Особо чувствительным дамам рекомендуется, не читая, сразу же упасть в обморок.
I
На марше я то и дело отлучался в кусты; то же делал и Лоран, однако пореже. Когда мы растянули палатку, чтобы расположиться на ночлег, я улегся у самого входа под предлогом, что буду проявлять бдительность, и примерно раз в час неторопливо выбирался наружу - патрулировать окрестности. Оттого, наверное, и проспал самые первые утренние часы.
После завтрака, принятого внутрь в тщетной надежде, что мое чрево уже мал-мала поуспокоилось, хотел было я снова наладиться в бега, но тут воспрепятствовала мне цепкая лапка милейшего Восклепиуса, которая намертво вцепилась в рукав моей куртки.
- Эй, Габор! С чего ты животом стал таково скорбен - сырой водицы хлебнул? - спросил наш медик. - Говорил же вам, неслухи и олухи, - в походе кипятить или хотя бы пить из серебра.
- Болота ведь кругом, и ручьи все как есть тинистые, - попытался я оправдаться.
- А еще ты, я думаю, из рук податливых крестьянок к чаю прикупил баранок, - добавил он с ехидцей. - Скажешь, нет?
- Скажу - да, а твое какое собачье дело? - возопил я. Привычка к острым блюдам, которые готовит умелая шлюха, - это, я вам скажу, в самый корень плоти въедается...
- Проблевался-то хоть на совесть?
- Угу. Да что ты лезешь, в самом деле?
- Ну и славно для начала. Хотя бы сверху не чистить. А стул у тебя желтый или зеленый?
- Да пошел ты! Голубой в крапинку и бархатом обит.
- Тээк. Запишем тебе чистосердечное признание без применения пыток.
- Ну записал. Дальше-то чего?
- Знамо что. Спускай штанцы, ложись на скамью -- зараз пороть буду.
Хмуро подчиняюсь. В нашей карманной конституции записано: "Что касается проблем телесного здоровья и плотского самочувствия, вся летучая экзекуторская команда беспрекословно подчиняется своему штатному лекарю". Сам я этот пункт и сочинял.
Скамья, кстати, позорная: вечером прикатили из лесу кое-как ошкуренное бревно и накрыли его всяким старым шмотьем. Но на полу работать наш Алоизиус-из-склепа брезгует.
- Вот и хорошо, вот и ладненько, что ты такой умненький-благоразумненький, послушненький-препослушенький, - мурлычет изверг, отмыкая от своего клистира боевую иглу и погружая в чан, где с самого раннего утра остывает противохолерное пойло, которое обыкновенно вливается нам в глотки - каждый день по два стакана, утром и вечером. Когда цветет пижма, вместо холеры мы так же согласно травим глистов.
- Ты бы хоть на мой меч какую-никакую тряпицу накинул от этакого срама, - нам с ним еще работать и работать, - бормочу я, пока он набирает жижу, оттягивая поршень.
- Так они срама и не имут, - гнусно хихикает лекарь, притыкая к своему главному орудию лечебный наконечник - тупой, короткий и с широким отверстием на конце. - Уж давно глазки гардой прикрыли и к стеночке повернулись. Чего и вам желают. Да ты не чинись, болезный мой, устраивайся поудобнее, коленки к животику подтяни, а бывший в употреблении таз подними повыше. Подушечку под бок не надобно подложить? И не надувай пузо, стервец, ты не лошадь, на которой седельную подпругу затягивают. Распустись, расслабься и получи целую бездну удовольствия.
Теперь он вздымает свой нехилый снаряд дульцем кверху и выпускает оттуда бодрый фонтанчик.
- Чтоб у тебя в кишках воздушная эмболия не случилась, - вежливо поясняет он. -Эх, что может быть лучше хорошего теплого клистира по утрам!
Еще издевается, ехидна очкастая медицейская, чтоб тебе руки оторвало!
Под конец Восклепиус натирает рабочую часть прибора каким-то жидким маслом, подает мне команду:
- Внимание, готовность номер один!
И подступает ко мне со своим пыточным инструментом, целя точнехонько в дырку промеж моих тощих ягодиц. Естественно, не промахивается.
- Охх, - кряхчу я сквозь стиснутые зубы, пока скользкая змея носика раздвигает мои полушария, а жидкое содержимое горячим колом входит в поганую дыру, далее следуя без пересадок по своему прямому назначению. - Хоть бы остудил сначала, палач.
- От такого слышу, - отбривает меня Восклепиус. - Нутро надо дезинфицировать? Надо. Вот и нишкни в тряпочку, а то целым кляпом заткну.
Когда экзекуция заканчивается, я томным голосом вопрошаю:
- Ну, теперь можно в кустики удалиться?
- Ты что! Лежи и терпи. Можешь на спинку лечь и дышать поглубже. Помни: терпение и труд всю болезнь перетрут. Да не рыпайся мне, скотина, не вертись юлой, а то вмиг Лорана на помощь позову - он тут невдалеке грибочки собирает.
От этакой прелестной перспективы меня бросает в холодный пот. Красавчик Принц у моего ложа скорби - это уж слишком...
- И учти, - продолжает он неумолимо, - если в следующий раз какой-нибудь там люэс или герпес от своих шлюшек принесешь, клистирную воду на стиральном мыле с табаком, а то и на черном порохе настаивать буду.
- Медикус называется, - возмущаюсь я. - Порох не в воде, а в водке растворяют.
- Что же, твой выбор, - ухмыляется он.
Элементарно зубы заговаривает. Точнее, вовсе не зубы.
- Теперь уж точно не могу, - говорю я, чувствуя, что травяная бодяга уже подступила к самому горлу.
- Ну ступай, ступай, сходи на звездочки полюбуйся, с ежиками поговори, - говорит он с показным состраданием в голосе. - И всё пройдет как не бывало, надеюсь. Уж очень не хочется возиться с вами по второму заходу!
Тут меня, уже вовсю благодушествующего в ближайших зарослях, осеняет:
- Ты что, и к нашему аристократу подгреб со своим нескромным предложением?
- Ну конечно, - еще до тебя. И что такого? Как с блядками гулять, так вы вместе, а отвечать собираетесь порознь? Да и сами девки ваши поднадзорные говорили, что клистир - это прямо жуть как эротично.
- Ну, ты всех отоварил, я вижу.
- А как же может быть иначе? - с гордостью отвечает Восклепиус. - Все мы под Богом ходим. И под клистиром.
II
Вы, я думаю, озадачились мыслью: с чего это я дал этому живорезу такую власть над грубыми телесными частями всех нас (не будем говорить подробней, но это задницы, афедроны, подексы и далее по списку). Отчего это он раздает клистиры направо-налево, сует нам в зубы свою мерзостную галенофармацевтическую стряпню, размахивает зубодерными клещами под самым носом и вообще изгаляется над нами, будто ему сам черт не брат?
Для ответа на этот скользкий вопрос требуется нечто, называемое глистоподобными профессорами из университета "исторической ретроспективой".
Вскоре после похищения хилого плотью и едкого на вкус докторишки из фрейндлихских казематов, куда он попал по причине любви к потрошению трупов, все мы решили малость перекантоваться в одном милом городке. Здесь как раз помер от старости прежний исполнитель и никак не могли отыскать нового, хотя уже был объявлен конкурс на место. Мне с моей летучей бригадой предложили временно принять его не такие уж хлопотные обязанности, и я согласился. Ну разумеется, я понимал, что придется выпасать здешних веселых девок, но нас было трое бодрых мужчин, и таковая перспектива вовсе не удручала. Тем более что по старому закону мы имели право поселить в доме аж трех из них - строго говоря, несколько десятилетий назад все они без исключения жили при палаче, который прилежно вытрясал из них городские налоги. Я, разумеется, выбрал самых приятных: не очень молоденьких, чистоплотных и к тому же ловких в обращении с кастрюлями, сковородками, утюгами и бельевым крахмалом.
Так шло до тех пор, пока городок не накрыла мерзейшая перемежающаяся лихоманка.
Благодаря нашему медику и моим личным знаниям все служебные красотки остались целы, я кое-как перемогся, а Восклепиус все опасное время стойко держался на ногах. Но вот Лоран...
Вначале казалось, что он захворал несильно. Жар почти не томил, слабость была даже приятной, а что желудок не принимал почти никакой пищи, было даже на руку выздоровлению. Спохватились мы только тогда, когда его натура перестала удерживать в себе даже воду, которую он пил, казалось нам, лишь для того, чтобы извергать из себя кое-что помимо тягучей желчи.
- Дело плохо, - сказал мне Восклепиус. - Если б воспаление ушло в кишки, они бы давно уже слиплись. Но и так ему долго не продержаться. Болезнь-то ушла, а вот выздороветь никаких сил не осталось. Всё внутри за пять дней так занесло, что ни туда, ни оттуда.
- Опыт у меня не хуже твоего, да он не в помощь. Что делать-то? - спросил я с горечью.
- Клистир, что еще.
- Сам ругался, что это не лечение, а сплошное щегольство, и дурное.
- Ну, вот, скажем, пойдет манера босиком по росе ходить, так ты что - и в кровать станешь в башмаках прыгать?
- Ну пусть ты прав, только почему раньше не поставили?
- Тут требуется совсем особенный. Я никогда такого не пробовал.
- Так пробуй, чего ж еще!
- Для него надобны хорошие деньги.
- Ты о чем? Да хоть все!
- На это и твоего тугого загашника может не хватить.
- Девок потрясу. Дай только кликнуть - они ж по красавчику прямо сохнут.
- Вот и скажи им, что вот-вот иссохнет он сам.
Так я и сделал. Когда мы показали результат Восклепиусу, тот удовлетворенно кивнул:
- Вроде бы хватает. Значит, так. Ты, Габор, сейчас идешь к жиду-старьевщику и берешь у него те штучки, к которым я на днях приценялся. Полую серебряную тросточку с вентилем - я так думаю, еще римское извращение. Латинцы похожие в ванных ставили, только те были из свинца и сплошь отравные. Еще возьми пустую же кишку из затверделого сока гевеи, закупоренную и чуть скругленную на конце. Жид хвалился, что она из самого Нового Света и будто бы ее там обкуривали в смеси угля и серы, чтобы не размякала от тепла. Стоит она поэтому как две добрых трубки для стрельбы бузинными шариками. Я имею в виду римское серебрецо.
- Ты хочешь, чтобы я к жиду завтра пошел? - спросил я.
- Я хочу, лопух, чтобы ты ничего не перепутал! - возразил он пылко. - Он для меня еще с полдюжины гиенических раритетов держит!
- Ладно, не сердись, побежал я, - ответил я. - Дальше что?
_ А дальше действуй по чертежу, - он сунул мне грязноватую бумажку. - Трубку бережно согнешь прямым коленом, с одного конца наденешь ка-у-чук, а к другому подберешь одну из больших пытательных воронок прежнего хозяина. Смотри, чтоб поплотней сидели. В кишке толстым шилом прожжешь дырочки на половину длины, я их также изобразил. Самая деликатная процедура. Сделаешь слишком большими - не поправишь. Слишком малые хотя бы расширить можно. Всё это хорошенько промоешь спиритусом вини - и давай прямо ко мне. Да прикинь, чтобы подвесить было можно на каком-никаком вашем снаряде!
К моему крайнему изумлению, жид-старьевщик, узнав, что мои покупки занадобились лично для Лорана, содрал с меня почти вполовину меньше, чем полагал Восклепиус. Дома я прилежно всё собрал, испытал, отмыл до скрипа и прямо с тяжеленной штангой - вроде бы от малой "виски", что приставляют к большой "растяжке" - потащил предъявлять Восклепиусу.
Наш медик в это время что-то втолковывал одной из веселых девиц, которая с необычной для нее грустью во взоре помешивала в жестяной кастрюльке пахучую жидкость.
- Вот, специально для тебя готовим, - похвастался лекарь. - Да не тебе самому, олух! - крикнул он, когда я алчно пошевелил ноздрями. - В снаряд вливать будем.
- Что там?
- Яичный желток и желтый тростниковый сахар для питания, мед ради того же и от липучей заразы, маковое молочко для расслабления гладких мышц и чтобы легко спалось - и всё это в смеси с добрым стаканом красного вина ради поднятия телесных сил.
Я не совсем понял, чего ради это вкуснотищу заливать не в рот, а в бесчувственную воронку.
- Вот, Сара, я тебе объяснил, что дальше делать. Нагрей еще воды, а мы пока пойдем.
Он взял со стола теплый клистир, завернул в одеяло, как младенца, и мы, разумеется, направились к Лорану. Тот дремал на левом боку под толстой меховой покрышкой, около постели дежурила другая девица, которую мы тотчас послали помочь Саре.
- Мальчик, проснись, - Восклепиус мягко потряс больного за плечо.
Лоран открыл впавшие глаза и приподнялся на одном локте. На бледном, слегка опухшем лице отразилось нечто вроде тихого ужаса.
- Ерунда, малыш, совсем небольшое вливание, - проговорил Восклепиус, напяливая мои любимые перчатки из тонкой горчичного цвета замши. - Да не будет тебе нехорошо, вот увидишь. Габор, ты в его руки свои вложи, чуть сожмет покрепче - кивни мне, чтоб я перестал. Эх, такой крупный вьюнош, а совершенного пустяка боится. Я тебе что - ногу отнимать собрался или горящий трут к коже прикладывать?
Лоран изобразил некое подобие улыбки, пока лекарь прилаживался к его тылам.
- Живот тугой, но хоть не совсем камень, - сказал мне Восклепиус "на одних губах". - И самый вход чистить не надо. Я думал, будет куда хуже.
Он заправил носик на место и слегка подавил на поршень.
- Хорошо пошло. Вот, еще чуток...Так, а теперь потерпи, сколько можешь. Габор, ты ему живот поглаживай легонько, ладно? И (куда тише) нитку пульса на запястье щупай.
- Ну, девушка, изображай, будто сейчас родишь. Раз! Два! Три!
На счет "раз" Восклепиус бросил пустой снаряд наземь, на счет "два" ловко подставил под Лоранов бок нагретую своим телом жестяную посудину, а на счет "три" в нее ринулась звонкая струя с мелкими камушками.
- Молодец.
Вытер слегка замаранные ягодицы, выставил за дверь скудельный сосуд, благоухающий, как все радости земные, и вернулся на место.
- Легко стало, будто ангельские крылья выросли, - тихо рассмеялся наш мальчик.
- Только ты, смотри, не улетай на них далеко, - попросил я.
Тут через дверь заглянула прежняя девица, которая, судя по всему, и приняла от Восклепиуса плод его трудов, и мы оба отправились, как он выразился, за декорацией для главного действа.
Стояк мы заволокли с ним вдвоем и установили позади Лорана. Однако он, натурально, всё увидел, и зрачки его чуть расширились, как от боли.
- А ты не смотри, - ворчливо сказал медик. - У нас тут не лавка древностей, а казенный дом. Что отыскали, то и применили. Сара, где ты там, давай скорее!
Она тут же явилась перед нами, торжественно поднимая в руках кургузый сверток, в котором я не без труда опознал мое рукоделие. Воронка была по всей высоте затянута в пухлый тряпочный мешок, серебряная флейта обмотана по спирали шерстяной лентой, а "пипка", как скромно назвал Восклепиус мягкий стержень длиной в добрую пару дюймов, покоилась на фаянсовом блюде.
- Девочка, там уже с водой перемешано? - спросил наш лекарь. - С теплой? И рядом со смесью кипяток в бычьем пузыре?
- Как вы сказали.
- Подвешивай на тот крючок, что пониже вбит, и нечего вам обеим здесь ловить, поняли?
Милосердные сестренки так и порскнули наружу.
- Так, Габор. Ты опять утешай мальца, а я один справлюсь, - проговорил Восклепиус, копошась под приподнятым одеялом с банкой жирного девкиного притиранья.
Я слегка приподнялся, чтобы посмотреть, - и с ужасом понял, что лекарь намеревается впихнуть в Лорана весь долгий конец: если не целиком, то на добрую половину длины.
- Дело делай, а не думай чего не надо, - тихо ответил мне он. - Гладь по животу и повторяй ласковые слова. Лоран, чуть приподняться можешь? На его руке?
И тут наш обожаемый медик сотворил такое, что я едва не прыснул. Уже отвернув вентиль и направив кишку к ягодицам, он втянул в себя воздух с толикой смеси.
А пока я справлялся со своей невместной веселостью, - одним плавным движением заправил длинную штуковину вовнутрь.
- Вот. Ты почувствовал что-нибудь, малыш?
- Никак нет, дядюшка.
- А теперь?
- Вроде как дождит у меня внутри.
- Это ты жопой ешь. По пословице. Ой, только не хохочи! Габор, держи его крепче, а то всю наводку собьем!
Тут Лоран вытянулся на своем матрасе и как-то сразу обмяк.
- Алый мак подействовал, - с удовольствием констатировал Восклепиус. - Я его, пожалуй, многовато растер, ну да ладно. Мальчугану теперь часа два лежать надо, впитывать кишками всю полезность. Просто так этого не выдержишь.
Он нашарил по углам еще пару ветхих одеял и накрыл Лорана поверх всего.
- Ты иди отдыхай, я один посторожу.
Конечно, я нацелился оттянуться со всей несвятой троицей, что также ощущала некую волнительность в самой середке. Но если мои три девицы и хотели вышибить свой гвоздик иным гвоздем, подлиннее, я был к тому вовсе неспособен. Ибо так и стояла передо мной жалостная картинка: хилые Лорановы ягодицы и трогательный хвостик, что из них вырос.
Так прошло часа полтора. И вдруг дверь в нашу светлицу распахнулась. То был Восклепиус.
- Габор, девочки! - завопил он с таким восторгом, будто только что родил двойню. - Сей минут ко мне - наш мальчик всю как есть постельку запрудил!
Тут, разумеется, начались охи, ахи, шастанья туда и сюда с мягкими ветошками, кружевными простынями, пуховыми одеяльцами, душистыми воскурениями и куриным бульоном наиотменнейшего аромата и крепости. Наш дорогой целитель триумфально стоял около высокого кресла, где полулежал больной, сам больной тихо улыбался оттуда всем присутствующим: тоже работа. Отходы же вывозил один я. Ну да нам, палачам, не привыкать, с начала веков к дерьму приставлены.
После того, как Лоран заснул по второму кругу, мы впятером отпраздновали счастливое увенчание наших трудов. Через неделю - то же, но уже вшестером. И еще через неделю - собственно, тоже вшестером, но с куда большим размахом, в который были вовлечены также дом служебного веселья, добрый иудей по имени Мойша Струдель и все позаимствованные от моего предшественника клиенты, которым по такому случаю вышло изрядное послабление.
А еще через денек был составлен и подписан новый вариант знаменитого палаческого устава, в котором пункт о препоручении наших телесных скорбей лекарю стоял на втором месте. После основной цели: отправление нами всеми правосудия и суровой справедливости.