Мудрая Татьяна Алексеевна. Кот-Скиталец

Мудрая Татьяна Алексеевна : другие произведения.

Кот-Скиталец

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Комментарии: 15, последний от 21/02/2012. © Copyright Мудрая Татьяна Алексеевна (Cardinena@yandex.ru) Размещен: 13/11/2011, изменен: 08/09/2013. 500k. Статистика. Роман: Проза, Фэнтези Люди и Звери Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Сокращённый вариант.

ГЛАВА I. РУТЕНСКАЯ

Каков первый шаг молодого холостого пенсионера к независимости?

Завести кота.

А второй?

Нет, дайте разберёмся с первым.

Вторые сутки в подъезде за трансформаторной будкой слышался писк животного младенца. Сердобольная уборщица пыталась выгрести это наружу веником, но оно не поддавалось на уговоры, только заползало поглубже; но при одном звуке моих шагов само выпало из недр.

Котенок был дико тощ, ободран и большеглаз: головка еле держалась на тонкой шейке, хвостик склеен какой-то дрянью. Уборщица, мимоходом глянув, решила, что не возьмет: дома у нее было двое кошек, принести им ходячую болячку было неразумно.

-Тогда я его заберу, - твердо сказала я.

Так я приобрела всевечную заботу на свою шею - и порадовалась этому.

А пока сложила зверя на коврик и развела в кружке детское питание. Когда я заткнула ему рот соской, он заработал сразу, жадно и упоённо; передние лапки растопырились и начали месить мой живот, голубые глаза прижмурились. Когда отвалился, с округлившимся пузцом и блаженной мордахой, - я его осмотрела: блохаст он был неимоверно, редкая шёрстка ходила волнами. И поналезло солдатиков на такой крошечный плацдарм! Но я человек бывалый: выведем полынью, а то и простейшим методом два притопа - три прихлопа.

Подробное визуальное рассмотрение (дрых он беззаветно и доверчиво, кверху пузом) подтвердило, что это "он". Крошечный самёчек. И прекрасно: котят в подоле не принесёт.

- Все-таки грех не дать такому красавцу расплодиться. Масть у тебя редкая, темный каштан. Ничего, на прокорм семьи как-нибудь наскребём, верно?

Тут он разнежился и написал прямо мне в колени.

-- Э, так не пойдет. Придется спешно приучать тебя к песочку или унитазу. И как бы тебя в постели не приспать, капелюху эдакую, - продолжила я. - Для спанья коврик завести...

Однако ночью он пребывал у меня в постели: черепушка была точно яблоко, тонкое тельце грело нежней пледа. Днем изредка освящал присутствием низкий ящик с одеяльцем и коробку с решеткой, но считал это мещанством. Терял волосы на всех подушках, оставлял дерзновенные следы в углах со вдохновением мальчишки, что отливает в материну клумбу. Отважно лазил по стенному ковру, обживал вершины шкафов, лавировал меж цветочных горшков и книг, пробовал раскачиваться на занавесочных снастях; хотел оседлать люстру, но аллюр пришелся ему не по нраву. Во время трапезы придирчиво инспектировал мою тарелку, хотя результат был неизменным: его кормили куда мясистей.

Рос и лысел он брутально: в квартире пух летал над землёю, я ощущала себя посреди тополиной рощи. На месте выпавшей тотчас же прорастала взрослая шерсть, каряя, точно каштан, короткая и плотная.

Время сосок и лужиц, беспечного детства и долговязого отрочества кануло в Лету, пух улёгся, молочные зубы перелиняли. Сытная еда и привольное житье сказались на нем ошеломительно. К полугоду кот накачал тело. Уникальной красы шкура не прятала скульптурных форм и крутых складок, что рельефно обозначились на загривке, мускулы не выпирали, но перекатывались подобно тугой воде. Усы и брови с самого начала были седые; таковыми стали и волосы на кончиках лап - тончайший светлый ореол, одевающий флером стального цвета когти. Глаза также были оружием, но в иных битвах: они сделались огромными и зеленовато-синими их взгляд проникал в самое сердце прелестных дам, с коими он гулял - и гулял роскошно: ниспадая по нисходящей гамме балконов, как водопад, восходя на крышу темным солнцем.

Благодаря инету я убедилась, что случай подарил мне первородного сфинкса. О, это был прирожденный боец и рыцарь: так он был мощен телом и духом, так независим и горд!

Рос он не без прозвания. Но когда один мой знакомый на прогулке узрел его седой ус, пристальный взор и гибкое, как хлыст тело, то ахнул и воскликнул:

-- Ну и душман он у тебя.

- Багиром я его поименовала, запомни. В честь черной пантеры Багиры, - возмутилась я. - Понял? Повтори.

Но было поздно: приятеля услышали. Душманом кликал, клял и заклинал моего кота весь двор, весь квартал, да что там! - весь микрорайон. Когда я выводила его на прогулку в шлейке с поводком, так и подмывало надеть ему и намордник, чтобы детки не пугались. (Ну, дети-то как раз ничего: ах, какая у вас чудная киса, а ему это маслом по морде.) Псы от него шарахались - видимо, памятны им были одиночные прогулки под сенью мрака; коты провожали угрюмым прищуром и выгнутой спиной, а он... О гроза подъездов, буря полуночных улиц! Его победный мяв солировал на всех мартовских абонементах, а двумя месяцами позже изумленные кошачьи хозяйки спрашивали себя, откуда у их любимиц такие линючие детки. Я надеюсь, что большинство приплода избежало поганого ведра и знакомства с местной ветклиникой, ибо в окрестностях развелось немало котов и кошек, носящих его цвета и виртуозно бегающих от живодёрок, собаколовок и зооклубменов.

Несмотря на то, что очаг мой обустроился Котом, я полюбила гулять сама по себе. Вещи могли быть раздрызганы по квартире, еда сведена к минимуму, но я не думала ни убираться, ни готовить. Бросив соблюдение и охрану квартиры на мужчину, в который раз я шла в метро - помечтать.

Именно тут меня накрыло вторым шагом.

Мужем. Не верите? Ну, мужчиной...

...Онввалился на остановке "Цветочный Бульвар" и был по виду счастливо пьян, ибо его слегка пошатывало. На спине был длинномерный рюкзак, который возвышался над башкой подобно року, а через плечо - драная гитара дулом вниз. Народ старался не замечать пришлеца: к питунам у нас издревле сердобольны, только этот человек почему-то не вписывался в рубрику.

Интервалы на кольце длинные. Двери зашипели и раскрылись, сидячий народ отчасти повскакал с мест, но стоячий шустро шлёпался на седалища.

- Гражданы! Почтим вставанием станцию Студенческий Проспект! - возопил рюкзачный человек. Народ безмолвствовал.

На следующей остановке опять:

- Почтим вставанием Улицу Первой Революции!

- Почтим вставанием Площадь Интернационального Мира и Дружбы!

- Почтим вставанием станцию Краснопролетарскую!

- Почтим вставанием Площадь Восстания!

Тут я прикинула, что названия станций на центральном кольце иллюстрируют наши главные фетиши, и слегка ужаснулась тому, что он вытворяет. Но именно здесь моя соседка встала и двинулась к выходу, и я инстинктивно придержала место ладонью.

Он понял. Шлёпнулся боком на самый край сиденья, как был продетым в рюкзак, его гитара воткнулась грифом в замызганный линолеум. И мертвецки заснул. Голова, сразу потяжелев, упала мне на плечо как бомба, едва не раздробив ключицу, каштановые дредки рассыпались по тощему фасаду. Ничем дурным они не пахли, не наносило от моего соседа и алкогольного духа. Видимо, он попросту умотался до последнего края. Другие признаки его личности были тоже благонадежны: ни куревом, ни травкой не воняло, куртка залоснилась, но лишь от того, что видала виды. Обувью служили мокасины, расшитые хорошей тибетской бирюзой. Но что меня окончательно к нему расположило - штаны, нежно-голубенькие, с разводами тщательно вымытой грязи: на их колено пришился кленовый лист.

Поразмыслив, я безоговорочно признала в нем лицо противоположного пола. Оно (лицо в обоих смыслах) обладало бледноватой кожей, тёмными бровями, длинными ресницами и общим абрисом, не лишенным дамского изящества; однако руки и ноги были большеваты для феминистки.

Обморок перешел в менее опасную стадию, хотя мы всё кольцевались. Но не могло это продолжаться до бесконечности! И вот когда мы в очередной раз приблизились к пересадке на мою линию, я рискнула осторожно потрясти его за плечо. Воспрянул он мгновенно.

- Ох, простите. Устал очень.

Глаза у него были обаятельные: густо-карие с золотой искрой.

- Чепуха, сынок. Так давно ни один мужчина не почивал на моей груди, что приятно было вспомнить, - я улыбнулась.

Он отдарился по-голливудски щедро и выпрямился на сиденье. Вот тут-то до меня дошло, что хотя сынок он и верно сынок, да родила я его будучи еще набоковской Лолитой: манеры, интонации, сам стиль его поведения были, без сомнения, гораздо старше легкомысленных джинсиков.

- Свою остановку вы, конечно, проехали?

- Пожалуй что нет. Люблю в метро кататься.

Он вмиг осознал двусмысленность своего заявления и снова извинился. Поезд опять сбавил ход, мы поднялись дуэтом, но тут его с ненормальной силой шатнуло прямо на меня, рюкзак со звуком, похожим на сдавленный вопль, мотнулся на лямках, и я, не думая особо, подставила под удар хрупкое плечико. Мы чуть не пали, однако вместе нам удалось выстоять.

- Ну вот, снова. Это я сейчас просто ногу отсидел, а там в глубине прячется застарелый вывих.

- Ничего, обошлось ведь.

- А-а. Но ведь вы дама. Мужчине должно быть стыдно перед вами за проявление слабости.

Теперь он заметно припадал на левую часть тела, и нам пришлось выгружаться из вагона в обнимку.

- Я пойду, - сказал он уже на перроне.

- Далеко вам?

- Как сказать. Если к друзьям, то порядочно, но ведь можно переночевать на вокзале.

Слово "друзья" меня успокоило, "вокзал" - направило.

- Зачем вам искать что-то не наверняка? - предложила я внезапно для самой себя. - Едем пока ко мне. Это семь остановок по радиальной. Не бойтесь, на вашу невинность не покушусь.

- А я и не боюсь. Имеется в виду - за себя и за вас. Потому что есть иная причина для волнений. Домашнее животное имеется?

- Не без того. Кот. Должна признать заранее - характер у него крутой.

- Кот. Кавалер. А что, дело может выйти! Попробуем.

К тому времени мы уже тряслись по моей ветке.

- Не опасаетесь, что я сопру какую-нибудь фамильную ценность? - вдруг спросил он.

Я покачала головой:

- Разве что Багира - это мой кот и есть: так что брачные аферисты нам не страшны.

Вопрос и ответ были шуточные. Но вот почему я не поопасалась позвать волка из басни?

Мы выгрузились на поверхность планеты, доковыляли до моего дома и лифта. Я щелкнула ключом, слыша издали тропотцу Багировых лап: кот сорвался с персонального трона, где точил когти и смотрел кошачье кино, и спешил показать свою удаль.

- О, - сказала я. - Сейчас мой котя продемонстрирует ритуальную бдительность. Показ клыков, когтей, фосфорное сверкание глаз. Но не пугайтесь: я с вами до конца.

Однако Багир, мельком обмахнув усом мои ботинки, едва глянул на мою новую находку и сладостно мяукнул.

- Глядите-ка, за своего признал, - пробормотала я.

- Да нет, это всё рюкзак, - объяснил он.

В самом деле, Багир начал обихаживать предмет: совершил два круга почета и попытался вскарабкаться на вершину.

- Чего это он?

-- Сейчас увидите.

Я уже видела: крышка вместилища стояла горбом и имела впереди и по бокам продухи, затянутые сеткой.

- Там живое.

- Именно, - он дернул ремешки, откинул купол - и вытащил роскошную кису, серую с голубизной: так выглядит утреннее небо в самую рань. Ушки были крошечные и прятались в меху; золотые глаза смотрели по-детски прямо и смело. Но особенную прелесть придавал ей носик - он был точно сердцевина хризантемы, и тончайший, легкий пух расходился от него в стороны. Одним словом, по всему было видно, что перед нами кошачья дама, и не просто дама, но высокородная леди. Мой знакомец предъявил ее Багиру и мне:

- Вот, знакомьтесь, моя Анюся. Картезианская голубая, хотя подозревают куда более древнюю кровь. Друзья возились с ее генетическим кодом, если вы понимаете.

- Красавица редкая - это я понимаю. И Багир тоже.

Кошки соприкоснулись мордами, походили кольцом - нос к хвосту, хвост к носу, - это напоминало не кошачий, собачий ритуал знакомства, - затем разошлись и уселись калачиком друг против друга.

- Посиделки устроили - значит, порядок.

- Он у вашей Анюси... Агнессы, да? ...первый?

- Не знаю. Удирает часто, но котят не наблюдалось ни разу.

Тут я отправила его парить больную ногу и мыться самому, вручила купальную простынку и мой рабочий костюм, ни разу не надеванный - а сама стала выгребать из холодильника питание.

Процесс моей готовки обыкновенно сводится к завариванию чая смоляного вида и крепости. Привозной кофе - родич скобяной лавки (аромат мыла, вкус железа) и характеризуется полным отсутствием кофеина. А вот чай волшебно сохраняет своё естество: напиток получается рубиновый, терпкий - и совершенно гвоздодёрный. Приложения к нему роли уже не играют, всё проходит на ура: и горячие сырные бутерброды, и чечевица прямо из духовки, и творог с черничным вареньем.

Он вышел из ванной: костюм, длинноватый мне, на нем сидел как влитой.

- Настало время представиться. Я - странник из породы странников.

- И что, прямо так и называть?

- "Странник.

Это слово станет именем моим.

Долгий дождь осенний",

продекламировал он хокку великого Басё и добавил:

- По паспорту я Марк Туровский. Прозвищем Одиночный Турист.

- А я Татьяна Троицкая.

- Вот и будем знакомы, - Марк поднял мне навстречу бокальчик "армуды" и чокнулся чаем.

- Откуда такое прозвище?

- Живу всё время один.

- И только-то?

А будете слушать подробности? Работал я геологом - коренное отличие нашего брата от туристов в худшем снаряжении, только я научился знать в нем толк и ходил в поле с комфортом. Приобрёл вес в научных кругах. Поэтому деньги мои скромненько, но подкапливались - и за счет заработков, и благодаря моей житейской неприхотливости. Двушку на них купил - всю как есть убитую. Сам обклеил, побелил, отциклевал, оснастил всякой техникой - руки у меня откуда надо растут - и обменял на другую с хорошим приварком. Во втором апартаменте оказалась одна комната, зато огромная. Кухня - что банкетное зало, вместо прихожей - целый холл. В старом доме, но такого затрапезного вида, что никакие наши "члены" не позарились. Вот ее я отделал в свободное время уже от души и с выдумкой. Заказал комп и влился во Всемирную Паутину. И решил, что прямо сейчас начинаю наслаждаться жизнью.

-- Правда? Что-то я засомневалась.

- Верно говорите. Не тут-то было! Мне становилось все труднее возвращаться в гнездо: мебель заважничала и перестала признавать хозяина, тачка зависает, а посуда и вовсе от рук отбилась. И вот я все чаще стал размышлять о том, что такая квартира, как моя, - вовсе не английский home, а пожизненное заключение в меблирашке с претензией. Ко всему тому мир что ни утро оказывался обут не на ту ногу.Сначала я решил, что моему жилью не хватает людей. Стал зазывать в гости братьев-геологов. Нет, народ они, конечно, славный, однако пьющий, в компании - сугубо. И вот общество делится на крутых и всмятку, приятная беседа перерождается в гвалт, а под конец некто зычно блюет в твой концертный унитаз и засыпает с ним в обнимку.

- Еще, как водится, были женщины...- он как бы облизнулся, а я насторожила душевные ушки. - Нет, это чудесно - раскрывать их, как камни, правильно ставить, гранить и оправлять. Но, как любая ювелирная работа, - старание для другого.

Далее было хуже. Я перестал радоваться и заветному. Бродяжить надо бескорыстно, а не в довесок к общественному интересу. Пытался разнообразить меню; на досуге альпинизмом увлекся. И что? Днем залезли на стену, вечером вернулись на базу, на следующее утро вскарабкались повыше и снова назад. Никаких тебе пейзажей!

- Чего вы искали, Марк, - отшельничества или общения?

- Инстинктивно, я думаю, - первого. Знаете присловье, что множество людей вокруг равно твоему одиночеству? Я и пытался окунуться в безличие, в муравейник. И никак не мог пойти на риск, всё больше замыкался в демоническом скепсисе... Но, знаете, когда эдак подпирает и ты готов к полной сдаче, тогда неизбежно является выход.

О. А ведь и правда.

- Вот представьте: идёт наш отряд тайгой. И тут на тропу перед нами выкатывается существо размером с кедровую шишку. Ухватило меня ротиком за тесемку на ветровке и попыталось сосать. Мы не сразу признали, что за зверь такой: хвостик тоненький, тельце в пуху - ни глазок, ни ушей, ни носа. Насилу признали грудного котика. Есть в тайге, по слухам, такие коты-скитальцы: ходят от одного населенного пункта к другому, побираются, а в диких местах мышкуют. Вот одна такая самочка, видно, и родила, а сама то ли померла, то ли бросила... И ведь отважный какой ребенок! Шасть прямо ко мне, зацепил коготком за брюки и вроде говорит: "Прими на руки, а то я лапки натерла". Взял ее - ведь еще тогда понял, что девочка, по кокетничанью! - легче перышка. Покормил: набила животик - и ну петь, да звонко так. Я тут же ее осмотрел - ни блох, ни клещей. Будто не из Дикого Леса Дикая Тварь.

- Простите, перебью. Ведь Багир тоже...

- Понимаю. С первого взгляда. Недаром наши найденыши так хорошо смурлыкались. Позже мы о ней во всех местах справлялись. Никто не признал, все открещивались как от чёрта. Ну, а мне сие было на руку: какой мужчина не загордится, что его такая красавица выбрала!

- И какая женщина - таким красавцем, как мой, - добавила я.

- И теперь я от моей Агнии ни на шаг.

- Говорят, кошка дом любит.

- Вернее, хозяина в доме. Хозяин - это я. А квартира для нас обоих - лишь место для стола и постели. Использовал я мою радость во время отпуска. Но постепенно, мало-помалу... Покончил со службой и заделался тем, кем назвался. А почему? Мы ведь хотим иметь рядом с собой живую частицу дома. Собаку вроде бы самое милое дело: любит и вожака, и дорогу, не бросит никогда. Одно не так чтобы очень: свой брат, кочевое животное. От него домом и не пахнет. Зато кот - этого хоть за пазухой носи, хоть в заплечной суме, а будет обволакивать тебя духом чистейшей гармонии. Поёт, как чайник на плите, навевает мир и сон. Я вижу, ваш кот именно такой.

- Вы, однако, имеете в жизни запросы. Как только денежек хватает.

- Никак. По пути зарабатываю.

- Сдачей бутылок, - предположила я с ехидством.

- Пробовал. Нерационально, - ответил Марк со всей серьезностью. - Носить тяжело, сдавать хлопотно. Нет, я продавал свои руки. Жил в основном за счет женщин.

- Звучит обнадеживающе, - фыркнула я.

- И за счет мужчин в равной мере, - продолжил он невозмутимо. - Сейчас они все как один неумёхи; а я и слесарь, и столяр, и электрик, и даже электронщик. Нанимался на сезонную работу - убирать хмель, черную смородину, работать в теплицах. Рыл колодцы. Это всё, кстати, куда больше твердого оклада, но приходится сидеть на одном месте несколько дней, иногда неделю или две, а это не в моих правилах. Понимаете... - он замялся. - Меня почему-то не хотят воспринять как простого наёмника. Женщины легко присваивают то, что им не принадлежит.

- Ох, вы меня пугаете.

- Неужели правда?

- Нет, конечно: то был риторический возглас. Я, к счастью, в том возрасте, когда ямочки на щеках бескомпромиссно превращаются в морщинки, а иллюзии - в их отсутствие.

- Разве то, что внутри вас, состарилось?

- А вы разве не охотник за душами? - ответила я вопросом на вопрос.

- Да. Но я их не забираю, а только открываю, - ответил Марк.

Помедлил и продолжал:

- Насчет вас самой. Вы - не они. Но то, что притянуло нас друг к другу и наших котов к каждому из нас, - это посвящение в орден. Никакого устава, сложной организации и того подобного, просто даются знаки. Ваш Багир ... Вы, кстати, раньше не задумывались, почему это он вас выбрал?

- Выбрал? Пожалуй. Но для чего? Для Ордена Странствующих и Путешествующих?

- Мой собеседник усмехнулся.

- Прекрасное имя. Мы обзываем себя всяко: Бродяги Земли, Космополиты Мирового Здания... Странники по Мирам... И, кстати, почти не знаем друг друга в лицо - чутьём угадываем.

- Вот как. И что говорит ваше чутье обо мне?

Он пристально посмотрел мне в глаза и внезапно сказал вместо ответа:

- Можно, я вас поцелую?

- Милый, да мне вовсю шестой десяток прёт! - попыталась я отшутиться погрубее. Но он уже накрепко запечатал мне рот.

- В каком-то смысле вы подросток, целоваться и то не умеете, только губами толкаетесь, - резюмировал Марк, когда мы отдышались. - И пока не Странник. Удивительно... Такой сановитый кот зря не приходит.

С тем мы и разошлись по кроватям. На ночь я постелила Марку в комнате дочери, на диванчике. Там был настенный коврик, чуть повыгоревший, но по-прежнему яркий: фон буро-красный с черным, в сердцевине двойная обоюдоострая арка,упавшая набок, оплетена ветвями и лозами, вокруг брошены цветочные арабески.

Утром я застала Марка сидящим перед диванчиком в позе лотоса. Подняв глаза долу, он глубокомысленно лицезрел ковер, и по бокам его обе кошки с той же миной изучали переплетения нитей и оттенков.

- Вот это, - вдруг сказал он вместо "доброго утра".

- Что - это?

- Откуда он у вас? Ковер.

- А. Дедушка привез из Бухары. Говорил, что текинский.

- Нет, узоры непохожи: хотя поистине плотен, переливчат и шелковист. Вы не пробовали его под ноги стелить?

- Боялась. Вещь дорогая.

- Значит, тем более ничего бы ей не сделалось. Вы просто чувствовали, что коврик сей - для преклонений.

- Что вы, намазлыки асимметричные.

- Этот - двойной. Там посередине невидимое смертным зеркало. А вокруг пустота сомкнутых сводов: пространство для Света, для божества, и вокруг стоят райские кущи. Нет, правда, вы никогда не пробовали на него садиться?

- Разве что мысленно. Воображала, будто это ковер-самолет.

- Не исключено, что вы были правы.

Он поднялся, содрал коврик со стенки и положил на пол.

- Вот, сядьте с краю, лицом ко второй арке. Скрестите ноги и закройте глаза.

- Раскомандовались тут, - буркнула я для порядка, однако послушалась. Бывают моменты, когда ты твёрдо знаешь, что надо повиноваться без вопросов.

- Не так. Вы пересекли осевую линию. Подвиньтесь еще назад. Вот теперь вы вся уместились в отражении, как бы в тени истинного мира, которую он отбрасывает через зеркало сюда, к нам. Ясно?

- Ни чуточки.

- Тем лучше. Магия зеркал такая старинная, что смысл всё равно забылся. В общем, перед глазами у вас истина, за спиной ложь. Сзади - мир рутины, спереди - целая эпоха странствий.

- Не вижу разницы.

- Зато я вижу.

- И что я буду с этого иметь?

- Я же сказал. Путешествие.

- Только без наркотических терминов. Зачем вы чудите?

- Потому что у нас обоих здесь ничего не получится. Мы из разных половинок бытия.

- Ох, вот оставлю это дело и удеру.

- Поздно. Вы в нем уже в буквальном смысле сидите. А теперь - смотрите в пустое пространство и верхним взглядом - на цветы. Там, куда вы пойдете... Там цель ваша - найти обломки круга и соединить. Связать разорванную некогда цепь, чтобы она могла пропустить по себе живой ток. Искать приметы и знаки пути - нечто узнаваемое всей глубью души. Искать... искать Двенадцать Истинно Живущих. И, может быть, тогда мы сможем стать вровень.

Во время этой речи Багир всё стоял, думал - и тут плюхнулся мне под бок.

- А вот тебе этого делать не стоит, приятель, - заметил Марк. -Сначала к хозяину придешь, а уж потом к хозяйке.

С этими словами он оттащил кота на обочину.

Фразы звучали все глуше. Я вперилась в пространство, инстинктивно покачиваясь взад-вперед. Подобия цветов набухли, поднялись навстречу и бросились мне в лицо. Некая пленка растянулась и лопнула со звоном.

- Ну, с Богом! - крикнул Марк вдогонку. - И не удивляйтесь ничему!

Некий возврат к прежнему бытию. Я, беременная на последней неделе, мать и бабушка нестрашно заблудились в осеннем лесу. Моросил мелкий, нудный дождишко. Драповое пальто бурдового цвета на мне было несгибаемым, как старый большевик, и грубым, точно броня, а тут еще промокло сверху; влага не умела до конца в него впитаться и текла по ногам прямо в сапожки.

И тут перед нами явился пруд в виде ровного квадрата. Это значило, что вперед идти запрещается: на том берегу стояли таблички "Секретный объект", кое-где даже проволока не была снята. Среди местных жителей ходила молва, что на той стороне и ягода слаще, и гриб увесистей, а червя с комаром вовсе нету; только вот захваченных в плен женщин заставляют отдирать полы в казарме. "Полы" звучало эвфемистически. Всем было понятно, каким боком могли выйти дары природы.

Мы брели, пытаясь сообразить, в какую сторону отвернуть - влево, вправо или назад. Ныла спина, трава оплетала обувь, скользил и пружинил мох, я еле волокла ноги, однако почему-то двигалась впереди остальных женщин.

- Татьяна, ты только на землю не садись, - кричала сзади бабушка.

- Я на пенек.

- Они тоже мокрые, - говорила мама. - До дому потерпи.

- Ладно, терплю, - мною овладевал тупой покой, голоса будто вязли в вате. - Надо скорее уходить, место нехорошее.

- Погоди,сейчас обойдем стороной. Зона...зола...

- Иди вперед, - доносилось всё отчетливей. - Иди своим путём и не смущайся чужими.

Легко, бездумно я повернулась спиной к затхлой прямоугольной воде и пошла прочь.

ГЛАВА II. ЛЕСНАЯ

...Я попадаю в обрыв старой пленки: чернота, крестики, пятна. Яркая полоса моего существования сменилась черным провалом. Потом я только и вижу, что высокое, бледное небо посреди сосновых крон - и длинные пряди желтой осоки лезут в лицо. Судороги проходят волной по моему распухшему телу, от низа живота до самого сердца. Только почти нет ни страха, ни боли: мой ребенок, моя безымянная дочь идет из меня в этот Новый Свет, и множество горячих, шерстистых тел обступает меня, стискивает со всех сторон, чтобы вобрать в себя мой страх, мою муку, мою растерянность.

Ручки с темными кукольными пальчиками гладят кожу, ласкают лицо, и то, что чуждо этому миру, стекает с меня напрочь. Сбывается заклятие: принимай как должное, не думай, почему твоя плоть помнит, как это - родить, если не рожала ни разу.

В одиночестве я опомнилась. Тут была неглубокая впадина, привядшая трава свешивалась внутрь. Потайное место в глубине леса, посреди ягодной поляны. Конец лета...Нет, начало Времени Дождя. С утра легчайшая морось висит меж стволов, не касаясь уставшей травы. И это не твоё детское одеяльце под тобой, а толстый мягкий войлок. Они не прядут и не ткут, как лилии полевые... Кто - "они"? Я не успеваю это обдумать, потому что прежние тёмные ручки ласково придавливают меня за плечи к моему ложу и подкладывают под бок дитя, бережно запелёнутое в гибкую тапу. Дочка спит, и от звука и ритма ее дыхания я снова погружаюсь в своеобразный душевный наркоз.

Пусто твоё лоно, говорит мне сон, но наполняются молоком груди; дитя твоё крепко уснуло, не нужно будить его, не надо тревожить... не надо...

Как от толчка, я приподнимаю голову, потом сажусь. Вокруг, свернувшись в комок, спят посреди поляны, в глубокой, кустистой траве те, кто согревал меня собой. Собаки это или волки, - не знаю. Сразу и те, и эти. На ветвях, простертых над поляной, притулились мои родовспомогатели и няньки. Это... Да. Это обезьяны.

- Кхондху, - говорит одна из них нараспев, тыча пальцем в ближнего Волкопса. - Мункэ-ни.

Тут палец упирается в тощую, безволосую грудь с угольно-черными бугорками сосков, и юная самка улыбается мне.

Запись первая

Большая посылка. Человек - животное, которое задает вопросы.

Малая посылка. Странник - род человека, специализирующийся в отыскании ответов на вопросы.

Вопрос. Так что же такое Странник?

Умозаключение. Странник - такое животное, которое, идя вослед вопросу, иногда набредает на верный ответ.

Они могут говорить! Они разумны - причем разумны на тот манер, когда внутренние образы облекаются звуками и словами! Мне известны повадки животного, называемого человеком, и привычки тех, кого именуют его меньшими братьями, но выручит ли меня это знание?

Кхонды. Они начинают просыпаться этим ранним утром, утром моего нового времени, и тотчас я понимаю, что они не спят, а дремлют вполуха и вполглаза, и не дремлют даже, а терпеливо ждут, пока очнусь я. Один из них поднимается и движется ко мне - седой подшерстоки глаза зеленого золота, скорбные и пристальные. Его женщина, почти такая же старая и властная, как он, померла своими первыми родами, откуда-то знаю я. Не стоит искать глазами свежий холмик, здесь не принято отмечать могилы, пусть земля поскорей затянет свою рану особенной гущиной трав, яркостью цветов...

Старик вызывает меня в круг, и я иду - вместе с моей дочерью. Широко улеглись самцы, воины, мужи; внутри - самки, многие с детенышами, зачатыми в конце сезона холодной воды и рождёнными совсем недавно. А в самом центре напоказ всему народу копошатся черненькие тупорылые щенки, еще слепые: те, кто остался без матери. Ползают друг по другу, тоненько дрожа от холода, а старик отец замер над ними, охраняя.

Вот из кормящих матерей первая отважилась: встаёт, подходит ко гнезду и берет одного из сирот зубами за толстую складку на загривке. Несёт к своему выводку и кладет в середину. Потом идет другая недавняя родильница, третья. Кое-кто из них, не дожидаясь конца церемонии, сразу подпихивает приемыша к сосцам: слышны жадное чмоканье, деловитая возня.

Наконец, разобрали всех, кроме крайнего. Судя по бойким ухваткам, это мальчишка, но самый что ни на есть заморыш, последний в помете. Таких нередко отбивают от сосков те, кто постарше; только, мне кажется, этот бы не позволил. Ему даже не осталось о кого погреться, он еле слышно повизгивает, ворчит, жалуется, пытаясь встать на нетвердые лапки и растопыривая пальцы со светлыми коготками, однако всем видом выражает стойкую решимость.

Внезапно решаюсь и я. Подхожу, нагибаюсь и принимаю звериного детеныша на сгиб той руки, которая не занята человечьим.

И вот, стоило мне только усесться на свое место вне круга, расстегнуть платье и приложить ее к левой, его к правой груди, как оттуда изошло обильное молоко: прямо в жаждущие ротики, оба - вот диво! - с мелкими зубками.

Как только дети, насытясь и подарив мне первую материнскую радость, отпали от сосцов, я брызнула молоком на траву. "О земля Леса, пресветлая и преизобильная, - сказала я про себя, - породнись со мною и будь мне сестрой, как стали молочными братом и сестрой эти детеныши".

Кто, хотела бы я знать, подсказал мне этот обряд?

Ибо именно так следовало завершить вхождение родильницы и дитяти в союз трех лесных племен, или Триаду.

С той поры я не знала ничего, помимо забот о кормлении - и усвоении чужого лада, иного строения жизни. По окончании общего совета все разошлись по жилищам. Тогда я еще не полностью оценила их шатры из тонких деревянных планок, сходящихся кверху притупленным острием: зато меня сразу покорил очаг в самой середине: он уже прогорел, и на него надели сквозной латунный колпак, пламя отсвечивало в щелях, разбрасывая вокруг багряные отблески, будто показывало сказочное кино. Нас поместили на полу, укрыли мягким - и тут я вмиг заснула.

Утром обезьяны, самки мунков, принесли тёплую воду в бронзовой миске и еду в глиняных плошках - фрукты или сладковатые овощи, нечто вроде сои с едва заметным запахом дыма, - и густое молоко. Они были прехорошенькие, иначе не скажешь, - темноликие, с немного вздернутым носиком и в меру пухлыми губками, вплоть до кистей рук и ступней ног их одевал золотисто-каштановый, серебристо-серый или атласисто-черный мех. Их собственные дети были с ними, за спиной, цеплялись за гриву: длинные прядки и косицы матерей были унизаны яркими бусинами. Днями я либо тоже спала вволю, либо кормила, либо, оставив детей на одну из обезьяньих нянюшек, расхаживала по деревне, состоящей из дюжины-другой хижин, живописно поставленных вразброс. Это были обиталища кхондов, или волкопсов, которые дружелюбно на меня посматривали, но, в отличие от мунков, на прямой контакт не шли. Мунки же наперебой зазывали меня в свои дома, по виду огромные гнезда на толстых нижних ветвях, - только я отнекивалась как могла вежливей, не будучи уверена в своей ловкости.

Что есть и третье здешнее племя, я обнаружила не сразу, а дня через два - оно пребывало на периметре поселения. Это были кабаны, сукки; очень крупные телом самцы с клыками, что торчали вперед и вверх, загибаясь подобно рогу, и хрупкие самочки. Сукки несли внешний дозор так же, как мунки заботились о внутреннем благочинии. Впрочем, тогда я не особо вникала в нюансы здешнего быта. Просто без малейшей задней мысли наслаждалась материнством, здоровой едой, уютом и непринужденностью отношений и особенно тем, что после сухого сезона, как бы осени, вдруг настала многоводная и многоцветная весна с высоким, почти бессолнечным небом жемчужного цвета, а понизу - вся в метах ярких цветов и зелено-золотых трав. Цветы и бабочки были здесь небывало для меня огромными, мелкое зверьё - куда более похожее на привычных мне белок, ежиков, ящериц, - совершенно, до наглости, бесстрашным: лезло к теплу и объедкам, потаскивало мелкую утварь, ластилось к рукам и лапам. Высокие Живущие Триады их не трогали - это были стойкие вегетарианцы.

Живущие - не люди, конечно, однако же и не звери. Кхонды были, как один, серой или вороной масти, но из-под общих для всего их народа черт, как из-под толстой пленки, проступали следы наиболее стойких собачьих пород, тех, что вроде бы и не выведены человеком. Как и их нецивилизованные предки, кхонды обычно дремали днём, однако и ночью не охотились. Мунки, спускаясь со своих деревьев, держались на удивление прямо, будто с детства носили на голове кувшин, и непринужденно балансировали при ходьбе всем корпусом, слегка размахивая длинными руками, а иногда и хвостом; исполняли нескончаемый танец, который переплетался с речью или песней, такой же бесконечной. Сукки были единственным из племен, на которое я поначалу глядела с опаской - не с благоговением, как на кхондов, но кожей чувствуя грубую, прямолинейную силу. Ростом с жеребенка-стригуна, самцы несли на спине мощный горб, поросший бурым волосом, а на груди - плотный жировой панцирь; клыки их были желты, как старый янтарь, глазки пронизывали тебя насквозь, а рык молотом давил на ушные перепонки. Они не шествовали, как кхонды, не плясали, как мунки: но двигались прямо и стремительно, как торпеда под слоем воды. Их женщины и дети были не суетливы, тихи и почти грациозны: ни горба, ни больших клыков. Полосатые, как бурундук, детишки вообще были само очарование. Они роились около поселения и, наверное, просто кишели у границы Леса.

Ну почему я робела, скажите? Не потому ли, что сукки были неподдельно, демонстративно голы? Ибо мунки обматывали по чреслам и груди полотно, кхонды носили на плечах нечто вроде войлочной или суконной шлейки - и все они были украшены браслетами, цепочками, иногда ажурными сетками, закрывавшими волос наподобие жилетки или чепрака.

Когда я научилась изъясняться на примитивном волапюке Триады, то поняла, что социальные роли племен различались. Общая для взрослых кхондов роль Думателей внешне выражалась в том, что самцы возлежали в полутьме больших ветвей или медовом полумраке хижин, а самки надзирали над малышами и их обезьяньими няньками. Воплощение созерцательного, интуитивного разума... А вот кхонды-юнцы, которых, по моему представлению, нарожалось едва не вдвое больше девиц, занимались в отдалении от лагеря спортом или военной подготовкой - во всяком случае, чем-то невыносимо шумным и азартным. Девочки и девушки тоже тренировали тело, но главной для них была наука "держания дома". Мужской Дом, Женский Дом были ключевыми понятиями: особым воспитанием для мальчиков и девочек, своим стилем украшений, интонациями речи... Раз в году, весной, для молодежи наступало время заключения брачных союзов, и тогда во всем блеске и отточенности разворачивалось телесное мастерство молодых Псов: шуточные поединки и сражения армий, бег через заросли и танец на круглой арене. Честь выбора принадлежала даме.

Мунки, при всей прыткости ума, служили Руками кхондов и отчасти сукков. Последние жили в отдалении и большей частью были вынуждены обходиться иначе. Обезьяны трудились весь световой день, с утра до ночи, и с утра до ночи двигались их гибкие пальцы, - которых, в сущности, было не десять, а двадцать у каждого, - строгая, обтесывая, вытягивая пряжу из кхондского пушного подшерстка, лепя глину и вращая жернова. Их подвижный разум казался незаменим в изобретении новых вещей: особенно отличались они в ткацком и ювелирном мастерстве. Конечно, промышляли они и собирательством, готовили пищу, но без того энтузиазма. Все занятия ремеслом на грани искусства казались им легки: они поистине вытанцовывали жизнь, как ритуальную пляску.

Кхонды на фоне повальной деловитости мунков казались мне вначале аристократами и бездельниками. Они и наряжались не так пестро, и цель преследовали иную: их драгоценности, откованные ли из золотой и серебряной нити и украшенные самоцветами, плетёные ли из кожаных ремешков вперемежку с крашеными семенами, - служили для медитации.

В работе мунков не было резкого деления на мужскую и женскую - вроде бы даже физически они не слишком разнились. Муж и жена трудились рядом: тот, кто был менее искусен или более силен, помогал. Символом этого племени было Сплетение. Племя - большая семья, пронизанная сложнейшими нитями родства и свойства, из которой выделились супружеские пары; едва подросшие и взрослые дети подчинялись племени скорее, чем родителям, хотя почитание "зачавшему и выведшей в свет" сохранялось на всю жизнь. Ребенок мунков всегда оставался таким для родителей, даже если у него пошла седина по всему телу.

Когда какому-нибудь обезьяну занадобливалось жениться, брачных сезонов не соблюдали. Устраивались смотрины и сговор, в которых участвовало всё безбрежное мункское семейство. Длилось это, по неписаной традиции, ровно сутки. Состязания в ораторском искусстве, имевшие место быть, во многих смыслах стоили кхондского Большого Гона. Если они заканчивались согласием, родне девушки платили выкуп, а жених и невеста обменивались символическими подарками. Нередко группа сотоварищей-одногодков, стакнувшись, похищала девицу прямо из-под носа родни, и чем нахальнее это было оформлено, тем для молодежи почетнее. Великолепный повод поразмяться, наставить и заработать уйму полновесных синяков лучшей чеканки! Щедро лились кровь из царапин и виртуозные поношения изо ртов - но ни членовредительства, ни похабства, ни даже недовольства сроду ни у кого не наблюдалось. Даже у невесты, чьего согласия не испрашивали: в любом случае похищение оставалось для нее одним из самых ярких воспоминаний. Вот только выкуп родителям в случае покражи снижался: из него жених и его шайка вычитали в свою пользу отступное. Без того невесту не отпускали домой, а значит, и свадьбы нельзя было сыграть во всю ширь - но какой же мунк не любит погулять на законном основании!

Что кабаны - сторожевое войско и пограничники, разумелось само собой, но было отнюдь не главным. Пусть клыки их были боевым тараном, темперамент - неукротимой молнией, ум - взрывчаткой, пускай непомерная сила их не шла ни в какое сравнение ни с мункской, ни даже с волчьей - настоящая роль их в Триаде была самая мирная: быть поварами, парфюмерами, лекарями. Прикладной хирургией занимались, однако же, мунки, да и стряпали тоже они, хотя кулинария была суккским коньком. Приправы могли усилить природный вкус или неузнаваемо изменить, гармонично соединить разнородное, сплести все обонятельные и вкусовые оттенки в единство. Для того сукки выкапывали корни и травки своим чувствительным носом (не осмеливаюсь назвать его рылом). Посреди нежного "пятака" у них был то ли присосок, то ли палец. Их особое искусство было востребовано в основном утонченными мунками - кхонды предпочитали простую еду с чистым вкусом, дабы не отвлекала от медитаций. Я, по причине неразвитости вкусовых сосочков и нюхательных бугорков, присоединилась к последней пищевой традиции. Позже, когда я стала меньше кормить грудью, сукки разработали для меня эталон: чтобы я получала максимум пользы и удовольствия и одновременно приобрела свой неповторимый аромат, визитную карточку истинно кхондской женщины. Также кабаны умели отделить то, что находится в расцвете, от клонящегося к закату, которое поэтому могло быть употреблено без вреда для природного равновесия; различали достигшее полной зрелости и то, что носит в себе свою гибель. "Глотать смерть" было делом рискованным и никому не позволялось, кроме самих сукков. Еще они остерегали других соплеменников от поедания корней и толстого стебля. Плод же и лист со спорами и семенем не гибнут, проходя через тебя, напротив: обогащается их способность произвести новую жизнь. И не бери того, что мало, пользуйся от изобилия, учили кабаны. Численность и распространение вида они чувствовали, как озеро на лесной прогалине, рыбьи косяки в океане. Прозвище сукков было "корнезнатцы", а тайным смыслом его - то, что они видели корень вещи так же точно, как волкопсы - сущность любого явления. Мунки, эстеты и верхогляды, не обижались на свою репутацию, однако в отместку всячески подтрунивали над кабанами: ибо сукки были, в отличие от прочих племен, полигамны и водили за собой гарем из двух-трех дам с детишками. Холостяков, в отличие от кхондов, среди них почти не было - девочки рождались в избытке, появление на свет ребенка мужского пола считалось великой удачей. Семьи сукков, в отличие от кхондских, были не маленькие, однако и "сплетения" мунков их вовсе не прельщали. Центром семьи был сильный муж во цвете лет.

Иерархия племен отразилась и в том, как они расселялись. Эстеты мунки взирали на мир сверху. Гнёзда среди гигантских ветвей - непроницаемые для дождя, уютные раковины о двух створках, иногда промазанные изнутри глиной; прутья сплетались вокруг живой основы гнезда фамильным узором. Внутри, на мягких коврах и крашеных войлоках, попискивали детеныши, ворковали их матери, к вечеру оттуда доносился гортанный, звонкий говор мужчин. Днём почти никого не тянуло под семейный кров - теснота внутри была жуткая. Спасибо хоть воздух постоянно был свежий и легкий.

Сукки зарывались в землю; под свои лежбища использовали ямы от сваленных ветром деревьев, провалы и промоины, образованные самой природой, - оставалось только навести свод из корья, укрепить лаз ивовыми дугами. Верхняя вода проникала вовнутрь не более, чем в гнезда мунков, но внизу был не ветер, а земля, войлоки не годились, прели, поэтому в дело шли маты и циновки из болотной травы. И хотя запахи здесь господствовали, самые изысканные, всё-то чудился мне поначалу бодрящий дух хлева...

А вот жилище кхондов заслуживало особой хвалы и слов о "золотой середине". И понятно: если другим племенам необходимо было лишь место для ночёвки, то волкам как головным - простор для гостевания, совета, сбора племен вокруг дома вождя. Цилиндрические в сечении, с шатровым верхом, хижины были без окон, свет и воздух попадали сквозь тонкую щель между стеной и накатом гонтовой крыши, но их казалось в избытке: так светлы и чисты были дранки, такой сладкий дух шел от дощечек. Такое жилище легко собиралось на деревянном же каркасе. Пол у кхондов делался глинобитный, реже - из плоских каменных плит, но самым шиком были керамические многогранники, которые любители прекрасного возили с собой на волокушах. Сверху пола постилались войлоки, не чёткие и нарядные по рисунку, как в гнёздах, но покрытые расплывчатой абстракцией. Два-три матраса на сетке из конопляных волокон располагались по кругу, боком к чудесному огню, который горел в неглубокой чаше и накрывался на ночь бронзовым колпаком. Дым уходил в потолок, но не чернил его золой, а прокапчивал до смуглого оттенка. Именно тут я и спала на спине, зарывшись легкие покрывала, и дети прижимались ко мне, переползали через мой живот, едва проснувшись от яркого солнышка. И охранял меня тот, которому с первого дня дала я прозвище "Великий Вождь": бесспорный вожак всего племени кхондов и всей Триады.

Четырехугольные ниши покрывали изнутри все стены хижин и служили каркасом. Внутри, открыто или за узорной дверцей, хранились покрывала из некрашеной кхондской шерсти, подушки и перины из семян большого одуванчика, сумки и коробья из луба, глиняная, деревянная, бронзовая и даже серебряная посуда. Стоял тут и сундук. Когда мунки увидели, что "крупное украшение" или "съемная шкура" меня тяготит, то сразу же соткали мне облегчённую копию; позже начали мастерить изделия фантастически красивые, удобные и вполне уместные в здешних субтропиках. Были тут и всякие подвески-привески на шею, лоб, запястья и талию, но я даже не знала, что куда вздеть: существовала целая система ношения на себе безделушек, которые давали информацию о хозяине. Вот эти вещи и сложили в специальное вместилище из розового дерева с инкрустацией, раскладывающееся лесенкой, будто шкатулка для рукоделия.

Побывала здесь и колыбель такого же романтически-поросячьего тона, куда попытались было поместить мою дочь. Но братец, а вместе с ним его личные братья и сестры мигом поналезли туда вслед за ней и устроили веселую щенячью свалку. Больше никто не поднимал вопроса о раздельном с матерью сне, гигиене, кормлении по часам и прочих требованиях великорутенской цивилизации.

О существовании такой моральной ценности, как сортир, в Лесу не подозревали тоже. Вазы, судна и прочие специзделия с иронико-фаллической символикой служили удобству, особенно в ночное или холодное время (время "пения воды" или "водной беседы"), а так все народы бегали до ветру. Однако следы жизнедеятельности обладали нерезким запахом наподобие мускусного, природа легко приспосабливала их к делу к тому же они размечали границу. Когда мне занадобливалось выйти за пределы поселения, я продиралась буквально через частокол разнообразных меток с риском вляпаться.

Много позже, когда схлынуло очарование кхондским бытом, я научилась ценить и непоказную грубость естества, которую подчеркивали в своем быту сукки. Полюбила гостить в тесном кругу их гаремов, ловить грубым своим чутьем запахи земли, вывернутой наизнанку, есть вместе с ними из широкого и плоского блюда, наблюдая, как хозяин, его отец и мамаша, жены и дети деликатно разбираются в груде еды нежными пятачками - инструментом куда более тонким, чем подушечки моих пальцев. Еда эта не размешана, поделена на островки вкуса, и схватить ее ртом или пригоршней значило совсем не уважать мастерство хозяйки.

И к мункам я решилась подобраться. Их идея - идея совершенного гнезда, переплетения как прутьев, так и семейных связей, сложные определения родства, изощренный обычай более всего роднили их с богемой. Они переделывали в свои изделия грубое сырье, добытое другими, но сырьём, вернее, полигоном творческих возможностей, была сама их жизнь.

Мунки жили беспорядочней всех в Триаде, но это было кипение жизни в искусстве. Сукки были внешне грубы - из желания выявить суть. А кхонды? Кхонды владели и тем, и этим ремеслом. Обладали и умением срединного пути. Пылание мунков, благородная сдержанность кабанов были для них не целью, а средством бытия.

Я же... Я любила кхондов больше всех прочих. Да что там: и вправду становилась одной из них. И чем более сокрушалась о своем несовершенстве, тем проще его побеждала.

Жила я пока во многом своими прежними представлениями. Благодаря этому чистосердечно радовалась сущим для Триады пустякам: тому, что меня исправно кормят, моют и выгуливают, стирают пелёнки дочери с едким гвоздичным мылом, что в нашем доме ровно столько гостей - моих кхондских сестер с детишками, - сколько мне по душе и не в тягость, что дети наши совсем не капризничают, потому что их желания исполняются сразу. Ни тоски, ни депрессии, столь обыкновенных у человеческих родильниц, я не испытывала.

Как я узнала эти детали, не понимая языка? Пожалуй, именно благодаря тому, что не стояло между мной и Триадой этой грубой и ущербной оболочки, которая, создавая иллюзию понимания, прячет от одного жизнь других. Образы, жесты, ситуации... Театральные миниатюры, которые разыгрывались женщинами в мою честь... Понимание на уровне системы первородных образов, которая еще не закована в броню, не расчленена сетью понятий. Хотя меня начали обучать истинному языку Триады практически сразу, когда я еще не догадывалась, что это вот и есть - язык. Псы-холостяки, которые устраивались ради нашей с Вождем охраны по ту сторону двери, а с этой стороны - нянюшки-обезьяны перебрасывались между собой тихими, чёткими фразами. То и дело являлись кхондские матери - по первому впечатлению, чтобы надавать нянькам благих советов, - а дочь лежала у моего бока, посапывая носиком, возилась перед домом Отца-Моего-Сына, барахталась посреди мохнатых тел, повизгивая и лепеча, дергая за уши, гривки и хвосты, обмениваясь тычками и царапинами... и не только ими... Все это входило в мой слух, проникало через зрачки и поры кожи, оседало на поверхности души.

Тёплая возня на моих коленях, влажные носишки, из которых в жару каплет чистая влага, вкрадчивые язычки, полная охапка зверенышей, своих и чужих. Их матери добры и серьезны, они повторяют свои слова, они испускают запахи, перебрасывают мосты аналогий между реалиями и накидывают на них оболочки общих понятий, выделяют смысловые грани и стирают смысловые границы. Это урок любви.

И все-таки первый настоящий урок дал мне мой Вождь.

- Арр-кк-хха, - рыкнул он прямо мне в лицо, возлежа на постели рядом со мной; и жарким духом псины повеяло из его алой пасти.

- Аркка, - повторила я, догадываясь, чего от меня ждут. Он молчал.

- Арккха, - на сей раз я раскатила "р" и буквально выкашляла о последнее "кх".

- Арркхха, - удовлетворенно сказал он и перестал благоухать.

Потом он царственно наклонил голову и лизнул своего сына, спавшего на моих коленях.

- Арр-тхх-аа-нг.

- Ах, так это Артан. Легко запомнить, Арданом звали соседского овчара, - пошутила я, ощутив на губах как бы молочный запах чуть картавого "р", совсем иного, чем в первом слове, и носового "н": будто лопнул пузырь на молочной каше.

Вождь ухмыльнулся во весь оскал и нюхнул голое плечико моей дочери. Она проснулась, радостно пискнула и мигом уцапала хозяина за бакенбарду.

- С-р-н, - пробурчал он, норовя высвободиться.

- Серена - покой, serenity. Или это знак величия - "Серениссима" ведь имя Венеции. Может быть, это еще и сиринга, тростник или свирель. Вот никаких сирен-обольстительниц или птиц Сиринов нам не требуется, верно?

Арккха мотнул башкой из стороны в сторону, будто соглашаясь, тихо присвистнул, как ветер в осоке, - и я ощутила запах бегучей воды, дыханье кувшинок, которое этот ветер разогнал по округе, резкий шелест гигантских крыл над заливом неведомого моря. Так я узнала три самых главных для меня слова и одновременно поняла самую непередаваемую суть лесного языка, где звук двигался параллельно с запахами, которые вызывались в сознании слушающего, рождая образ.

- А я Татьяна. Тха-тти-анна, - представилась я. - Любопытно, как ты это проодорируешь, старина.

Он еще раз улыбнулся и пуще прежнего стал похож на лихого дворнягу.

- Никак? Видать, не заслужила я прозвания от вас, - сказала я. - Не беда: главное, чтобы детки были здоровы.

Скоро я уверилась и в том, что ребятишки мои крепко держатся на этом свете. И с тех пор во мне произошла как бы подвижка весеннего льда: ушла подспудная тревога, язык обрушился на меня подобно водному каскаду, звук и запах сливались с интонацией, архитектура фразовых периодов звенела капелью весенней сосульки, гнев и приязнь, грубоватый юмор и тонкая насмешка, ласка старших и задиристое преклонение младших роняли переливчатые тени...

А во время "водной беседы" мы набивались в дома, закрывали почти все продухи под крышей пластинами из горного хрусталя, в очаг ставили огромный бронзовый котел - собирать мягкую воду для стирки - и слушали уже не болтовню дождя, но дрожащий на ветру голос самоцвета, но ясный колокольный звон округлой медной ноты.

Усвоить подобное говорение казалось невозможным; но если нельзя выпить реку ртом - стоит просто погрузиться в нее всем телом.

Так я поняла, что Лес обладает почти человеческими качествами. Нет, не так: скорее мои друзья мыслили себя такой же частью своего обиталища, как цветы и трава, деревья и озерца. И поднимали их до себя.

Еще Лес был похож на мой домашний - и не похож. На поросших коренастыми соснами и великаньими елями лужайках каждую весну оголтело цвели ярко-желтые шары величиной с мою голову. Дня через три они становились кремовыми и при малейшем ветерке отрывались от ложа, наполняя воздух медленным кружением. Семени мы с мунками позволяли пасть в глубь земли, а шелковистые "парашютики" шли на набивку перин и подушек. Мне приходится называть их одуванчиками; кхондское же имя, "сола" - сплошная молочная горечь и вязкость сока, что течёт из основания ненароком сломанного мясистого листа. Или, к примеру,кедр. Это кедровая сосна, коренастая, с округлой кроной. Зеленовато-седую хвою толкли в ступе или корытце,как и луб, вымачивали смолу и пряли оставшееся короткое волокно - получалась тёплая "сосновая шерсть", незаменимая при простуде. Круглые орехи, размером с фундук, были собраны в плотную гроздь, видом сходную с формой виноградной кисти. Их молочный и сладковатый сок был до поры до времени защищен чешуйчатым доспехом, а их собиратель - тем, что ножка плода отсыхала лишь глубокой ночью: такая живая бомба могла и покалечить. Аналоги привычных мне диких яблок и груш, сливы, черешни, брусники и земляники были крупнее, сочнее, изысканней и домашних, а бататы (некие бобовые, что отращивали одновременно и круглые, наподобие помидора, стручки, и удлиненные клубни) усвоялись легко и радостно: поэтому никто из Триады не ощущал себя ни перегонным кубом, ни передаточным звеном между природой и самозваным ее царем.

Были у моих друзей слова для "быстроживущих", для украшений и поделок, для живых и неживых вещей, и я поглощала их в неимоверном для себя количестве. По способностям я, похоже, была кхондкой, но какой-то недоделанной: ни тебе лучистого взгляда, исполненного вселенской проницательности, ни горделивой осанки. И еще я казалась такой же ученицей, что и моя дочь: вроде старшей сестрицы двух вертячих чад, что росли будто наперегонки, грызли что ни попадя, пачкали мордахи и заднюшки и ужом пролезали во все возможные и невозможные места. Серена к тому времени прочно стала на дыбки, но ходила цепляясь за Арташкину шерсть. И вот я мою четыре пары конечностей, две рожицы, одно подхвостье, одну голенькую тыловую часть, чешу спутанные кудряшки и тонкий младенческий пух, который за одну ночь может сваляться в откровенный войлок, а за день собирает на себя все колючки. Мою, чешу, кормлю - а сама вслушиваюсь.

Да уж, это не было зефирное, бело-розовое человеческое гуление, не лелёканье мункской малышни, не свирельный визг кабанят, а звучное как бы покашливание, гортанные всплески, рокот в носоглотке, вибрирование натянутых, как струны, связок, из которого рождаются кхондские гласные, чтобы лететь впереди всей оплотненной согласной речи. Потому что дети мои оба были Волками - в куда большей степени, чем я была Псицей... или человеком. Звали они меня Тати, Татхи. Это было детское слово для родительницы, а взрослое звучало как Йинни или Йони. Почётное имя матери, что тебя породила. Йини Татхи, мать-госпожа, в предельной глубине смыслов - порождающее лоно. Артханг - стрела в полете: хлопает, щёлкает тетива, свистом пробивает себе путь над пропастью резанный из бука, увенчанный орлиным пером бронзовый гонец. И Серена: не гибкий тростник, не жалоба свирели, а крылатая песня, властно объемлющая лунный мир, мир почти полной своей тезки Сэрран, по-нашему Селены...

Так прояснялись наши имена.

Запись вторая

Талант - человек, которому человеческого дано более, чем прочим. Гений - вовсе не человек.

Узнав подробно кхондский, я стала вникать в другие диалекты. Нет, разумеется, я превесело болтала уже со всеми. Было несколько волчиц, то ли приятельниц, то ли родственниц, была мункская домоправительница. С ними велись долгие, не вполне членораздельные беседы о о детях, их воспитании и кормлении. Мы быстро вырастали из этого круга тем - вместе с нашими питомцами, - и наше "сестринство" распадалось, хотя положиться на него можно было всегда.

Приятным казалось мне общаться с мунками обоего пола: темы бесед были предметны, наглядны и относились к прикладной эстетике. Красиво одеваться и меблироваться, а также с толком кушать - всегда насущно, эта плодоносная ветвь не иссякала. Пожилой обезьян по имени Раух даже сделался моим личным маэстро детских погремушек.

С кабанами я общалась мало и поверхностно. Это, при ближайшем рассмотрении, оказались традиционалисты и самую малость зануды, речь их, наиболее близкая мне по стилю, мне же этим и претила: формальная логика без примеси интуитивизма. Погоди, останавливала я себя, ведь это и замечательно, только ты не понимаешь. Сукки - корнезнатцы, на косую сажень в землю чуют, тогда как кхондское обоняние - верхнее, верховое, точно ветер. Кабаны живут в нижнем мире, твоем мире, а где витают кхонды - тебе не дано пока познать.

Всё это были мои проблемы, но, к счастью, - не проблемы моих детей. Серена с самого что ни на есть ползучего возраста была среди своих своя. Дети вообще легко друг друга понимают, слов им для этого не требуется, отсюда вытекает и привязанность взрослого населения к не своему младенцу. С кабанятами моя дочка общалась на уровне истошного визга и дерганья за хвостики; на этой почве у нее объявился и взрослый друг, да какой! Хнорк Могучий и Величайший, хозяин самого большого гарема. Снисходил он даже до того, чтобы катать ее - одну ее! - на своей крутой спине.

То же было у нас с мужчинами-кхондами. Я побаивалась не только отцов семейства, но и резковатых в обращении половозрелых юнцов. Самцы Волков, хотя и ставили себя не так высоко, как своих самок, и были со мною - кхондской женщиной - любезны и открыты, постоянно давали понять, что именно они держат мир в равновесии.

Но моя дочь, бывало, пройдет мимо, держась за стволы ручонкой, - они все потупятся, чтобы не обидеть прямым взглядом, и первыми никогда не заговорят: брата попросят, чтобы передал.

Кстати, у Серены с Артхангом, как иногда бывает у двояшек, сложился один жаргон на двоих, и я в изумлении выслушивала длиннейшие диалоги, которые вились и скрещивались наподобие серпантина, взрывали воздух, как распускающаяся сирень, благоухали, как флакон с нардом. Серена усваивала от брата все три лесных диалекта сразу, Артханг подражал ей в моей родном наречии, которому я ее даже не учила - просто говорила с ней, когда она была в утробе. Оттого мои дети, как по маслу, вкатились в двуязычие.

...Мальчишки-кхонды, которые постарше, устраивают показательные бои на потеху сверстницам, пузан Арташка цопает их за шкуру своими новенькими зубками, а Серена, смугло-румяная и взлохмаченная, топочет ножками впереди девичьего хоровода, смеясь и подзадоривая тех и этих. Ни тишины, ни покоя, ни величия не бывало в ней отродясь; но чистейший свет так и льется сегодня от лица, от солнечно-русых волос.

Я замечаю, что упустила из виду самое главное. Едва я начала кое-как разговаривать на бытовые темы с нянюшкой, моя Серена пошла, вернее, побежала. Куда менее привычным было, что Артханг в свои полгода, восемь месяцев, год казался не взрослей Серены. Хотя, конечно, он не просто ходил, а носился колбасой, то и дело задирая ножку на окрестные кусты, чтобы доказать миру свою полувзрослость. Щенячьих ухваток тоже не оставлял, одно благо: вредничал несильно. Изгаляться над носильными вещами и домашней утварью не было у него в обычае и тогда, когда молочные зубки менялись на постоянные. Вот болтал он хоть и много, но, кажется, еще неразборчивей меня - зато улыбка у него была щедрей щедрого. Блаженство было смотреть на нее, блаженством было нянчить их обоих. И всё же невероятная мыслительная мощь кхондов куда раньше проявилась в Серене, чужачке из рода чужаков, а не к Арту. Он - сущий ребенок. И все же он был моим, моей особой отметиной, моей гордостью, и мысли мои кружились возле него, а не вокруг дочери. Отчего?

С этими мыслями я могла прийти только к старому Арккхе, самому солидному из жителей поселения. Когда я только-только и с грехом пополам прикидывала длину здешних суток и лет (столько же, сколько и на Земле), я поинтересовалась его возрастом. Оказалось, что восемьдесят пять лет. Правил он, однако, не благодаря своим редким физиологическим данным. Это был духовный вождь, а поэтому общался с окружающими просто, доходчиво и с юмором.

- Думать - наша часть в общем деле, - говорил он мне, развалясь у самого очага и грея кости. - Когда мунки воображают себе вид, цвет и завитки новой побрякушки, их фантазия вовсю работает, оплетая собой некую смутную идею. Но откуда они берут саму идею, скажи? Ее создаем для них мы. Мы умеем заранее ощутить ее как полость в прекрасном, но незавершенном мире и посылаем им образ пустоты, жаждущей наполнения: тогда вещь возникает не как излишество, но как необходимость. Сукки видят симптомы, замечают разрастание эпидемии, но только мы способны узреть скрытую в глубине мира порочность. Они добывают корни, ягоды и листья, не ведая, что на каждом - наша незримая метка; но и мы не понимаем, когда и как ее поставили. Мало того: каждый мунк и любой сукк видят, как настоящая вещь выходит из былой вещи, как нынешнее явление служит причиной целого ряда прошлых, но только старый кхонд наблюдает соединение всех возможностей, которые таят в себе знаки этого мира.

Во время подобных бесед я обычно сидела в домике, либо у огня, либо, когда устанавливался сухой сезон, - поставив на порожек ноги и наслаждаясь тенью. Арккха тогда устраивался на самом солнцепеке, и от его шкуры вполне натурально попахивало палёным. Изрекал:

- Говорят так, милая Татхи-Йони: прежде чем мунку рыбку изловить, кхонд должен уговорить ее пойматься. Мунк полагается на знание, сукк - на нюх, кхонд - на удачу.

- А я еще думала, зачем вам такие острые клыки, травоедам.С рыбой объясняться, значит.

- Рыбы живут в стае себе подобных почти как трава, - мой Вождь выглядел почти виноватым. - И потребляем их мы крайне редко, одна память о том осталась. Пословицы и речения.

- И кинжалы из блистающей кости.

- О, это ради наших дам, - Арккха беззастенчиво обнажил оружие, о котором мы говорили, вздернувши верхнюю губу в полуулыбке, и сдобрил свои слова тёплым ароматом йони кхондской невесты на выданье. - Ну, и держать в страхе наших мунков и наших блох.

Последнее было нарочитым враньем: мунки служили кхондам ради своей чести. А блох и клещей и вовсе ловили не кхонды, да и проку-то было от их лясканья; снова мунки с их тонкими пальчиками. Насекомых по возможности не давили, а отпускали с удивительным напутствием:

- Идите андров жрать, грязнуль этих, а нам больше не попадайтесь!

Я сделала зарубку в памяти. Было, оказывается, племя, отношения с которым мешали кхондским зубам стать реликтом. Во время контактов я наполовину инстинктивно (на кхондский манер) прощупывала любого собеседника: возможно ли с ним общаться на равных, как с моим хозяином, или дело снова сведется к болтовне еда, здоровье, потомство, наряды... В прошлом я так долго не находила никого, чьи интересы были бы чуть шире, что поняла наконец: меня бесит не ограниченность людей, а именно корысть, которая стоит за самыми высокими материями. Пытаться урвать для себя клочок от Царства Небесного - чем это благороднее желания пересчитать за свою жизнь побольше баб или обменять бабло по самому выгодному курсу?

Впрочем, я и самого Арккху подозревала: не ведет ли свои интригующие беседы ради того только, чтобы залучить меня в союзники перед лицом неких таинственных обстоятельств.

Той порой мы кочевали в пределах Леса. Он был нами обустроен как наше ленное владение, Триада оказалась куда многочисленнее, чем я полагала вначале: территория была размечена на всех трех ярусах так досконально, что не было ни одного участка, о котором не знали бы наши великие умы.

Вот как я думала о том в тяжелом ритме пешего хода:

"Наша цель, цель человека, цель кхондов - вбирать в себя чужую землю, чужое пространство, чтобы оно сделалось родиной. Проклятие для разумного - умереть в своей постели, и проклятие еще большее - сдохнуть на том одре, где он был зачат и где вышел из материнского лона. Тупой круговорот, вечное возвращение. Немногие это преодолевают в себе; большинство желает как раз обратного."

Шли годы. Артханг выровнялся: телесной статью он не уступал братьям и сверстникам, но остался длинноног, долговяз и чуть расхлябан в суставах. От этого он производил на соперников обманчивое впечатление "хрустальной вазы", что неизменно давало ему лишний шанс, а то и парочку. Учился он, как и все четырех-пятилетние дети, в кругу старших кхондов чему-то вроде медитации. Каким-то образом это позволяло тратить рекордно малое время на загрузку информации в мозги. Что же до моей дочки, то никто - ни мужчины, ни женщины, ни кхонды, ни мунки, ни сукки - не знал, как к ней подступиться. Но Серена была желанной гостьей у всех трех племен, и поэтому негласно подразумевалось, что она сама вытянет из окружающей среды ту информацию, в которой нуждается.

Я, со своей стороны, не так уж и беспокоилась. Откуда мне знать, что именно понадобится моему ребенку в этом обществе? Спасибо, бегает она не хуже волчонка, а на ветвях крутится и пляшет что твой мунк длиннохвостый...

И еще я думала: как достигают сути вещей сами кхонды и как - на это намекал мой Арккха - управляют ею?

Нечто уже приоткрывалось. На первый взгляд всё сводилось к тому, что раз в месяц, когда луна, Владычица Приливов, Прекрасная Сэрран, достигала полноты, происходили полуночные песнопения.

- Это богиня ваша - Владычица? - допытывалась я.

- Нет, - объяснял Арккха. - Владычица движет воду в малых и огромных озерах; это Госпожа Снов, дарующих путь и судьбу, нить, связующая свет солнца-Шемт и тень земли-Эрдхе. Когда мы отпеваем старый месяц и выпеваем, поднимаем новый, - это как вдох и выдох Владычицы. Исчезает одна небесная лампа, возгорается другая, и они едины в том, что суть одно и то же небесное тело.

...Как теперь вижу ряды мунков на пологих ветвях; сукки ложатся у корней, больше прежнего сгорбясь и уставив клыки в землю; кхонды, сомкнув гигантский круг, поднимают морды к небу и ведут тягучую мелодию, серебряную, как узор на лунном диске, голубую, как ветер с дальних вершин. Она трепещет, как былинка на пустоши. Голоса слиты с колючим запахом звезд, свиты в клубок, прядут из себя легкую нить, которая поднимается всё выше, - и ниспадает оттуда ответный луч, блестящий и острый, подобный стальному веретену. В многозвучии тихих и тайных природных голосов каждый Живущий ведет свою мелодию, и изо всех них Триада сплетает восходящую нить, наматывает на небесное веретено. Многолика и едина жизнь; в глубине ее невидимо для нас бьётся, пульсирует кровеносною жилой Путь; улови его лад, усвой его такт, поют голоса. Вознеси к небу так высоко, чтобы стократы отразился он от бубна Сэрран, и прими низведенное. Вступает мощный хор, неведомая сила поднимает кверху широкую вязь переплетенных голосов, как венок. Знак благодарения, символ торжества. Тянут свое монотонное "у-у" обезьяны, ритмично взревывают кабаны, будто сердце их изнутри ударяет в барабан грудной клетки. Ложатся поверх всего густого пения светлые подголоски малых детишек, которые нарочно позабыли сегодня уснуть или проснулись в тихом восторге.

И я тоже пою - голос мой, не узнаваемый, незнаемый мною самой, повисает, как струна над бездной, выше всех иных мелодий. Вздымаются и опадают голоса, и луна светит вглубь каждого отверстого сердца. ..

Всё это было и молитвой, и знанием. Я быстро поняла, что все виды и градации лесной фауны и флоры, весь гомеостаз мелких зверюшек, зверей крупных телом, но, так сказать, вечных младенцев (такими были змеи, лани, медведи), деревьев, мхов, кустов и трав прекрасно существовал сам по себе, без нас. Но только до поры до времени. Начиналось как бы повсеместное увядание, угасание жизненного импульса; равновесие расшатывалось, уходили с арены самые сложные и прекрасные виды, которые могли бы дорасти до умственной зрелости, уступая место жадно плодящимся хищникам. Половодье жизни сменялось кишением. В конце концов вся живая природа, измельчав до предела, становилась "у врат камня", на пороге самой низшей и медлительной из жизней. Но Триада непрестанно похищала этот импульс, как бы раскачивая великую природную систему систем в ритме ее собственных колебаний, но шире, мощнее, богаче; насыщая мелодией полной луны, дабы ее возродить. То немногое, что Триада брала из произращенного природой великолепия, было ее платой, которую Лес давал ей без насилия над собой. Оттого и труд ее Живущих был не в поте лица, а в радости.

Мы бродили рядом с окраиной наших владений, и я, пользуясь удобным случаем, расспрашивала Арккху о других существах... И, наконец:

- Что делают андры, Вождь?

- А, ты слышала о них, об этом темнокожем племени. Сказать о них можно многое. В чем-то они сходны с тобой и Сереной, но это лишь наружная близость. Они стоят во главе своей триады, только связь внутри нее недоразвита, и поэтому они не умеют добывать Свет. Андры живут, хоть и не в Лесу, почти как мы, но у них на ногах - невидимые корни, что мешают кочевью. Они часто сбиваются в одно место, где лезут друг другу на головы: и от такой тесноты делаются яростны, как их гульливая вода, что отбивает у Живущего последний разум. Инсаны вон не пьют такую.

- А это кто еще?

- Вроде как белокожие андры и хозяева андров смуглых. Мы знаем о них куда меньше, чем о прочих племенах.

- Андры и инсаны похожи на Больших Мунков?

Это племя я видела издали и мельком, когда его Живущие привозили нам кузнечное и ювелирное сырье, главным образом - железо и бронзу в слитках. Могучие, сутулые фигуры, крепко стоящие на ногах, но с кулаками, висящими едва не ниже колен, - такими я их запомнила. Бугры мускулов, плоские лбы под чёрной щеткой волос, широченные волосатые плечи и тонкая талия. Темные глаза под навесом бровей кажутся невелики, но берут тебя крепко и держат за самую душу. Женщины: последние были немного стройнее, тоньше костью, однако почти так же сильны и обладали той же быстротой реакции. Мышцы одевали их кованым доспехом, который, казалось, и стрела не пробьет; делали похожими на спешившихся рыцарей. Еще одно сбивало меня: оба пола носили косы, как бы прилипшие к спине...Гривы.

- А, Мунки-Хаа, - повторил Аркхха. - Живут ото всех на особицу, ходят к нам ради торговли, к андрам - чтобы на них работать. Это мастера железа и хозяева рудных жил. Они совсем другие, чем андры, но и нашим мункам перестали быть родней.

- Перестали - значит, были? Кому же они родственны - андрам, инсанам или племени ювелиров?

Но он то ли хотел скрыть от меня нечто, то ли в упор не видел разницы меж обезьяной и человеком.

- Если все Живущие, как говорят древние, из одного корня, то они - родичи и тебе, и мне, и андрам, и еще многим племенам.

- Арккха, прости, что докучаю, но не доходит до меня, что же такое, по-вашему, "племя". Браки между ними бывали?

- На этом запрет. Дети выходят скверные видом. Но не всегда.

- Значит, бывают. Иначе что же и запрещать, верно?

- Любопытно мне, каково хорошее видом потомство от перекрестных союзов. Имею в виду - долголетнее, здоровое и красивое.

- Живут помеси долго, если андры позволят. Среди наших племен такого я не видел - мы все три разные, нас друг к другу и не тянет. Знаю помесей андров и мунков, какие бродят сами по себе вдоль границы - облика совсем непонятного. Андра и инсанки... Кхонда и кауранга...

Каурангами называли кого-то вроде собак.

- У рутен дети могут возникнуть только внутри большого племенного союза. Мы называем это огромное племя "человечество", и оно имеет сотни форм, различных цветом кожи, видом волос, формой головы, чертами лица - настолько, что кое-какие племена по невежеству и человеками вначале не считали.

- Такого у нас не бывало. Мунк не хуже инсана, однако же не инсан. И сукк не побежит вровень с длинногривым альфарисом.

- Есть ли связь между запретом иметь детей и невозможностью этого? И какая?

- Татхи моя милая, ты просишь у меня такого, что должно идти из губ прямо в ухо.

То есть сверхтайного.

- А кто, по-твоему, я сама - кхонд или рутенка?

- Вы с Сереной - прямые кхонды. Я тогда еще это понял, когда твоя дочь и мой сын мирно поделили твое молоко. Вы не андры, не инсаны, а на Болотных Мунков и подавно не похожи.

Я рассмеялась:

- Спасибо, что хоть кого-нибудь из четвероногих и мохнатых не приплёл.

Как раз в этот момент огромная стрекочущая тень легла на верхушки сосен и скользнула по поляне.

То был легко узнаваемый вертолет примерно того же типа, что рутенские, пятнисто-защитный, пухлобокий, с желтой эмблемой в виде стилизованного Шемт, "цветка пламени".

- Андры, - пробормотала я. - Нацисты.

- Да нет, кишка у них тонка, - Арккха понял не слово, но его негативную раскраску. - Нахалы. Они имеют право шастать по приграничью и пустым воздушным коридорам, но вовсе не стричь воздух прямо над нашими скальпами. Почуяли свой час, вот что я вижу... Ладно, скажу тебе самое главное. Болотные Кузнецы - они кочуют по цепи гнилых вод вокруг крошечного Первозданного Леса, который не след трогать вообще. Оттого платят нам за позволенное для рубки дерево, хотя мы за наши излишки ничего не требуем. И у андров кой-чем одалживаются, платя своим умением, но те их не любят за гордый вид. Сами андры постоянно воюют с инсанами, или нэсин. Побеждали то одни, то другие, но чаще нэсин одерживали верх, отдирали клочья шерсти андров, откусывали от андрской земли шматок - другой. Мы держали середину в чужой игре, и в нашем спокойствии были заинтересованы обе стороны.

- Хм. Хотела бы я знать, каковы были бы шансы победить у тех, против кого выступил Лес.

Вождь продолжал:

- Поэтому мы заключили договор и с андрами, и с нэсин, чтобы им не пересекать болот и держаться полосы ничейной земли, которая идет вдоль Леса. Андры обожают охоту и золото; инсаны любят острую боевую сталь, вороную и синюю, белое серебро и красную бронзу, а к жёлтому металлу почти равнодушны. Но и те, и другие одинаково находят для себя радость внутри чужих земель... Я думаю, оба племени догадываются, что Лес - кладезь и источник их собственного существования. Андрам это нелестно, вот они и злобятся на нас. Еще и нэсин не так давно взяли над ними верх. Разумеется, все они видят в Триаде союзника - их воля, их видение! Вот андры и обязались наблюдать сверху за тем, чтоб у нас не случалось пожаров. В то время это еще было самой трудной из задач, не то что теперь. Не видела, как мы вытесняем огонь наверх, чтобы не губил молодую поросль и не углублялся в торфяники, а лишь обновлял старые заросли? А там с ним легко разделывается дождь, который мы можем наколдовать Дневной Песней.

- Что такое Дневная Песня? Я ее не слышала.

- И не приведи тебя услышать. От нее сотрясаются не одни только тучи - самые могучие дубы ломаются, точно спицы, а в душе Живущих поселяется смертельная тревога...Так что мы, вообще-то, можем обойтись и без андров. К тому же они ведут себя не совсем честно. Слоняются уже надо всем внешним кольцом. Простого костра порой не дают разжечь - обрушивают на него потоки непонятной жидкости, от которой земля чернеет хуже, чем от самого сильного пожара, и тихая жизнь угнетается на десятилетия. Но ссориться с нами не хотят.

- Видят реальную и осязаемую пользу?

- Конечно, - Арккха сморщил нос. - Наша еда и лекарства. Еще мы переправляем андрам сырьё - дерево, волокно, металлы, - чтобы они испортили его на свой излюбленный манер. Те которые мы делаем себе на потребу, у них ценятся превыше всего: да шиш мы им дали.

- Слушай, а нам не стоит заняться легким саботажем андрских поставок на андрский же манер? Так сказать, наносить блошиные укусы, дабы вразумить.

- Как-то непорядочно.

- Почему? Мы же не будем причинять настоящий вред - одни неприятности, куда меньшие, чем они нам. Тонкий намек на толстые обстоятельства.

- Не обстоятельства, Татхи: шкура у них толстовата. Не поймут они твоих знаков. И без наших поставок обойдутся, хотя со скрипом. Будут есть больше мяса, растить траву и овощ на голом камне, крытом водой, и лечиться неприродностью. У андров ведь тоже имеется вольная земля, только они ее насилуют вместо того, чтобы позволить зачатие любви.

- Тогда потребуйте отменить договор и написать иной, более точный: чисто торговый, скажем.

- Смысла нет. Андры пишут свои документы на бумаге, которую легко изгрызают мыши.

Это на языке Триады означало необязательность письменных договоров при абсолютной неправомочности соглашений устных.

- Значит, блюдут соглашение через силу, устраивают провокации, но совсем расторгнуть боятся, - подумала я вслух.

- И ведь как жаль огня! Раньше, Татхи, мы куда чаще делали любование.

Но все-таки делали и сейчас - посреди луга, подбирая для этого ясно горящие обломки, пропитанные легкими и душистыми смолами. Сколько раз наблюдала я, как крошка мунк быстро вращает в темных ладошках оперенную палочку или водит взад-вперед маленьким поперечным луком, а стрела внутри лука крутится, как волчок. Огонь рождается из ничего - малая земная звездочка, лукавый глаз посреди многоочитой Вселенной. Скачет с сучка на сучок, с поленца на поленце, захватывая их все шире и шире, оживляя мертвое на краткий и торжественный миг. И вот уже гудит, поет басовито и бархатно, потрескивает и свистит диковинными обертонами - музыка, гимн своей краткой жизни, сотворению и приручению. Шипят, постреливают и гаснут вне костра угольки, а племена Триады сидят кругом него, точно это полуночная молитва. Но куда веселей, живее блестят глаза и ожерелья, перелетают от одного к другому реплики, кое-кто лакомится хрустким яблоком, а то и ловит разомлевших, неповоротливых блох, выпевая шутейные заговоры... Но всё-таки они по-прежнему заворожены, и тихо замерло в своей глубине каждое сердце...

- Вот уж не знаю, как нам уесть этих проклятущих андров, - сказала я шутливо, - чтобы не мешали жить. Может быть, засунуть их ненадолго в нашу шкуру - только сначала самим побывать в их собственной. Вдруг они окажутся не так уж плохи.

- Насчет последнего ты права, - хмыкнул Вождь. - Знавал я одного-двух андров, которые приходили сюда с честными словами, нарисованными хорошим почерком и на прочной бумаге. А насчет двух первых твоих предложений - вот, послушай сказочку.

"Когда видимый мир был еще размером в собачий нос и таким же влажным, а первые сутки еще не сошли с ткацкого стана, Бог уже придумал для него всех насельников: они были размером с пылинку, но очень бойкие. Были там и волки, и обезьяны, и лошади, и вепри, и разные птицы и змеи, и много кого еще, но самыми верными друзьями Ему были Двенадцать племенных родоначальников. И тогда же Он сделал андра и дал ему, по его просьбе и чтобы потешить его гордость, высокое назначение - быть связью между Ним Самим и миром Живущих. А чтобы андр мог учиться властвовать, дал ему Бог срок бытия, в двенадцать раз больший, чем у других существ с теплой кровью. Но к тому же Он дал андру способность провидеть будущее. И вот андр воспротивился: "Долголетие - такого дара я у тебя не просил! Прожить на здешней планете весело можно лишь, если жизнь не больше, чем у моих слуг из числа Двенадцати - тогда она насыщена, разнообразна и я могу придать ей изящное завершение". Видишь ли, он был не совсем дурак, этот андр, в нем шевелилась некая поэтическая жилка.

"Игру - но твою ли? - переспросил Бог, однако не дождался ответа. - Ладно-хорошо, пусть будет по-твоему. Я отбавлю от тебя и дам Двенадцати, разделив между ними по справедливости, поровну, чтобы все вы уходили на ту сторону одновременно."

Только позавидовал андр своим собратьям через очень малое время: жизнь их была полна невзгод, но и радостна, и от этого рождалось у них много детей - гораздо больше, чем у андра. Над бедами своими они сокрушались меньше, выдумывали смысл своей жизни как-то походя, плодились безо всякой задней мысли о своём предназначении, а смерть виделась им просто как покойный сон в вечном лесу. Андр же на последнем пороге испугался не столько смерти, сколько своей жизни, которая показалась ему лишённой чаемого изящества и высокого смысла, и возопил Господу: "Верни мне хоть что-то из других моих жизней, ибо я еще не готов уйти!"

"Разве не одарил Я тебя вполне супругами и потомством, земными благами и славой? - спросил Бог. - Чего же ты не успел еще получить и чем недоволен?"

"Всем я здесь доволен и прежде всего - самим собой, - ответил андр. - Но это останется по эту сторону бытия, когда я уйду на ту, и мне стало жалко".

"Как же я сделаю то, что тебе надобно: твои подначальные тоже порядком поистратились и подвели итог всему своему здешнему имению. Одно у них осталось - бесстрашие перед лицом последнего расчёта. Может быть, именно этим их богатством тебя удовольствовать?"

"Нет-нет, это не по правилам, - возразил андр. - Чужого мне ничего не надо, тем более храбрости. Если Тебе будет так угодно, отними для меня от жизней их потомства, вон его сколько, будто гальки на берегу морском. Ручаюсь, они даже не почувствуют."

А нужно сказать, что наш андр потратил свои годы куда расточительней, чем его собратья. Он постановил испытать на себе все страсти: тягу к женщине и дурману, буйство, гнев и гордость, - Двенадцать же далеко еще не смотали нить с клубка своей судьбы, хотя и были так мудры, что избавили свою жизнь от сиюминутных услад. И теперь его светоч мигал и копотно чадил, тогда как их пламя стояло ровно. Этого Бог не сказал андру.

И вот получил андр в довесок еще двенадцать коротеньких и незрелых жизней. Были они с виду как круглые полупрозрачные пилюльки или мыльные пузырьки. Смешал их андр в одной большой чаше с вином и выпил..."

Тут Арккха сделал очень выразительную паузу.

"Но зря он пожадничал, стоило бы попробовать каждую каплю в отдельности. Потому что сразу сделался он жадным, как пес, и задиристым, точно волк на своем первом гоне, болтливым и взбалмошным, как макака, грубым, как горилла, похотливым, как жеребец, тупым, как старая кобыла, раздражительным, точно кошка-манкатта, и гневливым, будто кабан. Его стало невозможно приручить, как дикую пантеру, и поэтому он вынужден был идти по жизни одиноко, словно... словно снежный оборотень. И к тому же оставался далеко не лучшим в мире андром!

Так что сделался он таким, каким всегда хотел быть, и шибко это ему докучало. "Это не я живу, но мои грехи, - снова возопиял он. - Не надо мне, Господи, такого счастья! Забери от меня эти годы назад и приткни куда знаешь, и пускай я от того хоть совсем подохну!"

"Ладно-хорошо, - ответил Бог снова. - Так и быть, учту я твои трудности. Только заруби себе на носу: больше переделывать тебе жизнь и кантовать время взад-вперед Я не намерен".

И вот стали андры жить столько, сколько сами пожелали: не более других Высоких Живущих, но и не менее. Однако их прародитель позабыл о тех болезнях, которые подхватил вместе с чужими существованиями, а ему никто не напомнил. У Двенадцати же поубавились коренные недостатки; те годы, что сделали полный оборот от них к андру и обратно, насытились андрским точным разумением, а оно приложилось к естественному, природному чутью Живущих. В награду же за щедрость и уступчивость (потому что Бог, разумеется, спросил у них, не уделят ли они кое-что андру) стали Двенадцать тоже блюсти мост между верхним и нижним, близким и дальним мирами.

И разгневался андр, и разбилась дружба его с жителями Леса и Степи, Гор и Низин во веки веков".

- Занятная легенда. Рутены тоже ее знают, только там человек так и остается со своими ветхими животными жизнями.

- И существует дольше других?

- Смотря кого, Арккха. Слоны, например, живут лет этак сто. Вороны... Черепахи... Гигантские змеи...

Не напрасно я вспомнила именно о них. В Лесу тоже было кое-что в этом роде.

Какое-то время спустя после пересказа кхондской притчи часть Триады покинула ласковые широколистые рощи Леса и внедрилась в самое его сердце. Здесь высились гигантские стволы, смыкающиеся далеко вверху подобно готическим сводам, и я казалась себе ребенком, потерянным в храме. По пути мы собирали некрупную горьковато-кислую ягоду, отыскивали грибы и корни - плотные, суховатые и тоже не привыкшие к рукам. Когда Вождь отыскал лесное озеро, неглубокое, но спокойное, чистое и сплошь заросшее сизым куржавником (этакий гибрид полыни и крыжовника), мы наскоро собрали дома, а прочее оставили на волокушах. Взрослые разошлись по хижинам, разожгли внутри костры и занялись медитацией. Ребятишки не поддались их настроению. Воду они любили не меньше пламени и сейчас же высыпали на песчаный берег, полезли на мелководье. Мои двое детенышей тоже оказались там.

- Это не опасно? - спросила я у Хейни, одной из моих "соматерей". - Не боишься, что утонут?

- В водах Светлого Леса бывало опаснее, - она чуть вздернула губу. - Ты разве не знаешь о Хранительнице?

Я постеснялась расспросить ее подробнее: в этот момент наши отпрыски разорвали целомудренную тишину такими воплями, визгом и лаем, что она перебила себя крепким словцом и бросилась унимать чад. Я решила, что расспрошу моего Арккху; покрепче уселась на пороге и тоже попыталась думать. А поскольку дитячья война временно стихла - так погрузилась, что почти не обратила внимания на Вождя, который приманился ко мне и подремывал у ног, чуть всхрапывая.

Как раз тут озёрная гладь возмутилась, пошла складками, точно шёлк, прилипший к утюгу, и стала дыбом. Живущие выглядывали из хижин, мамушки кричали что-то неразборчиво-возмущенное, а все младенцы с восторженным кличем ринулась к водяной горе и окунулась в озеро - кто по грудь, кто по шейку.

- Это они Большую Озерную Коату потревожили, - Арккха напрягся и вскочил, глядя в ту сторону. - Вот задранцы-то!

Коата, или, попросту, водяная змея с пышными жабрами, - вечно сонное, апатичное и до крайности миролюбивое существо, была неотъемлемой принадлежностью проточных озер. Она обитала на дне, в полнейшей прострации заглатывая тину, водоросли, цвель и рачков. Вода, пропущенная через дыхательные раковины, становилась особенно чистой и свежей - так угадывали, обитает ли в ней Сонливка (Хранительницами их никто на моей памяти не именовал). Изредка она просыпалась и подходила ближе к поверхности, чтобы выметать икру. Один из тысячи зародышей находил себе водную обитель и, выросши, становился таким же чудом света, способным к партеногенезу, как его родительница. Здешнюю коату, похоже, допекли не на шутку - если не ором, то вибрациями воды. Она взмыла на поверхность, раскидала пришельцев и начала хлестать гибким туловом направо и налево, вовсю брызгаясь и стократно увеличивая писк, верезг и абсолютный щенячий восторг. Была она хороша на диво: голубоватая с малахитово-зелеными полосами и пятнами, в латной чешуе и с темно-пурпурным гребнем вдоль всей видимой части тела; жабры отливали жемчугом и перламутром сразу.

Тут я увидела свое двуногое чадо. Во время подъятия хтонического зверя она каким-то образом оказалась не на ножках, а на плаву и теперь висела на нём живой серьгой, едва цепляясь за широкую скользкую шею.

- Мама, это же Анна Конда, ее так зовут! Как амазонский удав, только куда ручнее, клянусь Великим Пернатым Кецалькоатлем атлантов! Жемчужный Дракон - и она меня изо всех выбрала!

На сих словах я, как понимаю, добежала, бросилась в водоворот, подхватила Серену в падении, съездила Артхангу мокрой пяткой по зубам, надавала всем деткам тумаков свободными конечностями...

И только на сухом берегу поняла, что вот оно - непредвиденное.

Откуда выплыло из моей дочери то, о чем я никогда с ней не говорила, что и мне самой было почти неизвестно? Нет, я была слепа в своих домыслах, сильнее - в предвидении, в интуиции, которой не давала ходу.

Серена - гений... Гений познания.

Так я ощутила, наконец, что значит родить дитя в мир, насквозь пронизанный мысленными нитями. В теле Серены, которое было внешне ограничено одним моим вместилищем, одной моей - человеческой - генетикой, всё казалось понятным и легко описываемым. Но ее сознание изначально было открыто всем ветрам, а земля Леса не позволила ей потерять родовую, клеточную память. "Главное ремесло" кхондов, которое так и осталось для меня непостижимым, соединились с морем земного знания внутри самой Серены - и произошло чудо.

Запись третья

Чудо - непредсказуемое и недоказуемое совмещение двух квазиреальностей с различными системами закономерностей.

Драма и проклятие Адамова семени: человеческих детей приходится учить родовому знанию - они появляются на свет глупцами. Постепенно это перестали ощущать как беду: ведь с тех пор добытое с помощью рассудка до того разрослось, что никак не вмещается ни в один мозг - разве что в машинный. Молодые животные, наоборот, рождаются интуитивно знающими, хотя объём такого знания невелик. Но ведь в Серене человеческое соединилось с животным!

Кхонды угадали это лучше меня. Серену вовсе не нужно было обучать ничему земному: она легко и органично впитывала все многочисленные культуры, из которых сложилось мое естество, мое "я", все то, что было в жизни моего рода, вереницы поколений, сходящейся в одну точку к началу истории... А потом началось обратное движение, когда моя дочь шагнула через порог своего бытия и пошла по нитям и сплетениям тех существований, которые обосновывали это бытие, по гигантской цепи человеческого родства, которой все мы повязаны. Ей могла бы принадлежать вся история человечества, но пока она из инстинктивной предосторожности держала это знание вдали от себя, иначе оно разорвало бы ей мозг... Или слишком страшным было переступать иные пороги? Не знаю. Знали кхонды, это они вечно побуждали ее раскрываться. Потому что когда я, путаясь и мямля, выразила свое потрясающее открытие вербально, Арккха только кивнул, наморщив широкий лоб:

- Ты поняла верно, хотя - как грубо ты выражаешь свою мысль! Работа не ювелира, а молотобойца. Да, мы нарочно позвали сюда твое дитя, ибо лишь мы могли воспитать его таким необычайным.

- Так вся авантюра Триады затеяна ради Серены?

- Нет. Из-за тебя столько же, сколько из-за твоей дочери. Пойми! Ни для чего во вселенной нет иного варианта, кроме того, что воплощен! Ведь это не Серена - ты стоишь между мирами, и через одну тебя в Лес влились мудрость и благость твоего мира.

- Мудрость и благость? Ох, вождь, ничего-то я не знаю из вашего; оттого мне кажется, будто Великая Рутения перед вами - ад перед раем.

- Вовне нас нет ни ада, ни рая, но только миры, которым мы сообщаем окраску нашего детства, - произнес Арккха. - Ты увидишь.

- Пока я вижу только страх. Старина, я начинаю бояться и вас, и за вас.

- Вот уж чего не надо! Никакого проку нет в том, чтобы пугаться. Особенно тогда, когда требуется укротитель.

Вскочил, обмёл бока хвостом - и потрусил обходить дозором свои владения.

...Год от года мы кочевали все дальше от того места, где произошло мое внедрение в Лес, и хотя Триада двигалась по кругу, круг этот всё более расширялся и захватывал уже почти всю территорию Запретного Леса, области, куда не должна была ступить ничья чужая нога. Я стала замечать, что и внутри нашей Триады происходит размежевание. Старики всех трех племен, наш мозговой центр, постепенно собрались в Первозданном Бору. Как там выжить и чем питаться - они знали, Большемунки помогали им в том. Кхондские матери и невесты, суккские дамы с детишками и почти все мунки сели на землю, причем не так, как раньше, а стараясь заселить всю нашу территорию. Земле от этого приходилось нелегко, но хотя бы в обезьяньих гнездах стало попросторней. Взрослые и полувзрослые Псы-мужчины и мужи сукков отошли к самой полосе андрской охоты и укрепляли ее. Меня это не коснулось: Арккха знал, что нас троих легко задвинуть вглубь Леса. Поэтому я развлекалась, узнавая новое о наших соседях.

Андры, как ни странно, огнестрельным оружием не обладали - это при бесспорных успехах воздухоплавания и химии. Охотились, как можно было наблюдать, с луками или самострелами и верхом на фриссах - лошадях, входящих в их триаду. Каурангов тоже видела; бежали у стремени.

Инсаны-нэсин не показывались нам на глаза никогда.

А мунки-хаа... О них мне постоянно сообщали их вещи. Это они делали прочные и легкие цепочки для обезьяньих страховочных поясов, широкие листья ножей, клыки крюков, на которые вешали купола кхондских артельных котлов. Гнули мягкое белое железо; обращали в жидкость и лили в форму хрупкое, зернисто-серое на изломе. В их ремесле жила теплота огромных, надежных рук - еще не узнав, я уже любила их. Мастера слыли у нас, как и любой кузнец в моей прошлой вселенной, благими колдунами. Имя таким мужчинам было Коваши, и вскоре как мы, так и они сами стали прилагать его к мужской половине племени.

Теперь большие мунки приходили к нам целыми семьями. Когда-то они придумали себе настоящие домики на салазках, с окнами и двускатной крышей, и теперь показали нам. Окрашены домики были весьма броско, но извечный мункский вкус проявлялся в изысканности сочетаний: темно-синего и слоновой кости, пурпурно-фиолетового и лимонного, зеленоватого с кремовым. "Колдовство" коваши проявлялось в том, что стальные полозья не касались земли, а зависали примерно сантиметрах в сорока от нее. На воздушную подушку эта практически неощутимая левитация нисколько не походила, сопоставить ее с чем-либо кхондским я не умела. Один из моих приятелей, продвинутый мунк Лехос, попытался объяснить:

- Эти скользуны над болотом вроде как намагничены. (Природный магнетизм Триада знала и умела использовать.) Нет, не они сплошь - внутри, в таких прочных колбах, налита замерзшая ртуть, которая не смеет растаять, и внутренний огонь, что заключен внутри любого металла, бежит по ней с невероятной легкостью и быстротой.

Сверхпроводимость, что ли? И откуда они берут мороз?

Приезжая на ярмарку, кузнецы разгружались, выводили жен и детишек; я наблюдала издали, Серена и ее шайка-лейка крутились под самыми ногами, поддразнивала мункских детишек вдвое крупнее себя. Детки жались к ногам своих мощных матерей: на этот раз их понаехало особенно много.

- Напоказ привезли. А робеют, однако, будущие хозяева земной крови, - съязвил Раух.

- Вот как вы говорите? Кровь в рутенских жилах также называют рудой, из-за ржавого цвета, наверное.

- Знаешь, почему они так дружно со своих топей снялись?

- Потому же, почему и мы подошли к окраине. Андров забоялись.

- Разве, Татхи-Йони, эти молотобойцы умеют бояться кого-нибудь? Э, скажи другое: в последние месяцы андры больно часто повадились наведываться в их поселки, вот коваши и хотят показать нам, своим старым приятелям, что ревновать не стоит. Явились будто не на торг, а в гости.

- А зачем андры ходят к кузнецам?

- Должно быть, полюбили железо наособицу, вот и хочется больше и больше. Интересно, на кого желают поохотиться: на наших подопечных, на нас - а то вдруг и на самих нэсин?

Артханг и Серена тем временем росли, вытягивались к небу и солнышку. Он - худощавый, легкий, с подтянутым брюхом; теплые карие глаза, необычные для кхондов, придавали ему особое обаяние. Жаль, описать их в стихах и песнях было нелегко: серо-зеленые очи кхондских красавиц принято было сравнивать с живым нефритом, ягодой куржавника или холодной звездой, бледно-голубые мужские напоминали поэтам стремительную реку, мечущий искры клинок, луч Владычицы Сэрран. А усилия бардов нам требовались все чаще: когда мальчишки затевали между собой репетиции брачных состязаний, он почти никогда не проигрывал. Силен был не так чтоб очень, однако гибок, увертлив, а уж хитер - неимоверно.

Центром этих состязаний почти всегда оказывалась моя дочка. Может быть, потому, что одна изо всех своих сверстниц не могла стать чьей-то настоящей невестой - а, значит, ухаживание за ней никого из мальчишек не обижало и не могло оскорбить в будущем?

Во всяком случае, непосредственный смысл ее привлекательности становился очевиден не только для меня, но и для кхондов, которые постоянно сравнивали ее с теми андрскими женщинами, каких знали. Легкая на ногу, гладкокожая - тело ее, плотное и тугое, походило на смуглую гальку, прогретую солнцем. Волосы выгорели до того, что даже я стала забывать их природный оттенок. Глаза были мои, бледно-серые с прозеленью, но шире расставлены. Черты лица, скорее круглого, чем удлиненного, были не вполне правильны, зато брови нешироки и изящны, как лук из рогов газели. То ли она унаследовала мои черты, то ли нет: я основательно подзабыла себя молодую, а здесь, в Лесу, так и не завела зеркала.

В десять лет Серена вымахала мне по ухо, но дальше стала расти медленней. Однако фигурой она удалась не в меня, благополучно проскочив период долговязого и неуклюжего отрочества, жеребячьих лодыжек и цыплячьей грудки. Будто сразу отлилась в форму человека, женщины - а потом лишь возрастала в размерах, почти не меняя пропорций.

Дитя-скороспелка. Да, вот так обстоят здешние дела: мы, рутены, растем до зрелости, а потом сразу начинаем умирать, будто пропуская время расцвета, теряя некий стержень - то главное, что поддерживает и обновляет нашу жизнь. Кое-кто из нас до самой поздней своей поры учится, любит игру реальностей, смену событий, устремление к недостижимой цели. Такие люди прирастают талантом вплоть до самой смерти, они считаются аномалией. Но никто не пытался перевернуть проблему. Что, если аномальна сама норма? Если нечто пресекло развитие нашей жизни в самом начале, создавши падалицу, плод с червоточиной и гнилью вместо жизненного стержня, полного семян? Рождаемся, живем, умираем, оставляя детей - а сами такие же безнадежные дети...

Нет, мои сын и дочь не таковы, думала я. Они налились соком драгоценного кхондского знания, впитали в себя гармоничный мир, и он покоится в них, как змея-коата, свернутая в изумрудную спираль.

Ибо удивительные вопросы задает мне дитя, которое я соткала из своей собственной пряжи... Внешне - совсем ребячьи, наивные:

- Ой, мама, из меня истечение.

(Испугалась, вижу, не очень, я трусила побольше.)

- Что, месячные?

Да нет. О том я тебе не говорила, само утряслось недели две назад. А теперь такое, что у племени рху-тин бывает тоже двенадцать раз и называется течка.

- Хм. Держись-ка подальше от кхондских носов, моя милая.

Рассмеялась:

- Меня Хнорк заранее выучил, как запах отбивать. Конечно, все понмают, с чего барышня витает в гвоздичном облаке, но это мозгов не затуманивает. А почему тяга имеется, а на соитие запрет положен? Разве у нас не может быть детей? А если не может, то почему я их всех волную?

И насчет Артханга я не зря опасаюсь. Мои дети заметно тяготеют друг к другу. Прошло то время, когда моё молоко соединяло их - теперь начало разделять. Родство по молоку почиталось в Триаде крепче внутриутробного и служило препятствием для заключения брака. Но с другой стороны, "сестра по груди" была для рыцарски настроенного Волка превыше всех женщин, а воспевание Дамы, все эти баллады, альбы и миннезанги - сами знаете, докуда могут завести.

Увы, прошло время Арташкиных фразочек типа "вырасту - на маме женюсь или на Сэ". Или: "Я лишь той отзовусь на гоне, что на Серену будет похожа, как месяц на луну".

- Малыш, - говорила я, - так ведь твоя сестренка и на гон не выйдет. Она из другого племени.

- Она же кхонд! И ты кхонд.

- Сердцем, одним сердцем, сын, - но не телом. И вообще вы моим молоком повязаны.

Это был довод с отчаяния.

- А если вы обе не кхондки, кто я тогда получаюсь с того молока? Рутен или собака?

- Середка наполовинку.

Зря пошутила. Артик затеял реветь, а кхондская малышня владеет этим умением виртуозно. Представьте себе нарочито негромкий и надрывный скулеж, который ввинчивается в уши аж до самого сердца - и тогда вы поймете мое состояние. Еле мы его тогда уняли...

И вот теперь, когда детки подросли, проблема встала с новой силой. Глядя на то, как неразлучны практически взрослая девушка и поджарый волчий юнец, как поспешают у них в арьергарде их боевые друзья и подруги, братья, сестры, побратимы и подпевалы, как рождается малое кхондское племя внутри большого, - я пугалась. Нет, не инцеста, не свального греха, но непонятного.

А это непонятное пристигло меня совсем с другой стороны и оказалось трогательным и слегка комичным.

Заявился ко мне Арккха. Последнее время он только и делал, что сновал по Лесу, и увидев его через полгода, я на мгновение удивилась, до чего он сдал: глаза как бы выгорели, сделались такие светлые и углубленные в себя...

Но мгновение пришло и ушло, потому что Арккха устроил мне форменную демонстрацию своих красот и доблестей.

Нет-нет. В самом начале он почему-то подскочил вверх, пружинисто лег на передние лапы, будто щенок, что приглашает поиграть, и заюлил своим развесистым хвостищем, коим можно было запросто сшибать с дерна низкие еловые ветки. Затем растянул пасть от уха до уха и осклабился так, что меня невольно оторопь взяла; блеснул в лицо жёлтыми клыками, показал язык и выдохнул что-то вроде "Ах, бхесподхобная!" Лег на пузо и стал ритмично елозить по напольному коврику, изображая высшую степень подобострастия. Я решила было, что его настиг острый приступ маразма - но тут очень кстати вспомнилась мне популярная книжка о волках, и меня осенило. Это же был типичный ритуал сватовства, какой проводят для женщины, что не соизволила выйти на гон.

Час от часу не легче! Это ж он мне говорит - я твой раб навеки!

Теперь пошел второй акт. Арккха собрал все конечности воедино, включая хвост, поднатужился и буквально прянул с земли - мне показалось, что вот-вот вылетит в дымовое отверстие. Утвердился в боевой стойке: когти сжаты в комок, на прямых лапах чуть поигрывают сухие мышцы, голова вздернута, уши топориком, во взоре лихость и веселье. Такого и седина не старит!

А что из зоба попахивает смрадно, так то не беда: у кхондов не принято обмениваться поцелуями.

- Татхи-Йони! Вот ты увидела, каков я. Стар и сед, но мужествен. И нет у меня жены, ибо ты лишь кормилица и воспитательница моих детей. И хоть за глаза именуют тебя Матерью Кхондов (!!!), нет для тебя в сем прозвании должной чести. Счастлив и горд буду я называть тебя супругой.

- Думаешь, у нас еще могут быть щенятки? - спросила я в полушутку.

- Уж если тебе мало Артханга, и Куанда, и Рэхи, и Тхаммы, и Харта... и Серены, которая им всем хвоста натягивает, - не знаю, как угодить тебе.

- Так я думала - это тебе их надо, деток.

- А я вообще не о том, - Арккха устало шлепнулся на коврик и со скрябом почесал шею когтями левой задней. - Слушай, Татхи. Моя доля - держать Круг кхондов, а через это - Триаду вплоть до самой смерти. Сыновья мои молоды, и такая власть редко, очень редко достается сыну, Харту ли, Артхангу ли... Хотя, по правде, Арт - самый удачный из моих отпрысков. Однако ни он, ни прочие Волки не желают ни принимать от меня власть, ни оспаривать.

- И хвала судьбе. Царствуй.

- Не велика радость - и не те времена, чтобы тянуть до последнего. Я должен решить быстро. И самое простое - перед смертью вручить власть жене, как бы на сохранение.

Ох. Ты что, чувствуешь в себе свою смерть?

- Не чувствую - знаю. И легко рассчитать. Это вытекает, как вода из надтреснутого кувшина, песок из часового сосуда, и делаешься таким лёгким... Да ты не бойся чужого ухода, мы-то своего не страшимся. Коли за ним ничто, так нечего беспокоиться о пустом месте, а если нечто - так и совсем распрекрасно.

- А то погодишь, может? Ты вроде как и не стар.

- Стар, милая моя Татхи, и не так стар, сколько предусмотрителен. Мне еще обучить тебя надо.

- Тогда если Артика временно? А меня при нем регентшей.

- Артханг выбрал себе тропу, что уведет его вдаль из Леса.

- Я и подавно чужачка.

- Ты-то? Да ближе нас у тебя нет никого; значит, и ты для нас как помысел в груди. Ты не такой кхонд, как мы, но говоришь на нашем языке. Умеешь Лесом дышать и думать; сумеешь и жить с Лесом внутри. Ты не черный андр, не белый инсан, но поймешь и их - только начни это уже завтра. В твоем распоряжении будут лучшие головы кхондов, искуснейшие руки мунков и вся сила кабанов. Самые лучшие друзья и советчики.

- Я и сама предпочла бы советовать Кругу, а не решать и властвовать на нем.

- Круг сам собой не соберется - нужен голос для слова единения. А таких, кто любит решать и властвовать, ему не надо.

Снова слова моего друга Марка...

Запись четвертая

Одиночный Турист в своем странствии не должен быть обременен ни вещами, ни привязанностями, ни неисполнимыми обещаниями.

- Арккха, я имею право сама владеть своей волей?

- Ныне и всегда. Не для того, чтобы связать, дали мы тебе еду и одежду, тепло и мысли. Пожелай мы обеспечить этим нынешнее согласие - немногого бы стоила такая щедрость.

- Тогда я согласна, Вождь. Свадьба нам по чину полагается или как?

Он расхохотался.

- Привереда ты, Татхи. Будь постарше Серена - к ней бы посватался.

- Правда, что ли?

- Нет. Она тоже вылупится из лесного яйца и пойдет дальше.

Вот распредсказался! А свадебного пира, жмотина, так и не устроил. И добро еще не принято было его отмечать! Конечно, частный случай брачного договора - не грандиозное бдение при новой луне, которое завершает брачный гон. Но Арккха вообще удовлетворился тем, что объявил о своем союзе на очередном Кругу.

Зато наши мунки отличились. Собственно, это я первая сочла нужным устроить для всего местного отделения Триады ритуальное поедание типично рутенского продукта: арабской пресной лепёшки. Мы с Сереной еще раньше заимели полуавтоматическую земляную печь на суккский манер, обмазанную изнутри глиной и с хитроумным рычагом работы Коваши - чтобы ставить продукты вниз или лепить на стенку, не рискуя обжечься. Замесили агромадную квашню на местном хмелю, а потом устроили выпечку с одновременной раздачей всем желающим. Увозились и извозились до полусмерти, однако удовольствие доставили.

Так вот, где-то через неделю мой приятель Раух, седенький и юркий, подозвал меня мановеньем пальчика:

- Вот какое у меня к тебе дело. Ты нас почтила по-своему, и мы тебя должны отдарить. Ты ведь знаешь, что мунки-хаа снабжают Триаду грубой работой, а мы платим им нашей тонкой? Вот и в прошлый раз они привезли нам золото, волоченое и в прутках, и два камня. Просили сделать кольцо для них, другое - для нас и оставить в уплату то, что больше приглянется...

Значительно помолчали.

- А теперь смотри, - он раскрыл сразу обе ладони.

На каждой лежала малая шкатулочка. Крышки с пружиной отскочили сами. Внутри каждой коробочки было кольцо с камнем: гранат-альмандин или аметист. Однако стоило мне взять одно из них в руку - и пурпур, всколыхнувшись, обрел цвет Леса, королевской седой ели, листов куржавника после обильного дождя...

- Это идеальный александрит, Раух. Не к лицу никому из кхондов так перед другими красоваться.

- Кольца - мункская забава или андрская, - согласился он. - Разве нужна такая в Триаде кому-то, кроме тебя?

Оба перстня показались мне почти близнецами - уж камни безусловно повторяли друг друга формой и отчасти "капельной" огранкой. Первое кольцо было скручено в виде жилистой виноградной лозы с разбросанными по ней усиками и листиками, а овальный камень, некое подобие фасеточного глаза насекомого, создавал полное впечатление виноградин, собранных в гроздь - такую тугую, что иные сплющились по бокам. Общая картина являла собой диковинное сочетание тончайшего в проработке деталей, натурализма и фантастики, неуловимой для разума. Второе изображало змею, обвившую палец тем же изгибом, что и сестра ее лоза; только вместо листвы были чешуйки, напоминающие перья птицы, плавники и полукружья жабер. В очах мудрость соединялась с почти детской наивностью, свирепость - с нежностью, и происходило так из-за того, что в длинных изогнутых клыках змея бережно несла свое яйцо. Этот камень был покрыт чуть более плоскими гранями и поставлен так, что казался ярче, а внутри него постоянно горела густо-алая искра.

- Выбирай, Татхи-Йони!

- А надо?

- Хоть скажи своё слово.

- Теряюсь. Виноград, хоть и не так красив, как-то ближе к сердцу прилежит, а змея - она чересчур живая, чтобы служить безделкой. Так и кажется, что заберет твою душу за святотатство.

- У тебя душа инсана, - хмыкнул Раух. - Они считают, что изображать Умных Живущих слишком рискованно - те могут оказаться иными, чем кажутся. Я думал о тебе, когда рисовал коату и выделывал ее перья, но знал, что у нас останется другое кольцо, символ супружества. Вот, держи! Вы с Вождем заключили брак для чести, но вдруг ты или твоя Серена обручитесь им взаправду.

- А теперь, - продолжал Раух, - послушай сказочку.... Камни эти привезены от нэсин. - Удивительная там земля. Можно войти в расщелину и вмиг оказаться на ледяной вершине, обдуваемой ветром, стать посреди моря песка и, глянув через плечо, увидеть высокий белый город в кольце садов. Меняющиеся камни, похожие на саму страну нэсин, большие мунки получили прямо из их рук. Такие самоцветы многого стоят, особенно парные: их еще называют глазами Снежных Волков. Кое-кто полагает, что Белые, умирая и истлевая телом, оставляют после себя глаза, увидевшие слишком много для того, чтобы пойти прахом, и эти глаза усыхают и твердеют, делаются той не-жизнью, из которой возникла вся жизнь. А еще говорят, что их дети рождаются слепыми и им вживляют глаза их предков - так передается родовая память их народа. И в такое еще верят, что глаза Белых, алые в свете костра, зеленые днем, голубые в свете полной луны, - видят скрытое. Подобному камушку вы с Сереной всегда найдете применение. Твоя дочь идет по жилам своей умершей крови вверх, к их общему истоку; это ремесло родственно ремеслу Белых и такое же волшебное.

- И будущее она сумеет познать, Раух?

Мунк отрывисто хохотнул:

- Если оно спрячется в прошлом от излишне любопытных глаз и носов - о, конечно. Только есть иное будущее - возникшее или испрошенное вопреки закону. Его надо уметь сделать, и я не поручусь, что сил твоей дочки хватит на то, чтобы мять время как глину, как наши большие братья - металл. О, я заговорил совсем как кхонд - чересчур заковыристо!

- Это ведь не совсем сказка?

- Да. Только мы и впрямь ничего не знаем о Белых Волках. По слухам, они сходят со своих гор во время метели или с лавинами и сеют семя своего потомства среди нэсин. Даже доблестные нэсин их и остерегаются, потому что когда Белые зовут, никто не может устоять перед их зовом. Они ведь оборотни, как и двоякие камни.

- Значит, у нэсин и Снежных Волков есть бесспорные дети. Каковы они, Раух?

- Ты еще спроси, каковы сами Белые. Познаешь, откуда свет, - познаешь и что он такое.

- Что же, благодарю за подарок.

- Не за что, Татхи-Йони. Когда свершится то, для чего предназначены кольца, - тогда поймешь, стоило ли благодарить.

Запись пятая

Крутится, вертится теодолит,

Крутится, вертится, лимбом скрипит,

Очень старательно градус даёт;

На две минуты он все-таки врёт.

Мир я ловлю в перекрестье стекла,

В нем что-то странное линза нашла:

В озере облако, в небе трава,

На траве дева - прикрыта едва.

Стройные ножки, высокая грудь,

Посереди юбочка - не заглянуть.

Мигом пленился я райской красой;

Жаль только очень, что вниз головой.

Ах, черно-белая кость домино,

Право где, лево - теперь все равно;

Чтоб притяжение преодолеть,

В открытый космос мне надо взлететь.

Крутится, вертится шарик земной,

Кружится истово над головой,

Кружится, ищет, где на небе стать,

А кавалер барышню учит летать.

Старинная студенческая песня геологоразведчиков

ГЛАВА III. МАРГИНАЛЬНАЯ

Мы с Арккхой продолжали жить одним домом, но с недавних пор он всё больше времени проводил в своём шалаше. Я на правах супруги навещала его,. Разумеется, я показала ему мое кольцо и вывернула перед ним все россказни на просмотр и критику.

- Окаменевшие очи? Не знаю: любой камень видится мне живым. Либо застывшей каплей земной крови, либо свернутым бутоном, зародышем инобытия.

- Училась я вашей философии, муженек. Что-то последнее время я от вас слышу одни потусторонние премудрости. Ты же меня втолкнул во вполне насущные проблемы.

- Вот и решай.

- Ох, и на кой я тебе вообще сдалась, иноземное пришей-кобыле-хвост! Ладно, говори.

- Слушай и запоминай, - сказал он после паузы. - Как говорят рутены о своем Лесе?

- Лёгкие планеты.

- Точно: однако для нас он значит куда больше.Лес - сердцевина цветка, лепестки которого - земные царства. Яйцо, в котором зреет мириад зародышей этих царств. Очаг животворного пламени, которое переплавляет все формы в смерти и извергает в жизнь обновлёнными. Почему ты не испугалась нас и нашего дома?

- Я верхогляд и фаталист по своей природе, Арккха. Простак, что просачивается невредимым там, где умный сломит голову. Нет, я остерегаюсь иного, но ненависти не испытываю.

- А вот андры испытывают: не только к созданиям, но к самому Лесу, хотя им кормятся и дышат. Ты можешь объяснить?

- Мои предки выжигали поляны в бору, чтобы распахать и засеять хлебом. Но своей жизни ему не доверяли и предпочитали селиться в степях и на равнинах.

- Ручаюсь, своей Степи они тоже не любили. Это знакомо кхондам: ведь андры с колыбели пугают ребятишек "Широкой землей" нэсин.

- Кажется, там есть чего опасаться, - пробормотала я. Но Арккха обмолвился о чем-то неизвестном, и я уцепилась за это зубами и когтями:

- Ты мне говорил, что андры нынче ходят под инсанами. В чем это выражается - платят им дань золотом и невольниками?

- Только золотом. Инсаны берут андрских детей: налог крови. Им, ясное дело, достаются одни сироты или строптивцы. Держат у себя сколько-то лет и учат своему искусству - возрождать иссякшее плодородие, лечить болезни,смотреть на звездное небо. А потом возвращают их домой.

- Похоже, андры получают нечто стоящее. Инсаны, случаем, не обязуются защищать андров от неприятельского нападения? От охоты других Живущих на андров?

- Погоди. Такое и вообразить себе трудно - чтобы подобные нам по своей воле охотились на "голых шатунов". Сами нэсин, говаривают, - такие же любители позабавиться за счет наших младших Живущих, как и андры, но никогда не проливают крови мёртвым оружием. У них в правилах - обучать хищных птиц и кистоухих манкаттов приносить им добычу. Такое причиняет не больше смертей, чем дикая жизнь.

- Постой. Скажи мне об оружии.

- Победив, инсаны запретили андрам то, что нужно для войны. Стальные летуны андров легки и мощны; широкие дороги проходят в теле скал; крыши городов упираются в облака; многие пространства засеивают они тем, что пригодно в пищу. Но на охоте у них - лук и стрелы, копья и кинжалы, а для защиты чести - длинные мечи.

- Холодное оружие в век развитых технологий - и никаких возможностей для массового перекрестного самоубийства! Прискорбно, ничего не скажешь. Только ведь и кирпичом можно по голове шандарахнуть, и из гвоздемёта продырявить насмерть, и из крысиного яда ОВ соорудить. А уж взрывчатка для прокладки тоннелей и подавно штука самая для того благодарная. У андров что - заслонка в голове?

- Может быть. Но приспособить орудие вместо оружия - непростое дело. Мы на своей шкуре попробовали.

- Ого! Что это было?

- Попытка прочесать Лес цепями андров и накрыть сверху летунами с мёртвой жидкостью.

- Вы уцелели: и Триада, и Лес.

- Но долго оправлялись. Андры тоже - полегло их без числа от своей же отравы и оттого, что Лес не удержался в рамках. Вот тогда мы и договорились с прадедами нынешних владык о... гм... о пожаротушении.

- Компромисс, однако.

- Раньше наши Живущие ходили повсюду свободно, к нам наведывались добрые гости. Андры тоже не теснились внутри своего пространства, как им того ни хотелось. У них это называется чувством родины. Да что! Они и свою живую природу обвели границей. И членов своей триады, Каурангов-Вынюхивателей и Фриссов-Скачущих, держат за слуг, а Котов вообще недолюбливают.

- Тогда триада у них фальшивая: неравномерная и незавершенная.

- Да, - Арккха весь напрягся. - Татхи, ведь ты и другое поняла.

Помолчали.

- Наша триада, Татхи-Йони, - тоже неправильная. В ней нет главы, того, кто бы говорил с Верхней Силой. Кхонды вынуждены были взять на себя чужую роль. Коваши могли бы делать это куда лучше - я думаю, именно они были для того предназначены, - но не осмелились взять такой залог.

А глава кхондов теперь я...

Вот, выходит, какая у меня роль, чтоб ее Черный Козел побрал: быть связующим звеном с трансценденцией. Во имя грядущей войны.

"Успокоимся и попробуем нащупать возможности, - сказала я себе. - Голышом против латников тебя пока никто запускать не собирается".

Ученье моё на том завершилось. Муж повез меня на окраину Леса, к охотничьей полосе. Ноги слушались его уже худо, пришлось приспособить волокушу с двумя молодыми сукками в упряжи.

Лес тут был иной, более регулярный. Когда его вырубают люди, а не чистят наши гигантские бобры, новые посадки сразу выдают себя нарочитостью - так бросаются в глаза новые заплаты на древней ткани. Сам Лес стойко держал круговую оборону: выставлял вперед жёсткие ветви кустарника, где на ветвях болтались лохмотья того, что было нарядной одеждой, вдребезги разбитые приборы вроде часов, мобильников и зажигалок. А в глубине темнела его тьма - тьма мирового чрева.

- Татхи, ты не туда смотри - а перед собой, - сказал Вождь.

Там простиралась низкая и редкая трава, избитая копытами, изъезженная полозьями; а еще дальше - исчерна-серое зольное пространство. Полоса отчуждения.

- Через гарь андры вместе со своими фриссами перелетают на вертячках, - пояснил Арккха. - Боятся, хотя сами и сотворили мерзость. Нам здесь находиться опасно: мы существуем тут милостью андрского хозяина. Поэтому гляди и вникай - первый и последний раз в моей жизни.

Далеко вдали, сквозь некую дрожащую и сухую вуаль, висящую над выгоревшей равниной, округло рисовались сады и парки, низкие холмы, поросшие зеленью. Посредине вздымались блестящие пики или пирамиды, вершины их ловили и отражали солнце. На подступах высились стройные ряды труб - извергали из себя белый ватный дым. Тихим жаром тянуло с той стороны, будто разогревалась огромная плита.

- Не скажу, чтобы это зрелище было мне противным, Вождь.

- А почему тебе должно быть противно? Мы не страну андров не любим и не их самих, а то, что они творят. Воевать - не значит ненавидеть.

- Слушай, я пока не такой кхонд, чтобы ловить нити намеков и ткать из них полотно общей картины. Ответь мне: вы сами предпринимали нечто против андров, кроме обороны?

- Мы никогда не бежим прямо на стрелу или копье здесь, на окраине, - резко ответил он. - И правил не соблюдаем. На охоте и полуразумный зверь может убить андра: это в порядке вещей. Мы пользуемся своим правом, и никто нам этого не запретит.

- А когда поле охоты простирается на весь Лес или большую его часть - вот вам и работа для клыков и когтей, и неутомимость волчьей стаи, и тупой клин сукков.

- И еще мы умеем создать впечатление: когда Волки налетают во тьме и сбивают с ног фриссов, роняя всадников, и когда мунки с пронзительным криком осыпают пеших андров камнями из пращ, это выглядит куда страшнее, чем есть. Андры любят пугать себя кхондской погибелью, которая невидима и неслышима, ибо догадываются, что мы можем оборвать их существование издалека. Только и среди андров попадаются удальцы: мы убиваем - а им весело умирать. Какая прекрасная игра, Татхи-Йони, если бы ты знала!

- Регулярной войны с ними лучше не затевать. Я плохо понимаю, как вы и в тот раз ее выдержали; а если Лес падет - и мы погибнем, и андры, да и нэсин, пожалуй, достанется.

- Им - не так уже: уйдут в своё царство, - буркнул он.

Всё-таки хитрец никак не раскрывался передо мною до конца. Когда уйдут: до или после заварушки? Станут держать нейтралитет или нет?

- Довольно, я поняла: у Триады есть что противопоставить чужой силе. Теперь: сможем ли мы спровоцировать тех храбрецов, о которых ты упомянул?

- Выманить из скорлупы - работа лёгкая, - раздумчиво сказал Вождь. - Не то что туда загнать.

- А чем можно взять на испуг андров, которые ни в какую на Лес не пойдут?

Он непонимающе воззрился на меня. Ну конечно, логика у меня типично женская, то есть рваная. Только ведь Арккха - не обыкновенный мужик с никакой интуицией.

- Ну же. В лесу Триада. У андров - Псы и Лошади.

- Ну, Псы, эти плошколизы и вилехвосты, прямо-таки помешаны на собачьей верности. Не захотят быть вдвойне предателями. Ты знаешь, они когда-то откололись он нашего племени и пристали к андрам.

- Не знаю, но могу догадаться. Вдвойне предателями не захотят, говоришь. А вдвойне спасителями?

- Подумаем. Кауранги всюду вхожи, но многие презираемы, особенно дети от случайных вязок. Фриссы... ну, эти туповаты, насколько я знаю, а дураки верны хозяину непробиваемо. Нет, я думаю о другом, Татхи, - Вождь покачал головой. - Большие мунки - вот кто нам нужен. Ремесленники, что населяют окраины андрских поселений.

- Зачем им такую конфузность навязывать? У них с андрами торговля, для такого дела нужно взаимное доверие.

- Конечно-конечно.

И фальшивые интонации у нас обоих.

Тут меня прорвало:

- Арккха, ты же по рутенским понятиям едина плоть со мной, а по кхондским - обязан мне подчиняться. Не хитри. Ведь не мунки - кто-то из настоящих андров приходит сюда и гуляет как друг. Кто?

- Не приходит, - вздохнул он. - Живёт.

Запись шестая

Существование - мост между тем, что ушло, и тем, что еще не рождено; звезда, которая отбрасывает два луча - вперед и назад. Мы существуем внутри этой звезды, внутри мгновения, которое каждый раз оправдывает свое бытие, творя из себя свое прошлое и свое будущее.

Вскорости Арккха умер. Ритуал похорон был здесь краток - не то что жизнь. Хоронили даже без выпевания. "Всякий Живущий на земле подобен былию земному, - читала старая Канди, - и желтеет, и увядает, и простирается по земле. Но - смотри! - семя его развеялось, и укоренилось в неведомых ему краях, и даёт плод новой жизни".

Его опустили в яму и прикрыли дерном. Никто не посмеет осквернить могилу кхонда, даже андр нечестивый, но от нее самой не должно остаться ни следа, ибо недостойно Волка цепляться за то, что перестало быть им самим.

Мне сразу же стало не до печалей: я вынуждена была принимать решения, мне не свойственные, и совершать действия, превышающие мой природный запас хитрости. Мы слегка гримировали кхондов помельче ростом и побойчее смекалкой и отпускали за кордон под видом бесхозных каурангов. Дело это вначале было не такое уж трудное, потому что лишь полосу отчуждения приходилось преодолевать в открытую, да и ту в темноте.

А тем временем мои вдруг повзрослевшие дети вели свои беседы...

Запись седьмая

Школа - это вроде стрижки мозгов под полубокс. И похвальное единообразие, и мысленные паразиты не заводятся.

Утренний ветер колыхал ветки берез, играя певучим листом, лениво шевелил низкими лапами иззелена-золотых пихт, а по пышным светлолистым осинам проходила - от пят до маковки - зябкая и зыбкая дрожь. Настоящим шквалом рушился на долгую траву, перепутанную с мелкими и тонкостебельными цветами орихаллы...

...которые только что зацвели, и легчайший туман пыльцы поднимался над желтоватыми чашами, стлался по воздуху, будто переночевал у корней и пробудился лишь для того, чтобы улететь в дальнее странствие...

...задирал подол длинного белого платья, показывая точёные ноги Серены, которая стояла, прислонившись к стволу. Ей куда приличнее были бы штаны из чёртовой кожи, причем настоящей, а не тканой. Но дошлые мунки недавно собезьянили для Серены костюм андрской девицы среднего класса, как его сами понимали: на плечах ткань поддерживали фибулы тонкой работы, по бокам до пояса шли типично спартанские разрезы, а сквозь шёлковый батист просвечивало все, что только умело просвечивать. Первозданного стыда Серена искони не испытывала, в отличие от андрок, которые имели его и поэтому бравировали тем, что всякий раз заново через него переступали; оттого платье приносило ей несколько меньше радости, чем рассчитывалось. Красиво - да, экзотично - без спора, зато на ствол не очень-то заберешься.

Артханг лежал рядом во всем великолепии тонкого летнего меха.

- Ты его наяву видел, Арт? Этого манкатта?

- В том-то и дело. Уж сколько я их перевидел, но такого встретил впервые. И ростом крупнее, и масть иная, изжелта-светлая, и кисточки на ушах, но главное - повадка. Отец года два назад...

- Что - отец?

- Я тогда при нём один случился. Скакнула с ветки, прилегла к нему рядом на ковер - он спал в тени - и лизнула в нос. Я перепугался. А он сказал: "Не трогай, это друг".

- Самка? Женщина?

- Да. Она поговорила с отцом и ушла по верхам.

- Думаешь, она от нэсин?

- Та первая - точно.

- Ради чего они заходят так далеко, Арт?

- Почём знать. Старшие кхонды и то не всё понимают в иноземных триадах. Отец знал куда больше, только, ручаюсь, он и маме того не передал.

- Инсаны вообще загадка. Ты слышал, что они называют себя Странниками?

- Подумаешь. Мы тоже кочевое племя.

- Нет, я о другом. То, что инсаны постоянно движутся по лицу своей жаркой земли, - не удивительно. Я думаю, им хочется от нее многообразия. Но вот в глубинах ее стоят пустые и ждущие города много прекраснее андрских, дома и сады - это леса плодовых деревьев, братик, - ручьи и реки, которые вытекают из глубинных морей и впадают в подземные озера. Небо там как бы из глубокого хрусталя и еще светлее нашего. А в самом центре находится Город - Ледовая Башня.

- Выдумщица.

- Имей в виду, Артик: что я выдумаю - становится явью.

- Ох, кое-то сильно испугался, - фыркнул он. - Счас хвост подожму, только погоди маленько.

- А выдумываю я по следу своих снов.

- Каких? Расскажи!

Серена присела на корточки, обхватив руками колени.

- Я ведь сначала не понимала, чем отличаюсь от прочих Живущих. Для меня есть два рода вещей: первые трогаешь руками, и они сливаются в... как бы тебе сказать... мир игры, мир, где ты действуешь наравне с такими же детьми. А вещи второго рода сами с тобой то ли играют, то ли учат тебя. Это мир школы. И там у меня был Учитель.

- То, что у нас Наставник кхондов?

- Не совсем. Наставники дают вам Закон и Умение, а мой учил меня искать это в самой себе и быть самой собой.

- Разве такому надо учить?

- Вас - нет.

- Наши Наставники покажут всё, о чем ни спросишь, но никогда не дадут этому твёрдой оценки. Оцениваешь и приспосабливаешь в себе ты сам.

- Вот такой Учитель был и у меня. И все же не совсем. Он не только на мозг - и на душу мою не хотел давить. Когда он появился в первый раз - то был черный с золотом туманный шар поблизости от моего лица, а иногда круглое, чуть сплюснутое яйцо под моими ногами, голубое и зеленое, и оттуда исходило дружество. Внутрь можно было зайти и читать всякие истории - чудесные и ужасающие, романтические и циничные, светлые и кровавые. Это моя память. Общая память, что стоит в стороне и закрыта для большинства. Возможно, никто, кроме меня, не помнит своих игр и своих уроков - это история, которая свершилась в нас, сделала нас такими, как мы есть, но не такими, какими должны стать.

Серена вздохнула.

- А еще это похоже на реку. Я иду по своим родословиям, переходя с порога ни порог против могучего течения, вплываю в приток - и вдруг он двоится, троится, как в тумане... А в тумане возникает цветная картина, витраж, и я туда вхожу. Ты понимаешь?

- Прирожденный кхонд, да чтоб не понял!

- Мама говорит, что я в семейную историю предков наведываюсь, как ленивый щенок в библиотеку: у полок отметиться. Но все-таки умное знание у меня есть от природы, а вы такому учитесь. Знанию души и знанию тела одинаково.

- Не одинаково. Первому больше учат кхонды и кхондов, а второму - мунки.

- Ты, случаем, не собирался сказать - "мунки-хаа"? Ведь это они раньше учили всю Триаду.

Артханг изумленно, совсем по-детски вякнул:

- У-йа-а! Кто тебе выдал? Или ты и мункскую родовицу в себе имеешь?

- Не мели чуши. В Лесу подслушать не нарочно - легче легкого. Так вот: почему я не должна учиться умом, а телом - приходится? Душе не поставлены границы, а у тела есть предел, и еще какой: любой хилый кхондский подросток меня мощнее.

- Вот в этом ты вся, ненасыть. Нет чтобы одной половине своей доли радоваться.

- Нашёл радость. Да туда, в Яйцо, входишь как в броне: боишься вдохнуть поглубже, глаза приоткрыть, к своей коже изнутри приблизиться. Эпидемии, пытки, зверства, облавная охота на инакомыслящих... Потом смелеешь. Но с другой стороны - разве я могла бы жить, если бы всё подобное знание сразу загрузилось в меня? Нет, Телесная сила нужна мне не меньше родословия, только пока такая же: стоящая вовне. И не ради бахвальства. Не спорь со мной, я чувствую!

...В Лесу цветет сирень: белая, голубая, лиловая, пурпурная и винноцветная.

- Как ты хороша, Серена! Если бы молоко нашей матери не стояло между нами - сегодня же бы тебя взял!

- Дурень: тела-то у нас всё равно непохожие.

- Мы вечно повторяемся. Вот пойду к снежнакам, они, говорят, колдуны, - и научусь перекидываться в кого захочу.

- Пошёл один такой. Их и не знаючи боятся.

- Истинно так. Но ради тебя...

- Замолчи! Слово кхонда - дело кхонда, а мне твои подвиги ни к чему.

Они замолчали - на обоих нашла жуть.

- Это ты, Арт, почему вообразил? Насчет оборотней?

- Увидел в шкатулке снежнацкий перстень. Мама не носит, ты не надеваешь - а почему? Хорош! Только их ведь два было сделано: один для невесты, другой для жениха. Только еще искать надо.

- Кого - жениха или перстень?

- Обоих. Причем среди больших обезьян. А то и андров.

- Шутим мы все с тобой. А про Снежных Волков я запомню. Не боишься, что запомню, брат мой?

Он молча глядел на Серену карими влюбленными глазами.

- Вот оно, кольцо, - взяла наконец. Осмелилась. Слушай, Артханг. Ты бы правда со мной пошел в селения коваши? Не напрасно тогда клялся?

- А ты что - до следующего торга не можешь погодить? Шлея под хвостом?

- Месяц назад они кольцо забрали, теперь жди еще столько и еще полстолька, и четверть столька... до бесконечности.

- Ну, если ты так спятила, что в незнаемую землю как за медом рвешься, то надзиратель тебе уж точно понадобится!

- Какой предлог для мамы Тати выдумаем? - говорит Сереина погодя.

- Зачем выдумывать? Настала пора нам обоим вытряхнуть из себя остатки детства и принять печать взрослости. Мои сверстники давно выдумывают для себя испытания, а кое-кто из старших юношей уже через них пробрался.

- Мама не станет тревожиться?

- Нет. Ведь у тебя буду я, у меня - ты. Двое бойцов, которые вместе стоят целого батальона летучих вонючек!

Негодники, негодники и еще раз негодники! Как все дети, они приняли желаемое за действительное. И цели не раскрыли, и кольцо позаимствовали втихомолку. Конечно, "виноград" был подарком Серене, и носить она его могла сколько влезет; но начать с того, чтобы взять его вместо компаса - это еще додуматься надо.

Слушай, а утешит тебя, если дети пропадут, а кольцо останется?

- Не благодари, - намекнул мне дошлый мунк. - Дар может оказаться двусмысленным.

...Уже оказался.

...Земля змеиных лесов и болот, голубого лишайника, белого сфагния, громадных плаунов и раскидистых папоротников, что раз в три года выбрасывают буро-вишневые соцветия, похожие на орхидеи. Дети попрощались с матушкой чинно, а на мункскую тропу свернули тайно, с воровской прытью. И налегке: в поиск самого себя с большой кладью ходить не пристало. Идут по лесу, "где под каждым под кустом им готов и стол, и дом". Вот только болото - не особо дом родной. Еда здесь где попало не произрастает.

Ckеды от широких ступней и волокуш тянулись недолго. В топи можно было без конца натыкаться на остатки становищ и поселений, места, некогда угретые Живущими, - и не находить ни самих Болотников, ни направления, в котором они ушли. Посреди топей наполовину мертвые деревья постукивали белыми ветвями без коры, еле выгоняя тихую зелень из самых вершин. Почва под ногами колыхалась и сочилась водой - сплошные кочки, сердилась Серена. Артхангу, с его четырьмя точками соприкосновения, было куда легче, но зато сестра была куда более чутка к опасности. Лишь оттого они сразу же не оказались по шею в трясине. Потом-то Серена и шесты выстрогала, и лыжи соорудила из корья - дело привычное.

Сама она шла в парусиновой куртке и штанах собственного изготовления, Артханг же запасся комбинезоном. Однако безмозглый гнус изъел их тотчас же и в масштабах, культурному кхонду совершенно непривычных. Серена обтирала братику голый нос и прыскалась сама особой вытяжкой, проверенной в Лесу экспериментально, только вытяжка из пиявочного секрета упомянутых только что водных тварей не отпугивала, а напротив, манила по-родственному. Приходилось на каждом привале осматривать одежки изнутри и выкидывать лишнее.

Побаивались и змей. Здешние, толщиной в палец, красивого янтарного, изумрудного и кораллового тона, считались Средне-Разумными; однако тянулись к теплу костра или тела без оглядки, как мотылек на свечу, а ведь едва придавишь - куснут с перепугу. Противоядия у наших странников было не так чтобы много.

В конце концов было решено костров не раскладывать, воду пить сырую, из родников или, на худой конец, из-под толстого торфяного слоя, чтобы не подхватить заразу. В качестве калорий оба несли с собой медовую нугу, плитки из прессованного молочного ореха и лепешки из зерна, раздавленного между камней. Поколения юных испытателей собственного мужества (и женственности) разработали диету, которая забивала желудок как пробкой, не вызывала особой жажды и была не настолько вкусна и удобна в поедании, чтобы смолотить ее - из эстетических соображений - в первые же сутки. Для ночлега было принято растягивать и крепко шнуровать палатку из просмоленного пергамента. Вот в неё дети упаковывались со всей ответственностью и оставляли только те продухи, что были высоко от земли. Артханг, укладываясь спина к спине с Сереной, тихо ругался:

- Зря из ночлега делаем ловушку. Мигом порубят веревки, сгребут лапищами, унесут - и не выскользнешь.

- Мы с тобой сущие дети и любим страшные сказки, верно?

Он промолчал.

Перед сном обоим вспоминались мрачноватые легенды из древней истории Леса, которые были так популярны у кхондских подростков и юных женщин. В среду вождей и властных дам эти россказни не попадали, отсюда и некоторая наивность "мамы Тати" в том, что касается героического прошлого Триады.

"...Кхонды сбивали врага с ног прямым ударом в грудь, шею или пах, вспрыгивали на холку - а потом рвали горло. В густой шерсти кхондов почти не видна была кровь их ран, а их гладкошкурые противники боялись зрелища своей. На их мягком туловище улитки была стальная скорлупа, только мы и скорлупой их калечили, ломая и прогибая так, чтобы ранила нежную плоть. Малые мунки осыпали их градом стрел, камней и проклятий; сукки таранили клыком и копытом и втаптывали в грязь. Но Большие Мунки... Им не нужна была защита - они сами были железные. Клыки и копья скользили по их коже, пращи и луки рождали по сути рой мошек, потому что навстречу мелким язвам мускулы Господ Железа тяжело вспухали, точно лава. Удар их руки мог вогнать в землю, ноги - расплющить древесный ствол. Да уж, давно мы не пробовали своей боевой силы."

- А на чьей стороне бились мунки-хаа? - непременно спросит кто-нибудь из самых младшеньких.

- На своей собственной, - ответят ему.

- Брат, - Серена толкнула его в бок кулачком. - Ведь мунки-хаа были нашими главными.

- Гр-хм, - спросонья Арт не соображал, о чем это она. - Ты чего, сон дурной увидела?

- Нет, просто мой сон.

Он развернулся к ней передом.

- Мунки ведь и по сей день ощущают себя одним племенем. Почему старая Триада воевала с андрами? Почему сами андры грызутся с инсанами? Потому что они разные или потому что в них слишком много сходства, чтобы можно было это стерпеть?

- Постой, не части - дай сообразить.

- Все войны моих предков начинались с того, что аниму одного племени не признавал выходца из другого племени таким же аниму.

Эта аббревиатура от "андр"-"инсан"-"мунк" означала всех двуногих вне принадлежности к племени.

- Триада никогда не впадала в этот грех.

- Правда. Однако войны вела. Понимаешь, чего не выдержали мунки? Сражаться с иными двуногими для них стало невозможно. В этом они переросли и рутенов, и андров. И не сражаться - тоже нельзя: Лес бы пал, Равновесие - нарушилось. Тогда они убрали себя как причину спора, вот что они сделали! Но до того разделились: одни уступили первенство кхондам и откочевали на болота, другие стали помогать в бою андрам.

- Послушай, зачем им было вообще это делать - воевать против своих? Наставники говорят, что мы издавна исповедуем Ненасилие и Неедение...

- Издавна, но не с начала. Чудило, ты как думаешь - наше племя всё из себя незапятнанное? Андров пленных не кушало, в жертву Луне не приносило? И ни от чего не нужно было мункам оберегать своих новых союзников, кроме как от боевого клыка и честного когтя?

Артханг прямо подскочил на циновке.

- Серена, ты что такое говоришь!

- А то ты сам не не слушал похожего. Да не пугайся! Такое древнее варварство -штука даже почтенная.

- По-твоему, мунки-хаа платят андрам за давнее прегрешение всех?

- Вот именно. Это не было ни уклонением от долга, ни предательством Триады, но...

- Смотрим на них двусмысленно. Почему до сих пор?

- Потому что справедливым было бы передать нам Силу Рудного Камня.

- Да лих-то ее передашь, это как свой цвет глаз подарить! - вырвалось у Арта.

- Правильно, - нехотя подтвердила девушка.

После бурных разговоров ей брату неотвратимо захотелось спать - и так, что целый полк больших мунков в древнем боевом вооружении не пресек этого. Они враз повалились наземь и, уже без памяти, стиснули друг друга в объятиях: не юные мудрецы, а перепуганные звереныши, кем и были в эту глухую и влажную ночь.

Утром снова пошли бродить. Артханг несколько раз учуял под землей нечто вроде гриба-дождевика величиной с голову щенка: ядом не пахло. Серена вырыла подземный фрукт лопаткой, посмеиваясь:

- На трюфели чаще свиней натаскивали, чем собак, а уж волка - ни разу.

Только на сырой вкус это было явно не трюфель, и привычные к изысканному питанию отроки еле прожевали скользкие и как бы кожаные ломтики. Мяса вокруг бегало и ползало неимоверное множество, но они твердо держались своего закона.

- Ты чувствуешь, куда идти надо? - то и дело спрашивал Артханг.

Он давно сменил победную рысцу на вялый шаг, и вела обоих сестра.

- Знаешь, да, и чем глубже - тем сильней. Наверное, мое кольцо притягивается тем, "змеиным", и я иду по воле его хозяев.

"Захотели бы убить - мигом бы нашли, - произнес в душе Артханг,- а то который день плестись заставляют. А если то и не мунки вовсе! Камешки и впрямь из одного снежнацкого черепа, вот и хотят снова стать рядом."

Детям иногда казалось, что идут они по прежним местам: те же высоченные кусты, те же папоротники с плотной оранжевой завязью, непохожей на прежний цветок, те же деревья с удлиненной листвой и белыми, в пятнах, стволами. И вот когда они в очередной раз поняли, что не могут сегодня идти по зыбям, трясинам и моховым подушкам, деревня коваши сама на них наехала.

Сначала брат и сестра увидели нарядные тележки, опущенные на дерн. Главные дома начинались внутри и были иными: сбитые из грубых топляков, они глядели на пришлецов слепыми оконцами высотой в одно бревно. Крыши из древесных пластин почти упирались в землю, врастали в нее толстыми щупальцами. То, если приглядеться, были угловато выступившие из земли корни высоченных белых деревьев, которые оплетали корзиной, подхватывали всё строение и приподнимали его.

- Никак, эти дровяные скелеты нянчат хижинки на руках, - пробормотал Артханг.

- И выглядят куда бодрей, чем на безлюдье, - добавила Серена. - Слушай, братик, ты уж прости меня, если мы ненароком влопались. Декорация тут самая что ни на есть зловещая.

- Ладно, не стоит помирать раньше времени. А где тут все? Утром значило бы, что не проснулись, днем - в отходе работают. Но вечером добрые Живущие ужинают и спать ложатся.

- Не болтай лучше, а смотри и нюхай. Главное - нюхай, простак!

То был дым: густой, едучий и вроде бы земляной. Древесный уголь.

- Малые дети, и верно, крепко спят в такую ночь, матери держат их у своего сердца, чтобы им не привиделось страшное; потому что эти ночи подобны кхондским ночам полнолуния, - заговорила она нараспев. - А отцы вынимают чёрный уголь из ям и раздувают горн, и колдуют над кровью из каменных артерий, над сгустками из болотных вен.

- Откуда ты берешь такие слова?

- Это от коваши, - ответила она шепотом. - Так они говорят о самородных рудах и о болотном железе, из которого отковывают крицы. Я слышу это через своё кольцо, Арт.

- Ручаюсь, другое кольцо - у одного из здешних мужчин. Остаёмся здесь или пойдем к нему?

- Пойдем. Ждать - страшнее всего, ждать того, чего боишься, - и того хуже. А я, знаешь, боюсь.

- Я тоже, - ответил он бодрым голосом. - Так что вперед!

Оба поднялись. Поклажу, не сговариваясь, присыпали опавшей листвой.

Когда путешественники подняли головы от поглотившей их на краткое время работы, огляделись и прислушались, над ними в почти полной темноте, громыхала низкая слепая гроза.

- Поторопимся, - сказал Артханг, и Серена кивнула. - Когда начнёт землю гвоздить, хуже нет оставаться под этими белёсыми дылдами.

Побежали наугад. Серена вела брата, повинуясь излучению "двоякого камня". Дым ощущался все ясней, пронзительней, - а вот появилось между стволов пламя, тёмно-красное, тяжкое и как бы покрытое коркой.

Внезапно гром как-то уж очень хлестко рванул тучи - совсем рядом. Молния ударила в вершину, но дерево не загорелось - только явственно зарозовело от маковки до выгнутых кверху корней; пропустило небесный огонь в землю и само потухло, неярко светлея в ночи.

- Видела? - крикнул запахом брат.

Серена кивнула. Оба как-то сразу оглохли, ослепли и онемели. Ибо внутри глухого и заболоченного леса открылся перед ними широкий утоптанный круг; Артханг, сразу же отступивший в тень, подумал, что на нем собрались, пожалуй, все взрослые мужчины коваши. В сердцевине толпы неярко пылал тот самый огонь, что они с сестрой угадали издали; выходил почти что из недр, из полуоткрытой земляной раковины.

В центре круга темнел силуэт наковальни, узкой полосой пересекла его до голубизны раскаленная полоса. Старый мунк держал ее клещами; молодой, коренастый - отбивал огромным молотом, направляя удары в места, которых касался чеканом главный мастер, тот, на пальце которого трепетало багрянцем змеиное кольцо.

А над поляной и наковальней, почти не касаясь их, повисло иссиня-вороное небо, и зарницы внутри него вспыхивали в том ритме, который задавал молоточек главного кузнеца; всполохи ложились всё ближе и ближе, обжигая деревья и уходя по ним в землю, обступая и беря в полон, и грохот их был невыносим. Однако именно тогда, подобная второму дыханию, пришла к обоим путникам сразу властная, подчиняющая своим ритмом песня.

Из прекрасных металлов создал ближний мир
И как ножны украсил кузнец-ювелир,
И назначил тебя сердцем их и путем.
Между молотом и наковальней вложил,
И клещами сдавил, и в огонь поместил,
Извитое железо чтоб стало клинком.
Чёрная бронза, красная медь,
Знаешь ты солнце, знаешь и смерть,
Белому золоту - ясно звенеть!
Сталь голубая, кромка остра,
Стала душа без упрека храбра;

В этом - сиянье Его серебра!

Ритмично вздыхал глубинный огонь, который раздували подмастерья, в согласии с грозой вздымались меха и груди мунков, вспышки пламени освещали эту фантасмагорию.

Вдруг молния, подобная видом дереву, растущему вверх корнями, или смерчу из раскаленной пыли, или расплетенному канату, который загорелся от соприкосновения с небом, вылетела из тучи и вбила себя в клинок. Наковальня, принимая молнию, зажглась розовым, фигуры троих мастеров показались на миг выше облака. И сразу всё погасло, окунулось в чернила: только рдел наподобие закатного солнца откованный клинок и ровно, пылко горели оба алых камня.

"Смотри, твой снежнацкий глаз ожил, а серебро стало пламенем", - хотел сказать Артханг.

Но тут, в тишине, отчётливо послышался голос вождя:

- Кхондка-приёмыш, пойди возьми клинок с его ложа, если посмеешь.

Серена, чуть робея, выдвинулась из подлеска ближе к середине, и к ней повернулись взоры. Лицо ее было спокойно: очень спокойно.

- Это меч для военачальника, почему ты предлагаешь его девушке?

- Я знаю, что делаю. Да ты не боишься ли? Сюда пришла без страха. Полно, меч наш не горячее твоей крови, Серена любезная.

- Ты обо мне знаешь.

- Равно как и ты обо мне. Наши с тобой кольца любят побеседовать, верно?

Артханг следил за ними из своего укрытия, не отрывая глаз и нюха.

- Что такое извитое железо? - спросила вдруг Серена.

- Перед тем как позвать молнию, мы долго бьём по холодному мотку стальной проволоки, неподатливой на иную ласку.

- Да. И я такова, вождь, - кивнула она.

- И ещё ты вроде обломка уже закаленной сабли. Когда ее плавили, раскаляли и били по ней с размаху, бросали в воду и окунали в масло, а потом подставляли небесному огню, в ней прочертились линии Силы. Они сохраняются и в самой малой частице; кто умеет - рисует по осколку целое.

- Ты прав, только и это часть истины.

- Неважно. Никто не обладает всем знанием. Ни я, ни ты. Так ты дотронешься?

- Хорошо.

Она протянула руку с кольцом, правую, - и крепко взялась за обмотанную кожей рукоять. С усилием оторвала от наковальни будто прикипевший к ней меч и протянула вождю вперед клинком.

- Прими его из моих рук.

Коваши улыбнулся, и удивительна была эта яснозубая улыбка на черном лице с черными глазами почти без белка.

- Правдивы слухи о тебе, Дитя Лесной Триады, волчья выкормленница. Ты умна, и не так умна, как догадлива. Полагаешь достойным себя - хитростью перетянуть к себе нашу силу? Только ведь острия касается противник, а желающий союза делает вот так!

Своей широкой ладонью Коваши накрыл ее руку и переплел свои пальцы с Серениными; при этом алые камни перстней сблизились настолько, что и впрямь показались Артхангу глазами зверя, и меж ними проскочила искра.

- А теперь говори начистоту, чего желаешь от нас, и помни: моё кольцо изобличит любую кривизну твоей речи!

- Лгать не умею, в хитрости уличать меня незачем. Но я заранее догадываюсь, какие смыслы вы, Кузнецы, сможете извлечь из моих слов. А чего я хочу - об этом ты сам догадался: черпать от моих предков древнюю силу земли.

- Думаешь, мы это можем?

- Нет. Но умная сила моей души имеет корни в моем кхондстве, и в той же мере сила моего тела могла бы прирасти вашим умением чувствовать живой металл сквозь мертвую землю и вызывать его. Лепить по вашей воле, слагать в правдивую и ясную песню мечей, в хитросплетенную поэму кольчуг. Связывать царство неподвижной жизни с обоими царствами Живущих так же, как мои кхонды соединяют Лес с Дальним Миром во время пения Владычице Приливов.

- А ещё ты думаешь, что одно дерзкое желание может послужить платой за другое. Первая твоя дерзость - пришла незваной, видела запретное. Вторая - захотела несбыточного.

Тон его казался скорее добродушен, однако Кузнец стоял за спиной девушки, впечатавшись в нее грудью и бедрами, охватив за талию рукой, свободной от меча, конец которого глядел прямо в лицо Артхангу. "Ишь как прикрылся, и не вызволить ее, - думал кхонд. - Хотя чести не уронить - это я бы смог..."

- Скажи свою цену, я дам ее, - прервала Серена братнины размышления.

- Зачем грубая сила Сжимающих Железо той, которая лепит и растапливает сами их сердца?

- Ты льстец. Назови хоть одно!

- Бьётся рядом с твоим.

- Вот радость для меня: не твоё ли собственное?

Всё это время Артханг прикидывал, что получится, если рывком обогнуть "болотного гориллу" с фланга, вцепиться ему в толстый загривок и перебраться к горлу. Выходило - ничего хорошего.

Коваши рассмеялся и чуть ослабил хватку.

- Хотел бы я узнать, что такое умное собрался мне сказать кхондский недоросль, который ошивается по задам и полагает, что я его в упор не вижу.

- То, что сердце Серены отзывается не на ласковые слова, а на стремление к высокому.

- Прекрасно сказано! Воистину прекрасно! - сказал мунк. Освободил ее кисть, передвинув свои пальцы чуть выше. Повернул острие кверху и отсалютовал; потом разжал тиски вокруг девичьего стана и вынул оружие из тонких пальцев.

- Мы оба его освятили, хоть не слезами и не кровью. Что же, считай, первый экзамен ты выдержала, кхондка. Если бы ты не почувствовала, что делать и как отвечать, - не мы бы тебя наказали, а тайна: ведь клинок уже впитал в себя молнию. Но и ты способна уловлять молнии; ты стоишь не вдали от ключей скрытого; ты умеешь учиться - сможешь и познать. В общем, доставайте с братцем манатки из-под листьев и шагайте в деревню ночевать. Лишняя постель у нас всегда найдется.

Запись восьмая

;

Кто спрашивает камень, что именно он чувствует, когда резец вгрызается в его плоть, дабы извлечь из нее скрытое; железо - когда его раскаляют и бьют, желая выковать упругую сталь; золото - когда оно плавится и, дымясь, изливается в форму? Но вот они в муках превращаются в статую, меч, кольцо, - и лишь тем добывают себе бессмертие.

То, что ночью казалось детям тисками, было колыбелью; мертвенное - возрождающимся, обновляющим одежду с каждой струйкой воды, что двигалась вверх по стволу; угрюмое - патриархально добродушным и уютным.

Теперь все меньшое население высыпало наружу, и голоса манили путников туда же: пить воду из чистых родников и есть хлеб из метелок здешней травы, слегка раздавленных между плоскими камнями, - чёрный, как сами мунки-хаа, душистый, тяжелый и тем самым весомо подтверждающий извечную формулу гостеприимства. Плескаться в бочагах и смотреть в небо сквозь ветви.

Юным кхондам предложили остаться в хижине, однако жили тут куда тесней, чем в Триаде, и Серена, попросив разрешения, сплела шалаш вокруг ствола белого великана с редкой листвой. Крутые изгибы корней, оберегая, запеленала в тряпье, укрыла циновками - получились опоры для сидения. Куда как хлопотно, но ставить палатку скучнее.

- Почему ты пошла сюда, а не к мункам, что кормятся при андрах? Ты бы сошла за одну из нэсин, - спросила Серену молоденькая жена одного из старших Кузнецов. Звали ее Мали, так же как всякого мужчину - Коваши. Личные имена приписывались к этому запахом.

- В чужую землю идти? Для меня это почти страшно, - призналась девушка.

- Что, еще страшнее наших болот и наших мужчин?

Эта Мали, была хороша всем: широко расставленными глазами цвета ореха, сверканием чистых зубов, ясной мимикой и ладной повадкой. Носик смешливо и мягко расплывался по равнине широкоскулого лица, и что бы она ни говорила, тёмные, с алой изнанкой губы то и дело дарили воздуху поцелуй.

- И ваших топей, и ваших болотных копей, и ваших огненных стягов, и ваших могучих магов, и вашего оружия. Для чего мужи куют его молниями?

- Не всякое: только Отца Мечей. Почему бы тебе не спросить у них самих?

- Потому что мне нравится спрашивать у тебя.

- Это ведь не тайна, - смеется она. - Мункам не нужно ни мечей, ни копий, ни прочего, однако мы их делаем. И когда андры поручают нам большой заказ, такой большой, что и ремесленники-отходники в слободах не справляются, мы делаем тут, в Лесу, хозяина всему железу, чтобы он дал им свою силу.

- Андры же не воюют.

- Воюют - раз в сто лет. Показывают инсанам, что те не столь крепко их оседлали и взнуздали.

- Меняются ролями.

- Э, нет! Никто еще не побеждал инсанов. Сама их земля - она имеет верх и низ и не имеет низа и верха, простерта и сжата, открыта и прикровенна. Захотят инсаны - никто их не отыщет. Как одолеть врага в его отсутствие?

- И еще у них есть тайна в горах.

- Помолчи об этом. Что знаешь ты - не должна знать я.

Уже ради одного любопытства осведомилась девушка у юной Мали, как это ее просватали за старика.

- Я сама его взяла - но и он мог выбрать. Говорят так: если жена лицом приглядна и в любовной игре искусна, мужу ремесло само в руки даётся. А если муж в ремесле крепок - его супруге честь и слава перед женами.

- Какова же честь и слава Мали того Коваши, что носит змею на пальце?

- Нет у него Мали.

Артханг смотрел-смотрел на все это и с полагоря начал затевать беседы со старым хозяином племени. Тот сразу привязался к юноше и почти все свободное время проводил, купая руку в шерсти Волка: хорошо ревматизм лечит и остуду из сердца вытягивает.

- Почему нас именуют не только Болотниками и Хозяевами Камня, но и Господами Земли, спрашиваешь ты? Руда - кровь земная. Глубинный огонь вливает ее в твердь, пока обе еще горячи и дымятся. Земля - плоть; как и рудные жилы, она от камня, но также принимает отгорающий прах своих созданий. Она еще не жизнь, но несёт в себе и на себе мир Истинно Живущих. Живущие творят над собою невесомый покров. Так соединяются четыре стихии; огня, воды, земли и воздуха, - и так в сплетении с ними возникают три царства: каменное, растительное и животное. Но Коваши, Болотные Мунки-Хаа - оттуда и не оттуда. Они клинок, что вложен в ножны Земли. Все племена высокого разума по сути таковы. Не только мы и ваш народ.

- Вы часто ходите к андрам?

- Я сам - нет и моя Мали - нет. Есть такие, кто вообще не ходит, и такие, кто переселился и даже имеет тамошнее имя. Но кое-кто должен все время передвигаться между нами и ими. Вот наш вождь: в том одном его главенство, чтобы смотреть, чем занято мункское рассеяние.

- Как его Мали - не ревнива?

- Нет. Как ушла от нас, так и все мункские чувства за порогом оставила.

Так шли рядом и сходились лучи бесед.

В остальном двое кхондов жили, просто плывя по течению. "Не торопи событий и не догоняй их - позволь им накрыть тебя подобно большому приливу", - гласит мудрость Триады.

Однажды младший вождь остановил обоих и сказал, будто не обращаясь ни к одному из двоих:

- Та, что привыкла скользить по Древу Историй ловко, как четверорукий и хвостатый крошка-мунк, думает, что одного этого хватит для здешнего учения; и горюет, что не допущена.

- Я учусь.

- Верно. Но ты учишься пустякам - в надежде ухватиться за край сути. То начало учения, не более.

- Что позволено, то позволено, - девушка пожала плечами. - Но как мне учиться по правде?

- Повернись ко мне лицом. Сила течет сквозь каждого из нас - узри ее во мне. Угадай моё заветное.

- Что тебе в том?

- Хочу понять, чего ты стоишь. Чтобы перенять Силу, делающую из мертвого живое, из застывшего - текучее, нужно быть не перекати-полем, а деревом, корни которого прикасаются к земной плоти и кости, собирают соки из них и гонят вверх до конца каждого листика.

- До сих пор я искала пути в живущем. Ты же хочешь, чтобы живым путем стала я сама.

- Как же иначе?

- Я не смогу. Слишком тонки хитросплетения той сети, в которую спутаны ветви дерева.

- Так зачем их распутывать? Прими все как есть. Ведь ты один раз приняла в себя молнию, только я не допустил ее ударить тебе в сердце и испепелить - оно было еще незрелое. Молния совершила круг и прошла меня тоже. Теперь она дремлет в тебе, в нас обоих - согнутый клинок, который ждет часа, чтобы распрямиться. Смотри в глаза!

Они взялись за руки; кольца притянулись друг к другу. Серена сделала усилие, чтобы сморгнуть, видел Артханг, и не смогла. Так шло время...

- Вот. Ты будешь каждый день приходить и читать во мне, пока я не скажу: "Довольно", - приказал Коваши.

- Это сродни плену, - отозвалась девушка. - Но разве каждый из нас - не пленник в самом себе?

Снова дни шли за днями.

Наконец, Коваши сказал:

- Что ты читаешь во мне теперь? Пленница в пленнике?

- Слова о любви, которая бьёт и раскаляет; брачует небо и землю. О твоей потаённой любви, которая пыталась соединить несоединимое, но вместо того слила в себе весь мир.

- Ты угадала. Теперь ты умеешь читать во мне, в других Больших Мунках, и они пропустят тебя к Силе. Но помни: ты не всевластна. А теперь мы расстанемся. Татхи-Йони скучает по кольцу, я - по городу Шиле. Кольца сослужили нам службу: теперь их оба нужно отдать. Но не торопись с этим, и я не буду. Случай заберет их сам и соединит иную пару.

- А меч-талисман? Отец Мечей?

- Дождется своего. А пока скуём ему ножны.

..Вот так моя доченька и соединила в себе все стихии и царства мира Живущих. к тому же в лице мунков-хаа мы получили весьма грозных союзников в Великой Холодной Войне Нервов.

Ну и, разумеется, юные хитрецы и неслухи с блеском прошли инициацию и сразу после нее были объявлены половозрелыми. Подвергнуть сомнению их россказни никому не пришло в голову: здешний народ давно и прочно уяснил себе нежизнеспособность любого вранья.

Подоплека игры с андрами заключалась в том, что они не вглядывались пристально в своих младших братьев. Кауранги же отличались большим разнообразием окраски, формы и размера; культивировались породы сторожей, охотников, домоправителей и дамских наперсников и наподушечников. Поэтому кхондский тип воспринимался как нормальная разновидность боевого, "служивого" пса. Головная боль наша состояла в том, что мы запускали их в порядочном количестве. Выручало то, что многочисленные каурангские дворяне произошли от вторичного смешения каст. Касты были красивы, однако склонны к вырождению, и для прилития крови приходилось держать "стадо" первоначальных собак, куда более однородное. Но и плоды мезальянсов также тяготели к первоначальности; так что между отцами-прародителями и маргиналами, подлинными аристократами и "самострочными" дворнягами не было существенной разницы.

Вот на оба этих фронта мы и решили делегировать шпионов.

Однако распылить новую диаспору внутри страны Андрии - полдела. В качестве агентов влияния можно было бы ограничиться местными особями, но нет, на сей раз нашей целью был шантаж: мы хотели вложить в мозги всей Андрии понимание того прискорбного факта, что "лесных пришлецов" много и обнаружить их невозможно.

А если невозможно - это уже третий по счету этап: агитационный.

Это мы творили не спеша, но дружба с Большими Мунками дала блистательную возможность совершать всё быстро. Они имели право держать в фавелах поблизости от центров андрской цивилизации каких угодно псов и псиц, вписывать их в свой вид на жительство, выпускать на промысел, давать вольную, красить и стричь. Вот к ним мы и подпустим первую большую партию. А вскорости к ним присоединятся и кое-какие андры, которых потянет на добротную природность сих четвероногих, их остроумие и неподдельную прямоту.

Запись девятая

Из сентенций кауранга Кудлая. Номер первый

Обливать метлу Великого Дворника в присутствии самого Дворника - сугубое безрассудство. Метить в период его отсутствия - слабодушие и трусость. Но быть лояльным власти только за то, что она тебя не трогает и прикармливает с рук - это куда хуже и трусости, и слабодушия, и безрассудства. Восьмой смертный грех подлости.

- Наводнять город и село нашими, - это тактика, мама, - говорил сообразительный не по годам Артик. - И не самая лучшая. А какая стратегия?

Мы сидели у вечернего костра в обнимку: я перебирала его длинные когтистые пальцы, он согревал меня пушистым телом.

- Стратегия? Скорее цель. Отвести беду. Она неминуемо обрушится на Андрию, которая попрала закон Леса у себя дома и переносит это в сам Лес. Ибо за одну "кхондскую обиду" Лес может отплатить сторицей и помимо желания самих кхондов. Стоит числу Размыслителей сократиться, и невозможно будет сдержать спонтанную агрессию гигантского живого организма, непредсказуемого в своей сложности. Его силы будут тогда направлены на восполнение числа своих членов, но не высокоразумных, которые размножаются неторопливо и по сердечной прихоти, а незатейливых умом и прытких в исполнении Божьей заповеди созданий, которые охотно ринутся прочь из Леса, чтобы творить его страшную волю.

- Разве Лес не благ? - спросил Арт.

- Лет через сто те андры, которые переживут экологическую катастрофу, пожалуй, воскликнут: "Все к лучшему в этом лучшем из миров!"

Место действия - Шиле-Бразза. Самостоятельные псы живут на его окраинах, потому что любят мягкую землю, не скованную камнем и твердой смолой. Но промышлять - клянчить, носить поноску, тянуть то, что плохо положено, и приделывать ноги всему прочему едут в центр.

Вот в переполненный вагон городской подземки входит собака явно местного происхождения: рыжевато-розового оттенка, взъерошенная, с парой свежих репьев на мохнатой ляжке. При этом виде подбираются длинные юбки, что до того без страха мели заляпанный пол; мужчины потуже запахиваются в плащи или мантии, отодвигают с пути следования начищенные штиблеты. Дворянин беспрепятственно добирается до закоулка в торце вагона, сворачивается там в клубок и дрыхнет под лязг железа и вопли машиниста, объявляющего станции. Какофония достойна конца света, но спокойствие пса не пробьёшь ничем. Вокруг него пустота, но он не обижается: только время от времени приподнимает голову и чуть улыбается почтенному собранию, приоткрывая ненатурально чёрный глаз. Наконец, пес потягивается, задирает морду к окну и решительно встает на все четыре лапы навстречу дневному свету, что все ярче бьёт сквозь щели в облицовке туннеля. Тут поезд выскакивает на платформу, тормозит, шипит сжатым воздухом, кауранг отряхивается и мигом прыгает в дверь.

- В гости к дружкам приехал, - язвит кто-то ему в затылок. - Карманов нет - так и за проезд можно не платить.

- Это еще что! - отзываются ему. - На зелёной линии один каурик что ни утро садится в поезд, через десять остановок вытряхивается, а вечером снова назад. Его все контролеры знают.

- Они умные, куда умней, бездельники, чем хотят нам показать, - комментирует некий философ от сохи. - Только шляют от трудовой повинности и воинского призыва.

А днем посреди грязнейшего Центрального рынка совсем иные люди видят нашего рыжего клоуна в прекрасной компании: принявши свою любимую позу, некое подобие толстой запятой, лежит он на деревянном поддоне и снова дремлет вполглаза и вполуха. Тут же, хвостом к морде и головой к хвосту, лежит черно-бурая самочка: глаза ее тоже прикрыты, только иногда вспыхивает на темном фоне светлое зрячее пятнышко, превращая обеих собак в наглядное воплощение древнего даосского символа. И от хребта к мозгу, от мозга к хребту, по кольцу больших полушарий и гибких позвоночных стволов курсируют мыслеобразы.

- ...зола и пепел, пепел и зола - граница двух миров посереди легла.

- Я не о самой границе - о зоне охоты ваших "головных" дурней. Ведь все, что можно, потравили. Эх, а что там росло, на опушке! Ландыши величиной с наперсток, желтый королевский скипетр ростом в полтора андра! Ночные млечники: блестят потаённо, дух еле слышный, зато поносишь во рту, а потом подаришь девушке - непременно влюбится. Теперь по весне одни грибочки вылезают, зовутся сморчки и слизки. А что такое грибы, слыхала шуточку?

- Рифмуется с "гробы", кажется. Тянут из земли соли тяжелых руд, из воздуха - гарь от вертолетов.

- Лет через десять тот, кто ими питался, бесперечь помрёт. Врачи стоят вокруг, судьбу его пытают: от старости погиб иль от кручины? Но дрянь своя в округе той витает, стирает им всей клиники картину. Детей к тому же плодят - а детки пойдут по стопам родителей, куда еще идти? В свою землю и в землю Леса вбухали сотни пудов отравы. Ну, нам пока горя мало: это собирается у корней, наши чистят, жгут, добавляют к оружейной стали как присадки.

- Хм. Добро, что напомнил. Позавчера по земле пришла партия товара от мунков: состав из тринадцати вагонов, три литерных, два простых багажных, остальное - пломбированный товарняк. Разгружали ночью, наших каурангов-тележников не допустили.

- Добро, что сказала, но больше не рискуй. Главное тут - что андры от вас таятся: знает манкатта, чье мясо съела.

- Ты еще говорил - в Лес за лекарствами больше не ходите.

- Конечно. Мы по договору поставляем не самое сильнодействующее, а такое, что ни вреда, ни пользы не приносит: одну лишь несказанную приятность. А то ведь кое-кто из ваших хозяев попробовал клещегоном опохмеляться. Здорово забирает! На тот свет, имею в виду. Дамы андрские средством от волчанки локоны придумали ополаскивать. Снова распрекрасно: шик, блеск, густота, лысина у мужа - и то заросла! Лет через двадцать так себя укрепят с точки зрения иммунитета, что с их новообразования разве мышьяк одолеет или двуцианидная кислота.

- Кауранги мало влиятельны. Мы прежде пытались говорить близким. Нет, воруют свою смерть букетами, охапками, стогами...

-- Дружки и подруги среди хозяйских псов имеются?

- Переругиваемся помалу. Вот скажи, я... у меня... словом, прибегают двое-трое в мои критические дни, ошиваются деликатно. Потом, когда башка прояснится, они у меня от стыда как шелковые становятся. Ты скажи, что моей команде изобрести - записки сочинять и подбрасывать? Сочиним.

- Да нет! Просто живите с кхондским знанием и передавайте по кругу. Дружите со всеми: поменьше парада собачьих суверенитетов и приоритетов. Если прямая опасность или вообще мы понадобимся - сами знаете, через кого звать.

- И всегда знали. Вот какова цель всего этого?

- Сплести такую сеть, в которой бы увязла сила любой войны.

- Войны. Неужели - с Лесом?

- Боюсь, не только.

- Перемирие под угрозой силы - не самый достойный выход для хозяев. Они народ гордый.

- Это начало. Тебе что, всю политику нашего Круга и нашей Старшей Женщины прямо тут вывалить?

...Еще картина. Крытая колесанка-такси. Дверь уже готова закрыться, когда в нутро машины прыгает юркий грязно-белый песик со впалым брюхом и лучистыми карими глазами, вертится на месте и вдруг ложится лохматым ухом прямо на модные туфли девушки ранга "высокой службы" - классной модели либо секретарши. Та невольно улыбается краем губ - песик неподдельно забавен, - а тому только того и требовалось.

На своей остановке барышня аккуратно освобождает ноги, чтобы ненароком не грохнуть о пол собачьей головой. Говорит окружающим, словно извиняясь:

- Потешный псин: кроткий такой, услужливый. Хозяин просил каурью мелкоту на должность курьера смотреть.

Запись десятая

Человек то и дело вытворяет всевозможные глупости, и они - самое очаровательное, самое верное и в конечном счете самое лучшее из того, что он может сотворить.

В преддверии перемен я, Серена и Артик вовсю зубрим андрский диалект по учебникам, которые одолжили нам городские мунки. Самым ценным приобретением были даже не они, а учительница: большемункская девушка, которую напоказ обучали в привилегированном андрском коллеже и явно имели в виду приручить.

Андрский язык показался мне лёгок. То ли мали Адриенна умела передавать свои лингвистические таланты телепатически, то ли у меня самой от кхондской жизни мысли заострились - но казалось мне, что вспоминаю своё родимое. Хотя таких "родимых" у меня в Рутении было ох как много - и все разного вида и строя.

Однако пошлём лингвистику куда подальше и займемся моими детьми.

Артханг заметно возмужал после экскурсии на болото: держался степенней, рассудительнее. Их с Сереной отношения, однако, поохладели: в самом начале я рассердилась и развела их по углам, а когда им снова разрешено было общаться, оба уже утвердились каждый в своем новом статусе. Арт - всеобщий жених. Серена...

Нет, невестой это не назовешь, разве что в смысле "неведомой", "неизвестной". Лакомым призом - да: две силы, неявные, дремлющие, непонятно для чего предназначенные, встретились в этом полуребенке-полуженщине. В океан знаний она заходит привычно; мозг ее не обременен фактическим материалом, а инстинктивно работает со скоростью молнии. Что касается непроявленного дара матушки Сэрран, то я его не видала. Пригодился однажды, чтобы выхлестнуть воду из неудобной подземной скважины; для мунков Серена угадывает картинку внутри агатового или яшмового булыжничка. Не знаю, что будет с нею дальше, а думать не с руки. Моя новая ипостась ложится на меня все более тяжким грузом.

...Артханг Путник двигался в пространстве раннего утра по хитросплетениям запахов. Перекрывал чужие метки: на мужские клал с подтекстом - "выходите на бой ради ваших дам", рядом с женскими изливал чувство восхищения всем их родом. Запах сестры смутно маячил в глуби незримой паутины. Внезапно молочный запах (мама Татхи - лоно - грудь одна для двоих) сгустился, сплелся с резким духом железа и бронзы, спрялся в нить, и по ней прошла к Артхангу тревога. Но еще раньше, чем он сумел понять, молодой кхонд уже мчался неостановимо и прямо - туда, где пахло бедой.

...Винтолеты с акульей головой и вихлявым двойным пропеллером, с дурным запахом перегара. Лесники-андры на таких не катаются, их механические твари погрузней и без широких полозьев. Но вот эти три хлопаются на поляну с чувством, толком и расстановкой - и из ближнего "винта" через широко распяленную корму выгружаются андры и фриссы.

Серена зашла за ствол осины: в дрожащей тени ее не увидят, платье на сей раз охряно-желтое, да и не платье - скорее туника на лямочках, бегу по ветвям не помеха. Да, а ведь это и впрямь кавалеры, не черная кость: поверх тонкого доспеха - роскошные плащи, береты с пером лихо заломлены набок, на ногах поверх штанин - сапожки. Вздымаются разлатые копья с флажками понизу странного трезубца - средний железный лист широк и прям, два боковых топорщатся в стороны, лежат почти поперек древка. Всё яркое, вишнево-золотые и ало-серебряные переливы тонов звенят наподобие рогов и фанфар в холодеющем воздухе осени. Квадратные металлические пластины приклепаны к бычьей коже, таковы же и широкие пояса с ножнами. Красиво, ничего не скажешь: доспех, а вырезан до ключиц, чтобы жабо показать.

Из другого летунца посыпались на траву камуфляжники: эти в пегих комбинезонах, только поверх них - обтянутые тряпкой панцири. Никакого щегольства, но куда большая надежность: по запаху - первоклассная сталь.

Обликом андры показались девушке не чудней мунков-хаа: вроде бы пообуглены с поверхности, зато волосы, длиной до самых плеч и забранные то в косы, то в узел, - светлей некуда, почти белые. А кони зато какие! Огромные, метра два в холке, грузноватые телом, как шайры: глубокая грудь, широко расставленные ноги, щетки до самых подков, но на удивление приёмисты. И на кого это такое ополчение собралось?

Тут она вьявь видит - на кого. Горбатый темный загривок развалил далеко впереди ковыльную шевелюру луга. Свернул в сторону тем своеобычным движением, которое она запомнила с того первого раза, когда ее, шутя, едва не сронили в такой же ковыльник. Хнорк, вот кто попался им, бедолага! Или заранее выследили сверху, или хитрым способом отбили от сотоварищей по местному патрулю, а скорее всего - погнались за одним из его бесчисленных кабанчиков. Ну, от семьи он их уже отвёл, успокаивала себя девушка, не отрывая взгляда от стремительно удаляющейся могучей спины, которая рассекла поле надвое, как плуг, и от кавалькады, устремившейся вдогонку. Со всадниками нет каурангов, псами не потравят, так что - думают загнать? Нет. Копья, упертые в стремя широкие копья с поперечиной понизу лезвия - да это...

...Он рыскал по гущине луга, будто форштевень морского судна в бурю, однако фриссы были почти так же увертливы и никак не отрывались от куцего хвоста с грубой волосяной метелкой на кончике.

...Рогатины. Мама Тати, а правда, что андры едят человечину? Это слово на губах ребенка означало плоть всех без различия Высоко-Живущих. Теперь оно выскочило из подсознания. Серена пошла наперерез, по-мункски пригнувшись к земле; пружинистым, безостановочным скоком. Ухватки ее были, уж точно, не рутенские и даже не кхондские - много хуже; ладно, теперь не до изысков.

Как ни береглась она, от березовых розог на шее и плечах напухли рубцы, туника порвалась на плечах и сбоку.

- Хно-Хро, дружище, я здесь, сила наша с тобой! - кричала она, не переставая, всем телом.

Таков был боевой клич Триады в старинные времена, когда стычки с племенами голошкурых были прямыми, честными и непосредственными. Теперь воззвание к силе мало кто помнил, мама Тати и вообще не догадывалась, а к Серене нынче само пришло. И вся сила кхондов, и сукков, и мунков древности, сила черной Лесной Земли вдвинулась в нее, отыскала себе ножны в ее теле. Это было так больно - не физически, иначе, - что Серена тотчас метнула этой мощью в бегущего сукка. "Иди на отрыв, бросайся в чащу, ты теперь быстроног, а посреди деревьев они за тобой не поспеют, - хотела она послать Хнорку на конце незримого меча. - Да примет тебя Лес, старина!"

Всё получилось не так. То ли взыграла в сукке щедро влитая в него Сереной душа древних воинов; то ли захотел расквитаться с чужаками за свой страх. Кабан резко стал, уперев в землю все четыре копыта, окованных воронёной медью и заостренных на раздвоенном конце. Такие же накладки блеснули на клыках, задранных кверху: то было не оружие - орудие лесного крестьянина, землепроходца и добывателя корней, но второе легко оборачивалось первым. Да, вспомнила Серена, у сукков же собственная броня имеется. Мало чем и пробьёшь.

Между тем Хнорк повернулся к своей погоне, неспешно, с великим достоинством. Теперь охотники узрели его, таким, как он есть: это был валун, что вздыбился на пути посягателя и захватчика.

Передовой всадник пришпорил свою вороную и плотней уткнул в стремя набалдашник рогатины, направив острый конец вперед - так рыцари били в щит противника на турнире. Однако сукк прыгнул на них раньше - оковка клыка высекла искру из стали - и лезвие, вместо того чтобы нанизать на себя кабана, колыхнулось книзу и со всего размаху вонзилось в дерн. Верховой удержался в седле только чудом; но в тот же миг его кобыла отчаянно взвизгнула, поднялась на дыбы и обрушилась на колени и вбок, подмяв охотника под себя. Нечто густое и тёмное, исчерна-розовое и блестящее вывалилось из другого ее бока и брюха, поволоклось по земле. Кабан чуть отступил после удара по касательной и готовился к новой атаке. Кавалер с трудом приподнимался на колене - попытку вызволить рогатину он оставил сразу же. Торопливо нащупал на поясе нечто... Глыбистая туша Хнорка нависала над ним Божьей карой.

- Это кинжал там, в ножнах, - передавала Серена потный, острый запах железа. - Ты почему не удрал, за что женщину поранил? Гордец! Олух! Оба сейчас поляжете!

Только вот их обоюдная, многократно возросшая сила уже неслась к поверженному андру помимо их желания, выворачивая наизнанку, грозно звеня.

Тут Серена добежала и шлёпнулась на Хнорка поверху. Достаточно оказалось намотать на руку волосяной канатик хвоста, а другой легонько поддать по пятаку - и вместо разъяренного чудища, вурдалака с дико горящими глазками явился многодетный обыватель, оскорблённый в своих лучших чувствах.

- Убирайся отсюда, паршивый старый парась. Стыдобище какое, - теперь она заметила, что стилет каким-то образом увяз между костяных пальцев правой передней ноги. - Игрушку отдай этому игроку. С прочими я и одна слажу.

Сила наконец-то истекла из него, убралась внутрь девушки, но пульсировала там как пламя. Кабан отодвинулся от обоих двуногих, отряхнулся, освобождаясь от "гибельной остроты", и не торопясь удалился.

Двое людей некоторое время лежали на земле, потом синхронно поднялись и утвердились на ногах, не размыкая взглядов. Подоспели свитские и охранники.

- Ты в крови весь. Кабан не ранил тебя?

- Нет. Это бедняга фрисса. Иоланта. Эх, какая умница... была.

Подобрал свой кинжал, перехватил покрепче рукоять.

- Оставь лошадь в покое, пожалуйста, - проговорила она поспешно. - Я понимаю, у нее кишки разворочены, по твоим понятиям всё равно что мертвая. Только я вызову наших, если вы догадаетесь насчет конца охоты.

Он кивнул и убрал кинжал за пояс.

- Ей хоть не больно?

- Не думаю. Она в шоке - Лес это ей устроил. Теперь осталось наших лекарей дождаться, чтоб из него вывели.

Девушка наклонилась:

- Ты дождешься, фрисса моей души. Я знаю.

- Я тоже дождусь, если ты позволишь, - кавалер выпрямился.

Алый плащ без капюшона, схваченный бляхой на одном плече стекал вдоль фигуры, достигая каблуков. Приглядный парнишка: подбородок гладкий, так что видна небольшая ямочка, нос ровный, губы тонкие и красивого рисунка, да и глаза хороши: зеленовато-стальные, почти как у волков. Гладкая и сильная шея - от шелковой блузы, поддетой под широкогорлый кожаный доспех, отлетела верхняя запонка. Три светлые косы, что выбились из-под ворота, тоже его красят. Вот если бы не загар идиотский - точно маска.

Так думала Серена, посылая мысленный сигнал - до кого из Лесных первым дотянется.

- Так я не понял насчет охоты. Почему ты уверена, что мы ее кончили? Смотря на кого была затеяна.

- На кого бы то ни было. Ты переступил границу дозволенного: здешние Живущие вам пока и не добыча, и не звери.

- Ну, это по сравнению с нами, андрами, или мной и тобой.

- Ты мне польстил тем, что видишь во мне самку одного биологического вида.

- Гордячка, - это слово прозвучало на губах андра почти лаской. Он пододвинулся чуть ближе к девушке, горячее дыхание не было неприятным. - Недотрога. Думаешь, весело тебе будет навсегда остаться посреди своих волков и обезьянок?

- Не слишком. Я по сравнению с ними недоделок: хвоста нет - чувства выражаю одними передними конечностями, рук только две - лазать по веткам неудобно, пальцы неуклюжи - ювелирному мастерству обучать меня и не берутся. Язык во рту для разговоров толст, мех тонок, на твоей груди и то побольше. Во время дождей в хижине сижу и мёрзну. Хотя, надо сказать, любят меня все лесные.

- Кто ты среди них?

- Ты не знаешь этикета: девушка первой о себе не говорит. Позволь сперва спросить: кто ты среди андров?

- Несмотря на молодость, я их верховный вождь и король. Мое имя - Мартин Флориан Первый.

- Король? Похоже на то, - невозмутимо ответила Серена. - А я Серена, дочь вдовы вождя кхондского племени, правительницы Лесной Триады. Тоже несмотря на молодость.

- Чью - твою или твоей матери?

Она посмотрела на него со строгой и не вполне понимающей улыбкой.

- Андры слышали, что с лесным народом кочуют две женщины, прекрасные лицом. Так вы вожди?

- Скорее уж парии. Жители окраин.

- Вот как? Платье твое и вправду как у простого народа и к тому же порвалось. Но все равно: что бы ты ни говорила и как бы ни смотрелась - приветствую тебя, Серена, как равный равного!

На их языке это означало - обнять и поцеловать. "Что за пропасть на меня, думала она; кабан смылся, братец, я думаю, будет неизвестно когда. И уйти не могу: камень на моей душе эта фрисса. Одна мне ограда и защита - нахальство и кое-какие кхондские приемы. Не Сила, только пускай не Сила!"

Мартин положил ей на плечи ладони, широкие, тёплые, - вздохнул, от чего в глуби доспеха рассоединились еще две застежки. Вниз по груди стекала цепь того же золотого цвета, что и волосы, блестящие звенья соединились, сплелись с курчавыми колечками - так соединяются помыслы, сплетаются желания. Жар тела, клокочущее дыхание, победный смех, - всем этим он оградил себя, как коконом, и в этот кокон затягивает Серену.

- Я не вождь и не ровня его величеству, - девушка крутнулась на носочке, пируэт вроде бы шутейный, но отработан до мелочей; руки мужчины сорвались с ее плеч и косым крестом легли на воздух. Платье, и так бывшее на пределе, окончательно рассоединилось, весь верх скользнул к опояске. От всего этого можно было потерять последнее равновесие - вот Мартин и сел на траву с размаху. Однако не смутился: в усмешке показал зубы.

- Победила ты меня, прекрасная дева, и повергла ниц. Может, хотя бы руку протянешь, а то без того мне не подняться.

Она в это время хмуро оправляла одежду: выходила вполне пристойная набедренная повязка. Почти машинально подала руку - ту, что с кольцом, левую. Едва коснувшись пальцев, Мартин вскочил с земли и утвердился на ногах, по пути сорвав перстень.

- Прости, но это я беру залогом за Иоланту. Встретимся - верну.

- Вылечится - сами к вам проводим. А кольцо оставь себе. Оно давно уже не мое: отыграло в первом туре и теперь само выбрало, с кем сыграть второй. Такая судьба!

Лихо отпрыгнула в сторону, еще в два длинных скачка достигла крайних деревьев, с одной руки подтянулась на ветке и понеслась по "верхней дороге", долгим свистом созывая тех Живущих, что спешили сюда со всех ног, рук и копыт.

Тутошние андры, видать, пробовали на своей шкуре, чем пахнет стая разъяренных обезьян или крепко сбитая масса лесных свиней. Скликали отбившихся лошадей, уходили к вертолетам. Металлические стрекозы захлопывали пасти, на пробу раскручивали винты.

- Их каурангов мы знаем. Добро бы так и с конями наладилось, - вслух подумала девушка. - Они, пари держу, поумнее владельцев; семя так в голову не ударяет.

...Она стояла у ствола лиственницы, крепко обхватив шероховатый сук обеими ступнями. Мунки уже торопились ей навстречу, шелестя, свиристя и щелкая: о событиях на поляне знали они все.

"Только бы спасли ее. Грязное полостное ранение - и для Триады беда не из легких".

- Деточка, ты как, все еще в отключке? И благо тебе. Сейчас ворочать будем.

Одни вмиг спроворили волокушу из лапника, другие подвели под неподвижное кобылье тело чистую простынь. Хирурги промывали и вправляли кишки, зашивали брюхо, один из них все время держал перед мордой широкую чашу с курением. Дыхание фриссы замедлилось и углубилось, глаза подкатились под лоб, а сердце, отойдя от шока, но не коснувшись границ царства боли, забилось почти с прежней силой и полнотой.

Серена разматывала бинты, помогала впрячь в санитарный транспорт кабанов, но мысли блуждали в ином месте.

..."А бесстрашен этот королёк. И ведь точно не врал насчет своего высшего достоинства - нахальство поистине царственное".

- Ну, счастливо вам дойти! - помахала рукой спасательной команде.

- А ты что не с нами?

- Пойду перейму брата, он идёт издалека и встревожен.

То было не вполне правдой. Теперь, когда Артханг поймал запах ее волнения, это придавало ей куражу. Ситуацию надлежало отыграть по максимуму: предчувствие настоящей охоты, совсем иной, чем недавняя, переполняло Серену. То будет их с братом собственная охота, гонка, травля!

Все знали, что здесь поредевший Лес раздвигался большими и малыми проплешинами, на которых не осмеливалось расти ничего, кроме плетей неплодного земляничника и терновых кустов. Лист их был кое-где испещрен пятнышками багрянца, напоминающего позднюю ягоду: кхонды подозревали, что так они приманивают на себя "летунов". Сверху знаки прочитывались всякий раз по-иному, что заставляло предположить некий хитрый умысел: ведь Лес в своей самости - тоже живое существо, хотя не шибко разумное.

Девушка неторопливо двигалась навстречу брату, подставляя солнцу полуобнаженное тело и рассылая вперед и вокруг стрелы тёплого запаха. Веселье плясало в ее крови, заставляя излучать ароматы недавней стычки: стали, конского пота, брезента и тончайшего сукна, крови и похвальбы. Ибо не в андрской натуре - уйти и не расквитаться. Как это так - бойцы и самцы класса "альфа" дали себя умыть какой-то девке-соплячке и не продолжили погоню, когда вблизи столько пятачков для приземления!

Она не угадывала - чуяла помыслы противника. Одного не знала: что наткнется на него почти сразу.

Стрекозёл обрушился прямо перед ее лицом, гоня волну по кустам, ветер от него взъерошил волосы. Наружу вышло двое, ухмыляясь, заступили ей тропу. Ну-ну, это и впрямь невежды: выученице кхондов нипочём станет перепрыгнуть их с места или раскидать и уже потом рвануть на верховую дорожку. Да, удрать - это легко, но и братнины ожидания тоже не след обманывать. К тому же золотое правило Волков гласит: не изменяй своей мысли!

"А на худой конец - свистну," - решила Серена. То был эвфемизм грозного искусства, которое старик Арккха именовал Дневной Песней. Некоторые кхонды умели изобразить из себя "флейту Пана", извлекая из утробы звук, вызывающий у всех Живущих в радиусе километров десяти-пятнадцати беспричинный страх и смятение, обращая бегство, как перед пожаром. Деревьев он не ломал и суши не колебал, но противную волну вдоль реки пустить мог. Серене, как и вообще женщинам, знать этого не полагалось - жестокое умение не к лицу хранительницам очага. Но Ратша не выдержал обаяния Артовой сестрицы и преподал ей некие специфические приемы. Не ведал бедняга, что его наука падет на благодатную почву.

И вот Серена застыла в ожидании, как соляной столб или перепуганный суслик у норки. Ого, а эти андры даже не в кольчугах, а как бы в толстых пластинчатых коробках из металла - другая опера пошла. Называется спецназ. Ну-ну, наемнички короля, гвардейцы кардинала, кому охота меня поимать и поиметь? Горячих угольков похватать голыми руками?

...А ведь пока будешь примеряться, как их ущучить поэффектнее, они десять раз до тебя своими цепкими лапками доберутся. Один свист останется, ничего, кроме свиста. На таком расстоянии это значит - крепко навредить, очень крепко. До смерти и кровавых ошметков на кустах. Ведь тут и Лес подпоёт, порадуется... Всей Триаде потом не отмыться.

Вдруг те двое застыли также: в их позе появилось нечто ненатуральное. Со спины на девушку потянуло неведомым животным духом. Последнее дело менять очевидную опасность на предполагаемую, однако...

Новый персонаж вынырнул из кустов почти бесшумно, стал за плечом. Глаза сами собой скосились в ту сторону.

Странно: не андр и не инсан. Смугл, но не до смерти; светлые волосы выгорели неровно. По возрасту то ли в отцы ей годится, то ли в братья. Худ и легок, осанка плакучей ивы, однако глаза весёлые, карие. Одет в то же, что вертолетчики, но линялое. Тут взгляд девушки уперся в самую главную деталь: на плечах пришелец имел роскошную синеглазую кису, выдержанную в кремово-кофейных тонах, с полосатым тигровым хвостом. Постав фигур живо напомнил Серене одну из знаменитых мозаик Равенны - Доброго Пастыря с Агнцем. Только вот манкатту, в отличие от беззащитного ягненка, придерживали за все четыре потому, ибо она то и дело выпускала из подушечек длинные коготки, серповидно изогнутые и слегка наманикюренные кармином, и только что завела заунывное, с переливом, мяуканье.

- Ну, пилоты, разойдись-ка по боевым машинам и от винта, - скомандовал котолюб. - Я сию младую деву для себя застолбил.

- Вам же, Монах, дамский пол без надобности, - нерешительно возразил один из андров.

- А вам без надобности притеснять порученных вашей защите, - отозвался тот.

Отношение к нему вертолетчиков было трудноописуемым: презрение накачанных старшеклассников к хилому ботану, глубинное неприятие и ритуальная покорность, рефлекторное уважение к форме и подсознательный страх перед сутью. А от объекта сих эмоций исходила брезгливая жалость, потаённая насмешка и такая щедрая, неколебимая и абсолютная нравственная мощь, что и Серене стало жутковато.

...Впереди явно происходило что-то новое, но тревогой, гневом почти перестало пахнуть. И ужасом сестры - нет, нисколько.

И теперь Артханг торопился к славной потасовке, какой - понятное дело: зловоние летучих жестянок пропитало все окрестности. Дать им укорот - вот что надо! В этом и сестра преуспела - аромат свежей драки витал в воздухе. Ничего, поищем, слижем остаточки и еще добавим. Надо же так мирных сукков достать!

На какое-то время запахи чужаков утишились, но внезапно свалились на него прямо клубком шипастых лиан. Новые враги, и они скверно мыслят. Арт уже рвал дорогу в клочья, не понимая, что происходит, не разбирая, куда и зачем летит.

...Там появился совсем иной. "Живущий Многажды", о котором ходят всякие россказни. И еще один - тот, что при отце однажды был...

Тут пес достиг цели.

- Раньше я никогда его не видел и не чуял, мама, - рассказывал он мне потом. - Мы только слышали о нем, как и ты от отца. БД и особый запах. Безумный Даниэль, Бездомник Даниль... Бродяга Дэн...

- Он, говоришь, имеет карт бланш на житьё во всех андрских пограничных угодьях?

- И во всей Андрии, мы думаем. Про Лес и речи нет: мы любим отшельников.

- Я почему его ни разу не видала: он кхондов не жалует?

- Почему же? Просто не велит подходить близко. Там хозяйкой своевольная женщина... Великолепная Пантера.

Все эти понятия сын вместил в специфический одозвук. Кхха Эноньо. Киэно...

...И вот тогда-то, в разгар противоборства не замеченный никем, из куста вылупился Артханг, любезный братик, во всей красе темно-яростных глаз, нагих белых клыков, вытянутого стальной саблей тела. Шерсть дыбом, уши присобраны, хвост лупит по бедру, как полицейская дубинка.

Враг дрогнул и ретировался. Победители остались одни.

Артханг расслабился, хищно и с почтением поглядывая на кошку.

- Они сейчас улетели, но тебя в покое не оставят, - говорил незнакомец.

- Уж наверное. Положим, я их тоже так просто не оставлю: они меня с братом еще не попробовали на вкус, цвет и погрыз.

- Тебе это очень нужно? Лично устрашать всех лесных барахольщиков?

- Нет.

- Тогда пойдёшь сейчас ко мне, пересидишь сколько-нисколько. Главное, чтобы вас сверху не засекли.

- У этой дамы шарики в мозгу вертятся получше, чем у молодого кхонда с длинным родословием, - внезапно сказал Арт с завистью. - А уж мысли пахучи - что целая куртина ночных фиалок.

- Знаешь, я не советовал бы тебе углубляться в проблему, - ответил чужак. - Киэно самолюбива и на лесть ой как неподатлива.

- Верно, брат. За поддержку благодарю, а сейчас вернись к маме.

- И приведи инэни Татианну сюда. Я точно произнес имя? - властно сказал Бродяга Даниэль.

Запись одиннадцатая

Жизнь не зависит от набора всем известных реалий, как-то: жилплощадь и работа, зарплата и пенсия, еда и тепло, государственная безопасность, величие нации и соборность мышления. Жизнь - очень простая штука, почти такая же простая, как Бог: либо она есть, либо ее нет.

...Шли мы около полусуток. Кхонды из уважения к кошачьей даме остановились у незримой границы, и дальше я шла одна. Домик Бездомника, как и все хижины отшельников, был складен из плоских камней и такими же плитами крыт. Подкупала простота конструктивного решения: чтобы сооружение не развалилось, в почву вбили четыре осиновых кола. Осина в наших местах обладает всеми свойствами рутенской вербы - ткнёшь в землю оглоблю, через месячишко вот тебе и тарантас... то бишь дерево с ветвями. Можно уложить стены, сплести арку дверного проема, а верхние ветви использовать в качестве стропил. Через год внутренность хижины заметно увеличивала свое плодородие: от изобилия воды пол и фундамент взбухали корнями, стены сбрызгивались капелью молодого листа. Если жилище приходилось покидать, крышу сбрасывали вниз, чтобы не тяготить деревья, стены наполовину разбирали, наполовину оставляли, и покинутое жилище буйно разрасталось в стороны.

Ручеёк, что нынче вовсю трудился над стиркой белья, пуская сердитые пузыри, был для того перехвачен поперек двумя загородками: верхняя была пореже, нижняя погуще. Внутри запруды был помещен недельный запас простынок, наволок, рубах, портков, рушников и утиральников: местный анахорет умерщвлением плоти явно не страдал и был завидный чистюля.

Сам он стоял рядом с запрудой в белых штанах, засученных до колена, и драил крупным песком посуду. Голый торс не показался шибко впечатляющим, но и следов измождения не носил. На лицо падали потемневшие от брызг локоны, из них глядел нехилый шнобель. Увидев посетителя, Бродяжник швырком откинул свою прическу за спину: нижняя часть лица тоже была погружена в дремучую волосню, однако выражение лица было обнадеживающим: благостное и слегка ехидное. Я тотчас поняла, чем именно он купил мою строптивую дочь.

- Привет вам, благородная женщина. Вы и есть матушка Серены?

- Вроде больше некому, юноша. А я имею честь говорить с БД. Как хотите, чтобы я расшифровала это Д - Даниил?

- Даниэль - андрский вариант имени, Даниль - инсанский. Сам я предпочитаю прозвище: Бомж-Доброволец.

- С чего ж так круто?

- Так у нас зовут аниму, не привязанного к обиталищу. А Доброволец - потому что имел Дом, но добровольно его уступил.

- Какой Дом?

- Властителей Андрии. Я старший брат Мартина Флориана.

Две особы царской крови в один день - это был очевидный перебор.

- Серена в самом деле у вас?

- У меня. Предъявлю, не волнуйтесь. Пока она спит под моим кровом, так что я бездомен вдвойне. Это всё нервы: на нее спланировали два десантника внутренней службы безопасности, а она их без малого в землю не вбила: я единственно помешал. Вот оно внутри нее и перегорает - запертая воинская кровь.

- Положительно, я не берусь отвечать за стихийное бедствие, что ходит у меня в дочерях.

- Какое бедствие? Да прелестная девушка! Истинная женщина телом и духом. А что не из трусливых - так последнее качество никого не красит.

- Братья и дружили с ней, и ни в чем спуску не давали - муштровали как солдатика. Теперь еще мунки-хаа...

Я нарочито проговорилась и замолкла: хотела посмотреть, как он среагирует на коваши. Он проигнорировал:

- Ей позволили быть собой и идти к себе, всё углубляясь. Галантность в молодежных субкультурах нередко воспринимается как нечто оскорбительное. Но только до поры, пока сущность мужчины и женская не созрели. Истинная женственность - явление сильное и очень глубинное. Она встречается крайне редко, и за нее принимают внешние проявления: кокетство там...

- А в чем, по-вашему, цель такой женственности?

- Оберегать мужчину от его внутреннего.

- Тогда - истинного мужества?

- Защищать женщину от внешней беды.

- Отличный афоризм. Теперь показывайте дочку, иначе я подумаю, что вы мне здоровые зубы заговариваете.

Внутри дома было уютно. Бодрый свет вовсю лился из щели, которая образовалась между крышей и верхом стен. Ни стола, ни кровати. Земляной утрамбованный пол чуть отступя от порога был прорезан траншеей, посереди которой возвышался кусок могильной плиты - по всей видимости, едалище. Ибо на полированном камне утвердилась глиняная и деревянная утварь: кринка, две миски, три ложки, нож, блюдо для хлеба. Печка отсутствовала. Что за штуковина служила здесь постелью, я так и не поняла; у стенки, украшенной бокастым музыкальным инструментом, было набросано до черта полосатых дерюг, матрасов и подушек в одних наперниках. И как раз тут, наполовину зарывшись в художественный беспорядок, пребывала доблестная Серена. В головах у нее подремывала та самая кошка: кремовое брюшко расположилось на лбу моей дочери, лапы - в несколько устрашающей близости от глаз.

С виду то была сиамка, но крупнее. Глаза, что смотрели сквозь меня как из-под маски, сияли, как аквамарин на фоне бронзы. Даниэлю она вроде бы кивнула, но я не была достойна даже презрения: некоронованная выскочка на фоне природной аристократки. "Подумаешь, белая вдова главного лесного кобеля," - читалось на плоском лице с бледно-смуглыми щечками, миниатюрным черным носиком и розовыми губами.

- Разрешите представить вам мою Киэно. Киэно, милая, это мать нашей гостьи и сама наша гостья.

- Теперь я поняла, почему сюда нет ходу моим соплеменникам.

- Жуткая гордячка, но ее служба того стоит. И дети ее от Каштанового Пантера - просто замечательные.

Слово "пантер" возбудило во мне робкую ассоциацию с былой жизнью, но она мигом исчезла: ибо Серена шевельнулась, моргнула и привстала на ложе. Кошка скользнула в окоп и вальяжно проплыла к обеденному столику, вспрыгнула на него и уселась на чистом от посуды конце, сложив лапы глечиком.

- А, мама, ты уже здесь? Я тут совсем заспалась, - она не удивилась, да и обрадовалась не очень. - Всё Киэно: головную боль сняла, тревогу выпила и послала красивое видение. Знаешь ее имя для друга? "Верная Теплом".

- Они поладили, - улыбнулся Даниэль.

- Брат тоже мог бы подружиться с Кийи.

- Не вмиг и не сразу - уж очень он похож на андрского пса, - уточнил наш хозяин. - Сами андры любят каурангов, потому что могут держаться с ними запанибрата, да и те им открыты без недомолвок. Киэно же и ей подобные вынуждены таиться - ведь на них держится равновесие мира.

Манкатта снова вспригнула ему на плечи, но не улеглась. Изящный профиль, нежный рисунок рта, смягчающий остроту клычков... Сказала нечто, будто извиняясь. Потерлась о шею хозяина изящной головкой, оттолкнулась от него и ушла в открытую дверь.

- Дан, ты разве не поговорил с мамой, о чем хотел?

- Не успел. Тем более что голодное брюхо к советам глухо.

- К советам? - переспросила я. - Советы я принимаю как раз на пустой желудок, чтобы заесть в случае неудобоваримости. А вот решения - лишь на трезвую голову.

Из этой ситуации вышел предлог свести всех наших за если не круглым, то квадратным столом и порастрясти наши припасы.

А потом мы с Даниэлем беседовали всю ночь. Полоскалось на тихом ветру белье, неподалеку от него спали мои дети, Киэно раскачивалась на дальней ветке, сторожко мерцая глазами на всю окрестность, и самозабвенно выводили рулады лягушки в камышах.

- Совет, как и сказала, приму любой и от любого, но компетентны ли вы решать насчет Андрии?

- Почему - я не вполне король или не вполне андр?

- Напротив: потому что вы и особь высокой крови, и к Андрии неровно дышите.

- Разве это помешает мне говорить о ней правду? Напротив: изрекать резкости о своей любви способен только любящий.

- Тогда с чего начнём?

- С ближней истории. Вам должны были не раз говорить о затяжном противостоянии двух держав, когда роли постоянно менялись. Это гораздо более выбивало из седла андров - без разницы, кем они оказывались в итоге войны: победителями или побежденными. Инсаны в любом случае уходили к себе домой и там укреплялись. Разрешение последней войны было и вовсе неожиданным. Инсаны стали тогда от Шиле-Браззы, нашей столицы, в дне пешего пути, и андрские фермеры торговали им съестное почти не таясь. Враг не мародерствовал, не сжигал домов, как здешние партизаны, пальцем не трогал женщин, детей, стариков и вообще мирное население. Инсаны обещали дать волю распоряжаться сервам - землёй, купцам - товаром, ремесленникам - плодами их трудов. Налогом они обещали обложить при этом таким, что только держись, но ведь и не пытались смягчить краски. Так что позиции защитников андрской государственности были не слишком устойчивы.

Меня слегка поразила отстраненность, с которой он говорил о своих.

- А патриотизм в ту пору у вас не прорезался?

- Одно дело - земля, другое - страна, третье - государство, - ответил он. - Патриотизм бывает трех этих цветов. Родную землю не унесешь на подошвах сапог, но зато ведь и украсть у тебя невозможно...

- Так вот, - продолжил он, - у стен Шиле состоялась битва. Она длилась от восхода до захода солнца и унесла много народу. В Андрии до сих пор много пожилых вдов и монахинь и мало детей... Когда же на землю опустилась ночь, оба противника были слишком обессилены - и для того, чтобы продолжать сражение, и для того, чтобы поверить в свою победу. Наутро королю и полководцу андров - звали его, между прочим, Филандром, - доложили, к его удивлению, что поле осталось за ним. Инсаны спешно и абсолютно без шума снялись с места, побросав палатки, утварь, весьма, кстати, богатую, множество оружия, медикаменты... В общем, всё, кроме убитых и раненых.

Филандр понял, что нэсин попросту не пожелали тратить на него силы. Их целью никогда не было - делать Андрию землей для своей жизни, и на сей раз они только хотели восстановить над нею власть. Поэтому когда его приближенные и все его войско начали ликовать, король задумался. Страна по-прежнему была его, однако саму Шиле-Браззу оккупировал неприятель. В столицу, под защиту незримых стен, собралась масса народу. Туда свозили документы, книги, реликвии, музейные ценности.

- Простите-погодите, стены - это что, энергетический купол?

- Нет. Пси-аппаратура, что действует в обе стороны вроде пугалки. Подсознательно воспринимаемый телом сигнал тревоги, от которого и уши воском не запечатаешь. Словом, ни войти, ни выйти.

- А обстрелять город - дальнобойность мала. Вертолеты?

- До них тоже досягало. Да инсаны и не хотели - ни сначала, ни тем более потом. О, я ведь говорю - оккупировал, а не осадил! В Шиле начался голод, вроде бы беспричинный, съестных припасов вполе хватало. Какой-то вселенский жор. Потом пришла эпидемия, ее причину углядели в отравленной еде и бесчестных поварах и торговцах. Наконец, истреблять стало нечего и некого. Странная апатия овладела жителями, делая их беззащитными перед жуткой двойной напастью.

- Меня оное не удивляет.

- Меня тоже. В общем, поговаривают, что монахи из братского общежития, превращенного в лазарет, не выдержали первыми. Исхитрились блокировать поле на крошечном участке, двое из них выбрались наружу - и умолили инсанов проникнуть внутрь чумного кордона. Бледнокожие десантники получили такой шок, что первое время были вовсе беспомощны - пришлось прятать. Значит, их союзниками в городе были не одни чернецы?

- А далее...

- Вошедшие первыми впустили остальных. Врачи нэсин славились своим искусством укрощать болезни. Их кулинары умели делать пищей то, что у андров не ел даже скот. А еще они были волшебниками воды: они пробили артезианскую скважину, и оттуда хлынула влага, что не несла на себе отпечатка невидимых пси-полей. Голод и болезни пошли на убыль. Но прежде всего инсаны разомкнули купол и уничтожили аппаратуру... Вот так, отдав страну, противник кунга взял ее сердце обеими руками. В результате с андрами был заключен мир.

- Даниэль, а верно говорят, что инсаны у себя не воюют?

- Верно. Кхондская Триада остерегается подвергать урону Лес, похоже мыслят и нэсин. Они ведь тоже кочевой народ.

- И что, андры никогда не порывались добить неприятеля в его логове - так, как учили меня в детстве?

- Ну и детство у вас было, скажу я! Нет - и не из одного страха.

- Вы о тех, кто их прятал ради будущих благ.

- Да. В условиях договора были торговля землей и открепление сервов от общинного владения и латифундий.

- Подавление инстинкта цепной псины. Привязана - защищай, деваться тебе некуда.

- Инсаны были не настолько циничны. Странники по природе, они понимали, что понять и принять чужака может только тот, кто сам на себе попробует его участь. И ведь сервы сами желали свободы, не так ли? Следущее условие - снизить налог на вывоз из страны андрских товаров, изделий и технологий.

- Снова встречный вопрос. Что-либо андрское в Инсании бывало конкурентоспособно?

- В те времена не очень: приходилось брать экзотикой. Теперь получше. Торговцы, мастера и ученые ринулись за кордон вместе со своим товаром, и за счет этого наш патриотизм сильно поубавился в объеме. Всё прочее осталось, как и было. Андры в лице их владыки приносят клятву верности, дают нэсин золото, аниму и манкаттов. Также существует квота на инсанские поселения в Андрии. В обмен на это нэсин утучняют землю, продлевают жизнь андрам и открывают им глаза на Высшее Знание. Вот только...

- Нэсин захотели укрепить андрскую преданность чем-то посолиднее.

- Точно. Король андрский должен был взять в жены дочь Властителя инсанов и единокровную сестру его наследника.

- Хм. По моей логике заложников берут победители.

- Властитель хотел объединить династии. У нэсин наследование идет по мужской линии, у андров - и по женской, хотя сами женщины почти никогда не правят: приходится уступать корону мужу.

Обнаружился камень преткновения. Филандр был сговорен с новорожденной дочерью одного из аристо, главы знатнейшего из андрских "королевских" родов, некогда покоренных и только ждавших повода к бунту. Герцог этот был к тому же личным другом короля. Словом, помолвку нельзя было упразднить никакими силами. Невозможно было и отговорить инсанов. В общем, дело зашло в тупик. Нэсин считали надежным только такой договор, что скреплен "каплей крови и каплей семени", королевские проблемы были им непонятны в корне. Решение, однако, было найдено. Залогом союза двух государств должен был стать сын новой королевы, а не она сама, поэтому после рождения наследника ей разрешили удалиться. Андрский брак по сравнению с инсанским - это узы покрепче; но в каждом деле имеются лазейки.

- Угу. Скрытно допустить брак, порочный в основе, имея в виду потом расторгнуть, - вы не находите, что это подловато?

- Успокойтесь, не мы же с вами его заключали. Кроме того, договор был составлен без упоминания имен, и все стороны принесли одни устные клятвы. Впереди было по меньшей мере двенадцать лет, и в него могла уложиться целая вереница неожиданностей.

- Ставлю на то, что так и получилось.

- Ваша ставка принята и дала прибыль. Друг-враг короля Филандра серьезно опасался за судьбу дочери: она, многим мешала. Девочку перевозили в укреплённое поселение, и как раз по пути туда она исчезла вместе с охраной. Герцог пребывал в отчаянии, и было оно, похоже, самой чистой пробы.

- А общая молва шла такая, что подстраховался. Сам у себя выкрал, чтобы запрятать понадежнее.

- Знаете, на сей раз вы угадали только отчасти. Подозрений была целая охапка, короля тоже приплели. Ведь "инсанский брак" оскорблял патриотов хуже любых вассальных оков. Межплеменные союзы ничем не святее инцеста, и хотя госпожа Иньянна перешла в андрскую веру и стала Софией - это не помогло. В глаза величали ее величеством, а за глаза - инсанской сывороткой и прелюбодейцей.

- Хорошенький получился расклад.

- Дальше - еще лучше. Ребенка у нее долгое время не получалось, что, строго говоря, и понятно: его величество был кавалер не первой свежести. Это спустило тетиву лука народного терпения, и ему стали сватать одну знатную производительницу за другой. Память о том, каков был смысл живого залога, к тому времени повыветрилась.

- Зато возник некий новый смысл. Верно?

- "Да будут двое плоть едина". Вы об этом? Ребенок - воплощение этой идеи, но не единственное и не всегда истинное. Но вы угадали. В этом браке родилась любовь. И вот как раз тогда отыскалась девочка-невеста. Догадываетесь, у кого, госпожа Татианна? У Немтырей.

- Точно. Кому же детей красть, как не цыганам. Для того и придуманы.

- Они воспитывали ее в таком потайном месте, куда никто носа не осмеливался сунуть. Рассказывали, что нашли поблизости от своих путей люльку без гербов, дитя в пеленках со срезанными метками и труп неизвестного. Действительно, пропал тогда у отца-герцога слуга-андр неважной репутации.

- Какая прелесть! Чистой воды дамский роман!

- Отец дочку признал, домочадцы - тоже. Но им была в том немалая выгода, и почтенная сплетня возродилась с новой силой. Король Филандр был принужден подтвердить помолвку уже не во имя голой политики, а ради спасения доброго имени товарища и той самой девочки. Торжественно развелся с госпожой Софией по причине ее бесплодия и объявил, что она постригается в закрытую женскую обитель. А потом верховный иерей обвенчал его и юную Эрменхильду со всей подобающей случаю пышностью. Девочку буквально засунули в негнущийся футляр из златотканой парчи, жемчугов и бриллиантов, во время церемонии особый слуга переставлял ее с места на место. Ну, после храма, шествия по городским улицам и пиршества, обильно сдобренного пряностями и ритуальной похабщиной, король-супруг отнес новобрачную в опочивальню на руках. Так, по рассказам, и баюкал всю ночь. Не надоело слушать?

- Нисколько. Хотя...

- Погодите, скоро перейдем на известные вам личности. Потому что через десять месяцев опальная королева родила меня.

- У андров считается, что переношенные детки куда менее живучи, чем недоношенные, однако я казался вполне жизнеспособен. Цвет лица бледноват, но зато румянец во всю щеку играет, ручки-ножки брыкливые, голос громкий. Там, где находилась моя матушка, сыскать мужчину было затруднительно, да король Филандр этим и не занимался: послал за мной делегацию, признал сыном и наследником, дал имя и такое по этому случаю празднество учинил, что ото всех официальных и государственных учреждений трое суток воняло дубовой клепкой, настоянной на спирту. А чтобы покрепче прибить мою законность гвоздями к трону, сыграл лишний обряд, полуязыческий: положил на колени своей девочке-жене, будто она и есть родильница. Сие в простонародье очень даже почитается. А то было пошел такой слух, что-де передержка, да помесь, да здоровенький - не иначе как от господина Сифра.

- Ноль. Ничто. Это кто, злобный дух? Дьявол?

- Он самый. Я, и верно, пустой человек, никчемный и легкий, летучий, как семя на ветру и само веяние ветра. Только отец у меня самый обыкновенный, хотя и царь. Но я сам...Дитя девы, хотя и венчанной, однако мужа не познавшей. Сын двух жен сразу: принятой и оставленной, коронованной и прикрытой клобуком. Каждая из них - законная и незаконная в одно и то же время. Живой парадокс - вот и выискиваю парадоксы в здешней жизни.

- И что, ваша приемная мать так и осталась...

- Вы послушайте дальше. Года через три спустя нечто должное произошло-таки между Эрминой и королем-отцом: то ли под давлением аристо, то ли по зову глубин. Ну, и родился Мартин, ребенок девочки и старца. Через шесть месяцев. Представляете? Существо размером в крышку от ларца, иссиня-черное, безволосое, без ногтей и без ушек, не умеет ни плакать, ни брать грудь. Его и народу не показывали: носили по улице в торжественном шествии не младенца - подушку с короной. Тогда впервые после долгого отсутствия появилась в Замке королева-монахиня София и взяла недоноска к себе на колени, потому что любой иной аниму боялся до него дотронуться. Не знаю точно, был над ним совершен такой же обряд усыновления, как надо мной, или мы остались с Мартом только молочными братьями. Также не скажу, как за те годы, пока меня при ней не было, не высохло молоко моей матери - может быть, отдавала, как вы Артхангу. Спали мы в одной колыбели, чтобы я грел брата своим телом: уже тогда знал, как его не придавить. Эрмина не могла - боялась, а чужой няньке и подавно доверия не было.

- Как же знаменитые инсанские врачи?

- Приходили, я думаю, и не однажды. Хотя мама София знала ненамного их меньше. Ох, мы четверо чувствовали себя заговорщиками - отец со своими женщинами и я. Только Мартин жадно впитывал тепло и пищу, рос и креп, начал догонять меня силой и красотой, а за моей матерью утвердилась репутация колдуньи.

- Невеселая у вас, детишек, была жизнь.

- Что вы, напротив! Дети всегда умеют стать вне досужих слухов. Когда мы подросли и мама София сочла возможным отъехать от нас, отец услал детей и Эрмину в пригородную усадьбу. К услугам нас троих были полупустой особняк, и одичавший парк, который казался беспредельным. Еще водилась уйма мамок, дядек, гувернеров, учителей и тренеров, которые никак не меньше нашего любили и умели бездельничать: философически греться на солнышке, лепить из грязи колобки, а из глины - сказочные фигурки и обжигать те и другие в печи, по всем альпинистским правилам карабкаться на стены и крышу, стрелять из арбалета, объезжать мохнатых и низких в холке коников с риском вляпаться в корявый ствол, сочинять фантастически вкусные блюда и неудобоваримые стихи, выдвигать архисумасбродные научные теории, рисовать арабески на полях старинных книг и раскрашивать буквицы манускриптов в яркие цвета...

- Так что воспитание и образование вы оба получили Элитарное, - рассмеялась я,

- Плюс умение обращаться с людьми из разных социальных слоев. Лично мне сия катавасия не то чтобы пошла на пользу, скорее не навредила. А вот Мартин наш Флориан был в детстве не столь крепок здоровьем, сколько такой вид имел; за партой и в манеже его бы наверняка уморили. Зато теперь... Его Сиятельство и Блистательство. Речист, обаятелен и храбр до чертиков, любимец дам и дев, верховой ездок - нет его изящней, а уж фехтовальщик такой, что умереть от его руки - одно удовольствие.

Тем временем отец умер. Вассальная присяга повисла в воздухе до нашего совершеннолетия, ибо шли споры о том, кто действительный наследник. Любили в народе нас одинаково: слухи - они легко заплывают салом. Эрмина все время была рядом, хотя в регентши ее не предлагали. Власть была как бы ее приданым: жена действующего короля, дочь бывшего. Если бы вышла замуж вторично, муж мог бы претендовать и на трон. Однако она была в нашем нерушимом союзе третьей и всегда это помнила. Рядиться, кокетничать и интриговать - это для среднего класса. Поэтому о любви, браке и прочих материях она почти не мечтала. У нее было двое сыновей, почти таких же взрослых, как и она сама, и думать надо было прежде всего об этом.

Наконец мы выросли. И вот дотошные люди сызнова начали расставлять по местам, взвешивать и прикидывать. Затеялись споры о первородстве, взвешивались шансы претендентов, каждая сторона выкладывала свои козыри; мерзко всё это нам обоим было в равной степени. И из-за Эрмины тоже. Из того, что я прежде наговорил, вы можете подумать, что маму Иньянну всею страной терпеть не могли: ерунда. Злословие и боязнь ничуть не мешали благоговейной любви. Залог нерушимого мира с опасным соседом, властная Держательница Высокого Дома и несравненная красавица - вот кем была моя мать. А Эрмина той начальной поры... Игралище злых сил и скверных обстоятельств. Недомерок: в тринадцать лет, когда у других девушек время первого цветения, тоща, будто цапля болотная, ноги от подмышек, груди - пупырышки, волосы - пакля. И ведь с Болотниками таскалась, с Немтырями беседу вела, а теперь всех уверяют, что невинна! Вдобавок у Эрмины, как у всех обделённых детством, был несносный характер. Отец терпел, но и только. Я же, мальчишка совсем, умел утешить и утишить. Заваривал всякие травки и коренья. Наблюдал поздний расцвет. Может быть, так получилось из-за мунков-хаа? Внешняя речь и стать их проявляются медленно - из-за того, что они умеют говорить внутри себя.

К тому времени, когда все мы трое выросли, всё позабылось - и обезьянье отродье, и оглодок с мункова стола, и бутончик, побитый градом... Она похорошела, из буйного нрава выковалась душевная твердость. Королевскую повадку, да и сам дух, горький опыт царственности Эрмина усвоила еще от моего отца, которого не любила, но преклонялась уже за то, что спас ее репутацию дорогой ценой. Расклад получался удивительный. Моя высокая инсанскость и принадлежность Марта к древней королевской крови льстили традиционалистам, сторонникам возврата к корням, былому величию и национальному расцвету. Обстоятельства нашего появления на свет - тем, кто поклонялся первоначальному мраку.

Мне не льстило, что меня считают своим всякие смутительные личности; однако еще менее мне хотелось делаться боевым знаменем патриотов. Как видите, в итоге я счастливо избег самой грязи. Да и корона, кстати, такая удивительная вещь: ты как бы рождаешься с нею, незримой, на темечке и просто за так в канаву свалить неудобно. Не ведаю, к кому из нас троих пришло поистине гениальное решение. В общем, я объявил себя королем-монахом. Просто и изящно - королевство остается за Мартином, я остаюсь при своих, Эрменхильда - королева-мать: почётно и нехлопотно. Несмотря на житейскую хрупкость, за свои права постоять может вполне. Вот так я...

- Удрал с трона. Весьма своеобразная трусость, по-моему.

- Прослыть трусом - для этого нужна отвага особого закала, - задумчиво сказал Даниэль.

Я ответила:

- Вот теперь я уверилась, что король-монах вполне компетентен, чтобы начать переговоры с Советом и народом андрскими.

- Сразу вот так?

- Вот так. Иначе зачем вы на мою дочку вышли?

- Ладно, убедили. Будем договариваться.

Мы с БД улыбнулись друг другу. Он подозвал Киэно, я свою дочь. Манкатта пришла, касаясь боком ног Серены, и когда она прыгнула на плечи хозяину, мне показалось, что этим ласковым движением, как обручем, были соединены все трое.

После того, как мы разобрались с делами (БД обещал почистить контакты, навести мосты и повлиять на дипкорпус), я покинула их троих. Отрывать дочку от такого незаурядного аниму было непедагогично. Артханга и прочих собаков я забрала, уповая на боевые способности Киэно. Проводить дочку до дому было кому - весь окраинный Лес кишел нашим народом. Ну, а от того, от чего, по всей видимости, действительно было необходимо оберегать двоих прекраснодушных ослов, - не убережешь никого и никак. Состояние это временное, хотя почти неизбежное, все мы, даже самые умные, время от времени в него впадаем, и - поистине - лучше этого нет ничего на всём белом свете.

Бездомник Даниэль. Гений. Это слово возникло во мне спонтанно. Как иначе описать обаяние его летучих жестов и мимики, голоса и улыбки? Искушение гениальности - это больше всего искушение обыкновенности: единственное, как тебе кажется, существо во всех мыслимых и немыслимых мирах, к которому тебе не надо приспосабливаться.

Чудо, о котором никому толком не расскажешь. Праздник, который всегда с тобой. Мне ли, очарованной, винить Серену за безрассудство?

Запись двенадцатая

У того, кто живет бытом, длящейся ближней жизнью, мгновения повисают на ногах гирями. Живущий единственно настоящим мгновением обретает крылья.

По прибытии домой я лицом к лицу встретилась с интригой, dd> Раненая фрисса Иоланта поправлялась куда быстрей, чем ожидали. Через неделю стало вполне очевидным, что из смертельной ситуации она выкарабкалась, зараза к ней уж не прикинется, а крепость мышц и безотказное функционирование кишечника не замедлят подоспеть. Лежала она в полевом лагере сукков. Взрослые мунки появлялись для того, чтобы перепеленывать ее и поить снадобьями - с простейшей ручной работой справлялись пожилые кабаны.

Пока перекатывали кобылицу на чистое покрывало и убирали старое, испачканное сукровицей, массажировали ноги и спину, невольно затевались разговоры. Ума у Иоланты, по нашей прикидке, было не более чем у мункского подростка, но жаргоном Триады она владела недурно. Сквозь ее школярство просвечивала редкая доброжелательность и, главное, тяга к неизведанному.

Вскоре она передружилась со всеми - но с Хнорком в особенности. Смущенный свин околачивался у ложа и, наверное, все удивлялся про себя, что на него нашло: добро бы не кобылу - андра-убийцу на клыки поддел.

В лечение Хнорк особо не влезал. Зато командовал ритуалом кормёжки: то трава покажется ему жестка, то с овсяного киселя и ячменной затирухи ему отощаешь и мигом откинешь копыта. Все пребывание кобылы в Триаде протекало под знаком его суеты и воркотни: таскал сено со своих личных, секретных лужаек, замачивал крупу, раздобыл горсть лепестков дикого шиповника и сливы, от которых молоко делается особо душистым. Над ним смеялись:

- Она ведь не кормящая и не жеребая. До следующего сынка твоя магия не дотянет.

- Не молоко - сама будет пахнуть.

- За кого стараешься, за того андра, что ли?

- Андры - грязнули: сколько ни душатся крепкими духами - своего природного духа перебить не умеют. А у малых братьев и не почуют.

- Кауранги почуют и другие фриссы начнут сторониться, - смущенно вмешалась Иоланта.

- Нет; я свое дело ведаю. То, что ты Лес ешь и пьёшь и Лесом дышишь, и без моей магии вошло в твою кровь. И в других через тебя придёт. Знаешь еще, почему ты так быстро поправилась, когда твои андры думали, что умрешь вот-вот? Не просто от суккского лечения - от Леса. Хотят твои приятели или не хотят, но ты будешь сильнее их настолько, насколько Лес сильней Города, а жажда справедливости - животного страха.

- Мне надо подумать: у вашего дара два смысла.

- Поздновато спохватилась. То, что тебя спасло, сразу же стало тобой. И все-таки лишь наполовину: знак Леса, благо Леса несешь, а другом ему не стала. Другу нужна твоя добрая воля и открытое сердце.

- Став другом Лесу и Триаде - не сделаюсь ли я врагом Мартину? Он ведь истинный кунг и настоящий друг.

- Даже если он пойдет прямо наперекор Лесу - нет. Но врагом его поступкам. Ты будешь согласна с лучшим в его натуре. Поможешь ему не уклоняться, не ломать себя настоящего. Это наука, долгая наука - выправлять андрский норов и судьбу. Только ты сумеешь.

- Ты говоришь добрые слова и сам добр; но как мне узнать, истина ли то, во что ты веришь?

С точки зрения тайной политики и дипломатики, свинского подкопа под устои государства и общества, а также создания пятой колонны у нас соткался полный ажур. Ибо по причине естественной подозрительности андров довольно посеять крошечные семена - инакомыслия одних, неуверенности других в лояльности третьих, - чтобы получить дерево высотой до неба. Андрия всерьёз обеспокоилась за свои тылы и буквально увидела, как империя расползается по швам. Как всегда в подобных случаях, применили репрессии. И что в итоге? Народ попросту линял. Кауранги - в Лес, манкатты - в инсанское посольство, немтыри - к болотникам, фриссы и андры - в Степь. Их всех принимали: внутри Леса создался анклав со своей атмосферой, которая нравилась не так нам, как беженцам. Ну и кому от всего этого была польза? Ясное дело, не Андрии.

Вот только и для нас польза была относительной. Просящие покровительства чужаки уже нанесли нашей обители вред не меньший, чем охотники и пожарники, а если Андрия в отместку за беглецов хорошенько надавит, Лес, чего доброго, может и не выдержать. Проутюжат и плюнут, а сами протянут со своей паршой лет пятьдесят или сто. Ибо андры, в рамках своей технократии, могли увеличиться в своей массе за счет простой сексуальной распущенности, а на Лес влияло малейшее дуновение ветерка.

На наше утешение, сей биологизм был справедлив только до известных пределов. Нижний предел: голые двуногие, поглотив и истребив жизнь, накопленную для них Лесом, умалятся, и тогда то, что от нас осталось (а останется ведь), воспрянет. Верхний: Серена.

Она - спасение. Когда Лес сдавят до упора, до последней молекулы жизни, которая уже не сумеет раздвоиться и породить себе подобное, - по Серене, как по мосту, пройдет замершая в ней Сила, обновляя четыре стихии, что составляют жизнь. Она толкнет миры Медленно- и Быстро-, Высоко- и Низко-Живущих, и Лес распустится так точно, как роза прорывает бутон, кровавя лепестки своим рождением.

Арккха еще раньше говорил:

- Серена - это надежда. Создание, которое, не являясь ни андром, ни инсаном, ни мунком, обладает их свойствами наряду с нашими, а не являясь вполне кхондом, принимает в себя умение Триады вобрать в себя жизнь деревьев и трав, теплой крови и холодной крови. Сплетение расплетенного и единство несоединимого.

Запись тринадцатая

Мир - вовсе не оживший муляж себя самого, но изумительная многоуровневая виртуальная игрушка. Человек, по внешней видимости, - такая же игрушка, которая считает себя привязанной к одному плану виртуальности, мечется и попадает в иные слои: иногда нечто из них прорывается через него. Если бы человек принадлежал чему-то одному и был им обусловлен, он не чувствовал бы себя так неприютно. На самом деле человек находится вне игры и над нею - и должен осознать себя стоящим помимо мира. Он - Делатель Игры, Зачинатель Игры, а не участник.

Серена сидела на берегу Стирального Потока с Киэно в обнимку. Незадолго до того ей пришла в голову идея навести порядок в холостяцком логове: обмазать полы глиной и обжечь, разбросав по ней угольки; выбить покрывало, половик и скатерть от пыли и постирать в ручье руками, а не природно-автоматически; составить список кое-какой утвари и одежды, которую необходимо прислать позарез. В процессе этих пертурбаций ею была обнаружена книга - Первая Книга в ее жизни.

- Что это такое, Даниль?

- Дневник. Стихи.

- Твои?

- Нет. Не только. Послушай!

Странник.

Это станет именем моим.

Долгий дождь осенний.

- Осень - заговорил он прозой, - это по сути единственное время года в Андрии, так же как в Лесу - постоянная весна: зеленая и цветущая. А в земле Нэсин - вечная полнота лета: то благодатного, то невыносимо знойного.

- Но откуда у тебя грусть времени дождя? Оттого, что наполовину андр, наполовину инсан, а родина твоя неведомо где?

- Ты думаешь, Серена, как наполовину аниму, наполовину кхондка. Мы с тобой оба двуличны. Скажи, где твоя собственная родина - снаружи или внутри тебя?

- Лес - он и там, и здесь.

- Значит, это и вправду твоя материнская земля. Инсаны говорят так: "Родина - это то, что можно обхватить руками и прижать к сердцу". Можно заноситься необъятностью просторов, величием культуры и славой знамен того пространства, которое держит твой государь. Только разве хватит в твоём сердце силы, чтобы его удержать, в печени - крови, чтобы влить в его сосуды, под перчаткой - тепла, чтобы объехать? Или это пространство вливает свою душу в тебя и воровски тебя подменяет?

- Я отвечу как умею: если сердце твоё поистине велико, оно сможет вместить в себя и великую землю, и великую любовь - но само станет от них неотличимо. Подобная любовь может стереть в прах. Я люблю Лес, но иногда, напротив, негодую, что он любит себя через меня... Нет, не так: для любви ведь нужно расстояние, а я в такие минуты - одно с моей колыбелью.

Так говорила Серена.

- А ты воплощенный Лес, то, ради чего я брожу по нему. Боишься, что любовь поработит тебя? Против этого существует один путь: дать ей вырасти в твоём сердце и вместе с твоим сердцем. Лишь тот Лес, что ты в себе унесешь, пребудет твоим Лесом; у Живущего есть только та родина, которую он вырастил и хранит в себе.

- Да знаешь ли ты, Бездомник, что я храню в себе?

- Знаю, - он кивнул. - Знаю, а сама ты еще только угадываешь и ужасаешься.

- А каков твой собственный ужас, Даниль?

- Почти таков же, как твой. Ты боишься переполнения знанием. Как бы твоя звезда вообще не взорвалась оттого, что станет сверхплотной. Верно?

- Так.

- А я боюсь Пустоты, ибо всю жизнь поглощал впечатления - и еще ими не наполнился. Недаром мое прозвище - Сифр.

- Мы с тобой бродим в одном океане знаний, оттого и угадываем друг друга.

- Да. Бездна - это полнота, полнота - это бездна. Каким именем ее назовешь, таким она и откликнется. Но ты должна звать. И будь в том без страха!

Даниэль выполнил, что обещал: посодействовал в том, чтобы к нам прислали более-менее солидного представителя государственной власти. Официально ради того, чтобы забрать вертолетом любимую королевскую фриссу, которая передружилась со всеми и потому нынче составляла для своего хозяина проблему.

Ну и вот, наконец, мне докладывают, что правительственный экипаж прибыл на андрские охотничьи угодья, в двух часах рысистого бега от того места, где Хнорк едва не подмял под себя светило ихней государственности. Экипаж прибыл не по воздуху: пробил две колеи в пепле и стоит дожидается, такой одинокий. А высокие гости в составе двух весьма примечательных персон бредут ко мне в базовый лагерь пешком.

Я вышла встречать.

И вот появилась курьезная процессия. Впереди мело ушами лесную тропинку нечто песье и, без сомнения, редких мужских достоинств. Последние выступали по причине отсутствия настоящей шерсти - так, рыжеватая щетинка - и наличия пузца, что подалось вперёд и слегка отвисло книзу. Уши были лапчатые; короткие, слегка расклешенные передние конечности и длинное, как сосиска, тело придавали облику существа нечто тюленье. Глаза были зеленовато-карие. В целом это напомнило мне ужасно крупную таксу или не весьма большого бассет-хаунда. Сзади смирно шел андр, угловатый и тощий, с короткой прусской косицей, в сюртуке почти такого же цвета, что и кожа пса. Оба были в белых перчатках, носках и при белых же галстучках, только у кауранга на шее был ошейник с медальоном, а из кармана "его аниму" глядел платочек.

В пяти шагах от меня аниму остановился и ответил поклон^

- Высокочтимая госпожа Тасианна! Я, средний дипломат Шушанк ха Радди Арья, уполномочен от имени братьев-правителей приветствовать вас в ваших владениях.

Дипломатическим протоколом он себя не обременял - или у них было принято лаконичное выражение мыслей, когда слово имеет вес десяти.

- Татхи-Йони тоже посылает им свои приветы и пожелания доброго здоровья. Только здесь не мои владения, господин Шушанк, а Триады. Но если вы уполномочены передать что-то - передавайте.

- Погодите, - сказал он вдруг с полудетской интонацией, - мне бы хоть оглядеться. Я тут в первый раз.

Эта нештатная реплика сразу довершила картину, составными деталями которой были его одиночество, непрезентабельность и толстенький, важный кауранг, который представлял собой комического близнеца хозяину и другу.

- Оглядывайтесь. Сядем на пенек - и смотрите себе. Вы профессионал? - спросила я.

- Наследственный. Дети аристократов получают место родителя или родительницы, а они оба, кстати, были ходоки по дипломатической линии. Самоопределяться предпочтительно в домашних рамках. Нам, в отличие от простого народа, поставлены довольно строгие границы. Вам, я полагаю, тоже. Лес...

- Уж ему-то границ не поставлено. Когда злак рассевает семена или дерево запускает корни в землю, цветет, завязывает плод и спелым роняет его с ветки, они о границе не думают. Это Андрия отгородилась от Леса, а не он от нее.

- Ну, тогда скажем иначе. Говоря с Андрией, вы в чем-то идентифицируете себя с Лесом. Вы глава его.

- Вовсе нет. Просто у него нет для этого разговора уст и голоса помимо моих.

Песик переводил печальные глаза с одного на другую.

- То же произошло со мной: никто другой не соглашался. Вот и говорит мне начальство: "Коренной андрский патриот не сумеет, а ты даже на фоне прочих моих сотрудников такая манна небесная, то бишь такое перекати-поле, что и позабыл, где тебя мать родила". И в самом деле: сам этот момент или вовсе не улавливаешь, или светит в тумане. Белые стены... Холод... Твой негодующий вопль...

- Держу пари, стены были зарубежные.

- А вот и проиграли. Самые что ни на есть андрские. Однако внутри них было инсанское посольство, так что я все-таки родился на территории другого государства. Мамочка была звана на дипломатический прием вместе с папочкой. Вид у нее был вполне величественный, ибо на сносях. Мы, аристо, при любом удобном случае кутаемся в нечто скрывающее натуральный рельеф, вот инсаны и не заподозрили диверсию. Ну, они кормят хоть без вина, зато непревзойденно. Мама, понятное дело, перестаралась, так что к концу церемонии едва не взорвалась мною прямо за банкетным столом. Еле успели перетащить в жилые комнаты одного из посольских врачей. Так что и здесь нам повезло: у инсанов такие акушеры, что смертей от родильной горячки или от неумения разродиться, почти что нет.

- Так диверсия была продумана заранее? - улыбнулась я.

Не исключено. Во всяком случае, на мою судьбу это повлияло. Как родился, так и живу.

- Страну нэсин знаете хорошо? Можете рассказать о ней?

- Ручаюсь, до вас дошли одни сказки. Ландшафт там не андрский, плоский как тарелка, не изомерный, но многомерный, ступенчатый. Горы посреди равнин. Только я не видел ни одного места, куда не мог бы зайти и откуда не мог выйти без особых умственных трудностей. Физических - да: не всюду пускают, закон не велит. Хотя он сам - вроде корсета: может с непривычки так стянуть, что потроха наружу, а может поддержать и выявить хорошую фигуру.

- Для того надо ее приобрести.

- В данном случае - выработать. Их закон, очень многогранный, - не буква для следования, но алгоритм благого или, на первых порах, приемлемого поведения. Вы, говорят, лингвист. порождающие грамматики знаете? И правила традиционной поэзии? Вот примерно так. Сначала играете в заданных рамках, а потом, когда с неизбежностью меняется натура, рамки отпадают: вы и без них не сделаете ничего злого, скверного и попросту глупого. Такое вот волшебство.

- Вы хвалите инсанов, будто сами из них.

- Наверное, рождение в ихних стенах сказывается. Андрская мораль, видите ли, не то чтобы для меня неудобоварима, напротив: самая творческая, самая высокая. Однако положиться на нее возможно не более, чем на тарелку с манной кашею. Издали посмотришь - возвышенно, слов нет, а вблизи невнятица. И если не удалось приложить мораль к нужному месту, мы сразу как с цепи срываемся. В войне - игра без правил. Жена и впрямь одна против инсанских четырех, зато конкубинок десятками. Детей в войне сиротим, плодим в блуде и раскидываем по специальным детдомам. У нэсин ввоще нет слова такого "сирота", "бастард": все по рукам расходятся. Зато у нас имеется неизбывное чувство вины и греха, которым едва ли не кичимся, что обладаем...

- Вот снова, - вмешалась я в эти периоды. - Вы говорите "мы", а критикуете как чужой. Будто не любите.

- Напротив. Только свою родину и можно ругать, но не другие. Прерогатива верных детей. А любить родину надо, но так, чтобы она тебя ненароком не пояла.

Меня покоробило это присловье. Он заметил это:

- Я же аристо. Два вида двуногих в Андрии: мы и простонародье. Они одеваются как хотят - мы на все случаи жизни имеем одну и ту же форму. Они ведут себя произвольно, мы - ритуально. Говорят как только могут красиво, зато мы - грубо и по сути дела. Простые люди думают, что приказано. Аристократы обладают роскошью собственного... кукиша в кармане. Но самая главная наша прерогатива - быть острием пирамиды и вершиной дерева.

Тут Шушанк опомнился и снова стал выполнять дипломатическую функцию:

- Из моих намеков вам должно было стать ясно, что речь пойдет о матримонизме.

И, наконец, изложил то, что я предугадывала. Его непосредственная цель была - обеспечить переговорный процесс на самом высоком уровне: не только с Андрией, но и с Инсанией. Положение было следующим. Мы таки основательно взяли их за... жабры: миляга Шушанк сумел обозначить предмет взятия гораздо конкретней. Не видя никакой возможности выкурить наших сторонников и своих диссидентов, которых автоматически полагали лесными шпионами, Андрия вынуждена прекратить поползновения на Лес.

- Значит, Лесу дарован мир.

- Во имя обеспечения лояльности андрских граждан, по преимуществу двуногих, своему правительству и государству. Прочих не так просто обеспечить чем-либо подобным - грызут узду и мало склонны к дрессуре.

- Учту последнее. Я так думаю, из-за такого фриссы, кау и манкатты и не обладают всей совокупностью гражданских прав.

- Но вы учтите, что и от вас потребуют гарантий.

- Сами на себя удавку надели, а туда же - гарантии подай, - проворчала я.

- Инсаны называют сие "аманат". Почетный залог доверия и мира. Мы хотим получить вашу дочь, вернее, того ребенка, которого она родит от владетельного аристо. И андры, и нэсин не видят иного средства погасить конфликт. Выбор ее, как мне гарантировали, будет свободен, тело - тоже: брак после рождения дитяти любого пола может быть расторгнут по ее желанию. Вот судьбу ребенка должны будут обговорить особо.

- Ну вот, не успели познакомиться, как ставите перед фактом. Я бы предпочла не разводить матримонии так рано. Лесу безразлична политика, и, кроме того, сначала нужно состряпать договор, а уж потом назначать за него цену.

Мое недовольство проистекало не из того, что наши соседи увидели в Серене меч и могущество Леса и хотят присвоить: просто не хотелось затевать политический и не весьма политесный разговор с дочерью.

- И вот что. Серена моя упряма, как необъезженный фрисс, а браться напрокат ей, я думаю, будет противно.

- Это же пока зондаж мнений, - успокоил он. - И притом - почему бы ей не устроить свою судьбу с полной приятностью? Вы мать и в кое-чем не должны отличаться от всех вообще матерей.

Я поняла, в чем; хотя, по правде говоря, рутенские матери с одинаковой силой желают выдать детище за хорошего человека и держать у подола, заиметь внучат и спихнуть их всех скопом с плеч долой.

- Вы правы. Мною движет обыкновенное бабское желание найти Серене пару. Не выдавать же ее за собаку или мунка?

Враньё. такое желание наступает при виде конкретного объекта, а ожившие негативы меня нимало не прельщали. Никто не прельщал. Это дело Серены, ее разума и более того - интуиции. Ибо ныне Серена - выпущенная мною стрела судьбы, птица, что сядет на плечо моему собственному Страннику.

Оттого я говорю уже откровенно:

- Может быть, это хорошо - то, что моя дочь выдала себя вам, андрам, и то, что они соблазнились ее трансцендентной силой, не ведая толком, с чем ее едят: озаряет ли она землю обетования, сообщает ли спутнику жизни удачу и мудрость, передается ли по наследству.

- О, его величество обожает эксперименты, - ухмыляется Шушанк.

- Значит, будем заранее готовиться к жертвоприношению, - итожу я.

Истинных ручательств бы нам побольше! Андрское честное слово я в гробу видала. Шушанк наверное, а Даниэль наверняка бы не соврал, только неудобно так сразу выступить: "А как там у вас в стране насчет того, чтобы вешать лапшу на уши, пускать пыль в глаза и втирать очки?" Неясно и то, кто родится от этого брака. И что.

- Шушанк, почему так: что ни андр на моем пути, то всем хорош, а вместе они вызывают у меня стойкую подозрительную реакцию?

И тут песик, который за все время беседы не пошевелил и хвостом, прошамкал:

- Есть такая инсанская поговорка: "Шайтан легче всего поселяется в людях, сбившихся в стадо."

- Отлично сказано, - отвечаю я. - Почему нас с тобой не представили друг другу, приятель?

- К слову не пришлось. Дипломатический протокол не предусматривает, - ответил он, с укоризной глядя на хозяина.

- Бэс-Эмманюэль его прозвище, - ответил Шушанк.

Богатое имечко: бог и дьявол сразу. Кто ж это тебя так припечатал: ведь не хозяин, похоже?

- Родители хозяевы, - пояснил он тем же стариковски ворчливым тоном. - Я найденыш, малым щенком в его школьную сумку свалился прямо к завтраку. Ну и съел добрую половину, потому как голодный был.

Обговорив с ними обоими детали, я отправила послов восвояси. Даров не дала: покормили их так, чтобы запомнилось надолго, - и всё. Также я взяла на заметку, что кауранг с седоватой мордой заглядывался на грациозных и властных кхондок, которым приходился едва по плечо. Андр же все время тактично высматривал Серену - не появится ли случаем на горизонте это чудо природы.

Серена, вернувшись от Короля-Бродяги, выслушала меня, к некоторому моему удивлению, вполне спокойно. Сказала одно:

- Я бы Даниля выбрала, но он ни в какую не пойдет.

- Влюбилась в него?

- Да нет. Хотя, пожалуй, да, только не как положено. Мы слишком родственны, чтобы между нами возникла настоящая любовь. Понимаешь, мама, Даниль - это свой. А от своего надо все время отходить.

Я тебя понимаю. Рада, что ты такая умница. Ведь мы обе пришли в Лес по сути ради того только, чтобы вовремя уйти.

- И ведь он монах, - жалобно произнесла она, - если размонашится - корона снова будет его, а так нельзя.

Запись четырнадцатая

Homo и верно произошел от одного корня с древесными приматами - оттуда его тяга ко гнезду. Только стоит обезьяне в нем поуютнее усесться на какой-нибудь ветке, как Бог дает ей пинка под разъевшийся, красный гамадрилий зад.

В Лесу окончательно утвердилось "кхондское лето" - аналог земного индейского; самое любимое мною время года, изобильное и сладостное преддверие дождей. Серене по душе весна, которая, смеясь, рождается внутри зыбкой прохлады такой нежной и пестроцветной; зеленое рвется из земли во все стороны. Позже оно как бы загустевает, пёстрое выгорает, тускнеет: Лес делается подобием старинного гобелена. И вот, наконец, сквозь шитьё ковра протянуты золотые нити...

- Даниль рассказывал, что Андрия не знает весны. Всю дикую зелень почти тут же сжигает неистовое солнце, - говорит Серена. - А Лес не ведает зимы. Из Андрии наносит горячий воздух, и это мешает Лесу уйти в себя. Он постоянно спит, но ни умереть, ни воскреснуть не в силах. Некому привести туда зиму. Вот еще причина, почему я от него отхожу.

Шушанк и Бэсик являлись еще не раз. В писаное вникали старшие кхонды, которые докладывали мне свои соображения, о подтексте осведомлял Бэс-Эмманюэль, который чуточку гордился своей прозорливостью, но решение оставалось за мной - и то было рискованное решение. Я поняла, что не миновать и мне вскоре выйти из моей прекрасной земли.

Все документы были изучены, дата торжественного подписания назначена, и теперь нас с Сереной наряжали.

Мунки готовились к этому процессу заранее: измеряли каждый изгиб фигуры, наблюдали за манерой, в которой мы с дочерью движемся, говорим, жестикулируем и подносим ложку ко рту. Брали для сукков-парфюмеров образцы нашей слюны, пота и других выделений, соотносили тона безволосой шкуры с расцветкой самых богатых и редких тканей, волокон и минералов. Прежде портняжки обрабатывали так одну Серену, я старалась обойтись чем попало и ходила так до очередной поимки с поличным, когда меня заставляли убраться и надушиться по понятиям.

Сшили, стачали, склепали и снизали облачение они заблаговременно, а принесли, когда посольские вертолеты уже вовсю рассекали воздух нашей родимой территории. Для встречи им выделили местечко в стороне от пожарных трасс и поближе к полосе диких охот: оно оказалось, по суккским понятиям, заплёвано и загажено, так что его прочистили и засеяли травкой, которая быстро затянула неприличие легкой вуалью.

Словом, на землю надели маскировку. На нас тоже. Мои седые с рыжиной волосы постригли в виде крепкого ежика, который стоял над головой торчком, широкой струей спускался по шее между лопаток и, не доходя до талии, сходил на нет: то ли кхондский боевой убор, то ли грива болотного мунка. Это была диадема Владычицы Леса. А дальше...

Длинное, до полу, одеяние было связано из волчьего подшерстка, который крепко ссучили с конским волосом. А уж узкое оно было! Меня явно собирались носить прямо на троне. Поперек талии наложили широкий и тугой, как корсаж, пояс темно-алого шелка. Расстарался над ним не местный шелкопряд, существо затюканное и скромное, но элитная диаспора инсанских переселенцев; ради нее высадили тутовицу. Потом меня продели в накидку из черного войлока наилучшей выделки, атласистого, с прядками по всей поверхности. Была она о трех концах или хвостах, что также было исполнено глубокого значения. Один, самый широкий, спускался на спину и дублировал косу. Два других, поуже, легли на руки до самых кистей, где были схвачены широкими серебряными, как и набор пояса, браслетами, где там, то здесь горели кораллы, перекликаясь с массивным ожерельем. Что до обуви, она у нас всю жизнь была немудрёная. Либо мокасины из ряднины, либо, как сейчас, плетённые из полосок луба туфли типа "кошачьей лапы". Чтобы показать, что я вроде манкатты, наверное.

И косметика моя - нечто в том самом роде. Губы и длинные ногти, - чёрные, брови - от уха до уха, на лбу темно-пурпурный треугольник клином вниз, виски и щеки тронуты смуглой пудрой, так что нос и скулы выступили наружу, словно у породистой кобылы, а весь абрис моей физиономии стал благородно-овальным. Словом, сделаны все возможные намеки на моих сторонников и союзников, и благодаря этому я на большом расстоянии должна являть собой чудо зловещести.

Мои худшие опасения сбылись: на поляну, где был назначен совет, наши мунки внесли меня в кресле из морёного дуба, которое, будучи сотворено под руководством их старших собратьев, скрытно левитировало в полуметре от земли. Должно быть, выключатель был предусмотрен, ибо мое передвижное сидение послушно опустилось на траву именно там, где было надо. Я крепко уселась на нем, расставив колени как могла шире и положив на них тяжелые от запястий руки.

Аккурат в это время явился мой Артханг, сел у подножия. Наши постепенно окружали мое седалище спиралью: ближе - малые мунки, далее - молодые кхонды и сукки и внешний круг - мощные кхондские воины и кабаны-секачи. На тех двух третях пространства, что были отведены гостям, народ пока толкся лишь второстепенный. По тамошнему закону, точность - вежливость не королей, а простонародья, тот, кто дольше всех проканителится, - самый важный. Ну конечно, тянуть и волынить намного легче, нежели сразу занять удобную позицию. Ладно, предположим, что андры, как народ галантный, пропустили даму вперед своего главного мужчины.

Ага, теперь там, у грузовых вертолетов вовсю засуетились. Оба Владыки пока скрыты в толпе верноподданных, в тех шатрах, которые натягивают вблизи транспортов, чтобы короли могли навести последний макияж и марафет.

И вот они движутся навстречу мне сидящей, к центру нашего круга верхом на своих скакунах - две блистательные точки. Мартина Флориана Первого я узнаю из описаний и главное - по его фриссе, которая сегодня, как и ее всадник, взнуздана и подсёдлана чистым золотом. На брата Март похож не очень: удивительно, почти неправдоподобно хорош. Волосы белокурые, как у них у всех, но богаче, живее по тону; гладкий юношеский подбородок, точёный нос, губы что лук Амура, широко расставленные "светло-сияющие" глаза... Эх, какая женушка бы изо всего этого для меня вышла, будь иной расклад карт! Наряд роскошный и слегка небрежный: никакого прорыва ни в мир средневековья, ни в мир войны и охоты. Это почти жокейский костюм, состоящий из свободного золотисто-парчового камзола, коричневых бриджей и полусапожек, которые потрясают кхондские моральные устои тем, что выделаны из чьего-то сафьяна.

Положительная фрисса Иоланта возвышается надо всеми, как парусный корабль на морской глади: народ вокруг по большей части мужской, дипломатический и пеший, женщины добавлены с тем расчетом, чтобы кому-то скучно не было. Одеты так ярко и так шумны, что одну невольно считаешь за двух.

На другой части поляны и вертолеты другие: не грязно-зелено-пятнистые, а всех тонов белого и светло-бежевого. Публика тоже вся в светлом, легком и развевающемся, сплошные плащи, обмоты и покрывала, одного пола от другого не отличишь. И - вот дела! Эти почти все конные. Внутри их "стрекоз" свернутая пятимерность, что ли?

И у них я распознала женщин: сидели в седлах более прямо, их покрывала из более тяжелой материи не струились по ветру, как мужские, а стекали вдоль стана. Лица ни у тех, ни у этих не видно, одни глаза сияют для всех.

Из инсанской среды выступает главное действующее лицо - Мартинов сюзерен. Владетель Эрбис. Он без фаты, в одном тюрбане и плаще поверх длинной туники. Небольшого роста сухонький старикан с кощеевой бородкой, загар не такой самоубийственно черный, как у андров. Словом, личность не очень выразительная, не то что его жеребец - золотисто-буланый альфарис. Вард, вспомнила я имя, которое мельком упомянул Шушанк. Сбалансирован, как хороший клинок; сухое, гибкое тело; небольшая голова с круглыми ушами и ноздрями; грудь не так глубока, как у фриссов, которые самую чуточку, но тяжеловозы; задние ноги саблисты, однако осанки это не портит. И горячие, страстные, умные глаза, которые широко расставлены, дабы вобрать в себя всю Вселенную.

Авторская пословица: инсан сам по себе лишь человек, альфарис сам по себе только лошадь, но вдвоем они - Властелин Эрбис в ореоле вышней славы. Альфарис не идет под Эрбисом - исполняет величавый танец; этого почти не заметно, потому что звук имени, кованый звон поступи, шелест дыхания гармонично слиты с движением.

Иоланта под тяжестью Мартина шествует неуклонно, ровно и мерно. По всему видать: шаг ее без особой нужды не перейдет ни в рысь, ни в галоп, однако своей цели достигнет.

Теперь оба всадника направляются прямиком к моему портшезу. При виде их великолепия мне тоже хочется оседлать кого-то из присутствующих. Кого только - разве что Хнорка? Боюсь, что юмор ситуации до него не дойдет.

Сделав напоказ десятка два шагов, короли сходят с седел, а их кони следуют за ними, чуть отступя. Перемолвиться - ни словом, ни духом - не смеют, но Вард сделал вид, что собирается положить голову лошадиной даме на холку, а это жест приязни, едва ли не сообщничества.

Люди садятся напротив каждый на свое место: Мартин - на подобие складного трона, Эрбис - на табурет мозаичной работы.

Над обоими воинствами клубятся по ветру флаги: алые с золотом андров, изумрудные - инсанов. Трубят фанфары, гудят рога, завывают длинные трубы, раскатывают лихорадочную дробь барабаны...

И как раз теперь нам подают Серену: о золотое яблочко на расписном блюдечке! Цветочек сливы в серебряной вазе! Лесная заря в полнеба! Если я олицетворяла собою "волчье лето", то моя дочь - первый день творения. Такая же, как у меня, накидка Триады о трех хвостах, но поверх широкой, переливчатой, нежно-яблочного цвета рубахи, расшитой цветочными гирляндами. Наручные браслеты из резных плашек старого сандала, инкрустированных зеленой бирюзой, сокровищем мунков-хаа: такую только они умеют добыть из коварных холмов в сердце топи. Из того же сотворен облегающий бёдра пояс. Цветочные цепи на шее и в распущенных волосах, снова сандал и рута, жасмин, орхидея и гвоздика, благовонные цветы, листы и древеса, сама изысканность и нега. Воплощение Леса и одновременно - ожившая статуя Владычицы Приливов. Ибо лицо выбелено и нарумянено, как маска, глаза и брови слегка подведены тушью, а поверх всего наброшена почти невесомая и прозрачная вуаль, что ложится на чуть выгоревшие волосы, смягчает многоцветие украшений и обращает Серену в сладостный призрак.

По выработанному заранее сценарию дочь становится рядом со мной, положив мне на плечо руку. Такая поза для Триады означает "защиту, что сильный дарует слабейшему". У андров проще: кто сидит, тот и главней. А у нэсин младший по возрасту всегда в подчинении, куда ты его ни помести. Так что читайте символ как вам привычно, судари!

Одно, уж точно, понимают все племена Живущих: явилось главное действующее лицо. Главный приз на сегодняшнем состязании умов.

Все замолкают.

Теперь от той и другой стороны сразу выступает один. Торжественно и звучно, как фанфара, он провозглашает:

- Господин мой, Мартин Флориан Первый, король андрский, свидетельствует: "Мир, который я заключил с Триадой Леса, подвергся небывалой угрозе. Я хочу от всего сердца уверить кхондов, голову Триады, что ни я, ни потомство мое больше не допустят ни беззакония, ни изменения уже заключенных соглашений в худшую сторону. Поэтому я желаю иметь гарантии того, что и новые друзья наши, и союзники друзей наших не будут - ни тайно, ни явно - выступать против меня и моей крови. И по всему по этому желаю я взять своей милой и единственной супругой Серену Кхондскую, и Мункскую, и Суккотскую, чье кольцо держу при себе как знак обручения, и иметь от нее потомство - сына и наследника моего - на условиях, которые будут ей угодны."

Все это мне привычно: такой наследник, по идее, должен править обоими домами и не давать ни одному из них задираться. Подтекст: вечный заложник, лесное достояние в руках андров позволит им диктовать условия Лесу. Иллюзия, но нам на руку. Необходимо лишь уточнить, какие узы налагает на молодых людей обручение: крепкие или не совсем. В конституции и каноническом праве мы ничего подобного не нашли.

- Господин господина моего Мартина Флориана Первого, Владетель народа Нэсин, народа Манкатт и народа Аль-Фарс, высокородный Эрбис, также говорит через меня и свидетельствует: "Вассал наш, король Мартин Флориан Первый, в противостоянии с Лесом потерпел поражение. Это и над нами, инсанами, победа. Поэтому я, Водитель Племен, также прошу Триаду о мире. И желаю взять в круг моих жен господу Серену бинт Тати-Анни, дабы сын ее был господином над нэсин, как те - над андрами, а дочь - супругой того аниму, кто будет от ее имени держать власть в земле инсанской: и чтобы ее потомство и потомство ее потомства соблюдало мир. Нэсин почитают в лице госпожи Серены ту, в жилах которой молоко Лесной Триады смешалось с кровью племени Иных; и еще то, что она - плод и зов иного царства. Мы чтили бы и подчинялись ее детям как знаку сего царства. Самое же госпожу Серену обещаем отпустить от себя по первому ее слову, подарит она Владетелю дитя или нет, потому что на всё воля Того, Кто создал все живущее."

Стиль и тон второй части заявления почти незаметно отличаются от первой. Никакого трубно-иерихонского гласа, одна рассудительность и легкая ирония; эти оттенки нанесены в кхондской манере и усваиваются только подсознанием наших Живущих. Поэтому сейчас все наши, как и я, оценивают щедрость и открытость Эрбиса по достоинству.

- Оба моих государя говорят, - продолжает герольд. - Чтобы не было у Живущих в Лесу сомнения в нашем слове и его искренности, мы также даем им почетного заложника: этот залог - Даниль, то же Даниэль Отшельник, король-монах, и на сие получено его согласие.

Искусный оратор отчитал своё; теперь моя очередь. Но так как у нас нет склонности говорить красно, вещаю я как Бог на душу положит:

- Триада Леса вас слышала. Решение, которое вы предлагаете, хорошо для нас уже тем, что мы не доверяем писанному на бумаге, но только написанному в самих Живущих. Однако мы не уверены, что моя дочь Серена желает сама быть таким манускриптом. Нам нужно время и нужен совет.

- Мы предвидели это, - герольд изящно склоняется перед нами. - И выбрали весьма эрудированных советников, в числе которых известный вам...

Я делаю отрицательный жест - не слишком резкий, чтобы Рожденный-в-Посольстве не обиделся.

- Советников назначу я по мере моего личного разумения. И пусть вас не удивляет мой выбор!

И называю кой-кого из наших двурушников. То, что они появились на поле вместе со своими владельцами, мои кхонды уже унюхали. Итак, мы выберем Ризвана, легавого охотничьего пса из дворни первого министра, внешне безобидную собачку Фиолетту, чтицу и наперсницу матери второго министра, из уст которой мы почерпнули немало сплетен о драках парламентских бульдогов под ковром, Бэса-Эмманюэля и - более ради почета - альфариса Варда, с которым никто из наших знакомства не водил.

Затем я своею властью распустила остальное сборище, - и мы уселись в тесный кружок за яслями с наилучшим запаренным овсом, который был щедро сдобрен бобовым тестом, изюмом и актинидией.

Запись пятнадцатая

Обретение свободы мнится в форме и терминах разбиения оков. На деле это вспарывание лона, разламывание колыбели. Субъект после сего чувствует себя дискомфортно до крайности - результат не столько ожидаемый им, сколько желанный Богом.

- Я хочу знать, что от нас зависит, кроме очередности твоего перехода из рук в руки. Видишь, они даже не обмолвились о правилах выбора, - объяснила я дочери перед посиделками.

- Вот почему ты и отступила на шаг, - кивнула Серена. - Ты же знала, что я не возражу против замужества, если это мир Лесу.

- Если... Всё вилами по воде писано, - буркнула я. - Выгоды всегда не стопроцентны. Не миновать нам торговаться, прежде чем в омут головой.

- У тебя комплексы.

- Глас Царства во плоти. Это выражение многого стоит.

- Если обо мне знает Даниль, так знает и Мартин. И показывает, что я нужна ему сама по себе.

- А Владетель подчеркивает твою избранность в качестве гарантии.

- И в качестве другой вручает нам голову Даниля, которого мы ни за что не обидим, - фыркнула она.

То есть оба дарят. Серена уже сейчас пристрастна.

Вернемся часа на три назад. Путем кругового опроса советников мною было установлено следующее. Мартин Флориан как личность в самом деле незауряден. В дополнение к тому, что говорил Бездомник, - почти профессиональный музыкант и творец модных песенок. По причине холостяцкой жизни обставил себя женщинами, своих детей любит и обеспечивает элитным образованием, без чего им и сословность не в сословность. Вообще-то амуры - это у Марта наносное. Он имеет славу человека доброго, веселого, не слишком делового - во всем советуется с королевой-матерью. Ее слегка побаиваются(я представила себе этакую Екатерину Медичи). Она мало того что аристо, но еще и отпрыск древнего королевского рода, смещенного предком Филандра. А так как власть в Андрии передается скрыто матриархальным способом, то Филандр приложил героические усилия, чтобы слить отцовское и материнское право.

- Так Мартин, получается, вдвое царственней Даниэля? - спросила я у Ризвана. Умнейший пес сделал династические казусы своим хобби.

- Только по "легендарному праву", - подчеркнул он. - Современный закон отвергает главенство женщин. Простому народу лестно, что старый кунг почтил опальный род и погасил недремлющий конфликт, очаг раздоров, - но юридического значения это не имеет.

И такой вот Мартин присягает Эрбису и из Эрбисовых рук получает свой головной убор...

Сам Эрбис ни с кем и никогда за свою власть тяжбы не устраивал: по инсанской пословице, знамения судьбы бесспорны, как нос на лице, а они на него кому надо указали. Также Владетель обладает волевым характером, образован на оба манера, инсанский и андрский, знаток точных наук и свободных искусств, в частности - музыки и стихосложения.

Теперь об изъянах. На Эрбисе, помимо преклонных лет, повисли две немолодых жены, своя личная и покойного друга. Бросить их без повода он не имеет права, как такое можно подумать? Да я и не думала, - извинялась я перед Вардом, - не бросить, но отпустить от себя с подарками. Нет, снова возразил он, такое значило бы оскорбить почтенных женщин, отлучить от внуков, которых они вовсю нянчат. И никто в земле Нэсин не поймет, как можно отказаться от привилегии истинно мощного мужа быть защитником своих супруг.

Словом, не только Варду и всем нам - ежу было понятно, что шансов заработать главный приз у нынешнего Владетеля инсанов маловато.

- Бэс, а ведь тот из двоих владык, кто первым получит Серену, - он, уж верно, и отпустить ее не пожелает? А если рискнет, так номер второй имеет полную возможность не отдать мою дочь первому?

Бассет приподнял скорбную головенку:

- Наш главный господин не захочет ее приневолить, ибо ни на что не надеется. Верно, Вард? А вот Мартин - не поручусь. Честен-то он честен, однако уверен в себе более, чем в других, и может решить, что знает девичьи желания лучше самой девицы.

- Мама, - вспыхнула Серена, - что ты высчитываешь и прикидываешь? Если я иду замуж по разуму и расчету, так то будет мой разум и мой расчет!

- Прекрасно, - усмехнулась я. - Ты вступаешь в брак с холодной головой, поэтому я хочу добавить в сей процесс капельку эмоций.

После того я всех распустила.

Утром все племена собрались по новой. Я встала, чтобы держать речь: на этот разок у нас было целых двенадцать часов, чтобы ее придумать.

- Государи, братья мои! Мы били рука об руку в знак мира. Отныне мы друзья. И нет более высокого доверия, чем поручить другу самое драгоценный плод из тех, что тебе дарит земля - твоё дитя, дитя твоего народа. Вы просите Серену, мою дочь, и хотите взять себе ее отпрыска - они ваши. Взамен мы получаем самое прекрасное, что есть у андров и нэсин: Даниэля, короля-монаха. И тот, и другой дары - на время, но Живущий и обладает лишь временем, не вечностью. Моей дочери дано право выбора - поэтому пусть проведет полгода у одного народа и столько же у другого, прежде чем осуществить это право и окончательно вручить свою судьбу одному из государей.

Все облегченно вздохнули: и люди обоих видов, и кони, и вторая половинка тощего, язвительного дипломата. А что они думали - я на Мартина свой народ натравлю? Больно надо. Я особа мирная, к побоищам неприспособленная. Вот соображаловка у меня есть: этой ночью послала особо резвого и легкого на ногу (руку) мунка к БД с просьбой пока оставить свою сараюшку и погостить в глуби Леса: вдруг андрская оппозиция режиму захочет устроить провокацию.

Остаётся определить, к кому моя дочь пойдет вначале. Вроде бы незначительная проблема - но мое бабское занудство на ней зациклилось. Я придаю значение тем песчинкам, которые имеют обыкновение портить часовой механизм.

И вот я кладу одну неопределенность поверх другой.

- Мы здесь наслышаны о том, что и андры, и инсаны - поэты, таковы же их властители. Пусть оба государя, старший и младший, споют завтрашним утром самую лучшую песню, какую найдут в своей памяти. А дочь моя будет судьёй; не их мастерства - об этом не беспокойтесь - а того неуловимого, что протягивается с пеньем от души к душе.

- Согласен ли с таким решением кунг Мартин Флориан? - спрашиваю я после паузы.

- Да, согласен.

И взгляд, полный упрямства, восхищения и радости, обращен к нам обеим, но более ко мне. - Согласен ли Владетель Эрбис?

- Владетельница кхондов понуждает меня выступить в незнакомой мне роли, - говорит он, слегка улыбаясь, - но я послушен ей.

- Ну, а теперь до встречи!

Даниэль и Серена - козыри в моей игре, и я позабочусь понадежнее упрятать их внутрь колоды. Его - пространственно. Ее - психологически. Если Мартин держит Серену за обыкновенную хорошенькую девчонку и ей это лестно, будем ему потакать. Если ни он с Эрбисом, ни я, ни вообще никто не знает, какое из решений будет верным, не будем подталкивать Серену ни к какому. Наоборот, постараемся так всё запутать, так нагромоздить противоположности, что ее рассудок собьётся со следа, и сквозь хаос интуитивно пробьется то, что зовется Дао.

День мы скоротали в обществе Шушанка, которого пригласили не сколько из-за его умения развлечь - хотя был он язвой первостатейной, - сколько ради его супертакса. Я решила выспросить некие подробности о Шильской Святыне, где приносят клятву государи.

По словам Шушанка, святыней было место, с которого Учитель Справедливости прощался с учениками и прочим местным народом - этакий взгорок или взлобок, вокруг которого сначала возвели стены, а позже - купол-парус. Еще позже к стенам прилепили пристройки для сакральных нужд - нефы, приделы, баптистерии, лавки церковной утвари. Инсаны полагают, что именно на этом пригорке появятся Учитель, его друг, Пророк-Утешитель, и жена друга: и произойдет сие в канун Последнего Дня Творения. Простые андры тоже в такое верят: их религия имеет общий корень с инсанской, но куда более извилиста.

Меня удивило, что о святыне Шушанк говорит не в пример почтительно, и я справилась о причине.

- Это красиво. Смотрится не как храм, а как воздушный корабль. Так и кажется, что в этом месте земля начнет подниматься к небу в День Последнего Расчета.

- Вы верите в этот День? И вообще - верите?

Вопрос не вполне безопасный. Как говаривал один из моих новых знакомцев, кауранг Кудлай, не хули дворец в присутствии дворника. Этих дворников в посольском городке набито до упора.

- Не более чем все андры. Вера ведь материя тонкая, из себя не вытащишь, с другими отрезами не сличишь.

- Только это последнее и есть любимое занятие нашего богословия - сличать, - Бэсик презрительно фыркнул. - Обожают чесаться о забор мозгами - хорошо не рогами и копытами, как в оное время.

- Ты имеешь в виду, что они скоты или что навострились бороться с ересями?

- Это, по-моему, одно и то же. Конечно, людей не жгут, книг не уничтожают и даже не составляют индексов запрещенной литературы.

- Вот как, - улыбнулась я не вполне искренно.

Ибо "не" вполне может со временем стереться.

О многом еще говорила я с ними:

- Про вас я знаю, Шушанк. А ты не женат, Бэс?

- Обоим нам не до того, госпожа Тати. Дела заедают и положение ненадёжное.

Спрашивала об Андрии - отвечали резко.

- Идеал нашей цивилизации - содрать с лица земли (дословно - с черепа) кожу вместе с волосом и нацепить на нее красивый парик, - острил Шушанк. - Хорошенькие, прилизанные фермы, регулярные парки, фруктовые сады со стандартными яблоками и грушами - и ни одного червяка!

- Шиле-Браззу не напрасно зовут Кристальным Городом, - вторил ему бассет. - Увидите сами. Будто нитку бросили в насыщенный солевой раствор. Такой опыт, кстати, можно проделать почти с каждым нашим мелким озером, что парится под открытым небом.

- Похоже, вы в оба голоса отговариваете Серену от замужества с вашей страной, - подытожила я. Видно, есть к тому причина?

- Об Инсании пусть ее Владетель говорит нелицеприятно, а нам не к лицу, - смеялся Шушанк. - Дипломаты мы.

Так славно прошел день; в тревожных снах протекла ночь. Утро расставило всё и вся на свои места - иначе говоря, мы расселись так, как и раньше.

- Государи! Серена готова услышать вас. Кто начнет первый? - вопросила я громко и достоинством. Сердце трепетало, как заячий хвост.

- Я, Владычица Триады, - Эрбис сделал знак, и перед ним, сидящим на корточках, появилось нечто вроде многострунных гуслей. Они издали густой, золотистый, как мед, объемный звук. Я долго пыталась угадать в этом слитном гудении мелодию, пока не поняла, что она длится уже вечность. Ухо мое было изощрено, но называть подобное я не умела. Так для ковровых ткачих существует девяносто девять оттенков красного цвета, для кхондов - семьдесят семь оттенков зеленой жизни, для жителей моего Крайнего Севера - тридцать три формы снежинок, хотя и нет в их языках слов "красный", "зелень", "снег". И как нет богаче красно-черно-белого ковра, как не может глаз человеческий насытиться весной, а душа странника - снежной пустыней, так и я не могла вместить в себя мелодию Эрбиса. А он подбирал к ней слова, будто нанизывал на нить тяжелые округлые жемчужины.

Вот она, эта песня.

Возьми ручей в свою ладонь - и пей!

Сними оружье ты и бронь - и пей!

Грозит безумием широкий путь:

Пускай нетерпелив твой конь - ты пей.

И цвет, и плод - всё в мире сем гниёт:

Отринь красы его, и чад, и вонь, - и пей.

Все прелести точат и мёд, и яд:

Отрав земных и яств не тронь - но пей.

Небесный аромат и шип - мой сад.

Терновник - не для кротких сонь! (Ты пей...)

Мир вяжет, о Эрбис, но конь - крылат.

Ты руку окуни в огонь - и пей!

Окончил, встал и отошел к своим, как бы желая затеряться среди них. Мы молчали: его песня стояла посреди, как облако.

Теперь вперед выступил Мартин Флориан, чуть нервно перебирая струны своего инструмента - нечто вроде малой арфы из коричневого дерева. Помедлил, облизывая губы.

- Это не моя песня, - наконец сказал он. - Это дар моего брата.

- "Сплети свой кокон из того, что бренно", - пел он мягким, полным баритоном...

"Сплети свой кокон из того, что бренно -

Из пыли старых книг, из слов минувших плена;

Скрип двери отчей пусть пребудет постоянно,

Как сердца твоего трепещущая рана."

"Да-да, - думала я, - это он о той сокровищнице старого чердака, где лежали щека к щеке книги с ятями и фитами, брошюры по теории относительности и гроссбухи святого Фомы, родоначальника схоластики и генетики; всё то, что вошло в меня, составив мою личную Родину. И дверь веранды так же скрипела, от тоски или отсутствия графита в петле, пропуская меня в целодневное странствие по лесу, который длился семь верст или вечность. Застывшее время. Первая из страниц, и страница эта пролистана разлукой.

"Кирасу скуй из птичьих томных стонов,

Из радужных капели перезвонов;

Пусть в ней слепящей чернотою отразится

Стрижиного крыла летучая зарница."

Ибо отрочество полно смелости, как любая весна. Когда ты, наконец, вырываешься из душных объятий дома, почти ненавистного тебе сейчас, в хрустальные ручьи и хрустальное пение птиц, в сплетение тончайших звонов, паутину чистых мелодий, и сердце танцует в грудной клетке, и мир, пленительный и пленяющий, куда ты выходишь, как на бой, отражается в тебе, - пусть то, что ты слышишь и видишь теперь, послужит защитой от древней печали.

"Сотки свой плащ из золотого зноя,

Стесненья милых рук, пахучих трав прибоя;

И толстого шмеля над клевером жужжанье

Да станет лейтмотивом лет скитанья."

Зрелость. Всегда стоит лето, когда настигают тебя первая твоя любовь, встреча посреди луга и жар в крови, пыл и восторг, что заполняют тебя в безумии самоотдачи, в нетерпении подарить себя, и такого же восторга, пыла и нетерпения, которые находят на тебя встречной волной от другого. Пыльца и зной на потной коже. Звон аэроплана в небе, белый шмель в сердцевине безмятежного дня, тяжесть мохнатых пуль, что снуют от цветка к цветку. Догоревший костер, чьи угли ты собираешь на край своего плаща, чтобы одеться их надежным теплом.

"Покровом станут крон древесных стяги,

Узорный иней, что одел овраги,

Царапанье листвы на глыбистых путях,

Стук желудей, простор лесной светлицы..."

Осень. Старость - знак не утомления, а покоя. Изморозь на травах, пылающие листья кленов и дубовая ржавь, железная и бронзовая листва, что пала в битве с ветром. Прозрачный шатер ветвей, непроницаемо голубой щит неба - мои покровы, моя плащаница. Да не застигнут меня мой час и моя Белая Дама в постыдно тёплой постели, но только на холодных и чистых просторах земли.

"Изменчивость одна полна отваги,

Одно случайное останется в веках,

Лишь мимолетное в легенде сохранится.

Ведь с ветром от костра, как лучезарный прах,

Взлетают не скрижали, а страницы!"

Ибо нет отрады в вековечной мудрости. Нет смысла в словах, пригвождённых к бумаге, будто сонные бабочки. Как пыльца, стирается жизнь с каменных плит. Только то, что гибко и пластично, как огонь, горячо, как сок августовского винограда, изменчиво, как игра самоцвета, способно к жизни. Только то, что не боится умереть, возрождается. Что еще жило в этих стихах, не кончающееся с с тишиной смерти? Понимал ли это сам певец? Но уже свершилось. Брошенный дом и дитя в этом доме - то была я, был он, Март Флориан. Горечь в медвяном голосе и на сладких устах; золотые искры в глазах цвета осени. Прельщение свыше сил человеческих.

- Я решила, - Серена убрала руку с моего плеча и протянула вперед мягким и грациозным жестом. - Я иду вслед за моим кольцом.

Мартин Флориан Первый, король андров, и каурангов, и фрисс, и прочих манкаттов, мышей и ящериц, улыбается при этих словах. Очарование песни рассеялось: по счастью, улыбка у него чудесная.

- Я надеюсь, что милой Серене у нас понравится. Надеюсь также, что и почтенная матушка Серены также погостит в Шиле-Браззе. Мать моя Эрменхильда, безусловно, захочет иметь с ней беседу.

- Соглашайся, мам, а? Ведь ты это предвидела - ну, что и ты поедешь следом за Сереной. А тогда и меня берите, куда вам без меня в чужой-то стране, - шепчет Арташка.

- Разумеется, вы можете взять для себя и своей дочери такую свиту, какую вам будет угодно, - продолжает Мартин.

Нет, в самом деле, какое нам облегчение, что наши желания угадывают до последней ниточки! Если б еще не думать, с чего это андры так догадчивы...

А в конце концов, неординарные дела - моя работа для Леса и Триады. Моя постылая работа.

ГЛАВА IV. ГОРОДСКАЯ

На сборы ушел день. Живущие Леса не любят обременять себя в пути вещами и едой, полагаясь на случай, - и случай их не подводит. К тому же мы будем в гостях у короля, который задолжал нам если не свадебно-обручальный подарок, то по крайней мере нечто к тому близкое. Но все-таки я прихватила с собой стандартную походную аптечку сукков и набила большую сумку мазями, притираниями, мылом и присыпкой от блох и клопов. Косметика, санитария и гигиена - три кита, на которых держится твое благополучие в чужом обществе. Мы с Сереной оделись так просто и человечно, как только смогли, и заплелись в косы, рискуя, что из-за этого нас примут за лесбиянок или попросту за мужчин. Истинная дама, поучали нас наши новые знакомцы, не скручивает волосы по-солдатски или по-бродяжьи и не распускает локонами, будто ее кавалер. Заодно причесали Арта. Никакой охраны не взяли: явная создаст инородную среду там, где мы должны скорее акклиматизироваться, тайная... Тайную отыщем.

От границы нас повезли на небольших фыркающих автомобильчиках с брезентовым верхом, судя по запаху, на алкогольной или вообще самогонной тяге. Конечно, лошадь пахнет куда приятней, но заставлять фрисса везти карету или тележку по саже я не захотела бы первая.

В первой машине сидела я с Шушанком и бассетом, во второй - мои дети. Шушанк вырядился как актер - в блузу с бантом и широкие развевающиеся штаны, бассет был раздет, шофер и два гида были в кожанках и бронежилетах. Встречный ветер высекал сердитые слезы из глаз, молодил лицо. Посреди полосы отчуждения я приказала остановиться и приподнялась на сиденье, объяснив, что хочу попрощаться с Лесом. Лотова жена от такого окаменела, однако ожидалось, что у меня нервы покрепче.

Лес стоял посреди желтого,колосистого поля высоких трав округлой истемна-зеленой купой. Он безнадежно отстал от нас, умалился, выпустил из себя. И тут, только теперь, я поняла, что все мои дипломатические ухищрения, все тактические уловки, все порывы и жертвы были нацелены на одно: выйти из Леса наружу.

Ибо как ты ни возлюбил то, что породило тебя, есть срок и для того, чтобы его оставить, и не стоит пропускать его - иначе родится неприязнь. И как бы ни было больно и страшно разлучаться - это неизбежно. В печалях ты родишь и в страдании рождаешься на свет.

- Я вернусь, - произнесла я в последний раз на языке Триады. - Я вернусь и принесу новое.

Может быть, сердце мое еще сочилось слезой - не знаю. Но глаза, омытые чистым воздухом перемен, сияли и полнились непознанным.

Теперь пошли культивированные поля, все в сетке низких плодовых деревьев, в широкой раме тополей. Колесанки пролетали через мосты над тихими величавыми реками; их вода, закованная в гранитные плиты, казалась невозмутимо прохладной. Кругом были зелено-золотые рощи, смирные холмы и робкие, стыдливые озера, ровная, как на стриженом газоне, трава. Плавный, ласковый, переливающийся из пустого в порожнее, убаюкивающий пейзаж. Прелестный. Только вот свежести в воздухе не чувствовалось - сухость, жара, осень. Горделивая печаль, тихая усталость легли на эти земли, и самое их многоплодие было печальным знаком.

Время от времени плавно протекающая мимо равнина как бы закручивалась у зданий с тонким шпилем, который пронзал небо, или хрупкой башенкой: парадоксальное сочетание силы и уязвимости, нежности и мощи.

- Дома Бога, - слышу я ответ на свой немой вопрос.

- Сколько богов в вашем пантеоне, Шушанк, что им нужно столько домов?

- Бог один, однако ликов у него множество.

- Видно, важный барин этот Бог, - смеюсь я.

И тут я слышу неожиданное:

- Его обитель - вся земля, но в Доме Собраний легче о Нем думать.

- О-о. Шушанк, вы любите этим заниматься? То есть думать в направлении неба?

- По церквям не ходок. В полях или в лесу легче медитировать, чем под золочёной крышей.

- Что же вам с королем Даном не остаться?

- Предпочитаю пребывать во внутренней эмиграции. Да и работа такая; туда-сюда. У Бэса и то имеется специальная сумка с дырами для ног, ручками на спине и вторым съемным донышком: то тащит поверх себя, то я его в ней переношу.

- Сам изобрел, - хмыкнул бассет. - И лицензию выправил. Вообще-то я хожу своими ногами, пока не устаю, конечно; но не везде нас, каурангов, пускают. Приходится скрываться. Однажды, щенком, и вообще в дипломатическом багаже ездил.

Шушанк потрепал его по жирной складчатой шее.

- Ездил, как же. Скажи, сам забрался, подарочек. Я этого дитятку дома оставлял, а он тайком проник, да еще плотно накушавшись, по обыкновению. Через сутки получаю, открываю - и на тебе! Все как есть инструкции касательно промышленного шпионажа... гм... подмочены.

В таких беседах мы провели весь световой день, то любуясь пейзажами через мутное окошко, то придремывая, то поедая непривычную нам пищу, бедную вкусом и острую до грубости. А вечером торжественно въехали в Шиле-Браззу.

Стольный город прорастал посреди чистого поля алмазным венцом; андры остановили машины, с вызовом показав его нам троим. Так фельдмаршал демонстрирует свою громоподобную армию высокому неприятельскому гостю... Шиле-Бразза показался нам чем-то вроде перекрахмаленной скатерти: когда его попытались проутюжить, он так и не смог расправиться, лечь по земле живыми складками.

Первое, что бросилось в глаза, - подобие стеклянных пирамид. Все они были, по-моему, сложены из блоков поляризованного, защитного стекла с голубоватым оттенком. Как похвастался Шушанк, это стекло пропускало свет, оставляя за порогом зной и излучение. Башни небоскребов окружали город строгой диадемой - так рождается в расплаве гроздь чистой минеральной жизни, Строгость и ясность.

Однако за этой стеной таилась иная красота, гораздо более пестрая, феерическая, карнавальная. Это вызывало сладостный шок: мягко круглились кроны деревьев, такие свежие, будто из-под земли их зелень подпитывали ключи. Шести- и девятиэтажные дома простых форм чередовались с особняками. Кудрявые извивы внешних лестниц снизу вверх любовались чьими-то башенками наподобие готических фиал, крестоцветами и узкими каменными шпилями. Изнеженные цветы раскрывались в палисадниках и на куртинах. Легкие крыши на подпорках прятали от солнца площадь с фигурными фонтанчиками или бассейном и скамьей, опоясывающей воду по кругу. Розетки, контрфорсы, подпирающие стену, акантовый лист, папирусный стебель, горделивые статуи, натуралистически ироничные горельефы. Готическая сухость, чёткость и фантасмагоричность, дерзость барочных волют, статуй и архитектурно-музыкальных фраз, шутливая чувственность рококо, дельные формы а-ля Корбюзье... На первый взгляд казалось, что янки уже побывал при дворе короля Артура и сделал свой весомый вклад в архаику. Но уже второй убеждал в том, что поиздевался он умеренно и не так напортил, как добавил перчика.

Есть города - стройные единства, города, чья гармония создается веками, наслаивается, как жемчужная слюна на соринку в теле моллюска; старые и новые стили не успевают столкнуться друг с другом, не считают нужным противоборствовать. Сама атмосфера такого города не терпит выскочек. И есть столицы на сто лиц, что живут богемно, в их суповом котле варятся все эпохи сразу. Храмы воздвигаются столетиями, усадьбы - годами, солидные доходные дома - за месяц-другой; реставрация постоянно возрождает забытое; новаторы и хулиганы от строительства спешат блеснуть невиданной идеей, пока не иссякло финансирование. Такие города существуют вопреки любым законам, цветут букетом своеволий, дышат любыми веяниями, - но, невзирая ни на что, полны небесного света.

И вот теперь город Шиле предъявлял нам слова всех наречий, которыми владел, от высокого штиля до воровского арго. Тьма прикрыла его многоглаголание - зато приветственно замигали огни, вдоль башенных ребер пробежали искры, завертелись шутихи реклам. Облик города изменился снова - как живой.

...Ибо Город более всего был подобен... Лесу. Да, то был Лес железный, кирпичный и каменный, порождение тоскующей мечты человека о своих истоках. Лес виделся мне в сумасбродной вязи пешеходных троп, слиянии стремительных, как потоки, улиц, полных стального зверья, в одиноком, будто кипарис, высотном доме, в низинах публичных парков, залитых туманом непроницаемого света, и корабельных рощах колонн.

- А ведь недурное местечко, - крикнул мне Шушанк. - Прикольное до черта, верно? Только вот не пойму, кто в нём всерьёз живет: вроде как все подряд придуриваются.

- Вечная тусовка, - подтвердил его пес.

Запись шестнадцатая

Из сентенций кауранга Кудлая. Номер второй

Почтенный дворник! Подметая на кухне, учти, что ты рискуешь оставить своих тараканов без хлеба насущного.

Вечерние улицы были полны фланёров: изящные личности обоего пола в одежде, плотно облегающей их стройные телеса. Как я могла понять, мужчины щеголяли по преимуществу в трико и плащах, что распахивались снизу доверху, женщины - в кружевных длинных платьях поверх бикини, в коротких туниках, что открывали подвздошную область, или кисейных распашонках. Насыщенные солнцем цвета, летящие ткани, львиные гривы мужчин, гладкие бубикопфы девушек - сплошная забава для взора! Андры не стояли по краям мостовой в приветственном строю и даже не очень на нас глазели: самое большее - провожали взглядом Артханга, восседающего на сиденье первой колесанки. Им было велено жить обычной жизнью; и все-таки в линиях любопытствующих спин ощущалось напряжение, в жестикуляции - некая нарочитость, да и нарядились они чуточку напоказ.

- Откормленное простонародье, - прокомментировал Шушанк. - Жители окраинных стеклобашен.

- Что вы имеете в виду?

- Здесь районы тех, кто работает с техникой, изготовляет вещи и поставляет услуги. Мы, аристо, напоказ не одеваемся и живем не столь кучно. Любим ветхие дома с фамильной памятью, а не новодел, и не даем их сносить, поэтому новое прирастает с краёв. Замок и Храм только из старины там и остались - хотя и их слегка обложило современностью.

- Вот бы посмотреть.

- Ещё увидите.

А пока нас поселили в гостинице. Кроватей из белого металла, оказалось две; поэтому наш Артик сразу начал возникать, что его не учли. Хотя где ж это видано, чтобы природный кхонд доверял свой покой пружинной раме на шатких жеребячьих ногах? Еле успокоили: да ты на пол ложись, вон и мама говорит, что лучше на циновке выспится. Тут они в великомункскую ладонь вышиной и тростниковые, а может быть, из дорогой водоросли. Вот вымоемся и...

Ага, вымылись. Водопровод в номере был, разумеется, но умывальник в виде большой чаши с краном и затычкой показался нам неудобен: лицо, плечи и ноги еще кой-как ополоснешь, а всем телом не влезть. Бэсу и то было бы тесновато. Полотенце также подвело - размером в государственный флаг, но одно на всех.

Кое-как ополоснулись под бегущей струей и попитались. Сходили в ретирадное помещение: устроено оно было безыскусно, в виде каменного лотка и дырки в полу. Затем мы с дочкой переоделись в ночное, чтобы не мять платьев мункской работы, и...

Я порадовалась, что взяла блохогонное. Маты кишмя-кишели и щекотались некими бескрылыми насекомыми. Кормиться за наш счет они постеснялись, но вот чтобы удалиться - того не понимали позарез. Пришлось намекнуть, что мы не желаем спать на мертвых телах.

На следующее утро автомобильчики помчали нас по городу - знакомиться прямо с колес. Двуногие на сей раз не шествовали: перебегали под солнцем из подъезда в вестибюль подземки и обратно. Множество каурангов, довольно холёных, направлялись за покупками в продуктовые и книжные лавки, покачивая сумкой, зажатой в зубах, несли поноску в министерство, сопровождали хозяина в качестве личного телохранителя. Дневные мужчины двигались куда целеустремленней вечерних и одеты посвободней; дамы впряжены в повозочки с барахлом и грудными андреятами. Это из-за жары, объяснил шофер: конторы открываются в полдень, магазины - в пять вечера, когда деловая жизнь достигает пика, а поздний вечер и ночь - это лишь для молодых и недоразвитых.

Нам также поведали, что столица расположена на семи холмах. Самый дальний увенчан Замком, древней резиденцией владык, Храм лежит в низине напротив. Этот район заселен густо, но вся прочая застройка невысока и не так чтобы привлекательна.

- Что бы вы желали осмотреть вначале, Храм или Замок? - спросил шофер.

- Храм, - решительно сказала я. - В замок королевы-матери я надеюсь быть вскорости приглашена, тогда и разглядим.

Мои спутники переглянулись. Потом Шушанк нехотя сказал:

- Добиться аудиенции ее величества - дело хлопотное.

- Я ведь не собираюсь умереть завтра. И зачем было предлагать мне выбор, если за меня уже решили?

Было ясно: водитель хотел преподнести нам Замок, поэтому и поставил на нем логическое ударение. А дипломатическая чета рекомендовала поспешить с осмотром святыни.

И вот мы ринулись из элитной части города на окраины. Здесь кольцо стеклянных карандашей размыкалось, и плебейские новостройки бурно выплескивались из ограды наружу: нарядная, неунывающая бедность... Посреди лоскутного одеяла голубых пятиэтажек, белых коттеджиков, зеленых огородиков, красных оврагов и бурых пустырей вздымался бронзовеющий купол, округлый, как женская грудь, стремительно вздымающийся, подобно крылу большой птицы. Он казался выемкой, впадиной в небесах. Из-за ряда сквозных то ли окон, то ли полукруглых продухов в его основании казалось, что его вздувает шквал, как парус или палатку кочевника. Он бы и взлетел, если бы не нижняя часть Храма, что контрастировала с верхней: платформа, точнее - оставленная мастерами глыба коренной породы рождала из себя массивные и совершенно гладкие стены, поставленные шестиугольником. Стены растекались многочисленными пристройками. Все они вместе перевешивали купол и сделали бы порыв эфемерным, если бы в ответ им из земли не проросли четыре стройных трости для письма на облаках, четыре стрелы, едва заметных в бирюзовом небе.

- Там внутри - голая скала, - говорил между тем Шушанк, стоя рядом с нами у машины. - Когда смотришь вблизи, кажется, что она прорвала насквозь самое платформу. Отсюда пошло предание, что это "изначальный камень", зародыш всего мира. Его избрал своей трибуной Учитель Справедливости...

- Можно посмотреть?

- Позже, благородная госпожа, - возразил водитель. - Ни к чему туда приличным дамам ходить. Внутри порядком запущено, работают ремесленники из немтырей.

Напоследок я поинтересовалась у Шушанка, кто селится вокруг Храма.

- По большей части бродяги, псы и мунки, - он вздернул кончик рта в ухмылке. - Бомжики и Молчуны. Из-за этого тут и службы не служат.

На пороге гостиницы Арт уныло переглянулся с Бэсом.

- Поездили - и снова в коробку. Век нам, что ли, так жить?

- Вы-то ещё будете на все лады развлекаться, - донеслось из Бэсова нутра. - А нам с хозяином давно в Шиле скукота одна.

- Так с нами поездите. В компании веселей.

- Некогда.

- Чего же на скуку жалуешься?

- Да так всегда бывает: пустых дел по завязку, а для друга медного грошика не отыщется.

Понятные обиняки: пасти нас друг Шушанк и Бэс непригодны, это поручат другим.

Тут Серена внезапно произнесла:

- Как он огромен и прекрасен, Храм! Купол Горы и одновременно Свод Пещеры. Только ему самому еще надо родиться из глыбы и подняться: он не весь снаружи, он скрыт.

Скрытое. Невоплощенное. Парус и мачты небесного корабля.

Запись семнадцатая

Идеал закона: быть не острым оружием в руках добродетельных, а тупым в руках злых. Ибо нельзя соединить оба эти свойства.

Полюбоваться городом изнутри мы почти не успели: поступила иная команда, и аудиенция королевы Эрменхильды приблизилась к нам вплотную.

До того Шушанк и Бэс в последний разок проинструктировали меня насчет характера главной госпожи. По словам андра, ни тем, кто любил, ни тем, кто не принимал инсанку, не удалось сделать нынешнюю королеву полностью своей. Поворачиваться к человеку согласной, а не супротивной стороной сия царственная особа не соизволяла. Шушанков пёсик добавлял:

- Она получила в детстве недюжинную закалку. Из тех, чье чувство достоинства постоянно попирают, получаются жуткие гордецы, а с ней такого не вышло: те, кто прессовал ее начиная с двенадцати лет, в конце уперлись в нечто такое, что не поддалось их усилиям.

Ребенок. Взрослый ребенок в диком парке с двумя истинными детьми на руках, представила я. Гибкий человеческий тростник. Трость. Шпага. Как вести себя с таким созданием, которое не поддаётся на обычные пошлости?

"Показать ей себя такой, какова я взаправду", - решила я.

...Очень раннее, тёмное еще утро. Машинка со мной, Шушанком и Бэсом перескакивает через деловые кварталы и парки. Дорога упирается в широкое подножие одинокого холма - он вырастает на горизонте стремительно, будто напрыгивает на тебя. Замок довлеет надо всем: прямоуголен, регулярен и тяжёл. Да, это и впрямь корона, подумала я. Храм - сказка неба, Замок - легенда земли.

самом деле, очертания Замка скрадываются в полусумраке, хотя легкий призрак света уже позволяет различить границы между небом и камнем, швы между глыбами, арки галерей нижнего уровня, лаконичную резьбу. Лаконичен он весь и как бы уклоняется от того, чтобы зазвучать в полную мощь. Ибо Замок - это иероглиф, который страшится поверхностной расшифровки и оттого притворяется обыденностью. Он, как соборы, закуклился в пространстве, оделся воздухом, но не было в нем их устремления к полету: напротив, всей пятой он плотно упирался в землю.

- Это ведь старое здание? - спросила я Шушанка.

- Разумеется. Резиденция предков нынешней владычицы. Госпожа мать короля-монаха, живя в нем, насадила парк вокруг полуразвалившейся центральной башни и переделала по своему вкусу ряд покоев. Теперь в этих стенах почти безвыездно живет новая владелица; высокой госпоже Эрменхильде он точно платье, купленное на вырост.

И понятно: такой Замок никому из обыкновенных смертных не будет по плечу.

Тем временем встало солнце, и Замок сразу вспыхнул его жаром - желтый известняк, оранжевая гладкость кирпича, пламенно-голубые заплаты новых покоев. Он уже не казался заматеревшим чудищем: нечто прохладное и гибкое, как сталь, проявилось в нём.

Внутри нас разлучили: небольшой отряд лакеев повёл меня по лестнице с широкими ступенями, которая вилась от подножия холма до его вершины, к шипастым створкам высоких прямоугольных ворот. Мы попали в лабиринт высоких стен и узких двориков: опыт подсказывал, что они должны были в старину сбивать с толку осаждающих, но нынче закружили голову мне. Я то замечала карнизы и крыши над головой, то вместо сводов чудилось мне пасмурное небо. По лестницам, то поднимающимся, то опускающимся, меня вели уже сквозь тело Замка, а я считала, что вглубь него...

И поняла истину лишь тогда, когда мы очутились на крытой галерее, своеобразном навершии крепостной стены, и под нашими ногами возникли округлые резные кроны. Королевский дубовый парк. Королевский Шервудский лес. Дымчатые тёмно-зелёные и синие горизонты, очерченные вдали противоположными стенными зубцами... Я сбивалась в мерах этого лукавого пространства - мало оно или огромно, протяженно или свернуто.

Далее мы шли уже вдоль галереи. Древняя грань дикого камня, колонны, похожие на сталактит; в узкие проёмы захлестывал разбойный ветер, развевал огонь факелов, вставленных в кольца. Один из провожатых тем временем описывал мне внутреннее устройство: две кольцевые стены, внешняя и внутренняя, услугами которой мы в настоящее время пользуемся для прохода, внешнюю укрепили и нарастили. Благодаря допотопной ширине ее бойцово-сторожевой верх в самый раз пришелся для цепочки комнат, где поселили охрану и обслугу, а также гостей Замка, которым был нужен комфорт. Внутренняя стена, отделенная от внешней узким крытым двором и соединенная с нею висячими переходами, осталась дикарской. Однако старый хозяин и обе хозяйки, прежняя и нынешняя, отделали себе покои именно в той половине, куда не проникает солнце.

Ибо только в подобных крепостях древней кладки искони можно было защитить себя от пекла, которое вытравляло всю растительность выше трех метров. Высокое и величественное приняло на себя главный удар и пало: кроме деревьев королевы Софии. Современникам, овладевшим секретами поляризованного стекла и кондиционеров, наскучило жить в постоянной ночи, и теперь мрачноватая элегантность полисов приправляла себя сверканием цветов и цветников. Всё, чего не удавалось прикрыть, - сады, поля и фермы - как и раньше, подставлялось небу с бесстрашием бедняцкого отчаяния. Однако владыки всевечно избирали тень и тайну.

Галерея расширилась и втекла в зал; арки сменились стрельчатыми окнами. Живой трепещущий свет ниспадал с вершин толстых, в руку, свечей в ветвистых шандалах. Стояли стулья и кресла с прямой, несоразмерно высокой спинкой.

И вот я перед лицом здешней владычицы.

Представляться самой не потребовалось: это сделали за меня другие. И вот меня легким мановением ручки отправили в кресло, почти такое же, как под королевой-матерью.

Мы обозрели друг друга в полнейшем молчании.

Вдовствующая и царственная регентша. Широкой трапецией, "в роспуск" кроенное облачение из тканой парчи с просторными рукавами ниспало на изножие, разостлалось по ступенькам. Оно скрадывает фигуру, сообщает жестикуляции и каким-то образом даже мимике важность и неторопливость. Снизу из-под юбки выглядывают клювики острообутых ножек, а из коротких, выше локтя, верхних рукавов - другие, узкие, чей шелк отливает, как тугая вода. Кружевная оторочка того же коричнево-золотого цвета, что и все платье, окаймляет хрупкие кисти рук. Кожа Эрменхильды была не так арапски смугла, как у сына.Изящная, тонкокостная головка, остриженная короче обычного; на лоб мысиком спускаются гладкие светло-каштановые волосы, на затылке - две нежные ямочки. Прямо хочется взять ее там двумя пальцами, как змейку, - так мои кхонды берут клыками за загривок уже покоренную и разомлевшую невесту на торжественном гоне. Плосковатый анфас, слегка приподнятые скулы; однако небольшой носик в профиль безупречен. Прямые, густые брови, небольшой рот, маленький подбородок. Кожа, хоть и гладка, всё-таки слегка привяла на лице и шее, которую не скрывают ни кружева вокруг треугольного выреза, ни цепочка, проникающая внутрь него; но она была поистине хороша собой, эта королева!

Хороша, несмотря на очки, что она надела, дабы вчитаться в мои сопроводительные документы. Круглые, в черной оправе, стекла увеличивали и глаза, и свет, что из них лился.

И, ко всему прочему, все это витало в облаке поистине андрского духа! Несравненные ароматы - жасмина вкупе с горьким орехом опахивали нас обеих, как сладчайшая пагуба, убийство для моего кхондского нюха. Наши шерстистые дамы имеют каждая свою визитную карточку: но эта информация овевает тебя как легчайший пассат. Здесь же был поистине шквал! Только и через него легко проникали те запахи, которыми королева была мечена от природы: тёплые ноты подмышек, заросших пушком, резкие - телесного пота и искусно подавленного волнения, чистые, росные - женской влаги еще молодой, не отходившей своего срока самки. К моему счастью, она нисколько не догадывалась об остроте моего обоняния. А то взволновалась бы еще больше.

- Итак, приветствую вас в нашем доме, госпожа Тацианна!

Голос у нее был довольно приятный: звучный и чистый. В ответ я так отчеканила ее крестоносно звякающее прозвание, что от стен отдалось:

- И вам поклон и привет от всех вершин Леса и от всех вождей его Триады, ваше королевское величие, госпожа госпожей Эрмэнэхильда.

- Когда в лицо называют титул, имени не требуется, - она чуть улыбнулась. - Ваш собственный титул нигде точно не упомянут, поэтому вы, в отличие от наших властительных персон, имеете право на имя. А поскольку я не сторонница условностей и церемоний, да и вас, как вижу, они тяготят, называйте меня Эрмина. Или госпожа Эрми.

- А вы меня - Тати.

- Мои сыновья говорили мне много лестного о вашей дочери. Но по-разному, будто в ней две женщины. Один из них упирал на те качества, что выделяют ее изо всех женщин: отвагу, искренность, пренебрежение мелкими дамскими уловками. Другой же считает, напротив, что она квинтэссенция ценимого мужчинами в своей спутнице испокон веков и проявляет эти свои качества открыто и без малейшего страха.

- Что верно, то верно, ваше ...ство, - пробормотала я. - Страха в ней нету никакого. Она же что думает, то в глаза и лепит, а состав аудитории на нее никак не влияет. Вы уж наставьте ее, присмотрите...

- К чему? Она ведь отнюдь не дикарка, ваша прекрасная дочь. Умна и любое знание схватывает еще в полёте, причем обучается не теряя своей сущности, - продолжала королева. - И в то же время она кажется куда более своеобычной. Я могу представить вас в разных ролях, более или менее высоких и почетных: жена богатого фермера, руководитель библиотеки, воспитательница детей аристо... Это, может быть, наивные, однако непротиворечивые образы. Но Серена... право, не представляю себе, на каком уровне она впишется в андрское существование.

- И еще, - продолжала она с усилием, - мне намекнули на то, что госпожа Серена получила в дар некие сверхъестественные способности, что пока не проявлены.

- В дар - сверх того, чем она обладает от природы? Политику лучше не впадать в мистицизм, это не его стихия.

- Если он уже не погрузился в обе этих стихию вплоть до сердца, - ответствовала она, постукивая тонкими пальчиками по ручке своего кресла.

- - Мы полагали, что живой залог нужен вам лишь как подтверждение соглашений.

- Нет, - она покачала своей змеиной головкой. - Чтобы исправить время. Ибо в этой земле стрела, пущенная вперед, летит вспять, говорил мне Дан... Оттого мы нисходим к смерти вместо того, чтобы восходить. Нам нужен тот, кто соединит время и развернёт. Кто придаст смерти изначальный смысл.

- Ваше величие, сын ваш Мартин, по-видимому, одержим тем же родом символической поэзии, что и Дан, поскольку он забрал кольцо моей Серены, - усмехнулась я как могла тонко.

- Это кольцо - не для женщины, - внезапно сказала она. - Виноград и вино - знак крови и жертвы. Знак протяженной бесконечности - змея, рождающая самое себя... Ах, - она встряхнула головкой, развела руки. - И что это нашло на двух почтенных дам, которые говорят о своих детях, госпожа Тати?

- Не могу знать, госпожа Эрми, - я будто ухнула в воздушную яму, так неожидан был переход.

- Ваша дочь - прекрасная девушка, поистине прекрасная. Истинное дитя и залог всех четырех стихий. Вот мой сын намечает в честь нее целую серию грандиозных праздников и увеселений...

- Сеть развлечений, которой с лихвой достанет, чтобы уловить и затем поразить лесную провинциалку... - добавила я тихо. - Он не сомневается, что рано или поздно добьется ее согласия на брак и тогда вернет ей то меченое колечко со своей рукой.

Эрмина качнула своей изящной головкой и прибавила - добродушно и слегка брюзгливо:

- Завидую я вам, ина Тати. Ваша власть самоценна и не связана с мужчиной. Ваш народ вас чтит саму по себе. Дети вас почитают и повинуются вам, а мой сын испросит моего благословения, ручаюсь, не ранее, чем будет стоять под брачным балдахином.

- Я довольствуюсь положением важной кхондской мамушки - и не так уж расположена стать потенциальной королевской бабкой. А вас, госпожа Эрмина, не пугает подобное развитие событий?

- Пугает, в том-то вся и соль, - призналась она отважно. - Можно сказать даже так: я предпочла бы иметь в невестках огнедышащую гору. Легче держать в узде вулкан, чем эту девочку со светлой кожей и чистыми глазами. Но Мартин не хочет понять, вернее, - нарочно отстраняет от себя понимание. Однако не будем торопить события и подстегивать время. Впереди полгода, и мой сын намеревается обучить ее каллиграфии, танцам, фехтованию и верховой езде. А ее необычность он просто взял и отставил в сторону, туда, где находятся все андрские сказочки о сверхъестественных браках.

М-да, с косвенным упоминанием снежнаков наша беседа приняла пугающее направление.

- Что поделаешь, госпожа Эрми, выбираем нынче не мы, а через нас. Поэтому и нам с вами не лишнее стать фаталистами.

- И остается еще надежда на удивиельного брата нашей милой Софии.

- Вот как? - я не вмиг поняла, о ком это. Значит, королева благосклонна к сюзерену и родичу?

- Необычное притягивается к необычайному, так, кажется, у вас говорят? - спросила я. - Слышала такое от короля-отшельника.

После этого напряжение спало, будто мы выложили друг другу все тревоги. Мы очень мило, весело и без претензий поболтали, разбирая по косточкам лесные свычаи и обычаи, андрские великосветские манеры и мункские народные костюмы, инсанскую письменность и язык, который показался мне близким к андрскому. Движения ее были от природы стремительны, а заинтересованность - неподдельной. И, Боже мой, лицо ее вне регламента показалось мне уж совсем девчачьим! Покойник Филандр явно не успел ее поизносить. А поскольку наша беседа вертелась вокруг сватовства, венчания, пропивания и устройства брачных чертогов, - мне кстати вспомнилась некая лесная "Песнь Песней", которую распевают в самое гонное время:

"Каждый шаг твой - песня в полнолунье

Пред лицом Владычицы Приливов,

И земля покорно принимает

Царственную поступь лап упругих.

Запахи твои слепят, как солнце

В сердцевине налитого полдня,

И хвоста благое мановенье -

Точно луг цветущий, многотравный.

Очи - жизнетворные озера,

Шерсть - как будто в звездах тьма ночная;

Ряд сосцов - молочное сиянье

Каравана, что вдоль неба протянулся.

В сладости таинственного лона -

Бездна предначертанных рождений.

Дай и мне в нем к жизни воплотиться,

О сокрытых помыслов ведунья!"

Несмотря на различие в анатомических подробностях, Эрмина поняла скрытый подтекст хвалы. И спросила:

- А чем пахнут звезды? Молоком?

- Нет.

Я вспомнила сухой запах зверя, что исходил от меха Багира после прогулок в крещенские морозы, облачко тумана, что окутывало Арта, когда он вваливался в дом после беготни по замерзшей траве... Да, тем и пахли звезды - зимой. Великой и вечной.

- Звезды пахнут горами, Эрмина. Горным снегом и горней чистотой.

- Dот как вы понимаете любовь и супружество, Тати. Как чистоту. Постоянное рождение и вечное обновление, - задумчиво произнесла она.

- Оттого мы, кхонды, считаем целью и плодом любви саму любовь. Такую, что поднимает до себя обоих любящих.

- У вас высокие понятия, и выражаетесь вы изысканно, а от моих придворных тоска берет. Жаль, вы не можете стать моим воздыхателем, - пошутила она в конце беседы.

- Но я задаю им всем тон, моя королева, - улыбнулась я.

- Тут говорят: лоно, что принимало короля и рождало для него, закрыто для мужчин более низкого рода, - хладнокровно ответила Эрмина.

Бедная! По мне уж лучше рожать без передыху, как прочие знатные дамы, чем эдак на корню сохнуть.

Вот так, значит, мы легализовались. Поселились все внутри Замка. Покои одряхлевшие, неудобные и полны призраков - но я не возражаю. Шуршание мышей в тростниковой подстилке и сверчков на печи меня не будит, призрачные силуэты на гобеленах относятся с приязнью, прохлада и отсутствие вредных излучений с лихвой возмещают отсутствие водопровода и канализации. Ко мне хотели приставить служанку - отказалась. Я же не такая фанатка мытья, чтобы разок в день не пройтись с питьевым кувшином по галерее до внешней стены. Как говорит Бэсик, вымытая шея - вовсе не единственное мерило цивилизованности. Опять же, чужие чистые уши твоих грязных хуже.

Детишки развлекаются вместе с Мартином или в одиночку. Я хожу с Бэсом и его хозяином - и делаю выводы. Официальное искусство в столице ручное, то бишь приученное к тому, что его кормят с руки госдотациями. Идти же против кормильца считается здесь нелояльным. Отсюда мелодически роскошная, звучная классическая музыка с одним - от силы двумя - небогатыми ритмами, которая не в силах вознести твою душу, современные песенки, симпатичные и гладкие, как детская попка, трехмерные пейзажи типа "кровь и почва", прописанные столь плотно и плотски, что через них ничто иное, никакой дух не в силах пробиться. Даже в андерграундных песенках, в отроческих рисунках на тротуаре не нахожу я того, что бы могло оцарапать зрение и слух, поразить душу и сердце.

Ну, я-то старый скептик, не то что Серена и Арт...

Запись восемнадцатая

На дорогах к Истине проигрывает тот, кто идет ради ненависти, выигрывает следующий путём Любви, но прав только идущий своим собственным путём, но ошибается - только берущий путь других.

С Мартином Серена говорит не об искусстве, как со многими, не о глубокомысленных пустяках, как иногда с Артом, - о самом его заветном.

- Ты показываешь мне ваши старые книги, писанные узорочьем инсанов-нэсин, новые - выплненные чёткой прямой печатью. И я вижу вместо различия - сходство ваших языков, единый корень обеих религий, древнее тождество противоборствующих культур.

- Ты права. Оттого я начинаю понимать, почему самой страшной ненавистью бывают одержимы близнецы.

- А я научена считать родство по молоку сильнее родства по крови и семени. Но ведь хлеб вашей культуры замешан на молоке нэсин. Вы не просто были одним - во времена ваших побед вы захватывали сами, во времена чужих - ваши аманаты впитывали лучшее, что мог дать сюзерен.

- Верно. И сам я пил молоко инсанской матери: я нечистого рода, я, король! Как вытравить яд из моей крови? Как вытеснить из андрской жизни то инсанское, что впитано самими ее корнями? Невозможно и погибельно. Однако и то, и другое в равной мере рвёт мое сердце.

- Может быть, стоит перестать противиться духу нэсин именно ради того, чтобы его победить.

- Снова твои парадоксы, ох, Серена моя. Этого ты у Даниэля понабралась.

- Мартин, твой двойной брат Даниль - куда больший инсан, чем ты.

- О да, - он глядел ей в глаза, не отрываясь.

- Мартин, а его ты любишь или ненавидишь - или всё сразу?

- Люблю. Люблю куда больше себя. Разве ты не понимаешь, Серена, обладающая Мыслью и Силой?

- Понимаю, мятежный двойник моего Даниля. Потому и хочу помочь. Потому и обнимаюсь теперь с тобой.

Запись девятнадцатая

Слушай Бога, слушайся себя, остальных принимай ко сведению.

Еще кое-что, о чем мне доносят.

- Ты хочешь вместе с моей сильной рукой получить победу в войне, - говорила в это время Серена своему новоявленному жениху. - Победу - не знаю, но войну с нэсин ты, похоже, получишь.

Не такое уже дорогое предсказание.

Вот еще что. Мартин обихаживал не одну Серену: по инерции накатывал и на меня. Обаял сразу на два фронта. Отлавливал в коридорах, зазывал объяснить какой-нибудь нюансик кхондского менталитета, поболтать за чашечкой местного кофе (бр-р!) с жутко сладким печеньем. Телохранители оставались с той стороны порога, часовой представлял собой ровнёхоньким-ровную чурку. Приказано бдеть - он и бздел упорно.

Комнаты Мартина были светлым оазисом модернового стиля посреди медиевистской показухи. Бюро шкафчики, инкрустированные светлым деревом и латунью, низкий столик, на нем сосуд с лебединым горлом; мягкие стулья и диваны, а в довершение отпада - шикарнейший ворсовый ковер на полу. Сена-соломы тут и в заводе не было.

Мартин рассчитал верно: тот оазис красоты и изящества, в который он превратил свои апартаменты, должен притягивать к себе женщину. Но я куда больше обыкновенных дам любила зелень и высокие деревья, грубую каменную кладку, холод воды и тонкую сырость заповедных мест.

- Чудненько, - заметила я в первый свой визит, тыча в подножный ковер пальцем. - Почему такого нет в других комнатах?

- Это, собственно, и не моё, Даниэля подарок. Дорого и вообще инсанские штучки, - Мартин с оттенком лёгкого пренебрежения обвел взмахом руки почти всю комнату.

- Тогда, может быть, патриотический известняк оставить?

- Холодно будет. В Андрии три сезона - жаркий, промозглый и отопительный, который никак не найдет своего законного места. Трубы поверх стен, трубы в полу, а ноги мозжит, будто от ревматизма.

Усадив меня на диван (я немедленно помещала туда и ноги), Мартин скидывал на ковер свой плащ и широкую рясу, оставаясь в трико с колетом - по андрским меркам, почти неглиже. Поил, кормил и ничтоже сумняшеся называл мамой.

- Я вас изучаю с прицелом. Мы, андры, говорим: "Умение выбрать жену сводится к умению найти правильную тещу". И еще: "Теща - самое ценное приданое изо всего, что приносит в дом супруга".

- У нас в Лесу об таком не задумываются. Ссор нет и в зачатке.

- Почему вы сразу о ссорах?

- У меня на родине теща - фольклорный персонаж, чья главная цель в жизни - мутить воду. Помогает в хозяйстве, если не везет его на себе, но требует за свои добродетели плату в виде подчинения.

- Мы с вами думаем сходно. Подчинения и лояльности к сюзерену. Да?

- Если авторитет старшего заслужен, то младший тем более должен уметь сказать своё слово вопреки, - кивнула я.

- Кстати, - почему-то добавил он, - у инсанов жена не приносит в дом вообще никакого приданого.

На нашем приватном языке это означало, что ходу в империю нэсин мне не будет, хоть тещей, хоть нетещей. Я слегка рассердилась:

- Как только вы с Сереной окончательно согласитесь относительно брака, я вас тотчас покину. Мои интересы лежат в другом месте. А уж править - и вовсе не моё.

Хм. Если Мартина так прорывает в беседах со мной, то можно представить, как он давит своими умствованиями на Серену...

Ну, то ее часть, а у меня моя доля: сплетать вокруг Замка сеть из мунков-хаа, каурангов и фриссов. Малозначащие поручения, взаимообразные услуги, прогулки по окрестностям, разговоры с философическим зерном и прочее дуракаваляние куют общность куда надёжней трудовых усилий.

Шушанк тоже попал в мои сети.

- Госпожа, - сказал он однажды мимоходом, будто незначащую вещь, - если вы хотите смотреть Собор, Бэс-Эмманюэль это сделает.

- Я всегда хочу того же, что и вы, мой милый дипломат. Но ведь там какие-то жуткие тайны и страсти-мордасти...

- Нет-нет, Бэс преувеличил по своему суеверию. На время посещений немтыри уходят.

Говоря это, он скорчил такую невинно-честную морду, что мне стало яснее ясного: Бэс прямо сейчас устраивает экскурсию по моему вкусу.

Запись двадцатая

Мир есть развернутая метафора. Каждый знак, символ и архетип этой метафоры, будь то нравственная норма, ритуал, картина, здание, образ истинного человека или сам конкретный человек во плоти, - не имеет значения абсолютности.

Уговорились на следующее утро и самый ранний час. Охранники сосредоточили внимание на молодой лесовичке, а старая, то бишь я, была неподконтрольна.

Внизу холма ждал нас крошечный трехколесный автомобильчик Шушанка. Я запихнула в него верную Шушанкову собаку и села сама, Шушанк нажал на стартер. Мы проскочили через элегантно-ветхий квартал аристо, чинный и лощеный - дельцов, пёстрый, уютный и сумасбродный - плебса. Колесанка свернула со знакомого мне шоссе, проскочила дворами и задворками и нырнула в пологую котловину. Вся она была покрыта широкими плитами.

Тут перед нами вновь открылся Храм.

Он, кажется, гудел на ветру от напряжения, был раскалён на солнце до малинового звона. В его формах глаз угадывал детали орнаментов - козьи и бараньи рога, лозы, листья и усики сказочных растений; узор струился и бежал мимо нашего взгляда. Нет, купол опирается не на косную массу, внезапно поняла я, а на тройной ряд колонн - отсюда те арки, что я заметила в первый свой визит. Они производят впечатление слишком для него хрупких - оттого он летуч. Основание купола и колоннад - не монолит, скорее мантия, взвихренная в попытке полета.

Мы вышли и двинулись к Собору пологой лестницей. И снова он преподнёс нам потрясение: даже не цоколь был ему опорой. Масса здания распалась надвое - внешнее кольцо было особым строением, открывающимся вовнутрь циклопическими пилонами, но купол покоился не на нем, а на высоких арочных порталах, и был сквозным. Мы обошли вокруг: над каждой аркой было врезано в камень изображение одной из четырех земных природ. Буйвол обозначал тяжкую крепость земли. Альфарис с развевающейся гривой - текучесть и изменчивость растительного мира. Орлан, распростерший свои крылья, - летучий жар крови Высоких Живущих. И над теми вратами, в которые мы, наконец, вошли, - стройный аниму с поднятыми кверху руками знаменовал главенство духа.

- Ангел, - подумала я вслух.

- Совершенное творение, - мягко поправил Шушанк. - Вы не боитесь войти?

- А вы, Шушанк?

- Боюсь. Всякий раз.

Мы снова оказались перед теми же воротами, с каких начали обход: то были Врата Быка. Прошли под сводами галерей внутрь Купола. Колонны были лазурные, тонкие; лишь вязь непонятных письмен, что покрыла их сверху донизу, удерживала их от того, чтобы обрушиться. На арочных перекрытиях звери росли на стеблях вместо цветов и укрывались в полураспущенном бутоне, язык, свешивающийся из львиной пасти, оканчивался огненной лилией. Змеи превращались в лианы, опавшие листья взлетали кверху, как мотыльки, корни внутри земли становились прядью золота.

Пол, выложенный кругами плитки, прорывался посредине обломком гранита с плоской вершиной и ведущими к ней изломами. Я дошла до него, опрокинула голову. С моего места Купол казался и совсем воздушным, внутри него переливались и играли световые блики, плетя паутину нервюр, самый большой висел посредине кроткой шаровой молнией. Птицы перелетали из арки в арку вместе со сквозным ветром, тепло скалы вздымало парус, надувало оболочку аэростата, хотело сорвать палатку с кольев.

Я была так зачарована Храмом, что не сразу увидела вблизи одной из колонн ссутулившуюся фигуру в одной набедренной повязке.

- Татхи-Йони, узнали вы меня? - спросил он, поднявшись.

- Да. Это к вам моя дочь ходила с моим сыном Артхангом.

- У меня к вам дело, - продолжал Коваши. - Вы близки к сердцу моего сердца. Оттого мне было послано слово насчет вас. Здесь, у Скалы, я должен передать вам змеиное кольцо. Ведь оно так пришлось вам по душе с самого начала. Берите же! Таким кольцам суждено менять хозяев.

Тут он надел мне Змею на левую руку, стиснув кольца вокруг безымянного пальца. Руки его были горячи и шершавы.

- Знаете, у кого ваш прежний перстень?

- Разумеется. Кунг Мартин забрал его у Серены силой.

- Не будь на то воли Великого, взять его он бы не сумел. Хотя насилие ему отольётся. А вы... Держите кольцо при себе, пока оно не встретится с другим или случай не заберет его от вас. Но не отдавайте так просто: второго такого нет.

- Да. Это Вселенная, рождающая из себя новую Вселенную.

- Землячество просило передать, - продолжал он, - что вы всегда можете поселиться вместе с нами. Полиция боится туда заглядывать.

- Спасибо, - улыбнулась я. - Отсюда не видно никаких признаков моей опалы, но кто знает о завтрашнем дне что-то сверх того, что он наступит?

- Только покажите кольцо и скажите имя, - продолжал он упрямо. - Андры зовут меня Перигор. Теперь вы отпускаете меня, госпожа Леса?

- Конечно.

Он ушел вратами Льва. Мы с Шушанком вернулись тем же путем, что и прибыли.

- Вот насмотрелись всякого, по глазам видно, - вздохнул Бэс. Змеи будто и не заметил, но я поняла - так и надо. Поверну-ка я кольцо камнем внутрь.

Грозные предупреждения пришли как никогда вовремя. Я уже и так начинала ощущать себя в Замке малость не у дел. А точнее - карасем на постепенно теплеющей сковородке. И вот дня через три исчез Шушанк. Бэсик прибежал ко мне с этим известием посреди ночи - уши и хвост его подрагивали мелкой дрожью.

- Они сказали, что отсылают хозяина в такую дальнюю командировку, что он никак не сумеет меня взять. Где ж это видано?

- А он сам, выходит, ничего тебе не говорил. Не беспокойся, я найду, как сказать об этом королю Мартину.

- Вот уж чего не надо, а? Порасспросите лучше королеву.

И вот во время очередной прогулки в Шервудской роще я спрашиваю Эрмину:

- Тот дом, где воспитывались королевские дети, - он цел? Я имею в виду загородную усадьбу.

- Да, но приблизился к центру. Когда мы его оставили, был таким ветхим, что, кажется, и не мог больше разрушиться. Хотите, разузнаю?

- Прошу вас. Мне как-то печально становится в высоких стенах и парке величиной с чайную ложку.

- Так вы хотите не просто навестить усадьбу, но поселиться там? Я постараюсь, ина Тати. Как ваши дети - Артханг не разделяет вашей страсти к перемене мест?

- Сестрин рыцарь.

- Тогда вам понадобится конфидент. Отчего тогда не Бэс? К нему здесь относятся настороженно, а его прежнего хозяина и вообще считали не вполне в себе. Что для него, кстати, бывало неплохо: мы блаженненьких любим.

Она была редкая умница и без подсказок сделала как надо. Теперь мы были уверены, что моего кауранга никто из обитателей Замка не тронет. Как не слишком тронули и хозяина. Но самое главное - у меня будут развязаны руки, и я смогу взять в них все нити, связывающие нас с Лесом.

Запись двадцать первая

Свобода - настолько тяжкое бремя, что можно говорить о поистине адской тяжести высшей изо всех - Божественной свободы.

...Вышла я, значит, из ворот Замка и пошла по тротуару. Бэс мельтешил сзади, подметая ушами пыль. Так было рассчитано: прогулка не очень важной персоны, и куда моим шпикам торопиться, не исход же! Одна я знала, что исход.

Идти пришлось через весь город, к счастью, не насквозь: он был удручающе велик и цивилизован. Пока шли фешенебельными и аристократическими кварталами, мне было спокойно: мешковатость и поношенность одежды - признак родовитости. А вот стеклянные деловые небоскребы, в нижних этажах которых проживало низшее сословие, кишело народом и в разгар буднего дня. Пальто я сразу же перекинула через руку, обнаружив простое черное трико балетного типа с ажурной пелеринкой, и оттого смотрелась гибридом старой девы и синего чулка. Выговор у меня оказался чересчур книжный, песик - слишком породистый, а костюм выдавал неуклюжее стремление к оригинальности; но в целом я мимикрировала сносно.

Дом оказался задвинут между двумя центрами, деловым и торговым, но некое табу помешало застроить эту дикую землю. Вряд ли присутствие незримой короны: скорее благоговение сродни тому, которое всякий испытывает перед хорошей свалкой, пустырём, что остался после строительного бума, или выемкой в земле, хранящей очертания взорванного фундамента. Ну, и перед не очень хлипкой оградой в два человеческих роста.

Усадьба не обманула моих ожиданий; стояла без окон, полы проросли сорняком, в мраморной умывальной чаше жила лягушка. Снаружи дом окружали вязы в полтора обхвата, дуплистые и покрытые лишаями. Внутри по всему полу разбросаны ломаные игрушки, книги с разбухшими страницами и покорёженной обложкой, обрывки лент - то, что всегда остается после небрежного отъезда и последующих воровских инспекций. Кругом робко шебаршились мыши: оглушительно пахло кошачьим пребыванием. За долгие годы забвения парк сомкнулся поверху ветвями, нащупал корнями водоносный слой - и поглотил дом почти без остатка. Крыши и оконные стекла уцелели только в двух центральных помещениях, вокруг печной трубы: наверное, сами окна раньше выходили в соседние комнаты, а теперь вокруг получилась круговая терраса. Ягодные кусты проросли между рядом с мебелью, в их гущине бродили манкатты. Они здоровались со мной, кто угрюмо, кто, особенно молодежь, с явным любопытством и симпатией. Бэсика они в грош не ставили.

Кошки показали мне место, где была их поильня. Из отогнутого лепестка декоративной раковины срывался вниз водопадик, в нем можно было умыться и набрать воду для стирки. Греть ее и готовить мне придется, как они предупредили, над костром - на печь мало надежды.

- Вот и славно, - сказала я Бэсу. Он храбро жался к моей ноге, исподлобья окидывая манкаттов вдохновенным взором. - Дождить станет - тент растянем. Печку бы стоило перебрать, но, боюсь, дров жрёт немеряно.

- Вам, и верно, только в диком лесу жить, - сказала Эрмина. - Хотя и мы совсем неплохо существовали посреди гнилых досок и буйной флоры.

- Самое главное - дух приключений, - ответила я. - А здесь был старинный дом? Дом высокородных?

- Это одна из резиденций отца и мое приданое, - ответила Эрмина.- Еще при его жизни в парке начали ставить свои фургоны болотные мунки. Их в столице никуда не пускали, это потом уже застроили низину домами из папье-маше и вытряхнули туда всех сразу. Жить на колесах, в тесноте, было трудно - мункские женщины носят ребенка двенадцать месяцев, прежде чем созреет его мозг, и в это время почти не могут заниматься ремеслом. Мы трое помогали чем можно.

С тем мы расстались.

Я развела костер на железном листе, нагрела воды в драном цинковом тазу и отчистила, как могла, обе комнаты. Без мебели они казались не по моим костям: оттого я перетащила сюда пружинную кровать со ржавой сеткой и застелила всеми найденными тряпками. Бэс поминутно притаскивал в зубах ломаные, подопревшие диковинки. Шёлковый платок - я сделала из него наволочку. Блюдце и только немного погодя - чашку; жезл с выгравированными на нем знаками - нанесены они были то ли в шутку, то ли всерьёз, мы пытались угадать, для какой магии они были предназначены. Наматрасник: блохи покинули сию обитель за полной бесперспективностью. Еще Бэсик выследил прелестный столик с углублением в мозаичной крышке; должно быть, умывальный, но я решила на нем питаться.

Бэс и Артханг наладили бесперебойную поставку монет. Было решено, что от королевского двора не убудет: меня бесплатно кормили в Замке, пусть делают то же и в усадьбе. Доводить свое отшельничество до самоизоляции я не желала: лавчонки поблизости от супермаркетов попадались забавные.

Однако парк все больше и больше ограничивал меня, так что через полмесяца, когда мое бытие устаканилось, контакты с внешним миром ограничились собаками и кошками. Здесь была их республика, их Английский Клуб. Кое-кто был потомственным бродягой и изгоем, некоторые выслуживались до любимцев с подобием небольшой пенсии по старости, самых молодых держали узы сердечной привязанности. Но большинство выбрало независимость по доброй воле. Они были достаточно храбры и образованны, чтобы выступать наравне с каурангами в тех сферах, которые те занимали; природный ум служил для них заменой собачьего обаяния, и поэтому андры легко забывали о том, что манкатты - дьяволово семя. Только сами они предпочитали не служить, а перебиваться.

Дети меня здесь практически не навещали. Я мало-помалу превращалась в безобидную пожилую чудачку, что живет на отшибе. Идеальную тещу, как сказал бы король Мартин Флориан.

Потому что он и здесь попытался меня накрыть.

К тому времени я вполне обустроила свою Малую Землю Изгнания. Даже генерал-печку наладила: один азартный манкаттенок изобразил собой то ли живой дымоходный ерш, то ли декоративного трубочиста, а там и обстоятельство было пустяковое, сажей занесло. Сушняка обнаружилось невпроворот; парк давно было пора прочищать. Я каждое утро готовила на плите еду для всей оравы, сушила над чугунной поверхностью матрас, одеяла и выжатую постирушку: воду для стирки грела на солнце.

Так вот, явился мой прекрасный рыцарь без свиты, в простом наряде - ни дать ни взять обнищавший феодал. Я ему обрадовалась. Усадила на последнее приобретение: стулец типа венского, с проломленным днищем и доской сверху. Расспросила про Серену - оглашённая, то бишь объявленная невеста, говорит. Кошатиной вокруг так и разило, но он и бровью не повел. Потом я показала свой сервиз, свои ковры и столики, вазу для живых цветов и фолианты. Между нами, интерьер был вовсе не жалкий; отбросы с вельможной помойки. Мунки научили меня, что скудость легко становится изысканной простотой.

Сии действия отчасти носили характер демонстрации, но Мартин неожиданно растрогался:

- Я ведь и не собирался тогда бросать вещи - просто мы спешили. Заперли дом и поехали, по требованию матери, сразу в парламент. Потом же стало и вовсе не до того. А почему вы не завели ни одного зеркала? Побились, поди? Я пришлю.

- Не трудись, сынок. Вспомни, у меня и в Замке своего не было. Кхонды к такому не очень привычны: холостые смотрят на воду, женатые - в глаза друг другу.

(Неправда: то был мой личный бзик.)

На вещи-то он умилялся. Но вот книги - повертел в руках одну, другую и прямо-таки швырнул назад на моё бюро (футляр от выпотрошенного клавесина с откинутой верхней частью).

- Мои первые учебники. Вы не понимаете графики: это инсанская печать, подобная рукописи. Им написаны андрские тексты, еще дореформенные. Мой отец Филандр подготовил эту реформу. Комитет языковедов и художников работал десять лет, и уже при мне мы за два года обучили новому письму весь андрский народ. За два года мы усвоили грамоту, понимаете? Простую, чёткую, воплощающую дух нации...

- А старое письмо было изысканным, его уподобляли куполу с минаретами, сравнивали с локонами красавиц, с изгибом их шей и игрой бедер... - с лукавством продолжила я.

- Нам нечего было писать такими буквами, - бросил он в раздражении.- Душа Андрии иная: кристально чистая, светлая, мужественная. Ей соответствует прямой и умный шрифт, а не вязь. Я принесу сюда что-нибудь для вашего чтения - чтобы вы смогли прочесть даже с вашим небольшим знанием языка.

Бэс подбежал к нам, раздраженно здороваясь и тряся ухом. Я вынула оттуда блоху и посмотрела ей прямо в глаза. Блоха не выдержала: отвернулась.

- Благодарствую, сынок, я вроде как переросла букварь, - ответила я. - Перешла на уровень "Родного слова". И поняла, что оба ваших языка нынче более всего алфавитом и отличаются.

Он хмуро кивнул.

- Именно. Потомственного лингвиста на мякине не проведешь. И знаешь, Март? Отрывать себя от корней - опасное занятие.

- Я хочу новую землю и новое небо, мама, - он стукнул себя кулаком по коленке. - Незапятнанные. Думаете, Андрия не заслужила этого?

- Заслужила, сын. Если бы я так не считала, разве доверила бы тебе Серену? Только, будь друг, в награду за мою уступчивость послушай притчу. Итак...

Было три мифических страны: назовем их Чин, Кабир и Рутен. Чины боготворили свое прошлое аж до смешного: вечный перепев - дойти до своих корней, почитать родителей, соблюдать обычаи предков, следовать заветам смиренномудрых правителей былого... Идеал - живи так близко от соседа, чтобы слышать его утренних петухов, но в гости не ходи: живет он так же, как и ты, но вдруг окажется у него предмет для лютой твоей зависти. Однако за единообразием традиций чины непрестанно ощущали вечность. Вечный Путь, порождающий всю тьму вещей. Это была великая и удивительная земля.

Страна Кабир чтила свои корни, но не гнушалась и заимствовать благое от тех, кого считала варварами. Ее ученые готовы были идти за знанием даже в тот самый Чин - парафраз края света. Ее священнослужители повторяли, что в многообразии мнений, вер и религий воплощены богатство и милость Бога. И всё многоцветие обычаев, верований, искусств и языков, которое Кабир собрал под своим крылом, переплавлялось в драгоценность, сверкающую многими гранями. Это также была великая и к тому же сильная держава.

А Рутен ... Вечно проповедуя свою оригинальность, правильность своей веры, он полагал в этом знак своей миссии. Упиваясь протяженностью своих просторов, не понимал, что большое - не синоним великого. Миссия же его на тех просторах была - стать великолепным субстратом для произрастания в равной степени всех народов, которые нашли в нем свой приют. Подобно Кабиру, он сливал в себе культуры, но не естественно, а принудительно, отыскивая в них согласное его личному менталитету, родственное рутенской древности, распространяя свой алфавит и крестя в свою веру. Сами рутены судорожно пытались вычлениться, найти свое исконное путем вычитания, а не путем всеприятия. Рутен называл себя великим, но более никто. Ты понял?

- Понял, но не так, как вы хотите, мама.

- Неважно. Главное, что ты это слышал.

Его нашествие малость притормозило мою творческую мысль. А мне кажется, что если я не придумаю, как оттащить от него Серену, - это нужно, всей шкурой чувствую, - то весьма нехорошо получится.

Нужно. Вот только бы знать еще, зачем...

Вот что мне видится в моем одиноком бытии.

...Дружок мой Март Флориан едет бок о бок с Сереной: оба на жеребцах-фриссах. Верный Артханг в парадной ливрее бежит у стремени сестры, время от времени грозно скалясь на нижнюю часть кентавра.

- Я почти ненавижу то, что меня сделало, - говорит ей Март, и глаза его цветом одинаковы с фиалковым камнем на пальце. - Прекрасная культура, гуманный свод законов, богатейшая сокровищница знаний - это пелёнки, одного корня с погребальными пеленами. Колыбель, похожая на гроб.

- Ты об одном этом и говоришь со мной, твое величество, - усмехается Серена. - Хочешь разломать колыбель своим мечом и моей силой? Ненависть или "почти ненависть" не приносят никакого плода. Моллюск обволакивает слоями перламутра песчинку в своем теле, не пытаясь отторгнуть.

- Способ брата моего Даниэля. Он монах и усвоил язык монаха, не воина.

- А ты думаешь как воин, но вслух жалобишься, будто дряхлый пророк. Боишься - не делай, делаешь - не бойся, не сделаешь - погибнешь!

- Откуда у тебя эти слова, девушка? Неужели ты хочешь, чтобы я пошел против крови брата, против установлений брата и...

- Даниль одно, ты - другое. Каждый имеет право на свои личные глупости - это плодотворнее, чем повторять благой заемный опыт. Каждый из нас троих. И ты. И я. И он.

- Ты говоришь так, будто мы сами по себе вообще не в силах совершить ни мудрого, ни разумного.

- Почему же? Для этого надо всего лишь отставить свои разум и мудрость в сторону, - смеется Серена. - Так, без головы, совершаются дела любви и брака, так древние управляли государством, так, верхним чутьем, улавливается главная нота в музыке мира.

- Из этой чуши я понял одно: нам нужно поскорее сойтись, чтобы потерять голову. Тогда все будет распрекрасно.

Теперь смеются оба и прибавляют галопа. Косы бьют Серену по спине, ветер отдувает плащ ее спутника, и еле поспевает за ними Артханг во главе верховой человеческой свиты.

Что будет, если на пути встретится им бродяга, который покинул своё гнездо в Лесу, чьи нестриженые волосы заплетены ровно в семьдесят семь косичек, свисающих до пояса, и накрыты пестрой косынкой? С верной манкаттой на одном плече и гитарой, свисающей с другого? Узнает ли Серена, скользнув по нему взглядом, своего идеального любовника? Воскликнет ли Мартин: "О брат мой!"?

Потому что затянулось углубление в земле от его хижины, овеяны пухом солы, горькой порослью куржавника следы на речном песке. По уговору БД - заложник Леса, но никто не будет его там стеречь, только оберегать осмелятся. Но что сделаешь с песней, что срывается со струн? Ее не убережешь.

Ибо куржавник ныне пахнет тревогой.

Район тут бедный. Я выхожу за покупками в старом платье Эрмины: подержанная дама интеллигентного склада, не аристо какая-нибудь, хоть и не своя в облипочку. Бассет телепается впереди, его роль - вынюхивать опасность и предупреждать собратьев. Со мной здороваются местные обыватели: кое-кого из них я тоже подкармливаю.

Дома у меня все распрекраснее. Живут цветы в битых вазонах, треснутых супницах и одном ведерке из-под шампанского. Завелись хорошенький чайник, обширная миска для Бэса и стопка выщербленных тарелочек. Также нашлись ложки, две столовых и одна чайная, двузубые вилки и нож. Свечи я больше не покупаю - нашла чудные, толстенные, как для алтаря: огонь фитиля постепенно уходит внутрь и мерцает оттуда, как из алавастровой чаши.

А еще я совсем неожиданно нашла книгу в деревянной шкатулке, которая служила ей переплетом. И погружалась в нее каждый вечер, как в приключение: на картинках красавицы, перегнувшись в седле тонким станом, ловили тетивой газель, государи играли в поло и собирали совет, покоренные государства приносили дань, тонконогие альфарисы ступали по мостовой, каждый камень которой был личиком юной пери. На крылатом коне ехал всадник, лицо которого было скрыто сиянием, это был предводитель войска; и навстречу ему с другим войском, под изумрудного цвета знаменем выходил светлый воин верхом на кротком муле - государи собирались на решающую битву. А понизу миниатюр бежал узор цветных письмен, на широкие поля накатывал прибой речений. "Будь на этой земле чужаком и странником", - кое-как разобрала я там.

Кто и когда оставил здесь для меня такое сокровище?

- Лучше бы денежку подбросили, - ворчал Бэс. - Королевская сума последнее время всё намекает, что не безразмерная. А знаете, сколько денег у нашего брата кауриков? Только глазом моргни.

- Ах, Бэс, да ведь так, как мы живем, куда интереснее!

Проходили месяцы. Осеннее лето сменилось осенними холодами; печь гудела, как аэроплан, я весь день сидела на постели в подушках и разбирала книгу, а снаружи моросил бисерный дождь, едва доходя до земли и насыщая собой воздух. Ночи стали долгими, Бэс обленился, манкатты почти все мигрировали в тёплые края, оставив при мне оцепление и молодых матерей со старухами-акушерками.

Однажды ночью я почувствовала тёплую лапку на своей щеке. Спросонья ухватила ее - лапка оказалась пушистой. Фосфорные глаза блеснули у самого моего лица.

- Ты чего? Бесплатная раздача питания у нас не раньше, чем солнышко встанет, - сказала я.

- С-с! - прошипела манкатта. - Зажги свет.

Я похлопала рукой по тумбочке: там у меня был восковой огарок и спички.

- Киэно, ты ли это? Глазам не верю! А с ним чего случилось?

- Ничегошеньки ровным счетом.

БД сидел на полу, скрестив ноги, язычки пламени плясали в зрачках прямо перед круглым островком темноты, которая глядела оттуда.

- Аманат называется! Кто вас просил...

- Успокойтесь, с Триадой я договорился, да они меня и не окорачивали.

- Можно подумать, я вас неволю. Но ведь Серена в безопасности, только если вы играете роль заложника.

- Перед нею ковром стелются.

- Пока да. До поры до времени.

- О-о. Конечно, - от Бродяги Дана ни в коей мере не скрылось, что беспокоюсь я о нем самом: ведь андры с самого начала подозревали его в том, что он соблюдает интересы Леса куда пуще выгод родимой сторонушки. Личным его интересом была любовь ко всем без различия Живущим, а отечеством - одинаковая для всех справедливость: такие люди в любой стране подсознательно воспринимаются как предатели исконного духа и национального достоинства.

- Вы молодец, что у меня живете, - продолжал он, - искать не понадобилось.

- А ради чего искать-то?

- Ради Серены. Да отвлекитесь от моих проблем! Я прихожу с дождём и ухожу с ветром.

Тут я окончательно проснулась и села, свесив босые ноги с матраса. Бассет проснулся тоже - спал он в моих ногах - и затряс своими лопухами, пытаясь прогнать сон.

- Успокойся, приятель, не мерещусь я тебе. Ты сам почему здесь - от хозяина ушел?

- Это самого Шушанка ушли, - объяснила я.

- Ладно, я поищу, - подытожил БД. - Теперь о главном. Вот что скажите: до конца полугода едва ли полмесяца осталось, время мнениям устояться. Идёт Серена за брата?

- Любви там особой не видно, но согласие налицо. Да, думаю, идёт.

- И как - рады этому?

- Не слишком. Однако против дочерней воли не выступлю: воля ее - зрячая.

БД кивнул:

- Мартин думает выковать из ее Силы меч свободы, но вспомните, какова роль того второго, короткого японского клинка, о котором вы при мне вспоминали? Есть вещи, связанные роком.

Угу. Что это священное оружие для сеппуку, знали мы оба.

- Нет смысла в том, чтобы бояться неизбежного.

-- Я не о том. Ко Владетелю Эрбису она поедет? Пустят ее?

Пауза. Не только мои молодые - я сама подзабыла сей пункт соглашения. Вот он меня и давил из-под низу, как горошина под пуховиком.

- Снова верно подумали. Мартин не намерен отправлять от себя нареченную. Осложнения в государственной политике ему на руку: лишний раз настоит на самостоятельности. А я не дам ему сотворить нечестие.

- Подталкивать Серену к союзу со старцем я не хочу, - возразила я. - А обручиться - не ожениться.

- Если будет по вашему слову, Серена сразу же окажется пленницей Марта. Коронуется и обручится в один и тот же день - и сразу границу на замок.

- Откуда вам известно, монашек? - спросила я с сомнением.

- Потому что это я сказал родичу, - гулко донеслось от двери.

И вошел... Владетель Эрбис собственной персоной! В простом халате и тафье.

- Ну, дела, - пробормотала я. - Вас там еще много?

- Простите, высокая госпожа, что я вошёл без приглашения и перебиваю разговор, - тем временем говорил он. - Король Мартин вовсе не прячет своих намерений. Королева тоже знает, но ей запрещено выходить из Замка.

- Братья, это так серьёзно? - спросила я. Эрмина - пленница, подумайте только!

- Серьёзней некуда, - сегодня Эрбис не показался мне восточным витией. - По мне пусть андры бросаются хоть в пропасть, но с открытыми глазами. Мартин надеется получить корону из моих рук и королеву - в обход моих рук, так вот я его разочарую. Не терплю досужего хитроумия.

- Без соблюдения обряда он временщик и гражданское лицо, - вставил БД.

- Для меня самая высокая политика - круги по воде. Особенно по сравнению с моей дочерью. А насчет нее я не могу решить, что лучше, хоть убей!

- Для меня тоже круги, зыбь, муть и так далее, - сказал БД. - Я оберегаю Марта от него самого - и только. Но вы должны решить и сказать нам. Знаете, почему? Вы из племени Странников и мечены Знаком Кота, как и мы оба.

Я аж задохнулась.

- Почём вы знаете? И от кого? Эрбис... Предъявите ваше опознавательное животное! И немедленно!

- Так оно вечно отлынивает, - хмыкнул БД. - За прекрасными кисами ухлёстнуло. В тот раз на лесной поляне Багира не было, помните?

Что мне говорил Марк о коте на ковре...

- Хватит, - почти крикнула я. - Зовите его, коли он рядом. Багир!

И сразу же я очутилась в его тёплых объятиях, он смеялся по-кошачьи, я плакала от счастья по-рутенски. Пантер Багир, ветреный и величавый! Он заматерел, а я почему-то ясно помнила лишь хрупкого котенка, чьё сердце просвечивало сквозь голую кожу.

- Разбойник ты, разбойник! Почему раньше не явился?

- А вам предписано было окунуться в совершенно чужой мир, так сказать, без поддержки и с головкой: чтобы плавать скорее научились, - произнес он хулиганским баритоном. - Я к тому же давно служу Владетелю паспортом ради благонадежности. Ибо без того он явное лицо кавказской национальности.

Шуточка была нездешнего пошиба. Я так рельефно представила себе Властителя моего Кота, верхом на альфарисе и с саблей за поясом, которого шерстит махровый рутенский мент, что меня аж передернуло.

- Ну будет, мужики. Коли Странник просит Странника, я на всё согласная. Выкладывайте, что там у вас на душе накипело, - уважу. Заманить Серену сюда, что ли? Не выйдет, у меня враньё на лице как чернилами написано.

- Не нужно ничего такого. Своими силами справимся, - ответил БД. - На время подготовки к коронации брат закроет город. Знаете как: стоят кордоны, выпускают всех желающих, впускают одних приглашенных. Все наличные силы туда вбухает.

- А я тогда зачем требуюсь? - снова спросила я.

- Благословить нас на добродеяние.

- Ага, иконами, - до меня начало доходить. - Как родителю. Смотрите, как бы за такую проделку вас не благословили солевым зарядом в то место, где вдобавок могут завязнуть Артханговы клыки.

Багир выразительно подмигнул мне.

- Мы побережёмся, - сказал Даниль.

- Вы мать Серены, сердце Леса. С вашим согласием всё удастся. Но дайте нам слово и для нее, - сказал Эрбис.

- Даю. Ссылайтесь, - ответила я.

Снова дни текут за днями. Холодно и весело. Я бегаю к фонтанчику с мыльницей в зубах и полотенцем наперевес - воду можно было бы принести в кувшине, налить в таз и даже нагреть, но на природе больше игры: легко и на Бэсика брызнуть, и подручному манкатту усы намочить.

Большинство Живущих приходит откуда-то из города, сменяет друг друга при мне и своих сородичах. Я покупаю им всем рыбу, охвостье и мясные обрезки, грустя о патентованных кошачье-собачьих кормах. Не напасешься денег варить и кормить, однако же крутиться приходится - у меня не богадельня, но круг боевых единомышленников.

Круг. Тут я по аналогии выхожу на БД. Теперь я так и буду гадать - ушел он в Лес, укрылся ли где-нибудь в Андрии? И вообще, запустили они мне щекотку под черепную коробку. Снова уходить надо, свербит в мозгу, до коронации уж не полмесяца - меньше недели. И вот что приходит мне в голову: для целей Мартина требуется именно законно короноваться - и по всем правилам, миропомазанным, присягнуть Эрбису. Иначе он для всех не владыка, его бунт против страны Нэсин - бунт частного лица. Он же хочет поднять себя как символ Андрии. Мартин Флориан Первый хочет идти против сюзерена, которого сам же и поставил над собой! И моя Серена - какая хитрая карта в этой его игре? Затравка или приманка? Нет, я должна выйти наружу. Пора камню катиться дальше, потому что во веки веков нет для меня дома там, где мне хорошо.

Запись двадцать вторая

Уже первый твой шаг меняет вселенную, так что второй происходит уже в новом мире.

Я объяснила манкаттам ситуацию и прибавила, что хотела бы предостеречь от имени моего кхондского чутья. По Данилевым следам уж точно явятся гости. С чем - неясно.

- В доме, где нет ни дверей, ни окон, нас не страшит ничто, - сказал их старшина, пожилой манкатт по имени Миорр. - Уйдем.

- А малые дети - гроздьями на бегущих мамах повиснут? - спросила я риторически.

Потому что в каждом углу нынче пищало по котенку - манкаттские женщины и зачинают, и рожают волной.

Миорр пообещал эвакуировать лишний народ. На том расстались.

...Всё во мне звенело от напряжения и готово было лопнуть. Такое находит на меня, когда я знаю о приближении События: это сообщало моим движениям судорожность и суетливость. Я вынула из тайника остаток общинных денег, свернула трубкой и запихнула в лифчик. Фигура у меня хотя и далека от эталона, но до сих пор хоть куда, не одна двуногая молодуха позавидует. Поэтому переход к стилю простого трудового населения дался мне легко: надела черную запаску с крупным желто-оранжевым узором и пренаглое бюстье из трикотажных ремешков, похожее на двойной намордник. Из юбочного запаха, который доходил до пояса, виднелись гладкие, телесного цвета панталончики (самый писк), а тощие плечи во имя тепла укрылись за чёрной кружевной косынкой из пуха. По моему расчету, ни одному соглядатаю не примерещится, что из эдакого верха или низа можно сделать переносной сейф. На физиономии красовались огромные теневые очки. Вот обувь слегка подкачала: тупорылая и несносимая. Здешнее население попирало тротуар лодочками на высокой прорезной платформе; стоило это кучу монет и оттого показалось мне нецелесообразным.

У моей ноги бежал Бэс, подгримированный под дворнягу, а в руках я несла корзину с крышкой. Там была книга. Нечто подсказывало мне, что это подарок, я даже догадывалась, кого: маргинальные изречения короля-монаха были на слуху у всех.

День зачинался ясный. Путь наш пролегал по районам, куда я производила лишь редкие вылазки: мостовая была побита, деревья на тротуаре - неухожены и растрепаны. Детишки, рассеянные по скверикам, щедро удобряли их. Жизнерадостная толстуха поистине квадратного сечения шла, подергивая задом в сарафане, и волокла за руку тощенькую девочку с одутловатым сине-смуглым личиком. Дребезжали по выбоинам и по брусчатке автомобили бедняков - крытые мотороллеры с плохими рессорами и дурным запахом. На спирт для них явно не тратились - пили сами. Фриссов тут было множество, не таких крупных, как в центре, и более художественной масти. Лошади впрягались в тележки на рессорном ходу - перевозили белье из прачечных, овощи от зеленщика, хлеб от булочника. Мелкие дельцы из сыскных контор и банковских филиалов бегали трусцой в своих многокарманных шортах. Деловые воры и степенные мафиози местного розлива щеголяли во фраках: ножи и пневматические трубки с ядовитой стрелкой были оружием компактным и в маскировке не нуждались... Проститутки от сглазу кутались в огромные шелковые шали поверх длиннейшего "платья-перчатки", обтягивающего руку до кисти, ноги - до кончиков сандалий, шею - до подбородка. И кругом роились кауранги, небрежно чесанные, тощие, с меланхолическими медово-карими глазами.

Мы с Бэсом решили в гостиницу не ходить: комфорта, никакого, а документ потребуют. Так что мы посматривали на те объявления о сдаче, которые выглядели наименее притязательно.

- На худой конец нагрянем к Молчунам, - то и дело говорил Бэс.

- Или, может, в дворянскую коммуну напросимся, - вторила я.

- А что, это идея, - произнес он без большого азарта. - Кауры кучкуются как раз при здешних мунках, и уж кто-кто, а мунки бумаг не потребуют. Им сразу видать, кто ты и что ты. Я сам, без вас, ина Тати, факт туда бы направился.

- И это поистине новое, - подвела я итог. - Что ж, веди нас, тебе и карты в лапы!

...Здесь был пустырь, наверняка самое низменное место Семихолмия. Кузни и мастерские, хлипкие торговые ряды: мунки разъезжали с кое-какими сувенирами по всем злачным местам столицы, это было дешевле, чем продавать их на комиссию в модные лавки. Поселения каурангов стояли на подступах к двух- или пятиэтажным хибарам мунков, а посреди самих "стайных построек" под тентами ютились бомжи. Народ это был добродушный, из-за крайней нужды относительно мало пьющий и трудолюбивый, к тому же вовсе не грязный. Кауранги примерно раз в две недели загоняли своих подопечных в лежащее неподалеку озерцо; ключи, которые его подпитывали, были теплыми и пахли сероводородом, целили язвы и изгоняли блох и вошек. Тряпьё полоскалось тут же, им легко обменивались. Попасть сюда - значило стать совершенно неотличимым от других.

Бэс, который взял на себя роль моего руководителя, отдал почти все деньги старшине коммуны, договорился о шалаше, очаге и кормежке - и мы продолжили наше тусклое существование. Мы ждали, твёрдо зная, что ждать осталось недолго.

; Псы поговаривали, что перед коронацией устроят полицейскую облаву, и потому готовились нагрянуть к Большим Мункам, которые умели отлично постоять и за себя, и за других. Операции такого рода были отработаны до деталей - кто, когда и куда бежит. Спасались, однако, не все: кое-кого хватали и грузили в чёрные колесанки, строптивого могли и вовсе подстрелить на месте. могло быть и пострашнее.

Перстень Перигора, кольцо вечно возрождающейся Вселенной греет мою руку залогом неведомого решения. "Только покажите его кому-нибудь из наших, - сказал коваши, - только покажите..."

- Дочь моя Серена, - говорит Эрмина, оставшись наедине с девушкой, - ради тебя пришли в Замок вестники, неся некое слово. Я не хочу знать, о чем оно, издали посторожу, чтобы вам не помешали. Поверь, тебе стоит это услышать.

- Неужели? Я решила стать женой Мартина, а до того обручиться. Обручение - сильный обет, я спрашивала, и это меня не пугает. Мы с ним хотим не войны и не мира, не счастья и не печали, а исполнения его, Марта, судьбы. Понимаете меня?

- Понимаю. Но всё предначертано, и как бы ты ни поступила, твой поступок вплетётся, как прядь, в хитросплетение событий.

- Власть судьбы над любым ограничена. У меня более властная воля, чем у андров. Именно поэтому Мартин связал ее и меня: чтобы ее не исказило ничто.

- Это тебе по вкусу?

Вместо ответа Серена поводит плечом.

- Конечно, я так и думала. Мой сынок считает, что может управлять событиями и что знает, как это делают. А мне претит, что тебя ограничили. Ступай и делай что хочешь!

В тени огромных ночных деревьев вороной силуэт фриссы Иоланты предстал перед девушкой. Сзади возник еще один конь.

- Я имею к тебе слово твоей родной матери. Большие мунки вручили ей змеиное кольцо, оно же в свое время притянуло тебя к Делателю Отца Мечей, и она говорит слова мунков-хаа. А еще ее просил Царственный Бродяга Даниэль.

- Почему мама Тати не пришла ко мне сама?

- А почему она отошла от тебя? Ответ один на оба вопроса.

- Тогда пусть Даниль...

- Ему опасно приближаться к тебе - он обязался ходить только по Лесу.

Серена чувствует в этой фразе недоговоренность. Да, ему опасно, да, обязался, но разве ее Даниль когда-нибудь считался с таким?

- Ладно, я вас слушаю. В чем дело?

- Предупреждали тебя, что обручение так же свято и нерушимо в Андрии, как и венчание?

- Конечно. Однако в самом договоре предусмотрен развод после венчания и рождения мальчика. Да я ведь не буду против, если меня и навечно захомутают, моя фрисса! На самый крайний случай - постригусь. Будем с Бездомником два монашка под дырявыми зонтиками...

- Если пустят. Это короли в Андрии вольные, а монахи бродячие, королевы же и монахини - пленницы и заточницы.

- Ну, Иола, разве так далеко вперед можно загадывать? Вот не будет у меня ребенка, Мартин первым отбой даст. Отправляйся, скажет, к мамочке в монастырь.

- Не даст он тебе отпуска. Ты, какая ни то, - меч против нэсин.

- Тоже слыхала. Только я не меч - палка, которой сбивают спелые груши. Вот скажи: вассал отказался платить сюзерену дань. Это беззаконие или первый шаг к своей жизни?

- Ты его любишь, кунга Мартина?

- Я люблю то, что невозможно, Иола. А Мартин - он рядом, как тень. Тень своего брата Даниля.

- Объёмистая тень, сказать по правде.

- Слушай, ты смеяться пришла? В самый канун... Свыкнусь, а потом выращу в себе любовь. Март... он чудесный, моя фрисса.

Кобыла кивнула:

- Знаю. Лучший из всадников мира.

- А реконкисту он и без меня начнет.

- И начнет скорее, чем с вами, - вдруг вмешался конь. Серена вспомнила его кличку: Судур. - Король, может быть, не хочет первым выступать, против хозяина-то. Ждет, пока Владетель Нэсин возмутится и потребует вас от имени силы.

- Вот тогда захочет Мартин - останусь, не захочет - съезжу с его колечком на пальце. В выборе супруга я свободна, это не повод для ссоры государей.

- А что высокий господин Эрбис тоже в доле, вы помните?

- Лошади! Вы и от него имеете слово?

- Эрбис - не друг Марту, - продолжал Судур. - Он друг Даниэля, родич Даниля. Он никогда не потребует от вас супружества. И не уступить ему в том малом, чего он добивается, - значит обидеть его неправедно.

- Обидно не посмотреть инсанскую землю, но это просто отсрочка.

- Может, и отсрочка, - снова вступила Иоланта. - Только к тому времени у Мартина выбьют из кулака игральные кости. Инсаны проглотят и эту обиду, и другие подобные. Война за независимость из-за тебя не начнётся, госпожа. А вот мелкая непорядочность обнаружится перед всеми.

- Я вовсе не бессмысленная костяшка. Я подумаю.

- Думайте, - кивнул Судур. - Завтра коронация в Соборе, послезавтра обручение, а на третий день кончается ваш андрский срок.

- Тогда едем прямо сейчас, - решительно сказала Серена.

- Куда и на ком? - чуть невпопад переспросила Иоланта.

- Как куда - в резиденцию инсанского короля, - объяснила Серена. - Где Владетель ждет присяги помазанника Божия. А на ком... Иола, ты же меня в седло никогда не пускала. Ты Мартинова. На твоем друге Судуре, я так полагаю.

Лошадь тихо проржала, смеясь:

- Я Мартинова, это ты верно подметила. И шагу бы не сделала против его желания, если бы не хотела для него лучшего. Но к нэсин тебе ехать нет нужды.

- О чем ты?

- Инсаны ждут у подножия Замковой Горы до тех пор, пока не наступит рассвет.

- Арт знает?

- Теперь знает.

Кони отыскали во внутренней стене подземный ход: с виду то была просто кладовая, которой давно не пользовались. Тугая дверь была заложена засовом, который намертво приржавел. Судур досадливо крякнул и занес над ним копыто, но сталь поддалась легкому касанию пальцев девушки.

- Вы и вправду владеете железом, как мунки, - проржал он.

За дверью открылось узкое и тесное помещение, полное темноты. Тут, наконец, Серена вспомнила о крошечном, в виде брелка, фонарике, что подарил жених. Тонкий, еле видимый луч скользил по каким-то бакам и бутылям, по глыбам песчаника, которыми была заложена высокая арка противоположной стены. Вода сочилась из-под кладки; пахло одновременно вином, сыростью и золой.

- Здесь тайный путь родника, который ведет вглубь, под стены крепости, - пояснила фрисса.

Она резко гоготнула, взвизгнула, всё более и более повышая тон. Жеребец подтянул в терцию. Под сводом заметалась потревоженная летучая мышь, ее писк колыхнул древнюю завесу паутины, и оттуда полетели серые хлопья. Стена с натугой скрипнула и поднялась вверх. Вода со стеклянным плеском устремилась вниз, по неровным ступеням естественной лестницы.

- Пошли скорее. И будьте осторожны - там темно для наших глаз, но не для огня андров, - предупредила Иоланта.

Шли они не так долго, однако туфли девушки почти сразу промокли, а под конец пути расползлись. Кони хлюпали рядом с ним тяжелыми копытами, расплёскивая бегучую струю. Стены слегка фосфоресцировали. Тихие голоса мелкой живности провожали кавалькаду, шептали о прошлых ужасах. Под конец Серене уже казалось, что она вынесла гору на своих плечах, когда все вышли на вольных воздух. Вдали мигали огни городских окраин. Девушка в блио ползком влезла на Судура, подтянула юбку до колен.

Здешними плавными луговинами, кудрявыми садами Серена проезжала только горячим солнечным днем. Теперь, в темноте, ей виделись иные картины. Придорожный куст жасминника пахнул большой и хищной кошкой; по созревшему полю тянулись горько-туманные струи; у белёных известью стволов вкрадчиво шептались невидимки. Здешняя природа не заключала союза с андрами - его соблюдали одни Высоко-Живущие.

Внезапно фигуры конных всадников перегородили им путь и окружили дугой. Десятка два мужчин, торопливо прикинула Серена.

- Остановитесь. Это похищение, - с неким юмористическим оттенком произнес один.

Утеснение и насмешка вызвали в ней к жизни инстинкт противоборства. Повинуясь поводу, Судур тяжеловато отступил назад, буркнув: "Вы чего?" Не давая ему задуматься, коленями послала вперед. В правой руке как бы сама собой выросла сабля - когда это я сумела ее позвать и с чьего пояса, удивилась Серена. Всадники, скупо отвечая на ее фехтовальные выпады, уходили в сторону; искры выбивались из клинков и освещали смеющиеся, необычно бледные лица. Та же сила, которая заставляла их расступаться перед девушкой, завлекала всё ближе к центру, пока всадники не замкнули кольцо и перед Сереной не встал Владетель Эрбис.

- Верно говорил друг мой Коваши, что ты ещё непрокованное железо, - сказал он вместо приветствия. - Тебя придётся и отковать заново, и закалить, хотя выплавлена ты из ценнейшей руды и на прекрасном огне. Только сначала пусть твой боевой дух поразвеется. Ну совсем дикая кхондка, от которой пахнет дымом, сеном и шерстью, а поверху стелется пелена крепких андрских благовоний. Аромат женщины - не боевой рог, а тихий лепет.

- У тебя, Владетель, обоняние потоньше, чем у моего братца.

- Он свыкся и притерпелся, а я не собираюсь.

- С чего это тебя так это заботит, Владетель?

- Так полгода около себя держать, не шутка.

- Коли это вам надо, а не мне, - ответила Серена, - принюхаетесь.

Инсаны в развевающихся тканях невозмутимо смотрели на нее. Лица их сейчас были цвета луны - ночной народ, подумала девушка. Альфарисы вели себя чуть развязней хозяев: тихо переговаривались, мерили Серену взглядом. Кое у кого на седлах восседали коты - эти молчали и только обжигали двойным алым огнем.

- Мне самому не так и необходимо. Я лишь хочу уберечь кунга от позора. Предлог же для недовольства мною, буде он захочет его иметь, у него окажется еще более веский - я ведь тебя вытребовал и получил раньше законного срока.

Вот почему они шутили о похищении, сообразила Серена.

- Невесту умыкают, если заплатить выкуп нечем, - отозвалась девушка. - Может быть, у тебя не хватает достояния?

- Ты из таких, что целого мира на тебя не хватит, пресветлая госпожа, - ответил он весело.

- Ах, вот, наконец, и лесть, хотя бы и ходульная. А то - "дикая кхондка", "непрокованное железо". Что же, целого мира - это точно. Я всё более убеждаюсь, что сказочные принцы - попросту злостные неплательщики. Вместо установленного по закону пытаются откупиться от красавицы геройством, выполнив три желания.

- Ты их придумала? - спросил Эрбис деловито. - Так скажи.

- Вот сейчас поймаю тебя на слове.

- Только прошу тебя, погоди слегка. Нам надо пересечь пограничные посты до того, как встанет солнце. А ты еще и саблями мерилась с моей свитой. Хотя, право, ты поистине госпожа стали - давно я так не радовался душой!

- Мне стыдно, Владетель, что я, сперва согласившись, потом вспылила. Но я... я гордячка; это у меня от природы.

- Вижу. Только помни впредь: любая твоя вспышка родит твою же уступку. А теперь оденься нашей дамой высокого ранга и взойди в женское седло.

Одеться - означало залезть с головой в пышную и разнообразную охапку из кисеи.

- Как и запах, красота женщины не должна бить в глаза. В ней должно присутствовать недосказанное, - говорил Эрбис, пока девушка протискивалась в юбку и расправляла ее поверх блио, накидывала на обтяжной корсаж тунику, а на косы покрывало. - Говорят также, что смысл книги таится в пробелах между словами, между строк и на полях, а душа прекрасной женщины становится видимой, когда глаз мужчины вынужден проникать через завесы.

- Поторопись, Владетель, - сказали ему. - Горизонт уже светел.

Несколько позже Серена удивлялась, как легко она отбилась от проторенного разумом, придирчиво взвешенного пути - и пошла по наитию. Каким естественным казалось выйти замуж за ровесника себе, родить ему детишек, вдохновить на подвиги - о, эта роль благодетельницы королевства! Мёртвая оболочка царского платья, которое хотелось содрать с себя теперь, во время ночной скачки.

А новое окружение было непонятным, язвяще опасным, как инсанские клинки, но куда более старого принадлежало ей и она ему. От инсанов исходил аромат великолепной игры, свободы на грани риска.

- Я потеряла скорлупу: мать, брата, нареченного, Лес и Замок. Ничего не осталось, - сказала Серена вслух. - Но это и есть моя грустная свобода.

Стало светло, но это еще было серое утро, без солнца. Ехали садами и рощами, затем начались возделанные поля, мелкие речушки с плоскими берегами и илистым дном. Серена задышала глубже и слаще. Местность тут казалась более патриархальной, чем та, по которой их везли в колесанках, - реже попадались поселки и деревни, чаще - фермы и хутора. Но и здесь чувствовалась вечная андрская усталость: древесный лист кое-где был обведен желтой каймой, плодоносный слой ветшал, расползался, его рвали остроугольные гранитные глыбы.

Ближе к границе к ним присоединялись другие инсаны, попроще одетые.

- Не дипломаты, купцы, - объяснил Серене один из юношей. - Люди вольные, предприимчивые и бесстрашные. Мы предупредили, что нам требуется многолюдье. Как по-вашему, хватились вас в Замке?

- Пожалуй что и нет, - усмехнулась девушка. - Там есть кому позаботиться, чтобы меня начали будить и наряжать попозже.

И то, чего она раньше желала, показалось ей до того неприятным, что искривило губы как оскоминой.

А за черно-белыми столбами тощая андрская почва, покрытая кустиками и клочьями серой травы, вмиг рассыпалась в прах, который волнами ложился по ветру, тек, как вода, собирался в отлогие холмы, имеющие форму полумесяца. Ветер дул в тонкую свирель травы, шелестел песком и пел в ушах.

- Это и есть царство нэсин, - сказал Владетель. - Пустыня для нас прекрасна, как лицо любимой женщины.

- Не мешало бы и ей так же закрыться.

- Она и так закрывается от твоих глаз, упрямая кхондка. Ты привыкла к чрезмерности своего Леса, а скудость не умеешь читать.

Как ни странно, он был прав.

Женщины стали держать себя свободнее, завесы приоткрылись: здесь они были у себя. Оживились и кони, и манкатты.

Не успели все отойти от границы, как внезапно стал день - будто некая огромная линза вывернулась наизнанку. Солнце вывалилось на яростную синь неба раскаленным до белизны диском. Мир плавился, дрожал, терял форму.

- Как горячи твои поцелуи при встрече, - смеялся Эрбис, поднимая глаза к востоку. - Но это радость. Это любовь, хоть она и опаляет. Ты начинаешь понимать эту землю, кхондка?

- Наверное. Она изменяется - как я сама. Я свидетель самых разных миров. Отчего не прибавить к ним еще и вашу вселенную?

Запись двадцать третья

Толпа - место, где человек обменивает свое личное мнение на суррогат весьма сомнительного свойства.

...Артханг отыскал меня в рекордные сроки - благодаря не столько своим провожатым, сколько природному нюху. Явился к вечеру дня коронации и сразу попал в гущу событий.

К этому времени я совсем обомжилась. Прежнее платье отдала мункам и оделась с ближайшей элитной помойки: простой народ жил еще пошире их королевских величеств. Еда была своя и доброкачественная: каждый нищий держал огородик, мунки засаживали палисадники земляной ягодой и хлебным кустом. Так что я окончательно выпала из андрской колоды.

Шествие прошло довольно близко от старой усадьбы. Задумал ли так король Мартин Флориан, чтобы убедиться, что нас с Бэсом там нет, или исполнял отрепетированный веками номер? Прощался ли со своей скорлупой?

Золото, пуховая белизна, алая краска мантий, хоругви, пыль. Величаво выступают вороные и караковые фриссы с заплетенными гривами, расчесанными хвостами, в пурпурных попонах до самых копыт, в наузах со страусовыми султанами. Идут иерархи: снова белое с золотом, митры и епитрахили, все они ведут партию речитатива, и округлая, тягучая благость слов струится из бород. На грани сказки и реальности ошиваются бойкие и тощие кауранги, шныряют под ногами, отпускают свои собачьи шуточки. И среди них Арт.

Позже мы с сыном расцеловались и облизались, и он доложил мне об увозе Серены то, что видел, а о церемонии в Храме - то, что слыхал.

По его словам, король принял миропомазание и корону от архиерея и уже готовился принести присягу непосредственно Творцу, как неожиданно от одной из внутренних колонн отделился уехавший было Владетель, один, без сопровождающих. Многие опешили, но не кунг Мартин. Повинуясь еле заметному жесту Эрбиса, они взошли на Скалу, и вассал вложил стиснутые кулаки между ладонями сюзерена.

Еще было замечено, что ни Серена, ни королева-мать не присутствовали. Простонародье сплетничало, что кунг разгневал обеих, и многие были недовольны тем, как он присягнул: оказывается, клятва на Камне Учителя считалась крамольной, языческой и не слишком обязывающей.

- А вообще, мама Тати, Псам не нравится, чем пахнет вокруг, - сказал Артханг в заключение. - Каким-то подлым андрским замыслом.

- С Молчунами советовались?

- Перигор, по его словам, слышит настроение толпы и еще какой-то андры, которая ему друг. Предупреждает о безликой беде для твоих друзей.

- Ладно, со мной это не впервые. Попробуем не спать эту ночь.

Однако мы, похоже, на полчаса придремали. Вдруг я проснулась - оттого, что необычный свет лег на веки. Сон слез с меня, будто луковая шелуха. Тревожно переговаривались наши бродяги. На остриях небоскребов метались рыжие языки огня, зарево окольцевало горизонт, и оттого чудилось, что пожар охватил весь Шиле-Браззу.

- Где это? - спрашивали мы друг друга.

- Навроде недалеко отсюда. Точно, это Княжкин Пустырь.

- Враки. Пустырь вон где, а его старый дворец - аж вон от него где.

- Брошенная усадьба! - вырвалось у меня. - Боже, помилуй кошек!

Артханг уже без разговоров взял в карьер, мы с Бэсом пустились вослед. Его коротенькие и жирные ласты с волнения отказали в два счета, пришлось в который по счету раз тащить на руках.

- Взрослые - не беда, - бормотал он, принюхиваясь. - Там же дети во всех укромных местах.

- Я предупредила, - в тон ему повторяла я, - может быть, обошлось.

- Никто не сжигает пустой оболочки, ина Тати.

Он был прав. Манкаттов любят одни манкатты, вспоминала я ходкую андрскую пословицу. Другие андры и мунки, в большинстве местные, спешили туда же, куда и мы. Мимо нас с рёвом и воплями неслись рыжие пожарные машины, их казалось больше, чем людей.

Дом был поставлен на порядочном отдалении от ограды, и простолюдины могли любоваться зрелищем гигантской огненной горы сколько влезет. Они загодя, еще до прибытия машин, заполонили пустырь, облепили забор и пробовали на него карабкаться. Тушить никто не пытался. Сад был тёмен - пожар пока только чуть коснулся верхушек, - и временами вспышки пламени выхватывали из тьмы то одно, то другое дерево. Тогда все могли видеть черные комочки, что свернулись в развилках ветвей.

Я смотрела с невысокого холмика. Люди вокруг ждали...

По замыслу, машины явно должны были составить цепь вокруг ограды: для этого и привезли внутри себя множество людей в форме. Однако не поспели, и осталось только сомкнуться вокруг первоначального зародыша толпы, отсекая запоздавших.

- Чумной кордон, - говорила я, почти машинально, - ни туда, ни оттуда. Чума на оба ваши дома.

- Кошки ведь пришли туда, потому что их погнали по всему храмовому округу, - толкнул меня Бэс своей кургузой ножкой. - Пробовали пересидеть, да и теперь надеются...

По ту сторону машин закипали страсти - снаряды летели теперь не в манкатт, а в железные бока кузовов и в полицейских. Напор был такой, что водяные цистерны содрогались. Дом, наконец, почти догорел, только изнутри еле вспыхивали угли.

Машинам давно стало невтерпёж стоять, и теперь, когда в этом не стало смысла, они не выдержали и захотели уйти. Завывая сиренами и гудя, они медленно двинулись по кругу. Камуфляжники прыгали на высокие подножки, забирались на самый верх. Толпа раздавалась, пропуская их, выталкивая из себя, вдогонку летело уже и что-то горящее. Наконец, машины вырвались.

И тотчас же охлос слил ряды и задребезжал изнутри. Кое-кого из крайних и, пожалуй, наиболее благоразумных сдавило, как сливовую косточку между пальцами, вытолкнуло на периферию, туда, где были мы с бассетом. Рядом с нашим пригорком оказался пожилой андр в помятом балахоне.

- Простите, вы там каурангов не видели, - спросила я почти утвердительно.

- Массу, моя милая. Но этот народ давно протек между пальцами, дай так Бог всем, - ответил он.

- Вы аристократ, - догадалась я.

- Разумеется, - он рассеянно переплетал свой седоватый хвост. В движениях ощущалось незыблемое спокойствие. - А кто там у тебя: подружка твоего малыша?

- Сын, - ответила я. - А у вас?

- Дочь. Ну что же, будем ждать вместе, - он величаво поглядел на нас снизу вверх.

Мы составили островок затишья. А из толпы уже слышались пронзительные крики: пока одни пытались выбраться из ловушки, другие с боем пробивались к изгороди, таща с собой кирпичи и булыжники. Обломки мостовой и тротуара, железные ключи и шестерни, а также совсем непонятные предметы вроде грубых самодельных бомб взлетали над толпой в попытке достичь кошек, но обрушивались на головы своего брата насильника. Это никого не вразумляло: застрельщики по-прежнему хотели подвинуться вперед и оседлать забор, те, кто осознал необходимость хотя на четвереньках, хоть ползком выбраться из клюквенного киселя, расталкивали соседей, вся кишащая масса ритмично раскачивалась, кружилась и всей толщей била в забороло. Наконец, ограда не выдержала напора и пала, увлекая за собой и на себе передние ряды наступающих.

- Летняя королевская резиденция строилась без расчета на таран, - хладнокровно сообщил мне аристократ.

- Ходынка, - бормотала я, - Ходынка как любимое развлечение пролетариата. Господи, спаси и сохрани невинные души кошачьи, а с прочими делай, что тебе по нраву!

Впереди подточенные огнем деревья падали в человеческое месиво, давя и круша. Тут уж не крики - началась полная какофония.

От внешнего края толпы начали, наконец, отделяться крупицы. Кое-кто вырывался из смертельного жома, иные пробирались по головам, выползали из-под ног. Совсем рядом я увидела девицу в грязном и окровавленном трико, верхняя одежда повисла клочьями, из волос тянулась темная струйка: она рыдала навзрыд и что-то упорно повторяла. Мужчины, едва высвободившись, убегали, как из ада. А вдогонку неслась новая волна воплей, и в ней упорно возникали те самые слова.

- Черноголовые сатаны, - перевел мой сосед.

- Они уходят, уходят по верхам, госпожа! - Бэс вертелся у меня на руках.

- Мало кто сумеет уйти отсюда, малыш, - ответила я устало.

Тут я поняла причину, которая усугубила ужас. Манкатты решили, что настало время покинуть пепелище. Они перебирались с ветки на ветку и спрыгивали с них на головы, скакали, будто по брусчатке; рассекали когтями лица, искаженные бранью, руки, которые - даже сейчас! - тянулись, чтобы их схватить; протекли по земле извилистыми живыми ручейками. Сквозь шум я слышала шелест их лапок, легкий, презрительный. Ибо сейчас манкатты не могли расточать себя на гнев и ярость. Это были не одни только мягкие самки-родильницы, как посчитали нападавшие, а самцы, что явились накануне пожара охранять своих женщин и своё семя и теперь вели их между цепочек. Израненные, в ожогах, они уходили куда медленней, чем было необходимо.

- Бэс, отыщи мне сына. Теперь время.

- Чуял его не переставая, госпожа. Он цел. Смотри!

Я оглянулась. От окраин толпища тянулись по пустырю ряды могучих мунков с собаками у ног. Они умело отсекали кошачьи вереницы от андров и помогали манкаттам рассеяться по окрестностям. Фонари в высоко поднятых руках светились как луны. И на почти таком же, как мой, пригорке неподвижно, как изваяние, возвышался мой Артханг.

Наш коллега аристократ чуть улыбнулся.

- Дождались своего счастья?

- Да.

- И я тоже.

Я было не поняла смысла его реплики, но тут невдалеке заурчала колесанка, оттуда вышел некто в тёмном и широком, перебросился парой слов с мунками. Поднял нечто с земли и махнул рукой. Старик аристо опрометью бросился туда.

- Арт, ты цел? Сразу иди и по пути слушай, - крикнула я ему.

Он понял с полуслова. Андрские остатки текли между нами, точно смирная река. Добрые люди, мирные люди, каждый из которых сам по себе и комара не прихлопнет.

- Кто там у них - манкатт? - жадно спросил Бэсик у моего сына.

- Манкатта. "Бежала от меня к возлюбленному, теперь вернулась, но умирает и дети сироты", - скороговоркой передавал он. - Другой отвечает: "Я ее нашел и возьму одно дитя, уважаемый".

- Ну ясно же. Он так и сказал - дочь, - ответила я.

А назавтра началось самое смешное, самое мерзкое и самое трагичное. Они - народ и парламент андрские - свалили вину на свежепомазанного короля-самодержца!

Вот что было известно об этом деле доподлинно. Приближенные Марта в самом деле подожгли дряхлую руину, перед тем вежливо скомандовав манкаттам, чтобы те убирались подальше. Жечь открыто посчитали неудобным - андрское общество в массе привержено традициям. Затем планировалось вызвать пожарную команду, облить водой деревья и оплакать усадьбу. Однако пожарники из соображений конспирации не посмели выстроиться заранее и припоздали, а любовь столичных зевак ко всякого рода зрелищам окончательно пересилила мудрые расчеты.

Людское мнение развивалось по нарастающей: Мартин выпустил из рук лакомый кусочек - Серену Кхондскую, которая означала, по ихнему мнению, власть над Лесом. Принял корону с дерзостью вместо смирения. Пошла в ход и сказочка о Скале, которую не след попирать ногами. А не принес должной клятвы - значит, поставил Андрию на грань войны. То все и вся кунга к этой войне призывали, то он же и виноват: ибо все мы герои и патриоты, покуда за печкой сидим. И вот мнение народа о Мартине, всеобщем любимце, в мановение ока сделало полный оборот на сто восемьдесят и кругом через левое плечо.

Такова планида всех обитателей Внутреннего Замка и Башни из Слоновой Кости. А кто всех выше в Башне и Замке? Верно. Громоотвод. Поэтому кунг здесь не правит, но выступает, представительствует... и дожидается дня и часа, когда в него ударит.

И вот всё чаще и чаще стало вспоминаться, что в обмен на прекрасную кхондку Лес получил благороднейшего аманата, соль от соли земли андрской. Граждане сообразили, что вассальный договор если и несколько порушен, то не ими, а лично Мартином, что Серена вполне может вернуться через обусловленные полгода, было бы к кому, и что дело вполне поправимо - стоит только нашего короля Даниэля поимать, размонашить и привести ко клятве и к венцу.

Бродяжник Даниэль! Он не был ничьим пленником, тем более нашим, и ходил свободно по дорогам этой земли. Но когда Лес узнал о побоище, Даниэля попытались усадить под надзор.

Бессмысленно. Он возмутился и ушел. Бродяга на то и бродяга, чтобы уходить, как вода из раскрытых ладоней.

На окраине столицы король-монах Даниэль появился верхом на низкорослом коньке, заросшем толстой рыжей шерстью, лопоухом и чуточку горбатом. Глазки зверя смотрели сердито и в то же время изобличали природную доброту. Простой народ, дельцы, девицы свободного поведения и местные якудза ликовали и устилали его путь цветами, листьями и клочьями своих одежд. Он проследовал в Собор...

О чем он там проповедовал, передавали по-разному. Но все поголовно сходились в том, что речи те были исполнены власти. Ожидалось, что после этого Даниэль сместит братца, полюбовно договорится с королевой-матерью, принесет присягу и коронуется - в присутствии не только Владетеля Эрбиса, но и его прелестной гостьи. Гостье же этой почему бы не предпочесть молодого царственного владыку старикашке-многоженцу!

Я тоже думала в этом роде, каюсь. Романтически настроенные и сексуально озабоченные юнцы, бородатые и безбородые, косатые и лысые, ходили за БД по пятам, куда бы он ни направился; девицы вешались на шею вместе с гирляндами лотоса, папируса и гибискуса; иерархи и парламентские деятели пили его речи с уст. Аристо, правда, хранили молчание.

А недели через две такой жизни Даниэль-монах вошел к брату своему единокровному Мартину, который дал ему аудиенцию при закрытых дверях. И там, в Замке, Монаха взяли под стражу уже всерьёз.

Запись двадцать четвертая

Сегодня любуюсь цветущей вишней.

Только сегодня: завтра меня не будет.

Этот миг - широко отверстые врата.

- Эрбис! - кличет Серена, просыпаясь в черной палатке Владетеля. - А что значит виноград в сердцевине того перстня, что достался Марту? Я знала, но куда-то отошло от меня.

- Не ведаю, госпожа великого Леса, - снаружи говорит его сын Джемшид. - Но манкатта по имени Киэно прибежала к нам со странными и страшными вестями. Хочешь ли ты слушать ее?

...Нынче я была в Шиле-Браззе никто. Беспокоить собой Эрменхильду или требовать объяснений от Мартина было не в моих правилах. Ясней ясного, что в верхах сработало некое взрывное устройство, и соваться туда из чистого гуманизма мог только идиот. Поэтому я воспользовалась преимуществами частного лица. Через Миорра мы с Бэсом вышли на влиятельных кошек: манкаттская родня разветвлена почище еврейской, уровень солидарности в ней несколько, а благодарности - куда выше среднеандрской нормы. Словом, где-то дня через три мне разрешили тайную встречу с человеком, который находился под тайным следствием в самой высокой из башен Замка.

Караульный манкатт предупредил меня, что я обязана говорить с подследственным исключительно на общие темы. Дверь за мной лязгнула засовом. БД сидел у дальней стены, спустив ноги с топчана. Усмехнулся мне навстречу:

- Покои скромны, но, к счастью, это ненадолго. Что, неважны мои дела, госпожа Татианна, коли вас до меня допустили?

- По большому блату, - ответила я лаконично. - А насчет ваших дел - хотелось бы самой узнать.

- Итак, вы пришли, чтобы полюбопытствовать, дама Тати?

На моем лице явно написалось огорчение, а румянец поднялся до корней волос.

- Да не смущайтесь этим. Сам бы я понимал! И садитесь рядом. Не мягко, но зато я нагрел...А Теперь можете задавать свои вопросы. .

- Вы читали некий сакральный текст? - спросила я после паузы. - Из четырех частей?

- Да.

- Про Ису говорили, что он побоялся возглавить народное восстание. Встретился со своим близнецом - и тот, кто решительнее, одержал победу.

- Просто Иса не смог наступить на близкого человека.

- Разве это требовалось?

- Лучше не создавать предлог другим сделать это. Сама жизнь не стоит заморочек с царствованием.

- Но те, кто любил его по-прежнему, считали, что близнец им откупился. Свалил на него грехи - и умыл руки.

- Вы верите в эту интерпретацию?

- Никогда не отличалась ортодоксальностью.

- Она как раз апокрифична. По закону - один из близнецов должен править, другой - платить за право.

- Король, бывало, делал и то, и другое. У него была власть, но на него смотрели как на... жертву, - я с трудом протолкнула это слово через гортань, будто у меня внезапно заболели гланды.

-Я счёл это нерациональным. Он кавалер и военачальник, я - отшельник и жрец. Ради чего я стану перевертывать ситуацию?

- Похоже, ради того, чтобы взять на себя чужую вину.

- Март не чужой, я, как старший, вообще за него отвечаю.

- И его вина тоже ваша.

Мы оба не удержались на высоте иносказаний.

- Вот здесь, как говорится, нет проблем. Была бы шея, а топор найдется.

Он сыпал страшилками с абсолютной непосредственностью. -

В Андрии есть понятие "вменяемого богохульства". Вот вы - как вы относитесь к национальной идее? - спросил БД.

- Не люблю, но и особой ненависти не питаю.

- Я тоже. Приплюсуем и то, что и в патриотизме я не был особо замечен.

- Кем - разве от вас не потребовали удаления от дел?

- Мое "Монах" не означает "Отшельника". Иереи у нас имеют политический вес. Быв по благотворительному ведомству чем-то вроде советника, я возглавлял отправку сирот в Страну Нэсин. И квота выполнялась, и дети кормлены и обучены. Те родители, чьи дети в результате оставались при них, в частном порядке благословляли мою выдумку, но в общепатриотическом - клеймили.

- А дети воспринимали вместе с чужой наукой и чужую религию.

- И не всегда возвращались. Или приезжали - полнейшими инсанами по взглядам и обличью. Выходило, что я лишаю Андрию будущего и самобытности.

- Знакомо.

- Я еще и невест инсанам воровал.

- Как это?

- На разврат многоженства. Невостребованных барышень, бесприданниц из простонародья, полуиспекшихся монашек, которые было постриглись по той причине, что младшие в многодетной семье, - Даниль едва не хихикнул от удовольствия.

- Думаете, Владетель Кота и его дипкорпус - новички в этом деле? Со мной вместе работали.

- Насчет Марта я поняла. Но иереи - они не выражают желания вас отбить? Потребовать в вас своей доли. В монастырь заточить пожизненно...

- Их симпатии ко мне так далеко не простираются, - пояснил он. - Внешне я, пожалуй, веду себя, как положено иерею, но внутри полный инсан.

- Оттого вас и выдали на поругание, - подытожила я.

- Что делать. Я как профессиональный подрыватель основ и ниспровергатель идолов покусился на само государство андрское, Март его ныне воплощает. А поелику государство - главная святыня, я получаюсь форменный еретик, и поступить со мной должно как с еретиком.

Тут он поднялся, прощаясь. Лишь сказал напоследок:

- Понимаете, госпожа Татиана, я мог перевернуть ситуацию. Но не желал ничего устраивать, не хотел и сам уцелеть - только бы люди проснулись!

- Мама, - говорит мне сын, - куда же ты пропала, мы с Бэсом полгорода обнюхали. Знаешь, Киэно говорит, что суд уже завтра... Мам, ты слушаешь? Ты вообще кого-нибудь слышишь?

Удивительно. Я до сих пор не понимаю, кто был на том закрытом заседании Суда Старших. Если я, то откуда взялся допуск? Если не я, то почему моё воспалённое воображение так совпадает с реальностью?

Суд видится мне помещением, одетым - вплоть до статуи местной андрской Фемиды - в серо-голубую масляную краску. Не суд - пародия: никто из троих слуг богини не желает признаться, что судит не того. А поскольку грехи Мартина не удалось переадресовать его брату, для него тут же придумали собственные.

Пункты обвинения зачитаны нудно и пунктуально. Вдобавок привесили попрание королевского достоинства - тот самый пеший марш из леса в Шиле, - и нарушение условий договора с Лесом.

И вот стоит перед чопорными, париково-мантийными судьями стройный юнец, ершисто-насмешливый подросток, косицы его закручены на затылке в узел, горделиво оттянувший голову назад. Дерево, что само жаждет притянуть огонь с небес.

- Достопочтенные граждане судейские! - слышу я внутри себя голос. - Почтим вставанием станцию "Королевская Честь" и станцию "Великая Андрия" на перегонах "Общенародное Достоинство" и "Священная Война"!

А Мартин Флориан, его величество король! Его Блистательство. Он, разумеется, сидит, и даже на подстаменте, аки статуй.

- Если бы ваше представление обо мне было верным, если из ваших фактов прямо следовали бы ваши выводы, глубокоуважаемые судьи, - вы были бы правы. - говорит в заключение БД. - Доказать свою невиновность на ваших условиях я не могу. Но не отрицаю ни того, что говорил, ни того, что делал. И куда более являюсь самим собой, чем кто-либо из сидящих здесь.

- Мы истинные андры, - взрывается прокурор. - А вы, Монах-Бродяга - нет, коль скоро смешали андрскую плоть и кровь, самую суть андрского бытия - с чужой плотью и кровью.

- Как патетично. Я ведь и сам двояких кровей.

И он, и Мартин. А ведь то была провокация, чувствую я со страхом. Мартин тоже помесь. БД что, заставляет триумвират отвлечься от Мартина? Или испугаться?

Да, БД мог бы, наверное, спастись, если бы не пробудил подкожный страх перед плотью и духом инсанства. И также - перед чем-то третьим. Потому что я со своей галерки внезапно слышу шелест голосов на передних рядах: "...господин Сифр. Инсанский перевертыш". Не перебежчик. Оборотень.

Суд уходит на совещание. Мой змеиный александрит огненной печатью лег на руку. И тут я в упор встречаю бессонные, застывшие, светлые, как олово, глаза кунга Мартина Флориана Первого. Он глядит в мои невидимые очи, вертя на пальце "виноградное" кольцо.

- Всем встать! Суд идет, чтобы объявить приговор!

Шелест одежд, стук приставных сидений по всему залу. Неторопливо встаёт со скамьи Бродяжник Даниэль. И в унисон с ним поднимается со своего места Март Флориан.

Чего больше в приговоре - суеверия, лицемерия или животной трусости? Никто не смеет касаться королевской особы руками, тем паче проливать на землю королевскую кровь. Не только королевскую - еретическую, колдовскую, шептали боязливые голоса. И это соединилось на бумаге с тем, как в древности расправлялись с колдунами и вольнодумцами...

Площадь перед Храмом еле вместила всех желающих - еще и окна раскупили по периметру. Чёткий крест из золотой иерейской парчи рассекает людское месиво. Здесь стихия смиряется, упершись в натянутые поперек чугунные цепи и людей в камуфляже: блюстители загодя разметили сцену миракля. Через двойной жречески-солдафонский строй никто не рвётся; внутри него диаконы почти без слов поют звероподобными голосами, жёсткие ризы стоят горбом, митры как никогда похожи на ночной горшок, украшенный гербом Хозяина. Вверх взлетают курильницы, что начинены горячими угольками и ладанным дымом. Звонят колокола и колокольцы, разгоняя злых духов, в их ритме поповское шествие неторопливо движется к лысому изгорбку, опоясанному свежей канавой, и строится в плотное каре вокруг водруженного там огромного глобуса.

Главного героя церемонии ждут. Дым кадильниц почти иссякает, басы хрипнут, завяло усердие масс. Кое-кто из малых деток тихо хнычет - обоссался во имя торжественности момента.

Я стою в кучке мунков и собак. Она невелика: никто из отщепенцев не хотел присутствовать, спустили разнарядку. Артханг и Бэс тут же. С того вечера, когда изловили в полубеспамятстве на улице, они от меня никуда.

Вдруг колокола враз глохнут, и после чётко выдержанной паузы начинает бить торжественный одиночный набат. Где-то там вдали распахиваются врата Замка на горе. Охрана не коснется осужденного на протяжении всего пути, неподвижно стоят и те жители города, кого это застало на улицах. Даниэль идет по крутой уступчатой тропе, затем по ровному месту легко и быстро, будто совсем не задумываясь над жутью и величием момента.

Набат тоже смолкает. Звенит труба. Конвой подводит его к началу жёлтого креста и передаёт дальше эстафетой. Ни до него, ни до его одежд руки не дотрагиваются, и снимает их он сам. Тело у него тонкое и налито светом.

Бэс-Эмманюэль у меня на руках цепляется за блузу тупыми коготками, рвёт вместе с кожей. Даниэль заходит внутрь. Теперь я вижу круглую дверцу, которую открывают и запирают камуфляжники. Ритуал безопасности соблюдён, теперь надо священный народ оттеснить подальше, чтобы не спёкся. И тотчас же шар начинают оплёскивать сверху и с боков тягучей бурой жидкостью.

Ну и что, до меня только теперь дошло, да?

- Спокойно, малыш, спокойно, - бормочу я, стискивая Бэсову лапку. - Мы сейчас ничего поделать не можем. Молись, чтобы побыстрей кончилось, видишь, они сами того хотят. Другого сорта помилованием не обойдётся. Король... он же король все-таки...

О ком это я - о Бродяге? О Мартине? Или вспомнила про Владыку? Сама не знаю.

Дым из махалок идёт всё гуще и гуще; слаженный рев голосов по-новой возносится к небесам. Быки Господни. Кто из вас бросит в нефтяное озерцо головню? Чадный уголек из святой жаровни?

"...Избави от лукавого, ныне и присно и во веки веков, а-ами-ин."

Пламя почему-то не взрывается, только дым исходит все гуще и толще, закручивается столбом, плывёт волною... Снова бьёт одиночный колокол или это у меня в ушах? Сын мой жмётся к ногам, как щенок, и ритмично вздрагивает. Гул огня и растущий гомон толпы. Его голоса нет в этом хоре - или я боюсь его слышать. Ноги подкашиваются, но сесть наземь невозможно: я должна видеть. Камень жжёт мою руку, боль отдается в груди. Руки мунков смыкаются за моей спиной, давая опору. Широкие рыжие с синевой лепестки вздымаются выше и, наконец, смыкаются поверху.

И тут я слышу сразу вне и внутри себя чёткое, ясное, мелодичное:

"Взлетают не скрижали, но страницы".

Среди чистого неба в шар ударяет молния, бьёт, как мункский молот по наковальне, и до моих ушей доносится рокот, что раскалывает голубизну надвое. Будто лопнул хрустальный купол - и в провал бурно плывёт ночная тьма.

Над гаснущим костром и оплавленной клетью поднимается нимб из сияющих розовым перьев, снежных хлопьев - и играет по всем небу. Окрашенные кровью клочки белого мха. И при виде них разом взвыли все псы государства Андрия, торжественно-трубным воем потрясши небо. И Ризван. И Кудлай. И Бэс. И Артханг.

- Ты отчего, сын? - еле проговорила я.

- Не знаю. От горя. И скорби. И гнева.

Dот теперь и людей проняло: они заорали вразброд и повалились ниц, опрокидывая военных и священников в грязь торного пути. Какое-то мгновение одни мы остаёмся на лице земли, потом ноги окончательно мне изменяют, я падаю в забытье, успевая, однако, услышать, как Бэс топочет уже по земле кривыми ножками и злорадно вопит:

- Вовкудлак вас всех задери! Вот он пробежал, Небесный Снежнак!

Очнулась я, когда народ уже расходился. Артханг, что куда менее всех нас потерял голову, доложил мне, пока мы тащились в нашу бомжатню:

- Мам, на прежнее место мы не вернёмся. Король на днях закроет границы и объявит тотальную мобилизацию. Вот Перигор и хочет увести нас к себе.

- Не захотел подобрать тот повод для войны, который швырнул ему под ноги Владетель. Создал свой собственный, - пробормотала я.

- Мы иммигранты, - разъяснял мне тем временем коваши. - Отмобилизовать ни нас самих, ни наших кау и манкатт не имеют права.

- Да и слабо ему будет махом всю страну забрить, - кивнула я. - Ладно, идём. Самое главное - идти.

"Немтыри" жили кучно, их женщины то и дело бегали из двери в дверь - ни одна не запиралась: те андры, которые жили под боком у мункского братства, и воришки, что имели неосторожность сюда наведаться, раз и навсегда восхитились крепостью мункских кулаков. Соблазна им тут было, кстати, много: нарочито грубые вазы, статуи и маски, что покрывали все стены и пол кузнецовых жилищ, буквально искали случая вписаться в любой изысканный интерьер. Несколько позже Артханг, удостоверившись, что мунки меня сберегут, занялся своим привычным делом - сбором информации из голов и уст. Оказывается, еще до солнечного затмения те андры, кто похрабрей, могли увидеть над костром сначала зыбкое белое облако в форме аниму, что словно прорвалось из шара навстречу молнии, а чуть позже сложилось в голубовато-белую волчью морду с алыми, как уголья, глазами. Воображение иереев больше упирало на видение богоподобного человека, шествующего по облакам. Простолюдины удостоились лицезреть устрашающий космический фейерверк. Псы наложили на эту противоречивую картинку свой сакральный идеал Кауранга-Избавителя. Даже Молчуны восприняли необычную ауру.

Газеты по чьей-то указке интерпретировали видение как чисто природный феномен, разновидность шаровой молнии. Тем более (указывалось с известной мерой деликатности) что анализ пепла показал наличие типичных андро-инсанских хромосом. При чтении этой макулатуры мне стало дурно вдругорядь.

Церковь, охолонув от переживаний, вовсю заговорила о явленном чуде. О судьях неправедных. О всеобщей вине народа, который не распознал Царя. И, разумеется, о покаянии. Вначале это циркулировало на уровне приходских таблоидов, но затем по повелению Совета Андрской Ортодоксальной Церкви на каждый церковный купол и шпиль прицепили по символическому громоотводу в виде шара. Этот буквализм меня позабавил - насколько я вообще могла забавляться.

И снова я погрузилась в оцепенение души. - Ты отдохнешь, Татхи-Йони, - говорили мунки. - И подумаешь. Перигор сказал о тебе: путь змеиного кольца ведет туда, где оно родилось.

Снова говорил со мной сын:

- Тотальный призыв будет объявлен самое малое на неделе. В столице ожидаются зачистки, а потом это пойдет по всей стране.

- С наших бездомных навару получится немного, они же все потенциальные туберкулезники, - я кивнула. - Мунков будут выдворять - не беда, но могут и приневолить. Мали, - обратилась я к нашей хозяйке, - хочешь служить в банно-прачечном отряде?

Она покачала седоватой головой:

- Оружейницы мы. Чтоб играть роль следующих за войском, зело неприглядны.

В одну мункскую фразу вмещалось необычайно много. Поскольку сексуальная привлекательность мункских женщин стояла на нуле, а сила была прямо-таки чугунной, ни в какие вспомогательные бабские подразделения андры их не брали. Но вот мужчин-кузнецов - а их жен за компанию - пожалуй, могли.

- Вы думаете, как удобнее уйти.

Мали кивнула.

...Предлог для ухода нашелся быстро.

Андры как-то в единый миг поняли, что кауранги и манкатты, фриссы и немтыри были советниками лесной братии в холодной войне. Никто не знал в лицо тех, кто помогал Триаде, но всем было понятно, что в таких играх бывает замешано все племя. В четырех не-андрских землячествах даже сосунки догадывались, что, случись какая-нибудь неловкость или неудача (а она, кстати, уже и случилась), и "низшие друзья" будут крайними и за всё в ответе. Подозрительность, ненависть, примитивизм уже дважды дали свой плод - и страшный. Нельзя было дожидаться третьего.

И вот, наконец, был дан сигнал. Один хозяин поразмолвился со своей старой собакой и ночью выдворил на свежий воздух, обозвав шпионкой и перебежчицей, а она пришла к своему дружку Бэсу...

Бассет стал к тому времени членом большой семьи, поэтому первой решила тронуться наша маленькая община. Мунков никто особо не любил и не удерживал: инсанские сабли, кинжалы и кольчуги с недавних пор стали в большей моде, чем их тяжеловесная работа. К тому же они всегда ездили из края в край. Только на сей раз они навестили Храм и взяли - кто камушек, осыпавшийся с облицовки, кто горсть праха от его подножия. Знак прощания.

Двинулись толпы. Это, возможно, и вызвало подозрения, но паспорта у мунков были всегда в порядке - кочевая жизнь жизнь тому обучила. С ними и около их колесных повозок шли ничейные Живущие - бельмо на глазу благопристойного города. Но маятник расширял амплитуду колебаний, захватывая такой народ, что прикипел к самому андрскому сердцу. Ведь никто не помышлял расстаться со сторожевым или боевым псом, нянькой детишек, безотказным курьером, с победителем престижных скачек или просто с милой подружкой.

...И вот тянулся и тянулся через Шиле караван. Мунки, сидя на козлах, управляли тяжело груженными фургонами, в которые были цугом запряжены тяжеловозы, в сбоку, на легком поводу, привязан жеребёнок. Сбоку трусили собаки, под брезентом крыши прятались щенки, котята и юные кошки. Шли повозки, грохоча колесами по булыжнику и плиткам. Шли манкатты, изящно вздернув худые головки, струясь всем телом. Фриссы бережно ставили копыта в самую гущу тел. И ни одного взгляда в сторону тех, кто оставался!

Поток нарастал день ото дня. Кровь Шиле-Браззы истекала из жил по мостовым и тротуарам. Люди взирали на шествие - но ни один не осмелился ворваться в ряды, схватить за наголовье коня, подманить собаку, сгрести в охапку кота. Из чувства вины? Рвались узы, и вопли, слезы, рыдания и проклятия мостили путь "младшим". Безнадёжно пустела столица, пустела вся земля андрская.

Время остановилось и застряло в путевой колее, думала я. Нужно четвертое измерение, четвертое время года - символ перемены, чистоты и новизны. Это время - зима.

ГЛАВА V. ГОРНАЯ

Большая часть наших беженцев после перехода границы пошла к Лесу и туда, где протянулись мункские топи. Хрупкое равновесие моей страны могло не выдержать нового натиска пришельцев, а вот болотную грязь не грех было уплотнить. Одни мы с Артом, Бэсом, семьей Перигора и его родича по имени Каландар повернули в иную сторону. Шли краем влажной равнины - и вот однажды утром на дымном светло-сером горизонте некто прочертил тонким пером горные цепи. Рисунок был не вполне завершён: в самом низу лёгкие царапины обозначили стволы и ветви деревьев, острия вершин стерлись в жемчужном тумане. Хребты, по словам моих спутников, окружали Андрию кольцом - почти так же, как Летняя Страна Нэсин простиралась вокруг Ледяного Чертога.

- Я и раньше слышал о Чертоге. Разве нэсин не ходят через перевалы? - недоуменно спросил Артханг.

Ему ответили:

- Они подходят сюда либо со стороны пустыни, либо проходя через Храмину. Прямиком через перевалы не ходят - опасаются Горных Волков. Те могут повелеть лавине так легко, как нэсин своим фриссам, да и сами воины хоть куда.

- Мама, а ведь сестра говорила, что пошлет меня к снежнакам, - говорил Арт. - Это сбывается. Только я не могу с тобой расстаться.

- А что мы там вдвоем должны делать?

- Искать зиму. И... - он помедлил, - его.

- Госпожа София ушла туда, в горы, - объясняла мне раньше мали Евлалица, жена Каландара. - Это для отвода глаз был пущен слух, что в монастырь постриглась.

- Мам, Евлалица мне сказала, что он, сам не сгорел, уничтожилась лишь оболочка аниму, - снова сказал Арт. - Я вон тоже так думаю. Даниэль ведь сын Иньянны, а о ней знаешь как говорили? Что ее собственная мать - Белая Волчица. Оттого и первая жена короля Филандра дважды колдунья: инсанской плотью и снежнацким духом. Может быть, мы найдем ее и спросим?

- Вот уж чего не знаю, того не знаю. Каландар, а какие они - Снежнаки? Если говорят о двойничестве плоти и духа, может статься, и плоть двуедина?

- Ха. Там, где андры воздвигают лестницу, вы прыгаете. Да, есть Живущие куда более властные, чем аниму. У Снежных Волков два облика, человечий и волчий, и две души: высокая и низшая. Огонь и лёд. Истинные Дети Зимы.

- Каландар, я, кажется, поняла. В Рутении межвидовые браки бесплодны или без плода их потомство. Но здесь такие дети рождаются, и они способны продолжить себя. Различие между андром и инсаном подобно, например, рутенскому сословному, между андром и мунком - расовому, а между мунком большим и мунком малым оно физическое. Вот как у нас есть огромный водолаз и крошечная болонка, это один вид. Щенки в принципе могут зародиться, но не выродиться толком.... А у вас постоянно случается такое, что рвёт цепи, которые вы сами на себя наложили. Династические, почётные браки и, ручаюсь, сердечная склонность...

- Видно, и впрямь судьба наши такая - к Снежнакам идти, - вздохнул вдруг Бэс, который до того безмятежно дрых у моих колен. - Все пальцы туда показывают и все дороги ведут.

Вот так мы подвиглись. До того мы много беседовали с Перигором и решили, что книгу я вручу ему. Книга Данилева и вообще интересная: вроде сама себя дополняет. Еще я попыталась вернуть Перигору кольцо, упирая на его сказочную ценность.

Он отказался:

- На твоей руке оно так красиво смотрится, Татхи-Йони. Как знамение твоей женской судьбы.

Если бы. По логике вещей, мать двух взрослых детей - почти старуха. Зеркала Замка, отлитые из чуть подтемнённого стекла, делали черты лица тоньше, но седина и морщины, которые тянулись поперек лба и от носа ко рту, прекраснейше оставались на своем месте. Русла пересохших ручьев, знаки увядших страстей.

По дороге через Андрию мой кортеж порассеялся - осел вблизи границы. Сама граница рассекла широкую влажную равнину, над которой висел туман. Одежда липла к коже, волосы и шерсть обвисали. Никакое солнце не могло выпарить влаги, что поднималась из болот и не порождала иных плодов, кроме лихорадки и гнуса. Здешние блюстители превратились в кисель, их активность также стала бесплодна. Так что пропустили нас, едва обыскав.

Потом мы двигались по равнине, пока не зашли за линию горизонта, которая спрятала и заставу от нас, и нас от заставы. Можно было распрячь фриссов, снять колеса с тележек и двигаться побыстрей.

И вот мы перед лицом Зимних Гор.

Как мне описать их? Конусообразные башни природной цитадели с усеченным и иззубренным краем - давно остывшие вулканы, жар которых утих под снегом и льдом. Каковы могли быть перевалы в этих крутых склонах: дикие ущелья? А здешние потоки - они скачут с уступа на уступ, как серны?

- Простите меня, но я не альпинист, даже на горного туриста не потяну, - ошарашенно пробормотала я.

- И не придётся. Нельзя заходить в страну Белых Волков слишком глубоко, - объяснил Каландар. - Они не любят пустых вторжений. Мы дожидаемся, когда они позволят или даже прямо позовут.

- Позовут - это в мыслях? - спросила я.

- Наподобие того. Внутри избранных возникает жажда. Если и вас позвали, вам не понадобится далеко путешествовать.

Всё-таки глупо было идти туда голыми и босыми. Поэтому мы отправились в гости к семье Кузнецов, которая промышляла горным снаряжением. Они мигом соорудили нам легкую нарту и привязали к ней низкую палатку на распорках, из двойных шкур: вверх и вниз волосом. Пол тоже был меховой, а подстилка под него - из толстенной кожи. Вот что удивительно - швов никаких!

Я спросила мункского старшину о источнике этой роскоши.

- Снежнацкое чародейство, о котором говорил наш брат Коваши. Прямо таким сюда прибыло.

- Н-да. Будем надеяться, это ни с кого одного не содрано, - ответила я. Смысл подразумевался двойной: и чужой жизни жалко, и страшновато повстречаться с этаким чудищем.

Еще мы получили по тёплому комбинезону из войлока и парусины: горный холод мог оказаться непривычен не только для меня и Бэса, совсем голокожих, но и для Арта. Еды здешней взяли немного: по известному принципу "лучше пустой желудок, чем натёртые плечи". Беспечность оправдывалась и фатализмом: суждено Волкам нас найти - найдут быстро. К тому же на любой страх не напасешься, а мои псы уж чего-ничего да унюхают - на зуб положить.

И вот настал час.

В глубине сплошь завешанной коврами палатки Серена говорит Владетелю, держа руку в обхват трепещущей Киэно, в то время как сам он рассеянно поглаживает Багира против волоса:

- Мартин Флориан переступил через пределы дозволенного и совершил то, чему нет достойного названия ни в божеском законе, ни в андрском, ни в инсанском. Ты обещал мне махр? Так пойди и подари кунгу андров войну, которой он так прилежно добивался!

- Понять бы, - медленно говорит Владетель Эрбис. - Я предлог ему прямо в руки вложил. Он проглотил обиду. Зачем? Только ли ради войны? Нет, я подожду. Если он так храбр, пускай еще осмелеет - так сильно, что захочет ступить всем своим войском на мою землю.

- А ведь это случится, и вскоре, - сладко промурлыкала Киэно.

- Так, как ты сказала, выглядит некрасиво, - пальцы Серены отдернулись. - На земле нэсин у андров будет шансов куда меньше нашего. А то и вообще никаких.

- Госпожа моя, ты чью руку держишь - Владетеля или короля Марта-братоубийцы? - фыркнул Багир, и со дна его зрачков метнулись к ней две круглых рыжих молнии.

- Не ставь клеймо, не разобравшись, - возразил Эрбис, - а то оно ударит в твой лоб. Мне самому это горше горького. Только Бродяга Даниль поистине сделал что хотел. А Мартин - чего добивался. Он, и верно, достоин того, чтобы шансы нашей с ним игры были выравнены и решение принял Владеющий ими всеми.

- Вот теперь и я скажу,- Серена улыбнулась. - Тот, кто тасует козырную масть в свою сторону, играет нечестно, и Всемогущий заранее ополчается на него. Так, значит, твои воины пойдут в Андрию, шах шахов?

- Да. Я объявлю вассалу, что пришел взыскать с него кровь родича и не склонен к примирению, - подытожил Владетель Эрбис.

И еще добавил он, говоря перед самым боем с глазу на глаз:

- Не бывает справедлив человек во гневе, - а я гневен. Есть у меня право крови. Но не вся же страна андров виновна в гибели Даниля! Она лишь кичится своим единомыслием. Я же попираю здешние поля, будто живет на них один род. Поэтому мы и положились на Творца, чтобы Он решил нашу тяжбу. Не противься и ты Его воле, Серена моя. Обещаешь?

- Ладно, обещаю. Сидеть в обозе и не высовываться.

А происходило это близ городка Сухайм, где жило много андров, но также порядочное число инсанов и инсанских выучеников, которые также пошли за Владетелем.

Запись двадцать пятая

Memento mori - самый жизнерадостный лозунг на свете. Помнящий о смерти наслаждается каждым мгновением. Ибо смертная жизнь - созвездие бессмертных мигов, как человек - скопление нетленных клеток.

- Ну вот, нэсин и разбили, - тихо говорила Серена. - Да так, что и надо мной некому надозреть, о Владетель Кота.

Когда в Сухайме прослышали, как повернулась битва с королем Мартином, полгорода сорвалось с места: искать своих раненых, обыскивать чужих. Она была с водоносками - раненых носили мужчины, вплоть до приставленного к ней конвоя, а поили и перевязывали в густом кустарнике женщины - и теперь из последних сил пыталась отыскать тех, кому вода еще может понадобиться. Таких было много, накатывался вечер, товарки отчаялись. Им надо было поторапливаться, чтобы увезти раненых в полузнакомый город, ибо с той стороны покрытого трупами поля уже выступили охотники до ночного промысла.

...Глаза ее сначала уловили знакомую стать огромного жеребца. Вард стоял, прислонившись к стволу, и из рубленой раны на плече, самой широкой, текла вязкая кровь. Серена тотчас подбежала. Вел он себя не совсем как разумный: всхрапывал и косился диким глазом. Слава Богу, раны по касательной и кровь почти что свернулась, подумала девушка.

- Ты как, лошадь, - ничего? А кошки? А...

Тут она увидела. Позади, у самого ствола валялся Владетель, и альфарис готовился защищать его от всего света так точно, как кобыла отбивает волков от жеребенка. Серена пригнулась, пытаясь одновременно разглядеть рану и не угодить под копыта: болт прошил щеку под самым глазом и один Аллах знает, что сотворил внутри. Сознание Эрбис потерял, но руки крепко сжимали тело Багира. Человек еле слышно дышал, кот - нет, однако Серена услышала тихий стон его души.

- Вроде оба живы, а, Вард?

- За хозяина поручусь.

Руки у нее были сильные и смелее ума. Вынула кота из мертвецких объятий. Раздвинула челюсти Эрбиса его же саблей (кинжал он явно в ком-то оставил), вытянула стрелу через рот, обломила острие и на обратном рывке выдернула, мысленно ахнув. Но ведь как чудно, - и остатние зубы вроде целы, язык не поврежден. Авось красноречие всё при нем останется. А вот что крови мало - то ли плохо, то ли снова хорошо: вся грязь внутри, но хоть пока не захлебнётся.

Поискала, чем бы перевязать: бинты у женщин давно вышли, а лекарей поди поищи. Под конец они отдали почти весь свой мирный инструмент жёнам и бросились умирать.

- Ладно, - оторвала длинный лоскут от нижней рубахи, что заправлена в шаровары. Штанцы грязные, платье не лучше, а это хотя бы чистое. Замотала. Ничего вышел тюрбан вместо потерянного.

- А где его свита, конек? Не всех же по полю разбросало.

Так говоря, девушка изучала шахское обмундирование. Пока спасать Эрбиса планировалось не столько от армии неприятеля, сколько от ее отбросов. Они вовсю маячили на горизонте, то и дело нагибаясь и шаря. Длинная кольчуга, которая легко отражает удар сабли, тычок рапиры и так гибка, что на ней даже от палицы вмятин не остаётся, прекрасный инсанский доспех в золотой насечке, - о, такое стоит подороже человека, который в нее засунут.

Ну, стягивать кольчугу через голову - глупо. Опять же лицо и без того расцарапано и окровавлено. Снимать сапоги - тоже. Оставила всё на нем. Отволокла в лесонасаждения, где уже давно видела ямину от пня-выворотка: тяжёлая голова в обмоте приклонилась на плечо, каблуки пахали землю. Устроила как могла мягче и вернулась за Багиром. Конь было последовал за ними - Серена отмахнулась: не работай приманкой, фигура.

Холёное котово тело оставалось тёплым и гибким. Контужен, кровь из носа и изо рта, но лапы подогнуты к брюху и щель зрачка не очень узкая. Говорят, у ихнего брата девять жизней, только Багир, наверное, не одну разменял, такой боевой котище. А уж тяжёл-то! Едва не более Эрбиса.

Приволокла, уложила под куст и села рядом на корточках с Эрбисовой саблей на коленях: оберегать.

- Вард, эй, - помахала рукой. - Они оба в порядке, а тебя, если понадобишься, и во весь голос покричу. Ты вот скажи, Киэно где? Была со мной рядышком. Иди посмотри, только осторожно.

Гиены битвы, по счастью, бродили вдалеке.

Вдруг они шлепнулись в траву, как при бомбовой атаке. Сверху с плотным гудом налетали вертолеты, уже не легковейные стрекозы, а двухвинтовые транспортники, и садились. Приехала самая главная команда зачистки - пленить чужих, поднимать своих и убирать прочее, чтоб не смердело, - и мелкий хищник поневоле испугался. Серена также.

И эта волна схлынула без вреда. Только вот теперь вдоль самых деревьев и кустов ехали горделивые всадники, расшитое алое знамя билось над головами.

И впереди - Мартин. Озирал поле своей победы. Смотрел, пожалуй, не абы как - прицельно.

Ну, коли ищут - найдемся.

Встала, выпрямилась, уперла острие сабли в носок сапожка. Мартин Флориан Первый, король-освободитель, встретил ее взгляд, бросил людям поводья своего фрисса и зашагал, небрежно переступая через трупьё.

- Привет тебе, Сид Кампеадор. Моритури те салютант.

Слов он, пожалуй что, и не понял, но за ними стоял вполне узнаваемый смысл.

- Не держись за меч. Я не скрещу клинка с женщиной, хотя бы ты превосходила меня умением.

"Логика, тудыть ее", - подумала Серена совсем грубо. Идти на бабу ему стыдно, а трусить равного противника - личит. Гоголем ходит от своей гордости: не трону женщину, хоть бы она меня убивала. Глядите и восхищайтесь! Так ведь я ему там, в Замке, ни одного поединка не уступала уже спустя неделю. Только здесь, на поле, первая не начну, он это понимает наверняка, а то бы вконец облажался. Ну уж нет, кобелиный корень!

Непечатщина имела целью подвигнуть девушку на противное природе. Она оторвала конец клинка от земли и направила Марту в горло:

- Играй в благородство сколько влезет. Сегодня я не с тобою бьюсь, а защищаю раненых.Твои офицеры тоже подписались под куртуазным кодексом?

- Офицеры подчиняются мне как богу, ведь я победитель. Бросай саблю! Один я тебя, пожалуй, не одолею, кхондка, только всех моих людей для тебя многовато. Меня положишь - и твоего инсана не отстоишь.

Однако во внезапно выцветшей серизне ее глаз Мартин прочел такое, что усомнился в своей правоте. Но продолжил:

- В Андрии говорят: кто на нас с мечом пойдет, от меча погибнет. Вы первые пошли с мечом...

- Слыхала не единожды. О мече верно - мы и правда первые. А как насчет ведерка с нафтой, женишок?

Такое называлось - удар под дых. "Зря это, - подумала девушка. - Эрбиса выручу, нет ли - а Мартина уже, считай, убила."

- Как чудесны твои духи, светоносная, - вдруг отчетливо проговорил Эрбис в полубреду. - Запах твой телесный - запах мёда, и от уст - как от яблоков, и от кудрей - будто от вина...

Он почти не шепелявил - никак излечился, покуда спал.

- Вот-вот, - Мартин усмехнулся. - Не захотела стать королевской невестой, не сумела - ведьмачьей подружкой, так льстишься стать женой раба и пленника.

Победитель сильно разозлился - до того, что брата ведьмаком обозвал - и теперь за его самочувствие можно было не тревожиться.

- Не подружкой и не женой, Мартин. Вдовой.

Он сразу даже не понял:

- Не посмеешь... Нет, ты не посмеешь! Эрбис мой родич, я его скорее сам убью, чем тебе позволю.

- Убьешь безоружного и беспомощного?

Мартин приоткрыл рот - и вдруг расхохотался:

- Блефуешь, так я и знал. Инсаны, как и андры, не добивают и не грабят раненых; не суди о нас по всякой мрази. Эрбису нужен врач.

- Не ваш, пожалуй. Оставь нас двоих в покое, говорю! - Серена сделала выпад в его сторону, хитрый. Рассчитан был на испуг: острие прошло рядом с височной косицей и срезало отбившуюся от нее прядь. Мартин и не пошатнулся:

- Похоже, мне предстоит защитить вас, от вас же самих, а? - теперь он спустился до издёвки, и девушка видела его насквозь. Ни капли любви - язвящая ревность, самолюбие и гордыня. Адский сплав, которого она добивалась.

Бросила саблю ему под ноги, пригнулась кошкой и обвила шею раненого обеими руками:

- Пусть будет так, как предрешено. Жизнь и смерть, победа и поражение - одно и то же на весах Справедливого. Убьешь беззащитного - согрешишь, убьешь и меня - согрешишь вдвойне. Возьмёшь его в плен одного - получишь нас обоих. Оставь нас нашей судьбе, если осмелишься.

Последнее слово оказалось ключевым. Мартин отступил:

- Ты мне не нужна - с тобой вязаться. А Барса Пустынь, пожалуй, и в самом деле куда интересней иметь живым и на свободе, чтобы игра продолжилась.

Повернулся было, чтобы уйти, но вдруг снял с пальца кольцо-"виноград" и бросил наземь.

- Возьми назад вместе с клятвой и отдай старику. Считай, ты его из плена выторговала и от застенка избавила.

- Забери кольцо, оно уж давно мне не нужно, - сказала девушка хладнокровно. - Это знак предначертания, а не помолвки. Обручился, разручился... Подними.

Мартин послушался.

- Теперь извинись перед ним - ты его оскорбил, а оно, пожалуй, злопамятно. Ненароком палец прожжёт или ночью вокруг шеи обовьётся.

Все суеверные измышления были плодом Серениной фантазии.

- Еще чего! - взвился он. - Тебе назло у себя оставлю и буду носить не снимая!

Чуть подумал и добавил:

- Вам понадобится пропуск или нечто вроде, а у меня с собой только печатка для личных писем. Держи хоть ее вместо оберега.

Уронил с руки, сел в седло и ускакал прочь, уводя людей.

Сразу же за спиной Серены послышался вздох и массивное шевеление. Она обернулась: то был Вард. Подобрался сзади незаметно, как... ну хотя бы как сам Багир, которого он слегка прихватывал за шкирку крупными зубами. Оба смеялись.

- Котя, ты что - прикидывался?

- Прикинешься тут, когда всего на ниточки располосовали, - капризно мяукнул тот, опрокинувшись на спину и в потяге выпуская в воздух когти.

- Многие еле живые трупы только того и ждали, чтобы тихомолком вцепиться ворюге в шейную артерию, - фыркнул некто с высокой ветки. - Как там твой хозяин, малышка?

- Киэно! Кийи, милая моя!

Манкатта спрыгнула, приземлившись прямо на Багира.

- Бездельники. Словоблуды, - проворчала добродушно. Только языком и воюете и едва одного из нэсин отбили - но зато наиглавнейшего. Ладно, живите, чего с вас взять.

Человеческое тело в объятиях Серены шевельнулось куда энергичней прежнего и даже попыталось усесться.

- Вроде бы вся моя семья в сборе, - шевелил запухшими губами он все-таки с большим трудом. - Я слышал вас обоих, только сил не было показать - так ты меня одурманила. И чего только я не наслушался, светлая награда дней моих!

Девушка разомкнула руки, отодвинулась:

- Весь кровью истёк, а туда же - невестишься.

- Женихаюсь. А смерть от меня уже далеко отошла: ты ведь меня так крепко обняла и так сладко перевязала, что никому третьему не стало между нами места.

Эрбис приподнялся и сел, пытаясь выдать гримасу боли за улыбку.

- Мы, нэсин, считаем бесчестьем касаться женской наготы иначе, кроме как через пелену, и так близок, как с тобой, я не был ни с кем из моих женщин. Даже наша телесная влага смешалась.

Положил левую руку на плечо девушке:

- Ох, как ты мне нынче люба, если б знала. О такой жене мечтает любой инсан: тонка и яростна, будто куница, бела, как лотос в тихой воде, естество ее подобно зрелому финику. Смела в бою, кротка в доме, а на ложе - огнь опаляющий.

Серена скептически на него посмотрела: скажешь - "ты не пробовал" - как раз уцепится.

- Жаль, нечего мне дать тебе в махр.

- Еще бы не жаль; сколько народу погибло.

- Мы не гибнем, а уходим. Храбрец никогда не проигрывает, ибо честный бой - наивернейшая дорога к небу.

- Ты полагаешь, мы были честны?

- Насколько смогли. Честен, прав и свят один только Сущий.

- Он ниспослал нам разгром. И многим инсанам плен. И здешним жителям - утеснение.

- Вовсе нет. На поле Сухайма была только моя личная гвардия, потому что большим я не имел права располагать. Я следовал твоему совету - пошел в чужую страну, не обрушив на Мартиново непокорство ни всей мощи нашей земли, ни всей силы наших воинов.

- Теперь Мартин считает нэсин своими вассалами, - огорченно вздохнула девушка.

- Но мы всегда остаёмся при своем. Земля наших отцов стоит нерушимо, погибшие одержали высшую победу, а Он - Он с терпеливыми.

- Ты так держишься, словно инсаны уже во всех мирах победили.

- Разве нет? - Эрбис поглядел с хитрецой, показал зубы - желтые от кофе и жевательной смолы, но крепкие. - Мы навек отразились в андрской крови. И сражаться научили их мы, и гордость их - наш завет. Ты думаешь, то не победа Вечноживущего - дать сему народу выпрямить свой дух? Раньше андры передавали нам право судить и решать за них. А теперь они впервые сотворят нечто своё.

Он глубоко вздохнул; монолог отобрал последнюю силу.

- Верно. Пускай Мартин несет свою ношу один, - сказал кот.

- Он это сделает, - ответила Серена. - Но в самом деле один. Почти все их Живущие ушли.

- Тогда на их место придем мы, Владетель и невеста моего Владетеля, - подытожил Багир, облизывая шерсть и толкаясь головой в плечо Эрбиса. - И давайте начнем делать это поскорее. Ты так разговорчив сегодня, о шах шахов, - может, и на Варда сумеешь сам взгромоздиться?

Запись двадцать шестая

Ничто не начинается с твоим появлением на свет, ничто не завершено с твоей смертью. Это лишь мерцание...

Они двигались к городу Сухайм, а слухи катились им навстречу. Будто бы там не осталось никого живого: все жители поразбежались, ибо победители навострились бить не по паспорту, а по морде. Будто бы в самой Шиле-Браззе установлен комендантский час - можно подумать, именно свою столицу завоевал король. Будто бы издан указ, утверждающий культ святого Даниэля: любимого сына Божия, жертвенно закланного агнца и козлища отпущения.

Сопоставив все это, путники решили, что надо остеречься: в населенные пункты не ходить, найти заброшенную ферму, каких много, свести знакомство с соседями, подлечиться. Так и сделали.

Как всегда во время покоя, юная кхондка в дневное время обращалась в заурядную девицу, которая блюла небогатое хозяйство, обихаживала раненого дядюшку, возилась с котами и выгуливала Варда по лугам. Вард пахал и сеял в борозду, оттого казался мало импозантен: спал с тела и чуть залохматился. Все же кое-кто из сельских андров, у кого глаз на всё конское был наметан, предлагал деньги за случку. "Если, конечно, его резвость тоже согласится, - добавлял хозяин в припадке вежливости, - наша фрисса уж больно молода, а так ладненькая, значит, скромная, а где по нонешним временам жениха ей сыскать..." Серена, чуть покраснев, отказывала: деньги штука недурная, только от предложения за версту пахло иным смыслом.

Фермочка оказалась удачным приобретением: дом цел, участок гол как коленка, земля жирна и пышна. Пока строилась столица и шли войны, ничейная почва отдохнула, продышалась и погнала из себя кормовой злак. Четыре полудекоративных яблони, терновник живой изгороди и штамбовые пальмы подарили урожай, за который, в отличие от Вардовой амурной прыти, не стыдно было получить денежку.

Владетель выздоравливал ощутимо, но никакой особой работы на него не взваливали. Коты вовсю крутили любовь: наверстывали месяцы и годы мобилизации. К Серене в гости шастали все андрские дети и подростки - приваживались на дикую землянику. Тугая бело-алая ягода зрела под яблонями круглый год, собирать ее на продажу было тупо: лучше уж на месте разъесть.

С народом велись долгие разговоры. Ребятишки глядели на Багира и Киэно с обожанием: сие чувство, будучи умело направленным, распространялось на любую четвероногую тварь.

- Трудно мне терпеть: ты работаешь, а я бока пролеживаю, - говорил Владетель нередко.

- Так ради конспирации, о шах шахов, и во имя сохранения твоего мужского достоинства. Это у нэсин женщина в доме, муж на добыче; а у здешнего немудреного народа бабу за то ценят, что на всех фронтах заместо мужика воюет. Если надоело лежать - давай пофехтуем.

Касаемо последнего он вынужден был заметить, что Серена, хотя и дарила ему истинную молодость, взамен вытягивала из рук всё боевое искусство.

- Недаром ты видела, как отковывают Отца Мечей, - довольно говорил Владетель Кота, - оттого и над этой стихией твоя власть.

И повторял:

- Жаль, нечего мне дать тебе в махр. Всё, что здесь имеем, - твое.

- Зато и развестись не получится.

- Это когда ж я тебя в супруги брал?

- Ах, забыл он! Да на той поляне, перед лицом уймы свидетелей. Теперь я тебя так не оставлю; я ведь дама жадная и хищная.

- И верно - из твоих коготков не уйдешь, о Серена, укусы твои сладостные доходят до сердца.

Однако брак лишь прокламировался. Владетель берёг девушку почти незаметно для нее самой - ради чего-то, как он полагал, наилучшего. Багир и Кийи только ухмылялись сквозь усы.

То происходило днем, Ночью же...

- Не думай о смертях, - говорил Владетель. - То благое, что случилось, стоит в глубине времен нерушимо. И все подвиги моих людей, и все слова и песни Даниля.

- То, каким Монах был на самом деле, уже выветривается из памяти, - отвечала Серена, прильнув к его коленям. - Представляешь, мне не далее как сегодня подарили брошюрку. "Добрая Весть от Небесного Короля Андрского" с подзаголовком: "О событиях достопамятных и достохвальных, случившихся в начале правления кунга Мартина Флориана Первого". Там от настоящего Даниля чайная ложка меду в бочке дегтя.

- Неразбавленная истина может быть невыносимой. Чистая сила - уязвимой.

- Такова и Сила моей госпожи, - Киэно приплыла ей под руку.

- Да, - отозвался Владетель. - И хотя камень в ее руках как глина и железо - как воск, - она остается моей женщиной, и я должен оберегать ее нежность и трепетность. Ведь алмаз, на который можно купить Вселенную, почти так же легко раздробить молотком, как и\ простое стекло.

- Камень и железо - это ты вспоминаешь, как я пробовала починить фундамент? - спросила Серена с выражением полной невинности. - Там еще армированный бетон внутри оказался.

- Мне замолчать? - сказал кротко Эрбис.

- Нет, почему же? Я ведь у тебя учусь. И тому, каков должен быть "женский бриллиант" - тоже.

- Истинная жена - кобылица, которая несет мужчину по пустыне жизни. Опорный столб шатра. Зеркало, глядя сквозь которое, можно увидеть лик Сущего...

- Ох, это красиво. Что же ты запнулся? Говори!

- Ну конечно, кроме слов, более я ничего не могу... не смею.

Единственная вылазка в Сухайм закончилась для Серены так, будто судьба нарочно подгадала. Цель ставилась разведывательная; было интересно прикупить ядреного мыла для физиономии, трехцветной пасты для клыков, косыночек на шею и закруток для хвоста. Домочадцы не смогли сопровождать девушку, оттого решено было ей укрыться под широким черным покрывалом с волосяной вуалью спереди. Так с недавних пор маскировались все инсанки.

Фриссов не было видно. Ездили все больше на сайклах, трех- или двухколесных гибридах прежней пассажирской машины с броневичком. Топливо для агрегатов было взято с ближних самогонных нефтепромыслов: оттого пешие теснились от них к дальнему краю тротуара и шли, прижимая к носу платок.

И вот стоило девушке чуть отделиться от толпы, как трое моторизованных андров перегнали ее и взяли "в вилку". Передний вышел, снимая шлем. Естественно, то снова был Мартин, король андрский, На троне ему, вишь, не сидится, вот и шалопайничает инкогнито.

- Пропустите меня, высокий господин, - попросила она смиренно.

В ней жила пока надежда, что он не угадал лица через сетку. Но Март понял с самого начала, кого ловил.

- А, Эрбисова кхондская женка. Ловко тебе смотрится через дырку в мешке?

- Не хуже, чем вашему величеству - в щёлочку бронетранспортера.

- И в трауре не жарко?

- Какой траур, высокий господин? Черный, на нашем языке, - знак торжества и благородства, а вот скорбь над мертвецом как раз белоснежна.

- Сдаётся мне, что ты смеешься над нашей победой.

- Нисколько. Однако здешние победы так замечательно чередуются с поражениями, что не различить.

- Утешительная философия. Не мели чепухи - ты давно уж не лесная.

- Хорошо, скажу как андр. Говорит Хозяин Жатвы: лишь та империя нетленна, что воздвигается в душах. Уходят и приходят земные царства, но сам ствол их незыблем. Я и мой муж - в царстве вечной победы, ты - там, где ее нет.

- Скажи еще.

- Скажу. Ты хотел новую землю и новый народ? Вот оно, новое, - сплошной смрад, - девушка махнула рукой. - И вы по-прежнему строите для инсанов их государство по их наметкам. Я права?

- Нет. Ты ложная пророчица.

- Даниэлю ты тоже говорил такие слова, прощаясь?

Мартин изменился в лице:

- Ты не знаешь, о чем говоришь. Ох, почему только я решил оставить тебя в покое? Тебя и твоего старика с вашим скотным двором? Все вы карты сыгранной колоды.

- Ой, красавчик, гадая на таких картах, надо золотить ручку цыганке, а не пудрить мозги самому себе! - рассмеялась девушка. И юркнула под арку так прытко, что Мартин посовестился ее догонять.

Когда она донесла обо всем Эрбису, что сидел в кругу знакомых, тот утвердительно спросил:

- Что и я занимаюсь не королевским делом, ты не удивляешься.

- Да. Вы оба никак не можете оправиться: ты от ран, Мартин - от моих высказываний.

- Почему ты не возразила, когда он назвал меня твоим мужем?

- Разве ты мне оставил выбор... чтоб иным словом женской чести не посрамить?

В ответе присутствовало некое лукавство.

- Поистине, ты заслуживаешь всех миров зараз, о Серна моя: и джинновых, и человеческих, и ангельских.

- Знаем-знаем. А как насчет небольшой виллы с водопроводом, электричеством и канализацией?

- Такие есть в Сухайме. Не хочешь ли пойти туда вместе и прицениться? Я давным-давно выздоровел.

Сие значило как раз обратное: прежнюю силу он в себе разве что первый день почувствовал, а вот место здешнее начинает жечь пятки.

- Как решишь, так и сделаем. Я пойду с тобой, Вард - безусловно, а вот кошки?

- Что кошки, - махнула хвостом Киэно. - Кошки любят дом.

Эти слова также были нагружены многими смыслами: манкатта носила Багировых котят.

- Вот если бы вы разрешили и нам тут остаться, мы бы за садом ухаживали, домик починяли, - с надеждой проговорил бывший здесь паренек Айзакья. Ему недавно исполнилось четырнадцать, руки были с лопату каждая: деревенская кровь сказывалась.

- Псы и коты полных прав не имеют, но человеческий ребенок после двенадцати может иметь ограниченную доверенность на держание земли, - подключилась к разговору Сорри, его подружка. - А зачем неограниченная? Вам же землю не продавать и дом от фундамента не перекладывать. Уйдете, чтобы вернуться.

- И вот что еще: уйдете напоказ, а возворотитесь тихой сапой, - добавил каурик Боня.

- Да нет, песя, - улыбнулся Вард. - Уж коли мы вернемся, то очень шумно. И не совсем сюда.

- А куда? - спросил Боня.

- Сразу во всю Андрию.

- И скоро это прилучится?

- Не знаю.

- Вот: надо просто выйти из места привычного обитания и переступить невидимую грань, - сказал Владетель.

Он ехал на альфарисе верхом, девушка выступала у стремени.

- Хм. И когда она будет?

- Когда тебе надоест спрашивать, - отшутился он.

Все трое двигались посреди андрской равнины с пологими холмами, рощицами и пашней, поделенной на квадраты. Из зеленой шевелюры деревьев то и дело слетали желтые листья, оседали на межи. Когда такой лист попадал на свежие зеленя, иней вокруг него расплывался островком, будто прикосновение убивало самую жизнь. Оттого здесь соделалось тихое царство печали.

- Грустит, потому что я ухожу, - подумала вслух Серена, и Эрбис ее понял.

- Мы уже ушли, - сказал он. - Решить - то же, что сделать.

Запись двадцать седьмая

Мы погружены в вязкие воды реальной действительности. Бог ловит нас на крючок, но леску вынужден выбирать осторожно, чтобы добыча не сорвалась.

...Перед лицом огнедышащих гор я думаю. Во время движения, на коротких ночёвках я думаю. Редкие деревья на пути стоят усыпанные диковинной круглой ягодой. Так похоже на облепиху, что рот вовсю полнится слюной, но мы трое боимся: здешние мунки соком вот этого самого узоры на железе протравляют. Опасения насчет перевалов не оправдались: идем мы понизу. Под снегом угадывается глубина: столетиями или геологическими эрами он шел, засыпая трещины земли. Я проламываю по насту лыжную тропу, сани волочит по следу Артханг, а Бэсик отважно шкандыляет за нами, царапая нежный животик. Как это у него получается сквозь плотный "комби" - загадка еще та, но не будем смеяться над истинно боевым настроем. Ни в нарту, ни на ручки он пока не запросился. И сдаётся не раньше, чем мощный силою Артханг, причем сын сразу падает на тропу и мне приходится высвобождать его из упряжи, а Бэс-Эмманюэль еще делает пару шагов до обочины и отпускает тихую зубоскалину.

На привале растянуть полог, зажечь огонь, сварить еду - снова моё дело: собаки тянут распорки и ищут сучья. После еды чиню собачьи рукавицы, то же ногавки: их у нас пошито пар десять на каждую особь, но с такой снежной коркой не напасёшься.

Встаем.Раздуваю вчерашний костерок: он может согреть воду, но не нас. Варю в котелке густую похлебку из кореньев - сразу первое, второе и утренний кофий. Артханг сторожит, чтобы не сбежала.

А горы скалятся тупыми белыми клыками в небо, круглые сутки ночное, и узкий серп пожинает охапки звезд. Время поделено надвое и остановилось. Горы - словно тёмный строй мохнатых гигантов.

- Здесь лавины бывают, - влезает со своим Бэсик. - Снежные зароды... или заряды? Такой клубок, более плотный, чем все прочее. От него начинает твердеть и плотнеть то, что к нему прикасается, а потом, когда соберётся побольше, - скользит вниз.

Пустые страхи. Не сразу, но я поняла: спасает нас от полного провала настил из веток, что прощупывается палкой на расстоянии около метра. Эта тропа проложена Хозяевами. На ней мы и ночуем ради безопасности. Что внизу - не знаю: возможно, это висячий мост, чьи опорные бревна вбиты неведомо куда.

...Растительная пища дает немного тепла, поэтому днем мы вечно дрожим, а ночью жмёмся друг к другу. Бэс как-то раз на ходу ухватил поперек живота пегую мышь, но та выругалась вполне членораздельно. Он уверял потом, что никакой разумной ауры вокруг ни он, ни Арт не ощутили - похоже, чужой гипноз. Кроме этой пятнистой морды, нам не попалось ни единой живой души. Всякую безмозглую мелочь: спящих червяков, жуков и гусениц, - мои спутники жрали без угрызений совести, хотя и стеснялись.

- Мам, сойди-ка с лыжни, а? Дай я нам хотя бы мха или ягод каких унюхаю, - просил Артханг.

Посреди дня Бэсик острил:

- Всё, во мне завод кончается и я сам тоже. Ина Тати, если мы сейчас не передохнём, то факт передохнем!

Это они так экономили мои силы.

Страна Зимы всё глубже затягивала нас в себя. Мрачный вечер и звёздная ночь менялись друг с другом, путь наш пролегал посреди гигантских елей, лунный свет клал на них металлический отблеск, солнечный - овевал желтоватой дымкой. Изредка дальние горы очерчивала бледно-розовая кайма, точно перед наступлением ветреного дня.

Постепенно мы уловили, что некто за нами следит, что было легко: мы оставляли за собой глубокую полосу. Этот "некто" не мешал нам, не пытался напасть и не помогал. Разве что оставит на тропе шишку с орехами или гроздь мороженой вязеники свесится перед нашими склоненными к земле носами.

И вот мы дождались - когда стало почти одинаково, идти нам куда-то или не идти. Будто утром дунул ветер, невидимый и неслышимый - и вот они уже окружили нас и глядели своими переливчатыми опаловыми глазами.

Размером псы были не с самого крупного кхонда. Также не стала бы я называть их и белыми - только самые кончики остевого волоса имели лунный оттенок.

- Нагулялись, путешественники? - спросил один из них вполне миролюбиво. - Вот дела! Все Туманные Горы про них звенят, а сами братцы-лешаки дрыхнут напропалую.

Выговор его был погрубей кхондского, но вот имитация запахов - на порядок выше моего разумения.

- Думали мы, передумали - никак не догадаемся, кто вы. Спросить смущаемся, дай, решили, со стороны последим, пока либо ваш путь, либо вы сами кончитесь. Так нет же! Не останови вас - весь Мрак насквозь бы пробили. У вас к кому нужда?

- К госпоже Софии-Иньянне, что была королевской женой.

- Сурово. Себя-то назовите. Мое имя Нахшу, я старший из...

Тут следовало некое понятие: то ли "партизан", то ли "холостяков".

Мы определили себя и поинтересовались, действительно ли они - Горные Волки. Нахшу прекрасно понял, почему:

- О нас травят байки, как и обо всем непонятном. Потом сами поймете. что к чему.

Пока мы увязывались, был разожжён костерок, в уголья закопан объемистый глиняный шар. Когда потрескавшуюся оболочку разбили, внутри оказался большой корнеплод вроде репы или брюквы. На вкус он был не так чтобы очень, однако сытен.

- Ничего себе, - выразился Бэсик. - Эта штука из тех, что я люблю в принципе, как говаривал хозяин. В смысле того, что полезна для моего оголодавшего здоровья.

- Мы называем это "догони-корень", - сообщил Нахшу. - Силы от нее прибывают, а сон уходит. Теперь держитесь ближе к своей волокуше, мы ее повезем так быстро, как сможем.

Дружелюбно настроенный конвой препровождал нас на место около суток, но действительно аллюром три креста. Однако мы трое шли налегке, нас кормили и делали большие привалы у огня, где нам оставляли самые тёплые места. С плетёнки мы сошли и через некоторое время ступили на рыхлый покров, под которым прощупывались каменные плиты. Караул сменился иными снежнаками: эти более оправдывали свою славу. Светлее шерстью и не так уж крупны, они походили на голубоглазых хаски, но взгляд мрачней, кость тяжелее, а их хвостом можно было сбивать с ног и дробить кости. Малейшее желание нас троих предупреждалось почтительно и с пиететом, отчего мне стало неловко и так боязно, как не было бы, если б они отпускали грубости и поигрывали кинжалами резцов.

Имя им всем было - "высокие женихи" или "храбрецы, достойные своих жен". Они доставили нас к поселению, что открылось на поляне посреди стройных, как башни, елей. Внутри, куда нас почти сразу же завели, был чистый жар, тихий свет и вкрадчивая мягкость. Нас разоблачили, покормили чем-то вкусным и повалили спать на крытую мехами лежанку.

Когда поутру мы проснулись, - та, к которой мы шли, сидела у постели. Ноги были скрещены, а у губ дымилась зеленоватая пиала с черным чаем.

Иньянна. Исходя из тех преданий, что возникали вокруг снежнаков, логично было бы ожидать величественную сивиллу в пышных одеяниях...А она оказалась едва меня выше. Правду сказать, когда мы обе выпрямились, вначале отвесив друг другу энное число поклонов сидячих и стоячих, разница увеличилась: госпожа Иньянна была мальчишески длиннонога и, право, не по-вдовьи хороша собой. Узкое, чуть скуластое лицо, нормально загорелое. Прямая, изящная линия носа, крутые дуги бровей, изысканный очерк тёмно-розовых губ; в глазах совершенно неописуемого цвета - мягкая насмешка. Волосы - белые, сияющие и так преизобильны, что пришлось собрать их в четыре косы: две сзади падают до пояса, две на висках покрывают грудь. Только впалые щеки и тончайшие морщины у глаз и поперек горделивой шеи намекают на возраст. Одета она была без претензий: свитер, суконные шаровары и низкие сапожки на тонкой подошве.

- Вам не душно показалось спать на меху и посреди мехов? Я тут отчитала кое-кого, что не досмотрели, - прервала она моё разглядывание.

- Пар костей не ломит, зато сладкие сны наводит, - бросил Бэс ответную реплику.

- О-о. И какой сон увидело ваше собачество?

- О женщинах, известное дело. Но не таких авантажных, как Ваша Горная Милость.

- За лесть спасибо.

- Разрешите сразу и навсегда мое недоумение: откуда вы берете органику для тёплых покрышек? - спросила я.

- Выращиваем из клочка, причем довольно взять образец однажды. Мы умеем побудить живое к росту, так что не бойтесь, если увидите на своем блюде мясо. Почему-то все думают, что идя в нашу страну, попадут к дикарям.

- Все, однако не мы. Кхонды вегетарианствуют исключительно по причине благоговения перед жизнью, - объяснила я.

- А мы живём внутри такого благоговения. Что это у вас за кольцо на руке, госпожа Татианна? Камень точно наш, а само оно какого дела?

- Малых мунков-ювелиров.

- И Малые, и Великие советовались с нами, как резать золото и гранить самоцвет, - кивнула Иньянна. Это не первый случай, когда они выпускают наши талисманы в широкую землю.

- А что означают эти камни для вас?

- Да просто монокль, если их два - наглазные линзы. Огранку мы ставим самую простую, это уж потом мунки наводят лоск.

- Вы непременно должны носить их, отдать им часть себя?

- Не так романтично, госпожа Татиана. Ало-зеленые камни усиливают наше истинное зрение, помогают отделить зерно от плевел; приобретенное свойство сохраняется и дальше. Что приписали обезьянки моим бывшим серьгам - не знаю.

- Да уж. Недаром вас величали колдуньей, госпожа, - проговорила я. - Носите как цацку, а потом падают города и рушатся империи. Эта парочка сережек много чего понаделала у нас внизу.

- Знаю, - ответила она кратко. - И еще скажу: вы любите выражаться фигурально, и по вашему слову сбывается в масштабе один к одному. Так что "колдунью" возвращаю.

Собачьи дети почтительно следили за нашей беседой.

- Вы не любите серег, госпожа, - с некоторым трудом проговорил Арт. - Вам по душе тяжесть не у лица, а на руке.

Это означало признание над собой ее власти и ума в большей мере, чем женственности.

Тут у полога кто-то шумно и с явной демонстрацией завозился, отряхая с себя снег.

- Уже проснулись, и мы с ними беседуем, - сказала хозяйка, оборотившись через плечо.

Тотчас же с азартным шумом, какой обычно производят юные существа, вошли две девушки, одетые примерно так же, как она сама, но побогаче украшенные, в бусах и накосниках, и стали класть поклоны: и тут я успела увидеть, как от порога отлетели два светящихся белых облака и взмыли кверху.

- Войдя в тепло, Горные Псы и Псицы так же снимают одежду, как и вы, - улыбаясь, молвила Иньянна. - Познакомьтесь, это мои дочери, Хрейя и Цехийя.

Тут меня осенило - Иньянна прочла это в моих глазах.

- Ну да, мы все трое - истинно Белые, - пояснила она.

Девушки были похожи на мать, но тоньше в кости: белокурые, белокожие и синеглазые. Еще надо заметить, что Хрейя была, на мой взгляд, истинной красавицей, а ее сестра - только хорошенькой: и носик с конопушками, и талия потолще, и движения не так величавы.

- Они близнецы? - спросила я полушепотом.

- Погодки: Хрейя старшая, Цехийя младше. Королевский приз.

- Значит, и верно...

- Да. Старый король вынужден был отпустить меня по андрскому закону, а вот по инсанскому не хотел. Брат такого бы не понял, - лицо ее выражало странную смесь юмора и печали.

Тем временем девушки поднесли нам умыться из кувшина и обтереться пушистым полотенцем. Потом мы уселись пить из крошечных пиал травяной настой и щёпотью брали с общего блюда рассыпчатый творог с ягодами, холодный, пенный и легкий, как мороженое. Излишне говорить, что мои спутники старались потише чавкать, поедали сестер глазами вместе с пищей и таяли куда быстрее "сладкого льда". Артханг молчал, только восторженно крутился на подстилке кольцом и ляскал зубами, будто ловил в себе блоху. Бэсик глазел по сторонам и с легкой дрожью притирался к моему бедру..

- Госпожа Старшая. Мы трое хотели бы осмотреть ваше селение подробней.

- Вы достаточно наелись? Уж извините, выбор блюд был сильно урезанный. Снежначки вышли первыми, мои псы и я - вторыми. Наружи наши хозяйки сразу оборотились волчицами, и я изумилась: были они крупнее самцов ровно вдвое, и пух в самом деле белоснежный и на вид необычайно легкий.

Здесь чувствовалось начало дня. Вечная ночь слегка развиднелась, и в густо-синем небе перед нами возникла чарующая картина. Снег был лиловым, шатры светились изнутри золотисто-желтым, как фонарь из вощеной бумаги, а заходящая луна походила на румяное яблоко. И кругом протекала неторопливая жизнь: кругом ходили мужи, белые дамы, слегка раскосые, как песец, и величавые в движениях, лежали прямо в снегу. Кишмя-кишело детишек, пухлых, беленьких и не очень, глазёнки вспыхивали всеми цветами радуги.

- Что, не так уж мы страшны с виду? - спросила меня моя дама.

- Для меня - пожалуй. Только ведь не напрасно вас и боятся.

Впереди мои кхондики возились со снежнацкими щенками и юными барышнями, как обыкновенные веселые дворняги, тонкая искристая пудра висела над ними столбом.

- Страшиться незнаемого - общая болезнь. А ведь наше колдовство на фоне Лесных умений - вещь заурядная.

- Многие отчасти знают, отчасти угадывают вашу вторую природу, - предположила я.

- Ну конечно. А воплотить свой страх не могут. Вот и придумывают чепуху, - ее пышная белая морда чуть отвернулась в сторону. Когда видишь собаку так близко от твоей руки, так и тянешься почесать за ухом; мудрейшие кхонды поддавались на мою ласку - но тут я поостереглась.

- Вас боятся и нэсин, и андры, потому что перед зовом ваших женщин не может устоять никто.

- Вы правы. "Но говорить о том не время", - прозвучало в ее голосе.

- У вас в самом деле всегда стоит такая ночь? - спросила я тогда.

- То не ночь, а мгла, которая изредка расходится.

- И вы можете развеять ее своей магической силой?

- Без вуали будет куда холоднее - так холодно, что жить не захочешь. А впервые вообще страшно. Лишь потом это становится праздником, - ответила она.

- Здесь вечная зима. Лес - весна, Город - осень, Степь - лето. Все времена года остановились на круге земном, - проговорила я.

- Вы умная женщина, Тати, - сказала Иньянна. - Вечером я представлю вас всех племени, без этого вы не полноправные гости. Вот тогда мы сможем говорить с вами без пропуска смыслов. И...

- Спрашивайте. Вы же того хотели?

- Артханг - он ваш приемыш?

- Молочный сын.

- Приёмный и вскормленный сыновья у нас считаются по-разному, потому что различна их природа, - задумчиво сказала Иньянна. - Через молоко передается некая информация наподобие генетической.

- У нас говорят, что общая кровь - не большее препятствие для брака, чем общее молоко, - возразила я.

- Вот как. Нет, славный юноша, право.

Она кивнула дочерям, они попрощались, напоследок пообещав дать нам особого помощника. Артханг поглядел им вслед, повздыхал ... И вдруг выдал:

- Мама Тати, ты заметила? Она, Хрейя, - совсем как Серена.

А ведь и правда... Серена и Хрейя на первый погляд - из разного теста. Моя дочь низкого роста, тело у нее как литое. Дочь Иньянны - гибкая трость, рапира, которую кажется таким легким переломить о колено. Серена порывиста, у Хрейи - едва не томность в каждом жесте. Первая чуть грубовата, вторая горделива. Но обе родственны тем, что кхонды именуют ароматом души: тем непередаваемым, что составляет ядро характера. У обеих к женской части естества примешано нечто терпкое. "Прекраснейшая женственность - та, на которую положен блик самца", - говаривали малые мунки. Теперь я это поняла.

Запись двадцать восьмая

Церковь делает лодку из ореховой скорлупы. Посвященный в Тайну выжимает масло из ядра ореха.

...Наверное, в том только и состоял ритуал нашей инициации - сидеть в полутьме, у разожженного свежим огнем очага. Рдели в тихом костре уголья, на серебряном подносе стояли чашечки с душистым напитком и пиалы с тонким печеньем; прялся обряд, ссучивались нити...

То и дело приоткрывался полог, кверху взлетала новая горсть белого пуха, и новый гость принимал из моих рук чашечку. Я была хозяйка, гости были мужчины. Женщины явились под самый конец, и было из всего три, включая Иньянну. Я, наученная заранее, не стала тянуть руку к трём чашкам, что оставались еще на краю очага. Они взяли их сами, отпили по глотку и подали мне, повернув стороной, где остался матовый след их губ.

На этом официальная часть закончилась. И вот они переступали через порог в обратном направлении, пока не остался один: в рясе и распахнутом на груди чужом меху. Сияния наверху от него не наблюдалось: всё оно сосредоточилось в физиономии и голубых глазах.

- Шушанк! - заорала я, наконец-то вглядевшись и уразумев.

- Ага, - произнес он. - Меня ведь неподалеку отсюда сослали. Считалось, что снежнаки меня вмиг слопают, но они лишь попробовали меня оженить. Только я им фиг дался. Уж больно их дамы важные, еле до тебя снисходят. Прямые статуи.

- Так это вас ко мне приставили, монашек? - догадалась я. - Очки зарабатывать?

- Ну да. Иным недосуг.

- Погодите. Я же вас кофием обнесла.

- Мне и не было по чину положено.

- Без чина берите, вон сколько еще в большой посуде осталось. И сладкое тоже, я на него облизывалась, а схватить да в рот стыдно было. Так вы говорите, снежначки себя выше золота ценят?

- В том-то и штука. Перевертышами рождаются одни они. Мужики - простые белокожие аниму и самая малость черненьких. Когда пришлый мальчик становится мужем - лишь тогда он уравнивается с женщинами в правах и свойствах, - Шушанк запихивал поперек рта длинное печенье, что слегка нарушало ход мыслей. - Я предпочел остаться вечным юнцом.

- Хозяин! - возопил кстати вернувшийся Бэс. И как был, в сосульках, влупился тому в объятия.

Что последовало далее, никакому описанию не поддается.

- А теперь давайте посмотрим мою личную берлогу, - сказал Шушанк.

Я ее и раньше приметила на окраине села, только полагала, что здешние детишки играют в троглодитов. Редкие бревёшки стен, плоская крыша из трухлявого корья, оконца то ли есть, то ли нету, зато дверь и порожек сплочены как для переправы через пороги.

- Вот. Сам соорудил из отходов, - с гордостью сказал он.

- А снег вовнутрь не задувает? И студено же, - усомнилась я.

- Ничего подобного. Во-первых, там внутри кокон. А во-вторых, я занимаюсь выработкой животного тепла на манер отшельников.

Лично я чувствовала себя очень прохладно и очень сыро.

- Дивлюсь, - сказала я, - что вы не взяли от Белых того, что вам наверняка предлагали. Имеется в виду - кроме девушки.

- Если бы я был склонен брать то, что мне предлагают, я бы вообще не оказался в Горах, - Шушанк скорчил забавную гримасу. - Будь свидетелем, песик! Разве не было у нас в Андрии двух особняков с садом, городской квартиры в высотной стекляшке и банковского счета, а также дипломатской неприкосновенности?

- Счет и по сю пору существует, - буркнул Бэсик. - Я на себя перевел по вашей доверенности. Еще и квартиру в одночасье продал, хотя с пригородами управиться не успел. Надо вам будет - поделюсь.

- Нет, госпожа Тати, вы до сих пор думаете, что меня из-за вас одной поперли со всех постов?

- Бэс так сказал.

- Для простоты. Много там чего за мной было крамольного, и не путайте повод с причиной. Никакого гарантированного корма - вот мой девиз!

- И родная Андрия к себе не тянет?

- Скажите еще - родимое инсанское посольство, - ответил он. - Нет, знаете, даже удивительно! Я понял: не та земля родная, которая выносила. Чрево, из которого ты вышел, пуповина, которую ты перервал, - их необходимо оставить. Вспоминать с благодарностью - оно завсегда. А настоящая твоя земля та, где ты себя сделал.

Он обозрел окрестность с порога хижины и снова повернулся к нам:

- Вы еще от сей почвы и крупинки не попробовали. Я ведь до самого Чертога поднимался. Видел три пурпурных солнца зараз. Лицезрел многоцветные ленты и дышал сияющей пустотой...Вот только на вершине никак не удержаться долгое время - такой там воздух. Еще трудней здешнего.

Благодаря Шушанку я выяснила и приняла к сведению достаточно важные вещи. Хотя женщины высоко ценятся в этом мире, происходит это исключительно по причине их собственных качеств. Рождается их больше, чем мужчин - именно поэтому они привечают народ со стороны: инсанов, каурангов и с осторожностью - андров. Любой может сделаться полноправным членом социума, но не всякий превозмогает.

- А Большие Мунки что? Неподдающиеся?

- Просто иные.

- Ладно, оставим. Через местных мужчин сия изменчивость передается?

- Нет.

- А через девочек от смешанных браков?

- Ну... А почему вы о такой скукоте спрашиваете?

- Имею резон.

- Отвечу "да" и на том успокоюсь.

Вот, значит, как. Накапливается женский потенциал. Причем весьма сильный - и дети, и возлюбленные получаются такими, как сами горные колдуньи. Но они здесь и ради того, чтобы завоевать окрестности, не выйдут...

Запись двадцать девятая

Тюрьма стоит, пока в ней остается хоть один узник.

Тюрьма существует, пока хоть один чувствует себя узником.

Тюрьма перестает существовать, если человек открывает внутри себя свободу.

Здесь даже сны необычайные.

В одном из них я увидела Чертог Снежнаков, который образовало кольцо остывших и заснеженных башен. Когда-то это были прекраснейшие здания, соединенные между собой крытыми переходами и разделенные двориками, которые перетекали в окрестный парк так же плавно, как парк - в лес. Балюстрады были ажурны, сады и газоны - многоцветны. Арки взлетали над куполами, колонны пели арфой. Весь спектр белого, пропущенный через бриллиантовую призму, переливался подобно снегу в полдень или солнцу в дождевом облаке, пахнул фиалкой и розой, щёлкал соловьем, свиристел иволгой. Потом столица Страны Инсанов перешла некую границу и застыла, вобрав в себя... Да. Одновременно став и внутри, и вне Степи. Горняя граница, Столп в сердце земли, Линза и Игла. Две точки на ленте Мебиуса, слитые в одну. Золотые цветы Солнца вырастали из плодородной земли, что чернела изо всех щелей в ледяном панцире, иные достигали неба и в нем укоренялись. Женщина пригнулась и повела рукой над корзинками подсолнухов, потом обернулась ко мне; то была Иньянна.

- Жизнь и смерть - две стороны монеты, - сказала она, - и человечество постоянно подбрасывает ее, играя в орла и решку. Таково устроение. Вы, аниму, не перевертыши и видите только одну сторону, вот вам и кажется, что жизнь длится во времени, а потом ее пресекает смерть. Но на самом деле жизнь стоит, как вода в тихом и глубоком озере, которое питают подземные родники, а смерть не подстерегает ее, аки тать в засаде, но стискивает подобно берегам. Можно и так сказать: смерть неподвижна на фоне бьющей ключом жизни.

- Если жизнь и смерть - одно, - почти перебила я эти неясные речи, - почему бы тебе не вернуть этому миру Даниля, ведь ты уже однажды родила его.

Иньянна рассмеялась.

- Два раза из одного корня не исходят и от одной матери не рождаются. Мой сын не погиб, а ушел в иное странствие. Огонь в силах сжечь только то, что подлежит огню. Как можно воскресить того, кто не умирал?

- Тогда хотя бы покажи мир, где он живой.

- Никак не могу понять, почему такие естественные явления, как рождение и уход из одной неисчерпаемости в другую, волнуют всех аниму. Два мира всякий раз соединяются в той точке, которую представляет собой Живущий, а потом что же: миры разошлись, он остался лишь в одном. Напрасно он силится снова пришить их друг к другу: они те же, это он стал иным.

- И не миру Даниля надо измениться и не Данилю воскреснуть, а мне самой стать.. вне смерти. Как?

- Есть лишь один путь: пройти смерть насквозь. Ты умеешь - ведь так ты и попала сюда.

- Я умею двигаться через миры, но ни разу не приносила их с собой! Как мне найти тот, где Даниль жив?

Ее глаза расширились на пол-лица.

- Вспоминай. Этого я за тебя сделать не могу.

...Я стремительно плыла против течения моей жизненной реки, со стороны наблюдая притоки и разветвления, - на сей раз почти к самому истоку.

Тот самый пруд...

Конечно, прошлый раз мы перепутали направление и шли не к дому, а от него. Теперь я, совсем юная, двигалась к опушке, где были корабельные сосны, овраг, лужайка и на ней - ровная трава, которую никто не подстригал, однако зеленела до самого снега.

...Девочка лет шести уперлась в траву ладонями, сидя в позе лягушонка. Вокруг толпились мои приятели, мальчишки и девчонки, и подначивали:

- Как, слабо тебе, Татьянка, через голову кувыркнуться?

Я и сама знала, что слабо. Надо оттолкнуться от земли и в то же время сделать неуловимое движение - вроде как шевельнуть внутренними ушами. Также я твердо знала, что единственно верный кувырок закончится в иной земле, где вокруг такая же ручная трава, чистые деревья, но цветы - величиной в солнечный круг.

Только сегодня меня крепко достали. Я оттолкнулась обеими ногами, уперлась лбом и макушкой - и пошла, будто колесо, на этот раз почувствовав, что получается именно то, что надо... быстрее и быстрее....

Наконец остановилась, развернулась и, скрестив ноги, села.

На своей постели рядом с моими детками.

- Я прошла поворот, Иньянна. И вернула закон.

Запись тридцатая

Истинная жизнь не нуждается в поддержке. Смерть же, напротив, даже в нынешнем мире по большей части требует известных ненатуральных и даже насильственных действий. Словом, если тебе приходится прилагать усилия, чтобы поддержать - себя ли, свою землю или свою идею, - ты существуешь в смерти. Настоящая жизнь воистину неистребима и поистине пребывает в Правде.

- Любой закон пишется лишь для того, чтобы смелые могли его нарушить, - вместо Иньянны отвечает мне Шушанк, помешивая в котелке с высокогорным кофе.

- И принести в мир новое возможно, лишь нарушив один из фундаментальных запретов?

- Ну конечно, - он протянул мне чашку. - Хлебните, как раз мозги прочистит. А восстают против запретов в первую очередь женщины. Тутошние дамы - они какие: перед их красотою и нравом ни один песик не устоит и ни один аниму. Они ото всех рождают. Но самой отважной была мать Иньянны, которая сошла с гор прямо в объятия инсанского короля.

Я пыталась переварить всю эту информацию и запить Шушанковой отравой.

- Но тогда Владетель Кота Багира тоже, пожалуй, снежнак в душе!

- От другой жены.

- Молочком-то одним, верно, вспоены... Ладно, вот уж покойный Филандр - точно Белый Волк, по жене. Его сын Даниль и дочери - слов нет. И... послушайте, ведь и Мартин! От молока госпожи Софии. Он, выходит, сам себя не знал?

- Да откуда вам втемяшилось?

- Иньянна усердно выспрашивала об Арте, приняла я его на колени или еще и молоком выкормила. По ее словам, наследственное вещество передается не одним и не двумя способами. Шушанк, а что с теми детьми, кто себя проявил по нечаянности? Охоту на оборотней в старинных преданиях часто описывали?

- Куда чаще, чем это бывало в действительности. Собой Снежные владеют будь здоров.

Шушанк помолчал.

- Знаете, как говорят в Андрии? - продолжил он. - У Белых Волков единственное постоянное свойство - их изменчивость. Я бы добавил - и скрытность. Много ли вы знали о них раньше?

И снова я вспомнила о Бродяге по имени Дан...

Вскоре к нам присоединилась Иньянна. Я приступила к ней, угадав наступление своего часа:

- Госпожа Старшая, так ваша горная кровь растворена в крови всех племен Высокоживущих?

- Достаточно, чтобы нас боялись.

- И эта кровь весьма сильна.

- Она сохраняется в любом поколении. Но в целом скрыта: как почти не случается в Горах человеческих существ, так и Снежнаков в низинах не видно.

- Как пробудить сознание Меняющегося?

- Праведным гневом или яростью, страстью любви или творчества. Можно и научить, но ради этого нам приходится надолго выходить из своего места. А нас немного, Татиана.

- Когда Меняющийся встретится с самим собой - это откровение. С другими такими - защита, - сказала я. - Госпожа, мне и моему Лесу нужны ваши снежные невесты, чтобы взорвать племя андров изнутри.

- Хотите отомстить андрам за моего Дана?

- Нет. Только завершить им начатое. Пусть отмщение для них будет в том самом деле, что они сотворили. В их смешанной крови. Нельзя отгородиться от иных земель и народов безнаказанно.

- Вы думаете, что любой Белый Волк будет принимать сторону Леса и Гор лишь оттого, что им сродни?

- Мне ведь не союзников нужно. Пусть будут иными - и только. Это моя стратегия. А тактика почти такая, что помогла мне одолеть Андрию в первый раз.

- Мне говорили о том.

- Только на сей раз я не удовлетворюсь номинальной угрозой. Не буду угрожать вообще, а просто поставлю перед фактом.

- Уже само появление на свет новых людей станет победой нашего дела, - подтвердила она. - А это результат даже не рождений, но одних браков.

- Вот этого я и хочу от вас, Иньянна. Таких Живущих, что изо всех четырех наших царств возьмут наилучшее - и разовьют его. Тварь из Леса соблюдает внутренний закон, природный: Тварь из Города - внешний, головной, нравственный. В их детях нравственность станет натуральной - пускай не сразу.

Я замолчала.

- Что же, - сказала Иньянна погодя, - своих невест Лес получит. Я скажу об этом, и те, кто захочет выйти с вами, - выйдут. Но не думайте, что идеал воцарится на земле так просто.

- Кто говорит об идеале? - возразила я. - Только о том, чтобы стронуть колесо.

...И вот, выпустив Андрии кровь из жил, мы вознамерились устроить так, чтобы и самих андров не осталось на этой земле.

Мы прошьём все их царство снежнацкой нитью. Нужно ли тогда нам ниспровергать наше по крови правительство? Только подуть в манок, разбудить в нарожденном и повязанном любовью поколении его дремлющую суть... То будет идеальный переворот - неторопливый, однако без борьбы и без убийства.

Теперь - как мы готовились.

Девушки Белых Волков и раньше приходили в Андрию, приглядывались к холостым парням и подманивали их. Теперь операция приобрела размах и масштабность. Мы могли устроить так, чтобы девушка поселилась с каурангом или котом в доме их прежнего хозяина: зверюги служили визитной карточкой. Что происходило в стенах дома потом, с каким стыдом и облегчением принимали там "возвращенцев" заодно с "новопоселенцами" - можно было лишь угадывать.

Было ли нам стыдно - мне, моей Триаде и снежнакам? Нет. Андрского доверия мы не обманывали. Теми, кто решался открыть душу и сердце нашим вестникам, истина овладевала быстро. Все, кто делал первый шаг навстречу - радовались своему псу, коню, кошке - были сочувствующими, те, кто дружил с красавицей снежначкой - укрывателями. Тех же, кто подпадал под обаяние ее доброты и чистоты, мы спокойно числили в союзниках. Ну а мужья и возлюбленные - те становились нашими по крови и плоти. Что перед таким наша собственная безопасность!

Мы взламывали клетку всеобщей трусости, соскребали кору заблуждения - и ставили андров лицом к лицу с их кошмаром. Каждого по отдельности: так мы истребляли стадо. Потом мы показывали каждому, как много подобных ему смельчаков - так образовывалась новая общность.

Я по-прежнему жила у Стране Белых - меня оберегали, как боевое знамя. И вот как-то мой сынок объявился с клеймом торжества на дурацкой морде.

- Мам, я хочу спеть Хрейе кхондскую песню, - объявил он с порога.

- И какого жанра, - спросила я, видя, что он еле поздоровался. - Эпиталамного?

Он кивнул.

- Экий ты скорый за моей спиной. Согласие-то получено? Если окажется, что ты спятил в одиночку?

- Ну... без решения матери она не захочет.

- Чьей матери, твоей или ее?

- Обеих.

- Примерная какая дочка.

- Мам, она же вторая Серена, третьей мне не отыскать.

- Н-да. Время, конечно, вас подпирает. Молодость прошла, жар сердца отгорел...

...И вот я выступаю в роли свахи. О Господи!

Когда мы с Бэсиком расписали госпоже Иньянне обстоятельства и выгоды первого кхондско-снежнацкого союза, она ответила согласием. Однако дело оказалось вовсе не простое. Детки ведь хотели не только размножиться с приятностью, но предварить это "царским" согласием.

- По нашему закону я могу отдать Хрейю за вашего сына, только если он захочет сразиться - хотя бы вничью. Он это понимает? - сказала Иньянна.

- В играх я побеждал всех кхондских молодцов, хотя в настоящем гоне ни разу не участвовал, - скромно высказался Арт. Дескать, смотрите, каков я - и храбрец, и девственник! - Что же, померяюсь со Снежными Псами.

- Ты меня не понял, - с очаровательной усмешкой пояснила Иньянна, - а дочка сказать постеснялась. Тебе предстоит играть с невестой. Наши мужчины всегда мельче, слабее своим звериным телом, чем женщины. Поэтому те всегда имеют шанс отстоять свой выбор. - А к тому же оба обнаруживают друг в друге такое, чего не покажут и долгие месяцы ухаживаний. Внутреннюю гармонию, сыгранность. И если то, что извлечено со дна души, согласно у обоих, гонор не восстаёт против самолюбия, а кротость против алчного напора - от такого брака родятся наилучшие дети.

- Соглашайся, Арташа, - высказалась я. - Обычай давний и, как могу судить, мудрый. Так что положись на свою удачу и сердечную склонность Хрейи - авось в дуэльном запале уха не отгрызет.

- Дуэль? - повторил Бэсик с двусмысленной интонацией.

Тихо сопнул и произнес:

- Хорошей дуэли не бывает без секундантов, в давности им тоже полагалось драться. Можно, Хрейя младшую сестренку пригласит против меня стать?

Над ним посмеялись, однако разрешили.

...Урок здешних мест: самое торжественное кажется самым обыденным. Просто собрались все Белые Волчицы, включая меня как мать жениха, и расселись кругом на обширной поляне. И вот наши кандидаты на брак начали свой танец, чуть напоминающий своими пируэтами кадриль, но еще больше - кружение, что предваряет серьезную волчью схватку. То Цехийя шла навстречу Хрейе между обоими псами, длинновязым кхондом и крошкой каурангом, а та как будто оценивала мужчин; то псы двигались по часовой стрелке, пламенно озирая своих пушистых, светло-сияющих дев, которые дефилировали против хода часов. То безостановочно двигались два малых круга, будто шестерни, которые вот-вот сцепятся зубцами... Одного только не было: не соединялись в пару избранники.

Хождение и рокировки тянулись долго - так долго, что едва меня не убаюкали.

Вдруг во время одной из фигур, когда Псы и Волчицы оказались на самых отдаленных краях, они метнулись навстречу: два белых вихря и в ответ две тёмные молнии, одна побольше, другая поменее. И почти сомкнулись, соприкоснулись боками. Упали на снег, взвихрив холодную пыль и тут же, в падении, разворачиваясь, будто рыцари в конном состязании. Снова полетели навстречу друг другу и снова уклонились в последнее мгновение. Танец атак и избежаний, дерзостей и уступок - он творился так же напоказ, как и турнирный, но был и становился чем-то большим. Я начинала понимать, что эти четверо многим-таки рискуют: их сила превосходила человеческую. Скользящие касания боков, морд и когтей казались легче крыла бабочки, но будучи прямей направлены, могли провести борозду в теле противника или смять его в лепешку. Снова бесконечность кружения - но такая напряженная, что меня бросило в пот. Они начали разгон с мерного шага, что все ускорялся и расширял себе поле, вынуждая зрителей тесниться. И вдруг бросились как-то иначе прежнего, разведя лапы - и грудь в грудь! Я ахнула. Взлетело искристое облако...

В один-единственный краткий миг пред нами явились четыре тонких силуэта: одна девушка опиралась на руку худощавого юнца, оба нагие, - другая полусидела на корточках, а на ее колени оперся небольшой рыжий кауранг, вытянувши себя в струну и обратив к ее лицу нежную морду. Потом всё вернулось назад: четыре Пса стояли перед нами, и дамы внаклон прижимались к плечу своих избранников.

- Добрые будут браки, - сказала пожилая снежначка, и мы закивали в ответ. - Но младшая дочь Иньянны рискует остаться на всю жизнь бездетной. Хотя пустое дело - предсказывать.

- Про таких, как я с золотинкой моей, в Андрии говорят: сошелся щипец с мордашкой, так и щенки без хвоста, - ответствовал Бэс. - Ничего, это не главное.

После того мы вышли из Горной Страны. Шушанк особенно горевал, расставаясь с верным другом: чувствовал, что семейный - не чета холостому.

Мы могли бы без труда проникнуть в Лес через земли Болотников, но решили, что невзрачная старуха, две женщины и две собаки - зрелище для андров неудивительное. И пошли напролом.

Во всей Андрии царил тревожный полицейский душок, как всегда перед великими преобразованиями, но паспорта у нас были в порядке, косметика - выше всяких похвал, а умение флиртовать оставалось на пределе, что был необходим и достаточен. Зольная граница с Триадой была заброшена и не охранялась никем. Зато...

О Лес! Как сладко обнаружить, что он стоит по-прежнему, разросся, посвежел и звенит голосами неисчислимого множества Живущих. Они сообщали нам более о домашнем: Серенины молочные братцы попереженились, сестры вышли замуж, Хнорк развелся со всеми женами по обоюдному согласию. Раух помер, бедняга: совсем под конец одряхлел. После Арккхи никакого вождя у кхондов не заводили, ждали меня.

- Я сдержала свое слово, мой Лес, - сказала я, когда не слышал никто, кроме него. - Я принесла изменение.

Ибо мы насытили эту землю смешанными браками и детьми этих браков и любовей. На сей раз они рождались повсюду, даже у Болотников. Они вынуждены были скрывать свою изменчивость, и это была нелегкая задача. Потому что надо было ждать.

И мы ждали.

Тем временем андры все глубже погрязали в суеверии и дурной мистике. Даниэля большинство считало невинной жертвой окаянства, сыном гневного Солнца, который возвратился к Отцу; но - вот парадокс - числя за родом андрским сакральную вину, реальную пытались переложить то ли на сатанистов-кошатников, то ли на мунков и нэсин. Не хватало, чтобы они обоготворили в качестве третьей ипостаси Шар. Хотя именно это почти что произошло.

В общем, когда андры почуяли дыхание снежнаков за своей спиной, они со страху превознесли Самого Главного Оборотня!

А вот его полуприятелей, поклонников господина Сифра, заклевали. Это были и вовсе высокородные, поклонники магии больших чисел. Кот у них был символом мудрости. Одним чохом их причислили к сатанистам, особам совершенно иного толка: то были неудовлетворенные андрским бытием и идеалами юнцы, которые, исключительно из чувства противоречия, сперва зациклились на кошках, а потом подсели на психотропные грибки. А в результате стали легкой добычей не столько наркоторговцев, сколько рясофорных шаманов. Последние успешно изгоняли беса наложением рук, но, к сожалению, не из того места. Сатанисты были, в общем, ребятки славные, в большинстве из интеллигентных семейств. Достаточно было оградить их от влияний - а дальше уже работали Лесные медиаторы, противоядия и тоники, настой из которых отвязывал не хуже Слова Божьего. Своё Слово у нас тоже имелось: та самая книга с надписями на полях. И не одна такая, пожалуй.

Отсутствие наркоты обнаруживает некую дыру в душе, которую бывает нечем заполнить. Поэтому мы догадались: а - свести сатанистов с числецами, б - навести тех и других на след воплощений культа. Вездесущий Бэс напал на след Серены в Сухайме, обнаружив процветающую ферму, обвенчанных Айзакью и Сорри и моих прекраснейших кис - Багира и Киэно - в окружении котят самого разного возраста.

В деревенской усадьбе был заложен первый храм котопоклонников. Киэно с Моим Любимым Котом навестили меня и порадовались на всех нас. От них я услышала о Серене и Эрбисе, будто бы они и их люди ждут "с изнанки Иглы" урочного часа, - когда совсем новое и в то же время старое придет в этот мир и перевернёт его весь, начиная со Скалы, где принял корону Мартин Флориан Первый и, надеюсь, Последний.

Я постепенно свыкалась с ролью будущей бабки, сын мой всё привычнее входил в человеческий образ. Был он похож на меня молодую: худощавый и чуть скуластый, нос носатый и хорошей формы, рот длинен и улыбчат, а волевой подбородок - с ямочкой посредине. На голову меня выше и едва ли не по плечо своей жене. Но какая уйма обаяния, какое лукавство во взоре, какое чувство такта!

Бэс был не так удачлив: никак не мог преодолеть барьер. Его Цехийя как была, так и оставалась милой простушкой: около нее было уютно, как вечером у ручного огня, когда на каминной плите поет чайник, а за печкой подпевает сверчок. Она даже не волчицей казалась, а большим плюшевым мишкой. Когда Цехийя не возилась по хозяйству и не пребывала в соломенных вдовах, то сидела на порожке вигвама, обхватив Бэс-Эмманюэля поперек толстенькой талии. А женственна была до того, что не такой тертый калач, как он, давно бы сдох от любовного томления. Любились-то они больше по ночам - до того он стеснялся невзрачного андрского обличья, что ненароком из него вылазило.

Но вот Хрейя... Моя Серена казалась выделанной из бронзы, она - из тиса, что шёл на луки. Фигура девичья, повадка горделивая: лаконизм движений, отточенность мимики. Характер - волевой и скрытный. Может быть, именно поэтому мы с ней и ладили: я изо всех плодов земли ценила те, что с жёсткой кожурой, ибо сок их бывал много слаще.

Запись тридцать первая

В чём конкретная польза от ортодоксии?

Все мы учимся писать по прописям.

Большинство может писать только на линованной бумаге. Меньшинство - только поперек.

И только считанные единицы умеют превратить в чистый лист самих себя.

Осень пришла в Лес на сей раз настоящая. Не обычный для нас период долгих дождей и не жёлтая сушь, как в Андрии, но истинный потоп. Почва жадно поглощала воду, захлебываясь и пуская пузыри; резкие штормовые ветры раскачивали деревья так, что кроны мотались из стороны в сторону; свинцовые капли обивали скорченную листву, осыпали вниз иглы. Мунки, съежившись, сидели внутри гнезд на оголенных ветвях, многие забирались погостить в хижины кхондов - там хотя тоже досочка на досочке играла, но было тепло и уютно; кое-кто зарывался в свинячью нору.

До осени ни одна из пришелиц не забеременела. Первой понесла Хрейя. Это ее не испортило: стан оставался прямым, формы округлились, но мягко. Артханг носился по долинам и по взгорьям жутко гордый: шутка ли - создавать прецедент! Что похожие снежнацкие детки уж не раз являлись миру, он подзабыл, и я понимала его: твой ребенок - всегда новый Адам или новая Ева.

В Андрии, как и у нас, царила непогода, но что вытворялось по воле тамошней небесной канцелярии - с нами было несравнимо. "Осенняя осень" в Андрии нежней и мягче нашего волчьего лета: благородная медь листвы, шорох на торных дорогах, потускневший смирнский ковер на газоне, иногда тончайшая водяная морось - вот то, что постоянно воспевают поэты. А мы обрушили всем на голову бедствие, что превращало поля в рисовые чеки, яблони - в голый скелет и шоссейные трассы - в русла рек. Андров расквасило и вбило назад в ту глину, откуда они произошли.

Мы глубине Леса и Болот готовились отстоять новый мир. Мунки отковали нового Отца Мечей и с его благословения - множество других. Были тут и кинжалы, и стрелы. Шушанк и Бэс взяли на себя печать и распространение истинных речей Даниля.

Так протекли десять лунных месяцев, которые догола раздели все деревья, сгноили на земле лист и выгнали из-под него юные, крепкие ростки нови, а из хвойных почек - мягкие иглы.

И тогда, незадолго до рассвета, у Хрейи начались роды. Мне наблюдать не позволили. В отдаленный сборный домик, который неделю коптили в специальном дыму, чтобы предохранить мою невестку от родильной горячки, вслед за ней вошли три опытных мункских повитухи и одна суккская "мастерица воскурений" - на случай, если понадобится еще и наркоз.

Последнее опасение не оправдалось, ибо проклятие плоти не распространилось на снежначек. Трудилась Хрейя часов семь, что правда, то правда: но как была подобием Лунной Богини, так и осталась.

И пока это длилось, понемногу затихал й ветер, дождь застыл в высоких тучах, и на Лес пала тишина. Лужи стянуло ледком, гусиные лапки пошли по гулкой земле; иней обвел нимбом всякую травинку.

- Теперь придет зима, - сказала я вслух и выступила из дверей моего дома.

Тело мое двигалось легко, несмотря на немалые годы, - побеги, засмейся, и оторвешься от тропы, что вся в узоре, который выплели травы и крупные снежинки, совсем такие, как я в детстве резала из мягких бумажных салфеток - приклеить на оконное стекло для тепла.

Тепло давала печь-голландка, а самые лучшие дрова для нее нельзя было купить, только отыскать: сухие веточки, что сгорали, мигом выстреливая свою арию, скрипучие смолистые чурбачки, сухостой многолетней выдержки, звенящий альтом. Это была моя работа - собирать в ведро мелочь, наводить взрослых на след крупной добычи.

На этот раз мне ничего не попадалось. Снег выпал в октябре, когда лесник еще не начал своих регулярных чисток, и оттого судьба решила прокатить меня на лыжах. Длинные "карелы" вначале скользили по насту шибко, потом притормозились: снег вдруг сделался влажный и лепкий, на каждой лыже налипло с добрый фунт, и пришлось остановиться и счистить, чтобы не чувствовать себя как на качели. Снегоступы оказались бы куда более кстати. Я встала на них и выпрямилась, глядя вперед.

Огонь в лесу. Кто-то собрал и поджёг мелкий валежник, такой костер угадываешь нюхом еще раньше глаза, особенно когда он пахнет чем-то съедобным.

Знакомо съедобным. Будто готовка в домашней печке...

Я изменила ухватку и не теперь столько скользила, сколько притаптывала снег, как в снежнацких горах, благо плетенки оказались доброй мункской работы.

А снег ниспадал на истерзанную дождями землю, как прощение, окутывал спящие ветви и спящие луговины покровом, торжественным и траурным одновременно...

Перед тем как мне уйти, кхондки сказали, что бассет исчез из лагеря еще утром. А поскольку он обожал совать свой длинный усатый нос во все новости, тут же была самая распрекрасная, - было очевидно, что унюхал он нечто из ряда вон. И вот я отыскала его след: Бэсик двигался от ствола к стволу, когти оставляли на коре легкие царапины, и по обеим сторонам трассы пролегали полосы от вислых ушей.

...Костер, что я заметила издали: кудреватый, хитро подмигивающий, он горел уже давно. А еще прямо на золе и угольях стоял котелок...

Бэс подбежал ко мне на рысях, разбрызгивая с усов бледно-желтые хлопья:

- Госпожа Тати! Госпожа, это ведь он вернулся!

Он. Бомж-Доброволец. Самый простой и необыкновенный Странник Даниэль, который, улыбаясь, обернулся ко мне. Одет он был небрежно, однако по-зимнему, а в устало брошенной наземь руке держал поварёшку.

- Вот, обучили меня варить просо на молоке. Дело затейливое - всё убежать норовит, - сказал он вместо приветствия.

- Не просо - пшено, - ответила я в том же духе. - Пшенную кашу, и еще с топлёными пенками, по одному запаху видать.

- Не пойму, где ж ты был, Монах? - продолжал бассет. - В каком-таком Лесу, если не в нашем?

- Ина Тати знает. Не таком, но тоже волшебном, - ответил Даниль. - В лесу ее детства.

Мы немного посидели молча, поглощая лучшую еду на моей памяти. Я было спросила, больно ли было ему тогда, но удержалась. Дан мог не помнить о боли, но помнил, что боль была, и не хотел скрывать ожоги на запястьях.

А потом Дан поднялся, потрепал Бэса по голове, взял меня под руку, и мы пошли к Живущим.

В поселке ждали нас - двуногие и четвероногие, жены и мужья, дети и старцы. И Хрейя стояла перед братом с двумя пушистыми белоснежными младенцами на руках - еще двоих держали мункские мамушки. Девочек и мальчиков родилось поровну, будущие мужчины были чуть крупнее и плотней своих сестренок - так, как всегда бывает у кхондов.

Свершилось.

Запись тридцать вторая

Божество жаждет не нашего морального совершенства, а нашей любви. Все ортодоксии склонны путать симптомы болезни с нею самой - Высокой Болезнью Любви. Бог жаждет не благоговения, не обращения, а нашей свободы вплоть до богохульства. Потому что благоговение зачастую порождено боязнью стать слишком близко, Он же жаждет близости любой ценой. Оттого что обращение от страха налагает на душу рабские путы, а раб не умеет любить. Да, любовь утесняемая и безответная легко обращается в хулу, но такая хула угоднее Ему, чем равнодушие. Ибо ортодоксия создаёт барьеры, а пленная страсть их рвёт.

Наши сторонники, прознав о том, что Даниэль вернулся в наши края, стекались на окраины Леса. Появилась фрисса Иола. Прибыли мои друзья Перигор и Каландар, принесли наконечники для стрел, в которые было вправлено по крошечному "снежнацкому глазу". Мы вложили их в колчан и отдали БД.

Прискакали Багир и Киэно; бросились ему в объятия. С ними прибыл ударный отряд кошколюбов. А еще коты привезли самое Эрмину! Она поседела, заметно усохла, клинок души еле вмещался в ножнах тела, но зато блистал куда ярче. Избавлению сына она возрадовалась, но не с тем накалом, с каким полагается встречать выходца с того света. И то сказать: ведь истинным плодом ее чрева был вовсе не он, а тот, другой, пускай презренный, но обожаемый. Ее чувства к БД были теплы и нежны, а через любовь к Марту просвечивал жар едва ли не адский. Прибыли избранные альфарисы и неисчислимое количество лесных коников под седло малым мункам.

Шла зима, запутавшись в меху Белых Невест. Большая часть Андрии знала о ней только из легенд. Теперь наш приход предваряли звонкая чистота морозных утренников, кристальная ясность неба, вечерний холод и пронзительная нежность его касания. Почему-то андрские садовые деревья никак не могли расстаться со своим убором. Холод делал листву подобием металла, а когда отпускал - висла вялой тряпицей. Иней пригибал газоны. Поля, дороги и открытую воду оковало скользкой броней, снег с которой мгновенно сдувало ветром, а где этого не было, насквозь промороженная почва гудела как чугунная. Однако дикий ягель ничто не брало, а ягоды становились даже слаще. Все естественное отделилось от искусственного, созданное человеком - от сотворенного Богом. Эта наша радость была для андров ужасом.

Мы выступили сразу по всему фронту, надвигаясь вместе с метелью и холодом, на крыльях паники, которую сеяли наши всадники в бурках, кони в живых манкаттовых попонах, наши скользящие платформы, где восседали горбатые фигуры больших мунков, наши летуны. Псы и Волки двигались понизу во всем великолепии зимнего меха. Хрейя ехала в седле рядом с мужем и мною. Мы трое, Даниль и Эрмина были одновременно ядром войска: ехали мы в авангарде, и лучшим зерцалом был для нас всеобщий страх. Новые люди первыми преклоняли колено перед королем, который спустился с гор и изошел из леса, а за ними и весь народ. Слухи о Снежных Волках валом катились перед нами. Однако мы были милостивы и подавляли силой только прямое сопротивление.

Так мы вошли в Шиле. Этим утром он расстилался перед нами бурой массой, которую кое-где взрывали золотые купола и маковки, и был с краю пустынен - народ андрский отхлынул к центру, и Храм стоял во всем великолепии. Внешняя колоннада исчезла, освободив доступ толпам, а место костра было выложено чистым золотом.

И тут изо всех четырех входов Храма навстречу выступило войско: белые одеяния людей, стройные, поджарые альфарисы... Нэсин прошли через Скалу!

- Дочка...

Я не выкрикнула это слово, скорее прошептала. Ибо они с Владетелем ехали впереди своих людей.

Эрбис подъехал к нам и протянул Данилю прямой лук.

- Вот оружие, достойное твоих стрел, Бродяжник, - сказал он. - Нет, смотри, как много золота в городе, а? Ты такого, верно, не ожидал.

- Вся эта сусальная позолота - не я и со мной не имеет ничего общего, - Даниль усмехнулся. - Лучше изваяли бы в бронзе мою гитару, да башмаки, да повязку. Ну, к делу!

Он наложил на тетиву одну из стрел.

- Мои стрелы зрячие - отделяют правду от неправды. Хочешь увидеть, как?

Воздух над Собором разорвался с шелковым посвистом и сомкнулся. Высоко наверху послышался густой звон, позолоченный шар скатился по куполу, ударился оземь и, звеня, покатился по плитам.

- Хорошо, - одобрил Эрбис. - Славный почин. Только дай теперь я продолжу - мне это более к лицу.

Вторая стрела пошла вдаль, грозно прошелестев, и там ей ответил как бы колокольный гуд, оборвавшийся ударом. И еще раз...

Население всполошилось: артобстрел, атаки с воздуха, цокот копыт и боевые клики не могли бы выкурить их из нор так, как сделало неведомое.

Снова шелест и звон, и еще одна круглая штуковина покатилась с обезглавленного храмика средней руки.

- Эй! Из лучших металлов, из блеска плоти вы отлили орудия пытки, причину смерти, - пели свою песню стрелы. - Вы презрели живого и поклонились мертвому. Но он снова жив, он снова здесь и он - победитель!

"Мы пришли не с гневом, и копыта наших коней выступают по земле стройно, как ножки красавиц. Гнев Владыки не в нас, а в ваших душах, - резко смеялись стрелы. - Каково вам приходится - выносить их тяжесть? Я, Бродяга и Странник, освобождаю вас от идолов. Вы не верите в свободу, не верите в то, что на самовольном пути - прощение: так оставайтесь при вашей вере, как мы - при нашей!"

Внезапно все стихло - свист, звон и грохот. Из толпы на нашу армию глядели тысячи непроснувшихся глаз.

- Ну, мир вам, граждане, - сказал король Даниэль, чуть кашлянув.

И тут они опомнились и побежали!

- Хоть бы не раздавили друг друга в панике, - тихонько сказал мне Бэс-Эмманюэль. - У них это вроде как в моду вошло.

В полдень столица выкинула фигуральный белый флаг. Да что там - страна была и так наша! Всё, что было в городе стоящего, или тут же перешло на нашу сторону или всегда на ней находилось. Мартин же покинул столицу где-то в середине последней ночи.

Поселились мы, вождистская верхушка, не в Замке: Фиолетта присмотрела для нас роскошный особняк, где мы заняли вереницу смежных комнат: Даниль, Эрбис, Эрмина, Хрейя, Серена, Артханг, Хнорк, Бэс-Эмманюэль, Перигор, Вард, Багир, Киэно - и я. Как вы можете легко пересчитать, было нас двенадцать; фрисса Иоланта отлучилась на подступах к столице. Вокруг дома, в палатках, вагончиках, просто в кустах и на деревьях пребывала наша гвардия. Армию мы расквартировали по близлежащим домам. Все занимались делами новой государственности: одна я была пуста, как ступица снятого колеса.

И вот однажды наблюдатели донесли, что к дому приближается всадник.

Мартин Флориан Первый. Король без придворных, без войска, без славы. Настал-таки и его день!

Он неторопливо сошел с седла, бросил повод на шею фриссе.

Мы высыпали навстречу кто в чем был.

...Осанка царя царей, лицо иссечено морщинами, почти белые глаза под светлыми бровями смотрят без страха, белокурые - или совсем белые? - волосы распущены по плечам. Протекшее время отразилось в нем куда больше, чем во всех нас.

- Я прибыл, чтобы Двенадцать судили меня по моим делам. Меня, но не мой народ.

- Никто не покушался на твой народ, - возразили ему.

- Избавляя вас от необходимости рыскать по моим следам и мостить болотные гати костями, я, видимо, заслужил благодарность...

- Почему ты решил, Мартин, что мы собирались тебя искать? И зачем, по-твоему, - чтобы расквитаться? - спросил БД.

- Или потому, что такое в обычае завоевателей и победителей, - добавил коваши Перигор. - Верно?

- Нет; в душе я знал, каковы мои противники. Я просто надеялся, что кто-нибудь из вас догадается снять с меня бремя, - ответил Мартин. - Ибо я победил Владетеля и задержал на моей земле, он же протек сквозь пальцы и вернулся. Но даже сейчас он не разбил меня - лишь оттеснил. Я одолел брата, оттого он, победив саму смерть, увенчал победой наше общее дело. Заключив союз приязни с прекрасной Сереной, я разбудил нежностью то, что другой выбил из нее силой. Но скажи, Серена, разве Эрбис посмел забрать кольцо? Я хотел настоящей победы, чистой религии и истинной любви - и добыл их. Но победившему стало невмочь нести бремя одинокого торжества. Выигравший ищет расплаты. Я одолел вас всех - а теперь хочу пожать плоды этого.

- Чтобы настоять на своем еще раз, - суховато ответил Даниль.

- Возможно, я стал парадоксален на твой манер, брат.

- Не называй так Даниля. Брата ты предал, - сухо мурлыкнула Киэно.

- Мы не судьи и не хотим ими быть. Это ты нас вынуждаешь, - вмешался Эрбис.

- Но тогда уж мы предъявим к оплате всё, что накопилось, - сказала Эрмина. - У нас немалые счеты с тобой, забыть о них было бы для нас облегчением.

- Ты ловко перенял мою манеру рассуждать о победе и поражении, - добавила Серена. - И хитришь. Брось. Проиграл и наказан ведь ты, а тяжести нам добавляешь.

- В общем, коли уж приехал, устраивайся поблизости, - подытожил БД. - Народ вокруг подобрался, к сожалению, не такой, как мы, всепрощающий. Стражу поэтому приставим и объявим, что ты - наша командирская собственность. Так что не обессудь. Проголодаешься - дай знак конвою.

- Да не будет он питаться, в таком расстройстве чувств! - заметил Бэс-Эмманюэль.

- Боюсь, что так, - ответил ему Хнорк. - Полевую кухню развернули шикарную, сам курировал. Обидно, если напоследок пренебрежёт.

Мартин встретился со мной взглядом, в котором сквозило отчаяние:

- Они вышучивают меня, дама Тацианна.

- Это не самое плохое, Мартин, - ответила я. - Отойди с миром и постарайся выспаться, а завтра посмотрим, что делать с твоей добровольной сдачей. Только не вздумай рук на себя накладывать - смысла нет.

И, представьте, он вытащил из-под плаща вершковый кинжал и протянул мне, будто сдаваясь на мою милость!

На следующее утро мы выпендрились в самое лучшее. У Серены был газовый шарф, затканный снежинками; у меня - оплечье из золотного кружева; Владетель надел поверх чапана посеребренную кирасу, Артханг же имел для своего человеческого образа непробиваемый жилет, безразмерный, зато с вышивкой. Хнорк нацепил ошейник из самоцветов, а на передних копытах выжег довольно изящную татуировку. Мунк заплёл гриву аж в две смежных косицы и перенизал для вящей крепости кольцами. Варда только два дня назад завили крутым штопором и подровняли хвост и гриву: попона у него была из архиерейской парчи. Бэс-Эмманюэль перепоясал пузцо трехцветной орденской лентой, а на ошейнике имел щиток со скалкой для теста или намотанным на трость бумажным рулоном; герб дома Арья. Хрейя предстала горделивой Белой Волчицей. Серена одолжила ей по браслету на каждую лапу: спереди были платиновые с халцедоном, сзади орихалковые с чёрным жемчугом. Даже Эрмина отыскала в гардеробе хозяина муаровое платье его бабки. Один БД каким был, таким остался.

И хотя возились мы не слишком долго, Мартин Флориан вытребовал нас к себе прежде, чем мы успели с чувством позавтракать.

- Нечистая совесть - что шило в кармане и блоха на аркане, - с чувством произнес Бэсик-Эмманюэль, - вволю колет и кусает.

И вот Мартин стоит перед нами, сидящими, держась за спинку своего кресла.

- У вас есть какие-либо пожелания к составу суда и ходу следствия? - спросила я в качестве распорядителя: больше никто не соглашался.

- Да. Пусть говорят все, но окончательное решение примете вы - как старшая.

Невелика честь. Он что, посчитал, что и Владетель Эрбис моложе меня?

- Принято. Теперь мы говорим по очереди. Король-монах?

- Я его прощаю без натуги: нельзя наказывать за добросовестную ошибку. Я был разрушитель Храма, и иного решения Мартин принять не мог. Да как можно судить за мою смерть, если я живой?

- Еще как можно, - буркнула я. - Бывали такие прецеденты.

- Как можно вообще судить брата? - спросила нас Серена.

- В твоем вопросе два смысла, - ответил ей БД. - Он смог - я не смогу.

- Брата он не убивал, а предал, если толковать расширительно. Предал суду других, когда мог решить сам. Но это не мое дело! Мне важно, что мой ставленник нарушил вассальную присягу, - заговорил Эрбис. - Ради чего - понимаю и уважаю. Только из его первенца свободы пока не вышло ничего путного. А за неуправство вассалу раньше и впрямь голову рубили.

Он любовно погладил саблю.

- Такая смерть - чистая. Уж не воскреснет, как кое-кто из присутствующих.

- Он храбр, Владетель, - вступился его альфарис. - И великодушен.

Вард с Иолой были единственные, кто даже не пытался взгромоздиться в кресло. Хнорк и то выложил на стол свою копытную инкрустацию.

- Да, но то было ради женщины, - кивнул Эрбис. - Не заслуга, но гордыня; а если кого и заслуга, то луноликой Серены. Она прекрасно за меня торговалась.

- Отчего замолчали: больше нечего ему напомнить? - сладко проговорила Киэно. - Как его прихвостни с кошками расправились. Вот в память о поджоге дома я бы... нет, не убила, но глаза ему выцарапала точно.

- А в память о давней охоте я бы его клыком забодал, - выразился Хнорк. - Ополчиться на главу семейства... мужа семи жен и отца по меньшей мере семидесяти семи ребяток... Эх, упустил я свой звездный час, и бесталанно!

- Я так понимаю, сукк согласен со мной, что лишать обвиняемого жизни не стоит? - спросила Киэно.

- Хватит, - перебила я. - Артханг, говори ты.

- За штучки с сестрой я бы ему раньше на поединке глотку перегрыз, - ответил Артханг, - только надоело в волках гулять, а саблей я плоховато работаю. Кольцо у него, видите ли...

Кольцо. Я скосила глаза - оно было на руке Мартина по-прежнему, и густо-алый цвет широко играл по всем граням.

- Словом, за чем явился, то пусть и получит, - кивнул Багир. - Негоже его разочаровывать. Верно, Бэс-Эмманюэль?

- Мне-то не за что мстить, - кротко сказал наш вечный молодожен. - Разве что ногой разок пнул, когда в гости к хозяйке шлялся. Так что я вроде как сам себя отвожу.

Дух гаерства неистребимо витал над нашей компанией: это и впрямь становилось недостойным.

- А ты, Иоланта, что скажешь? - спросила я.

- Я вообще высказываться не буду. Здесь перешли на личные обиды, а я ничего, кроме добра, от кунга не видела.

- Поверь, никто из нас не хочет ему зла, - коваши погладил ей гладко расчесанную гриву. - Вот я. После смерти короля Филандра Мартин запретил матери видеться с мной. Он, мол, простолюдин, грубая кость, обезьянье рыло. Оно и верно так; но на Болотах я головной вождь племени, племя же некогда стояло на острие Лесной Триады. И юная Мали Эрмен дружила с коваши из прославленного рода, пока Филандр не взял от нас своего.

- Мой сын высоко ставил мою честь, - подтвердила Эрменхильда. - Но свою куда как выше. И Говорить ни за, ни против, не стану - только после всех его дел как бы не позабыть, что носила его во чреве.

Изящная фарфоровая статуэтка обернулась Нанкинской фарфоровой башней, которую разве только порох возьмёт.

- Ты, Хрейя?

- Подожду вашего слова, инэни Татиана.

- Друзья! Никто из вас не пытался оправдать Мартина Флориана: вы либо обвиняли, либо уклонялись от обвинения. На таких условиях и я его защитить не смогу. Вы здесь в одно и то же время и обвинители, и адвокаты. Скверно, что у защиты нет никаких слов. И ещё: никто не принял во внимание, как будет исполняться приговор, будто сие само собой сотворится...

- По второму заходу пойдем? - робко предложил Бэс-Эмманюэль. - Может, проклюнется кой-какая мыслишка.

- Нет. Сначала я хочу узнать, кого вы поставите сюзереном над Андрией.

- Повенчаем Владетеля с королевой-матерью, - предложил Хнорк. - А что? Прекрасный династический брак. Наследники, правда, вряд ли появятся...

- В жизни всегда есть место чуду, - вдруг сказала Эрмина.

Эрбис ухмыльнулся:

- И без чуда сделаем. Я усыновлю Даниля и оженю его на Лани Лесов и Газели Пустынь. Могу подтвердить, что она - несверленая жемчужина и капля светлейшей росы. А ты ее всегда любил, Дан - вот и соединим обе половинки сердца.

- Нет, так нельзя, - покачал головой БД. - Есть что-то подлое в том, чтобы распоряжаться царством и любовью прежде смерти. Погодим и подумаем.

Он был прав, как всегда бывает прав самый чистый. Только еще подлее было бы не определить судьбу Мартина тотчас же.

- Что же, думайте. А вы пойдемте со мной, мама, - внезапно прервала его Хрейя.

Она уже стояла в женском облике, и хозяин галантно протягивал нам плащи.

- Ты что-то услышала? - спросила я, пока мы шли к Замку.

- Голос, который повторял имя.

Ступени Замка искрошились, ворота были полуоткрыты. И вот мы в парке - вся его краса так и осталась полудикой. Посреди него стояла невысокая башня - не та ли давняя руина? Внутри было чисто и почти светло, узкие окна прорезаны так, чтобы рассекать холодный ветер и пропускать одну лишь его свежесть, и по этому одному я догадалась, что строение застало самые древние холода. С винтовой лестницы двери открывались внутрь, оттуда на меня глядели то жардиньерка с редкими растениями, то сундучок дорогого дерева, то полка с книгами. На самом верху выход с лестницы перегораживала решетка. Внутри виделся солидного вида засов.

Хрейя слегка тряхнула решетку, засов пал.

Здесь не было и дверей - только висели в арках занавески из пестрых палочек и шаров. Пол повсеместно шел мягкими ступенями, крытыми бархатом, стекла были из кругляшек в частом переплете. Нам с Хрейей попались две-три женщины, которые глядели на обеих с туповатым изумлением, будто мы подняли их от крепкого сна. Я второпях пробормотала приветствие и представилась.

- Няньки, - пояснила моя невестка, - простые няньки и поварихи.

И приказала:

- Показывайте, где ребенок.

В крошечном аметистовом покое на окнах были нежно-сиреневые занавеси, снаружи от подоконника выступали широкие сетки-карманы из стальной проволоки. Посреди стояла колыбель с полозьями и сиреневым пологом из кисеи. Служанка, красивая чернокожая и темноволосая девушка с отличной выправкой, стояла рядом, то ли покачивая зыбку, то ли оберегая дитя. Увидя нас, она отошла, отдёрнув полог.

Внутри, на атласных подушках спал хрупкий меховой котенок, молоденькая манкатта серебристо-лунной масти. Мордочка, похожая на астру, - темная точка курносого носика, еле заметные на светлом усы и брови - повернулась к нам, почти нехотя: киса зевнула, показав маленькие клычки, и открыла глаза, необыкновенные: темно-синие с прозеленью. Существо потянулось стрункой и игриво простерло к нам свою мягкую лапку:

- О, две новые андр-ры. Или нэсини? Вы кр-расивые, от вас каурангами тянет. Я люблю кау. Я всех люблю. Маули Элисса, они кто?

- Друзья. Я их позвала, чтобы они тоже знали о тебе. Нас ведь мало осталось.

- Я тоже хор-рошо звала, правда? И папы нету. Уезжает, пр-риезжает...

Она говорила по-андрски так же, как все здешние маленькие котята - слегка раскатывая "р" и подмяукивая.

- Живёт вдали, - объяснила Элисса.

- Как вас зовут? - перебила кошечка.

- Я ... хм... баба Тати, а она Хрейя.

- Тати и Хрийи, - повторила она, прыгая на подушке.

- Кушать будешь? - спросила ее Элисса. - На ручки пойдешь?

- Ничего не хочу, - сказала та чуть нервно. - Хочу вырасти как ты, чтобы охранять папу.

- Вот так, от одного хотения, и выросла, - с упреком ответила Элисса. - Легка, точно перышко, косточки птичьи; себя сохранить не можешь, куда уж обоих?

- Непр-равду говорит Элиссабет, - хихикнула детка по-кошачьи. - Я всё могу.

И вспрыгнула мне на плечо, вонзив коготки в отворот плаща и распластавшись по груди трепетным горячим тельцем. Мордочка уткнулась мне в шею, усы щекотали ухо, язычишко раза два прошелся по щеке.

- Ты сладкая, ты хор-рошая, андра Тати, и Белая Кхонда хорошая. Я нарочно не назвала себя - угадайте, как меня зовут.

Я вгляделась. Что-то невероятно знакомое, ему мешают иные цвета, грудничковый акцент... Да, и она все-таки сумела позвать.

- Анюся, - вдруг произнесла я.

- Нет, Анесси. Но так, как ты, тоже можно.

- Агнесса она, - пояснила охранница.

- Ее король взял от манкатты в парке, - пояснила Хрейя. - Вы рассказывали. И видите, в какой холе содержит.

- Спасибо, Элизабет, спасибо, Хрейя. Анесси, хочешь пойти со мной?

Я ухватила ее обеими руками и сунула за пазуху.

- Пойдем, Хрейя. Теперь я знаю решение.

...Наши, кажется, так и ждали меня в том зале. Только Мартина усадили-таки в кресло.

- Мы раздобыли для суда вещественное доказательство - не знаю хорошенько, за или против, - сказала я вполголоса, не желая разбудить ребенка.

И, раздвинув ворот, показала Анюсино личико. Глаза ее были закрыты: я надеялась, что она не узнает Мартина.

- Знаете, кто это? Приемная дочь кунга Мартина Флориана Первого.

("Вы тут решились убить его, хотя и с нелегкой душой, - могла бы я сказать, - потому что не знаете, что еще делать.")

- Все высказались по поводу? - говорю я. - Новых гениальных мыслей в ум не пришло?

Кривоватая улыбка Марта: Дюжина и впрямь без вас обеих расхрабрилась, так что я уломал их без большого труда.

Снова я говорю:

- Лишь тот, кто однажды изменил, знает истинную глубину верности. Лишь пав, можно подняться к высотам. Лишь разуверившись, можешь постичь истинное свое предназначение. Вот оно, Мартин, - спит у меня в объятиях. А ты и не догадывался тогда? Просто отдал дань нетерпению сердца?

Анюся начала просыпаться: повернула головку на мой голос - глаза ее вспыхнули зеленым золотом,- потом поискали среди застолья и, наконец, устало закрылись, так никого и не признав.

- Ты захотел для себя наилегчайшего, Мартин Флориан, - продолжаю я. - А Двенадцать согласились помочь тебе в этом.

Коваши кивнул, остальные промолчали.

- Так ведь чтобы снять корону, вовсе не обязательно рубить венценосную голову. Когда старый король чувствовал упадок сил, он постригался в монахи, и ему оставляли все возможные почести. Можно обвести вокруг пальца и смерть, и несытый жертвенный камень, если отправить тебя в странствие. И я это тебе присуждаю от одного своего имени.

На том мы покинули места за столом, но не комнату. В комнате мы столпились.

- Даниль не так легко отделался, - возражала Киэно. - Смерть принял тяжкую.

- Мартин того не понимал в полной мере, - тихо ответил ей Бродяга.

- Прекрасно, - сказал Бэс-Эмманюэль, - что суд так благополучно завершился. Однако вопрос снова стоит ребром, и костлявым. Мы отправляем Мартина, трон же по-прежнему пустой и королевство бесхозное. Эрменхильда - дама всевластная, но вряд ли ей охота на себя хомут вздевать.

- Так говорено же: пусть к ней Владетель посватается, - пояснил Артханг.

- Ох, вижу я, придется мне твоей сестре талак сказать, - полушутливо вздохнул Эрбис. - А ты, племянник, старший мужчина в семье, так что позаботься о ней, прошу. Сколько мне махра дать ей в приданое, посчитай. Мужа найди - хоть и себя самого...

- Погодите решать за нас... за меня, - с лица Эрмины сошло некое облако. - Я не кобыла, чтобы меня насильно в упряжку с жеребцом прочить. Я вдова с порфирным шлейфом. В том смысле, что шлейф должен кто-то носить. Муж или возлюбленный, но лучше - и то, и другое в одном лице.

Нанкинская башня взорвалась, как фейерверк, и повисла в небе букетом сияющих звезд.

- Да, - впервые улыбнулся Мартин. - Я запрещал матери и сама она себе запрещала выходить замуж, чтобы не погубить мою репутацию: а теперь моя репутация, слава Богу, и без того пропала.

Коваши приблизился к Эрменхильде, обхватил ручищами за талию. Смотрелись они оба, по контрасту, великолепно. В нём - мужская мощь, ярость и ум, мягкость и проницательность темных глаз; чудесен был ореховый цвет волос, что оттенялся серебром и бронзой. А королева... В ней было все, чего ему не хватало до полноты.

- Не знаю, родятся ли у нас красивые дети, любовь моя, - говорил мунк. - Слишком поздно случилась меж нами радость.

- Погоди: много ли ты знаешь об андрских женщинах?

- При вашем дитяти, - продолжил Эрбис, - обе земли так и будут соперничать: это хорошо, иначе заглохнут в них живые соки. Но да будет это соперничество мирным.

- Владетель, я не пойму, ради чего ты задумал меня к Данилю прогонять? - то моя дочь Серена дождалась перерыва в речах. - Ты всерьёз этого хочешь?

- Нет; я подумал, что ты пожелаешь уйти сама. Ведь ты любишь Воскресшего.

- Люблю. И Мартина точно так же. Только это любовь к красоте и гордости, жертвенности и благородству - любовь к чему-то, а истинная любовь рождается и живёт невзирая ни на красу, ни на силу, ни на годы... Я не рассказывала тебе, как мужчины-кхонды учат юношей? Они говорят: "Стань воздухом, которым она дышит, травой, которую она приминает, деревом, в тени которого встречает полдень - но ничем сверх этого. Остальное придет само." Так вышло и у нас с тобой. Возьми меня в жены по-взаправдашнему и никому на свете больше не уступай!

- Ну что же, - облегченно вздохнул БД. - Я остаюсь свободным от обязательств и смогу, как и прежде, ходить по мирам.

- Тогда я тебе больше не понадоблюсь, мой король? - спросил его Хнорк. - Странники ведь все пешие.

Даниль заулыбался и кивнул.

- Эх, Иоланта, и нам бы тогда сотворить союз на всеобщей волне! - воскликнул сукк.

- Приятель, - я исподтишка толкнула его в бок коленкой. - Ты через край случайно не хватил? Она лошадь... а ты ведь в некоем роде свинья.

- Что ты, Татхи-Йони. Мы ведь сегодня все совершаем невиданное!

- И детей у вас не получится.

- Почему ты так думаешь, госпожа?

Я буквально протираю глаза: Хнорк - нет, он вовсе не кабан и, пожалуй, никогда им не был. Я, говоря "сукк", видела иное, чем все прочие Живущие. А он был - земляной конёк, коротконогий, со вздернутыми ушами, грубовато-изящный. Клыки, что выпирали из нижней челюсти, выглядели устрашающе, но с некоторой долей комизма; подвижный розовый нос, чуть приплюснутый, был вздернут кверху в улыбке. Конёк-горбунок и самую чуточку метаморф. Тот, кто привез Даниля в столицу. Штампы не допустили меня увидеть Мессию верхом на... вы поняли... и я увидела Хнорка правильно.

- Только бы жеребятки не вышли клыкастые, - говорила тем временем Иоланта Великолепная, склонясь к уху жениха. - А так ничего.

Мартин и Даниль стояли, держась за руки.

- Можно, я пойду вместе с тобой, брат? - говорил Март. - Я все время боялся быть похожим на тебя, но теперь понял, как чудесно стать двойником.

- У тебя свои пути. Иди в одиночестве... или нет. Бери дитя.

Мартин принял из моих рук котенка: наши кольца на мгновение соприкоснулись. Агнесса открыла глазенки и узнала отца, но приняла как должное.

- А теперь я буду прощаться с дамой Татхи, - Мартин подвинулся ко мне и глянул в лицо, так что я не успела отвести глаза, а потом и не смогла. - Правда ли, что кхонды любят смотреться в глаза друг другу? Я бы сказал: посмотри в мои зрачки, но ты в них перевёрнута. В них ты увидишь себя седой: но это лишь твое внешнее.

Кхонды любят смотреться в воду, но вода текуча, она смывает с себя отметки времени. Ты увидишь себя молодой и подумаешь - морок. Посмотри в серебряное зеркало луны, в золотое зеркало солнца: в серебре отразится красота твоих черт, в золоте - тепло твоей души. Я хочу, чтобы ты узнала в себе ту, о ком ведаю я: достойную любого чуда. И поверила, что я не лгу. Ибо какая мне в том ныне выгода?

Мартин уже завладел и моими руками, и всеобщим вниманием. А я плакала. Как я не понимала: это отблеск моего естества тянул Марта к Серене. И отталкивал вплоть до разрыва.

- Круг замкнулся, кольца встретились, и ударил гром, - произнес Перигор. - Но суждено им разомкнуться, ибо вы оба скитальцы.

- Нет мы снова встретимся, я нашла тебя, Одиночный Турист, и опять не так, как надо... - говорила я бессвязно.

- Встретимся, - сказал Март. - Я буду терпелив, Татхи. Я буду терпелив, брат мой Даниэль: моя боль со мной, она изострит мою душу и выбьет из нее молнии.

...Вот и переженились мои апостолы - все, кроме вечного холостяка Варда и Всевечного Бездомника Дана. Этот мир нашёл свою судьбу - благодаря и моему в нем присутствию. Я же сама...

Запись тридцать третья

Я покупаю чепуху. За кинтар тяжеловесных золотых монет - семьдесят семь аршин кисеи, сотканной из лунного света. Эй, приказчик, измеряй ее бережнее и тщательней! Что, хотел бы я знать, дашь ты мне в обмен на самое весомое и более всего меня тяготящее - милое моё эго? О азарт настоящего торга - бросить на прилавок драгоценную самость!

...Я вижу.

На поляне раскинулось древо, листья его были зелёные, как золото, золотые, как янтарь, алые, точно медь, и бурые, словно руда. Под ним лежал седой Странник, а Кот-Скиталец стерёг его дыхание.

- Сколько ж это я не успел, Господи, - говорил Странник немеющими губами. - Озеро Байкал почистить. Арал обводнить. Укротить мирный атом. Хоть с краешку позасадить амазонские леса. Озонные дырки заштопать... Ну ладно, от твоего приглашения грех отказываться; а что надо, то другие Странники доделают. Хотя и самому охота.

- Ты полагаешь, там, куда ты зван, у тебя так хорошо не получится? - с нежным лукавством спросили его.

- Получится, наверное. Хотя своими руками глину месить куда нагляднее, чем сверху на нее поплёвывать. Ну, в царёвом верхе иные проблемы. Мы ведь привыкли по мелочи работать, а Вселенные рождать - ого-го какое дерзновение надобно.

Сверху донёсся ласковый смешок.

- Эх, вот мечтал я так упокоиться, чтобы не в своей промозглой постели и не в смрадном отцовском доме. Чтобы дикие звери мною пообедали, густая трава через кости проросла, прах вольным ветром по свету развеяло. Чтоб никто не знал, в каком месте меня гранитным монументом придавить.

Сын Агнии облизал холодеющее лицо, мягкой лапой закрыл глаза, что не мигая вперились в небо и солнце, вздохнул поглубже - заглотнуть свои кошачьи слезы - и отправился искать нового человека.

Я тоже ухожу. Домой.

...Голубая ель, которой как-то сломали верхушку на уровне снежного покрова, вымахала в два человеческих роста, но сверху кончалась двузубыми вилами. И вот под нею...

Ждал он. Со своими дредками, гитарой, косынкой, сам тощ и с тощим, как шкурка от сардельки, рюкзаком.

...Проявленный негатив. Конечно! Мне бы стоило догадаться еще в Андрии...

Я иду. Бегу... И мы бросаемся друг другу в объятия.

- Изменился ты, однако. Занедужил?

- Все время чувствовал фантомную боль в том квадрате души, где ты побывала.

- И долго ж тебя не было в наших местах. Надоели?

- Пропади они пропадом! Лишь одно бы оставил - где нам встретиться. Я ж тебе выездную визу выправил.

Теперь я вижу у него на безымянном пальце кольцо-виноград. Неужели и змея у него?

Ох. Турист вынимает ее из кармашка и преподносит мне.

- Дай на руку надену. Обручусь.

- Теперь нам обоим приспел срок?

- Ага.

- Всё как-то сразу... Квартира без меня опустеет, - шутливо сокрушилась я. - Страна осиротится.

- Ага. Ну, на то и скорлупа, чтобы разбить и выйти.

- Слышать такое от бывшего андрского патриота - ну, в самом деле конец света!

- Ага. Он самый и есть.

Комментарии: 15, последний от 21/02/2012.
Размещен: 13/11/2011, изменен: 08/09/2013. 500k. Статистика.
Роман: Проза, Фэнтези

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"