.
   В Новах, в связи с появлением варваров, царило понятное беспокойство. Гарнизон крепости состоял из пятисот солдат вспомогательных войск - 1-ой лузитанской когорты. С юга походило форсированным маршем подкрепление - 2-ая смешанная когорта бракараавгустанцев, в которой было еще пятьсот пехотинцев и кавалеристов. Сил для удержания крепости вполне достаточно. Начальник гарнизона Аврелий Камсисолей, родом египтянин, но командир лузитанов, имел на этот случай подробные инструкции. Он обязан был не вступать в борьбу с варварами, сохранить крепость, по возможности оценить численность врагов и сообщить о вторжении легату провинции и начальнику лимеса. Камсисолей выполнил требования инструкции безукоризненно. В тот же вечер из крепости понеслись гонцы в Томы, к наместнику Требониану Галлу, и в лагеря прикрывавших провинцию легионов.
   Уже темнело. В воздухе пролетали снежинки. Начальник крепости, выполнив все предписанные ему действия, сам поднялся на башню и глядел через реку на готский лагерь. Солдаты беспорядочно толпились на стенах - они тоже собрались посмотреть на варваров. Начальники орали. Воины дежурных центурий натужно втаскивали наверх орудия - скорпионы и баллисты, заряженные жуткими стрелами метровой длины. Аппаратчики настраивали прицельные планки, наводя их на реку, на тот случай, если варвары вдруг решат переправляться.
  -- Не полезут они, - говорил стоявший рядом префект когорты бракараавгустанцев, только что прибывшей в Новы, - В воде околеют, а лодок нет у них.
   Камсисолей молча слушал, кутаясь в плащ. На улице похолодало, хотя для
   ледостава такой погоды было явно недостаточно. У варваров горели костры, дым поднимался столбом в вечернее небо.
  
   Узнав о появлении готов, Требониан Галл немедленно разослал приказы о сборе войск. Местом для сбора был выбран город Маркианополь на востоке провинции, располагавшийся в важном месте на перекрестке имперских дорог. Оттуда можно было легко выдвинуться навстречу варварам в любом направлении. Сам же легат, не теряя надежды уладить дело миром, помчался в Новы. Он хотел лично увидеться с вождем варваров и попробовать убедить его уйти с миром. А в Рим уже понеслось донесение о появлении готов, с просьбой к императору о помощи.
  
   Местом встречи стал речной остров прямо напротив Нов, обнажившийся осенью при спаде воды. Маленький клочок голого песка, который весной снова скроется под водой. Зимние сумерки наступал быстро, и к моменту встречи, начало уже понемногу темнеть. Погода была сырой и промозглой, на реке дул пронизывающий ветер. Книва, для которого отыскали лодку, направился на переговоры с двумя спутниками, как и было условлено. Взять он решил двух старых, проверенных воинов, которых знал лично. Вельхи тоже должны были прибыть втроем. Вождь готов испытывал смешанное чувство легкого волнения и любопытства от предстоящей встречи. Он вспоминал то, что ему рассказывали ранее. Велика вельшская земля - до самого края земли простирается, до берега великого океана на западе, до безжизненной пустыни на юге. Где-то там, за этой стылой рекой, через многие переходы, лежали богатые земли, города, окруженные невиданными каменными стенами, плодородные земли, где никогда не бывает зимы. А еще дальше, за горами, за лесами, за морем, в неведомой готам италийской земле, стоит сам Рим, огромный город, богаче и многолюднее которого в мире нет. Там живет самый главный вельшский князь - император романорум.
   Посланник вельхов вызвал у Книвы пренебрежительную усмешку. Холеный по виду, изнеженный человек лет сорока, кутался в длинный плащ, говорил негромким голосом, отводя взгляд, и, по виду, явно волновался. С ним прибыли двое военных командиров в панцирях и с красными плюмажами, но они молчали, и лишь недобро зыркали глазами из-под шлемов. Впрочем, ни Книву, ни его спутников этим было не испугать. За спиной Книвы тоже стояли двое спутников, грубого, в сравнении с римлянами вида, но не хуже вооруженные: в доспехах, чешуйчатых от нашитых на толстую кожу конских копыт, с мечом на перевязи, со щитом на левой руке, с ножом за сапогом.
  -- Гай Вибий Требониан Галл, легат провинции Нижняя Мезия, - представился женоподобный вельх.
  -- Книва, главный среди готов.
  -- С чем прибыл, гот?
  -- Плати, легат. Или я разорю твою Мезию.
   Откупаться от варваров Требониан Галл посчитал унизительным. Встреча
   закончилась ничем. Наместник незамедлительно покинул Новы, спеша присоединиться к собиравшимся у Маркианополя войскам. Последняя надежда избежать войны возлагалась на Данувий, отделявший пока римлян от варваров, но надежда эта была слабой. Требониан Галл понимал, что не для того Книва собирал свое воинство, чтобы спасовать перед рекой, и рано или поздно он изыщет возможность переправиться.
  
   Предположения наместника оказались верными. Союзники готов, карпы, вторгшиеся одновременно в Нижнюю Дакию через лимес по реке Алуте, (121) захватили некоторые зимовавшие там корабли и направили их в помощь Книве. Готское войско стало переправляться через Данувий в Мезию. Переправа заняла много дней. У Книвы было семьдесят тысяч воинов, не считая обоза. Осадные машины, изготовленные с помощью римских перебежчиков, пришлось перевозить в последнюю очередь. В силу их громоздкости, они были разобраны, погружены на суда, а затем собраны снова уже на римской земле. На это ушло много времени.
   Не желая терять время, Книва направил большую часть своего войска под началом вождей Аргайса и Гунтериха на восток, по имперской дороге, к Маркианополю и, если дело пойдет успешно, дальше к Томам и прочим богатым припонтийским городам. Сам король, с остальными силами, оставался пока на месте, желая завершить переправу и осмотреться на новой позиции. Новы были под самым носом готов, но варвары и не пытались взять эту крепость. Устремления их были направлены на богатые внутренние области империи.
   Требониан Галл, не успев собрать находившиеся в провинции римские войска в кулак, без боя отошел от Маркианополя на восток. Варвары подступили к городу. Готская конница, посланная вперед, оказалась у стен города совершенно неожиданно, днем, когда в поле и на дорогах было много людей. Варвары, появившись внезапно, изрубили их, взяв в плен лишь некоторых, но против стен оказались бессильны. Подошли Аргайс и Гунтерих с пешим войском. Вставал вопрос, что делать дальше. Осадные орудия и машины еще собирались далеко отсюда, у места переправы. Но лихие вожди, разгоряченные собственным внезапным появлением и отступлением римлян, решили взять крепость без них.
   Началась подготовка к штурму. Готы деловито свозили со всей округи к Маркианополю камни, насыпали их целые кучи, чтобы можно было пустить их в дело в большом количестве.
   Наконец, когда варварам показалось, что довольно наготовлено камней, Аргайс и Гунтерих решили действовать. Готы ордой обступили стену. Одни из них метали дротики и стреляли из луков, а другие кидали каменьем в людей, стоявших на стенах. Метательные и камни летели так часто и беспрерывно, что можно было сравнить их с густым градом. Римские солдаты и жители города на стенах оберегали самих себя, прячась за стенами, и не оказывали значительного сопротивления. Скоро у варваров истощился без всякого с их стороны успеха запас камней, дротиков и стрел, и исчезла надежда взять город без труда. Готы впали в уныние и, по вызову вождей своих, отдалились и расположились станом недалеко от города.
   Однако, это было еще не все. Недисциплинированное варварское войско не могло ни организовать должной разведки, ни встать лагерем. И, когда однажды ранним утром у Маркианополя вдруг появился с войском Требониан Галл, дела их стали плохи. Нижнемезийский легат собрал, наконец, свои войска, и поспешил к Маркианополю. Его появление оказалось совершенно неожиданным для варваров. Римляне, поняв свое преимущество, тотчас ринулись на полусонных, расположившихся беспорядке, готов. Исход был ясен с самого начала. Понеся большие потери, Аргайс и Гунтерих в беспорядке бежали на запад, где был сам Книва. Маркианополь был освобожден от осады, а Требониан Галл купался в лучах славы.
  
   Книва сурово принял неудачников-вождей, отняв у них командование. Хотя и у самого короля дела обстояли не лучшим образом. Книва продвинулся к югу от места своей переправы и осадил город Никополь. Это был хорошо укрепленный пункт, но и король подошел к нему совсем не с пустыми руками.
   Солдаты гарнизона и жители города увидели со стен невиданное множество варваров, и поставленные камнеметы больших размеров. Одни готы готовили "черепах" из плетёнок и кож, другие - тараны из огромных стволов и хорошо вращающихся колёс, третьи -- деревянные башни, чтобы влезть на стену, четвёртые тащили лестницы, пятые готовили воспламеняющиеся средства. Увиденное вселяло в горожан страх. Готы сожгли все предместья Никополя, разорили храмы, находящиеся вне города. Участь Никополя казалась предопределенной, и многие жители заранее оплакивали себя, но тут пришла нежданная помощь. Император Деций явился с армией.
  
   Провинция Нижняя Мезия, май 250г.
  
   Императорская армия, делая большие переходы, направлялась в район боевых действий. По военной дороге, шедшей вдоль берега Данувия, через Сингидунум и Рациарию Деций вступил в Нижнюю Мезию. Западная часть провинции, вплоть до Эска и далее, была не тронута войной. Армия проходила эти местности, не задерживаясь. Лишь у Нов, где зимой переправился через реку Книва, появились первые признаки близкого присутствия варваров. Деций прибыл в Новы, где имел короткую встречу с начальником местного гарнизона. Тот рассказал императору о готах, их численности и оснащении. На вопрос о том, куда пошли варвары, указал рукой на юг, на дорогу, ведшую к Никополю. Деций поспешил туда.
   Войско шло форсированным маршем. На превосходной дороге и близ нее виднелись остатки сожженных или брошенных и начисто разграбленных домов и деревень, покинутые шалаши варваров, следы, которые часто остаются при передвижениях - сломанные колеса и телеги, сбруя, трупы, дохлый вьючный и убойный скот. Жителей тех мест не было видно - все бежали или спрятались от варваров. Войска Деция шли дальше по большой дороге, которая все более и более являла картину войны. Попадались нагромождения телег, потухшие костры, встречались трупы убитых и умерших, и по всему можно было видеть, что встреча с врагом все ближе.
  
   Первое столкновение с готами произошло через два дня после выступления из Нов. Когда время перевалило за полдень, шедшая в авангарде 1-ая паннонская ала Сабиниана медленно спускалась с холма по дороге. Впереди был лес. Солнце палило уже по-летнему. Всадники в доспехах изнывали от жары. По рядам ходили мехи, наполненные водой.
   Скука спала с паннонцев, как только они приблизились к лесу. Неожиданно в воздухе засвистели стрелы. Раздался звон наконечников о металл доспехов. Несколько всадников свалились на землю. Ала смешалась. Декурионы криками и руганью пытались восстановить порядок, но внезапность нападения сделала свое дело. Под непрекращающимся обстрелом из леса, кавалерия повернула назад.
   Из чащи раздались торжествующие вопли. Между деревьев замелькали человеческие фигуры, и толпа варваров выскочила на дорогу, натягивая луки и размахивая копьями.
  -- Стой! Стой! - орал префект алы, стремясь остановить и выстроить своих солдат.
   Стрелы готов падали уже где-то позади, не достигая паннонцев. Справившись с
   испугом, кавалеристы останавливались, разворачивая коней в прежнем направлении. Ала выравнивала ряды.
  -- В строй все, живо! - зычным голосом командовал префект, перемежая распоряжения трехэтажной руганью.
   Готы стояли толпой на дороге. Увидев, что стрелы не долетают, они прекратили
   стрелять, но держали луки наготове.
  -- И-и-и-и-я-я-я-я!!! - дико заорали вдруг варвары, замахав оружием.
   В паннонских рядах гнусаво заревел букцин - кривая сигнальная труба, похожая на
   рог. Всадники выхватили мечи, и ала бросилась на противника. Готы вновь пустили стрелы, и бросились врассыпную в лес. Там их было не достать. Снова несколько паннонцев упали, прежде, чем рев букцина отозвал алу назад.
  -- Корникулярий! - зло приказал префект, - Скачи назад, пусть главные силы поторопятся. Дело, кажется, назревает.
  
   Поздно вечером к палатке Деция подъехал префект 4-го Италийского легиона Мунаций Цериалис, сопровождаемый несколькими всадниками. Он пребывал в хорошем настроении. На лице его была довольная улыбка. Преторианцы, стоявшие на страже у императорской палатки, подобрались и встали навытяжку. Деций сам вышел встречать префекта. Он был без шлема и оружия, но в доспехах - мускульном панцире, подражающем древнегреческому времен царя Леонида, и в пурпурном плаще.
  -- Будь здоров, благородный Цериалис, - приветствовал он префекта, - Как идут дела? Мне кажется, мы поймали варваров?
  -- Да, август. Мой легион, вместе со вспомогательной пехотой и конницей теснит варваров, отступающих по узкой дороге между холмов. Они не вступают в серьезный бой, отходя при любом нашем нажиме. Судя по всему, это заградительный отряд, призванный лишь маячить перед нами и задерживать нас.
  -- Что думаешь о дальнейшем, префект?
  -- Мы приближаемся к Никополю, и там нам встретятся основные силы варваров, которые осаждают город. Вне всякого сомнения, они уже знают о нас, и нам предстоит с ними сразиться.
  
   Утром бой возобновился. Деций, весь предыдущий день державшийся на отдалении от переднего края, на этот раз сразу поспешил к месту боя. 1-ая паннонская ала Сабиниана, вчера первой вступившая в столкновение с готами, стояла в боевом порядке на склоне холма. Увидев императора в красном плаще и вычурном шлеме с гребнем, стилизованным под героическую эпоху, скачущего в сопровождении конных преторианцев, паннонские кавалеристы разразились бурными приветствиями и криками. Деций, хотя и родовитый римлянин, был родом из Паннонии, и его положение льстило его землякам - никогда раньше уроженцы этой провинции не были императорами, хотя, например, Галлия и Испания дали целую плеяду августов.
   Бой длился, то затухая, то возобновляясь, весь день. Римское войско постепенно продвигалось вперед, тесня готов. Наконец, пройдя леса и холмы, римляне вышли на чистое место, где перед ними открылся вид на город Никополь и лагерь осаждавших его варваров. Солнце заходило, когда Деций, вместе с преторианскими когортами, прибыл на это место. Войска, шедшие впереди, уже занимали позиции.
  -- Что скажешь, Геренний? - спросил Деций сына, желая проверить его стратегическое мышление.
  -- Плохо, - нахмурился тот, - Трудно будет.
   Римскую армию отделял от готов глубокий и широкий овраг, тянувшийся очень далеко. Перейти его, не перекинув мост, было невозможно. Мост здесь раньше был, но варвары предусмотрительно сожгли его - у края оврага с обеих сторон торчали обугленные головешки. За оврагом начиналось широкое поле, удобное для битвы. Готы были дальше. Они укрылись за своими повозками, составленными кругом. Эта импровизированная крепость стояла в виду римлян, но за пределами действия их метательного оружия. Из-за повозок непрерывно доносился шум и гул, свидетельствовавший о присутствии большой массы людей. Варвары-наблюдатели сидели на крышах, готовые, в случае чего, немедленно подать сигнал. Все войско готов могло выскочить из-за телег на поле прежде, чем римляне могли бы выбраться из оврага наверх. Город Никополь находился далее за готским вагенбургом, на расстоянии примерно трех полетов стрелы. Варвары находились между городом и подошедшей императорской армией.
   - Хорошую позицию выбрали варвары, - покачал головой Деций, - Рубить деревья и делать мосты! Без них нам не обойтись.
   Движение римских войск продолжалось большую часть ночи. Подходили все новые части. Несмотря на утомление дневным боем, солдаты не могли заснуть от непрерывного шума, производимого вновь прибывающими войсками. Подвозились и машины, которые тут же устанавливались на позиции. Дым от многочисленных костров маревом висел в ночном воздухе. Лагерь не умолкал до рассвета. А уже с утра в тылу римской армии застучали топоры - саперы начали рубить лес и строить мосты для перехода глубокого оврага, стоявшего между двумя противниками. Решающий момент похода приближался, и все чувствовали это.
  
   Утром к Децию явился префект 4-го Италийского легиона Цериалис. Он был не один. Следом за ним два легионера тащили пленного - молодого гота со светлыми, спутанными волосами, в грубой полотняной рубахе и штанах.
  -- Август, этот варвар сдался нам, - сказал префект, - Этой ночью он перебрался через овраг и окликнул часовых.
  -- Вот как? Хорошо. Допросить его.
   Деций посмотрел на пленного. Лицо того было перемазано грязью, глаза испуганно бегали. Руки его были скручены веревкой за спиной. Вскоре явился переводчик из германской когорты, стоявшей невдалеке.
  -- Ты сдался нам добровольно? Зачем? - спросил Деций.
   Переводчик перевел вопрос. Пленный, услышав германскую речь, принялся что-то торопливо объяснять. Говорил он недолго.
  -- Август, этот варвар терпел унижения и обиды от своих соплеменников. Поэтому, он убежал, и мог бы поделиться некоторыми сведениями за определенную плату, - перевели Децию речь перебежчика.
  -- Я мог бы добыть эти сведения силой, - ухмыльнулся Цериалис, и прикоснулся к висящему на поясе кинжалу.
   Деций жестом велел префекту легиона успокоиться.
  -- Умный варвар. Быть может, в знак нашей дружбы, он поможет нам сейчас одолеть его соплеменников?
  -- Да, август. Он готов делом продемонстрировать свою лояльность великому Риму.
  -- Я внимательно слушаю.
  -- Пусть римский военачальник обратит внимание на ту часть ограждения из повозок, что стоит по левую сторону, если смотреть отсюда. Там хранится сено для лошадей. Очень много сухого сена. Одна искра в сухую погоду и при ветре может сотворить сильный пожар.
  -- Что ж, над этим стоит подумать. Хорошо, допрос окончен. Уведите варвара. Приказываю держать его под стражей до окончания дела, но, при этом, хорошо кормить и обращаться дружески.
  
   Решающий день наступил. С рассветом римская армия выстроилась перед тремя мостами, которые были подняты, в готовности быть перекинутыми через овраг. Мосты были сделаны из бревен. На том конце, который должен был упасть на готскую сторону, торчал острый шип. Наподобие "ворона" - абордажного мостика на кораблях, это устройство должно было впиться в землю, чтобы мост встал намертво и не мог быть сброшен. Центральный мост предназначался для перехода легионеров, два крайних - для вспомогательных когорт и ал.
   Император Деций, вместе с Гереннием Этруском и Мунацием Цериалисом, находились позади первой линии войск, и пытались угадать действия готов.
  -- Было бы лучше, чтобы они вовсе не заметили наших приготовлений.
   Надеяться на такое, впрочем, не приходилось. Готские наблюдатели сразу же засекли
   движение войск на римской стороне и подготовку мостов. Изнутри вагенбурга раздавался дикий вой и крики - варвары морально готовили себя к предстоящему бою. Вскоре они появились на виду у римлян. Протискиваясь между составленных телег, пролезая под ними, готы спешили на поле, где тут же выстраивались по родам, как это принято у варваров.
   Деций разглядывал врагов с презрением. Растрепанные, в основном без шлемов, в кольчугах, грубых доспехах из копыт или вовсе без них, иные вообще голые до пояса - словом, дикари. Вооружены мечами, копьями, топорами, круглыми деревянными щитами.
   Римляне стояли неподвижно и молча. Ветерок колыхал штандарты. Гипсовый Деций в руках легионного имагинифера пустыми глазами безучастно глядел в сторону варваров. За первой линией римлян, возле машин, вовсю кипела работа.
  -- Как там наши аппаратчики? - поинтересовался император.
  -- О, август, - отвечал префект легиона Цериалис, - Стрела, выпущенная из катапульты, может нанизать сразу двух варваров. Жаль, ты этого не увидишь, поскольку сегодня катапультам предстоит другая работа.
  -- Мунаций, если все получится, нас ждет не менее яркое зрелище, - успокоил сын императора Геренний Этруск.
  -- Яркое... Подходящее слово, - произнес Деций, и задумчиво закусил губу.
   Все рассмеялись. Расчеты катапульт и баллист сзади заряжали свои орудия. Два
   баллистария укладывали в исходную позицию дымящийся горшок.
  -- Ну, и вонь, Авит. Понюхай - сера, смола. Вот это ждет в преисподней грешные души ненавистников господа нашего Иисуса Христа.
   Как ни боролся Деций с христианством, но выкорчевать его так и не смог, в том числе, и из армии.
   Готские воины все продолжали выбираться из вагенбурга. На поле уже выстроилось тысячи две варваров, и продолжали выходить новые. Готы, потрясая оружием, затянули боевую песню - вначале вполголоса, а затем все громче и громче.
  -- Смотрите, - пояснил Цериалис, - В обычаях дикарей это песнопение перед битвой, называемое варварским словом "баррит". Этим они пытаются запугать противника и внести уверенность в собственную душу.
  -- Дикари, - скучающим голосом ответил Геренний Этруск.
   Понемногу начиналась перестрелка. Легковооруженные готы с луками по одному и малыми группами выбегали вперед и пускали стрелы в римский строй. Толку было мало - готы и вообще германцы никогда не считались хорошими стрелками, да и легионеры, стоявшие в плотном строю и прикрывшиеся щитами, были трудной мишенью. Зато превосходные восточные лучники римской армии - сирийцы, армяне, киликийцы, быстро отогнали варваров назад.
   Сзади явился посыльный.
  -- Префект, мы готовы выполнить залп!
   Цериалис вопросительно посмотрел на Деция. Император кивнул.
  -- Начинайте, - скомандовал Цериалис, и щелкнул пальцами.
   Посыльный бегом направился к машинам. Готы вдали продолжали бушевать, потрясая оружием.
  -- Сейчас начнется, - сказал Геренний Этруск, - Посмотрим, правду ли сказал нам наш новый друг.
  -- А если варвар соврал?
  -- Придется найти другой способ, а его наказать.
   Лязг аппаратов послышался сзади. Залп был выполнен точно по команде. В воздухе над головами что-то засвистело и зашипело. Деций и командиры подняли головы. Подожженные стрелы из катапульт, горшки и сосуды с горючими смесями стремительно полетели в сторону готов. Нацелены они были так, чтобы, перелетев строй варваров, поразить цель в их тылу, в вагенбурге. И расчет оказался верным. Стрелы, вонзаясь в составленные кругом повозки, поджигали их. Дерево, кожи и солома вспыхивали моментально. Горшки с горючими составами, падая, разбивались о землю. Их содержимое растекалось вокруг, тут же загораясь - в горшки были предусмотрительно вставлены тлеющие фитили. Огонь в сухую погоду распространялся быстро.
   Римские командиры усиленно всматривались вдаль, пытаясь увидеть результаты обстрела. Небольшие языки пламени появились в нескольких местах за строем готов. Варвары, прекратив шум, обеспокоенно озирались назад. Обстрел продолжался. Все новые снаряды летели в сторону вагенбурга.
   Полыхнуло на той стороне неожиданно. До этого римлянам был виден лишь небольшой пожар и беспокойство среди противника. Но тут вдруг все увидели, как ярко вспыхнула одна из повозок. Пламя, вырвавшись откуда-то снизу и сзади, заполыхало, стремительно набирая силу. Послышались дикие вопли. Изнутри, горя, как факелы, выскочили несколько человек и бросились к варварскому строю. Ближние готы отпрянули, а горящие заживо люди с криками покатились по земле, тщетно пытаясь сбить огонь.
  -- Ах-ха-ха! Получилось, получилось! - Цериалис облегченно рассмеялся и захлопал в ладоши.
   Деций смотрел безучастно. Пожар разгорался, и вскоре ближняя часть вагенбурга
   была вся охвачена огнем. Густой черный дым повалил в небо. Гул и треск пламени, смешиваясь с криками погибавших в огне, раздавался далеко вокруг. Массы людей, спасаясь из огня, бежали в разные стороны, выскакивая из-за телег. Охваченная ужасом толпа обрушилась на тыл готского войска и, как поднимающееся тесто выталкивает прочь крышку сосуда, отбросила готов вперед, в сторону оврага и стоявших за ним римлян. Строй варваров, не выдержав напора сзади, подался вперед и сломался. Паника и давка превратили войско в толпу.
  -- Время! - сказал Цериалис.
  -- Подавайте сигнал, - распорядился Деций.
   Трубы и букцины взревели, и, с парадной синхронностью, римское войско резко расступилось. В образовавшиеся коридоры хлынули лучники и пращники, принявшись засыпать стрелами и камнями первые ряды готов. Заработали и скорпионы - легкие метательные машины, стреляющие длинными стрелами. Деций видел, как одна такая стрела, попав в голову одному из варваров, расколола ее надвое, как арбуз, вырвав мозги. Стоявшего рядом с императором Геренния Этруска передернуло. Готы валились массами, и скоро, не выдержав обстрела, их первые ряды бросились назад, навстречу бегущим из пожара. Все перемешалось окончательно. Готское войско превратилось в охваченную ужасом толпу. Сталкиваясь, и давя друг друга, варвары бросились к двум узким проходам, идущим в обход пылающего вагенбурга. Неожиданный порыв ветра погнал дым от пожара на толпу, и поле тотчас погрузилось во тьму, освещаемую красноватым пламенем, пробивавшимся отовсюду. Дым ел глаза, дыхание перехватывало. Горе тому, кто оказывался с краю. Напор массы бегущих толкал их прямо в огонь или сбрасывал с крутого обрыва вниз. Десятки людей, не угодив в проход, массой падали и катились вниз с обрыва, давя и калеча друг друга. Многие, не удержавшись на ногах, падали на землю и были раздавлены. А изнутри горящего вагенбурга доносились крики и вопли тех, кто не успел покинуть лагерь и был теперь окружен пламенем.
  -- Пожалуй, пора, - сказал Деций.
   Цериалис махнул рукой.
  -- Командуйте наступление.
   По сигналу разом были подрублены веревки, и мосты рухнули, соединив два края оврага. Шипы, воткнутые в них снизу, впились в землю. Заревели букцины, и войска беглым шагом двинулись вперед. Перейдя на ту сторону, они тут же строились в боевой порядок и шли в наступление. Впереди продолжало гореть и дымить. Варвары продолжали бегство. Деций подозвал корникулярия.
  -- Передай, главное - уничтожить живую силу. Пусть не гонят варваров, а убивают их.
   Римские линии на той стороне быстро двигались на дезорганизованных готов. Но тут случилось непредвиденное. Сильный треск вдруг раздался от оврага. Центральный мост наклонился и резко пополз вниз. Противоположный край оврага оказался непрочен и обвалился. Мост провалился. Крики и шум раздались оттуда. Легионеры, потеряв равновесие, падали и съезжали вниз, сталкиваясь, и давя друг друга. Многие, не удержавшись, падали с моста, катились по крутому склону вниз. Некоторые покалечились в давке и при падении, были разбившиеся и задавленные насмерть. Мост просел вниз на два человеческих роста. Командиры отчаянно орали, стремясь навести порядок и разогнать кучу-малу. Легионеры лезли вперед, карабкались вверх, расталкивая и давя упавших. Вылезая на готскую сторону оврага, тут же строились в порядок.
  -- Незадача, - заключил Деций, - Но как справились, отлично.
   Смять дезорганизованных готов римлянам не представляло особого труда. Те спасались бегством, обходя горящий вагенбург, в сторону стен Никополя. Римские алы и когорты преследовали их, не отставая. У города варвары попытались остановиться, собраться и оказать сопротивление. Цериалис, поспевший на место событий, оставив позади Деция и прочих, сориентировался быстро. По команде легионеры и ауксиларии резко остановились, а вперед выскочили легковооруженные - балеарские и лузитанские пращники, сирийские и армянские лучники. Дождь метательных снарядов обрушился на готов, мгновенно расстроив их ряды. Цериалис видел, как бородатый конный варвар в шлеме отчаянно пытался выстроить и организовать своих воинов. Низкорослый кривоногий армянин, выскочив из-за горящей повозки поблизости от Цериалиса, пустил стрелу. Гот упал с коня. Другого армянина свалил дубиной неожиданно взявшийся откуда-то голый до пояса варвар, но тут же сам был пронзен мечом появившегося легионера. Римская пехота сомкнутым строем выдвигалась из-за пожарища. А с городских стен Никополя в отступающих варваров летели стрелы, дротики и камни. Попав меж двух огней, готы бежали, не задерживаясь.
  
   Солнце клонилось к западу. Битва закончилась несколько часов назад. Пожар погас, но в воздухе по-прежнему стоял запах горения. Флавий Ардуэннис, в сопровождении группы командиров и солдат, медленно шел по полю. Префект баскской когорты смотрел под ноги. Желтые сапоги его покрывались серым пеплом. Пепел поднимался в воздух от шагов и от каждого дуновения ветра. От места, где утром был вагенбург готов, еще несло жаром, как от недавно погасшей печи.
  -- А, Флавий, чувствуешь? - веселым голосом спросил префект аквитанцев Гай Профутур, - Вот он, запах войны! Так пахнет победа!
   Пахло горелым. У галла было отличное настроение.
  -- Разбили наголову. Потери скромные, а результат отличный.
  -- Перебили тысячи три, не меньше, - восторженно говорил кто-то еще из аквитанцев.
   Легионеры и ауксиларии разбрелись по полю, обирая убитых. Командиры не мешали - закон войны! Своих убитых и раненых римляне тащили в тыл, к лагерю, но их было немного. С варварами обходились по-другому - тяжело раненых приканчивали на месте; тех, кто мог двигаться, теперь ожидала участь живого товара.
   В черте бывшего лагеря готов тут и там валялись обгоревшие трупы - почерневшие, скорченные, едва сохранившие человеческий облик. Внимание Ардуэнниса привлек солдат из когорты кельтиберов, судорожно махавший мечом возле одного из таких трупов. Присмотревшись, префект увидел, что тот рубит чью-то обугленную руку с оплавившимся браслетом, пытаясь его снять.
  -- Пишут, что при взятии Персеполя Александр Великий увидел воина, сгибавшегося под тяжестью добычи, - вспомнил строки из древних авторов писарь-иммун когорты, выходец из образованной, но обедневшей семьи.
  -- Я не слышал такого рассказа, - ответил Ардуэннис.
  -- И Александр сказал этому воину: "Твоя ноша покажется тебе не столь обременительной, если ты понесешь ее не в обоз, а к себе в палатку". С тем он велел отдать воину все то, что он нес.
  -- Какая безумная расточительность!
   Издалека возвращались кавалерийские отряды, посланные преследовать варваров.
   Конные римляне гнали перед собой целые толпы пленников обоего пола и всех возрастов. Ревел скот, кричали женщины, плакали дети.
  -- Глупые дикари, - ухмыльнулся Профутур, - Пришли сюда со всеми пожитками, со своими суками и щенятами. Не иначе, собирались тут поселиться.
   Сзади раздались злобные смешки солдат. Захваченные варвары привлекали
   общее внимание. Иные выхватывали из толпы женщин помоложе, и недвусмысленно тащили в сторону, к оврагам и кустам. Но таких было мало. Большинство солдат занимало более важное дело. Легионеры и ауксиларии толпились вокруг пленных, бесцеремонно обирая их до нитки. Все, что имело хоть какую-то ценность, становилось добычей жадных воинов.
  
   За всем этим наблюдал с невыского холма император Деций со сподвижниками и свитой, окруженные закованными в панцири преторианцами.
  -- Хорошо! - сказал префект легиона Мунаций Цериалис, - Победа одержана. Войско довольно, август. Это многое сулит.
  -- Где Книва? - спросил император.
  -- Его нет ни среди мертвых, ни среди пленных.
  -- Ушел. Плохо. Искать его! - велел Деций.
  -- Я уже распорядился, август.
  
   Готы были разбиты и отступили, Никополь освобожден от осады, его жители и спасавшиеся в городе беженцы со всех окрестных мест благодарили Деция, ставя ему статуи, совершая посветительные надписи и вознося хвалу богам. Сам же император думал, как ему быть дальше.
  
   Через несколько дней к Никополю прибыл Требониан Галл. Его армия осталась на месте, в восточной части провинции, но сам легат явился, чтобы приветствовать императора, поздравить его с победой и договориться о дальнейших действиях.
   Деций в походе жил по-спартански, в простой палатке, не возил с собой мягких постелей, не приказывал готовить себе особых блюд, почти не держал прислуги. Лишь орлы и сигна окружали его в изобилии. Изнеженный Требониан Галл, в дорогой голубой тунике из тонкой ткани, надушенный и с ухоженной бородкой, чувствовал себя не в своей тарелке.
  -- Легат Требониан Галл приветствует тебя, о, август, и восхищается твоей победой, одержанной над ордами дикарей!
  -- Легат, - Деций властным жестом пригласил наместника садиться, - Государство благодарит тебя за то, что ты избавил мезийские земли от нашествия готов. Благодаря тебе мы так богаты добычей, богаты славой и всем тем, от чего возрастает счастье Рима. Получай за свои подвиги два стенных венка, два венка за взятие валов, один гражданский венок, пять копий, два двуцветных знамени, две присвоенные военным начальникам красные туники, два проконсульских плаща, тогу-претексту, расшитую пальмовыми ветвями тунику, украшенную вышивками тогу, толстую подпанцирную одежду, украшенное слоновой костью кресло. Все это мы жалуем тебе, благородный Требониан Галл!
   Придворный Нотарий торопливо записал все перечисленное императором и почтительно подал Децию свиток и красную императорскую печать. Требониан Галл осторожно присел на принесенный слугами раскладной стул. Сиденье было жестким.
  -- Но август, каковы будут наши дальнейшие действия?
  -- А как думаешь ты? Ты давно находишься здесь, в Мезии. Еще со времен божественного Гордиана, когда был отставлен почтенный Менофил? Ты лучше меня узнал варваров.
  -- Готы, как и все варвары, превозносятся в удачах и впадают в уныние в случае поражений, август. Думаю, Книва решит возвратиться в свои земли.
  -- Уж мы им всыпали, - довольно улыбнулся Деций.
  -- Это совершенно справедливо, август.
  -- Хорошо, - еще раз улыбнулся император, и потянул, поятгиваясь, на себе ремни панциря, - Значит, так. Я решаю идти в Дакию. Провинция страдает от нашествия дикарей карпов, и наш долг - освободить ее. Тебе же, почтенный Требониан, поручаю наблюдение за Нижней Мезией. Сопроводи варваров за пределы государства и охраняй лимес.
  -- Слушаюсь, благороднейший август!
  
   Провинция Нижняя Дакия, июнь 250г.
  
   С предельной быстротой императорская армия развернулась на север и по устроенным на Дунае наплавным мостам переправилась в Дакию. Деций спешил нанести поражение карпам - союзникам готов, совершившим нашествие на эту провинцию.
   Переправа совершилась быстро и безо всяких преград со стороны варваров. В числе войск, направленных в Дакию, были и когорты Профутура и Ардуэнниса - 1-ая аквитанская и 3-я васконов.
   Перейдя на северный берег Данувия, Деций ненадолго остановился для того, чтобы принести жертву агатодемону - гению здешних мест, доброму божеству в образе змеи, после чего в тот же день двинулся в путь.
   За Данувием дорога была широкой, и постоянно петляла мимо оврагов и холмов, покрытых перелесками. Войско шло вперед быстро. Вскоре к Децию пришло первое донесение от авангарда. На заливных лугах и озерах за рекой паслись бесчисленные дикие гуси. Шедшая впереди галльская ала (122) предприняла против них энергичную атаку, которую с тем же воодушевлением поддержали легионеры и ауксиларии передовых частей. Не прошло и часа, как почти у каждого солдата была одна или две тушки этой дичи. Один декурион из галлов, вернувшись назад, привез гуся в подарок префекту аквитанцев.
  -- Отлично! - похвалил Профутур, - Сегодня полакомимся. Флавий, а хороша война, ты не находишь?
   Вокруг засмеялись. Ардуэннис невольно улыбнулся тоже. Пока кампания шла
   беспрепятственно.
  
   В крепость Ромулу, (123) разоренную карпами при нашествии, вступали утром. Деций с аквитанцами вошли в город, когда там уже хозяйничали войска, шедшие впереди. Стена была проломлена, ворота выбиты, тут и там виднелись следы пожарищ - свидетельства зимнего побоища. Но теперь Ромула была покинута, и досталась войскам Деция даром. Солдаты жгли на площадях костры, чтобы приготовить себе обед. Ни одного варвара по-прежнему не было видно. Трупы, оставшиеся с зимы, уже убрали, но запах по-прежнему чувствовался в воздухе. В город вернулись некоторые жители, прятавшиеся последние два месяца в лесах и пещерах. Грязные, завшивленные, покрытые лохмотьями, они бродили по улицам, потерянным взглядом осматривая то, во что превратился их город, их дома. Солдаты смотрели на горожан безучастно - у них были другие заботы.
   Карпы разграбили всю равнинную часть Нижней Дакии, не тронув лишь укрепленных городов, кроме злосчастной Ромулы. Много жителей провинции было убито или уведено в плен. Остальные, из не успевших укрыться за стенами крепостей и городов, спасались теперь по глухим лесам, пещерам и прочим укромным местам. Варвары же чувствовали себя совершенно свободно. Разбившись на мелкие шайки, они рыскали повсюду в целях грабежа. Римских войск они словно бы совсем не опасались.
   Деций думал о карпах. Воинственные варвары, одетые в чешуйчатые доспехи и уродливые колпаки, с круглыми щитами и жуткими кривыми мечами. Где они и что замышляют? Но размышления императора прервал преторианский трибун, неожиданно появившийся с радостным выражением лица.
  -- Август! Прибыл гонец из Каппадокии. (124) С прекрасными новостями!
   Император не сразу понял, о чем идет речь, но велел немедленно позвать посланца.
   Офицер в запыленном дорожном плаще развязал мешок из грубой ткани и вытряхнул его перед Децием. К ногам изумленного императора выкатилась человеческая голова - черная, страшная, обезображенная гниением.
  -- Кто это? - спросил Деций.
  -- Враг римского народа, Иопациан, каппадокийский узурпатор, убит! Август может видеть здесь его голову.
   На лице Деция появилась злорадно-торжествующая улыбка.
  -- Вот оно что. Получил по заслугам, негодяй! Хорошо! Бросить его здесь! Смерть, достойная собаки!
   Император взобрался на коня, намереваясь ехать дальше.
  -- Все идет хорошо, слава богам! Фортуна благоприятствует нам!
  
   Деций был прав. Дела действительно обстояли превосходным для римлян образом. После нескольких не слишком кровопролитных боев, императорская армия нанесла поражение карпам и вынудила их возвратиться в свои земли. Дакия была освобождена, причем недорогой ценой. Как и после никопольской победы, на императора сыпались тонны славословий. Деций готов был совсем потерять голову от этого. Приветствовали и его сына, Геренния Этруска, и войсковых командиров.
   Отмечать как-либо победу над Иопацианом Деций счел ниже своего достоинства, чтобы и этим не оказывать никакой чести самозванцу. А вот военные успехи против варваров император приказал увековечить. С имперских монетных дворов сошли новые серии монет, отчеканенных по распоряжению Деция - с изображениями освобожденной Дакии, самого императора и его гения, Геренния Этруска, а также гения иллирийского войска. Деций был родом из Паннонии; паннонские и иллирийские легионы были его главной опорой и при восхождении на престол, и после. Провинциальный сенат присвоил императору новый почетный титул "Восстановитель Дакии".
   Но посреди этого праздника жизни внезапно пришли новые мрачные известия.
  -- Легат Требониан Галл ошибся, - тяжело вздохнул император, - Ошибся и я, послушав его.
  
   По совету Требониана Галла, Деций, после победы над готами у Никополя, не стал
   преследовать и добивать противника, а направился на север, в Дакию, против карпов. Победа в Дакии была одержана, но в Мезии инициатива уплыла из рук римлян. Имперское командование предполагало, что, потерпев поражение, готы уйдут в свои земли. Чаще всего варвары так и делали. Но Книва был не таков. Собрав вновь свои потрепанные отряды, он повел их не в сторону дома, а, напротив, вглубь имперской земли. Готы перешли Балканский хребет и вступили в богатую провинцию Фракию. (125) Здесь им было, где развернуться. Во Фракии, из-за ее удаленности от внешних границ, почти не имелось войск. Зато были богатые города и села, привыкшие к мирной жизни, и множество добычи. Римская армия находилась далеко: Деций воевал в Дакии, а Требониан Галл все торчал на берегах Данувия, терпеливо поджидая возвращающихся варваров. А они и не думали возвращаться. Перейдя Балканы, Книва подступил к столице Фракии - изобильному и многолюдному Филиппополю.
  
   Явление варваров во Фракию стало полной неожиданностью для местных властей и населения и породило панику. Наместник провинции, Юлий Приск, имел под началом всего три когорты вспомогательных войск. 1-ая когорта мавров и африканцев стояла в Адрианополе, еще одном ключевом городе провинции, и снять ее оттуда было нельзя - так открывалась имперская дорога, ведущая на восток, в Азию, и на запад, в Македонию. Двум другим когортам, 1-ой цизальпинской и 1-ой Гордиановой фракийской, Приск приказал немедленно стягиваться к Филиппополю. Эвакуировались в город при приближении варваров и ближайшие посты с имперской дороги. Бежало под защиту стен и сельское население со всей округи. Филиппополь, насчитывавший в обычное время около пятидесяти тысяч жителей, теперь вобрал в себя еще примерно столько же спасавшихся от варваров людей.
   Юлий Приск, тучный человек лет пятидесяти, в нелепом темно-зеленом хитоне, с редкими, топорщащимися кудрями на начавшей лысеть голове, пребывал в сильном волнении, переходящем в страх и даже панику. Он был сугубо гражданским чиновником, (126) никогда не имевшим дела с варварами. Его провинция долго довольствовалась миром и совершенно не была готова к вторжению. Перед глазами был пример Требониана Галла. Этот невоенный, изнеженный умбрийский патриций, сумел, тем не менее, организовать отпор готам, отстоял Маркианополь и прославился военными подвигами. Но Юлий Приск и думать не мог про своего мезийского коллегу. Он был раздавлен обстоятельствами и терял контроль над собой. Мысли лихорадочно роились в голове, не рождая ничего путнего, руки тряслись.
  -- Просидеть, только бы просидеть, - думал Приск, дрожа от одной мысли о страшных варварах.
   Отсидеться за стенами, дождаться подхода Деция с войском - на то была единственная надежда фракийского наместника. Император прислал письмо с инструкциями: "Вы не должны без помощи нашей идти на битву с варварами, которые встретят вас с твердой силой, у которых многочисленная конница, тяжело и легко вооруженная пехота, которые страшны своей опытностью в военном деле и своей наружностью, а потрясением оружия, угрозами, издаваемыми громким голосом, могут привести в робость тех, кто первый на них нападает". Деций обещал вскоре прибыть к городу со своей армией, а пока велел Приску, запершись за стенами, защищаться.
   Варвары не замедлили с появлением. Вначале с городских стен заметили столбы дыма, то тут, то там поднимавшиеся в предместьях. Готы разоряли села и виллы, раскинувшиеся на мили вокруг Филиппополя. Всех, кто не захотел покидать свои дома, варвары перебили. Спаслись лишь те, кто бежал в город, либо прятался в лесах.
   Вскоре после этого варварское войско появилось у Филиппополя. Оно было велико. Приску, со страхом наблюдавшему за готами со стен, оно показалось огромным, несчетным. У него имелась лишь тысяча с небольшим солдат и вооруженные горожане. Надежда была лишь на крепость стен и на приход Деция.
   Книва был охвачен боевым пылом. Готы не умели брать крепостей. Они потерпели поражение под Маркианополем, затем под Никополем. Теперь предоставлялся третий шанс, и готский король был намерен использовать его. Под рукой у Книвы еще оставалось достаточно осадных и прочих машин. Много их было потеряно в предыдущих неудачных боях, часть сломали или бросили сами готы, которым надоело их таскать за собой. Но имеющегося количества было вполне достаточно. Здесь были тараны, штурмовые лестницы и даже осадные башни на колесах. Книва приготовился к штурму города.
   Готы утановили лестницы и подвезли машины. Это были брусья, скрепленные четырехугольником, что-то вроде домиков. Они обтянули их сверху шкурами для того, чтобы при нападении на ворота обезопасить себя от метаемых в них снарядов; над собой выдвинули щиты, а машины передвигали на колесах рычагами. Некоторые из осаждавших, приподнимая предлинные брусья, окованные железом, для того, чтобы им не дробиться при столкновении со стеной, старались ими проломать стену. Наконец, были и такие, которые подвозили к городской стене деревянные башни на колесах для того, чтобы, придвинув их поближе, набросить на стену мосты и устроить своему войску переход. В то время, как легкая пехота готов обстреливала стены, остальные воины подкатили башни, установили тараны и начали пробивать бреши. Оборонявшиеся метали большие камни, горящие факелы, смолу и серу, поджигая и разрушая осадные машины. Несмотря на это, готы установили штурмовые лестницы и пытались овладеть крепостными стенами.
   Но Филиппополь был хорошо укреплен, а гарнизон и жители полны решимости защищаться. Готы понесли большие потери при попытке штурма. Не достигая никакого успеха, даже применяя машины, они впали в уныние. Тем более, что постепенно защитники города разрушили всю варварскую технику: машины ломали большими камнями и сжигали огнем, на лестницы скатывали бревна и камни.
   Книва не желал вновь отступать. Он проявил изобретательность и решил устроить у города высокие земляные насыпи для того, чтобы можно было оттуда биться, стоя в уровень с римлянами. Но жители Филиппополя пробили стену со своей стороны, не больше как в ширину узких дверец, и через это отверстие начали таскать принесенную готами землю к себе. Оборонявшиеся стали надстраивать стены и срывать ночными вылазками осадные работы. План Книвы снова провалился. Варвары уже и не знали, что им делать.
   Успех обороны стал очевиден. Римляне в Филиппополе, военные и гражданские, были воодушевлены и готовы на дальнейшие подвиги. Богатые горожане начали требовать от Юлия Приска организации общей вылазки с целью деблокады города. Но тут подоспело письмо от Деция: "Итак, удержите ваше стремление, если не хотите ни себе повредить, ни ослушаться меня. Вам нужно остаться внутри города. Пусть оживляет вас надежда, что мы ни делом, ни помышлениями не предадим общественного блага и через несколько дней явимся к вам на помощь с военной силой, и пока вы находитесь внутри стен, мы будем заботиться об успехе дел вне их".
   Письмо внушило, наконец, уверенность, и в душу Юлия Приска, который до сих пор находился в страхе, несмотря на успехи в обороне.
  -- Император будет здесь через несколько дней! Слава богам, мы спасены!
   В эту ночь, впервые за много времени, Приск спал безмятежным сном. С его плеч словно свалилась гора.
  
   Провинция Фракия, август 250г.
  
   Император Деций шел к Филиппополю форсированным маршем, спеша поскорее разбить варваров и снять осаду с города. Его войско растянулось по имперской дороге из Мезии к Балканам. Вскоре предстояло перейти горы, чтобы попасть во Фракию.
   Был конец августа, стояла жара. Римским солдатам на марше приходилось переносить не только солнечный зной, но и раскаленные испарения каменистой земли. В доспехах, разогретых дневным солнцем, было жарко, как в печке. Лошади поднимали своими ногами облака жгучего, мелкого, как пыль, песка, который покрывал всех настолько, что трудно было различить цвет одежд. Песок резал глаза. Несмотря на убийственную жажду, вызванную зноем, воины не могли остановиться, чтобы освежить себя глотком чистой воды из источников, мимо которых проезжали - Деций и его командиры немилосердно гнали войско вперед. Солдаты были измучены. Лошади были более счастливы. Оказавшись у озера или реки, они почти с бешенством погружали в воду морды. Некоторые из них с наслаждением валялись в воде, несмотря на притворные или действительные усилия своих всадников, которые были вовсе не прочь сделать то же самое.
   Войско взбиралось в горы. Деций на коне, со свитой, стоя на горной дороге, наблюдал бесконечное прохождение своей армии. Шли легионы, вспомогательные формирования, конница. Проезжали, гремя доспехами, закованные с ног до головы в железо тяжелые всадники-катафракты. Ехала наемная легкая конница из персов и арабов, перемежаемая римскими алами. Шли служившие за плату варвары-союзники, приведенные с запада: франки с жуткими метательными топорами (127) за поясом и рыжеволосые карлики-каледонцы из дальней Британии, с огромными луками. Тащились бесконечные обозы. Вся эта колонна, вытянувшись по горным дорогам, двигалась к Шипке, чтобы перевалить на юг, во Фракию.
   Прошло еще несколько дней. Жара продолжалась. Армия была измучена переходом, жаркой пылью и отсутствием воды. Солдаты спорили из-за нескольких грязных луж и даже дрались у источников, взмучивая воду, которая быстро исчезла. Император сам должен был довольствоваться грязной жижей вместо воды. Деций не давал отдыха ни себе, ни войску, распаленный чувством долга перед государством. Увидав солдат, споривших из-за воды, он страшно рассердился, пустил свою лошадь в самую середину толпы, свалил с ног одних, избил других. Затем велел схватить легионного фрументария, отвечавшего за снабжение войска вином и водой, тут же судить и казнить его.
   Деций спешил. Дневной переход заканчивался поздно вечером. Солдаты, проделав долгий путь под палящим солнцем, буквально падали в изнеможении и тут же засыпали. На сооружение лагеря не было ни сил, ни времени. Окапываться каждый вечер было давним правилом в римской армии, но Деций сознательно пренебрег этой мерой, чтобы иметь каждый день несколько лишних часов для марша.
   Перейдя Шипку, император вступил в городок Бероя-Августа-Траяна, (128) откуда отправил в осажденный Филиппополь голубя с письмом - тем самым, что так ободрило наместника Юлия Приска. От Берои до Филиппополя было всего два или три дня пути. Однако, пренебрежение мерами предосторожности стоило Децию очень дорого.
   Прознав о приближении императорской армии, Книва среагировал мгновенно. Оставив у Филиппополя достаточный заслон против осажденных, он с основными силами быстро направился к Берое. Готов было гораздо меньше, чем римлян, но король выбрал удачный момент и воспользовался ошибками неприятеля.
   В ту ночь лагерь снова не был разбит. Не организовал Деций и разведку местности. Книва скрытно, под покровом темной августовской ночи, привел свое войско к Берое и в пять утра, при первых проблесках рассвета, готы всей массой, со страшными криками и звоном оружия, бросились на римлян. (129)
   Атака была столь стремительной и внезапной, что легионеры, побросав обозы, стали поспешно отступать. Весь лагерь 4-го Италийского легиона, множество повозок и военного имущества оказались в руках готов. Варварская конница подоспела, врубилась в
   наскоро собранные ряды римской кавалерии, опрокинула ее и гнала до пехоты. Готы захватили дракона - штандарт одной из ал. Римляне попытались дать по варварам залп из аппаратов, но сотня готских конников прорвалась к машинам и перерубила обслугу. Однако, вскоре после этого ошеломляющего успеха варвары ослабили натиск. Многие из них рассыпались по римскому лагерю, занявшись захватом добычи.
   Деций, внезапно разбуженный и узнавший об атаке, надел шлем и доспехи, и, в сопровождении конных преторианцев, немедленно бросился вперед, где царила полная неразбериха. Императору встречались бегущие навстречу солдаты. Другие, сбившись в кучу, метались из стороны в сторону, не зная, что делать. Деций появился среди них и своим присутствием духа смог приостановить беспорядок и панику. Он бросался на биваки, собирал всех попадавшихся ему всадников и, как только успевал набрать таковых с турму (130) или даже меньше, мгновенно бросался с ними в атаку. Эта рискованная тактика оправдала себя в действиях против храбрых, но недисциплинированных варварских сил. Контратаки Деция смогли приостановить врага, дали войскам время и возможность осмотреться, собраться и организовать оборону.
   Книва, ободренный успехом, послал вождя Гунтериха с отрядом в обход, чтобы ударить во фланг римлян и окончательно сломить их. Вождь, неудачно действовавший весной против Требониана Галла у Маркианополя, горел желанием взять реванш. Готы совершили свой обход, но обнаружили римлян готовыми к отражению атаки. Гунтерих поднял топор, издавая боевой клич, стремительно бросился со своими воинами на римскую линию, и тут же упал, пораженный насмерть камнем из пращи. Это внесло смятение в ряды варваров. Атака во фланг была отражена. После этого готам из отряда Гунериха пришлось еще и самим отражать контратаку римской конницы. Варвары отбились, а Деций в это время приказал начать общее отступление. Императорская армия стала медленно отходить к Берое.
   Книва вновь атаковал в лоб, стремясь опрокинуть и рассеять противника. Новый натиск готской и сарматской конницы отрезал одну из паннонских когорт, но уничтожить ее не удалось - паннонцы сноровисто вскарабкались в гору, где достать их конница никак не могла.
   Геренний Этруск, сын императора, был ранен стрелой в руку. В момент нападения он находился с 6-ым Испанским легионом и вспомогательными частями. Атака варваров на момент отрезала их от основных сил. Готские всадники показались в тылу римлян, но Геренний Этруск в жаркой схватке, ценой потери части обоза, отбился и смог присоединиться к Децию и остальным войскам.
   К трем часам дня битва завершилась. Римская армия, расстроенная и понесшая существенные потери, начала отступление к Берое. Готы остались, принявшись грабить захваченные обозы и делить добычу.
  
   Деций уходил обратно на север, в горы. Поражение и потери удручили и деморализовали его армию. Отступление походило на бегство. Все устремились к Шипке, стремясь поскорее пройти перевал и оторваться от готов. Подходили кавалерия, повозки, пехота. Тут все эти колонны сталкивались, торопились и смешивались в такую огромную, путаную массу, что не было возможности двигаться дальше. Сам император остановился в этой толпе у перевала, не в силах пробиться. Потрачено было несколько часов, чтобы очистить и освободить этот путь.
   Деций спешил увести свою разбитую армию на север, к Эску и Новам, на соединение со свежими войсками Требониана Галла, которые остались на границе. Солдаты шли молча, опустив глаза к земле. Сын императора, Геренний Этруск, ехал верхом, смешавшись со всеми, с перевязанной тряпками рукой. Как-то поздно вечером, бродя по лагерю, он услышал, как шептались воины:
  -- Дурное дело, товарищи! В первый раз случилось так, чтобы август лично обратился в бегство от варваров.
  -- Разве раньше не бывало такого?
  -- Терпели поражения консулы, полководцы. Бывало, что и целые армии уничтожались. Но чтобы отступил сам император - никогда в истории.
  -- Какое страшное предзнаменование.
   Разъярившись от таких слов, Геренний Этруск велел схватить и выпороть солдат. Префект 6-го Испанского легиона отговаривал:
  -- Войско удручено и раздражено, светлейший. Не стоит усугублять, деря воинов лозой, словно рабов!
   Сын августа был достоин отца, и решение не изменил. Командиры качали головами. Упадок духа вызвал у воинов ожесточение против друг друга. Предметом особой ненависти стали преторианцы. Неприязнь к ним была в легионах всегда - гвардейцам всегда доставлся лучший кусок, удобное место для ночлега, при дележе добычи они неизменно были первыми. Теперь, после поражения, солдаты вымещали долго копившуюся злобу на них. Отрываясь или отставая от своих, что всегда случается при отступлении, преторианцы брели совершенно одинокими. Отовсюду, куда бы они ни подсаживались - к костру ли или какому-либо приюту, их грубо отгоняли, ругая жидами и купцами.
   В полном упадке армия Деция добрела, наконец, до Эска.
  
   К осажденному Филиппополю готы пригнали римских пленных, захваченных при Берое. Так Книва демонстрировал доказательства своей победы и показывал, что теперь некому прийти на помощь осажденным.
   Фракийский наместник Юлий Приск со страхом смотрел на это со стен Филиппополя. Солдаты гарнизона хранили угрюмое молчание. Издали, из готского лагеря, доносились торжествующие крики варваров.
   Находясь в отчаянном положении, Приск пошел на крайнюю меру - велел вооружить рабов и гладиаторов и привлечь их к защите города. Эти рабы содержались в самых скотских условиях, в темных, грязных, вонючих эргастулах, (131) за замками и железными решетками. Наиболее сильные из них, от которых можно было ждать неповиновения, были закованы в цепи и колодки, за что их так и называли аллигаты - "закованные".
   Рабов выпустили, эргастулы и гладиаторские казармы опустели. Приск держал речь:
  -- Сограждане! - обращался он к рабам, - В час тяжелых испытаний забудем о прежних обидах и встанем все вместе за наше общее отечество против врага!
   Те слушали молча - рабство вдолбило привычку не выражать собственных чувств, а принимать все с покорностью скотины. Так было всегда, многие века, и разве могло быть иначе? Рабы разбирали оставшееся худое оружие - заржавленные мечи, иступленные кинжалы, и покорно, как на работу, брели на стены.
  
   Поздно вечером, когда Юлий Приск сидел один, размышляя над создавшимся плачевным положением, к нему вдруг без предупреждения явилась целая толпа - богатые горожане, лица сенаторского достоинства, офицеры гарнизонных когорт. Действовали они без лишних церемоний:
  -- Деций проиграл и оставил нас на произвол судьбы! Теперь ты наш император, Юлий Приск!
   Наместнику ничего не оставалось делать, кроме как согласиться.
  
   Эск, провинция Нижняя Мезия, октябрь 250г.
  
   Осень вступила в свои права. Листва на деревьях пожелтела, и начала опадать. По утрам в низинах клубился туман. Становились на крыло птицы. Уже прошла пора сбора винограда. Дни стояли еще теплые и солнечные, но уже чувствовалось приближение позднего времени года.
   Деций, Геренний Этруск и Требониан Галл находились с армией в Эске. Разбитое при Берое войско приводилось в порядок. Потрепанные части реорганизовывались, наиболее пострадавшие были отведены в их постоянные лагеря для пополнения. Взамен вызывались новые подкрепления, вексилляции рейнских и британских легионов, вспомогательные формирования. Армия пополнялась и переформировывалась, но приближение зимы откладывало, по-видимому, продолжение кампании на следующий год.
   Деций ходил мрачнее тучи. Столь успешно начавшийся поход окончился поражением, которое вовсе грозило перерасти в катастрофу. Орды готов и союзных с ними варваров беспрепятственно бродили по Фракии. Вся провинция, кроме укрепленных городов, была в их власти. Варвары нещадно грабили и убивали, и не думали никуда уходить. Опасность от них грозила уже Македонии и Греции. Императору донесли, что даже жители удаленных от Фракии Афин, страшась прихода готов, организовали по своей инициативе ополчение и начали укреплять Фермопильский проход, через который шла дорога в Ахайю. (132) Тревога и чувство опасности охватили всех.
   В страшном гневе встретил Деций известие о провозглашении осажденного в Филиппополе Юлия Приска императором. Хотя узурпация эта была ничтожной и невольной со стороны самого Приска, Деций злобствовал и посылал фракийскому наместнику проклятья.
  -- Он должен был стоять любой ценой и удерживать город ради блага государства! А он предал меня, предал страну и римский народ! Позор, постыдный поступок!
   Император послал гневное письмо о Приске в Рим сенату. Сенаторы, давно уже
   погрязшие в раболепии, тут же объявили Приска врагом народа. Теперь каждый мог безнаказанно поймать и убить бывшего фракийского наместника. Впрочем, пока Приск находился в осажденном Филиппополе и не думал его сдавать.
   Сенаторы спешили доложить августу о своем решении относительно несчастного узурпатора. В письме они возмущались и призывали громы и молнии на голову Приска. Деций, читая сенатское послание, не мог отделаться от нехорошего чувства.
  -- Дурен был Калигула, а правду сказал, называя сенаторов рабами в тогах. О, боги... Сегодня они пресмыкаются передо мной, как ранее пресмыкались перед Филиппом, а завтра меня проклянут и предадут, как отложились они от Филиппа, и примкнут к новому, более удачливому.
   Другая новость повергла Деция в страх и едва не заставила его, бросив все, спешить в
   Рим. Богатей Юлий Валент, подстрекая и подкупая чернь, объявил себя императором и направил плебс на Палатинский дворец, чтобы убить жену и младшего сына Деция, малолетнего Гостилиана, которые остались в столице.
   Деций был в страшном волнении за их судьбу, но тут же следующее письмо сообщало о том, что мятеж подавлен, жена и сын августа в безопасности, а самозванец Валент убит. Император издал вздох облегчения и поблагодарил себя за предусмотрительность - две когорты преторианской гвардии он, уходя в поход, оставил в Риме, и именно они защитили семью августа и уничтожили узурпатора. Деций мысленно обратился с горячей благодарностью к богам и тем же вечером принес им хорошую жертву.
   С теми, кто не хотел чтить римских богов, поступали по-прежнему сурово. Несмотря на все свалившиеся бедствия и заботы, император строго следил за выполнением своего эдикта. И в этот день, когда пришло известие о подавлении мятежа Валента, две кавалеристов из сирийской алы, изобличенные как христиане, были наказаны позорным распятием на кресте. Еще раньше нескольких других сожгли на костре.
   Деций ждал. Ввязаться в бой с готами он в ближайшее время не мог - слишком уж тяжел был удар, полученный при Берое. Близилась зима, и снова вступить в борьбу можно было лишь к ее окончанию, весной. А пока оставалось лишь ждать и готовиться.
  
   Филиппополь, провинция Фракия, октябрь 250г.
  
   Осада Филиппополя, тем временем, продолжалась. Книва сменил тактику. Понеся потери в бесплодных попытках штурма на первых порах, теперь он решил не ввязываться более в бой с осажденными, а взять крепость измором. Король готов знал, что в городе, помимо населения и гарнизона, спасаются десятки тысяч беженцев со всех окрестных краев. Рано или поздно, при таком скоплении людей, должны были истощиться запасы продовольствия и всего, необходимого для жизни. Поэтому, Книва решил дождатсья этого момента.
   Юлий Приск, два месяца назад провозглашенный императором осажденными с ним в Филиппополе войсками, впадал в уныние все более. Он видел новую тактику готов, и понимал, что они хотят взять город измором. Приска бросало в ужас от одной мысли об ужасах осады, а помощи ждать ему было неоткуда. В голове наместника все чаще проскальзывала мысль сдаться варварам, в надежде на сносную участь.
  
   В одну из темных и дождливых октябрьских ночей в шатер готского вождя вошли два воина. Варвары, по простоте своего общественного устройства, еще не изобрели ничего похожего на придворный этикет, и каждый, кому вздумается, мог ввалиться к королю в любое время со своим вопросом, ограничиваемый лишь мерой своей наглости.
   Книва хотел было возмутиться столь поздним вторжением, но вошедшие воины опередили гнев повелителя.
  -- Вот, вельха поймали! - сказали они, и втащили в шатер какого-то человека в римской одежде, - Выполз ночью из крепости, видать, поискать пропитания!
   Варвары захохотали. Книва посмотрел на пленного. Холеное, бритое лицо, чистый желтый хитон из мягкой, неварварской ткани, с нашитыми узорчатыми клавиями.
  -- Однако, вельможа, - прищурившись, определил Книва.
  -- Да какой вельможа! - бросил вошедший Лоллиан, советник короля, из римлян-перебежчиков, - Это одежда слуги!
   Лоллиан был на административной должности в Мезии при императоре Гордиане, но лишился своего поста при Филиппе, когда водворившиеся в провинции родственники Араба принялись наводить свои порядки. Изгнанный от должности Лоллиан затаил обиду на государство и перебежал к варварам, у которых быстро снискал авторитет за счет своих обширных знаний о "вельхах".
  -- Расспроси его, Лоллиан, - велел Книва.
   Тот обратился к пленному на латыни.
  -- Меня не поймали, я сам пришел, сам шел к вам, - торопливо говорил захваченный.
  -- Кто ты?
  -- Я спальник легата провинции Фракия Юлия Приска, которого объявили императором.
  -- Зачем же ты шел к нам?
  -- О, почтенный, к тебе, как к римлянину, обращаюсь. Передай мою просьбу риксу варваров, что если он сохранит мне жизнь и свободу, то я сообщу сведения, которые будут ему очень полезны.
   Лоллиан обернулся к Книве и перевел ему просьбу.
  -- Валяй, я согласен, - махнул рукой король.
  -- О, спасибо, благодарю тебя, о, великий рикс (133) готов и прочих варваров! Знай же, что легат Юлий Приск совершенно пал духом и не имеет силы духа сопротивляться. Говорю тебе, ибо знаю это из-за своей должности ближайшего его слуги.
  -- На что он готов? - спросил, уловив суть вопроса, Лоллиан.
  -- Почтенный, он сдастся на любых условиях, лишь бы спасти свою жизнь.
   Лоллиан перевел. Книва в задумчивости потеребил черную бороду.
  -- Ладно. Гони его прочь. Уговор есть уговор - пусть уходит. Завтра соберемся на совет, будем думать, как нам это использовать.
  
   Наместник Юлий Приск стоял на стене Филиппополя, в парадном одеянии
   самозваного императора - красном плаще и короне на голове. Его окружали солдаты 1-ой Гордиановой фракийской когорты, стоявшие по местам на стене, в шлемах, панцирях и темно-зеленых, с темно-красной каймой, туниках. Воины занимались своим привычным делом, чего нельзя было сказать о наместнике. Приск волновался, вертел головой, сжимал и разжимал пальцы. По его голове, покрытой редкими курчавыми голосами, стекал пот, как словно бы октябрьское солнце палило, как летом. С минуты на минуту должны были явиться варвары.
  
   Лоллиан, посланный королем Книвой для переговоров с бывшими сототечественниками, прибыл вовремя. Он тоже подготовился к встрече, одевшись по-римски, нацепив блестящее новое оружие и взяв отличного коня.
  -- Который там Приск? - спрашивали его спутники-готы.
  -- Вон тот, толстяк в красном!
  -- Ох, боги нас разрази!
  
   Фракийские солдаты со стен видели, как группа готских всадников стремительно приблизилась к запертым городским воротам. Один из варваров, в знак мирных намерений, махал рукой.
  -- Кто такие? - спросили со стен.
  -- Лоллиан, посланник Книвы, короля готов!
   Услышав латинское имя, Приск горестно вздохнул. Император Деций считал
   римских перебежчиков предателями, даже тех, кто ушел за Данувий в мирное время. И сам наместник был с ним в этом согласен. Но сейчас, волей судьбы, он и сам стал узурпатором, врагом народа. Несмотря на осаду, Приск узнал об этом решении сената в Риме - рассказали сами готы, стремясь уронить боевой дух осажденных. Как бы то, ни было, выхода из сложившейся ситуации наместник не видел. Он подошел к краю стены и объявил:
  -- Итак, как мы и договаривались, город будет сдан риксу готов сегодня в пять часов пополудни.
  -- Книва, король готов, обещает императору Юлию Приску сохранить жизнь и свободу жителям Филиппополя, - ответил снизу Лоллиан, - Однако, собственность, как частная, так и общественная, отдается на усмотрение воинов Книвы.
  -- Да будет так, - обреченно согласился Приск, - Рикс Книва признает Юлия Приска единственным законным императором Римской державы, и окажет ему необходимую помощь в борьбе против Деция.
  -- Да будет так! - согласился Лоллиан.
   Переговоры закончились. Готы столь же быстро, как появились, помчались прочь, к
   своему лагерю. Приск мрачно спустился со стены, снял корону и императорский плащ, небрежно бросил его на руки кому-то из слуг и отправился в свою резиденцию. Он не хотел присутствовать при сдаче города.
  
   Лоллиан вошел в палатку короля быстрым шагом, возбужденный. Ничего не говоря, зачерпнул ковш вина и осушил его весь.
  -- Что, Лоллиан, свиделся с земляками? - ехидно спросил Книва.
  -- Одного не пойму, - ответил посланник, - Что ты наобещал Приску? Зачем тебе поддерживать эту куклу против Деция?
  -- Я не соглашался, - сказал король.
  -- Как это?
  -- Послушай, Лоллиан. Ну, не стоит нам торопиться домой сейчас. Фракия - слишком лакомый кусок, чтобы бросать его так скоро. Надо остаться тут. Мы возьмем Филиппополь, но кто потом будет охранять всю эту прорву народа? Чем их кормить и содержать? Припасы нужны нам самим. Невыгодно.
   Книва развел руками.
  -- Я обманул глупца Приска, но разве кто-то иной поступил бы на моем месте иначе?
  
   В пять часов вечера того же дня, как и было условлено, ворота Филиппополя были открыты. Едва готы вошли в город, как обещание, данное Книвой Приску, было нарушено. Готский король не был новым Бренном, (134) и не оставил для истории свое "Горе побежденным!", но это не отняло у него добычи.
   Варвары, войдя в город, внезапно напали с тыла на гарнизон, все еще находившийся на стенах, и истребили его. Затем готы ринулись в город, убивая каждого, кто встречался им на пути. Они врывались в дома в поисках сокровищ и захватывали все, что представляло хоть какую-то ценность. Жителей убивали всех без разбора. Улицы Филиппополя наполнились трупами, отрубленными частями тел, кровь текла по улицам ручьями. Всадники и пешие воины скользили и падали на ней. Тут и там вспыхнули пожары.
   Тысячи горожан в отчаянии укрылись в храме Аполлона - самом большом в городе, основанном более века назад самим императором Адрианом во время одного из путешествий по империи. Величественные картины гигантомахии (135) с одного фриза храма и взятия Трои с другого теперь ожили в самом Филиппополе. Готы ворвались внутрь храма и учинили невообразимую резню. Трупы лежали в несколько слоев; всадники, въехав туда верхом, передвигались по сплошному озеру крови, полностью скрывавшему копыта их лошадей. Здесь, в храме, в руки варваров попала огромная добыча. Готы ссорились и дрались между собой, деля ее, пока сам Книва не поспешил туда и не навел в грабеже некий порядок.
   Никто больше не видел наместника Юлия Приска. Узнав о вероломстве готов, он спешно бежал из своего дворца. Его стража рассеялась, когорты гарнизона были истреблены. Наместник, отбившись от всех, в одиночку прятался где-то в глухих проулках. Он решил дождаться наступления ночи, чтобы попытаться выбраться из города, пользуясь темнотой и всеобщим хаосом. И, когда стемнело, Приск крадучись направился к окраине, где, как он когда-то слышал, был потайной проход через стены, выходивший за городом к реке. Однако, надеждам наместника не суждено было сбыться.
   Его остановили окриком двое. Услышав латынь, Приск в первый момент даже обрадовался - это были не варвары. Незнакомцев было двое, и в одном из них, громиле с бочкообразной шеей, наместник узнал одного из гладиаторов, которым, по его же распоряжению, выдали оружие для участия в обороне города. Второго Приск не знал; тот был худ, оброс неряшливой черной бородой; на нем была солдатская лорика, варварская меховая шапка на голове и дубина вместо меча.
  -- Легат Юлий Приск? - осклабился бородач в шапке, - Какая встреча!
   Его товарищ-гладиатор молча вытащил меч. Ужас мгновенно сковал наместника;
   Приск чувствовал, что сейчас упадет в обморок от страха.
  -- Жирный боров, - глухо произнес гладиатор, и крепко схватил легата пятерней за шею, прижав к стене.
  -- Стойте... Стойте, - в страхе лепетал Приск, тщетно пытаясь высвободиться, - Мы же не варвары... Мы же свои... Мы вместе... Наше отечество...
  -- Молчи, пес! - зло оборвал его бородатый, - У рабов не бывает отечества!
   В следующее мгновение гладиатор вонзил в наместника меч. Приск охнул и
   тяжело повалился на землю. Разбойники, торопливо озираясь, бросились обшаривать труп в поисках добычи. Но ничем поживиться не удалось. Юлий Приск, еще несколько часов назад именовавший себя императором Рима, ушел в мир иной пустым, как нищий.
   А варвары буйствовали в городе в полную силу. Последние оставшиеся в живых жители Филиппополя укрылись на верхних этажах амфитеатра, где в многочисленных и разветвленных помещениях провели тревожную ночь, слыша возню варваров внизу. Наутро готы поднялись наверх, обнаружили прятавшихся там, и всех убили.
  
   Разорение Филиппополя и истребление его жителей стало достойным апофеозом страшного 250 года. Наступала зима. Все замирало. Война брала передышку, чтобы с новой силой возобновиться весной.
  
   Провинция Нижняя Мезия, март 251г.
  
   Зима в тот год стояла долго. Лишь в конце февраля пригрело, наконец, солнце, и грязно-серые льдины потащило вниз по Данувию к морю.
   Всю зиму император Деций, Геренний Этруск и Требониан Галл провели здесь, на берегах Данувия, реорганизуя и пополняя свою разбитую армию. Полгода напряженной работы принесли свои плоды - к весне войско было готово возобновить военные действия против готов, находившихся за горами, во Фракии.
   Провинциальный Эск в Нижней Мезии стал на это время центром римского государства. Здесь Деций расположил свою ставку, здесь принимал послов, отсюда рассылала письма и распоряжения, управляя всей огромной империей. Далекий Рим остался лишь местопребыванием сената, и был забыт. Если сам Деций и вспоминал о столице, то лишь потому, что там оставался второй его сын - малолетний Гостилиан.
   В конце марта в Эск, по приказу императора, съехались все высшие начальники государства. Деций собрал всех в главном зале городского совета, за круглым столом. Рядом с ним сидели ординарный консул Нуммий Туск, префект претория Бебий Макр, начальник рейнской границы Квинт Анкарий, а по левую руку сидели начальник персидской границы Авульний Сатурнин, предназначенный в наместники Британии Мурренций Мавриций, начальник паннонской границы Юлий Трифон, префект продовольственного снабжения Меций Брундизин, начальник мавританской границы Ульпий Кринит и начальник британской границы Фульвий Бой.
   При всем этом собрании высших руководителей государства, Деций, облаченный в императорский пурпур, с зубчатой короной на голове, (136) встал со своего места и повелительно поднял руку, требуя тишины. Разговоры тут же смолкли.
  -- Почтенные соратники! - обратился Деций, - Сегодня я собрал вас для того, чтобы обсудить план наших дальнейших действий против занявших Фракию варваров. Но вначале я хочу объявить вам свою волю. Пусть встанет сын мой, Геренний Этруск.
   Геренний Этруск встал, и все взоры были обращены к нему. Деций указал на него рукой, и объявил:
  -- Учитывая твои выдающиеся заслуги в этой войне, а также в усмирении узурпаторов и в подавлении богопротивных отступников-христиан. Во имя блага государства, сегодня я наделяю тебя должностью цезаря, (137) и напишу в Рим сенату, чтобы он утвердил тебя. Уверен, что так и будет. Отныне ты, Геренний Этруск, мой соправитель.
  -- Да здравствует цезарь Геренний Этруск! - закричал толстый Меций Брундизин, префект продовольственного снабжения, и забил в ладоши.
   Суровый Квинт Анкарий, начальник рейнского лимеса, неодобртельно поглядел на него, и Брундизин тут же умолк и сконфуженно спрятал глаза. Слово было за Гереннием Этруском.
  -- Владыка Деций Траян, император, август, я для того все делал, для того терпеливо переносил ранения, для того утомлял и себя, и своих подчиненных, чтобы лишь получить благодарность от государства. Но ты даешь мне больше. Поэтому, приношу благодарность твоей доброте и принимаю должность цезаря, которую ты мне даешь. Пусть боги сделают так, чтобы и сенат судил обо мне таким же образом.
   Аплодисменты и приветственные крики раздались отовсюду, и теперь уже никто не
   сдерживал их. Терпеливо дождавшись, когда собравшиеся вволю накричатся, Деций взял слово вновь.
  -- А теперь, почтенные соратники, я посвящаю вас в план наших дальнейших действий против варваров. Итак, я не зря возвысил Геренния Этруска до цезаря. Я намерен доверить ему командование авангардом армии, который выдвинется на юг и займет горные перевалы. Мы перекроем варварам дорогу в их родные места. Назначаю выступление через два дня.
  
  
   Провинция Фракия, апрель 251г.
  
   На перевале в горах Гем, что отделяют Мезию от Фракии, не стихая, дул ветер. Внизу, в долинах, давно была весна, но здесь, в горах, погода не баловала. Солдаты 1-ой когорты фризов (138) угрюмо стояли на постах. Набранные среди германцев - римских подданных с низовьев Рейна, они были привычны к суровой погоде, но не к горам. Здесь цезарь Геренний Этруск задумал остановить готов на их обратной дороге на север. Варварам, чтобы уйти из Фракии, было не миновать перевала, а в горах правило такое - сильнее тот, кто выше сидит. Когорта из пятисот человек, размещенная правильно, остановила бы целое войско.
   Геренний Этруск, как только принял на себя командование авангардом войска, поспешил прибыть сюда. Ему хотелось осмотреться и подумать об осуществлении своего плана, который он вынашивал последнее время. Сопровождал цезаря лишь Мунаций Цериалис, префект 4-го Италийского легиона.
  -- Все вполне сносно, цезарь, - говорил он, - Сбить когорту, если она не будет зевать, с этой позиции, действуя снизу, совершенно невозможно. Этот перевал - прекрасный узел обороны, и, кроме того, единственный путь в Мезию с юга. Позиция выбрана идеально.
   Геренний Этруск глянул в ту сторону, где начиналась Фракия. Дорога уходила вниз по склону, и терялась где-то там. Внизу и далее на север, до самого горизонта, тянулись фракийские холмы, покрытые редким лесом, и поля. В той стороне находилась и злополучная Бероя, где осенью прошлого года императорская армия потерпела поражение от варваров.
   - Ладно, Мунаций, - сказал Геренний Этруск, - А теперь я хочу видеть префекта когорты.
  
   Командир фризов явился вскоре. Германец, а может, кельт, лет тридцати, с гладким лицом и голубыми глазами, в такой же светло-голубой тунике и бронзовом панцире, почтительно наклонил голову, приветствуя Геренния Этруска.
  -- Кариовиск, префект когорты к твоим услугам, цезарь, - сказал он.
   Латынь его была правильной, но с сильным варварским акцентом. Геренний Этруск
   решил расспросить его.
  -- Ты германец, префект?
  -- Нет, цезарь, я родом из Бельгийской Галлии.
  -- Но твои солдаты, германцы, они понимают язык готов?
  -- С трудом.
  -- И тем не менее. Пусть твои эксплораторы хорошенько поработают. Я хочу точно знать обо всем, что делается у варваров, и что замышляет презренный Книва. Если все выполнишь хорошо, будешь вознагражден.
  
   Геренний Этруск и Цериалис отбыли тем же вечером, до темноты. Фризы остались нести свою службу дальше. Префект когорты Кариовиск секретничал с препозитом - своим заместителем. Этих двоих связывала старая дружба, и содержание разговора с Гереннием Этруском быстро стало и препозиту.
  -- Война, Фриарий, - сказал Кариовиск между делом, вскрывая кинжалом бочонок с пивом.
   Друг его вопросительно поглядел, и молча указал пальцем на юг, в ту сторону, где
   чернели в ночи пространства Фракии.
  -- Да, именно оттуда, - подтвердил префект, и зачерпнул оловянной кружкой мутный, сладкий напиток, (139) - Ждем гостей.
  -- Хорошо, - ухмыльнулся препозит.
  
   Война для имперских солдат - легионеров, воинов вспомогательных формирований, была их ремеслом, делом не только нужным, но и желанным. Известие о ее приближении их не пугало, как всех других людей, а, скорее, радовало. Война - это конец скучной гарнизонной службы, это возможность выслужиться и пополнить свой карман. В мирное время легионер или ауксиларий довольствовался своим жалованьем. Хотя и увеличили его, стремясь к популярности у войска, прошлые императоры, а все равно, хотелось еще большего. Война предоставляла все возможности для этого, ибо война - это добыча. Из поколения в поколение переходили рассказы о легионерах, ставших сказочно богатыми в один момент, овладевших добычей, обеспечившей их на всю жизнь. Эти рассказы и слухи возбуждали всех, заставляли стремиться к тому же. Легионер был, как осел, бегущий за охапкой сена, привязанной к телеге - переносил тяготы похода, мерз, голодал, рисковал жизнью и здоровьем, будучи прельщен этой мечтой. Поэтому, слух о скором походе против варваров распространился с быстротой молнии, и пробудил в войске радостные надежды.
  -- Война, - улыбаясь, переговаривались между собой за кувшином вина префекты, трибуны, центурионы, простые солдаты, - Скоро война...
  
   Большая имперская дорога, идущая на восток мимо Филиппополя, миновав этот город, разделяется на две части. Одна из них идет далее на юго-восток, к Византию и к морю. Другая дорога поворачивает от Филиппополя к северу, к горам Гем, перевалив которые, ведет через Мезию дальше, к Данувию. И вот по этой, второй, дороге в конце апреля король готов Книва со своим войском пустился в обратную дорогу из Фракии домой. Бесконечная вереница повозок, нагруженных добычей, сопровождала варваров. Она растянулась по дороге на огромное расстояние и двигалась медленно, со страшной неповоротливостью. Воины везли в повозках и тащили на себе столько, сколько смогли забрать. Золото и серебро, деньги, ткани, красивая посуда, всевозможные предметы роскоши, амфоры с вином и маслом и многое другое переполняло собой обоз готов. Проезжая вдоль колонны, Книва сам видел даже телегу, в которой везли большую мраморную статую, снятую вместе с постаментом. Диковинное зрелище представляли из себя и сами готские воины. Стремясь унести больше, они напяливали на себя награбленные одежды и драгоценности. Книва видел людей, одетых в тоги и хламиды дорогих тканей, расшитые золотом и серебром, в женские платья, в жреческие одеяния, с ожерельями на шее, кольцами и браслетами на руках. Кто-то шел, повязав вокруг головы одежды из тонких тканей, напялив не одну, а, поверх нее, две-три шапки, становясь похожим на диковинный ходячий гриб. Шли люди в персидских тиарах, фригийских колпаках, в архаичных греческих шлемах, стилизованных под эпоху Ахилла и Гектора, в гладиаторском снаряжении, в одеяниях шутов и цирковых артистов. Гнали вьючный и убойный скот, а также пленников, которые везли и несли на себе добычу готов, сами составляя часть ее. Книва ехал много часов, и все никак не мог достичь головы колонны. В узостях дороги и на поворотах образовывались столпотворения людей, через которые, даже орудуя плетьми, стража короля не могла пробить ему дорогу. Книва хмурился, и на душе у него было неспокойно. Он понимал, что впереди ожидают имперские войска, и громоздкий обоз, передвигающийся черепашьим шагом, будет лишь обузой. Но и лишить воинов добычи было нельзя. Книва решил оставить все, как есть.
   Уже скоро были предгорья Гема, дорога начала идти в подъем, пока еще пологий. Тащились медленно. Уходя, готы грабили и сжигали все вокруг, что еще уцелело от их нашествия. Ночами по обеим сторонам дороги стояло зарево пожаров, и все время казалось, что пламенеющие небеса опускаются на дорогу, на горы и холмы.
  
   В последнюю ночь апреля, когда у германцев принято отмечать праздник весны, фризы 1-ой когорты Кариовиска, стоявшие на перевале, могли наблюдать на юге бесконечную линию косторов на горизонте. Сомнений не было - это Книва со всем своим воинством расположился на ночлег по дороге в горы.
   Ждать оставалось недолго, как вдруг, совершенно неожиданно, из ставки Деция прибыл преторианец-корникулярий. (140) Он привез приказ императора войскам оставить перевалы. Весьма удивленные, но привыкшие не обсуждать приказы, фризы быстро снялись с лагеря и направились вниз, на север, в долины Мезии, где стояло главное войско.
   Деций передумал и изменил свой план. Он стремился поскорее покончить с готами, а для этого надо было не запирать их во Фракии, а позволить перейти горы и уже тут, в Мезии, обрушиться на них всеми силами. Императору понравилась эта идея, и он без колебаний отверг прежний план. Войска с перевалов были отведены, дорога очищена. Теперь оставалось ожидать варваров.
  -- Траян Деций август Требониану Галлу, легату провинции Нижняя Мезия, - диктовал император письмо с инструкциями, - В твоих руках будет начальство над армией. У тебя есть 4-ый легион Флавия и восемьсот всадников-панцирников. У тебя есть триста армянских стрелков, шестьсот каледонцев, сто пятьдесят конных арабов, двести франков, четыреста человек вспомогательного войска из Мавритании. Вместе с тобой будут Ардуэннис, Профутур, Бурбур, Кариовиск, со своими когортами. Префектами заготовлены необходимые припасы во всех лагерях. Вскоре Книва перейдет горы Гем и явится в Мезию на обратном пути в свои земли. Твое дело нападать на варваров и тревожить их, не вступая в большие сражения. Кроме того, разузнай, где находится вражеский обоз, и доподлинно узнай, сколько врагов и каковы они, чтобы нам строить планы наших дальнейших действий.
   Деций выделял отдельное войско под началом Требониана Галла, для действий
   против небольших готских групп, а сам с главной армией оставался пока на месте, готовясь перехватить Книву на том пути, который он изберет.
  
   Когорты 1-ая аквитанская Профутура и 3-я васконов Ардуэнниса перешли под командование Требониана Галла. Волей императора, к ним была присоединена 1-ая когорта фризов Кариовиска и 2-ая смешанная когорта кантабров (141) Бурбура.
   Этот Бурбур, отъявленный пьяница, в первый же день вызвал старшего центуриона аквитанцев Эгидия на состязание, - кто больше выпьет. Эгидий был не так прост, выпил целых две амфоры, и затем в продолжение всего вечера был почти трезв. Бурбур, не желая признавать своего поражения, сказал ему:
  -- Почему ты не выпил гущу?
  -- Глупец, землю не пьют, - ответил Эгидий.
   Так они подружились. В конце концов, нет ничего зазорного в том, чтобы уважать
   достойного соперника. Бурбур охотно рассказывал новым друзьям о своей предыдущей жизни.
   Служил он в Мезии уже давно - больше десяти лет, получив назначение сюда еще при Гордиане III. Застал и первое большое нашествие готов, случившееся девять лет назад. После разгрома и изгнания варваров, он был отмечен за свои услуги самим императором. Бурбур любил при случае вытащить и, любовно разгладив, зачитать вслух старый пергамент с печатью Гордиана:
  -- Бурбуру, доблестному префекту когорты, объявляем мы благодарность за верную службу, и за заслуги перед нашим государством жалуем ему две розовые туники, два галльских плаща с застежками, серебряную зеркальную миску в десять фунтов. Выплатить ему пятьдесят золотых аурей, пятьсот серебряных антонинианов, пять тысяч медных ассов. Также, в качестве дневного содержания, свинины три фунта, через два дня по петуху, через два дня по одному секстарию масла, ежедневно по пяти секстариев вина. Винного уксуса, соли, овощей, дров -- сколько нужно. Кроме того, предоставить ему помещение, как это делается для трибунов легионов.
   Зачитав, Бурбур гордо поднимал вверх указательный палец.
  -- Как для трибуна (142) легиона! Мне! - говорил он, - Кто еще может похвастаться подобным?
   Друзья и собутыльники, смеясь, переспрашивали:
  -- Сколько-сколько вина в день тебе пожаловал август Гордиан?
  -- Пять секстариев! - гордо отвечал Бурбур.
  -- Ох-хо-хо! Недаром же ты спился!
   Пил он столько, сколько никакой другой человек. Эту склонность за Бурбуром заметил еще Менофил, наместник Нижней Мезии при Гордиане.
  -- Он родился не для того, чтобы жить, а для того, чтобы пить, - такую характеристику выдавал ему Менофил.
   Все же он относился к Бурбуру с уважением за его воинскую доблесть. Кроме того, префект имел еще одно полезное свойство. Если откуда-нибудь приходили послы варварских племен, им устраивали попойку, для того чтобы Бурбур мог напоить их допьяна и выведать у них все, что нужно. Сам же он, сколько ни пил, всегда оставался спокойным и трезвым, и, казалось, становился от вина только умнее.
   Добрые времена для Бурбура завершил император Деций. Когда он в прошлом году прибыл в Мезию, то был возмущен непотребным видом префекта когорты, случайно повстречавшегося ему. Разозленный Деций отнял у него особое содержание, дарованное Гордианом, и возвратил к обычному для его ранга, а также снял с командования пехотной когортой и назначил командовать смешанной, что считалось менее престижной должностью. Хитрый Бурбур не выражал открыто своего недовольства, но было по всему видно, что на Деция он осерчал.
  
   Нижняя Мезия, май 251г.
  
   Дорога, спускавшаяся с балканских склонов на север, была запружена скоплением людей. Войско Книвы, пешие и конные готы, обозы с добычей, колонны пленных, стада захваченного скота, растянувшись на мили, спускались с гор Гем на равнины Нижней Мезии. Стояла теплая и солнечная погода, щебетали птицы. О римлянах пока ничего не было слышно. Книву это пока не беспокоило, но переживал Лоллиан - советник короля из римских перебежчиков.
  -- Книва, мне не нравится наше положение. Мне вспомнается о легионах Вара и их судьбе.
   За два с половиной столетия до времен Деция и Книвы три римских легиона
   Квинтилия Вара, наместника Германии, были внезапно атакованы германцами на марше в Тевтобургском лесу, и полностью уничтожены. Та катастрофа остановила римскую экспансию за Рейн; зарейнская Германия осталась свободной.
   Король опасений Лоллиана не разделял.
  -- Друг, ты рассказывал, что Вар потерпел поражение из-за предательства короля херусков Арминия, который притворялся другом вельхов, а сам заманил их в ловушку. Мы не попадемся на это. Разве что ты не сдашь?
   Книва расхохотался. Лоллиан сделал скучное лицо, и отъехал прочь - ему не
   понравилась шутка.
   Шли до темноты, и вечером сами, без команды, остановились на ночлег прямо на дороге, там, где встали. Дисциплина у готов была не в чести. Лагеря, как это было принято в римской армии, не укрепляли. Разжигались костры, на которых варвары готовили пищу. Всадники и обозные возницы выводили лошадей и быков к реке, поить. Огромное становище варваров, растянувшееся вдоль дороги, еще долго гудело и ворочалось, готовясь ко сну. Лишь к полуночи все, наконец, стихло.
  
   Прошло еще несколько дней. Утомленные дневным переходом варвары, остановившись, как им казалось, в безопасности на вершине невысокого холма, ночевали в своих походных повозках. Этот готский отряд накануне отделился от остальных. Книва свернул на восток по римской дороге, ведшей вдоль Данувия. Но трое вождей повели своих людей на север, кратчайшим путем к границе, думая поскорее переправиться через реку и оказаться в безопасности от римских войск. Но кратчайший путь оказался и опаснейшим.
  
  -- Вижу, вижу, - сквозь зубы произнес Требониан Галл, глядя из леса на лагерь варваров.
   За два года войны изнеженный римский патриций превратился в заправского
   военного. Легат приобрел опыт командира, и быстро оценил все преимущество своего положения. Недавно минуло новолуние, и лишь слабый свет молодой луны освещал темноту майской ночи. Было прохладно, ветер раскачивал ветки деревьев и зловеще подвывал в кронах. Солдаты Требониана Галла скрывались дальше, в глубине леса, соблюдая тишину.
  -- Спят варвары, - ухмыльнулся Гай Профутур, префект когорты аквитанцев.
  -- Даже караулы не выставили.
  -- Тем лучше для нас, - заключил Требониан Галл.
   Он оглянулся назад и нащупал под плащом рукоять меча.
  -- Мы не будем ждать рассвета? - спросил фриз Кариовиск.
  -- Совершенно верно, - ответил легат, - Окружаем их, и долбим. Профутур, Ардуэннис - со мной. Бурбур, Кариовиск - обойти варваров с флангов, отрезать пути отхода.
  -- Будет исполнено, благородный легат.
   Префекты бросились к своим когортам. Спустя несколько минут, ряды солдат, крадучись бесшумно, как умели ходить римские легионеры еще во времена Гая Мария, двинулись в обход. Со всей осторожностью, выдаваемые лишь случайным блеском оружия в лунном свете, когорты окружали готский лагерь.
  
   В самое глухое время, между полуночью и рассветом, раздался низкий звук боевых труб, внезапно вырвавший готов из сна в реальность. Нараставший шум, крики и звон оружия не оставлял сомнения - лагерь атаковали. Ошеломленные, полуодетые варвары, впохыхах хватая первое попавшееся под руку оружие, выскакивали из повозок и тут же падали под ударами мечей невесть откуда взявшихся римлян.
   Приказ Требониана Галла был выполнен в точности. Окружив лагерь варваров, ближе к утру префекты когорт одновременно бросили свои войска в атаку со всех сторон. В предрассветных сумерках началась не битва, а резня, продолжавшаяся несколько часов. Крики сражающихся и звон оружия смешивались с воплями ужаса женщин и детей, ревом разбегавшегося скота, воинственными возгласами нападавших.
   Группа наиболее отчаянных готских воинов, собравшись, попыталась прорвать сжимавшееся кольцо, но Требониан Галл вовремя заметил это, и бросил на них целую когорту васконов. Солдаты Ардуэнниса остановили готов у подножия холма и стали теснить обратно, к повозкам с награбленным во Фракии добром. Ауксиларии Требониана Галла спешили поскорее отнять у варваров добычу.
   2-ая смешанная когорта кантабров Бурбура ломилась к повозкам с другой стороны. Всадники когорты остались позади, бесполезные в подобной схватке. В деле была пехота. Бурбур, префект когорты, схватил за руку разгоряченного солдата, пытавшегося метнуть горящий факел в беспорядочное скопление телег.
  -- Без добычи нас оставить хочешь?!
   Трое варваров взобрались на крышу повозки и начали пускать стрелы в наступающих кантабров. Кто-то упал. Ауксиларии отработанным маневром сложились в "черепаху". (143) Стрелы застучали по щитам. На "черепаху" проворно взбежали двое легковооруженных и, метнув дротики, спрыгнули.
  -- Отставить! - рявкнул Бурбур.
   Прикрываясь щитом, префект когорты рванулся к повозке и, не успел никто глазом моргнуть, как живо взобрался наверх. Рыча, как зверь, Бурбур выхватил свой тяжелый меч и изрубил вражеских лучников на куски. На крышу соседней повозки выскочил еще один гот, и метнул в префекта копье, с хряском вонзившееся в щит. Бурбур бросился на нового противника и швырнул в него ставший бесполезным щит. Сшибленный ударом, варвар свалился вниз. Схватив его меч, Бурбур спрыгнул с крыши.
  -- Вперед! За мной! - орал он, рубя двумя мечами направо и налево.
   Солдаты лезли следом, сминая всякое сопротивление. Требониан Галл, наблюдая издали за сражением, был доволен.
  
   К утру все закончилось. Груды тел в лужах крови лежали повсюду на вершине холма, где еще ночью находилась стоянка готов. Довольные солдаты сгоняли в толпы захваченных пленных, кавалеристы ловили в соседних рощах разбежавшийся скот. Среди перевернутых телег велся дележ добычи.
  -- Украшенная драгоценными камнями трехфунтовая жертвенная чаша, золотая кружка с драгоценными камнями, серебряная тарелка с
украшениями в виде листьев винограда весом в тридцать фунтов, серебряная
миска с украшениями в виде плюща весом в двадцать три фунта, оправленный в
золото серебряный кувшин весом в шесть фунтов, двенадцать
фунтов серебра, пять греческих разной работы чаш; хламида
с каймой, восемь полушелковых одежд, шелковая цветная лента в три унции, пара
мягких персидских сапог, пять македонских коротких одежд,
один македонский плащ, два сарептских платка; семьдесят пять золотых ауреусов, сто пятьдесят серебряных антониниана, - монотонно перечислял Флавий Ардуэннис лишь захваченное его когортой имущество.
   На долю остальных выпало не меньше добычи. Теперь оставалось лишь дождаться решения Требониана Галла, достанется ли она воинам или будет отправлена в казну для возвращения провинциалам, за выплатой вознаграждения войску. Солдаты, на глазах префектов, вытаскивали из захваченных телег ткани, бронзовую, медную, серебряную посуду, амфоры с вином и маслом, тюки сушеных фруктов, красивые скамьи и кровати. Воины группами подходили к ставке Требониана Галла, требуя добычи, несли отрубленные руки, уши, головы, показывая свой вклад в победу. Откуда ни возьмись, уже появились торговцы со своими повозками. Они подвозили вино, хлеб, мясо, задешево выменивали у солдат их добычу, вещи, захваченных пленников.
  -- Флавий! - весело окликнул Ардуэнниса префект аквитанцев Профутур, - Как улов? Богато?
  -- А то!
   И солдат, и командиров охватило веселье.
  -- О, смотри на него! Вот он, бестия! - сказал Профутур, указывая рукой в сторону.
   Важно восседая на коне, подъехал Бурбур. Одежда и доспехи его были обильно
   забрызганы кровью, черный плюмаж на шлеме наполовину обрублен в схватке, но сам префект кантабров был цел, невредим и горд.
  -- Учитесь, галлы! - подзадорил он аквитанцев.
  -- Надо же, не только пить умеет, - заметил Профутур.
  -- Бурбур герой! Слава Бурбуру! - кричали из рядов солдат.
   Потерь у римлян было немного - пара десятков убитых со всех когорт и столько же раненых. Требониан Галл был доволен и спешил направить сообщение о своей победе в императорскую ставку.
   С каждой минутой количество пленников все возрастало. Цепей не хватало, и солдаты деловито вязали готам руки веревками. Одними из последних пригнали трех захваченных готских вождей. Легат презрительно оглядел их и велел вызвать Профутура.
  -- Гай, тебе предстоит поработать. Не люблю я этого дела, а ты охотник.
  
   Допрос начался с того, что пленных варваров привязали к деревьям. Были заданы вопросы, а переводчик перевел их пленным. Профутур мрачно расхаживал взад и вперед, дожидаясь, пока перевод закончится.
  -- Ты! - требовательным тоном обратился он к одному из варваров.
   Тот коротко ответил что-то на своем языке.
  -- Не хочет говорить, - пояснил переводчик.
   Профутур сделал знак рукой. Солдат, стоявший за спиной, молниеносным движением выхватил меч, и пронзил живот варвара. Тот хрипло закричал, и тут же обмяк.
  -- Издох, - констатировал воин, пощупав пульс.
   Префект подошел ко второму пленнику.
  -- Ты!
   И этот гот не захотел отвечать на вопросы. Солдат, сопровождавший префекта, снова
   резко ткнул мечом, но, на сей раз, остановился, упершись острием в живот пленного.
  -- Не так скоро! - усмехнулся Профутур, и махнул рукой еще трем солдатам, ждавшим поодаль, - Эй! Колесовать его!
   Варвара отвязали от дерева и потащили в сторону. Роль колеса исполнила
   крестовина из двух сколоченных досок, к которой пленник и был крепко привязан. Воин, державший в руках толстый железный лом, размахнулся, и обрушил свое орудие на пытаемого. Раздался дикий крик. Один из аквитанцев поднес руку к горлу и отвернулся. Варвар продолжал орать; на руке его была ужасная рана, из которой наружу торчала кость и фонтаном хлестала кровь. Гот что-то забормотал.
  -- Он согласен говорить, - пояснил переводчик.
  -- Поздно, - сказал Профутур, - Провести экзекуцию до конца.
   До конца довести не удалось. Когда варвару, оглашавшему окрестности душераздирающими воплями, вслед за обеими руками, сломали первую ногу, он вдруг резко замолк, и обмяк. Один из солдат наклонился к нему.
  -- Мертв, - сообщил он.
   Последний из пленных, совершенно бледный, трясся, как осенний лист после
   увиденного. Профутур обратился к нему.
  -- Ты!
   Варвар испуганно что-то забормотал и судорожно затряс головой.
  -- Префект, он желает говорить.
  -- Отлично. Я так и думал.
  
   Допрос окончился уже затемно. Все, сказанное варваром, было тщательно
   записано, и теперь Профутур при свете костра перечитывал запись, после чего собрал отправился в палатку Требониана Галла на доклад.
   На следующее утро корникулярий от легата Нижней Мезии уже был в императорской ставке. Он доставил добытые сведения о планах готов. Выслушав рассказ, Деций созвал военный совет. Хотя советоваться он не любил, а собирал командиров обычно лишь для того, чтобы довести до них свои планы.
  -- Итак, варвары направляются по дороге Тембинус на восток. Мы перехватим их вот здесь, у города Абрита, (144) - император ткнул пальцем в карту, - Здесь с одной стороны к дороге примыкают холмы, на которых будет удобно расположить войско. А с другой стороны начинаются болота, в которые мы столкнем варваров и уничтожим их.
   Вопросов никто не задавал. Было ясно, что Деций от своего плана не откажется, да и
   план этот был вовсе не плох. Решающий момент кампании приближался.
  
   Нижняя Мезия, 14 июня 251г.
  
   Книва со всем готским войском и обозом с добычей приближался к Абриту с запада по дороге Тембинус, как и предполагал император. Медленность продвижения больше всего беспокоила короля. Он боялся, что Деций перехватит его, отрежет дорогу к отступлению и вынудит дать сражение. Опасаясь внезапного нападения римлян, Книва высылал вперед и на фланги легкие отряды, чтобы наблюдать за обстановкой. Так было и в этот день.
   Три сотни пеших готских воинов и сотня конных направились вперед и в сторону от дороги, чтобы пронаблюдать за холмами, из-за которых мог появиться неприятель. Двинулись рано, еще до рассвета. Не успело взошедшее солнце высушить траву, мокрую после ночной грозы, как впереди показались неизвестные всадники, двигавшиеся по дороге навстречу. По одинаковым круглым шлемам и доспехам узнали сразу - римляне. Тех было около сотни, как и готов. Но вельхи двигались вразнобой, и нападения не ждали. Издав боевой клич, готские конники ринулись вперед. Римский отряд был смят, и в беспорядке бросился назад. С ликующими криками, готы неслись следом, рубя направо и налево. Наконец, выдохшись, остановились, поджидая отставших. Уцелевшие римляне скрылись за холмом. Варвары собирались вместе, возбужденно переговариваясь и делясь друг с другом впечатлениями от боя. Некоторые, спешившись, повели утомленных коней к реке, на водопой.
   Внезапный шум за холмом заставил готов отвлечься. Донесся хриплый рев римской сигнальной трубы, и на гребне холма появился новый конный отряд. Подоспела целая ала, к которой принадлежал только что разбитый готами отряд. Почти пять сотен свежих римских кавалеристов, двигаясь в боевом порядке, обрушились на разрозненную готскую сотню, на конях, утомленных недавней погоней. Исход дела был предрешен заранее. Варвары полегли почти все. Несколько оставшихся в живых бежали назад, к оставшейся позади пехоте, принеся весть о появлении римской армии. А два часа спустя перед глазами готов показалось уже и само вражеское войско.
   Римляне приближались в порядке, как для боя. Несколько небольших конных отрядов дефилировали перед линией пехоты, не приближаясь, впрочем, на расстояние полета стрелы. Пехота двигалась вслед за конницей. Вспомогательные формирования, узнаваемые по их овальным щитам, разворачивались на флангах, а в центре, в плотном строю, стояли легионеры. Готы видели их длинные голубые рукава за рядом сомкнутых прямоугольных щитов, массивные шлемы, блестящие на солнце. Яростно размахивали руками командиры, выстраивая солдат и направляя их. Пропустив назад конницу, легионеры медленно двинулись вперед, и вскоре остановились.
   Книва, увидев появление противника, упал духом.
  -- Лоллиан, - позвал он помощника, - Дело плохо. Сегодня же поедешь к Децию. Соглашайся на любые условия, но битва нам не нужна.
  
  
  -- Сдать оружие, живо! - грубо приказал преторианец в блестящем панцире, и наставил на посланника варваров копье.
   Еще с десяток преторианцев, дежуривших у палатки Деция, сдвинули вплотную свои
   прямоугольные щиты, украшенные изображениями львов и полумесяцев, и взяли наизготовку оружие. Лоллиан протянул им в вытянутых руках меч и кинжал. Ближний из гвардейцев резко схватил их и передал назад, товарищу.
  -- Ты! - указал он на Лоллиана, - Проходи. Остальным ждать здесь.
   Солдаты расступились, пропуская посла к императору. Палатка Деция была выше и
   просторнее остальных, сшита из темно-красной ткани. Лоллиан откинул рукой тяжелый полог, украшенный бахромой, и шагнул внутрь. Там он столкнулся с еще одним стражником, который молча махнул ему рукой, разрешая пройти внутрь.
   Деций ожидал посла варваров, стоя, грозно нахмурившись, с мечом на боку. На императоре был его пурпурный плащ и посеребренный панцирь из серой коринфской бронзы.
  -- Ты изменник, как смел явиться сюда?! - гневно воскликнул Деций, едва услышав речь Лоллиана на чистом латинском языке.
  -- Величайший август, меня послал рикс готов Книва, мой господин, - кротко склонившись, отвечал Лоллиан.
  -- А с чего ты взял, что с тобой, предателем, я буду говорить?!
  -- Август, я не совершал измены. В то время, когда я переселился, будучи в страхе за свою жизнь и состояние, между римским государством и готами был мир.
  -- Это не имеет значения! - Деций грохнул кулаком по столу.
   Император еще раз свирепо посмотрел на Лоллиана, помолчал, задумавшись.
  -- Выкладывай, с чем пришел! - велел он, наконец.
  -- О, величайший! Мой господин прислал меня с предложением о мире. Довольно убивать друг друга и опустошать страну!
  -- Довольно? И это говоришь мне ты, после всего того, что вы творили в римских пределах?!
  -- Август, рекс Книва готов на любые условия. Он предлагает тебе оставить всю добычу, весь обоз, и просит лишь пропустить войско готов, дать им уйти в свои земли.
   Лоллиан, смущенный напором и враждебностью Деция, потерял присутствие духа,
   столь необходимое послу, и показал боязнь и готовность идти на любые уступки. Видя это, Деций возгордился и еще больше впал в раж.
  -- Никакого вам мира! Я не пропущу вас и заставлю сполна ответить за все злодеяния. Можешь так и передать своему собачьему господину!
  -- Будет ли такое решение лучшим? - сделал последнюю робкую попытку добиться своего Лоллиан, - Подумай, ведь готы, поставленные в безвыходное положение, будут драться с отчаянием обреченных.
  -- Нет! - грозно оборвал посла Деций, - Я раздавлю вашу грязную орду, мерзкие дикари, и овладею и вашей добычей, и вами самими; скоро те из вас, кто останется в живых, станете моими рабами. А тебя, лично тебя, я велю казнить за измену! Убирайся!
  
   Лоллиан вернулся к Книве ни с чем.
  -- Что ж, тогда мы будем драться, - обреченно-спокойным голосом сказал король.
  
   Утро следующего дня наступило. Оба войска стояли друг против друга близ Абрита. Деций назначил битву на завтра, желая подождать некоторые отставшие после быстрого марша последних дней отряды. Войско варваров тоже поджидало своих, все еще тянувшихся по дороге Тембинус с запада. Местность здесь была необычная для Мезии - невысокие холмы, поросшие травой и редким кустарником, перемежались болотами, лежавшими в низинах, так, что порой трудно было издали отличить луг от такого болота.
   Деций совершал перед битвой жертвоприношение богам. Он как всегда ревностно соблюдал староримские обычаи, видя в них панацею от всех постигших государство бед. Войско располагалось лагерем в образцовом порядке. Деций поднял и выстроил всех для присутствия при жертвоприношении. Легионы стояли отдельно от вспомогательных когорт и ал, наемных варварских отрядов. По одну сторону от императорского шатра блестели панцирями ровные ряды легионеров. По другую сторону стояли собранные в каре когорты с разноцветными овальными щитами, алы паннонской и арабской кавалерии под штандартами-драконами, косматые наемники-франки со страшными метательными топорами-францисками за поясом, персидские и армянские лучники. Деций, облаченный в белые жреческие одеяния, (145) в сопровождении жрецов, священнодействовал у жертвенника на вершине холма. Он первым собственноручно заколол породистого быка с вызолоченными для церемонии рогами, а затем жрецы проделали то же самое с двумя десятками друих таких же животных.
  -- Бессмертные боги, да принесут победу Риму! - провозгласил с холма Деций, подняв к небу окровавленный жертвенный нож.
   Небо было по-летнему голубым и чистым, почти без облаков. Жрецы громко нараспев читали молитвы Марсу, богу войны, и Юпитеру-громовержцу.
  
   Войска Требониана Галла стояли на левом фланге, на отдалении от центра армии. Минуло за полдень. Богослужение закончилось несколько часов назад. Требониан Галл отправился на военный совет к императору, чтобы получить подробные инструкции на завтра. Солдаты занимались своими обычными делами. Профутур, префект 1-ой аквитанской когорты, и Ардуэннис, префект 3-ей когорты васконов, в ожидании своего командира коротали время за игрой в шашки. Остальные начальники когорт и ал в нетерпении топтались поблизости, ожидая, пока вернется Требониан Галл. Бурбур, отличившийся недавно в бою с готами, делился с окружающими сведениями о вражеском лагере, которые принесли разведчики.
  -- Варвары зачем-то разделили свое войско на три части. Они располагаются не в центре и по флангам, а почему-то линиями, одна за другой.
  -- Мы охватим их с флангов? - рассуждал вслух кто-то из командиров когорт.
  -- Один их фланг прикрыт болотом, там этого не сделать. Но с другой стороны, как раз напротив нас, такой маневр возможен.
  -- О, нам, видимо, предстоит завтра решить исход сражения! Мы обойдем варваров и ударим во фланг, пока император атакует в лоб. Книва не выдержит этого, клянусь богами! - говорил Кариовиск, префект когорты фризов.
  -- Это мы так предполагаем. Решает сам август.
  
   Требониан Галл прибыл от императора вскоре. Легат был мрачен. Соскочив с коня, он молча прошагал в свою палатку. Префекты когорт без приглашения, все, как один, последовали за ним.
  -- Август, кажется, недостаточно внимания уделяет предстоящей битве, - сказал Требониан Галл, в задумчивости опершись локтем о столбик палатки.
  -- Он не произвел рекогносцировки? - спросил кто-то.
  -- Он предпочитает готовиться к сражению морально. Сейчас у него музыканты и певцы, исполняют ему "Илиаду". Он заставил меня и других выслушать эписодий о битве ахейцев с амазонками, после чего отпустил, оставшись дальше слушать звон гекзаметров один.
   Легат тяжело вздохнул.
  -- Август Траян Деций чудит. Свою армию он, видно, сравнивает с войском Ахилла, с героями древности. Он не понимает. Солдаты... Они грубы, жестоки, буйны, склонны к грабежу. От них дурно пахнет потом, чесноком и винным перегаром. Они никогда не прочь пограбить на римской земле, словно на варварской. Отбивая у варваров римских пленников, они скорее готовы объявить их своими рабами, нежели возвратить свободу, как своим согражданам. Император совершенно не видит этого.
   Префекты когорт слушали своего командира, желая узнать о планах на завтрашнее
   сражение. Требониан Галл ничего не говорил. Наконец, Гай Профутур спросил его сам.
  -- Что завтра делать нам? Какие будут распоряжения?
  -- Император не имеет никакой особой диспозиции, - ответил Требониан Галл, - Он рассчитывает уничтожить варваров массированным лобовым ударом своих легионов. От нас требуется прикрывать правый фланг. Вот и все.
   Командиры переглянулись, вполголоса обсуждая услышанное.
  -- Надеюсь, он хотя бы осмотрел поле битвы? - проворчал Бурбур, и с вызовом посмотрел на Требониана Галла.
  -- Не знаю. Я его за этим не видел, - ответил легат.
  -- Отлично, отлично.., - буркнул вновь префект кантабров, и нахохлился, сжав руки на груди.
  -- Желаю успеха всем нам завтра, - сказал Требониан Галл, завершая совещание.
   Подчиненные, тихо переговариваясь между собой, стали выходить из палатки. День
   клонился к вечеру. Завтра должно было все решиться.
  
  
   Утро битвы при Абрите было солнечным, но обогреть землю после прохлажной ночи дневное светило еще не успело. В низинах между холмами, над лугами и болотами, клубился туман, поднимавшийся выше роста стоящего человека.
   Едва только рассвело, около шести утра, Деций выстроил все римское войско на исходных позициях для атаки. Решающий день наступил. Император вместе с сыном и соправителем Гереннием Этруском решил сам возглавить наступление. Фаланги 4-го Италийского и 6-го Испанского легионов находились в центре, готовые нанести главный удар. Здесь же, вместе с императорами, была преторианская гвардия, кроме одной манипулы, оставленной в Абрите прикрывать оставленную там казну и императорские инсигнии. Деций был полон воинственного пыла. Одетый в коринфский панцирь, роскошный шлем и красный плащ полководца, он находился в первых рядах. Но первенство у отца оспаривал Геренний Этруск.
  -- Позволь, я поведу первую атаку, - просил он.
   Деций разрешил. Позиции врага не были полностью видны из-за тумана. Но на холмах все было заметно хорошо. Готы стояли в той же позиции, что и вчера - тремя линиями, следующими одна за другой. Варвары сохраняли странное молчание. Они не подбадривали себя воинственными криками и песнопениями, как год назад при Никополе, и даже не стучали мечами о щиты. Все было тихо в их рядах.
  -- Вперед! - громко скомандовал Геренний Этруск, и с лязгом вынул из ножен испанский меч.
   Ряды легионов вздрогнули, и тяжело двинулись за цезарем. Сходя с холмов, войско среди густого тумана стало спускаться по довольно крутому откосу вниз. Пока все было спокойно, лишь тяжелые шаги солдат и громыхание оружия сотрясали тишину.
   Варвары показались из тумана внезапно. Передовые из них, стоявшие в рассыпном строю перед первой линией своего войска, метнули дротики и пустили стрелы, едва только среди клубов тумана показались очертания плотного строя легионеров.
  -- Бей! - закричал Геренний Этруск, и солдаты почти бегом, но держа строй, бросились на готов.
   Схватка завязалась. Готы свирепо кинулись навстречу римлянам, воя и размахивая мечами, топорами, дубинами. Повсюду зазвенело оружие. Геренний Этруск с увлечением ввязался в схватку, орудуя мечом. Готы, видя богато одетого всадника и признавая в нем командира, бросались на него отовсюду. Геренний Этруск, крутясь на одном месте, рубил направо и налево. Он совершенно точно убил несколько человек, что замечал с удовлетворением. Но, пока он был увлечен схваткой, первые шеренги легионеров ушли уже далеко вперед. Римляне ломили. Готы пятились и уже почти бежали. Сражение началось многообещающе.
   Расправившись со всеми, нападавшими на него, Геренний Этруск пришпорил лошадь, спеша вперед. Начинался склон холма, вверх по которому, преследуя варваров, бежали римские солдаты. Здесь туман рассеялся, и цезарь с неудовлетворением заметил, что легионеры, увлекшись погоней, расстроили ряды.
  -- Назад! - закричал он, - Все в строй!
   Две стрелы просвистели возле уха. Машинально пригнувшись, Геренний Этруск направил лошадь в небольшую низину, чтобы укрыться там.
  -- Задним быстро нагнать передних! - скомандовал цезарь, - Корникулярий, пошел! Поторопи их!
   Ординарец понесся к задним рядам. Передние рвались вперед без остановки, не слушая окриков командиров. Строй опасно разредился. В досаде, Геренний Этруск поспешил вперед, чтобы лично вернуть солдат к порядку, и выехал из низины, где укрылся. В следующий же момент варварская стрела попала ему в лицо.
  -- О, боги! - побледнев, воскликнул преторианский центурион, из сопровождавших цезаря.
  -- Он убит! - завопил кто-то, - Цезарь Геренний Этруск убит!
   Упавшего уже обступили подоспевшие солдаты эскорта. Они были в страхе.
  -- Какое ужасное предзнаменование!
   Случалось ранее, чтобы римские императоры гибли в сражениях с конкурентами в
   борьбе за престол. Но чтобы в битве с варварами - впервые. Слух о гибели Геренния Этруска пронесся по рядам с быстротой молнии. Обескураженные солдаты, лишенные командующего, впали в растерянность.
   Раздался варварский вой, и толпы готов навалились, стремясь в контратаку. Римские солдаты из первых рядов, разбившие строй, были смяты мгновенно. Те, кто шел дальше, сориентировались, и встретилил варваров стеной щитов. В готов полетели дротики. Подоспели свежие римские отряды, и новым ударом сломали готов окончательно. Варвары беспорядочно разбегались вверх по склону холма. Римляне, получив урок, не спешили преследовать их и шли вперед размеренно, не размыкая строя. Первая из трех линий готов была разгромлена.
   Децию доложили о гибели Геренния Этруска. Но никто не ожидал последовавшей реакции.
  -- Потеря одного воина - небольшой ущерб для республики! - провозгласил он, и сам возглавил новую атаку.
   Впереди ожидала вторая вражеская линия. Деций повел войско в атаку сам.
   Выравняв строй, римляне размеренным шагом двинулись вперед. Готы встретили дождем из стрел и копий. Легионы пришли в замешательство от полученного отпора. Деций на коне вырвался вперед и, не обращая внимания на опасность, закричал им:
  -- Сохраните свою доблесть, которая дала вам славу непобедимых! Подумайте, ведь ваша слава зависит от этого дня!
   Ободренные солдаты почти бегом ринулись вперед. Деций сам ехал в первых рядах,
   подавая пример, и успел зарубить двух варваров, пока его не уговорили вернуться назад, вглубь строя. Легионы же, вернув уверенность в своих силах, опрокидывали все, что попадалось им на пути.
  
  -- Кажется, наши прорвали и вторую линию варваров, - заметил Требониан Галл, глядя на битву с вершины холма на левом фланге.
   Туман рассеялся, и все можно было обозревать беспрепятственно. Войска
   Требониана Галла пока в бой не вступали, и ожидали приказаний, стоя на позициях.
  -- Но куда он движется дальше? - сказал Бурбур, - По-моему, он прет прямо в болото! Надо остановиться.
  -- Какое болото? - не верил легат, - Это просто обширный луг. Влажный луг, каких много здесь.
  -- Болото, я говорю! - не унимался Бурбур.
  -- Предоставим императору командовать самому. Ему на месте виднее.
  
   Децию на самом деле было виднее. Прорвав и рассеяв вторую линию готов, он продолжал вести свое войско вперед, в обширную низину, лежащую между холмами. Зеленая, покрытая травой и одиночными низкими кустами, издали она действительно походила на луг. Но вскоре под ногами захлюпало.
  -- Август, болото! - предупредил ехавший позади преторианский трибун.
  -- Ничего страшного. Оно не мешает нашему движению, - ответил император.
   Оставалась третья, и последняя линия войска Книвы. Варвары толпились впереди, за
   болотом, на гребне холма. Сколько их, не было видно, так как на холме были лишь передние шеренги, а остальные скрывались позади и внизу.
  
   Спокойствие Требониана Галла, стоявшего на левом фланге римлян, нарушили сразу несколько срочных донесений. Впрочем, легат Нижней Мезии все прекрасно видел и сам. Многочисленная варварская коница, незамеченная прежде, вырвалась из-за холма и бросилась в атаку на когорты вспомогательных войск. Здесь были и конные готы, и сарматы в чешуйчатых доспехах, с длинными копьями-контосами, и еще какие-то дикари в звериных шкурах, с длинными чубами, намотанными на ухо, на косматых конях. Страшно крича и гремя оружием, дикая конница во мгновение ока смяла римские алы и заставила их отступать назад, на прикрытие тыла Требониана Галла и расположившегося далее обоза.
   Примчавшиеся оттуда к легату контуберналы требовали немедленной поддержки, говоря, что промедление грозит охватом левого фланга. Требониана Галл, став вдруг из пассивного наблюдателя битвы непосредственым участником событий, вовсе не ожидал такого поворота событий. Когорты спешно перестраивались, разворачиваясь к появившемуся противнику. Громко орали центурионы, судорожно махали руками начальники.
   Все новые варварские отряды выскакивали из-за холма и, испуская пронзительные крики, бросались между 1-ой аквитанской когортой Профутура и конницей, стремясь разъединить римские соединения. Те, уступая в силах, отходили, построившись в "черепаху" из щитов. Варвары с расстояния осыпали их стрелами.
   Требониан Галл явился вовремя. За ним поспешала 2-ая смешанная когорта кантабров Бурбура, переходившая вброд небольшой ручей. Подъехали две карробаллисты; развернув их, ауксиларии принялись обстреливать варваров длинными стрелами.
   Готская конница продолжала пробовать противника на прочность. Отступившись с одного участка, варвары бросились на 3-ю когорту васконов Ардуэнниса и наемных персидских лучников. Подходившие кантабры оглашали поле боя громкими криками, ободряя своих и возвещая о своем приближении. Варвары, атакуя непрерывно на нескольких участках, опрокинули-таки аквитанцев. Но на месте уже были кантабры, поджидавшие готов в сомкнутом строю. Варваров встретили два залпа дротиков. Персы добавили, пуская стрелы из луков. Замешавшись, готская конница потеряла атакующий напор, а пехота Требониана Галла быстро пришла в себя и построилась. Готы попробовали броситься на их строй вновь, но новый залп дротиков, стрел, камней из пращ расстроил их и вынудил отступать.
   Загудели римские трубы и букцины. Когорты расступились, выпуская вперед свою конницу. Римские алы, укрывавшиеся за рядами пехоты, спешили взять свой реванш. Готы спешно бегут и вскоре скрываются за холмами, откуда появились.
  -- Кажется, отбились, - облегченно выдохнул Требониан Галл, и вытер пот со лба.
  -- Легат! Легат! - подскочил контубернал с искаженным страхом лицом, указывая рукой в сторону центра битвы, - Дело плохо! Очень плохо дело!
   Требониан Галл, поднявшись на холм, оглядел все поле.
  -- Мы проиграли, - сказал он так же спокойно.
   Картина надвигающегося поражения была перед ним явственно.
  
   Деций, верный выбранной тактике огульного, безоглядного наступления, загнал-таки свое войско в болото. Легко разгромив два первых готских отряда, он очутился в виду главных сил Книвы, и двинулся на них напрямую, через то, что поначалу показалось ему обычными заболоченными лугами. Но чем дальше, тем сильнее это пространство оказывалось болотом и, наконец, превратилось в настоящую топь. Деций, невзирая на опасность, упрямо гнал свои легионы вперед, рассчитывая, что они смогут преодолеть болотистый участок. Готы были недалеко и обманчиво легкодоступны. Но добраться до них не удалось. Войско увязло, стало терять строй и сбиваться в кучу. Задние ряды напирали на передние и, толкая вперед, ломали их. Находящиеся впереди не могли продвинуться дальше.
   На увязшую, лишившуюся подвижности римскую армию варвары обрушили массы стрел, копий и дротиков. Обтекая по холмам противника, Книва брал его в полумесяц, и мог теперь обстреливать как с фронта, так и с обоих флангов. Войска Требониана Галла не могли прийти на помощь Децию, так как сами вели бой с варварской конницей на фланге.
   Осознав опасность, император предпринял попытку прорыва. Он послал вперед Мунация Цериалиса и 4-ый Италийский легион. С трудом двигаясь через болото, это войско двинулось в сторону холмов. Готы мгновенно собрались в том месте, куда направлялись италийцы, и усилили стрельбу. Цериалис двигался вперед упорно и уже вышел из болота, к подножию холмов, но варвары мощно ударили его по флангам, полностью смешав строй легиона, и скоро погнали римлян обратно в болото.
   Собрав одну когорту, Цериалис сам возглавил ее, построил в плотный строй и двинулся на штурм одной из высот, надеясь отвлечь готов и дать всем остальным своим силам выйти из топи, построиться и повести правильный бой. Два десятка персидских лучников-наемников получили приказ прикрыть движение когорты метким огнем из луков, но готы тут же смяли персов. Когорта с Цериалисом во главе, на которую стрелы сыпались со всех сторон, продолжала продвигаться вперед, как вдруг с обеих сторон на нее бросилась варварская конница с копьями и перебила всех. Командир легиона тоже был убит. 4-ый Италийский легион, совершенно разгромленый, дезорганизованый, потерявший треть своего состава, отступил назад, ничего не добившись.
   Деций с преторианцами и 6-ым Испанским легионом оставался все это время на месте, посреди болота. Римляне были принуждены защищаться пассивно, у готов же были полностью развязаны руки, действия их свободны. Стрелы и метательные снаряды варваров причиняли большой урон. Три часа простояло импраторское войско под беспрерывным обстрелом, в силах лишь закрываться щитами. Каждая минута усиливала варваров и ослабляла Деция. Готы зашли уже не только с фланга, но и появились в тылу имперской армии. На западе, на севере, на востоке виднелись вражеские силы. Свободно было лишь к югу, где болота раскинулись во всю ширь и уходили куда-то вдаль.
   Деций сделал еще одну попытку прорвать кольцо варваров, направив вперед часть 6-го Испанского легиона, но его передовая когорта была смята и уничтожена; вернулось лишь шестьдесят человек. Атака захлебнулась.
   Ничего не оставалось, кроме как отходить на юг, оторвавшись от Абрита, от Требониана Галла и углубившись в болота. Деций решился на это. Поначалу все удавалось. Понесшая большие потери, изможденная сражением римская армия сумела, наконец, выбраться из болот на твердую землю. Варвары остались где-то позади, на холмах у поля несчастливой битвы. Поражение римлян стало очевидным, но Деций, выйдя из боя, почувствовал некоторое облегчение и успокоился. Он не знал, куда идти дальше, но надеялся выйти каким-либо путем к имперской дороге. Построившись в походную колонну, войско Деция двинулось вперед.
  
   Вечерело. Колонна шла уже около двух часов и беспрепятственно добралась до того места, где тропа уходила с возвышенности в овраг. Деций успел сориентироваться и заметил, что постепенно забирает в нужном направлении - к северу, к дороге Тембинус. Эти тропы должны были, в конце концов, вывести его туда. Как вдруг солдаты, шедшие впереди, спешно вернулись назад, сообщая, что появились варвары в большом числе. И противоположный край оврага, к которому подходила армия, мгновенно заполнился толпами готов, грозно воющих и потрясающих оружием. Они преградили путь. Уставшим, голодным солдатам Деция предстояло сражаться вновь, чтобы пробить себе дорогу.
   Император не колебался, и направил 6-ой Испанский легион в атаку. Развернуться в боевой строй было нельзя из-за узости позиции, и приходилось атаковать колонной, против правил тактики.
   Полторы тысячи легионеров пошли вперед. Вместе с дорогой они скрылись на дне оврага, вместе с ней же показались на другой стороне, и тут же были смяты, сброшены обратно мощным ударом готов.
   Деций, подкрепив легион преторианцами, сам встал во главе второй атаки, подавая личный пример. Сомкнув щиты, все последовали за ним. Подойдя вплотную к рядам варваров, они пробили и смяли их первую линию, устремились ко второй, но тут целый град стрел и копий обрушился на их ряды. Множество солдат было убито. Дрогнув, римская колонна распалась и в беспорядке отступила, увлекая за собой Деция. Император яростно кричал, грозил, размахивал мечом, но все было тщетно. Он понял, что задуманное невозможно. Войско в бегстве миновало овраг и остановилось на другой его стороне, приходя в себя и с трудом перестраиваясь в порядок. Готы не преследовали. Встав на своей стороне, они вновь принялись обстреливать римлян, вынуждая собирать последние силы и стоять в порядке, прикрываясь щитами. Понимая большую опасность положения, Деций был безмолвен и сосредоточен. Он боялся, что основные силы Книвы пустились за ним в погоню и вскоре подойдут с тыла, лишив всяких надежд на спасение. Пробиться вперед тоже было нельзя.
  -- Август! - прервал его размышления трибун преторианцев.
   Он шел к императору, ведя за руку молодого легионера с измазанным грязью лицом и без шлема.
  -- Этот солдат родом из здешних мест. Он говорит, что знает тайные тропы через болота, к востоку отсюда. Ночью мы сможем незаметно ускользнуть от варваров и уйти.
  -- Если это так, выберемся - получишь награду, - пообещал солдату Деций, - Пятьдесят аурей!
  
   Бесконечно долгий, страшный день, наконец, завершился. Опустилась ночь. Тьма заволокла все кругом. Как и в предыдущую ночь, низины затопил туман. За оврагом, где расположились готы, ярко горели костры. Оттуда доносились воинственные крики, песни, удары в бубен. Варвары праздновали победу над имперской армией.
  -- Рано радуетесь! - зло процедил Деций, и велел всем тихо выступать по указанному проводником пути.
   Ночь и мгла скрыли передвижение римской армии. Она потянулась на восток,
   незамеченная предающимися веселью варварами. Огни становились все бледнее, шум - все тише. И, наконец, то и другое исчезли вовсе, уступив место безмолвию ночи. Римляне шли по узким тропкам в поросших лесом теснинах: вначале остатки 4-го Италийского легиона, затем преторианцы с императором, в конце остатки 6-го Испанского. (146) Командиры обоих легионов были убиты в сражении. Испанцы, кроме того, покрыли себя позором, потеряв своего орла. Легион теперь, по древней традиции, подлежал расформированию. Но лишь после того, как удастся выбраться.
   Около полуночи солдат-проводник, шедший впереди, остановился и сделал знак рукой. Овраги и теснины заканчивались. Впереди лежала низкая заболоченная равнина. За нею в неясном лунном свете просматривались очертания горбатых холмов.
  -- Август, за теми холмами начинается путь на север, который приведет к имперской дороге, - сказал проводник, - Но надо преодолеть это болото.
  -- Так идем. Чего спешить? - с недовольством в голосе воскликнул Деций.
  -- Это будет нелегко.
  -- Ты говорил, что знаешь путь? Обманул?
  -- Август, я говорил, что знаю путь сюда, но не путь через само болото. Тут можно пройти, но кое-где встречается настоящая топь.
  -- Нам некуда деваться, - сказал Деций, - Начать переправу!
  
   Центурия преторианцев двинулась первой. Она исчезла в темноте, оставив всех
   дожидаться вестей. Стоявшие на краю болота солдаты напряженно вслушивались. Было тихо. Наконец, с болота вернулся центурион.
  -- Мы достигли противоположного края, не потеряв никого. Но путь будет нелегким. Тут и там топь.
   Деций жестом дал знак. Солдаты толпами, беспорядочно, повалили на болото. Император последовал за ними. Под ногами зловеще чавкало и колыхалось. Ступать удавалось с трудом, вытаскивая ноги из трясины. Откуда-то спереди послышались крики - солдаты предупреждали, что идут по колено в грязи. О том же самом кричали слева, справа, сзади. Войско шло, не слушая, вразнобой, не обращая внимания друг на друга. Жуткое чавканье трясины сопровождало каждый шаг, и вскоре то тут, то там раздались крики утопавших. Сыша их, некоторые в страхе останавливались. Но шедшие сзади них грубо толкались, веля поторопиться. В темноте не было видно, куда ступаешь - на кочку или в топкое место. Встречались места, где болото расступалось, открывая целые окна воды, заросшей ряской. Тут можно было передвигаться, лишь прыгая с кочки на кочку. Оступившиеся падали в воду и, отяжеленные доспехами, тут же шли на дно. С большим трудом, потеряв много людей, римляне преодолели топи и взобрались на расположенные за ними холмы. Отсюда остатки армии Деция вышли на дорогу Тембинус и направились к Абриту, на соединение с войсками Требониана Галла. Когда легат Нижней Мезии пересчитал прибывших, то из тридцатитысячной армии в наличии оказалось семь тысяч человек. Еще примерно столько же, разбежавшихся и рассеянных в битве, собрались позже. Императора Деция среди них не было. В страхе и ночной суматохе на болоте никто не заметил, как он утонул.
  
   Книва со своим войском, одержав полную победу при Абрите, три дня стоял у поля битвы. Он не спешил. Римская армия была почти полностью уничтожена, остатки ее частью отступили, частью спрятались за стенами Абрита. Не было видно ни одного вражеского солдата, никто больше не тревожил готов. Варвары весело проводили время. Им было смешно от того, что еще несколько дней назад они были готовы отказаться от всей добычи, лишь бы поскорее уйти из Мезии. Великие опасности, оставшиеся позади, казались ничтожными. Готы радовались. У них было все. Деньги - золотые и серебряные монеты с профилями вельшских владык. Искусно сработанные изделия мезийских ремесленников - посуда, украшения, домашняя утварь. Тонкие ткани, каких никогда не было у готов. Вина на любой вкус - местные и привозные, белые и красные, крепкие и нет. И множество пленников. У варваров блестели глаза от вида всего этого. Вначале было трудно сдержать воинов при дележе. Каждый хотел забрать себе побольше. То и дело вспыхивали драки из-за добычи. Сейчас все возвращались пресыщенные.
   Расстелив у себя в шатре дорогой ковер, добытый в разграбленном Филиппополе, Книва возлежал на нем и пил из кубка крепкое египетское вино. Поодаль шумел стан войска. Воины, счастливые от завладения добычей, возбужденно болтали, пьянствовали. Слышались разговоры, хохот, песни. Кое-кто от переизбытка чувств плясал под немудрящую варварскую музыку, раздававшуюся тут и там. Иные спали, невзирая на шум и возню вокруг. Вовсю шла мена, азартные игры на вещи, перебранки и ругань недовольных.
  -- Что дальше, Книва? - спросил короля Лоллиан.
  -- А ты что предлагаешь?
  -- Надо, не мешкая, пока мы полностью владеем положением, заключить мир на выгодных для нас условиях.
  -- С кем? Кто у них теперь за императора?
  
   Императором провозгласили Требониана Галла. (147) Видя неизбежность
   поражения при Абрите, он своевременно скомандовал отступление и этим спас остатки римской армии. Вспомогательные формирования Галла, не дожидаясь окончания катастрофы, бежали по дороге в Абрит, где заперлись. Варвары не преследовали их и не явились к городу в последующие дни. Постепенно к Абриту собирались уцелевшие из армии Деция, которым посчастливилось спастись во всех бедствиях. Самого императора с ними не было, и никто ничего не знал о его судьбе. Наконец, собрав рассказы возвратившихся солдат, достоверно установили, что последний раз Деция видели ночью на краю злополучного болота, во время переправы. Поскольку многие погибли при этом, все решили, что император также утонул. Теперь следовало избрать преемника. Младший сын Деция, Гостилиан, сидел в Риме, но он был слишком юн и не знаком войскам, к тому же, находился далеко. Воины стали склоняться к провозглашению Требониана Галла. Не все были согласны. Некоторые подозревали мезийского наместника в измене, в том, что он бросил Деция в сражении, уведя свои войска, и даже подозревали Галла в предательских сношениях с готами. Но доказательств тому не было, все прочие высшие командиры войска погибли при Абрите, и Требониан Галл должен был по праву возглавить государство. Так и решили. Новый император тут же назначил себе в соправители своего сына Волузиана, который находился в Италии, и сына покойного Деция, несовершеннолетнего Гостилиана. Самой же насущной и неотложной задачей стало как можно скорее избавиться от готов.
  
   Книва прибыл в римскую ставку вальяжный, надменный, донельзя гордый собой, в окружении эскорта из отборной конницы. Расположился, как хозяин, в предоставленной для свидания палатке. Грубо выгнал раба, принесшего вина и закуски - боялся, что коварные вельхи попытаются отравить вождя победителей.
   Требониан Галл появился чуть позже. Это была его вторая встреча с Книвой - прошлой зимой, в самом начале нашествия они виделись на Данувии у Нов.
  -- Старый знакомый! - с издевкой сказал Книва, - Легат! Или ты уже император?
   Лоллиан, приглашеный в качестве переводчика, тоже ехидно улыбался Галлу. Король продолжал:
  -- Предлагал я августу Децию выгодные условия, чтобы разойтись по-хорошему, он не захотел. Не хотели по-хорошему, теперь будет по-плохому.
  -- Твои условия, Книва, - угрюмо сказал Требониан Галл.
   Гнуть свою линию и торговаться он не мог. У императора не было никаких козырей. С уничтожением войска рухнуло все.
  -- Мои условия? - переспросил Книва, - Мои условия таковы. Мы уходим в свои земли, взяв с собой всю добычу и всех пленников, включая знатных. Ты знаешь, мы захватили и лиц сенаторского сословия в Филиппополе?
  -- Знаю.
  -- Они станут рабами, как и все прочие. Пусть поблагодарят за это Деция, - ухмыльнулся король.
  -- Пусть будет так.
  -- Какой ты кроткий, Галл. Деций был иным, петушился. Теперь вышло все по-иному, да?
  -- Чего ты еще хочешь, Книва?
  -- Это еще не все. Отныне римляне будут выплачивать готам дань. Ежегодно. Мы будем приходить зимой. И упаси вас ваши боги, если вы не сможете расплатиться!
  -- Да будет так! - обреченно ответил Требониан Галл.
   Горе побежденным!
  
   Пресыщенное, перегруженное добычей, варварское войско уходило за Данувий. Переправлялись они, не имея достаточно плавсредств, долго. Когда хвост воинства Книвы окончательно исчез за горизонтом на севере, за рекой, настал черед и Требониана Галла. Новый император тоже спешил покинуть Мезию. Он торопился в Рим, чтобы утвердить там свою власть. Провинция и лимес оставались на попечение немногочисленных войск - тех, что остались после абритского разгрома. Впрочем, оборонять им было особо нечего. Мезия была опустошена войной.
  

Часть 7. Требониан Галл

  
   Пошел второй год с разгрома римской армии при Абрите, и второй год правления Требониана Галла. Император вместе со своим сыном и соправителем Волузианом сидели в Риме. Оставленную же им Мезию ожидали новые бедствия. Едва ушли готы, как случилось еще одно несчастье, ничуть не менее опустошительное, чем вторжение варваров.
   На фракийском побережье, недалеко к северу от того места, где Боспор Фракийский соединяется с Эвксинским Понтом, (148) стоял захудалый городишко Салмидесс. Путь по морю от Византия дотуда занимал один день. Берег у Салмидесса был коварным местом, с подводными камнями и коварными течениями. Здесь часто разбивались корабли, и местные жители - асты, разбойничье племя, промышляли грабежом потерпевших кораблекрушение и их судов. Так было уже почти тысячу лет, с тех самых пор, как первые корабли греческих торговцев и колонистов устремились к северным берегам Понта, к скифской пшенице, мехам и рабам. Асты богатели от разбойничьего промысла, который даже империя в свои лучшие времена не могла пресечь. Летом 251г. империя потерпела катастрофу при Абрите. Разбойников тем же летом ждало другое.
   Темной августовской ночью, когда буря бушевала на Понте, море преподнесло астам очередной, который по счету подарок. Торговый корабль, шедший с востока, с другого берега Понта, выбросило на пустынный берег у Салмидесса. Едва узрев его, прибрежные разбойники бросились грабить. Взойдя на борт, они нашли там изрядную добычу, но не застали ни одной живой души. Весь экипаж корабля был мертв, и, судя по всему, корабль с мертвецами носило по морю уже несколько дней. Вид трупов был жуток: все их покрывали непонятные пятна синюшно-черного цвета, а на шее, подмышках и сгибах конечностей видны были страшные язвы и пузыри размером с кулак, наполненные гноем. Корабельщики умерли от неизвестной болезни. А через несколько дней людей в Салмидессе стала постигать та же участь. Пятна и язвы покрывали тело, начинался жар и судороги, человек впадал в полузабытье, истекал гноем, затем начиналось кровохарканье, становилось трудно дышать. Через два или три дня наступала смерть. Лекарства от страшной болезни не было. Уцелевшие в панике бежали из родных мест куда глаза глядят, надеясь спастись. Но этим они лишь помогали быстрее распространить заразу.
   Эпидемия в полмесяца охватила Фракию, перекинулась на Мезию, Македонию, пошла дальше на все стороны света, выкашивая ежедневно тысячи человек. Это было пришествие чумы. Зародившись где-то на востоке, на стыке правлений Деция и Требониана Галла она была принесена в пределы римского государства, где свирепствовала затем около двадцати лет.
   Рим перестал быть безопасным местом. Сюда не могли проникнуть варвары, но чума пришла, и никто не мог ей помешать. Осенью 251г. и последующей зимой умирало по тысяче человек в день; кладбищ не хватало, трупы вывозили на телегах и наскоро закапывали во рвах за городом. Жизнь в Риме парализовало. Кто не болел, те сидели в страхе по своим домам, закрыв двери и окна.
   Чума проникла и в Палатинский дворец. Заболел и умер Гостилиан, младший сын Деция, которого Требониан Галл сделал своим вторым соправителем, вместе с Волузианом. Сам император болезни избежал, а его префект претория, заболев, ухитрился излечиться от чумы. Зная, что лекарственных средств от нее нет, префект в отчаянии, претерпевая дикую боль, вскрывал огромные гнойники на теле прокаленным в огне ножом, выдавливал гной, разрезал и промывал получавшуюся открытую рану. Спустя три недели неимоверных мучений, он пошел на поправку и затем выздоровел.
  
   Нижняя Мезия, сентябрь 252г.
  

Рано ли, поздно ли,

Но рок свершится, жребии выпадут,

И увлечет ладья Харона нас

В безвозвратную мглу изгнания.

(Гораций)

  
   На дальней мезийской границе стояла тоскливая осень. В этот раз она пришла рано. Уже в сентябре похолодало, зарядили дожди. Все вокруг нагоняло тоску. В этом году почти никто не сеял хлеб - чума и варварское нашествие последних лет сделали свое дело. Провинция запустела. В крупных городах жизнь еще теплилась кое-как, а вне их пришла в совершеннейший упадок. Можно было весь день ехать верхом и не встретить ни единой живой души. Вдоль пустых дорог стояли брошенные, безжизненные поселения, пустые пашни. Без боязни бродили волки; стада вепрей кормились опавшими плодами в заброшенных садах.
   Трудно было поверить, что еще несколько лет назад Мезия была вполне цветущей и многолюдной провинцией. Теперь она обратилась в пустыню. По границам, в отрезанных от всего мира крепостях и кастеллах еще стояли гарнизоны. Чума не добралась туда - в ненаселенной местности некому было переносить заразу, но будущее обещало всяческие беды. Не было подвоза продовольствия. Солдаты болели и часто голодали. Охота и рыбная ловля пока позволяли не разразиться настоящему голоду, кое-где воины посеяли зерно для собственного прокормления, но кто мог знать, что будет дальше. Не хватало дров, в казармах, с наступлением осени, уже становилось холодно. Заводились блохи, которых выводили, окуривая помещения дымом.
   Готы приходили за данью прошлой зимой, через полгода после Абрита. Получив свое, они ушли, никого не тронув. Этой зимой они должны были явиться снова. Их прихода ждали равнодушно. Апатия охватила всех.
   Солдаты гарнизонов, взирая с высоты крепостных стен, видели днем унылое безлюдье и запустение, а ночью не видели ничего, кроме кромешной тьмы. Ни огонька, словно вымер весь мир, и нет более ни Рима, ни императора-августа Требониана Галла, ничего, а мезийские солдаты остались последними людьми на опустевшей земле.
   Звери заняли место людей. Одичавшие, лишившиеся хозяев, собаки смешивались с волками и давали потомство - хитрое, злобное и не боящееся людей. Волки враждовали с медведями. Не раз, выбираясь из крепостей ради охоты и рыбной ловли, солдаты встречали изломанные волчьи трупы - следы звериных стычек. С них, пользуясь случаем, снимали шкуры. Не единожды натыкались и на останки людей, съеденных зверями. Никого это не трогало - в общих бедствиях чувства притупились, всем было безразлично. Однажды солдаты стали свидетелями зрелища. Огромный, одетый в медово-желтую шубу, медведь, стоял на дыбах, рыча и размахивая в воздухе лапищами. Вокруг щерились пять или шесть волков. Косолапый опустился с двух лап на четыре и, как тяжелый всадник-катафракт проламывает дурно выстроенный строй пехоты, пробился сквозь стаю и пустился прочь, вплавь через ручей. Воевали люди - теперь воюют звери.
   Волчьи центурии по ночам подступали к самым стенам крепости. Караульные на стенах, от нечего делать, искусно воя, подманивали зверей, и те выли в ответ где-то совсем рядом, внизу. Однажды солдаты-васконы схватили в лесу разбойника - единственного оставшегося в живых после короткой схватки, случившейся, когда шайка задумала потревожить басков во время привала в лесу. Ардуэннис, префект когорты, хотел казнить захваченного, но солдаты упросили отдать его им на потеху. Той ночью разбойнику дали меч и щит, и выставили за ворота кастеллы, с наказом продержаться до утра. Всю ночь пленник в свете факелов простоял у стены, слыша из мрака рычание зверей и видя временами их горящие глаза, а наверху солдаты наблюдали, как в амфитеатре, галдели и ставили ставки. Поставившие на волков проиграли, поставившие на разбойника утром подсчитали барыш - злодей увидел рассвет. Но его все равно убили, пустив в спину стрелу - наказание не должно было миновать никого, преступившего закон.
   Летучие мыши селились в нишах башен кастеллы, беспокоя часовых шуршанием крыльев и скрежетом коготков. Устраивались на дневку совы. У этих тоже была своя война - с воронами. Все знали, что совы любят разорять вороньи гнезда по ночам, когда их противники беспомощны. Вороны же хозяйничали днем, и горе было той сове, чье убежище они отыщут.
  
   Темной осенней ночью префект 1-ой аквитанской когорты Гай Профутур стоял на стене кастеллы Карсиум, закутавшись в длинный плащ, и смотрел туда, где чернел в темноте Данувий.
   - Уже второй год, как мы здесь, - подумал префект.
   На смотровой площадке, открытой всем ветрам, часовой стоял на посту. Завербованный лет пять назад, он давно успел освоить нехитрую солдатскую премудрость спать на посту стоя, опершись на щит. Для командиров это тоже не было секретом. Тихо подойдя к часовому, Профутур пнул ногой по щиту. Потеряв равновесие, солдат с грохотом упал. Префект пригрозил ему:
  -- Эх, год назад ты бы у меня отведал лозы! Твое счастье, что драть теперь никого не имеет смысла!
   Дисциплина в гарнизонах падала. Командиры в отрезанных от всего мира гарнизонах не решались наказывать провинившихся, боясь гнева солдат, от которого некуда было бы спастись.
   - Шлем! - продолжал, однако, разнос Профутур, - Застегнуть, как следует! Панцирь почему не стянут?
   Солдат принялся торопливо завязывать шнурки, стягивая пластины доспеха плотно, по уставу. Затем, приведя себя в порядок, замер на посту столбом.
   Профутур достал ауреус с портретом покойного императора Гордиана. Монета была отчеканена десять лет назад, в честь нового года. "Feliciaе temporaе" - гласила круговая надпись на обратной стороне.
  -- "Счастливые времена", - проговорил Профутур, - Смешно...
   Префект поднял руку вверх, и посмотрел на монету на фоне звездного неба. Звук шагов снизу по лестнице отвлек его. Профутур посмотрел туда. К нему поднимался его приятель, префект васконской когорты Ардуэннис. Теперь они стояли в разных крепостях, хотя и недалеко, и не виделись уже несколько месяцев. Баск был хмур, с непроницаемым лицом. Одетый в длинный красноватый плащ до пола, он тяжело, как висельник к эшафоту, поднимался на стену. Префекты поздоровались молча, пожав друг другу руки выше запястья.
  -- Я ждал тебя наутро, Флавий, - сказал Профутур, - Не следовало торопиться, ночами на дорогах опасно.
  -- Весть, которую ты мне послал, погнала меня в дорогу немедленно.
  -- Да.., - вздохнул префект аквитанцев, - Жаль старика Эгидия, очень жаль. На кого он нас покинул?
  -- Я не думал, что у вас чума, - сказал Ардуэннис.
  -- Чумы нет. Он умер не от этого.
   Профутур еще раз угрюмо оглянулся на стоявшего вдали часового, словно желая
   придраться и отругать его еще раз.
  -- Старина Эгидий не был болен. Он все повторял мне, что устал от жизни и хочет лишь отдыха. Засыпал, едва присев, а когда его будили, просил только оставить его и дать ему немного поспать. Потом он слег безо всякой болезни и через три дня умер.
  -- Что же это с ним было?
  -- Все умирает, Флавий.
   Префект не мог объяснить иными словами. Старый центурион умер от особой
   болезни, суть которой заключалась в неодолимом отвращении к жизни.
  -- Не спешишь к себе, Флавий? - спросил Профутур.
  -- Нет. Куда спешить.
  -- А не отвлечься ли нам от всего этого? Завтра собираемся на охоту. На пару дней. Не хочешь присоединиться?
  -- Почему нет. Чем еще заняться?
  -- Хорошо.
  
   На следующий день погода вдруг наладилась, пригрело солнце. Префекты с
   несколькими солдатами покинули кастеллу и направились на охоту. Ехали спокойно, никуда не торопясь, почти шагом. Дорога и окрестности были пустынны. Над заброшенными полями вились, высматривая в траве мышей, хищные птицы. Пару раз по пути встретились старые убогие хижины, такие, как обычно в мезийском захолустье, без дымохода и топившиеся по-черному. Впрочем, и они были брошены. Всадники, скучая, беседовали.
  -- А что наш друг Бурбур? - спросил Ардуэннис, - Не слышно о нем?
  -- Бурбур в Новах, вместе с Кариовиском и фризами. Пишет мне время от времени, - отвечал Профутур.
  -- Что в Новах? Нет чумы?
  -- Нет. Что тебя так волнует чума? Ничего особенного в ней нет. В самом худшем случае просто умрешь в адских муках, только и всего.
   Префект аквитанцев усмехнулся.
  
   Время минуло за полдень. Охота шла вяло. На небольшом озере застрелили
   несколько диких гусей, и потащились дальше, в поисках более существенной добычи.
  -- Сейчас покажу кое-что, - сказал Профутур, и въехал на вершину холма.
   Товарищи последовали за ним. Галл показал рукой вперед. Там, вдалеке, виднелось несколько зданий из белого камня, видимо, усадьба. Направились туда.
   Усадьбы достигли ближе к вечеру, когда люди и предметы уже стали отбрасывать длинные тени в лучах заходящего солнца. Не было видно ни души. Неухоженный сад с перезрелыми, падающими на землю плодами, поросшая травой дорожка к воротам указывали на то, что селение заброшено уже довольно давно. Солдаты спешились. Передний из них, перед тем, как отворить ворота, вынул из ножен меч. В таких заброшенных поселениях мог встретиться и дикий зверь - медведи и вепри, нагуливающие на зиму жир, не прошли бы мимо сада с плодами.
   Вошли внутрь - никого. В траве под яблоней копошился еж. Кто-то из солдат, шутя, кинул в него веткой. Тот скрылся. Дрозды, опьяневшие от опавшей, перебродившей вишни, верещали из глубины зарослей, гневаясь на людей, помешавших птицам наслаждаться жизнью.
  -- Остановимся здесь на ночь, - сказал Профутур, - А завтра с утра продолжим.
   Солдаты осматривались. Вилла уже начинала приходить в негодность. Крыша была проломлена. Сверху, с деревьев, туда протянулись ветви, какие-то корни, покрытые лишайником. Осыпалась штукатурка. Зарос травой двор. Двери, скамьи, и все прочее, сделанное из дерева, размокло и почернело. В цистерне для воды плескалась кишевшая головастиками мутно-зеленая жижа. Войдя внутрь бывшего господского дома, солдаты нашли в нем лишь горы мусора, беспорядочно валявшиеся обломки и рухлядь. Две или три старые мраморные статуи, расколотые на куски, лежали в коридоре. Толстый слой пыли покрывал все вокруг, стоял затхлый запах, словно в склепе. В атриуме - давно высохший фонтан с покрытым патиной краном. По углам - сырость и плесень. Паук тянул свою сеть прямо через середину зала. Здесь не жили уже давно.
  -- Должно быть, владельцы этих мест были убиты или уведены варварами богомерзкого Книвы, - заключил кто-то.
  -- Всего пара лет без людей, и такой разор, - сказал другой.
  -- Паук и еж живут ныне там, где было жилище человека.
  -- Эта вилла разорена давно, десять лет назад, в первое нашествие готов, еще при божественном Гордиане, - пояснил Профутур.
  
   Здесь, в атриуме, у высохшего навсегда фонтана, решили устроиться на ночь. В месте, где когда-то был центр жизни богатого дома, где собирались хозяева и их гости, проводились пиры, играла музыка, шли неторопливые чинные беседы, теперь горел во мраке костер из арчовника и сухого хвороста, освещая покрытые пылью, испорченные сыростью стены. На них еще можно было различить остатки старых фресок, выцветших и размокших от проникавшей с улицы влаги.
   Солдаты готовили ужин, жаря на вертеле подстреленных днем гусей. Жир капал с туш и, шипя, падал в огонь.
  -- Эх, завалить бы вепря, - мечтательно сказал кто-то, - Или даже двух. Они часто бродят в покинутых садах.
  -- Да уж, префект не даст соврать. В том месяце мы так поймали двух!
   Профутур покачал головой, подтверждая сказанное.
  -- Люди исчезают, зверье приходит на их место. Вектилий, из третьей центурии, на днях встретил в таком саду настоящего сатира!
  -- Выдумщик твой Вектилий.
  -- Каков же собой сатир?
  -- Велик, черен, нем, лицо страшное, в шерсти весь. Он сразу ушел. Вектилий с мечом был, он железа боится.
  -- Да, интересное тут рядом происходит, - с долей ехидства заметил Ардуэннис.
   Гусь дозрел. Солдаты сняли тушу, делили ее и ставили на огонь вторую. Профутур
   облизал жирные пальцы.
  -- Заметь, Флавий, как все меняется. Мы в своей кастелле уже можем жить совершенно одни, безо всякой связи с миром. Мы охотимся, ловим рыбу, сеем зерно. Скоро мы забудем деньги, чины, порядки, потом отрастим волосы и бороды, словно варвары, потом, наконец, забудем человеческую речь и обратимся в первобытное состояние.
   Префект аквитанцев отстранился от огня, чтобы не закрывать обзор, и указал на
   поблекшие фрески.
  -- Видишь эту роспись по стенам? В детстве, когда я жил дома, в Аквитании, то слышал рассказы о горных пещерах, где можно встретить рисунки на стенах - животных, быков, птиц, людей. Говорили, что оставили их древние люди, а жили они так давно, что и представить себе нельзя.
   Профутур пододвинулся к огню вновь, а на фресках заплясали тени.
  -- Взгляни на нас, кто мы теперь? Сидим в руинах у жалкого костра, пожирая добычу. Дикие люди до начала времен, до рождения богов. Как знать, может, мы присутствуем при конце мира?
  -- Люди еще не умели с огнем обращаться. Диких зверей по лесам они гнали и били тяжелым и крепким дубьем, - процитировал стих Вергилия о тех далеких временах Ардуэннис, бывший школяром в юности.
  
   Вечер не закончился ужином у костра. Когда все уже готовились отойти к сну, вдруг хлопнула дверь, раздались шаги и ругань. Вошел солдат в дорожном плаще и запыленных сапогах.
  -- Вектилий! Как ты тут оказался? Мы вспоминали про тебя как раз, - приветствовали его галлы.
  -- Ну, и забрались вы, насилу отыскал. С полудня мотаюсь за вами по этой проклятой пустыне! Префект!
   Профутур встал.
  -- Чего тебе?
   Вектилий протянул ему какой-то свиток. Префект развернул его и принялся читать.
   На лице его появилось вначале удивление, а затем радость.
  -- Друзья мои, - обратился он к солдатам, - Кажется, конец мира, о котором мы говорили, пока отменяется.
   Воины уставились на него.
  -- Август Требониан Галл не оставил нас в беде. Он шлет полководца Эмилиана с войском, чтобы избавить Мезию от позорной дани готам. Вместе с войском к нам идет обоз с продовольствием и жалованьем! Император благодарит и вознаграждает нас за верную службу!
  -- Слава августу Требониану Галлу! - разом закричали солдаты.
  -- Завтра же утром выступаем обратно. Довольно вести жизнь дикарей, пора вспомнить о том, кто мы есть!
  
   Следующим днем Профутур, Ардуэннис и их спутники спешно вернулись к своим когортам. А тем же вечером мимо кастеллы, (149) под взглядами изумленных солдат, медленно и величественно катилась колонна войск. Первыми появились тяжеловооруженные кавалеристы-катафракты, числом в несколько сотен. Медленная процессия этих мрачных всадников, закованных в тускло мерцавшие на солнце панцири, закутанных в длинные белые плащи, напоминала похоронное шествие. Профутур и Ардуэннис выехали навстречу. Несколько человек из колонны отделились и направились к ним. Высокий, нарядный знаменосец ехал впереди. Лицо его закрывало блестящее забрало в виде маски Медузы-Горгоны. Перевитый синими и желтыми лентами по древку сигнум увенчивался наверху матерчатым драконом, развевавшимся и шипевшим на ветру.
  -- Кто вы? - надменным голосом спросил разряженный всадник.
   Профутур и Ардуэннис недовольно зыркнули на него - не по чину знаменосцу задавать такие вопросы префектам когорт. Однако, представились.
   Из-за спины знаменосца выехал другой всадник, одетый гораздо скромнее, но в красном плаще полководца, с наградными браслетами и фалерами.
  -- Я Марк Эмилий Эмилиан, легат августа Требониана Галла! Я прибыл восстановить Нижнюю Мезию и избавить ее от произвола варваров!
  
   Нижняя Мезия, 253г.
  
   Энергичный Эмилиан, прибыв в Мезию, активно принялся за дело, инспектируя войска и крепости, снабжая их всем необходимым, готовя к скорой встрече с готами. Этот человек был вызван Требонианом Галлом с противоположного конца империи, из Мавритании, уроженцем которой Эмилиан был, и где успешно начальствовал уже более десятка лет. Теперь ему поручили самый тяжелый участок границы.
   В мезийских гарнизонах жизнь сразу наладилась и пошла веселее. Были доставлены всевозможные припасы, нищая и полуголодная жизнь, которую солдаты влачили последние полтора года, осталась в прошлом. И даже чума утихла, хотя в других областях империи, особенно на востоке, она продолжалась.
   В восточных провинциях ситуация становилась тревожной не только из-за эпидемии. Пошли слухи о военных приготовлениях персов и о скорой войне. За девять лет, прошедших после разгрома у Ресаены, царь Сапор восстановил силы и снова начал угрожать римским границам. Это не оставалось тайной для римлян; в столицу шли донесения от наместников провинций, начальников границы. Император Требониан Галл готовился отразить возможное нападение, направлял в Сирию и Каппадокию новые войска, призванные усилить находившиеся там легионы. Среди прочих, этой зимой ушла на восток из Мезии и когорта фризов Кариовиска. Прочие остались на прежнем месте, попав под начальство Эмилиана.
  
   Зима 252-253г. долго была, как осень. Снег выпал поздно, Данувий не спешил покрываться льдом, только нес вниз по течению грязно-серую кашу из снега и воды. Лишь в середине января реку сковало льдом. В это время и появились за данью готы. О Книве больше не было слышно, варвары приходили без него. Вели себя надменно, как победители. Узнав о новом начальнике, Эмилиане, послали ему письмо:
  -- Согласись платить дань, - писал один из готских вождей, поставленных главным, - И тогда ты и твои люди будете под нашей защитой. Откажешься -- пеняй на себя, ибо я приду с людьми, которые жаждут смерти так же, как ты жаждешь жизни.
   Эмилиан на варварские угрозы отвечал смиренно, что заплатит. Гордые собой, готы перешли Данувий по льду, встали лагерем на имперском берегу, как в своей собственной земле, ничего не боясь. И однажды ночью, когда они беспечно спали в своем лагере, Эмилиан с римским войском напал на них, как за два года до этого нынешний император Требониан Галл в Мезии, и полностью разгромил. Немногие уцелевшие в беспорядке бежали по льду Данувия на ту сторону и спаслись лишь благодаря наступившей оттепели. Лед подтаял, и Эмилиан не решился преследовать остатки готского войска. Римляне ликовали, в столицу императору шли победные реляции. Позорная дань варварам была забыта, как дурной сон. Однако, Эмилиан не считал дело сделанным.
  
   В один из последних февральских дней в преториуме крепости Никополя собрались начальники всех воинских частей, расквартированных в Нижней Мезии - и префекты обоих легионов провинции, и командиры вспомогательных формирований. Эмилиан собрал всех их на совет.
  -- Я вызвал вас, чтобы посоветоваться, что нам делать дальше. Варвары разгромлены, Мезия избавлена от их ига. Я выполнил то, что возложил на меня август Требониан Галл. Однако, за все злодейства готов на римской земле мы еще не воздали им должного наказания.
   Несколько командиров, слушавших Эмилиана, встретили эти его слова
   одобрительными воклицаниями. Он же продолжал.
  -- Мы можем пойти на варваров, внести войну в их земли, и покарать за все сполна. Однако, император не уполномачивал меня на это. Но и не запрещал. Мы можем это сделать. Поэтому, я оставляю все на ваш выбор, и последую вашему решению.
   Префект 3-ей когорты васконов Ардуэннис, сидевший в дальнем углу, заметил.
  -- Хитрый мавританец. Очень хитрый.
  -- А то.., - флегматично подтвердил сосед баска.
   Эмилиан продолжал.
  -- Мы решим это дело сейчас. За занавесом стоит кувшин. Пусть всякий, кто за то, чтобы не ходить за Данувий, бросит туда белый камень, а тот, кто за войну с варварами, бросит черный. Приск! Выноси!
   Появился раб-фракиец, несший в руках поднос. На подносе лежали две кучки
   камней, белого и черного цветов, по количеству собравшихся.
  -- Прошу брать по одному камню каждого цвета, и голосовать по очереди, - разъяснил Эмилиан, - У каждого один голос. Я не голосую. Я приму то, что вы решите.
   Он сел на стул, а собравшиеся стали по одному брать камни, и исчезать за занавесом.
   Сделав выбор, начальники возвращались обратно.
  -- Выноси, - махнул Эмилиан рабу, когда голосование завершилось.
  -- Высыпай.
   Раб подошел к столу, и перевернул кувшин. Камни с грохотом высыпались наружу.
   Все, кроме одного, были черными.
  -- Решено, - ровным голосом сказал Эмилиан, - Скажу честно, друзья и соратники, я ждал именно этого. Начнем же. У нас три недели на сборы и подготовку.
   Эмилиан раскатал по столу пергамент с картой. Начальники столпились вокруг.
   Солнце, уже по-весеннему яркое, клонилось к закату, наполняя преториум мягким теплым светом. День угасал. Решение было принято. Впереди вновь была война.
  
   Нижняя Мезия, март 253г.
  
   Над Данувием занималось весеннее утро - прохладное и сырое. На востоке горела заря, но солнце еще не появилось на небосклоне. Вместо него над горизонтом висела "утренняя звезда" - Венера. Ветерок гулял над рекой.
   Эмилиан стоял на холме близ берега Данувия, скрестив руки, и исподлобья смотрел вдаль.
   Через реку был переброшен наплавной мост. С мезийского берега, из-за холма, вытекала длинная колонна римских войск. Вытягиваясь, она вступала на мост, а затем выливалась уже на противоположном, дакийском берегу, строясь там и занимая позиции. Две алы батавской и паннонской кавалерии выступили еще до рассвета, первыми вступив на тот берег. За ними последовали другие войска. На реке встали в боевом порядке и корабли дунайского флота, имевшие на борту дальнобойные баллисты и катапульты - их помощь не помешала бы на случай появления варваров.
   На холме, не доходя до Данувия, выстроились 1-ая аквитанская когорта Профутура, 3-я когорта васконов Ардуэнниса, 2-ая смешанная когорта кантабров Бурбура - войска, почти не разлучавшиеся уже не один год. Тускло блестели в предрассветных сумерках пластины лорик, шлемы, оружие. Солдаты-аквитанцы выставили вперед свои овальные щиты синего цвета, с изображением жезла Меркурия - бога, столь популярного на их родине, в Галлии. Квадратный вексиллум - знамя когорты, из темно-синей ткани с золотым тиснением, лениво колыхался на ветру.
  -- Не выспался, благородный Профутур? - Эмилиан лично приветствовал командира когорты.
   В голосе мавританца слышалась насмешливая нотка.
  -- Ничего, не страшно, - пробормотал префект аквитанцев.
  -- Вы не пойдете со мной на готов. Я издал приказ. Корникулярий! Зачитать!
  
  -- Нашим префектам когорт Профутуру, Ардуэннису мы предписали вернуться в
Карсиум и поручили им наблюдение за переправами через Данувий, так как мы знаем, что никто лучше их не выполнит всех обязанностей, которые мы на них
возлагаем. В дополнение к их когортам, мы даем им сто воинов из Исаврийской области, пятьдесят человек катафрактов, тридцать римских всадников, тридцать арабских стрелков. Ведь хорошо, если мы поручим им войска для наблюдения и защиты Мезии на время нашего похода, ибо нельзя найти людей, лучше знакомых со здешними местами, чем они.
  
   Удивленным префектам оставалось лишь повиноваться приказу и отдать команду своим готовиться к выступлению назад. В поход против готов пойдут другие.
  -- Возможно, и к лучшему, - переговаривался кто-то в рядах солдат, - Вспомни Абрит и Берою!
  -- А что Бурбур? - спросил Ардуэннис.
  -- Про Бурбура приказ умолчал. Значит, он уходит туда, - Профутур махнул рукой в сторону реки.
  
   Солнце всходило. Армия продолжала переходить Данувий. Двинулись колонны легионеров, лязгая металлом и гремя сапогами. Пять тысяч отборнейших солдат, во главе с самим Эмилианом, шли весело, предвкушая успешный ход дел. За ними покатились повозки, везшие легионные орудия - катапульты, баллисты и скорпионы. Возницы пускали лошадей с горы вскачь, и телеги вкатывались на мост лихо, гремя колесами по доскам. Один здоровенный баллистарий, ехавший в тесной повозке, словно медведь в коробе, что-то приветственно прокричал остававшимся на берегу. Профутур оглядел еще раз окрестности, сел в седло, и махнул рукой аквитанцам. Когорта двинулась в обратный путь, к Карсиуму.
  
   Время пошло праздное, сытое и веселое. Эмилиан с армией воевал за Данувием в варварских землях, и вести оттуда приходили хорошие. Делать в тылу было нечего, в гарнизонах, снабженных всем необходимым, царило изобилие. Хотя ходили смутные слухи о тревожном положении на восточной границе, угрожающих передвижениях персов, это мало кого беспокоило - Персия и Сирия были далеко. Солдаты и командиры мезийских гарнизонов предпочитали жить сегодняшним днем и наслаждаться его спокойствием.
  -- Бурбур шлет Ардуэннису привет, - читал вслух префект когорты васконов пришедшее из-за Данувия письмо, - Завидуй, друг мой. Я взял в плен двадцать девушек из Сарматии. Из них пять я изнасиловал в одну ночь. Всех их я, в меру своих сил, в течение пяти дней сделал женщинами.
  -- Ну, дает пройдоха Бурбур! - смеялись слушатели.
  -- Пусть поделится! Зачем ему двадцать? Мы бы тоже не отказались!
  -- Что варвары, что их жирные девки! Пусть живет с козой!
  -- Кому вы верите? - смеялся тоже Профутур, префект аквитанцев, - Какие пять за ночь? Что может сделать горький пьяница?
  -- Ха-ха-ха, Бурбур сказочник!
  -- Но ведь главное думать об этом, разве не так? Мыслю, значит существую!
  
   Мезия оправлялась после бедствий прошлых лет. Земля готов, напротив,
   претерпевала все то, что раньше пережили имперские провинции. Эмилиан с войском хозяйничал за Данувием, сея повсюду опустошение. Караваны готских пленников тащились с севера в Мезию и дальше на юг. По полноводному в начале лета Днестру барки работорговцев поднимались вверх по течению, поближе к войску, где загружались купленным за бесценок живым товаром. Невольников связывали, наскоро метили краской, древесным углем, или выстригая клок волос, или надрезая ухо, и загоняли на суда. Их доставляли в Тиру (150) в устье Днестра, откуда на кораблях везли дальше через море, во фракийские и азиатские порты. Захваченный у варваров скот стадами гнали по наплавному мосту через Данувий у Карсиума. Когорты гарнизона, оказавшиеся на бойком месте, спешили взять свою долю. Для своего стола солдаты по дешевке покупали понравившийся скот у погонщиков, а то и вовсе брали даром.
  
   В один из дней довольные васконы 3-ей когорты, расположившись на пригорке с
   видом на Данувий, в одном стадии от крепости, деловито разделывали барана, отнятого из прогоняемого по мосту стада. Префект когорты Ардуэннис жарил кусок мяса, вздетый на острие спаты, и приглашал появившегося аквитанца Профутура поесть с ним. Солдаты-баски болтали о чем-то на своем euskara. (151) Ардуэннис отозвал приятеля в сторону.
  -- Гай, слышал ли ты о происшествии, которое обсуждают воины?
  -- О каком?
  -- Вся когорта только об этом и говорит! В виду всех моих солдат имагинифер уронил изображение августа Требониана Галла. Он упал лицом в грязь. Все говорят, это дурное знамение!
  -- Знамение?
  -- Да. Мы гадали, чтобы его растолковать, как это принято у нашего народа. Аманд, подойди!
   Молодой высокий солдат, в расстегнутом шлеме и закатанными рукавами туники,
   повернул голову на зов префекта. Ардуэннис обратился к нему по-баскски, и они стали переговариваться на своем древнем языке, на котором говорили еще в те времена, когда вечный лед, покрывавший в незапамятные времена Европу, таял и отступал, оставив далеким предкам васконов их земли в Испании. (152)
  -- Bors! - сказал Аманд, недобро сверля глазами, и показал пять пальцев.
  -- Пять, - перевел Ардуэннис.
  -- Что пять?
  -- Пять - это срок. Месяцев, недель, а может, и дней. Боги предвещают августу Требониану Галлу скорый конец.
  
   А из-за Данувия все шли и шли победные реляции. Эмилиан не уставал расписывать свои успехи.
  -- Землю варваров мы разорили, на том протяжении, насколько могли достигнуть. Селения их обращены в пепел, от трупов их нет прохода по дорогам, захвачен огромный обоз. Мы захватили столько пленных, что каждый воин может взять себе двух или трех пленников. Римские провинции наводнены рабами-варварами. Давно не случалось подобного!
   Эмилиан, если и преувеличивал, то немного. Земли готов были подвергнуты
   опустошению. Большие и неукрепленные готские поселения, расположенные на чистой равнине, становились легкой добычей римских войск. Варвары бежали, прячась по лесам и балкам. Множество их было убито, еще больше захвачено в плен и обращено в рабов.
  -- Пусть проклянут тот день, когда нарушили римскую границу! - ярился Эмилиан.
   Захваченные и разграбленные римлянами поселения сплошь горели на много
   переходов от Данувия. По приказу Эмилиана, войска травили поля, угоняли скот, вытаптывали посевы, желая оставить после себя мертвую землю, непригодную для жилья. Багровые отсветы пожаров по ночам озаряли пространство со всех сторон, нагоняя суеверный страх. Жарким и сухим летом римляне жгли траву, пускали пал по оврагам и балкам, стремясь выкурить тех, кто укрывался там, в труднодоступных местах. Готы горели, задыхались в дыму, спасавшиеся попадали в руки римлян. Длинные колонны невольников тянулись на юг и запад, в римские земли. Путь их обозначали трупы умерших в дороге от жажды, не вынесших тягот пути, ослабевших и убитых стражей, чтобы не задерживать передвижения. Хищные звери и птицы, расжиревшие от человечины, неотступно шли по следу этих колонн.
   Однажды вечером Эмилиан вступил в разгромленное, но пока еще не преданное огню поселение и остановился на ночлег среди валявшихся трупов, разломанных построек, обломков утвари. Буквы "SPQR", (153) в качестве приветствия командующему, были выведены на стене самого большого из уцелевших домов, а рядом валялись несколько отрубленных конечностей - надпись делали кровью, добытой из убитых варваров. Поужинав, Эмилиан удалился спать в свою палатку, а рано утром был разбужен криками солдат.
  -- Эмилиан август! Эмилиан император!
   Появившегося из палатки командующего бурно приветствовали, а кто-то из приближенных протянул свернутый пурпурный плащ. Эмилиан сердито отказался, но войско стало требовать еще сильнее. Тогда Эмилиан, не став более упорствовать, дал себя уговорить и надел плащ, а на голову его был возложен венок-корона. Так своевольное войско в который уже раз возвело нового императора.
   Решив не терять времени, Эмилиан закончил кампанию против готов и повернул назад, к Данувию. Ему следовало, не медля, идти на Рим, где сидел законный император Требониан Галл и его сын-соправитель Волузиан.
  
   В кастелле Карсиум на берегу Данувия не по-летнему темной ночью спало все,
   кроме ночной стражи. Префект когорты васконов Ардуэннис, проверив посты, отправился в преториум, улегся на скамью, закутавшись в плащ, и заснул. Он проспал около двух часов, как после полуночи настойчивый стук в дверь разбудил его. На пороге стоял один из солдат караульной центурии.
  -- Префект, Профутур просит зайти.
  -- Что, до утра нельзя подождать?
  -- Он сказал, это срочно.
   Протерев глаза и наскоро умывшись, Ардуэннис пошел к префекту аквитанцев. Тот расположился в небольшом доме, близ стены. Стража пропустила внутрь без слов. Баск неторопливо прошагал к комнате префекта.
  -- Зачем звал в такое время?
   Галл глянул на Ардуэнниса искоса.
  -- Спал, Флавий?
  -- Да, как ни странно.
  -- Я тоже заснул с вечера. Видел хорошие сны. Я видел Аквитанию, родные места. Дома Бурдигалы, виноградники, пашни. Предгорья Пиренеев, что лежат к югу. Море к западу, куда каждый вечер скатывается солнце.
  -- Позвал меня, чтобы рассказать об этом?
  -- Что ты будешь делать, когда выйдешь в отставку, Флавий? - спросил Профутур.
  -- Не знаю, - баск усмехнулся, - Получу назначение в хорошее место, куплю виллу, рабов, может, женюсь, и поживу в свое удовольствие. Служба в войске дает право на кое-какое обеспечение по выходу в отставку.
   Профутур усмехнулся тоже.
  -- Знаю. Это хорошо. Вилла, рабы. Когда-то и я жил так. Очень давно. Кажется, это было в прошлой жизни.
  -- Хочешь вернуться туда, Гай?
  -- Я был из богатой семьи, и детство провел беззаботно. А потом, в последний год правления Элагабала, по навету доносчика мою семью казнили, обвинив в заговоре против императора. Хотя мы жили в тысяче миль от Рима. Дом, имущество, землю - все отобрали. Сам я едва спасся. Жить мне было не на что, и тогда я стал разбойником, примкнув к шайке. И мы стали грабить и убивать, по всей Аквитании, потом пошли в Арморику, в Белгику. Так прошло пять лет. А потом я заметил, что жизнь стала невыносимой. Мы были удачливы, но боялись поимки и наказания. Богатели, но не получали удовольствия; ели, но не насыщались; пили, но не расслаблялись. Жизнь пошла по порочному кругу.
  -- И ты бросил разбой, Гай?
  -- Не сразу. Но однажды мы ограбили храм близ Августоритума. О, сколько мы там взяли! Все деньги, всю утварь, все пожертвования за целые века. Все досталось нам. Можешь себе представить? И вот, когда мы собирались поделить добычу, вдруг появилась турма всадников, и почти всю нашу шайку переловили. Только главарь, я и еще двое сумели бежать, захватив с собой один из сундуков с добычей. Мы закопали его в лесу, в тайном месте, а потом наш же главарь напал на нас, убил двоих, что были со мной, и хотел убить меня. Но я, обороняясь, сам убил его.
  -- И потом?
  -- Воспользоваться добычей было нельзя - такие приметные вещи бы сразу узнали. И меня самого легко могли опознать. Мне надо было исчезнуть, замести следы. Я бежал в Толозу и там поступил в армию. Лучшего места, чтобы спрятаться, и придумать нельзя. Вербовщикам наплевать на прошлое рекрутов, а потом подразделение закинут на другой конец империи, где никто бы не смог меня отыскать.
  -- Это так.
  -- Потом было шесть лет на персидской границе, а потом божественный Александр повел нас на войну в Германию, где наша когорта отличилась, получив золотую наградную цепь из рук самого императора, а я дослужился до префекта. Потом по всему государству пошли смуты, пока не установились Тиместей и божественный Гордиан. С этого момента ты меня знаешь.
   Ардуэннис промолчал, а Профутур, вздохнув, продолжал рассказ.
  -- Мне кажется, я исходил всю вселенную. Галлия, Сирия, Персия, Германия, Мезия, Фракия, Италия. Вот, после стольких лет службы, после всех мытарств, я хочу поменять судьбу к лучшему. И тебя, как друга, прошу присоединиться ко мне.
  -- Что ты задумал?
  -- У нас одинаковая проблема, Флавий. Мы - люди, выброшенные на обочину. Посмотри, ведь жизнь проходит мимо нас. Что мы видим? Что имеем? Что нас ждет? Все суета и пустота. А ведь все может быть по-другому.
  -- Как?
  -- Любым путем. Я не хочу умереть, как старик Эгидий, зачахнув от безысходной тоски. Есть лучшая жизнь, Флавий! И сейчас, сегодня она близка, как никогда.
  -- Ты за этим меня звал? Что ты задумал? Свергнуть императора, Волузиана, и сесть на его место? - Ардуэннис усмехнулся.
  -- Я хочу вернуться домой, в Аквитанию, к моему сундуку, что спрятал в молодости. И жить в свое удовольствие. Мне больше ничего не надо. Вся моя жизнь теперь сконцентрирована в этом сундуке, Флавий. Вот как бывает, - скорбно развел руками префект аквитанцев.
  -- Кто же тебя туда отпустит? Или ты хочешь оставить службу самовольно? Это плохая идея.
  -- Нет, дружище, я не столь глуп. Император отправит меня в почетную отставку. А если пожелаешь, то и тебя тоже. Он выдаст нам награду, назначит денежное довольствие, наделит землями, поместьями, рабами. Лишь только проси, торгуйся!
  -- Ты чего-то фантазируешь, Гай. Я совершенно не понимаю тебя. Император в Риме, и он не станет торговаться с тобой, хотя и помнит по войне с варварами.
  -- Не-е-ет! - Профутур шаловливо погрозил васкону пальцем, - Ты многое проспал, Флавий! Император не в Риме. Он за Данувием, и зовут его Эмилиан!
   Ардуэннис замолчал и выпучил глаза от удивления.
  -- Ну, не поражайся, не поражайся так! - поддел префект аквитанцев друга, - Мало ли их сменилось на нашем веку! Войско объявило его, вот письмо.
   Профутур вынул из-за спины и небрежно бросил на стол свиток.
  -- Ты снесся с Эмилианом? - ошалело спросил Ардуэннис.
  -- Нет, - Профутур был само спокойствие и самодовольство, - Он сам не сегодня-завтра явится к нам, и явится в качестве просителя.
  -- Как это?
  -- Да вот так. Ему нужна переправа, иначе императорствовать ему не в Риме, а на варварских землях, которые он сам же опустошил. Понимаешь?
  -- Кажется, начинаю.
  -- Карсиум господствует над местностью. Мост через Данувий - в наших с тобой руках. Растащим барки - и гроша ломаного не стоит пурпур Эмилиана.
  -- И ты хочешь воспользоваться случаем?
  -- Хочу. И тебе советую, любезный Флавий. Не каждому доводится схватить за горло императора Рима.
  -- Да-да, ты прав, Гай.
  -- Вот то-то же. Подумай насчет своих желаний, которые придется выполнять Эмилиану. И подвези побольше сухого хвороста к мосту. Пусть это послужит гарантией.
  
   Старый грек-паромщик со странным именем Силосонт ("Укрыватель награбленного") был этим же утром доставлен в Карсиум, в преториум крепости. Молча и с надменнным видом, отпятив нижнюю губу, он выслушал предложение и так же, ни слова не говоря, протянул руку ладонью вверх. Профутур положил ауреус. Паромщик продолжал стоять с вытянутой рукой. С выражением недовольства на лице, префект аквитанцев положил вторую монету. Силосонт сжал руку в кулак и глухо буркнул:
  -- Договорились.
  -- Встанешь за мысом, где не видно с того берега.
  
   Вечером следующего дня оживление царило на обоих берегах Данувия близ
   Карсиума. Жаркий день завершался, в воздухе висело марево, не дававшее толком разглядеть то, что творилось за рекой. Впрочем, о главном было известно - войско Эмилиана прибывало и становилось на варварском берегу, ожидая переправы. Наплавной мост, по которому армия перешла весной, был разобран, барки отведены и стояли под берегом у Карсиума. На мезийской стороне происходило движение, плохо видное с той стороны.
  -- Живо! Живо! На корабль! - поторапливал префект аквитанцев Профутур солдат, спешивших по пологому берегу вниз, к реке.
   Бежать в панцире, со щитом и мечом мог бы разве что хорошо подготовленный атлет. Воины торопились быстрым шагом. Потрепанный келет-бирема (154) с намалеванным на носу глазом морского чудовища стоял у берега, за мысом.
   Подъехал Ардуэннис, префект когорты васконов.
  -- Гай, лодка подана! Нам пора!
   Оба торопливо направились к кастелле.
  
   Квадратная, застеленная деревом барка, одна из секций разобранного моста, лениво колыхалась посреди реки, держимая якорем. Два обычных челна, которыми обычно пользуются рыбаки, приближались к ней двух сторон. Здесь уговорились встретиться и решить свои вопросы люди с разных берегов реки. Гребцы остались в лодках, высадились лишь сами переговорщики.
   Эмилиан выскочил на барку первым, нарядно одетый, при полном параде, но раздраженный, с выражением негодования на лице.
  -- Как вы смеете?! - вскричал он, тыча пальцем в Профутура и Ардуэнниса, - Какая наглость! Ставить условия мне!
  -- Август! - кротко приветствовали его префекты, и поклонились.
  -- Вы нарушили присягу! Вы ведете себя, как разбойники! - тряс кулаком Эмилиан.
  -- А ты, о, светлейший? - ехидно спросил Профутур, - Ты не нарушил присягу?
  -- Вы отложились от императора, гнусные разбойники!
  -- Мы не отлагались от августа Требониана Галла, которому присягали, светлейший. Чего нельзя сказать о вас.
  -- Я ваш император! - побагровев, заорал Эмилиан.
  -- Хорошо, хорошо! - Ардуэннис сделал примирительный знак, сложив ладони, - Пусть так. Мы согласны пропустить тебя, император Эмилиан, с твоим войском, если ты выполнишь пару наших нижайших просьб.
  -- Никогда! - вскричал Эмилиан, - Давай переправу, ясно!
   Префекты угрожающе подступили к узурпатору с двух сторон. Тот отскочил,
   схватившись рукой за эфес меча.
  -- Не выйдет, негодяи!
  -- О! - удивленно сказал вдруг Ардуэннис и показал пальцем куда-то в сторону, за спину Эмилиана.
   Тот обернулся, и лицо его стало еще краснее от злобы.
  -- Что это значит?! Вы нарушаете свое слово, мошенники!
  -- Ох, не схитришь - не проживешь, - Профутур виновато развел руками, - В наше время только умение ловить и использовать момент и отличает приличного человека от пропащего негодяя. Не так ли, август? Ты ведь и сам так поступил?
   По реке, скрипя веслами, плыла бирема с солдатами аквитанской когорты. На носу
   торчал скорпион, заряженный стрелой со сверкающим на солнце наконечником.
  -- Благороднейший Эмилиан, не будем делать глупостей, - предложил Ардуэннис, - Даже если ты сможешь выстоять против нас, одним мечом против двух, наши друзья все равно расстреляют тебя, как зайца.
  -- Давай по-хорошему, а? - поддержал друга Профутур.
  -- Давай! - рявкнул Эмилиан.
   Узурпатор понял, что упорствовать бессмысленно, и злился на то, что дал себя
   поймать.
  -- Прекрасно, - сказал Профутур, - Зная, что нам удастся договориться, мы даже захватили с собой бумагу. А ты уже обзавелся красивой красной печатью, как подобает императору?
  -- Нет, - сквозь зубы ответил Эмилиан, - Я воевал, пока ты тут сидел!
  -- Ничего. Бывает. Пока мы тут разговариваем, пусть твои гребцы сгоняют на берег за деньгами для нас, ты не против?
  
   Встреча закончилась вечером, когда последние отблески зари уже догорали, уступая место ночи. Лодка Эмилиана, хлопая веслами, исчезла во тьме, унося узурпатора к северному берегу, где ожидало его войско. Лодка с префектами уходила в противоположном направлении, к Карсиуму.
  -- Ну вот, Флавий! - весело сказал Профутур, - Меняем судьбу! Ты доволен?
   Васкон ничего не ответил, молча уставившись за борт, в черную темноту воды.
   Карсиум маячил своими башнями впереди, на прибрежном холме, слабо освещенном восходящей луной. За спиной горел лагерными огнями противоположный берег, занятый Эмилианом. Приятной тяжестью отзывался пояс, а в одежде грел душу свиток с императорской подписью.
  
   Прошло два дня. Наплавной мост через Данувий был восстановлен, и длинная колонна войск Эмилиана переходила по нему на мезийский берег. Узурпатор торопился вперед, начать поход на Рим. В далекой столице ни император Требониан Галл, ни его сын и соправитель Волузиан пока ни о чем не подозревали. Эмилиан старался сделать больше и пройти дальше, прежде, чем им станет известно, и они смогут принять меры.
   Солдаты гарнизона Карсиума глазели на проходящее войско со стен и башен, со склона холма у кастеллы. Префектов Профутура и Ардуэнниса уже не было с ними. Получив от Эмилиана деньги и отставку со службы, они в ту же ночь спешно покинули Карсиум. Это было весьма разумно - узурпатор, оскорбленный торгом, мог отомстить. Префекты бежали, растворившись на необъятных просторах римского государства. Но напоследок они не забыли и своих солдат, заставив Эмилиана раскассировать обе когорты и предоставить воинам на выбор либо продолжать службу, присоединившись к другим соединениям, либо выйти в отставку, независимо от выслуги, с положенным денежным обеспечением.
  -- Эй, галлы! Васконы! - кричал столпившимся гарнизонным солдатам хорошо знакомый им всадник, - Смотрите, завидуйте! Я, Бурбур, префект преторианской когорты императора августа Эмилиана!
   Раскатистым хохотом совершенно довольного жизнью человека Бурбур прощался с лимесом, с Мезией, с провинциальными гарнизонами. Впереди его ждала легкая, наполненная приятностями жизнь преторианца в Риме. Оставалось лишь отбить место в Палатинском дворце у его нынешних квартирантов.
  -- Жизнь удалась! - блаженно зажмурился Бурбур и потянул ноздрями воздух.
   Пахло чем-то сладковатым, неуловимо благостным, и запах этот висел в воздухе,
   нагретом заходящим солнцем. Бурбур решил, что, видимо, такой запах имеет достаток и счастье.
  
   Шел 253 год нашей эры. В то самое время, как Эмилиан переходил с войском Данувий, далеко на востоке персы при Барбалиссе разгромили римскую армию и впервые взяли столицу Сирии - Антиохию, третий после Рима и Александрии город империи. Когорта фризов Кариовиска, переброшенная до этого в Сирию, была в составе римской армии при Барбалиссе и уцелела. Ее ждали новые сражения.
   Эмилиан с дунайской армией, быстро продвинувшись через Мезию и Паннонию, вторгся в Италию. Законные императоры выдвинулись навстречу, и у Интерамны противоборствующие войска встретились. Эмилиан прибег к подкупу, и италийские части перешли на его сторону. А императора Требониана Галла воины предали и убили. Вместе с ним был убит и его сын Волузиан. Эмилиан торжествовал. Но недолго.
   С севера к Италии уже двигались вызванные Требонианом Галлом легионы с Рейна. Спасти законного императора они уже не успели. Но и признавать узурпатора тоже отказались. Рейнские легионеры провозгласили императором своего командира Валериана - старого сенатора, бывшего сподвижника покойного императора Деция, у которого он служил цензором и префектом Рима.
   Через четыре месяца после убийства Требониана Галла убит был и предавший и свергший его Эмилиан. Войска, собранные им для защиты от вторгшейся рейнской армии, разбежались. Эмилиан не то был убит, не то покнчил самоубийством.
   Валериан вошел в Рим, где его хорошо знали еще по временам Деция, как сурового римлянина старой закалки - такого же, как сам покойный император. Преторианцы Эмилиана поспешили присягнуть новому повелителю.
   Бурбур, как префект когорты, стоял возле сигнума, когда Валериан впервые встречался с гвардией.
  -- Где изображение императора? - спросил он, указав пальцем на пустое древко в руках имагинифера.
  -- Они так часто меняются, что мы бросили за этим следить, - неуместно пошутил Бурбур.
   Это было последней его фразой на императорской службе. Суровый Валериан, не понимавший шуток, обрушил на него свой гнев. Бурбур был изгнан из претории и сослан на Сардинию. Несколько месяцев спустя он умер, сгорев от пьянства - не перенес своего падения.
  
   В 254г. готы, оправившись от побоища с Эмилианом, явились в империю вновь. Мезия была почти лишена войск - все за год до этого ушли, кто на восток, воевать с персами, кто в Италию, воевать за престол. Оставшиеся гарнизоны тихо сидели по крепостям, не смея сунуться против варваров. Без стеснения прошли готы через Мезию и Фракию, разграбив и опустошив все то, что еще оставалось целым после нашествия Книвы. Варварские орды дошли до Фессалоники, (155) которую осадили, но так и не сумели взять.
   А далеко на западе, в Аквитании, бывший префект когорты Гай Профутур, ночью в глухом лесу, при свете факела, копал иззубренной лопатой землю. Сундук с сокровищами, награбленными в далекой разбойничьей юности, ждал его. Никто не отыскал его за эти годы. Сбив проржавевший замок, отставной префект откинул крышку. Тускло заблестело в свете факела золото, чернели в темноте драгоценные камни. Счастливо улыбнувшись, Профутур стал набивать мешок. У него все было хорошо. Чего нельзя было сказать о римском государстве.
  
   В 256г. готы снова пошли войной. Опустошенные, обезлюдевшие Мезия и Фракия больше не сулили большой добычи. На сей раз, варвары отправились в морской поход на сотнях кораблей, намереваясь разграбить прибрежные города Фракии и азиатских провинций. Во многих местах это удалось, где-то нет. Союзники готов, бораны, атаковали Фасис на кавказском берегу, где сидел римский гарнизон под командованием префекта Суцессиана, и в его составе когорта фризов Кариовиска. Суцессиан отразил варваров и едва полностью не уничтожил. Бораны спаслись бегством на кораблях. На следующий год гарнизон был отозван императором Валерианом для войны с персами, и оставшийся без прикрытия Фасис достался в добычу боранам.
   В том же 256г. персы начали новую войну. После осады и ожесточенного штурма они взяли и разрушили оплот римской обороны на Евфрате - крепость Дура-Европос. Персидские войска хлынули во внутренние области Сирии и вторично захватили Антиохию, куда ворвались настолько неожиданно, что застали много жителей в цирке, где персы учинили ужасное избиение.
   Император Валериан собирал войско для отпора персам. Были отозваны из Фасиса в только что отбитую у варваров Антиохию и Суцессиан с Кариовиском. Однако, префекту фризов не довелось поучаствовать в битвах с персами - он умер в числе многих других от чумы, разразившейся в империи вновь.
  
   В далекой от мест сражений Аквитании разбогатевший Профутур купил имение, землю и рабов. Однако, с этими, последними, он поступил по-особенному. Сочтя рабский труд из-под палки непродуктивным, бывший префект когорты разделил свою землю на участки и посадил на них рабов, с обязательством обрабатывать землю и отдавать часть плодов ему. Рабы стали колонами, а их работа на господина приобрела исторически-прогрессивную на тот момент форму барщины. Отставного префекта Профутура можно было бы назвать феодалом, если бы тогда существовало такое понятие.
   Однако, в империи нарастал хаос. В 260г. катастрофой завершилась персидская война. При Эдессе римская армия потерпела сокрушительное поражение, император Валериан, префект претория, многие сенаторы и вся военная верхушка государства попали в плен к персам. После чего римское государство стало разваливаться на глазах.
   В Галлии предоставленный самому себе командующий рейнскими легионами Постум разгромил вторгшихся германцев, после чего объявил о создании самостоятельной Галльской империи, а себя сделал ее императором. В это новое государство вошли все галльские, германские и испанские провинции, а также Британия.
   В 262г. командующий римскими войсками на востоке Оденат ухитрился не только ликвидировать последствия страшного поражения при Эдессе, не только изгнать персов, но и предпринять ответный поход, завершившийся огромным успехом. Персы были разгромлены, их столица Ктесифон взята. В руки римлян попала даже казна и гарем царя Сапора. Однако, успех Одената сыграл против Рима. Столь удачливый военачальник немедленно объявил себя самостоятельным правителем, устроил свою резиденцию в Пальмире и поставил под свой контроль все восточные провинции.
   Центральная власть бездействовала. Все это время готы хозяйничали на Балканах, а также совершали опустошительные морские походы на азиатские провинции, выбирались в Эгейское море, грабили берега Греции и доходили до Кипра. Наконец, в 267г. готы и герулы взяли и разграбили Афины, Спарту, Коринф и Аргос.
   Тем временем, не было спокойно и в новопровозглашенной Галльской империи. В 260г. франки пересекли всю Галлию, перешли Пиренеи, овладели Тарраконой в Испании. Их флот принялся пиратствовать на море, доходя даже до берегов Африки.
   Франков, в итоге, удалось усмирить и изгнать, но внутри Галлии обнаружилась новая зараза. Разбойники, беглые рабы, дезертиры, обедневшие жители бежали в леса и сколачивали там шайки, занимавшиеся разбоем на дорогах и даже нападавшие на города и виллы. Они называли себя багаудами. Появились багауды и в Аквитании. Весной 262г. они разграбили и сожгли имение Гая Профутура, а сам отставной префект когорты был убит в схватке с ними.
   Лишь Флавий Ардуэннис, бывший командир васконской когорты, вернувшийся после отставки домой, в Испанию, сумел закончить свою жизнь естественным путем. Уйдя со службы, он поселился в родном городе Астурика-Августа, обзавелся семьей и мирно скончался в 267г., прожив на свете пятьдесят семь лет - совсем не мало для бурного и жестокого III столетия. До воссоединения Галльской империи с Римом он не дожил.
   Еще добрый десяток лет все вокруг бурлило и рушилось, пока император Аврелиан железной рукой не воссоединил римское государство, уничтожив всех узурпаторов. Аврелиан первым (если не считать Элагабала) заживо обожествил себя, объявив себя воплощением бога солнца и заставив всех падать ниц перед собой, как это делали перед персидскими царями их подданные. Но это не спасло Аврелиана от насильственной смерти - суровый император был зарезан своим слугой, боявшимся наказания за какой-то проступок.
   Окончательно устоялось все еще через десяток лет, при императоре Диоклетиане, возвратившем государство к стабильности. Рим прошел через полувековую смуту, но вышел из нее совсем другим. Это было уже иное государство. Из res publica ("общее дело") оно превратилось в империю - личную собственность монарха. А сам монарх из принцепса ("первого среди равных") превратился в господина (dominus) всего сущего. Империя перестала рядиться в республиканские одежды. Старый Рим завершился, и нарождалось то, что впоследствие станет Византией.
   За два столетия до этого умирающий Иосиф Флавий сказал: "Никто не может знать своей судьбы". (156)
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"