Аннотация: Сорди становится хорошим фехтовальщиком.
КОСТРЫ СЕНТЕГИРА
XIII
- Ну вот, раз уж тебя выдали мне на подержание, - сказал Нойи, едва проводив гостью, - давай для начала уберёмся в зале. Дубину в футляре повесь пока вон на тот гвоздик. Возьми под ним мешок из рядна и грузи всё подряд, что на полу. А потом тащи на задворки - там такой ларь, вроде помойного, но куда как почище. Дамочки сами разберутся.
С томным видом раскинулся на кушетке, что выглядывала из груд изящного тряпья, как вершина айсберга из паковых льдов, и показал мундштуком вынутой изо рта носогрейки:
- Начни вон с того угла, там самые древние наслоения. Эх, тяжкая доля - быть Казановой!
Никакого хохляцкого акцента не было слышно и в помине: должно быть, в нас произошла взаимная аккомодация, решил Сорди.
- Как бы чего лишнего не выкинуть, - произнёс он вслух.
- А тут всё лишнее. Только наслоилось попусту, - хозяин сделал прежний широкий жест. - Играешь роль закваски в здешнем крутом тесте - вот и образуются всякие побочные продукты. Сувенирчики там, амулетики, гостинцы, прочие знаки интимного внимания.
- Может быть, вам...
- Тебе, дружок, тебе.
- Может быть, тебе курить в другом месте? Искра упадёт - пожара наделает.
Нойи расхохотался и чуть привстал с места: невинную попытку рокировки он просёк сразу.
- Загорится - новый дом построят, А мы оба, да будет воля его, через окно успеем выскочить. Ладно уж, давай на брудершафт, хоть и всухую. Ты вообще-то посматривай: вдруг что-нибудь интересное покажется? Спросишь тогда.
И снова опрокинулся назад.
- Но вообще - не мешай зазря: медитирую я, понимаешь.
К этому времени Сорди как раз дорылся до неплохого наборного пола: фрагмент рисунка слегка озадачил его своим чётко антропоморфным мотивом и побудил к дальнейшим раскопкам. Работать оказалось легко: кружева почти ничего не весили, а тяжелые предметы, как-то: флаконы литого стекла с наглухо притёртой пробкой, серебряные и бронзовые кубки на ножке, с двумя ручками по бокам, кофейную мельничку в форме столбца с десятком жерновов внутри, фаллокрипт, выгнутый из бычьей шкуры чётко по форме скрываемого, хлыст, недоуздок и шпоры - он откладывал в сторону, чтобы на досуге выяснить насчет всего сразу. Куда девать очевидное барахло, он сориентировался тоже без проблем: на сундуке с откинутой навзничь крышкой было изображено примерно то, что он вытряхивал из мешка.
- Твоё прежнее имя какое - неужели в самом деле Сорди? - спросил Нойи по возвращении из очередного рейса.
- Кардинена в рифму прозвала. Так-то Сергием крестили.
- А меня вообще-то Ноем. На севере горной страны моих тёзок добрая треть наличного состава, остальные сплошь Абрагамы да Исмаэли с Агарями.
- Ты протестант?
- Точно. Нас еще англами прозвали - переселились из Великой Британии при Кровавой Мэри. А ты ортодокс, верно?
- Есть такое, - Сорди выпрямился с очередной находкой в руке: два соединённых лентой кольца в виде бублика, сиречь тора. Искусная резьба изображала драконов с крыльями, тесно прижатыми к телу, и переплетенными двойной спиралью телами.
- Ох, доля моя, доля! Вашего брата ведь ничему путному не учат. В смысле пригодному для нашей с тобой нынешней ситуации. Исихазм не в счёт - это для избранных. Атосов всяких.
Сорди вначале не понял, но почти сразу догадался, что имеются в виду монахи с горы Афон.
- Ладно, брате Сергию. Закругляйся со своей душеполезной деятельностью на здешней ниве и давай подкрепимся тем, что ты из ближайшего кафешантана принесёшь. Там сейчас затишье до самой полуночи, так ты вызови маму Риту, спроси, что с прошлого бала осталось. Скажешь, что от меня и в кредит, естественно. Это соседние ворота слева, так что авось не заблудишься. Да, предупреди заодно, что кофе со спайсом... с приправой пока есть, но вскоре новый импорт занадобится.
Лицезрение мамы Риты, моложавой, отлично сложенной дамы средних лет, носящей серые цыганские кудри, и обед, который они с Нойи соорудили на скорую руку из яиц, набитых чёрной икрой и гусиным паштетом, фруктового салата с орехами и вездесущего кофе, привели обоих в такое легкомысленно-благостное настроение, что Сорди рискнул спросить:
- Ной, а у вас с моей госпожой было что-нибудь? Ну, такое особенное, ты понимаешь.
- В смысле что просто за так братом и сестрой себя объявлять не станут? Ну, случилась однажды закавыка. В лейтенантском училище. Карди сама тебе не намекала? Всё глухо, в смысле? Оно, конечно, ни для кого не секрет, но высокая ина Та-Эль страх не любит, когда ее имя за спиной треплют.
- Говорила, было что-то с Кертом и твоими драгунами. Конными шпажниками.
- Шалишь, брат? Так то военное. И вообще дядюшка крёстный в юнкерском приключении не участвовал. До и после - оно конечно. В общем - платишь по счётам?
- Плачу, так и быть. Любопытно уж очень.
- Знаешь, что у нас в Динане творят с излишне любопытными?
- Знаю. На закусь пускают. После бала в кафешантане.
Нойи хмыкнул:
- Неплохой ответ. Я тебя куда большим смиренником полагал. Ладно, слушай, только трубочку заново набью.
Табак и даже дым пахли чем-то медовым или вишней - примерно как 'Герцеговина Флор', которую Сорди однажды попробовал на спор еще мальчишкой. Выпустив клуб дыма прямо ему в нос, Нойи сделал выразительную паузу и начал:
- То, что у нас проходит обкатку проваленная агентша и дальняя родня своего папочки по мамочке, ни секрета, ни особого интереса не вызывало. Наука имеет много гитик, понимаешь. Но вот только принудили эту гитику сесть прямо у меня за спиной - ради дисциплины свободная посадка была запрещена, будто мы школьники. И, понимаешь, чувствую я всей спиной этакую притягательность, бабскую - не бабскую, непонятно. Но сильную до невозможности. Я в очень строгих правилах был воспитан, оттого и отрывался вдали от семейства на полную катушку: в общем, знал теорию и практику дела туго. Еще до бригад обучился. Народные бригады - примерно то самое, что у тебя на бывшей родине бандами кликали. Сухопутные корсары с патентом. До поры до времени всё законно, ты герой и спаситель отечества на вольных хлебах с маслом, а потом власти переменились не в составе, так в ориентации - и хвать тебя за шкиру! Оттого я с дружками и в профи подался. Цену себе набивал: не тем, так этим пригожусь, не красноплащникам, так бурой гвардии, не аристо, так сереньким волкам... Понял?
- Кое-что. Мне Карди про штурм Вечного Города рассказывала.
- Ладно, пока и это сойдет. Ну, глаз на спине у меня не водится, вот все камрады и стали судачить, что щеголёк Ланки не к добру назад оглядывается. Плохая примета в бою. Я тогда не то что сейчас: напоказ формой выхвалялся. Было их две, строевая и парадная, по причине гражданки интендантства работали скверно, так что ходили кто в чём горазд. У меня капа была изнутри подбита мебельным бархатом, мундир из генеральского драпа перелицован, сапоги по ранту и верху голенищ сплошь золотой нитью обведены для прочности. Это так только говорится - золото: на деле крепче дамаска, цветом одним и сходственна. Волос позади атласной лентой подхвачен, чтобы не трепался. А у папенькиной дочки сапоги вечно с пришлёпом, на два номера больше, и китель титьки плющит, будто у черкешенки, и косу она к поясному ремню бумажной тесёмкой привязывает. Скулы втянулись, брови союзные прихмурились, алый ротик в нитку стянут - неулыба такая, ляжки друг с другом в ссоре, задница только что для седла и годится. Но хороша собой! Даже в резаном варианте и только что из чахотки, - хороша дивно. У меня к тому ещё и гонор взыграл: все девки наши, а эта что же, не тем маслом мазана?
Вот и стал перед ней выхваляться, а она передо мной самим. Учились наперегонки: и теории, и практике, и на стрельбище, и в манеже, и в фехтовальном зале. Даже в бальных танцах состязались: вроде как спорт такой был, для общей координации. Но только в них эта ина Танеида мне и уступала самую чуточку: некому было верный ритм задать.
Вот о том я и ляпнул однажды. Вдвоём в увольнительной оказались. Вернее, я такое подстроил.
Она посмотрела этак исподлобья и отвечает:
- У меня и помимо тебя менторы были, есть и будут. Смотри, как бы насчёт себя самого не просчитаться.
А и ведь чуял не своё, чуял!
Привёл на съемную квартиру, усадил на кровать, стал ремешки да пуговицы распускать да расстёгивать. Не такое уж великое дело, в бане по разные стороны тощей занавески мылись, спинку тёрли там или засупониваться помогали. Как мужик мужику, в общем.
Бросил китель на пол, стянул рубаху - и боже ж мой! Над левым соском прямо как кулаком вдарили - так рёбра прогнулись. А рядом с лопаткой ведь крошечная метина была - вырезали ту пулю, однако.
- Понял? - говорит. - Тогда я пошла.
И настало мне полное просветление, как говорят наши желтошапочники. Буддисты, в общем.
Я ведь ее как парня и хотел. Не так чтобы сильно - остальное гонор мой дорисовал. Впервые не по тому следу пустился. В ноги пасть или подмять под себя - к этим крайностям общения ведь не тянуло, как то бывает с бабами. Не рабой, не богиней - другом пожелал иметь. Ровней.
И еще понял я: ещё одно не такое движение души - и всё. На веки вечные. Ни прощения нельзя просить, ни продолжать начатое.
- Побратимство, - говорю как в обмороке или по чужому наитию. - Прямо здесь. Иначе и жизнь меня минует, и смерть не настанет.
А это уже ритуальные слова из меня самоходом попёрли.
- Здесь? - смеётся Та-Эль, и как-то очень по-доброму. - Погоди хоть, пока свидетелей отыщем. Не свадьба, чай - тихомолком окручиваться.
Ну, уж за этим дело не стало: много моих дружков по городу Эдину в те поры девчонок выгуливало. Сеф Армор, Стейн был такой... Позже они как раз к нашим конникам прибились, когда громкая слава пошла.
Творят обряд по правилам так: в чашку с красным вином цедят кровь обоих, волосы туго сплетают на висках в обоюдную косицу - впору лбами стукнуться. Срезают двуцветную прядь и жгут на жаровне, а остатний пепел туда же в чашу сыплют. Иногда косицу оставляют и через нее пьют оба, но это считается не так строго.
А слова говорим такие:
'Вяжу себя клятвой и окружаю словом. Не будет мне ни жены, ни друга дороже Та-Эль Кардинены, не будет для меня мужа или друга больше Нойи Ланки. Едина кровь, едино сердце, единый помысел во веки веков!'
Нойи вздохнул, выбил трубку о каблук, просыпав золу на паркет:
- Вот ты, наверно, подумал, что слова - они и есть слова. Пыль на ветру.
- Хавэл. Суета сует - так переводят это место, - кивнул Сорди.
- Это, может быть, у евреев прах и суета, а в Динане напротив. Из пыли и влаги весь дышащий мир возник, из многоглаголания - его единство. Оттого и словесная клятва самой сильной считается. Не обогнёшь. А ведь не одни забавы - жениться тоже настаёт охота. И Карди ведь не век вдовой ходить. На воде ожглась - в самый огонь потянуло.
- К Волку?
- Вельми догадлив, ага... Не ко времени. Давай-ка работай дальше, прибирайся, а то вечер недалечко.
Когда уже хорошо измотанного Сорди накормили остатками дневной трапезы, напоили горячим молоком с доброй ложкой травяного бальзама и, чисто вымытого, упихнули в отдельную каморку с напутствием - не казать оттуда носа, было уже далеко за полночь.
Спал он, несмотря на дурманное средство, некрепко: шушуканье и смех, тонкий звон стекла и серебра, парчовый шелест за стеной начались почти сразу, как он сомкнул глаза, он отходил от них ненадолго в путаные, как серпантин, видения, но это раз от разу снова его накрывало. И хотя с ним давно не случалось того, что авторы прежних времен деликатно именовали 'ночной тревогой, происходящей по причине холода', ближе к утру он почувствовал, что если вскорости не отыщет в ближних окрестностях вазу особого назначения, то вообще лопнет.
Вазы, однако, не было и не предвиделось. Использовать в целях облегчения другие принадлежности изысканного интерьера казалось пошлым. Приходилось идти на риск.
Когда Сорди слабыми со сна ногами вышел из комнаты и проплёлся по коридору мимо большого зала, нечто притянуло его глаза к широкому дверному проёму.
...Пышные шевелящиеся складки дорогих тканей, посреди них - сплетение полунагих тел, воздетые руки и колени, разруха в модной лавке и ожившие японские гравюры - всё это сплошным комом бросилось ему в лицо. А поверх смутилища и плодотворного хаоса царил Нойи - фермент здешнего брожения, главная ложка, что помешивает варящуюся в котле похлёбку.
Это было совсем другое, что подняло с места, вдруг догадался Сорди. То самое, что в первую брачную ночь сбивает с толку девственниц. И чего доныне никогда не случалось со мной самим.
- Что стал? - его хозяин поднялся с колен и двинулся к нему, как и был голый. - Сказано ведь было - сиди у себя и не рыпайся.
Однако он уже стоял. Они оба...
- Того же захотел, неуч? А то погоди, я сейчас и не такое смогу, - негромко процедил Нойи.
Сильные руки обхватили Сорди по плечам, повернули, нечто горячее клином вошло между бёдер, порвалось, прорвалось внутри него самого с беззвучным криком... и тотчас же его с силой оттолкнули назад в коридор.
- Уходи, малец, покуда цел.
И, в довершение унижения, за его спиной с самого верха проёма шумно пал тяжёлый занавес.
Кажется, потом он спал, и крепко. Утром голова и всё тело звенели чистым хрусталём, а в туалетной комнате, где Сорди сразу же стал под холодный душ, с них смылись и остатки постыдных воспоминаний.
Явился Нойи, слегка помятый, но весёлый, в одном полотенце вокруг чресел.
- Привет новокрещену. Да не конфузься: бывает, погорячишься в запале. Плюнуто, растёрто и позабыто. Идёт?
- Идёт, - повторил Сорди, улыбаясь чуть натужно.
- Зато сегодня у нас обоих выходной. Ну, не то чтобы совсем... Вот кофе напьёмся и пойдём говорить с Тергами.
Так прямо и сказал: не смотреть, а говорить.
- Убираться не надо?
Это значило - "Я трушу". В самом деле, наслоений на полу оказалось куда меньше прежнего, видимо, копилось в давних времен, вот и отпечаталось, сохранилось в скабрезных рисунках пола. Мысль была мимолетной, не оформившейся в слова и к тому же неуместной, но давить ее не хотелось.
- Бокэн свой бери, - скомандовал Нойи. - И нарядись попроще. Вчера попросить для работы не сообразил, что ли?
Вытянул из угла рубаху, плотные легенсы, полусапожки:
- Там рядиться не принято. Не напоказ выступаем.
Сам оделся похоже: белое, серое, черное, более ничего. Нацепил на пояс шпагу - скорее, тяжелую рапиру:
- Пошли. Первые звоны пропустили, как водится, теперь хоть до вторых поспеть.
Кишение народа показалось Сорди умеренным, должно быть, после ночных событий. Под самыми стенами Кремника Нойи заозирался:
- Прошлый раз вроде здесь было. Дверца одного цвета и фасона с кладкой, вроде как тот же известняк. Ведь и впрямь будто движется с места на место...
Сами они двинулись в обход тоже.
- Не это? - Сорди показал подбородком на как бы слегка проржавевшее место, пятно на камне. В этом месте щель вокруг пары тёсаных плит показалась ему чуть глубже необходимого.
- Глаз у тебя хорош. Оно, конечно.
Нойи приложил ладонь к месту на уровне своих глаз, где отчего-то (подумал Сорди) не было замочной скважины, и плиты легко подались внутрь.
- Там ступени крутые, осторожней.
Ступени начинались сразу с порога, но показались Сорди неожиданно пологими и куда более широкими, чем предполагало входное отверстие. Дверь мягко и туго затворилась, и тотчас же по бокам пролёта зажглись факелы. Пламя в них стояло ровно, как ненатуральное, и всё же именно "как": запах хвойной смолы и дыма щекотал непривычные ноздри.
"Всё здесь иное против ожидаемого", - подумал он вдруг, неторопливо спускаясь в неведомое вслед за своим провожатым.
Лестница несколько раз повернула - и снова так, что потерялось всякое понятие о должном направлении: на площадках темнота как нарочно сгущалась.
- Аккуратнее, - вдруг сказал Нойи, ступив на очередную плоскость, - здесь ровно. И очень скользко.
Лестница в самом деле кончилась. Сначала оба гостя двигались по выглаженному, как зеркало, полу черного мрамора, под мавританскими арками в форме сердца и небольшими стройными колоннами, составлявшими целый лес. Здесь факелы были поставлены реже, зато тьма впереди, оставаясь безбрежной, как бы дышала неярким светом, что приливал и уходил назад в ритме сердца и дыхания: так ветер играет перед вечерним окном широкой ветвью.
Внезапно пространство ринулось вперед и ввысь - и путники очутились внутри необъятного купола, вырезанного в диком камне: сколы и грани его слегка светились лунным сиянием, холодным и чистым. Под ногами ощущался куда более грубый и жёсткий материал, чем раньше: черный базальт и бледный гранит были выложены спиралью, что закручивалась к центру. Именно оттуда шёл свет, что отражался в стенах и потолке: серебристо мерцающий, будто по высокому небу ветер гнал сумрачные грозовые облака, что в Динане называют волчьими.
И в столбе этого невероятного света перед ними открылись Он и Она. Терг и Терга.
Они превышали обычный человеческий рост едва ли вдвое и должны были скрадываться размерами зала - но производили впечатление гигантских: может быть, от той силы, что была в них замкнута. Именно - замкнута, свёрнута в полукольцо фигур. Мужчина, тёмный и абсолютно нагой, сидел, отодвинув в упоре левую ногу и резко приклонив увенчанную двуострой короной голову книзу. Юное и в то же время мощное тело рвалось вперед и ввысь, как стрела на тетиве. Лицо - жестокое, яростное, полное затаённой печали, - было обращено к Женщине, чьи ступни почти касались его ног.
А она сама...
Будто вылепленная из сероватого, тёплого по тону камня, она выражала абсолютный покой и отдаление. Как бы желая высвободиться из окутавших весь стан покрывал, она вместо того уходила всё глубже. Бездонные глаза, нежный рот, легкий поворот головы к плечу, разметавший кудри, исполнены полудетской чистоты, лучезарности и в то же время истинно женского лукавства. Ибо взоры обоих не размыкались, выплетая из себя прихотливую вязь гнева и смирения, уступчивости и напора, безрассудной атаки и конечного плена.
- Раньше они на высоких постаментах были, а подставки эти - на возвышении, - проговорил Нойи полушёпотом. - Снизошли. И сблизились друг с е другом: раньше-то для клятвы меж ними проходили. А танцевали и прочие обряды творили ступенью ниже. Скрещение клинков, ха!
И чуть позже - совсем иным тоном:
- Насмотрелся? Тогда становись.
Вытянул шпагу, отбросил ножны заодно с поясом:
- Делай как я. Две вещи помни: насчёт того японского городового, что едва до смерти не пришиб бокэном цесаревича Ники за ритуальную непочтительность. И эпизод из фильма 'Сумрачный самурай' - где герой своим дубом верх над сталью одерживает.
И без дальнейших слов сделал выпад, пока нацеленный заметно в сторону. Сорди кое-как отбил. Еще один выпад, ближе к центру мишени, встретил куда более чёткий заслон: сталь глухо звякнула, но на дереве не появилось даже царапины. "Плашмя", - коротко подумал Сорди. И незаметно для себя отстранил укол, направленный прямо в горло. "Там шишечка на острие".
Потом он и вообще перестал думать - бокэн сам собой подставлялся под все колющие и рубящие атаки и парировал, обретая всё новые отметины, всякий раз на мгновение вспыхивало чувство конца, прорыва блокады - и опадало до следующего раза. Злость мешалась с весельем на грани отчаяния; он ведь тогда об меня хорошо пообтёрся, мелькало внутри, а теперь по новой норовит, сволочь...
Нойи внезапно стал, оперся на клинок, как денди на тросточку. От последнего, нечаянного выпада он попросту уклонился всем телом.
- Совсем неплохо, от детского слюнявчика ты успешно избавился. А теперь защищай жизнь.
Когда он выдернул рапиру из щели в полу, остриё было уже нагим. И первое же движение навстречу сердцу окончательно лишило его противника разума. Сорди отбивал и нападал, рубил и колол, совершенно забыв о неуместности таких приёмов, о том, что бокэн утоньшается с каждым выпадом, что они оба созданы вообще для иного. Его самого становилось всё меньше - один голый азарт, холодное бурленье в крови, нечто похожее...на любовь?
Бокэн развернулся вместе с кистью совершенно непостижимым образом, с лязгом выбил рапиру из руки и, завершая взмах, пал на плечо.
- Туше! - крикнул Нойи, чуть пригибаясь. - И баста. Молодец и умница, только уймись пока, ладно?
Сорди и сам опешил: из разреза густо сочилось нечто красное.
- Я тебя ранил, что ли?
- Уж не одних синяков наставил, вестимо. Да чушь: ты на себя бы посмотрел. Весь в лохматуре. Красивое зрелище получилось для божественной парочки.
Стянул рубаху, прижал резаную рану, что тянулась почти до соска:
- Ты тоже приберись немного. Можно, я свою любимую спицу подберу? Собственно, ты на нее полнейшее право теперь имеешь, но лучше я тебе иной выкуп дам.
- О чём ты говоришь!
- Хотя да, конечно, маэстро тоже дар полагается от успешного ученика. Баш на баш, ладно? И оботри, будь другом, оба оружия: мои одёжки для того не годятся.
Вышли они из двери в стене обнажённые по пояс, но без других проторей: кровь кое-как свернулась, царапины наспех затянулись коркой.
В доме Нойи, куда они торжественно приплелись - прохожие расступались перед ними, обнявшимися и окровавленными, со страхом и почтением - тот бросил Сорди на колени знакомый мешочек:
- Это, как понимаешь, мне Кардинена в залог за твою науку дала. Выдолби в рукояти меча дупло, всыпь самоцветную пыль внутрь и забей наглухо. Порожние флаконы от зелий у меня видал? Разбей, какой тебе глянется, и используй пробку.
- Сил не осталось.
- У меня тем паче. Придётся отменить очередной эротический сеанс, а это знаешь какие слёзы и пени!
- Тоже мне, святой бабник.
- Э, так меня одна посестра имеет право звать. Подслушал, поди? Придётся в следующий раз тебе оба уха отмахнуть, как бычку на корриде.
Перепалка, к обоюдному удовольствию, возобновилась в полной мере. Когда, всё так же перебрасываясь репликами, они прихлёбывали крепчайший и очень сладкий кофе с корицей, до приготовления которого хозяин вынужден был снизойти, Сорди спросил:
- А когда и как ты с меня долг возьмёшь: выйдешь из города с нами или что?
- Ну нет: дела пока здесь держат. Должен ведь кто-то обучать здешнее население сладостям гетеросексуальной связи! Детишки еще, однако. Ими город прирастает - остальные суть мигранты, хотя много их. Что волны: приливают, отливают... Не отойду от всех них. Даже не последую за вами, как некоторые.
- Некоторые - это Ирусик или Эррант?
- Вот чего не знаю, того не знаю. Кот вообще из другой оперы: то ли кельтика, то ли руссика. Может быть, Кареновы жёнки или Кертова подруга - Та-Эль со всеми тремя хотела увидеться.
Чуть помедлил:
- А хотелось бы выйти. И на правило странника покласть, и на упёртого Тэйна - тоже мне, низший доман в законе. Небось, тотчас за хвост меня бы не ухватил. И на грозу здешних мест...Э, что-то заговариваться начал. Слышь, парень, давай полбутылку допьём - завалялась в углу буфета, а вино отличное. От фарсийских гябров.
О таком народе Сорди слыхом не слыхивал, однако бутылку с наполовину вытянутой из горловины пробкой отыскал легко. В запылённом стекле покачивалось нечто густое и по виду слегка тягучее: когда Нойи осторожно, чтобы не всколыхнуть осадок, перелил содержимое в хрустальный штоф, в полной мере проявился его цвет.
- Багряный яхонт и пироп, - прицокнул языком хозяин. - Кровь из яремных вен мироздания, которые ближе всего к Богу. Я тебе пока неполную рюмку налью - с этим нужно быть осторожнее. Слишком эти... одни узы развязывает, другие запутывает.
Пригубили каждый своё, чокнулись по-братски, выпили.
- Что, братец, вкусно было? Улей и сад, как говорил ваш писатель?
- Нет слов. Еще бархат и мёд.
- И сразу в голову ударило, а то и в противоположное место?
- Нет вроде. На кофе легло. А откуда ты знаешь? Ну, про узы на ногах?
- Разве на них? А...Простая пословица. И наша Карди на моем дне рождения, ну, когда она в старших, а я в простых лейтенантах ходил... Ох, снова я перед младшим проговариваюсь. Залить и забыть, что ли.
Выпили еще - теперь уже вровень.
- Сорди, завтра тебя посестра назад возьмёт - глядишь, нескоро увидимся. Не раньше Сентегира. Ты вот чего скажи - не доделать нам начатое той буйной ноченькой?
- Ной, я ведь уже догадался, что ты меня специально перед боем разозлил. Подстроил хитрую подляну. А теперь зачем?
- Успокоить, малыш. Только и всего.
- Знаешь, не надо, - Сорди отвёл его руку от своей талии. - Это, может быть, и моё, да не твоё. И даже моё - но не с таким и не такое. Ты уж прости, ладно?
- Ладно, о чём разговор, - добродушно отозвался Нойи. - Просто я мал-мала виноватым себя чувствовал, а так...так даже лучше для обоих.
Утром он встал рано, когда собутыльник еще отдыхал. Проверил вчерашнюю повязку - не сползла ли, не открылся ли снова шрам на плече. Отыскал в хламе бур из закаленной стали и порожний флакон из аметиста, от которого вовсю наносило пряным. Морёный дуб поддался легче пробки - Сорди не хотелось разбивать сосуд, а затычка, вставленная вровень с краями, никак не хотела иначе поддаваться. Наконец, после долгой и тихой ругани, сопровождавшей работу драгоценным "волчонком", дело вышло. Выгладить отверстие в торце бокэна, всыпать туда самоцветную пыль и притереть затычку уже намертво было уже нетрудно.
- Не то что вновь раскупорить, - проворчал Сорди, - едва рукоять не сломал.
Что бокэн был вновь как выглажен, но казался тоньше, он заметил, но не очень удивился.
Ополоснулся, натянул на себя отысканное накануне в завалах тряпьё и сапоги покрепче вчерашних, бросил на плечо перевязь меча и вышел навстречу утренним колоколам.