Москалев Владимир Васильевич : другие произведения.

Царевна-лягушка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
   1. На дне
  
   Максим проснулся, сел на кровати и тупо уставился на будильник. Десять часов вечера. Ничего себе, прилег... Повернул голову, посмотрел в окно - темнеет. Потом оглядел себя: так и есть, в одежде - в чем пришел. Вздохнул, поднялся, сунул руки в карманы, стал вспоминать. Сколько же они выпили? Бутылку, две, три... а может, четыре? Кто теперь помнит? Хорошо, голова не болит, иначе хоть плачь, не избавишься, пока сама не пройдет. Значит, не "паленая" попалась.
   В голове у Максима стоял туман, во рту было гадко, руки мелко дрожали. Подумал, хорошо бы сейчас пивка, на водку не тянуло. Да и который день уж... что там день - месяцы летят, в годы складываются!.. Но об этом потом, а сейчас - за пивом. Он полез в кошелек, собираясь подсчитать наличность, как вдруг зазвонил телефон. Кто бы это? Махнул рукой: наверное, к матери, подруги, как обычно. Он достал две пятерки и стал раскладывать на ладони мелочь; тут к нему вошла мать.
   - Проснулся? Тебя.
   Максим посмотрел мутным взглядом: не могла сказать, что его нет или спит.
   - Да, - недовольно буркнул в трубку.
   - Максим, ты? - послышался далекий мужской голос.
   - Ну, я, - ответил он, не узнавая этот голос.
   Кто-то радостный, полный оптимизма, стал разъяснять обстановку:
   - Это Андрей...
   Пауза.
   - Какой Андрей?
   - Дунаев! Ты что, забыл меня, Макс? Вместе в "Литературном" учились...
   Теперь он вспомнил:
   - Андрюха, ты? Вот черт, сразу и не узнал... Какими судьбами? Где ты пропадал?
   - Где... в двух словах не расскажешь. Ты-то сам сейчас что - как ты, где ты? Я тут звонил, никто трубку не берет. Потом какая-то женщина подошла, мать, наверное.
   - Мать. У подруги была, юбилей у них там.
   - А отец как, жив, здоров?
   - Да жив, тоже вон спит. Верный признак - погуляли, хотя это с ним нечасто. Сейчас проснется, начнет клясть судьбу-разбитое корыто и эту водку проклятую, от которой у него голова раскалывается.
   - А у тебя? Ты, как я понял, тоже не без причины в постель завалился.
   - В общем, да... нет дыма без огня. Как догадался-то?
   - Писатели - они ведь психологи, Макс, сам знаешь, и немножко детективы. Раз связь пропала - значит, запил; раз не берет трубку - стало быть, спит, а коли вечером спит, то неспроста. Я ведь знаю, тебя так просто не уложишь, каждую минуту бережешь, всё дела у тебя: то пишешь, то читаешь...
   - Это верно. Тебе бы в сыщики.
   - Слушай, Макс, может, встретимся? Поболтать бы надо. Или тебе некогда, ты ведь у нас знаменитость...
   - Да брось, - Максим поморщился, - выдумал тоже... Мы ведь столько лет кореша, о чем базар, а все остальное побоку... Ты извини, что я немногословен: не в духе. За пивом собрался.
   - Понятно. Значит, встретимся? Слушай, Макс, мы так давно не виделись, столько всего хочется сказать...
   - Давно... - согласился Максим. - И тоже, знаешь, охота тоску-печаль свою разделить с кем-то... а нѐ с кем. Друзей-то настоящих нет. Ты вот, да Сашка.
   - Итак, согласен? Отлично! Завтра суббота; надеюсь, не работаешь?
   - У меня пятидневка.
   - Тогда завтра. Где, как, когда?
   - Вот это уж ты сам, у меня сейчас полная атрофия мозговых извилин.
   - Ну что, тогда приезжай. Метро "Маяковская", Большая Садовая, как выйдешь - сразу налево, потом мимо театра Сатиры, доходишь до редакции "Знамя"... Да ты помнишь, был же у меня! Правда, давно... А я тут женился, Макс! Так что давай подруливай, с женой познакомлю, она у меня такие оладьи печет!
   Максим усмехнулся:
   - Какие там оладьи, Андрюха, и какая там "Маяковская"... Мне бы завтра до пивной добраться да душу полечить с головой вместе.
   - У-у, - протянул в трубке голос, - да ты совсем плохой. Неужто и в самом деле у тебя так кисло?
   - Угу, - тяжело вздохнул Максим. И тут же предложил: - Слушай, давай ты ко мне, а? А то у меня видок, знаешь... как бы не сцапали по дороге к тебе, вот будет встреча...
   Голос в трубке помедлил, потом согласно возвестил:
   - Что ж, можно и к тебе. Какой автобус, забыл уже... И номер дома.
   Максим помолчал, размышляя, потом тяжело опустился на кровать:
   - Не, Андрюха, дома не пойдет. Родители бросятся с расспросами: что да как, где да почём... Беседы не получится. А хочется по душам, понимаешь? Вытряхнуть ее, расплескать, разбросать тину, что мешает течь воде, что превратила ручей в болото...
   - Ну ты, писатель, давай без метафор и сравнений, - засмеялся Андрей. - Это для редакторов, а для нас с тобой что-нибудь попроще, согласен? Вот так. Теперь толкуй, что ты там надумал.
   - А что надумал? Все очень просто. Пивную нашу помнишь?
   - Это где конечная "восьмерки"?
   - Молодец, не забыл. Давай завтра там, в одиннадцать сможешь?
   - Спрашиваешь, Макс, буду как штык!
   - Все, жду. Попьем пивка с рыбкой, у меня тут подлещик.
   - Годится; то, что надо. Ну, пока.
  
   Народу в пивной было немного: четыре или пять человек стояло вдоль стен, перед ними кружки с шапкой пены, рядом - рыбка, бутерброд, кому как нравилось. Остальные предпочитали свежий воздух. Таких было десятка полтора, все они облепили металлический штакетник по обе стороны асфальтовой дорожки, ведущей от пивной к проезжей части. Такая же ограда под прямыми углами расходилась влево и вправо от дорожки. Высотой она была около полуметра, и любители золотистого напитка садились прямо на нее, развернув перед собой газеты с таранью и окружив их кружками с пивом. Продавщица не ругалась, кружки ей всегда возвращали, народ здесь был сознательный; к тому же все, как правило, местные, и она каждого знала в лицо. И ее все знали, здоровались, а она отвечала неизменными прибаутками в зависимости от степени одутловатости лица клиента.
   Максим вошел, потянул носом витавший в воздухе кисловатый запах и кивнул продавщице:
   - Привет, Нинуль!
   - А, Максим! - с улыбкой протянула она. - Что-то ты сегодня поздновато, давно тебя жду. Твои кореша уж все подзаправились, вон сидят на парапете, как воробьи на жердочке, тебя, наверное, ждут.
   - А-а, - махнул рукой Максим, - пусть ждут. У меня сегодня свидание, Нинон.
   - Ну-у! С бабой, что ль?
   - Да нет, дружок приезжает, давно не виделись. Вместе учились.
   - А, понятно, ну тогда вы с ним там, на травке...
   Максим кивнул:
   - Свежее пиво-то, Нин?
   - Свежее не бывает. Сколько тебе? Бери две, потом подойдешь, долью. Кружек маловато. Эй, архаровцы, - крикнула она сквозь раскрытые двери "воробьям на жердочке", - а ну, неси кружки живо! Пиво наливать не во что! У, балбесы, разложились...
   "Балбесы", похихикивая и звеня пустыми кружками, потянулись к окошку.
   - Заболтались, Нинок, ты уж извини...
   - Ладно. Еще-то брать будете?
   - Попозднее...
   Максим вышел с двумя кружками в одной руке и пластмассовой двухлитровой бутылкой в другой. Его тут же стали приглашать со всех сторон, но он только помотал головой:
   - Да я не один, мужики.
   - Беленькой, Макс, иди, плеснем...
   - Потом. Приятеля жду, потолковать надо.
   - Ну, подходи, если что. И дружка зови.
   - Ладно.
   Он присел на штакетник вдали от всех, поставил на траву кружки, разложил пакет с сушеной рыбой и только сделал глоток пива, как увидел Андрея. Тот шел от остановки, улыбался.
   Они поздоровались, обнялись, Андрей сел рядом. Минут пять - общие фразы, дежурные вопросы: как здоровье, самочувствие, как доехал? После первой выпитой кружки Максим достал из внутреннего кармана пиджака "четвертинку":
   - По маленькой, Андрюха...
   Андрей сразу запротестовал:
   - Нельзя, мне еще трудиться.
   - Ты что, обалдел? За встречу ведь! Сколько не виделись... Кстати, что за труд такой? Работаешь, что ли, сегодня?
   - Да нет, - улыбнулся Андрей, - повесть пишу. А в этом деле, сам знаешь, голова должна быть свежей. Чуть попал алкоголь на извилины - и полез в дурь, начал молоть ересь. Помнишь, как читали Эдгара По? Сам же говорил, вся его муть - с бодуна.
   - Да все понятно, знаю, что такое творчество. Только одним днем, по-моему, пожертвовать не грех. Уж какая срочность... Заказ, что ли, выполняешь?
   - Да какой там заказ... так, для себя. Накатила волна, сюжетец подвернулся...
   - Ну, вот и давай за нее, за фабулу твою, чтобы не рассыпалась по дороге к своему читателю.
   Они выпили, закусили лещом, налили еще по кружке пива. Максим достал пачку "LD", раскрыл, протянул другу. Закурили.
   - Значит, пишешь?
   Андрей пустил дым через нос, кивнул.
   - Молодец. Не зря, значит, государство учило... Ну, а результат? Где печатался, в каких журналах, издательствах? Может, книга вышла, а я и не знаю? Поведай о своих достижениях.
   Андрей вздохнул, махнул рукой, потянулся к кружке:
   - Какие там достижения... Всё в стол. Он - единственный мой читатель.
   Максим присвистнул:
   - Чего так? Ты же талант, Андрюха, я-то знаю! В школе еще страдал графоманией, целые главы из Дюма писал, как сочинения! Язык у тебя, композиция - все в блеске! Что не получается, что случилось? Почему не взлетишь на вершину Парнаса? Или, глядя на меня, думаешь: высоко забрался, зато и больнее упал?
   - Да разве ты упал, Макс? Ведь тебя читают! Твои старые книги нарасхват, а новых ждут, ищут, но их почему-то нет. Ты же был в ореоле славы, тебя издавали, переиздавали! Куда только не приглашали, где ты только не был! О тебе говорила вся Москва, писали статьи, вещали по "Культуре"... Куда ты сейчас-то подевался? Почему пропал? Говорили, будто ты завязал с этим. Неужели правда?!
   Грустно улыбнувшись, Максим поставил кружку на землю.
   - Правда, брат.
   - Да ты что, Макс? - вцепился Андрей ему в руку. - Да ты вообще соображаешь?.. Люди из кожи вон лезут, всеми правдами и неправдами просачиваются куда им и не надо, а ты... Да тебе же цены нет как писателю, перо в твоей руке не скребет, как у многих, а поет! Тебе творить надо, бомбить, не низвергаться с вершины Олимпа а, подобно богу, взирать на раболепную толпу у твоих ног! Вместо этого ты стал завсегдатаем пивной, топишь в стакане свой талант прозаика! Да это же...
   - Довольно дифирамбов! - резко оборвал его Максим и плеснул остатки водки по кружкам. - Все это я слышал уже сотни раз. Ты тут еще со своей бомбежкой...
   Он замолчал, вылил водку в рот, запил пивом, криво усмехнулся и посмотрел собеседнику прямо в глаза:
   - А ты, наверное, думал, я тебе помогу? Этакой моей сильной рукой мечтал устранить препятствия на пути к высокой цели? Рассчитывал на мою протекцию, быть моим протеже? Как же, знаменитость! Да ему стоит словечко замолвить - и вот он, пресловутый камень сдвинулся с места и потекла водичка... А? Что, не так?
   Андрей отвел взгляд, опустил голову. Краска сползала со щек, вытесняемая бледностью. Слушать это было больно. Но ведь так и есть на самом деле. А если глубже?.. Его только что отхлестали по щекам и поставили на место, но при этом не потрудились заглянуть в душу, увидеть в нем человека, однокашника, друга. Вместо этого ему отвели роль всего лишь жалкого просителя. В нем что-то взорвалось - гордость, наверное, громко заявила о себе. В лицо вновь ударило краской. Уперев взгляд в стену пивной, он выдавил:
   - Не думал я, что ты так со мной... хотя, в общем-то, сказал правду. Но одного не учел: ничего нет на свете дороже дружбы, и я пришел к тебе как к другу за советом, поддержкой... пришел в трудную минуту! А ты, значит, увидел в себе всего лишь "волосатую руку"? А я... выступаю перед тобой как нищий, просящий подаяние!
   И поднялся. Гордость, что начала закипать внутри, заставила его сделать это.
   Максим опомнился, тряхнул головой. Так можно разбить самое дорогое! Вот черт, наговорил, не подумав... Схватил друга за руку повыше локтя.
   - Сядь, не кипятись.
   Тот сел. Взгляд - в кружку, где выдыхались последние пятьдесят граммов.
   - Ты прости, Андрюха, - глухо произнес Максим, - я, кажется, что-то не то ляпнул. Сказываются, по-видимому, прежние годы, когда я, как Давид, гордо попирал ногой голову поверженного Голиафа. Со мной это временами бывает, водка ударяет в голову. Прости... и забудь. Забудем оба. А если я опять - ты мне посохом в висок, как царь Иван. Лучше поплачемся друг другу в жилетку и, как старые добрые друзья, поведаем о наших драмах. Ты пришел ко мне со своими и, в общем, правильно сделал. Куда же еще тебе было идти, кому излить душу, как не другу?
   - Вот именно - излить, выплеснуть, закричать, быть может! - отозвался Андрей. - Помнишь, как церковники в средние века говорили по-латыни: "Оферте малум екс вобис" - "Исторгните зло из среды вашей!" Хотя, видимо, фраза не совсем к месту.
   - "В надежде, что после ненастья выглянет солнце" - "Пост нубила фобус" - сказал Максим. - Видишь, вспомнили кое-что из студенческих лет... Ну, а теперь давай - что у тебя за душевные невзгоды? Послушаем, обработаем, сделаем выводы. Выпей сначала, так будет легче. А потом пивка... Закуси. Ну, а теперь, как я понял, ты хочешь сказать, что писать начал совсем недавно? То есть год или два тому, как ты всерьез надумал публиковаться?
   - Верно, - согласился Андрей, жуя тарань, - раньше как-то и в голову не приходило.
   - Почему? Ты ведь знаешь, без постоянной тренировки рука начинает вянуть и чахнут мозги. Представь, что стало бы с Антеем, не касайся он во время поединков своей матери-Земли? Уж не стал ли на твоем пути Геракл?
   - И не станет, ибо силу, а главное - волю к победе я не утратил.
   - Это хорошо, но ты же не Исав и не продавал никому свое первенство?
   - Мне просто некогда было этим заниматься, - тяжело вздохнул Андрей. - Знаешь, тут как на войне: только высунешь голову из окопа, а уж вокруг тебя свистят пули, ухают снаряды, дрожит земля под гусеницами танков. Когда уж тут петь песни?.. Всё какие-то злоключения, неурядицы, мешающие творить. Женился рано, сам ведь знаешь мою первую жену, потом - дети... Нужны были деньги - и стало не до журналистики. Жил у тещи, мало того, вообще у черта на рогах, да еще в бараке. Ребром встал вопрос о жилье, пришлось идти на стройку. Зарплата там, сам понимаешь... и диплом твой никому не нужен. Так летели годы... Пописывал, правда, кое-что в свободное время, когда дети уж большими стали... рассказы, повести, стихи. Потом отвозил их в журналы. Четырежды мне возвращали их обратно, не объясняя причин. Ну, думаю, совсем сдал позиции, разучился, ослаб умом.
   - Кажется, интеллект твой к тому времени заметно поугас, - вставил Максим.
   - Да и где его наберешься в рабочих коллективах? Что ни слово - то мат; ни о чем другом, кроме насущных производственных проблем и собственной жизни-копейки, речи не шло. Эрудиция, интеллект, культура - все разбивалось о доминошный стол и картежный диван. Я пытался как-то лавировать в этом море невежества и бескультурья, бороться со скабрезностью, за что и получил прозвище "профессор". Спасали от этой рутины книги. Если бы не они - верные, молчаливые друзья-альтруисты, как я их называю - вероятно, я сошел бы с ума, окружаемый людьми, имеющими смутное понятие о Диккенсе и Бальзаке, Саврасове и Ньютоне, не говоря уже о Дарвине и Кампанелле.
   Последний отказ вообще заставил бросить перо. Но тяга к творчеству одержала верх. Я вновь вернулся к малой прозе. Правда, никуда не отсылал и не отвозил, а отпечатывал и сшивал, делая книгу. Потом таким же образом сделал другую.
   - И стал редактором Самиздата, - невесело обронил Максим.
   - Все же надежда не оставляла меня, - кивнув, продолжал Андрей, - и одним прекрасным днем я решил штурмовать издательства. Скоропалительное, надо сказать, решение. Это было все равно что дать пятый разряд новичку, не имеющему понятия о газовом ключе или не видящему разницы между краном и вентилем. Я понял это после нескольких отказов и вновь переключился на журналы. Но и здесь - та же черная полоса, только потерял уйму времени.
   - В чем дело, как ты думаешь? - хмуро спросил Максим. - Что умеешь писать, об этом можешь не говорить, но, быть может, не попадаешь в струю очередного журнала? У каждого ведь своя направленность, этакая укатанная колея.
   - Есть и такое, на это указывали. Но было и другое. Одни, например, говорили, что хемингуэевский лаконизм нынче не в моде; другие, напротив, узрели высокопарность. Иные упрекнули в отсутствии оптимизма, а кое-кто вообще счел мои повести за байки. А однажды высказались так: "Ну, дорогой товарищ, в таком возрасте поздновато начинать, вам пора уже пожинать лавры". Потом я послал фантастический рассказ на конкурс в одну из газет. Любезно извинившись, вернули: не годится. Все это, мол, уже известно, внедрено... ну, будет внедрено когда-нибудь, весь вопрос во времени. Представляешь? И через пару месяцев в этой газете напечатали рассказ-победитель... Мать моя женщина! Ты бы видел! Упаси тебя бог читать что-либо подобное. И как только бумага терпит такую слякоть!.. Кстати, у меня есть новелла, где действие происходит на берегу испанской реки и сюжет сводится к тому, как некий крестьянин, удивший рыбу, повстречался с быком. Меня спросили с этакой едкой усмешкой: "А вы что, были в Испании?" Я вначале опешил, потом возразил: "А разве надо обязательно побывать в этой стране?" Они снисходительно посмотрели на меня, но промолчали. Тогда я добавил: "Вот если бы моя фамилия была, например, какой-нибудь Борхес, это бы возымело действие?" Но мой голос не был услышан. Они даже не стали читать дальше, а посоветовали обратиться в другой журнал.
   - И ты обратился?
   - К чему? Разве плечом сдвинешь с места паровоз? Эту каменную стену мне никогда не пробить. Я долго думал над этим, как Мартин Иден. А однажды мне прозрачно намекнули, что в журналах, особенно в толстых, печатаются только "свои" или уже достаточно известные авторы. Тут я и понял о никчемности моих усилий. К чему попусту обивать пороги? Наверное, нужен друг, который посодействовал бы, подсказал, порекомендовал... И я позвонил тебе, Макс.
   Максим безучастно слушал, уставившись на пустую бутылку, сиротливо лежавшую в траве у их ног. Андрей перевел взгляд туда же, негромко вздохнул, посмотрел на друга и... отвернулся. Максим молчал. О чем думал сейчас - неизвестно. Может, вообще пропустил мимо ушей?..
   Неожиданно он выпрямился, потянулся, хрустнув плечевыми суставами, и произнес, не сводя глаз с четвертинки:
   - Еще бы "мерзавчика" раздавить.
   У Андрея отвисла челюсть:
   - Макс, куда ты катишься, в какую компанию попал, что за выражения! Ты же литератор, тебе писать надо, люди ждут твоих книг, а ты?.. Мерзавчика... Я к нему как к писателю, как к другу, а он...
   - К черту! - обронил Максим и крикнул кому-то у входа в пивную, где было многолюдно и шумно: - Костик!
  Какой-то типчик в серенькой кепчонке набок обернулся, поискал глазами и быстренько подбежал.
  - Чего, Макс?
  - Сбегай за "маленькой".
  - Сей секунд, давай "шайбы".
  Максим полез в карман, вынул пятерку, какую-то мелочь, стал считать. Потом досадливо сплюнул:
  - Черт, мало...
  И выразительно посмотрел на Андрея. Тот ни слова не говоря добавил недостающее, и Костик тут же испарился, как пар на морозе.
  Помолчали. Максим закурил, выпустил кольцами дым и, внезапно широко улыбнувшись, сказал:
  - Погода-то какая! Благодать! Сейчас бы на речку - с пивком, с девочками...
  И покосился на друга, с любопытством ожидая взрыва энтузиазма по этому поводу. Но тот только вяло кивнул как человек, которому все равно с чем соглашаться, и сунул в рот сигарету. Максим, не гася улыбки, долго глядел на него, потом ухмыльнулся:
  - Это тебе верно сказали. О журналах. Туда не просто попасть. Тут, брат, кормушка, чужих не пускают. Хотя, конечно, не без исключений... Может, не о том пишешь?
  - Да нет, как и все - о деревне. Как гуси гоготали на большаке, на плетне надрывался петух, а мальчик Сеня из Улан-Удэ в это время погнал стадо к водопою. Излюбленная тема толстых журналов. Кстати, редактор одного из них, возвращая рукопись, сказал: "Не литературно". Другой редактор по поводу того же самого изрек: "Грамотно написано, чувствуется, что вы уже печатались". Представляешь?
  Максим усмехнулся:
  - Да-а... Россия... Сколько голов, столько умов... Только вот что: ты бы о чем-нибудь другом. Знаешь, я где-то читал: научиться писать может каждый, но все дело в том, есть ли тебе что рассказать людям? Сможешь ли поведать им такое, чего они еще не знают?.. Вот ты говоришь, деревня... Согласен - неярко, серые тона. А ты - о городе, нашем современнике, из своей жизни что-нибудь возьми, да характеры цветистые, сюжетец поострее - чтобы рвало, а не царапало.
  - Есть у меня все это - новелл двадцать, наверное. Еще десятка полтора в плане, так и просятся на бумагу, но, знаешь, если честно, не хочу больше писать. Когда тебе без конца по рукам - то ничего уже не хочется делать этими руками. Отбиты. Вот и думаешь: для кого, для чего? Снова в стол? Там уже и места нет, около трех тысяч страниц...
  - М-да, невесело, - обронил Максим. - Хотя, припоминаю, у меня поначалу так же было: не брали. А потом что-то кому-то понравилось, наверное, под хорошее настроение попал. Тут ведь тоже, иной раз - как угадаешь... Ну, и пошло... С Сашкой вместе начинали, тоже печатался. Помнишь Сашку-то?
  - Еще бы! Я его сто лет уже не видел! Слушай, где он сейчас, как он? Вот бы собраться всем втроем!
  - О Сашке и не мечтай, - хмыкнул Максим, - он теперь другого полета птица. С литературой завязал, говорит, неблагодарное это занятие и не прибыльное. Подался в бизнес. Сейчас у него бензоколонка.
  - Жаль, - протянул Андрей. - Давно его не видел... Ну, а ты? У тебя какая колонка, пивная? С тобой-то что творится, отчего зачах? Ведь так гремел, так купался в лучах славы! Фамилия твоя была на слуху у всех: Бельский! Вы разве не читали? Да быть того не может! Все читают!..
  Максим не отвечал. Невесело усмехнулся, потянулся к початой бутылке, которую давно уже принес вездесущий Костик. Плеснул в кружку, махнул, запил пивом, стал жевать леща.
  Уныло согласился:
  - Что было, то было. Все в прошлом. А теперь я никто. Законченный алкаш - вот кто я, вот кем стал Максим Бельский.
  Андрей глядел на него, словно не узнавая. Выдержал паузу, подождав, пока собеседник закурит, и бросил жестко:
  - Почему?! Да что случилось с тобой, Макс, какая муха тебя укусила? Набрался славы, почил на лаврах - и в тину, в грязь, на дно! А талант? Его туда же, в ту же грязь? А как быть с теми, которые спрашивают, куда подевался Бельский? Уж не умер ли? Нет, что вы, надо им ответить, он еще живой для пивной и бутылки с водкой, но для вас как писатель - умер! Знайте это и не ищите его новых произведений!.. Макс, Макс, что за хандра полонила тебя, оплела паутиной мозги! Может, это связано с женщиной, и всему виной, как ни банально это звучит, несчастная любовь?
  Максим посмотрел на друга уже осовелыми глазами и обнял его, положив руку на плечо:
  - Связано, брат... Да еще как. Хочешь, расскажу? Только это не то, о чем ты думаешь, и дело вовсе не в несчастной любви. Я не был в рабстве у Омфалы и не прял на прялке подобно Гераклу; и все же паутину эту - ту, в которой я сейчас запутался, сплели для меня женщины... А началось все, как ты и сам догадываешься, с известности, со славы... Это, брат мой, омут, на краю которого ты стоишь, ежеминутно рискуя свалиться туда и утонуть. Все зависит от твоих мозговых извилин. Дали они трещину - и ты упал в пасть Харибды, которая высосала из тебя кровь, обглодала кости, а потом выплюнула их обратно. Многим удается удержать равновесие на краю этой бездны, и тогда они проходят опасный участок. Иные срываются, и у них уже нет сил, чтобы подняться. Я и есть тот самый, кто вознесся на Олимп, но не удержался и свалился с обрыва.
  Помолчав немного, словно собираясь с мыслями, Максим продолжал:
  - Туманом заволокло мозги, потом глаза. Появились сомнительные знакомства с некими одиозными личностями, меня закружил торнадо и швырнул в пропасть, в другой мир, где обитали эти самые личности-паразиты. Вместо здравого рассудка и желания работать на умах этих фланеров были рестораны, вечеринки, карты, вино и... женщины. Культурой там и не пахло, они понятия не имели, кто такой Мусоргский и в каком году произошла революция, зато виртуозно обыгрывали в карты, пили водку и подсылали к тебе слюнявых размалеванных девочек, которые смешно морщили носики при слове "работа". Вот в такую компанию гуляк - великовозрастных лоботрясов с фальшивыми улыбками и девочками-подстилками - я и попал. Надо ли говорить, что они сделали со мной за несколько месяцев? Я стал нищим, они обобрали меня до нитки, высосали из меня все! А когда им стало больше нечего из меня тянуть, они просто вышвырнули меня вон и протянули свои щупальца в другом направлении, ища следующего дурака, не знающего, куда деть свои деньги.
  - Как же ты попался на их удочку? Кто втянул тебя в эту компанию, чего тебе не хватало?
  - Женщины, - сразу же резко и коротко пояснил Максим. - Я пошел к ним не столько за наслаждениями, сколько в поисках музы вдохновения. Те, другие, что окружали меня, были слишком правильными, говорили о возвышенных чувствах, пели дифирамбы искусству, тонко рассуждали о поэзии, музыке, живописи. Они всегда строили гримасы презрения и искренне возмущались, если им случалось услышать, что я понятия не имею о том, кому Бетховен посвятил свою "Лунную сонату", или не выказывал никакого восторга при упоминании о "Лолите" Набокова. Со шлюхами было проще: они не выпендривались, наоборот, делали восхищенные глазки, хлопали в ладоши, слушая о том, как Фиест накормил Атрея мясом собственных сыновей, и всегда были на все готовы. Но... единственной и неповторимой, о ком я мечтал, среди них я не нашел так же, как и в среде творческой элиты.
  - Кто же она такая, эта твоя богиня? - спросил Андрей. - На кого похожа? Чей образ ты столь скрупулезно и ревниво нарисовал себе?
  - Это должна была быть муза - женщина, с которой мы безумно любили бы друг друга и которая вдохновила бы меня на создание новых шедевров. Причем, заметь, чуть волнистые светлые волосы и не коротко стриженная - такой рисует ее мое воображение... К тому времени, веришь ли, я почувствовал, что творчески иссяк, мне стало не о чем писать. У меня не было в голове ни одного сюжета, ни одной идеи. Душа кипела жаждой деятельности, перо рвалось к бумаге... а в голове, словно в пересохшем колодце - ни одной мысли. Знаешь, что это за момент такой? Критический. Он наступает в жизни каждого из служителей искусству.
  Андрей пожал плечами и честно признался, что пребывает в полном неведении относительно загадочного момента.
  Максим прояснил ситуацию:
  - Это то самое время, когда нам необходимо испытать восторг перед женщиной - этим двигателем науки и искусства. Лучезарное сияние их глаз, завораживающий блеск коралловых губ, нежный трепет бархатных ресниц, фигура, походка, улыбка! Их сокровища, которые они прячут от нас под броней и охотно предоставляют в наше распоряжение, едва почувствуют, что любят и любимы сами! Что было бы с нами, не восхищайся мы всем этим? Именно восторг перед юной Шарлоттой де Монморанси подвигнул Генриха IV на войну с Габсбургом. А Бальзак восторгался Эвелиной Ганской, когда писал свою "Человеческую комедию". Такое же упоение испытывал Хемингуэй от двадцатилетней Адрианы, что побудило его вновь взяться за перо и создать "Старик и море". Да мало ли примеров? Взять того же Леонардо да Винчи и Микеланджело. Сколько прекрасных творений создали они, любуясь женским телом, слушая чарующий голосок своей возлюбленной, вдыхая божественный аромат ее тела, умащенного будоражащими воображение кремами, духами, помадами и прочими женскими ухищрениями, которыми они вызывают в нас жажду кипучей деятельности!..
  - Черт возьми, Макс, - не выдержал Андрей, - ей богу, твой монолог задевает за живое... Но неужто ты, вокруг которого было всегда столько женщин, не мог найти среди них одну - единственную и неповторимую?
  - Как видишь, - Максим развел руками. - Повторяю, те, что низвергли меня в пропасть, были пустышками, не способными на большое чувство; а другие, из богемы... Знаешь, женщина по своей природе труслива. Будучи в тебя влюблена, она никогда первой не скажет об этом. Она предпочитает ждать. Чего же? Пока ты сам не подойдешь и не скажешь, что она одна для тебя милее всех и никто, кроме нее, тебе не нужен. Но вся беда этой дамы в том, что, во-первых, ее могут опередить, и тогда она, будучи по природе лишенной логического мышления, загорается местью к сопернице. Во-вторых, в море женщин, которое нас окружает, мы и сами порою не можем разобраться, какая милее, ибо каждая по-своему мила и желанна, и каждой мы готовы вручить свою душу. Не догадываясь об этом, они полагают, что мы их сестру по пальцам считаем, ежедневно меняя как перчатки, а потому боятся потерпеть фиаско и не спешат к нам со своими чувствами. Они прячут их в глубине души, терзаются при этом, безмерно страдают и ждут - когда же гора двинется к Магомету? И невдомек этой одурманенной любовными чарами прислужнице Эрато, что в груди объекта ее страсти бьется сердце, истосковавшееся по ласкам и любви, готовое упасть, и уже не гореть, а пылать безумной страстью, но лишь у ее ног, которые оно будет согревать своим теплом. Вот такой будет тебе мой ответ, Андрей.
  - Достойный шевалье де Грие, - резюмировал собеседник.
  - Пожалуй, - согласился Максим, - вот только с Манон проблемы и, кажется, неразрешимые. Куда уж мне теперь, любая Манон от меня шарахнется, стоит дыхнуть в ее сторону.
  - А завязать?.. - осторожно спросил Андрей.
  - А к чему? Чтобы снова начать писать? - Максим обреченно махнул рукой. - Ничего уже не получится. Мой ум стал подобен тихому погосту, а душа, чувства и стремления разбиты параличом. Только Манон Леско способна была бы всколыхнуть все это, но... мой дорогой друг, сия знаменитая особа жила в восемнадцатом веке, и ныне от нее не осталось даже праха.
  - Но ведь ты в болоте, Макс, неужели сам не видишь? Ты заплыл далеко, слишком далеко, имей же силы повернуть назад! Я понимаю, всегда легче заплыть на глубину, нежели вернуться оттуда, но собери свою волю, отруби гнилой сук, восстань из мрака забвения и вновь яви миру себя! Разве это так уж невозможно? Неужели то, что тебя ныне окружает, ты называешь жизнью? Хочешь, с тобой поговорит монах из некоего монастыря? Вот что он скажет тебе:
   "Где пребываешь ты? В плену!
   Таких две жизни за одну,
   Но только полную тревог
   Ты променял бы, если б мог?"
  Максим невесело усмехнулся, подумал мгновение, потом сказал:
  - Представь, я тоже помню "Мцыри" и вот как отвечу:
   "Теперь я знаю водки власть,
   Одну - но пламенную страсть.
   Ее я ныне признаю
   И о прощенье не молю".
   Нет, Андрей, со мной все кончено. Я пожил красиво и широко, теперь я умер.
  - Кто умел жить, должен уметь умереть, а ты не сумел этого сделать. Ты заживо похоронил себя в склепе, который сам же и воздвиг, отгородился в нем от мира, от людей, от всего живого и заявляешь: "Всё, баста, я умер, меня нет, забудьте меня все!" А ты забыл, что жизнь дается лишь раз, и надо прожить ее умно, смело, так, чтобы гореть, а не тлеть!
  - Да, - тяжело произнес Максим, - было время... Но я сгорел, меня не воспламенить.
  - Ты не сгорел, а лишь потух, и нужен яркий огонь, чтобы ты вспыхнул вновь!
  - Такого огня нет.
  - Что же, в таком случае, способно зажечь тебя? Какая искра, какой факел? Или ждешь пожара, который высушит тебя, промокшего насквозь? Только тогда вспыхнешь?
  Максим долго не отвечал, опустив голову и бессмысленно уставившись на яркие головки одуванчиков рядом с кружками. Потом, не меняя позы, произнес фразу, которая должна была поставить точку в их разговоре:
  - Быть может, я жду встречи с моей Манон. Появись она - и я пойду на Габсбурга.
  Андрей театральным жестом воздел руки к небу:
  - Господи, сделай так, как просит этот безумец! Воскреси его, как воскрес сам, заставь восстать из праха и верни в мир живых людей, которые его любят, ждут и верят ему!
  Максим только усмехнулся, услышав эту молитву о ниспослании чуда. Потом изрек:
  - Для этого ему пришлось бы разрушить рутину, окружающую, в принципе, каждого из нас.
  - Разрушь ее сам! Поменяй место работы, измени образ жизни, чаще бывай среди людей - других, не тех, что на производстве. Те успели приглядеться к тебе, да и ты к ним; здесь все привычно и вряд ли что засветит... Кстати, где ты работаешь и кем?
  - Тут, недалеко. Подсобником. Удивлен? Да, да... Остатки интеллекта стремительно просачиваются сквозь песок и уходят в вечность. Сама специфика работы и коллектив, как ты понимаешь, не располагают к беседам о культуре и не взывают к возвышенным чувствам.
  - Мой тебе совет на прощанье, Макс, как другу: кардинально измени все это!
  Максим криво ухмыльнулся:
  - Думаешь, легко найти сейчас работу?.. Всюду чурбаки. Хорошо, хоть эта есть.
  - Тогда возьмись за себя! Разорви паутину лени-хандры, вспомни, что ты писатель! Не простой смертный, черт тебя возьми! И... завяжи с этим. - Андрей ткнул пальцем в сторону двух четвертинок. Ему показалось при этом, что они недобро покосились на него из-за кустика травы. - От этого добра не будет. Никто еще не видел от нее ничего хорошего.
  На этом их разговор закончился.
  Они поднялись с парапета, прощаясь, обменялись рукопожатием, а потом от души обнялись. Максим проводил друга на остановку и, когда Андрей уехал, помахав ему в окно рукой, долго стоял, провожая взглядом удалявшийся автобус.
  
   2. Отверженные
  
   Несколько дней прошло после этого - и снова бессонная ночь, одна из многих. Где уж тут ложиться, если проспал весь вечер. Теперь, ночью, когда надоело смотреть телевизор, Максим до трех утра читал. Не забывал время от времени "подлечиться": на лоджии ждало "лекарство" - пиво из холодильника. В четвертом часу он завалился в постель, а в половине седьмого поднял тревогу будильник на тумбочке.
   Максим шагал на работу по сухим, чистым тротуарам, слушал чириканье воробьев, провожал глазами переполненные автобусы, смотрел в безоблачное небо и радовался новому дню. Но по-своему. Согревали душу тридцать рублей в кармане брюк. Это на выпивку. И мысль эта, знакомая многим, вдохновляла его на что-то нужное, придавала бодрости, оптимизма, вселяла в него сознание значимости нынешнего дня с его определенным смыслом. Он шел и улыбался. Значит, день начнется с "нее". Желающие составить компанию найдутся, с этим не было проблем.
   На миг метнулась в мозгу и обожгла мысль: "Зачем мне это? Сколько можно? Ведь до хорошего не доведет, Андрей прав!" Но в ту же минуту воображение услужливо нарисовало гонца с заветной "поллитрой" и розлив на троих в тени тополя или за подстанцией, в кустарнике. Благая мысль тотчас улетучилась и больше не напоминала о себе.
   Дойдя до конца тротуара, Максим вышел на проезжую часть и собрался уже обогнуть магазин "24 часа", как от дверей этого магазина, прозванного местными алкашами "терем-теремок", к нему шагнула какая-то девица.
   - Слышь, не будет трех рублей?
   Максим посмотрел на нее. Из тех, что называют бомжами, только род другой.
   - Не будет, - буркнул он, не останавливаясь, но вслед донеслось:
   - Ну, двух...
   Он приостановился.
   - Ты чего, подруга, в натуре, своих не признаешь? Сам такой же.
   - Ну, извини.
   И она отвернулась. Больше он ей был не интересен.
   Еще с минуту, шагая, Максим думал об этой "оторве", как сразу же ее нарек. Средний рост, "фасад" - так себе, второпях размалеван; одета в какую-то хламиду. Больше разглядеть ничего не успел, да и не присматривался, очень надо... "Вот кишка, с утра уже у магазина пасется, рубли сшибает, - подумал с отвращением. - А рядом, как пить дать, дружки дожидаются. Тьфу!" И тут же выбросил это из головы, будто засохшую грязь стряхнул с ботинок, стукнув ими об асфальт.
   Идентичный череде предшествующих ему, день прошел быстро, и вот уже Максим шагал домой той же дорогой. Те же дома, тротуары, перекрестки, те же светофоры и вдоль домов "мертвые" машины, на которых никто не ездил. Неизменный маршрут - день за днем, месяц за месяцем. Годами.
   Светофор. Красный. Но надо идти, на зеленый все равно не успеть, горит всего несколько секунд, да и то крути головой по сторонам, того и гляди - наедут.
   Но вот и мост, за ним - "теремок". В памяти всплыла утренняя встреча. Отчего - Максим и сам бы не сказал, но вот почему-то вспомнилось. Усмехнулся, подумав о той девице: "наверное, уже готова". Но не увидел ее и тотчас забыл, успев сделать вывод: "Залетная. Раньше ее не замечал".
   Светило уставшее солнце, веял легкий ветерок. Шагать было приятнее в тени деревьев, но она ложилась на тротуар, занятый машинами. Пришлось идти по мостовой, на солнцепеке, и Максим ускорил шаг, мечтая посидеть в беседке для "доминошников", в тени, с бутылкой пива. А еще лучше... Хорошо, если там есть кто-то из завсегдатаев, можно будет послать гонца, расслабиться, поболтать за жизнь. А чего домой тащиться, в самом деле? Кто его там ждет? Ни жены, ни детей... Отец скоро придет с работы и сядет за свою машинку хрущевских времен. Что-то печатает, говорит, воспоминания... но, может, роман. А мать придет поздно, она с девяти до девяти, через два дня...
   Вот такая круговерть. Они у него стареют, к тому же финалу неумолимо идет и он сам. Впрочем, как и те, что в беседке... Кто они? Много ли видели в жизни? Судя по разговорам, не очень. Он хоть и моложе их, но повидал немало и пожил в свое удовольствие. И главное - оставил после себя что-то в дар человечеству - непреходящее, полезное, что не забудется. А они, его "коллеги" попосиделкам против собственных окон? Что оставили они? Чем могут похвастать? С легкой ли душой уйдут в забвение, каждый ли сумеет сказать при этом: "Я не напрасно жил, потому что дал жизнь своим детям"?
   Вот оно! То, что его гнетет, мучит порою, досаждает, отличает его одного от массы других. "Дурное дело нехитрое" - как-то пытался он высказать мнение о смысле жизни "обитателей" беседок, о том, что они оставят после себя. Но тут же сам себе возразил: "Но надо еще сотворить это самое дело! Не каждому дано, жизнь диктует свои законы". А ему дано? Конечно, как и всем, но куда торопиться? Куда?.. И пойманной птицей в клетке, в который уже раз билось в голове: "А ведь уже за тридцать..." И все чаще иглой колола в мозгу мысль: "Что же дальше?.."
  
   Прошло два дня. Максим возвращался домой обычным маршрутом и, пройдя под мостом, увидел у "теремка" двоих. "Охотники" - сразу подумалось. Тот, кто к нему шагнул, - лопоухий, лохматый, небритый, - выглядел неряшливо. Его подельником выступала женщина. Она стояла у клумбы с цветами, что близ ступенек, и наблюдала за действиями компаньона. Максим пригляделся. Та самая, что повстречалась с ним однажды утром. Он походя оглядел ее и неодобрительно хмыкнул. Взгляд мутный, отсутствующий, волосы нечёсаные; лицо одутловатое, испитое и помятое, как и ее видавшие виды джинсы и давно не стираная блузка. Остальные детали Максим рассмотреть не успел и, предугадав события, стал думать, в каком же кармане у него пятерка. А что она есть - он был уверен.
   Небритый со слегка виноватым видом подошел.
   - Слышь, друг, выручи... рублишко или два...
   Максим усмехнулся:
   - А чего не больше, все равно не хватит.
   Мужичок кисло растянул губы:
   - Ты уж извини, тут, понимаешь, такое дело... Опохмелиться надо, а никак не наскребешь...
   - Святое дело, - понимающе кивнул Максим.
   - Еще как святое-то! Выручи, земляк, а?
   Максим без колебаний вынул из кармана пятерку, протянул "земляку":
   - Держи. Не обессудь, чем богат...
   - Да ты что! - обрадовавшись, воскликнул мужичок. - Да мне тут полчаса еще по меди собирать... Еще не допросишься, все только морды воротят, полтинника не выпросишь... А ты, я вижу, свой парень. Спасибо, друг, не забуду.
   - Да ладно, - махнул рукой Максим, - деньги тоже...
   - А может, того... с нами... третьим? - неожиданно предложил лопоухий, видимо, растроганный до глубины души.
   - С кем это - с вами?
   - А вон Маринка стоит, у клумбы дожидается, - мужичок обернулся, кивнул на компаньонку.
   Та, поймав на себе чужой взгляд, изобразила что-то вроде неловкости, переступила с ноги на ногу, потом еще раз, потупилась, вновь подняла голову и стала бессмысленно озираться по сторонам.
   Максим присмотрелся к ней. Джинсы и блузку точно трактор переехал, по всему видно - вернулся, чтобы добавить, ну а что касается лица... так себе. Но не дашь сразу оценку: на нем отсутствует помада и то, что должно напоминать тени, тушь и пудру; к тому же, оно наглядно отражает последствия трех или четырехдневного запоя с бессонными ночами...
   Подруге небритого наконец надоело вертеться по сторонам, и она мутным взором уставилась на дружка. Потом на прохожего. Что за проблемы они там решают? Пора бы уж тому, в лиловой рубашке, катиться дальше, а то вылупился...
   Видимо, именно так Максим и понял ее, потому что отвел взгляд, поправил сползшую с плеча сумку и ответил лопоухому на его предложение:
   - Извини, в другой раз.
   Тот проследил за этим взглядом в сторону клумбы и истолковал его по-своему:
   - Да ты что, Маринка же своя в корень, не тушуйся. Тоже "болеет"... Да она много не выпьет.
   Но Максим помотал головой:
   - Нет. Тороплюсь.
   - Ну, как хочешь, - протянул мужичок и добавил еще: - Спасибо!
   Максим пошел не оглядываясь и не зная, что эта помятая и потрепанная с любопытством глядит ему вслед.
   Когда собутыльник подошел, она спросила:
   - Долго же ты с ним бубнил. Что за тип?
   - Не знаю, - пожал плечами приятель и заулыбался: - Пятерку дал! Неслыханная удача.
   А Максим шел и думал о той, что для этого бомжа была "своя в корень". Что его привлекло в ней, почему он так долго не мог оторвать от нее взгляда, хотя, кажется, и глядеть-то противно на такую "арахну"? И вдруг его осенило: ее волосы! Светлые, слегка вьющиеся, не стриженные...
   Утром, когда Максим шел на работу - ирония судьбы или происки дьявола! - но на проезжей части, близ все того же "теремка", он снова повстречался со вчерашней подружкой небритого мужичка. Правда, того уже не было, отсыпался, видимо, где-нибудь или был "на охоте". И все же "стрелков" было двое. Второй была подруга - пониже ростом, пополнее, намазюканная и в юбчонке, кончившейся, не успев начаться.
   Максим покачал головой: надо же, везет на встречу. Опять она. Может, нарочно подстроила, знала, что пройдет здесь? Бабий ум догадлив, на всякие хитрости повадлив.
   Как пройти? Сказать что, улыбнуться, кивнуть?.. Все одно ведь в лоб идет, не свернешь, поздно уже: глядят обе во все глаза."Да больно надо, вот еще - приветствовать! Подруга, тоже мне" - подумал Максим и с независимым видом хотел было пройти мимо, но неожиданно та, которую вчера лопоухий назвал Мариной, негромко произнесла в двух шагах:
   - Привет!
   Максим повернулся. Ему сказала, кому же еще, вон как глядит, глаз не сводит. Он поневоле присмотрелся к новой "знакомой". Наряд уже не тот, вчерашним и не пахнет. Да и по глазам не похоже, чтобы была навеселе или, напротив, зла на весь мир. Волей-неволей улыбнулся и, остановившись, кивнул:
   - Привет...
   И тут же самому себе задал вопрос: ну, чего стал? Просили, что ли? Шел бы и шел себе... Но было поздно, уже стоял рядом. Не уйдешь ведь демонстративно, раз остановился.
   - Спешишь? - с любопытством спросила Марина. - Каждое утро тебя вижу, все торопишься куда-то.
   - На работу хожу, не на танцы же, - ответил он, пожимая плечами.
   - Счастливый, - коротко бросила она и уставилась на него в ожидании инициативы.
   - Тебе кто мешает? - пригасил улыбку Максим.
   - А с чего ты взял, что я не работаю?
   - Да тоже по утрам вижу тебя...
   - Ну, мало ли, с кем не бывает? - неожиданно вступилась подруга.
   - А ты, собственно, о чем? - прищурилась Марина.
   - Да так... - протянул Максим, приподняв плечо, - ни о чем.
   - Может, выпить с нами хочешь?
   Вот так предложение! Другой бы не отказался, а этот...
   - Вообще-то я тоже не из непьющих, но уж лучше на работе. Спокойнее как-то. Да и коллектив свой в доску.
   - Тогда, может, дашь нам на вино? А то не хватает, - нахально влезла низенькая.
   Марина толкнула ее локтем:
   - Заткнись, дура... он нас и так вчера выручил.
   Но было уже поздно. Максим достал из кармана джинсов две пятерки. Больше не было. И эти не помнит, как оказались у него.
   - Держи, - протянул подруге. - Это всё, последние.
   Марина обернулась к ней:
   - Люська, перестань, зараза!.. Ты уж извини, у нее иногда срывается, а вообще она баба нормальная.
   - Так не возьмешь? - Максим с протянутой рукой посмотрел в глаза Люське.
   Но та не взяла, опасливо покосившись на подругу и мотнув головой.
   - Тогда ты, - Максим перевел взгляд на Марину.
   Она удивленно воззрилась на него:
   - Да тебе что, деньги девать некуда?
   - А чего их девать, когда их и так нет? А на эти - что купишь? Две пачки сигарет?
   - Не, ну ты чудной, - неловко улыбнулась Марина. - Спрячь, пригодятся. Мы же пошутили.
   - Поздно, девчата, - решительным тоном возразил Максим, - обратного хода нет. Не берете на вино, тогда купите мороженое.
   Но они молчали, раскрыв рты и удивленно глядя на него. Вот так прохожий, бывают же такие... И рука не поднимается взять.
   - Ах, так! - воскликнул Максим, насупив брови. - Ну, тогда я поступлю с вами, как Парис с богинями Олимпа: я дарю эти десять рублей прекраснейшей из вас!
   С этими словами он положил пятерки на асфальт, прямо к ногам двух остолбеневших служительниц Бахуса. Обе тотчас нагнулись и протянули руки... Потом в том же полусогнутом положении внезапно замерли, подняли головы и округлившимися глазами уставились на Максима.
   Расхохотавшись, он помахал им рукой и ушел прочь...
   Когда Марина опомнилась, денег на асфальте уже не было. Рядом стояла Люська и торопливо подсчитывала наличность. Марина поднялась.
   - Как он сказал?..
   Подруга оторвалась от созерцания купюр:
   - Чего?
   - Кто это - Парис, и что это за Олимп? Что он хотел этим сказать?
   - Да не все ли равно, - махнула рукой Люська, - главное - денежки наши. Слушай, а ты давно его знаешь?
   - Вижу в третий раз.
   - И что, не можешь закадрить? Клевый парень. Я бы не упустила.
   - Закадрить? - Марина усмехнулась. - Это с моей-то опухшей рожей?
   - А что, рожа как рожа. Да еще и поднафуфырилась малёк... - Сощурилась: - Уж не для него ли?
   Марина отвернулась, долго смотрела вдаль, туда, куда ушел таинственный незнакомец. Совсем близко проехала "Волга", чуть не задев ее; она даже не шелохнулась. Люська в ожидании ответа закурила. Наконец услышала, да такой, что вытаращила глаза:
   - Знаешь, Люська, кажется, я начала понимать, что родилась женщиной... Да пошли, чего рот-то раззявила!
   А Максим был в восторге от своей шутки. Что там пятерки, были бы десятки - их бы положил. И думалось ему: интересно, поняли ли они? Впрочем, почему "они"? Она! А почему "она"? Вот черт, и привязалась же эта бомжиха, из головы не выходит. Так вроде ничего особенного, хотя сегодня показалась уже привлекательнее с подкрашенными губами, в топе и других, не чета тем, джинсах. Откуда она взялась? На приезжую не похожа, скорее, местная. Но этого типа, что был с нею вчера, он временами видел, а вот ее...
   И не хотелось Максиму о ней думать, не бог весть какая особа, но, словно неотвязчивая мысль или липучая мелодия на языке, она преследовала его целый день. Он ловил себя на том, что представляет ее то с русыми волосами, то шатенкой, то в одном, то в другом наряде: в джинсах, в платье, в куртке или пальто... А вот интересно, какие у нее ноги? А грудь? А... - он улыбнулся, вспомнив избитое выражение шоферов - "задний мост".
   Словом, пищи для размышлений хватало, и когда в конце дня Максим собирался домой, то почему-то, как нечто уже оговоренное, вновь представлял себе их встречу. Почему? Зачем? Этого он и сам не знал, просто было интересно. И еще импонировало, что от нее не воняло, как от всех бомжей. Значит, моется, следит за собой. Впрочем, может, это только сегодня, а раньше...
   Он уже начал переодеваться, рисуя в своем воображении встречу, которая, как ему казалось, не могла не произойти, как вдруг директор попросил на часок задержаться. Вот незадача, а вдруг она сориентируется по времени, ведь он всегда - или почти всегда - проходит мимо "теремка" в 17.25!
   Но, поразмыслив, махнул рукой. Будь что будет. Нет так нет, подумаешь... Тоже - вбил себе в голову. Значит, не судьба.
   И Максим ушел с работы на час позже.
   К "теремку" он подходил, немного волнуясь. Знал почему, и поэтому глядел еще издали, гадая, там она или нет, одна или с лопоухим? Быть может, с подругой?
   Надежды - если их можно так назвать - лопнули мыльными пузырями, едва он поравнялся с магазином и обогнул его. Не было никого - ни ее, ни друзей-собутыльников -ни у клумбы, ни за "теремком".
   Кольнула легкая досада. К ней добавилось еще что-то, попутное, и с ним улетучилось настроение. Как это ни казалось нелепым, но он понял, что чувство это - ревность. Но к кому? К ее дружку, к кому же еще! А может быть, их даже двое...
   Максим помрачнел, сжал зубы. А он так мечтал об этой встрече, хотел увидеть ее, поговорить. А она... Он ей, кажется, безразличен. Да и что он вбил себе в голову, почему, собственно, она должна дожидаться его? Разве они договаривались? Нет. Любезничали, закладывая фундамент теплых дружеских отношений? Тоже нет. Тогда, быть может, обменялись утром многообещающими взглядами, не понять которые невозможно? Опять нет. Так отчего тогда он погрустнел, почему сердце защемило при мысли о том, что в то время как он пришел, в общем-то, на встречу с ней, она преспокойно распивает водку в одном из подвалов близстоящих домов? Или на чердаке, или в квартире? Водку... Со всеми вытекающими отсюда...
   Он на миг представил себе все это и решительно тряхнул головой. Нет, прочь наваждение, долой мираж, надо перестать думать об этом! По сути, она не давала ему никакого повода и была для него никем, так что незачем ревновать и рисовать в воображении сцены одна нелепее другой, нужно просто постараться забыть об этом, вот и все.
   Однако неприятное и навязчивое чувство не торопилось исчезать, а продолжало бродить, спотыкаясь, в темных закоулках души, и с этим чувством, не замечая, что идет с опущенной головой, Максим неторопливо приближался к своему дому.
   Позади него, справа, неожиданно прогремел выстрел. Так, во всяком случае, показалось ему, когда он услышал негромкое:
   - Привет!..
   Он резко остановился, будто и в самом деле выстрелили в спину. И порывисто оглянулся на этот голос, показавшийся ему знакомым. Оглянулся и застыл, удивленный и разочарованный.
   То была не она, хотя голос был похож. Вместо нее у одного из подъездов стояла изысканно одетая русоволосая красавица и, улыбаясь, глядела на него. Максим опешил. Какая миловидная, чисто богиня! Пройти с такой - все вокруг ахнут! Надо же, какие, оказывается, здесь водятся... Но почему она уставилась на него, разве они знакомы? И вообще, она ли произнесла это слово, и если да, то при чем здесь он?..
   Он с удивлением спросил:
   - Это вы мне?
   Красавица улыбнулась еще ярче:
   - Ну да, кому же еще?
   Он ответил с виноватой улыбкой:
   - Привет, конечно, но... простите... ведь мы незнакомы.
   Она подошла ближе:
   - Да ты что, не узнаешь меня? Ну и ну, неужели я так изменилась? Вот незадача, думала как лучше... захотела повстречаться с ним, а он меня даже не узнал.
   - Марина! Ты?! - почти выкрикнул Максим и стремительно шагнул к ней. Подошел, остановился, очутился в облаке парфюмерии, и чуть было не стиснул ее в объятиях, так был рад этой неожиданной встрече.
   - Я, - произнесла она и опустила голову с пышными, пахнущими ландышем, волосами. Потом встряхнула ими, подняла взгляд: - А я тут давно уже...
   - Марина...
   - Что?
   - Неужели это ты? - Он никак не мог собраться с мыслями, от волнения сглотнул слюну. - Вот эта очаровательная дама... белая блузка, синие бусы, шелковая юбка с ажурным рисунком, пояс, синие босоножки и сногсшибательные, чуть завитые пряди волос на голове... и это ты?!
   - И это я, - пожав плечами, просто ответила она и засмеялась. Потом озорно скосила взгляд: - Что, привык видеть меня бабой-ягой, а теперь не узнаешь в образе женщины?
   Он развел руками, взглядом лаская ее фигуру.
   - Прости, я просто сражен... даже не предполагал... такая метаморфоза! Теперь стою и думаю, зачем я тебя задерживаю, ведь ты, похоже, куда-то собралась... может, на вечер какой пригласили.
   - Никто меня никуда не приглашал, - потупилась она.
   - Как!.. А этот наряд? - все еще не понимал Максим.
   - Он для тебя, - ответила она после недолгого молчания. - Я ведь знаю, каким маршрутом ты ходишь. А в этот раз тебя долго не было, но я все равно ждала. Потом подумала, а вдруг ты пойдешь не один, а я тут как идиотка... - Она опустила голову, стала мять пальцы. И тотчас заулыбалась: - Но ты пришел один. Значит, я не зря ждала...
   Он взял ее ладони, крепко сжал их; сказал - не ей, скорее, самому себе:
   - Стало быть, я новый Пигмалион.
   - Кто, Пидалион? - не поняла она и смешно искривила губы. - Что-то связанное с геями?
   - Да нет, - рассмеялся Максим, - как раз наоборот.
   - Ты извини, - забормотала она, в смущении отводя взгляд, - я, наверно, не должна была этого делать... встречать тебя здесь. И вообще, я дура. Вообразила себе...
   - Что? Что ты мне понравилась? - Он все еще не выпускал ее рук и пытался заглянуть ей в глаза.
   Она кивнула и уставилась на его руки, крепко сжимающие ее ладони. Потом упавшим голосом произнесла:
   - А ведь я даже не знаю, как тебя зовут и... вообще... у тебя, наверное, есть жена...
   И подняла на него взгляд - вопрошающий, полный надежды и готовый вмиг потухнуть от отчаяния.
   Он рассмеялся, и от этого лицо ее вмиг просветлело, а душа наполнилась чем-то теплым, ликующим, хотя она и не слышала еще ответа. Но тотчас беспокойство овладело ею, взгляд стал тускнеть:
   - Ты не отвечаешь... значит, это правда.
   И сделала попытку высвободить свои руки.
   - Неправда, - сказал Максим, не выпуская ее ладоней; и вновь - будто луч солнца, прорезав тьму облаков, упал на ее лицо. - Меня зовут Максим, я не женат, и вообще... ты была права.
   Она до боли закусила губу, пытаясь сдержать рвущееся из недр души чувство, не дать ему выплеснуться наружу и выдать ее с головой, но не смогла, как ни крепилась. Ее улыбка стала такой лучезарной и чарующей, что, не знай Максим ее недавнего прошлого, он, вероятно, счел бы за счастье заключить ее в объятия.
   - А в чем я оказалась права? - спросила она.
   - Да только в том, что ты действительно понравилась мне.
   - И ты мне тоже, иначе бы я не пришла, - ответила она.
   Вот так. Как, оказывается, все просто, без мудрствований. Максим внутренне усмехнулся: мог ли он подумать об этом еще вчера или даже сегодня? И ответил себе: мог. И думал. Правда, представлял иначе.
   - Пойдем куда-нибудь? - внезапно предложил он.
   Она встрепенулась, взгляд загорелся, улыбка стала еще ярче:
   - Куда?
   Пожав плечами, он указал направление, куда шел. Ей было все равно, туда так туда, какая разница, ведь главное - они встретились, и она ему нравится. А маршрут - это уже не важно.
   Они пошли по тротуару левее "ракушек", за ними пестрела красками детская площадка. Мимо, параллельными курсами, торопились куда-то прохожие, кто-то возился с замком гаража, собираясь поставить туда машину; но они ничего этого уже не замечали, словно умерла жизнь вокруг. Остались только они двое - он и она, и это их первое свидание. И то, что они шли рядом, почти касаясь друг друга, вносило смятение в их души, отнимало дар речи, способность принимать какие-то решения. Все было в эти минуты необычно, каждый из них понимал это, как и то, что судьба, уставшая уже наблюдать за этими двумя, распорядилась в конце концов по-своему, устранив силу, которая смогла бы ей противостоять.
   Что сказать друг другу, о чем начать разговор - этого не представляли себе ни он, ни она. Не знали и куда шли. Просто шагали молча и обменивались любопытными взглядами, мгновенно расцветавшими улыбками.
   - А вон мой дом, - указала она рукой.
  - Совсем недалеко от меня, - отозвался Максим и посмотрел на нее с вопросом в глазах. Она перехватила этот взгляд.
   - А ты думал, я бомжиха, да? Ночую в подвалах, на чердаках, где и у кого придется? Прокуренная, пропитая, измятая, вообще лохудра, не баба - недоразумение... Признайся, было такое? Я не обижусь.
   - Было, - не стал спорить Максим.
   - Я это видела. Да и поделом, куда скатилась...
   Она замолчала, потом продолжила:
   - А не случись этого, мы с тобой никогда бы не встретились.
   - Иногда, чтобы подняться, надо упасть, - промолвил Максим.
   - К чему это ты? - не поняла она.
   - Так говорили древние.
   - Ты вообще иногда странно выражаешься, для меня непонятно. То древние, а утром про каких-то богинь... Так никто не говорит.
   - А мне это положено по статусу.
   - Чуднό... - ответила она. - Давай присядем, вон там, видишь?.. Не против?
   Они уселись на лавочку близ палисадника, под сень высокого рябинового куста, и повернулись друг к другу.
   - Расскажи мне что-нибудь, - попросила она.
   - О чем же?
   - Ну, хоть об этом Парисе, что утром... Думаю, занятная история.
   Максим усмехнулся. Она и не представляет, видимо, сколько таких историй в мировой литературе. Если бы она много читала, то знала бы об этом, как и о многом другом. Он мягко посмотрел на нее. Распахнув свои зеленые глаза в обрамлении черных ресниц, она с любопытством глядела на него. И он стал рассказывать ей о Парисе, о яблоке и трех богинях, прекраснейшей из которых Парис должен был преподнести яблоко Эриды.
   Марина внимательно слушала и, когда он закончил, попросила рассказать что-нибудь еще, похожее. И Максим повел ее в увлекательный мир удивительных людей, живших в этой и других странах много веков тому назад. Он заставил трепетать ее сердце, когда она слушала историю Персея и Андромеды, а потом пообещал показать эти созвездия на небе. Он привел ей пример супружеской верности, рассказав о любви Пенелопы и Одиссея. Они совершили путешествие в древний Рим времен правления Калигулы и Нерона. Она впервые узнала о том, что на земле в наши дни живут великаны трех и даже четырехметрового роста. Он поведал ей об ужасах Варфоломеевской ночи и упомянул в связи с этим Эйфелеву башню, стоящую на костях гугенотов. Она с удивлением услышала о том, что в центре Москвы под землей обнаружили пыточные камеры Ивана Грозного, где стены до потолка были забрызганы кровью, а страшная лужа на полу доходила до колен. Она узнала, какие преступления совершала инквизиция со времени своего зарождения. Он рассказал ей об Икаре, Самсоне и Геракле. Она раскрыла рот, услышав историю Актеона, Сизифа и дочерей царя Даная. Он поведал ей о дочерях Ночи, охранявших яблоки вечной молодости у берегов Океана, и о том, как Людовик XVI, бежавший из Парижа, случайно был узнан неким трактирщиком по изображению на монете, которое сам же приказал выбить; после чего был арестован и казнен...
   Он продолжал еще что-то говорить, но она уже рассеянно слушала, зато глядела на него во все глаза как на человека из другого мира, который доселе был ей неведом. И теперь этот мир вторгся в ее душу, заставив ее затрепетать. Она ужаснулась от сознания собственной пустоты и ничтожности, от мысли о том, что на свете есть много такого, от чего буквально закипает кровь в жилах, что терзает воображение, что способно возвысить тебя над окружающими и о чем она даже не подозревала.
   Он открыл перед ней этот загадочный мир непознанного, раздвинув в стороны тяжелые портьеры, сотканные невежеством, и она, затаив дыхание и не смея слова вымолвить, вся трепеща, шагнула в этот мир. Как завороженная, смотрела она рассказчику в рот и впервые подумала о своем месте в жизни. В эти минуты Максим был в ее глазах сверхчеловеком, потому что в ее представлении обычный человек не может столько знать. Для этого требуется прочесть едва ли не всю Ленинскую библиотеку! Если бы знать хоть десятую долю того, что знает он! Тогда она чувствовала бы себя увереннее, сильнее, выше всех этих убогих умом, отсталых в своем духовном развитии личностей. Она не пошла бы по скользкому пути, зная, что в мире есть другие ценности, которые неизмеримо выше, важнее. За то время, что они путешествовали по истории, она побывала в роли богини, королевы, волшебницы, куртизанки, монахини... Теперь она медленно возвращалась на землю, в реальный мир, в котором ничего не видела, кроме грубости, невежества, хамства, вечерних уличных тусовок с отсталыми и темными личностями и бесцельного просмотра нудных бразильских сериалов - пустых, ничему не обучающих, никуда не зовущих...
   Вновь очутившись на этой лавочке, увидев вокруг снующих туда-сюда людей, гостеприимно распахнутые двери магазинов и вечно торопящиеся куда-то мириады машин, Марина вздохнула:
   - Как странно... Я словно побывала во многих столетиях, а ведь даже представления не имела, что это было когда-то на земле. Откуда ты все это знаешь?
   - Большей частью от отца. Мифы, история - его конек. Каждый день он что-нибудь рассказывает за ужином, спустя месяц-другой повторяет, и волей-неволей запоминаешь. Кроме того, помогают СМИ, и еще я много читаю.
   - Но ведь это сколько надо прочесть! - изумилась она. - Зачем тебе это? Ну, я понимаю, доценты, доктора наук, ученые всякие... а ты? Ты ведь не профессор. И не историк...
   - Я должен знать больше их.
   - Должен?.. - Она онемела на миг, никак не могла понять. - Кто же этот человек, что знает больше историка?
   - Писатель, - просто ответил Максим.
   Она сделала большие глаза и даже отстранилась от него, словно для того, чтобы лучше разглядеть.
   - Так ты писатель?!
   - Ну да, что же тут удивительного, - пожал он плечами, - разве писатели не похожи на остальных людей?
   Она молчала, не зная, что сказать, потом промолвила:
   - Я никогда не видела живых писателей.
   - Только мертвых?
   - Да нет, только на картинках, на фотографиях...
   - Что ж, посмотри. Впрочем, мне бы не хотелось тебя обманывать, Маринка. Когда-то я много работал, сочинил пять романов и двенадцать повестей, но теперь оставил это. Спросишь, почему? Правильно сделаешь. Если не возражаешь, я немного расскажу о себе. Побудешь моим исповедником минут на десять.
   Марина внимательно слушала историю Максима и, когда он закончил, с грустью произнесла:
   - Значит, тебя тоже погубила водка?
   - Почему тоже?
   - Это я о себе.
   - Неужели ты считаешь себя вконец опустившейся?
   - А кто же я такая, по-твоему? Шлюха подзаборная, алкашка, бомжиха - так меня называют... Я тоже расскажу тебе... коротко. Окончила десять классов, как ни странно, потом попробовала в институт. Куда же еще, что я умела делать? Не приняли; пошла работать. То на стройку, то в депо, то в магазин... Больше поступать не пыталась: никаких способностей нет, аттестат хилый, куда мне с таким багажом? А так хоть зарабатывать стала, обулась, оделась, гулянки пошли - мальчики, девочки, танцульки, побрякушки всякие... Часто выпивала, даже дралась, иногда не ночевала дома - то у подруги застревала, то на каком-нибудь бардаке... Парень у меня был, месяца три мы с ним общались, потом он ушел к другой. Та культурная, начитанная. Я завела себе другого и "залетела" от него. Он сразу же меня бросил. Рожать я не стала, сделала аборт. Слава богу, обошлось... Потом начались проблемы: то та работа не устроит, то эта... В одном месте зарплату по три месяца не выдают, в другом она вообще как кошкины слезы, в третьем - загуляла, в четвертом - с начальством поругалась... Я ведь, скажу тебе, бедовая баба, смотри, со мной горя хлебнешь, предупреждаю. Так что подумай, еще не поздно.
   Максим усмехнулся:
   - Не надо стращать. Я всякое повидал, на всех четырех конфорках руку пожег в поисках терпимой. Ты лучше дальше давай.
   - Ну, что дальше... Тут с матерью проблемы, да еще отец достал со своими пьянками. Я ушла с работы, чтобы с матерью сидеть, она совсем плохая была. Ухаживала за ней, в больницу ездила. У меня ведь ближе нее никого, мы с ней - как подруги, часто и подолгу разговаривали... Вот тебе хорошо, ты столько знаешь, можешь заболтать любую бабу, та только уши развесит. А я недалекая, нигде не была, ни черта не знаю, а так иногда хочется поговорить, узнать что-то новое, излить душу... Но не с кем, да и не о чем. Только с мамой...
   - Ну, у тебя нынче такие друзья... - усмехнулся Максим.
   - Ты о тех, что видел? А-а, отребье... отбросы общества.
   - Как же ты попала туда? Ведь сама стала такой.
   - Уже нет. Но была. Всему виной смерть матери... Я теперь живу с отцом, а мать умерла месяц назад. Воспаление головного мозга; всё жаловалась на сильные боли, ночи не спала, кричала, врачи сбились с ног... Отец запил. Он пил и до этого, частенько устраивал дома дебоши, бил мать головой об шкаф, а она все терпела... Сейчас он законченный алкаш, на него жалко смотреть. Все клянет судьбу и себя, говорит, сам виноват, и Бог скоро покарает его, а пока не покарал - пьет до беспамятства, до горячки, до чертей... А когда напьется - давай лаяться со мной: то ему не так, это ему не этак, руки начинает распускать... А было даже... ты не поверишь. Стал приставать, говорит, мужик я еще в силе, бабу хочу, чего ломаешься, рожать, что ли, заставляет кто? Подумаешь, всех дел-то - ноги раскинуть; не девочка ведь. Зато потом ему хорошо и мне тоже. "Но ведь ты отец мне!" - возражала я. "Ну и что? - отвечал он. - Забудем на время, кто мы. У тебя мужика нет, у меня бабы, сделаем свое дело - и в стороны. Чем плохо? Кто узнает? Вот выпьем - и все стеснение пройдет. Да и то сказать, неспроста меня к тебе тянет, может, не от меня ты?.." Я ему врезала раз и - бегом во двор.
   Это стало повторяться. Я ругалась, кричала, оскорбляла - но ему что с гуся вода, знай свое гнет. Я собиралась и уходила на улицу, к бомжам, только там меня и понимали. Я ведь тоже тогда пила... Мать умерла - я и покатилась... ничто стало не мило. А бабе, сам знаешь, стоит только начать, не остановишь...
   Она замолчала, глубоко вздохнула, неожиданно робко улыбнулась:
   - Не возражаешь, я закурю?
   Максим кивнул: закуришь тут.
   Марина торопливо выпустила дым себе на ноги и продолжала, глядя, как он растекается по юбке:
   - Ты, наверное, спросишь, на что я живу, ведь до сих пор с мамой сидела? Логично... Устроилась недавно, только говорить стыдно, где работаю.
   - Всякий труд в почете, так что стыдиться нечего, - подбодрил Максим.
   И она сказала:
  - Уборщица я. И дворничиха еще. По утрам убираю подъезд, вывожу мусор на помойку, а потом метлой машу... Вот так. Невесело, да? Ты уж не обессудь, профессорша в очках из меня не вышла... В общем, Максим, сам видишь, жизнь моя безрадостная - домой идти неохота, друзей и подруг нет... только эти вот, кого видел. Как-то легко с ними. Один разведен, нигде не работает, на инвалидности, в одной комнате бывшая жена с сыном, в другой он сам. Все пропивает, что можно, вечно голодный, приходит утром - ищет в бачках, что пожрать. Знаешь, часто выбрасывают - кто колбасу, кто сыр, из вещей что-то найти можно, загнать, выпить... Второй - бомж: квартиры нет, живет в подвале, иногда спит на чердаке. Тоже по бачкам шныряет, да рубли сшибает у прохожих на выпивку... А Люська - та вообще шлюха, ей бы только выпить где на халяву да переспать с кем - вот и вся радость в жизни. Разведенная, ни мужа, ни детей, в подсобке работает, зарплата - мизер; что сворует, тем и живет... Вот так и я - туда же, в ту же пропасть... - она продолжала с отчаянием в голосе, - потому что не вижу выхода, не знаю, куда себя деть, у кого спросить: кому я нужна? Почему, зачем я вообще живу на этом белом свете, где, кроме грязи, не вижу ничего?..
   - Отец хоть работает? - спросил Максим. - Достаток какой-то в доме есть?
   Марина затянулась сигаретой, вновь пустила дым себе на колени.
   - Какой там достаток... Он шоферил где-то. Сейчас права отобрали, вообще без работы. Гараж метет неподалеку за гроши. Что принесет, то и пропивает; считай, на мои копейки и живем. Да еще за квартиру надо, обуться, одеться, на питание, то да сё... Здόрово, да? Как тебе моя биография? Вот, небось, думаешь, дурочка, выкладывает первому встречному свою гнилую подноготную... Ей бы, наоборот, в розовом свете о себе, в голубых тонах, о замужестве все же подумать надо, а она... Вот такая я глупая, Максим, и ни к чему тебя не принуждаю, просто вылила на тебя ушат своей грязи, и всё, а ты, мол, думай о честной дуре... Но ты можешь встать и уйти, я не держу. Скажи сразу, чего там... так мол и так, знаешь что, дорогая, ступай-ка ты к своим дружкам, у нас с тобой разные пути-дороги: я творческая личность, а ты побрякушка и мне не нужна... Не бойся, скажи, я не обижусь, всякое слыхала. Расстанемся, будто и не виделись, ты направо, я налево, у тебя своя жизнь, у меня своя, ты в мир искусства, а я...
   Максим ничего не отвечал, лишь глядел себе под ноги и думал над ее словами. Когда она внезапно замолчала, он, почуяв неладное, повернулся к ней. Ее юбка была в мокрых пятнах. Она смотрела на них, но не доставала платка из сумочки, чтобы он не стал жалеть ее. Пусть ничего не видит. А слезы... она их незаметно смахнет тыльной стороной ладони.
   Но он увидел и все понял. Достал свой платок, повернул к себе ее лицо и вытер слезы. Они были черными, как и бороздки от них на ее щеках. Она взяла у него этот платок и зажала в ладони.
   - Я постираю, потом верну тебе...
   - Глупая... Выброси. Или оставь себе, если хочешь.
   - А можно? - Она с надеждой заглянула в его глаза. - Тогда я не буду стирать, он останется у меня таким как есть, в память о нашей первой и последней встрече...
   - Вот так резюме! - воскликнул Максим. - Кто дал тебе право выносить такие вердикты?
   - Да как же... - промолвила она. - Ты, должно быть, сидишь сейчас и думаешь, как бы поскорее свалить... прости, пожалуйста... уйти от меня. Я ведь в твоем представлении вообще черт знает что такое: ночевала неизвестно где, потом пила и спала тоже непонятно где и с кем...
   - Замолчи! - оборвал ее Максим. - Ты соображаешь... отдаешь себе отчет?...
   Она развернула платок, поднесла к глазам.
   - Отдаю. Прости, Максим, но давай начистоту, чего там. Мы не дети, и я хочу, чтобы между нами было все честно. Ты спросишь, почему я так перед тобой... раскрываю душу. Да?
   - Есть такой вопрос, - честно признался он.
   - Тогда и я спрошу. А ты ответь. Мне ведь тоже не резон распинаться перед каждым... Впрочем, поздно уже. Только тебе я почему-то верю, вот что. Ты чистый, добрый, я вижу это. Прямой и душою раним, как и все писатели, я слышала об этом. Бесхитростный, это видно, а потому я так и доверяю тебе, вернее, доверюсь... Но вначале хочу спросить... Только ответь мне честно и откровенно, не виляй, я ведь сразу увижу. Договорились?
   - Договорились.
   - Я знаю, ты не предашь. А теперь скажи, я тебе нравлюсь? Как баба... как женщина?
   - Да, если ты вновь хочешь это услышать.
   - Правда... - смутилась она, - мы ведь, кажется, уже говорили на эту тему. А мой прикид?.. То, как я одета, тебя не шокирует? Может быть, что-то не так? Скажи прямо.
   - Твой наряд или прикид, как ты его называешь, великолепен. Никогда не думал, что ты можешь так блестяще выглядеть.
   Ее щеки слегка порозовели, уголки губ тронула слабая улыбка.
   - И теперь последнее... - ее лицо внезапно стало пунцоветь. - Скажи, какие у тебя на меня виды? Я понимаю, что несколько тороплюсь... но хочу сразу же... как это говорится... расставить все точки над "и". Такая уж я нетерпеливая...
   - Что именно тебя беспокоит?
   - Ты хочешь только переспать со мной, а потом выбросить, или... или я тебе нужна, и ты увидел во мне нечто большее, нежели просто подстилку?..
   - Нечто большее, - не раздумывая, ответил Максим. - Разговор этот, конечно, преждевременный, к чему отрицать, но уж коли он зашел, то скажу тебе прямо, как и просила: я хочу, чтобы ты была моей женщиной.
   Она вся точно роза расцвела. Ей приятно было это слышать, и она боялась этого не услышать. Таких слов ей не говорил еще никто и никогда. Ее глаза ласкали собственные колени, поднять взгляд она не решалась, зная, что он смотрит на нее.
   - Я никому еще не была нужна, - пролепетала она, и вдруг сразу помрачнела: боже мой, ее прошлое! Ведь сейчас ему придется все рассказать, иначе и быть не может! Он чист душой и телом, это бесспорно, а вот она сама... она не помнит, когда была у врача...
   Максим пристально посмотрел на нее. Увидев растерянное выражение ее лица, опущенный взгляд и поджатые губы, он догадался, о чем она подумала (каждый писатель в душе психолог, ибо заглядывает в человеческие души). И он пришел ей на помощь.
   - Я догадываюсь, что тебя омрачило, Маринка, и принял решение. Для начала скажи, когда ты в последний раз была у гинеколога?
   У нее упало сердце. Он обо всем догадался!.. А она сама не знает, чистая или нет. В последний раз была в смотровом кабинете месяца два... может, три назад. Если не больше. А потом? В последнее время - экскурсии по чердакам, подвалам; собутыльники, которые частенько почесываются, многоразовые стаканы, липшие к чьим-то слюнявым губам, закуска, обмусоленная грязными пальцами и... видавший виды матрас! Впрочем, она могла бы дерзко ответить, отшутиться, но поняла: нельзя, не тот случай. Значит, надо правду...
   Максим ждал.
   А ей было стыдно, и теперь она обо всем пожалела. Зачем она ждала его? Наряжалась, красилась, душилась? Зачем, зачем, зачем? Трудно было заглянуть вперед, предугадав, чем закончится встреча?.. Но было уже поздно. И она упавшим голосом пробормотала:
   - Давно уже... Но я схожу, обязательно...
   Максим выпрямился, бросил руки на колени:
   - Сделаем так. Поскольку я вознамерился сделать из тебя человека, поставил перед собой такую задачу, то вот план твоих дальнейших действий: завтра утром немедленно в поликлинику!
   - Мне же убираться завтра...
   - Уберутся другие. Скажешь, что заболела, договоришься с товарками. Поняла?
   - Да...
   - Сразу же в смотровой! И чтобы никаких отговорок. Дальше - инфекционист, проверка на вшивость и прочее. Вот так, коротко и понятно, если хочешь быть со мной. Все ясно?
   - Я сделаю, Максим, - смущенно улыбнулась она, - обязательно сделаю...
   - И не вздумай меня обманывать. Сдашь кровь на РВ и объявишь мне результаты через неделю. Вечерами, если хочешь, мы будем встречаться, но запомни, о близком контакте и даже о поцелуе в это время не может быть и речи! Ну, а потом, когда вылечишься...
   - Что будет потом, Максим? - с тревогой спросила она.
   - Увидишь. Знай одно: я буду ждать результатов твоих обследований и не успокоюсь до тех пор, пока ты не предстанешь передо мной как Афродита из пены, как Царевна Лебедь из сказки - чистая телом и душой. Лягушечью кожу - в печь!
   - Значит, - робко пролепетала она, - ты хочешь взять меня под свое покровительство?
   - Бери выше.
   - Хочешь сделать меня своей любовницей?
   - Еще выше!
   - Дальше уже некуда...
   - Зри в корень, как сказал Прутков. Я хочу сделать тебя своей женой.
   Она вся замерла и даже съежилась, будто ее окатили ледяной водой. И, боясь пошевелиться, ждала. Может быть, он скажет что-то еще? Она хотела полнее насладиться этой минутой счастья, которую, словно хрустальный сосуд, боялась разбить неосторожным словом или движением.
   Но он не сказал больше ничего. Спокойно закурил, закинул нога на ногу и уставился на тротуар, по которому бегали дворовые собаки. А она все ждала, обуреваемая противоречивыми чувствами, не зная, то ли рассмеяться, то ли расплакаться, и смотрела на него, со страхом думая, не шутит ли он с нею.
   Потом тихо произнесла:
   - Зачем ты так, ведь ты ранишь мне сердце. Разве можно с ним играть?.. Мы только познакомились и еще совсем не знаем друг друга...
   - Вот и узнаем, когда ты станешь жить у меня, с моими родителями, кстати, очень милыми и умными людьми. Они живо возьмутся за твое воспитание, и через год-другой тебя можно будет выводить в свет.
   - Максим... - снова робко запротестовала она, все еще не веря ему, - так нельзя, ведь надо любить...
   - Надо, - согласился он. - А разве мы с тобой уже не любим друг друга?
   Она раскрыла рот. Нет, такое можно увидеть только в кино. Или вычитать в романах, которые она не видела, но обязательно прочтет. В самом деле, разве такое бывает? Но ведь вот же - бывает! Если, конечно, он не шутит. Но не похоже, кажется, серьезно... Бог мой, сколько на нее сегодня свалилось всего, и все это надо переварить, передумать... Ведь столь неожиданно! Будто куст сирени перед нею внезапно расцвел, будто ураган налетел только что и стремительно умчался, прихватив с собой парочку понравившихся ему домов... Она взялась руками за голову, словно ее охватил приступ мигрени:
   - Боже мой...
   - Ничего, это пройдет, - улыбнулся Максим. - Главное - выполняй мои рекомендации, и все будет хорошо. Да, запомни еще: если я снова увижу тебя с твоими дружками - обо мне забудь.
   - Слушай, Максим, они такие дурные, особенно один; могут устроить разборку. Будь осторожен.
   - С этим мы как-нибудь разберемся, - положил он ладонь ей на ногу. - За женщину надо бороться, а пока знай: что-то решив, я от своего не отступлюсь, если ты, конечно, не будешь столь глупа, что опять сорвешься. Вот так! На этом всё, - он посмотрел на часы. - Знаешь, сколько мы с тобой просидели? Целых три часа! Сумерки уже. Вставай, пойдем, я тебя провожу.
  
   На другой день Максим не увидел Марину во дворе, хотя ему повстречались ее бывшие подельники - Люська, лопоухий и еще какой-то субъект с отталкивающей внешностью, большеносый и давно не стриженный, со взглядом исподлобья. Но располагались они по разным точкам: Люська сидела на парапете у тротуара, лопоухий прогуливался от подъезда к подъезду, а большеносый "пас" жертву слева от "теремка".
   Максим шел обычным маршрутом и сразу же увидел лопоухого, как только свернул с проезжей части. Тот стоял и выжидающе смотрел на него. Сейчас подойдет - опять не хватает на бутылку. А может, просто пытается вспомнить, где и когда они встречались?
   Максим поравнялся с ним близ палисадника, охваченного невысокой зеленой оградкой. Остановился.
   Лопоухий сразу же шагнул к нему:
   - Слышь, друг, выручи, а? Не хватает...
   - Узнаешь? - в упор спросил Максим.
   Тот застыл с раскрытым ртом, безмолвно уставился на прохожего. Потом дыхнул перегаром:
   - Кого, тебя?
   - Ну не себя же.
   - Не-а.
   - Встречались как-то у "теремка", я тебе еще пятерку дал.
   Лопоухий медленно ворочал шестеренками, пытаясь воссоздать в уме сей благостный эпизод. Безрезультатно. Он озадаченно потер лоб, потом мотнул головой.
   - Тогда с тобой еще Маринка была, - напомнил Максим, - стояла у клумбы за твоей спиной.
   - А-а, ну-ну, - дошло до лопоухого. - Ну, и чего?
   - Вспомнил меня?
   - Ага, - кивнул тот. - Ты тогда нас выручил. Может, и сейчас?..
   - Может, но это потом. Тебя как зовут-то?
   - Колян.
   - Вот что, Колян, слушай меня внимательно и запоминай, что я скажу. А потом передашь своим браткам, если таковые у тебя имеются. Так вот, Маринка сюда больше не вернется. Засек?
   Колян хлопнул глазами, другой раз, третий.
   - Ну-у... А чёй-то?
   - Да не "чёй-то", а так надо. Теперь она со мной, понимаешь? Моя это женщина, ясно тебе?
   Молчание. Снова тугое вращение шестеренок.
   - Так это... она ведь с нами... - все еще не понимал лопоухий мужичок. - Ты ее отнять, что ли, у нас хочешь?
   - Уже отнял, - жестко бросил ему в лицо Максим. - Была с вами, а теперь со мной. Понял, нет? Я теперь ее хозяин!
   Лопоухий молчал, моргал часто, держа руки в карманах.
   - Ну, уразумел, наконец, дядя? - не вытерпел Максим.
   - Дак это чего значит... она переметнулась или как? - выдал собеседник.
   Максим усмехнулся:
   - Считай, что так. И замнем эту тему, если хочешь, чтобы ни у кого из нас не было неприятностей. Она попала к вам случайно, так же случайно и ушла. Всё, теперь ее у вас не будет, а где - это не твоя печаль. Вот так, Колян. Так что забудь о ней.
   - Да-а, - поскреб щетину на подбородке небритый коллега, - дела-а. - Шестеренки, по-видимому, стали вертеться быстрее. - Ну, ладно, дело твое, - протянул. Потом усмехнулся: - Только чего с ней делать будешь? Да и зачем она тебе такая?
   - А вот это уже пусть тебя не тревожит. Я сказал - ты понял. Еще раз повторю, чтобы дошло - сюда она больше не вернется.
   Колян вздохнул, повел шеей:
   - Да мне-то что? А она сама не против? Ну, с тобой-то?
   - Не против, - кивнул Максим. - Она уже у меня.
   - А-а, - протянул осиротевший подельник. Потом пожевал губами: - Что ж, раз так... дело молодое. Пусть идет себе, раз ей с тобой лучше, кто ж ее держит?.. А ты это, слышь, друг... тебя как кличут-то? Я ж тебя знаю, каждый день тут ходишь.
   - Максимом меня зовут.
   - На "чекуш" дашь, Макс? Ты не думай, с Маринкой - это забыто, нужна она тебе, бери, что я ее, купил? Ее дело, я ей не указ. Ей и отец тоже не указ, она баба такая, как захочет, так и сделает.
   Максим полез в сумку, начал копаться там, ища кошелек. А рядом с лопоухим уже стоял его компаньон - большеносый, похожий на упыря. Стоял и исподлобья выжидающе глядел на приятеля.
   - Это Макс, - сказал Колян, указывая головой, - нормальный парень. Маринка к нему ушла, так что...
   - Как это ушла? - сразу же возмутился большеносый. - К этому, что ли? - и тот же тяжелый взгляд, но теперь уже на Максима: - Чего забрал у нас бабу? Кто тебе позволил? А ты у нас спросил? Колян, я чего-то не пойму, что он тут командует как блатной? Мужик, ты чего тут командуешь?
   Максим закрыл кошелек, бросил в сумку.
   - А ты что, хозяин ей? Чего права качаешь?
   Большеносый набычился, пошел на Максима.
   - Ты это мне? Да видали мы таких, понял? Маринка сегодня вечером будет здесь, я тебе говорю, а ты вали отсюда по-хорошему, пока я тебе рога не обломал!..
   Максим не дал ему договорить, кинулся в прыжке, сгреб этого упыря в охапку, прижал к штакетнику и бросил в лицо, в самую гнилую пасть:
   - Слышь, ты, гнида, ты последний раз в мой адрес вякнул, запомни это! Если ты еще раскроешь свое хлебало, я тебя твои зубы заставлю сожрать! Понял меня?
   - Чего? Чего ты мне тут еще!.. - пытался вырваться большеносый. - Да я тебя!.. Да мы таких!..
   Максим с силой толкнул его в грудь, и тот через штакетник полетел на газон, сминая траву и цветы на клумбе. Максим перемахнул через ограду, склонился над ним и прижал к земле рукой, когда он попытался встать.
   - А теперь слушай сюда, мурло! Если ты не угомонишься, я тебе твой красивый нос отрежу, а если тебе и этого покажется мало, то я сюда дружков приведу из соседнего квартала, вон там, через пустырь, у пивнухи. Они с тобой валандаться не будут, для начала рожу разукрасят и почки отобьют, а потом кровь пустят, у них не залежится. Сейчас это делается просто, газеты, наверное, читаешь? Ну, а такого, как ты, даже и искать никто не будет. Вот так, дядя! А теперь запомни: Маринки тебе не видать как собственных ушей, а если я еще услышу твой писк, то мои друзья тебе их быстренько обрежут. Потом взаймы возьмешь у лопоухого, ему за глаза хватит. Все понял? Лежи тихо, а то морду враз разобью, у меня кулак тяжелый. А теперь повтори, что я сказал.
   - Чего-о?.. - попытался было снова подняться большеносый.
   Максим одним ударом вновь водворил его на место:
   - Повторяй, говорю, образина: о Маринке больше ни слова, клянусь забыть! Ну!
   - А чего ты оскорбляешь-то?
   - Я кому сказал!
   - Да ладно... - послышался хрип побежденного.
   - Говори, мать твою!
   - Лан... забыть так забыть... Пусти руку, вот привязался!
   Максим отпустил его.
   - Вот так-то лучше, - и сошел с газона.
   Большеносый, кряхтя и отплевываясь, поднялся, перевалил через штакетник, молча, насупившись, уставился на Максима.
   - Ну чего ты? - подлетел к нему Колян. - Чего попер-то? Видишь, с человеком беседую, а ты лезешь! Дурак... Не хватало нам еще с местными бандюками связаться. Я знаю эту пивнушку, бывал там и Макса там видел.
   Большеносый угрюмо молчал, переминаясь с ноги на ногу. Пробубнил:
   - А чего он? Я его трогал? А он меня на землю... пиджак вон весь замарал.
   - Заткнись! - замахнулся на него Колян. - А то я тебе сам врежу!
   Подельник "заткнулся", уселся на штакетник и тяжелым взглядом уставился вдаль.
   Колян повернулся к Максиму:
   - Ты не серчай. Он у нас такой, ему всегда все везде надо. А с этим делом, считай, договорились.
   - Я не договаривался, - твердо отрезал Максим. - Я сказал, что так будет, значит, так будет, и я ставлю на этом точку, понятно? Я и никто другой!
   - Да ладно, чего хватаешь за язык? Ну выяснили же, какой базар!
   - Теперь никакого, - уже мягче сказал Максим. Поглядел вдаль, на взгорье. - Ладно, пойду. Мне на работу. Итак опаздываю, сколько времени уже потерял.
   - Постой, Макс! - встрепенулся Колян. - А это... ты вроде как обещал...
   Максим остановился.
   - Фу, черт, совсем забыл, и вправду обещал. Надо исполнять, святое дело.
   И протянул три десятки.
   Колян чуть не подпрыгнул от радости. Бросился к приятелю:
   - Ты, дурило! - сунул ему под нос три бумажки. - Это видел?
   Напарник просиял, хмурый взгляд вмиг исчез.
   - Откуда?..
   - Макс дал! А ты с ним драку затеял... Идиот!
   Большеносый виновато заулыбался, шагнул к Максиму:
   - Вот за это спасибо! Ты бы сразу так-то... А вообще извини, не разобрались. Вованом меня зовут...
   И протянул руку.
   - Ладно, Вован. Замнем. - Максим хлопнул его по плечу. - Всё, мужики, бывайте, мне пора.
   И торопливо направился к мосту.
   - Бывай, - сказали оба и засеменили к "теремку".
  
  
   3. Манон Леско
  
   Неделя прошла для Максима в тревожном ожидании. Каждый раз проходя мимо того места, где Марина тогда окликнула его, он мечтал встретить ее, расспросить и выяснить, где она пропадает, почему не приходит, не звонит?.. Но все было напрасно. Она словно уехала куда-то, навсегда исчезла из его жизни, будто и не было этой встречи, этой лавочки, длинного разговора и обещания, которое она дала. С каждым днем Максим становился мрачнее и в который уже раз ругал себя, что не взял у нее номер телефона. Хорошо хоть свой дал. Но почему тогда она не звонит? Что могло случиться? Забыла? Выбросила из головы? Решила оборвать сразу, чтобы потом не мучиться? Но почему?.. Он не понравился ей? Чем? Когда? Что сказал такого, что она выкинула его из памяти так же, как и номер телефона?..
   Тысяча вопросов, ни на один из которых не было ответа. Он даже спросил у знакомых бомжей, подозревая, что она опять ушла к ним, но они пожали плечами и чистосердечно ответили, что с тех самых пор ее не видели, да и вообще стали забывать о ней.
   Было от чего прийти в отчаяние, и Максим снова корил себя за то, что, по его мнению, нетактично вел себя тогда. Не надо было так безапелляционно, не привыкла она к этому. А как? Как еще? Просить? Умолять? Советовать?.. Нет, только требовать! Она сразу должна почувствовать его властную руку и сильную волю, которой нельзя прекословить. И почувствовала - разом все оборвала. А может быть... ведь он сказал тогда, что не прикоснется к ней, пока не убедится, что она здорова... Выходит, больна? Значит, прячется от него и от всех, ибо услышала страшный диагноз?.. Но какой же? Да уж такой, видимо, что ничего утешительного, хоть в петлю лезь, какая уж тут любовь... А что как она и в самом деле подумает о суициде, чтобы освободить и его, и себя, чтобы не думал он понапрасну о ней? Что если подумала уйти из жизни, неизлечимо больная, не видя выхода и узрев единственный путь, альтернативы которому нет?..
   Так размышлял Максим субботним вечером у себя дома, как вдруг зазвонил телефон. Он поднял трубку.
   - Максим, ты? - послышалось издалека.
   - Маринка!!!
   - Это я... Не забыл меня?
   - Ты с ума сошла! Где ты? Что с тобой? Почему не звонила? Я уже тут все передумал!
   - Прости, пожалуйста, Максим, я так по-свински поступила... как дрянь, даже ничего не сказала. А ведь я в больнице, в инфекционке... Представляешь, меня лечат от вшивости, нашли каких-то блох... Мрак! Кто бы мог подумать. Но это ерунда, я скоро уже выхожу, буду чистенькая и свеженькая, как... ты говорил, какая-то там богиня... - Она засмеялась, потом добавила: - Ты не волнуйся, мне еще несколько дней, я, как буду выписываться, сразу тебе позвоню... Ну, а насчет остального... ты знаешь, о чем я говорю... так я чистая, никаких эксцессов...
   - Маринка, я так соскучился по тебе! В какой ты больнице, скажи, я приеду!
   - Нет, не надо, - послышалось в трубке, - я не хочу. Я такая сейчас неухоженная и некрасивая... как ведьма. И ты не должен видеть меня такой, потому что я тоже по тебе скучаю, потому что всегда думаю о тебе, потому что я люблю тебя...
   В трубке послышались частые гудки.
   ---------
   В больницу Максим прилетел радостный, взволнованный, с охапкой цветов, будто в роддом. И встретились они так, словно знакомы были целую вечность, словно лишь одно это временное недоразумение способно было разлучить на время этих людей и этим только усилить их любовь - неколебимую и прекрасную, как сам мир.
   Она только посмотрела на него, - мгновение, не больше, - сразу же все поняла и без колебаний повисла у него на шее. А он держал ее в объятиях, целовал ее лицо, мокрое от слез, и удивлялся сам себе. Как же это могло случиться? Как вышло, что он влюбился в нее, в общем-то незнакомую и в духовном плане ничего из себя не представляющую, но, тем не менее, такую дорогую для него, что кроме нее, казалось, и нет больше женщин на свете.
   - Моя Манон... - сказал он, целуя ее в губы.
   Вся сияя счастьем, она широко распахнула свои зеленые глаза:
   - Это еще кто?..
   - Так... - улыбнулся он. - Один персонаж.
   - Опять ты со своими богинями, - приникла она к нему. - И по-прежнему в них влюблен... - Она подняла голову. - А для меня места в твоем сердце хоть немного осталось?
   - Теперь их нет, потому что есть ты, и сердце мое отныне принадлежит тебе одной.
   Она впилась в его глаза своими двумя горящими изумрудами:
   - Знаешь, мне все кажется, будто я во сне, будто это не я вовсе, а какая-то другая, похожая на меня, и ее кто-то выдумал...
   - Ты все еще не веришь в реальность происходящего? - ласкал ее лицо ладонями Максим. - Тебе что-то мешает?
   - Я ничего не понимаю, боюсь понять и ненароком разбить эту мечту... Ведь только один раз виделись мы с тобой, всего лишь один, а потом такая разлука... неделя, две, даже больше. И теперь мы встречаемся так, словно знакомы уже целый год и у нас все было...
   - Просто мы с тобой очень долго искали друг друга... - ответил он ей.
   - Всю нашу жизнь, - кивнула она, соглашаясь.
   - И теперь уже не потеряем, потому что любим...
   - Максимка мой... - прошептала она, приникла к нему сильнее и заплакала.
   ---------
   Они шли по улицам родного микрорайона и не замечали ничего вокруг - ни вдруг поднявшегося ветерка, ни мелкого грибного дождика, начавшего настойчиво кропить серый асфальт, ни того, что, повинуясь причуде, вышли из автобуса раньше и прошли пешком уже не один километр. Они шли, взявшись за руки, поминутно останавливались, глядели друг другу в глаза, обнимались, целовались, потом шли дальше, снова останавливались и всё никак не могли наговориться и наглядеться один на другого. Они шли, не замечая прохожих, машин, перекрестков со светофорами и не видели, как кое-кто из водителей улыбался им вслед, а другой грозил кулаком, когда они чуть не попали ему под колеса. Весь мир был теперь для этих двоих, им стоило лишь протянуть руки, чтобы обнять его!.. Проказник Амур, поразив их меткими стрелами, довольно улыбаясь, давно уже улетел искать другую мишень, одурманив их на прощанье ароматом, которым благоухает любовь. И они, доселе не знавшие этого чувства и теперь ошалевшие оттого, что оно затопило их сердца, не обозначив берегов, все шагали по тротуарам и парковым аллеям, по которым не раз проходили раньше - куда-то спеша, обремененные повседневными заботами.
   Они и не заметили, как сгустились сумерки и их окутала ночь. А когда заметили, то удивились и рассмеялись: им казалось, что они всего пять минут назад вышли из автобуса. И вообще, отчего это на свете существует неведомая сила, которая сейчас, в эту минуту должна их разлучить, потому что кончается день, потому что одному - туда, а другому - сюда: ему направо, ей налево? Но сила действовала убеждениями, напоминая о завтрашнем дне, и им пришлось подчиниться, каким бы дивным ни казался этот вечер, какими бы сладостными ни были объятия.
   И они расстались. Но не потому, что Марина долго не видела отца, который ни разу не соизволил навестить дочь в больнице (а ведь она оставила ему записку). И не потому, что она скучала по холодной, мертвой квартире, в одной из комнат которой спал мертвецки пьяный давно уже чужой для нее человек. А потому, что это было неизбежно и по-другому просто быть не могло. И не нужен был ей этот дом, потому что никто ее там не ждал, и видел Максим, как не хотелось ей уходить, и какая грусть легла на ее лицо, когда она в последний раз помахала рукой перед тем как скрыться за дверьми подъезда... И уже тогда возник у него план и созрело решение, которое он немедленно начал претворять в жизнь.
   ---------
  На другой день Максим сказал:
  - Маринка, сегодня пойдем ко мне, познакомлю тебя с родителями.
  Она сделала испуганные глаза:
  - Ой, что ты! Я совсем не готова... Что я им скажу?
  - Для начала надень все самое лучшее, ты должна произвести впечатление. Оно, конечно, встречают по одежке... и всё же.
  - А провожают по уму, да? - невесело улыбнулась Марина. - Только у меня-то - ни того, ни другого.
  - Как, неужели у тебя больше нечего надеть?
  Она грустно покачала головой:
  - Я не хотела тебе говорить и никогда бы не сказала...
  - Чего говорить? Чего не сказала? Ну-ка, выкладывай все начистоту.
  Она тяжело вздохнула, опустила глаза:
  - Знаешь...
  - Ну?
  Она опустила голову еще ниже:
  - Мне и купить-то не на что... так, донашиваю... Зарплата моя - сам понимаешь...
  - А тот "прикид", в котором ты выступила? В тот вечер, когда мы встретились?
  - Это подруга мне одолжила. А так - я вообще-то в долгах... Из больницы вышла совсем без копейки.
  - Что же ты молчала? Почему раньше не говорила?
  - Да разве скажешь про такое?.. - Она подняла на него печальные глаза. - Было кое-что дома, да отец пропил с дружками.
  - М-да, - потер щеку Максим, - дела...
  Она попробовала улыбнуться:
  - Видишь, какая я у тебя... незавидная дама. Минорная, а не мажорная. А ты жениться на мне собрался...
  Но Максима это не остановило. Только одно могло помешать ему на пути к достижению цели - водка. Но ее уже не было.
  - Так, - решительно объявил он, - к подружке не пойдем, мы не нищие. А ты - сейчас же марш домой и надень... - он помедлил, - впрочем, оставайся в этом платье, только нацепи там... колечки, сережки... что еще в ваших женских аксессуарах. Понятно? Всё! Жду тебя здесь, у подъезда. Через четверть часа - чтобы как штык! Нале-во! Вперед - одна нога здесь, другая там. И не тяни, Маринка, мои дражайшие уже заждались нас с тобой.
  - Как!.. Значит... они ждут?..
  - И давно.
  Она сделала вымученное лицо, робко пошла, но остановилась у дверей подъезда, обернулась:
  - Может, не пойдем?..
  - Я кому сказал! Пятнадцать минут - и ни секундой больше!
  И рассмеялся.
  Она улыбнулась и скрылась в подъезде.
   ---------
  В коридоре зазвенел звонок. Пожилая миловидная женщина с пышной прической положила на стол кухонный нож, вытерла тряпкой руки и, не снимая фартука, направилась к дверям. Посмотрела в глазок и ахнула, схватившись за сердце:
  - Батюшки! Максим-то и вправду привел ее... Отец! Отец, да иди же сюда, со своими бумажками вечно...
  - Что там еще стряслось? - послышался из комнаты недовольный голос. - Пришел кто?
  Мать открыла дверь.
  - Ну, - Максим подтолкнул гостью, вошел следом, - вот мы и пришли.
  Мать онемела на миг, уставившись на Марину, сразу же по-женски оценивая ее. А та ни жива ни мертва стояла в прихожей и от смущения не знала, куда деть руки и глаза. Потом робко произнесла:
  - Здравствуйте.
  - Здравствуйте, - мягко ответила мать, ласково посмотрела на сына и добродушно улыбнулась.
  Максим перевел дух, чуть не перекрестился. Слава богу, кажется, понравилась, вон мать-то как улыбается, глаз с нее не сводит.
  В это время вдруг задрожал пол, по нему прошаркали шлепанцы, и в коридоре возникла мощная фигура отца.
  - Гм, гм! Так-с, - загремел его голос, заставив гостью испуганно сжаться в комок, - пришли, значит? Ну вот, а мы вас тут ждем, понимаешь... Заждались уже... м-да. Мать, ну что ты стоишь, давай мечи на стол живо, не видишь - гостья у нас... Э-э, как вас?..
  - Марина.
  - Вот и отлично! А я Степан Иванович, отец вот этого балбеса. - Он протянул большую мускулистую руку и осторожно пожал маленькую ладошку, робко выглянувшую ему навстречу.
  - А я Мария Павловна, - тоже протянула руку мать.
  - Вот что, Марина, - сразу же загудел отец, - ты не смущайся, вижу, как душа у тебя в пятки ушла, аж кровь отлила с лица. Люди мы простые, в высоких кругах не вращаемся, так что милости просим к нашему шалашу и безо всяких там стеснений... Мать, - повернулся он к жене, - ты еще здесь!
  Мария Павловна юркнула на кухню и оттуда стала украдкой наблюдать за гостьей, а та, переминаясь с ноги на ногу, сама не своя от смущения, осталась в обществе двух мужчин. Один из них, старший, этакий Зевс-громовержец в ее представлении, стоял всего лишь в одном шаге от нее и бесцеремонно разглядывал, словно у него попросили тотчас дать оценку увиденному.
  - Пап! - укоризненно посмотрел на него Максим.
  - Что? - повернулся к нему отец. - Ах, да. Вы тут, в общем... мать сейчас накроет на стол, и мы сядем, а я... Сын, не стой, проведи гостью в комнату, покажи ей наше житье-бытье, словом, ознакомь пока с интерьером. А я единым мигом приведу в порядок дела. Сцена, понимаешь, такая! Еще пару абзацев надо, ей богу надо, потом забуду - вовек себе не прощу. Нельзя давать мысли остывать.
  И он исчез, затворив за собой дверь одной из комнат. Словно буря умчалась, так сразу стало тихо.
   Марина повернулась, тихо молвила:
   - Он у тебя кто, ученый? Пишет, что ли?
  - Исторические романы, - пояснил Максим и, понизив голос, прибавил: - Помешан на мифах и Средних веках. Это у него уже третий... Да ведь я говорил, помнишь? Только ты с ним об этом ни-ни! А то подумает, что с иронией, а он этого не любит.
  Она прыснула в кулачок:
  - Да какое там ни-ни, понимала бы я чего в таких вещах...
  Тем временем они прошли в его комнату.
  - Знаешь, Максимка, - негромко продолжала она, - я вообще не знаю, как себя вести, боюсь ляпнуть что-нибудь не то. Я ведь необразованная, только школа... а твои родители - ученые люди.
  - Да ладно тебе, - махнул рукой Максим, - ты, главное, больше молчи, говори только то, что знаешь, а в остальном поддакивай. Запомни, когда желаешь произвести приятное впечатление, нет ничего лучше, чем поддакивать. Ну, а теперь, - он обвел широким жестом комнату со шкафами, книжными полками, столом, телевизором, диваном и прочим, - знакомься с моими апартаментами.
  Ужин давно уже был готов, просто Мария Павловна давала гостье время немного пообвыкнуть в незнакомой обстановке. Выждав с четверть часа, она заглянула в комнату сына.
  - Максим, ужин на столе, приглашай гостью.
  - Слушаюсь!
  Мария Павловна повернула в комнату супруга, где тот дописал, наконец, главу, что возвестило победное "Уф, слава Богу!". Марина трясущимися руками вцепилась в Максима:
  - Ой, он сейчас как начнет что-нибудь спрашивать!.. Только бы не рядом сел, а то оглохну, у него такой голос...
  Максим рассмеялся:
  - Не дрейфь, он у меня смирный, а легкая бравада - потому что гости. Не волнуйся, он один будет говорить, только успевай слушать. Он пропасть сколько знает всего, что там я перед ним...
  У нее в ужасе округлились глаза:
  - Да ты что! Разве есть кто-то, кто знает больше тебя?
  - Мой отец! - с гордостью ответил Максим. - Ну, а если он еще "сядет" на любимого средневекового конька, то ты можешь выспаться, проснешься - он все будет говорить.
  Она схватилась руками за голову:
  - Боже мой, куда я попала! Золушка... Максим, родной, я им не понравлюсь, как пить дать не понравлюсь... У них университеты, академии всякие, наверное, а я и двух слов связать не умею...
  Он обнял ее, нежно поцеловал в прикрытые глаза, и прошептал:
  - Ничего, выкрутимся как-нибудь. Главное - что я тебя люблю, а остальное уже не страшно...
  - Ну вот, мир да любовь! - неожиданно прогромыхал совсем рядом голос отца, и вслед за этим онзахохотал.
  Молодые люди как по команде повернули головы, да так и застыли, обнявшись: в дверях, чуть не касаясь головой притолоки, стоял, широко улыбаясь, Степан Иванович. Марина спрятала лицо у Максима на груди, точно голубка убрала голову под крыло. Отец поглядел на сына, несколько раз кивнул, для убедительности прикрыв глаза, и жестом пригласил обоих на кухню, где уже возмущенно шумел электрочайник.
  Уселись за стол. Мария Павловна подала заливную рыбу и оладьи; то и другое - гордость ее кулинарного искусства. Сноха, как сразу же мысленно назвала Марину хозяйка, по достоинству оценила первое блюдо, ответив на вопрос будущей свекрови:
  - Очень вкусно. Вы знаете, моя мама так любила рыбу готовить! Ей судак нравился...
  - Это тоже судак, - заулыбалась Мария Павловна.
  - Да? То-то я гляжу - вкус похож. Только у нее желе почему-то гуще было, может, желатина много добавляла? А у вас - прямо пальчики оближешь!
  - Почему "добавляла"? - неожиданно встрял Степан Иванович. - А сейчас что, не добавляет?
  У Марины вилка выпала из рук. Она опустила голову и уткнулась глазами в тарелку.
  - Папа! - Максим демонстративно положил на стол вилку и нож. - Ну что ты, в самом деле!
  - А что? - недоуменно взметнул брови глава семьи. - Что я не так сказал? Спросил только, может, уже перестала готовить? Выяснить хотел, почему.
  - Вот и выяснил...
  - Да что, черт возьми, произошло, в конце концов? Или тайна какая-то витает здесь? Не молчите оба, скажите же что-нибудь!
  - Отец... - медленно проговорил Максим, - у Марины больше нет мамы... Она умерла два месяца назад.
  Маринка не выдержала, затряслась вся, достала платок.
  - Господи, царица Небесная... - всплеснула руками Мария Павловна. - Да что же это... Ты уж прости нас, доченька, не знали ведь мы...
  И только она произнесла это слово - "доченька", как Марина залилась плачем на плече у Максима; вспомнила, видно, как мать ласково называла ее так же. А может, даже и голоса были схожи...
   Мария Павловна подсела к ней ближе, нежно погладила по голове:
   - Ничего, успокойся... Степан Иванович ведь не со зла, не хотел... Не знали мы об этом.
   Степан Иванович поднялся, подошел сзади, легонько обнял Марину за плечи:
   - Ты уж прости меня, дурака старого, я ведь не подумаю - как ляпну что, самому потом тошно и перед людьми стыдно. Честное слово, я не знал, а Максим нам не сообщил...
   Марина выпрямилась, вытерла остатки слез, подняла на него мокрые глаза.
   - Ничего, не волнуйтесь. - Она через силу улыбнулась. - Я все уже пережила, отревела свое... - Она шмыгнула носом, снова потянулась к платку. - Разве я не понимаю... откуда вам было знать?
   - Ну, вот и хорошо, - просиял Степан Иванович, - вот и ладно. Забудем. А ты ешь, Маринка, ешь, не смущайся, вон худющая какая, тебе поправляться надо.
   Она мелко закивала, снова подняла на него глаза. Теперь уже без натуги улыбнувшись, проговорила:
   - Эра милосердия - она ведь еще не скоро наступит, как говорили в фильме...
   - Точно говорили, правильно говорили! Молодец! - одобрительно воскликнул Степан Иванович.
   Мария Павловна погладила ее по руке:
  - Ты, верно, нас стесняешься... Да так уж оно и должно, в гостях всегда так. А ну, отец, пойдем, оставим молодых одних; им есть о чем поворковать, да и кушать будут лучше. А мы с тобой уж сыты, недавно чаевничали.
  - И то верно, - крякнул Степан Иванович. - Ну, вы тут сами, без нас, - он обвел рукою стол, - найдете чего... слышишь, Максим?
  - Ладно, пап.
  И они ушли.
  Так начался и прошел этот вечер, а как закончился - о том судить из следующего.
  Едва за Максимом и Мариной закрылась дверь, Степан Иванович спросил у супруги:
  - Ну, как она тебе?
  - Хорошенькая, - улыбнулась Мария Павловна. - Смущается, правда, очень, а так миловидная, глаза не злые, да и одета неброско, не то что другие - глядеть тошно.
  - Да, - кивнул Степан Иванович, - мне тоже глянется. Только побойчее бы надо, время нынче такое. Ну, ничего, это в первый раз, потом какая-никакая смелость придет. А вообще она видная. И тут главное, мать, в том, чтобы она и оказалась для него той самой Манон, о которой он без конца грезит. Помнишь? Найду, говорит, свою Манон, вот тогда...
  - Да сдалась бы она ему, тоже музу нашел...
  - Ты это про Марину?
  - Нет, что ты! Я - о Манон Леско. Она ведь куртизанка.
  - Ну, тут, мать, не скажи. Муза - она и есть муза. Здесь действует прием - олицетворение вместе со сравнением; результат - вдохновение. Нет его, нет восторга перед женщиной - пусть даже она для него ассоциируется с той далекой куртизанкой - и нет работы. Максим прав. Придет - пусть расскажет о Марине.
  Помолчали. Повздыхали. В заключение Степан Иванович произнес:
  - Хоть бы уж она стала для него тойМанон! Может, сын наш возьмется, наконец, за ум. Тогда нам его Маринка дочерью родной станет. Ей-ей, станет!
  И быстро ушел в свою комнату.
  - Господи, - причитала на кухне Мария Павловна, утирая слезы краешком фартука, - сделай так, чтобы они поженились... Уж лучшей снохи, кажется, и не сыскать. И пусть она будет для него той самой музой.
   ---------
  На другой день оба накинулись на Максима, когда он поздно вечером вернулся домой.
  - А почему ты один? - сразу же встревожено спросила мать. - Что случилось, почему не пришла Марина?
  - А разве она должна была прийти?
  - Степа, ты слышишь? - всплеснула руками Мария Павловна. - Он полагает, она больше не должна к нам приходить! Как тебе это нравится?
  - В самом деле, Максим, - грозно вырос перед сыном Степан Иванович и, нахмурившись, недобро забасил: - Почему ты ее не привел? Вы что, поссорились?
  - Пап, ну с чего ты взял, все у нас нормально...
  - Нормально?! - неожиданно вспылил отец. - А то, что у девчонки отец алкоголик и она боится идти домой, дабы он по пьянке не поднял на нее руку! А то, что она живет в нужде, еле сводя концы с концами, да так, что ей и платье-то хорошее не на что купить, не то что золотые серьги или цепочку! А то, что у нее умерла мать и она фактически осталась сиротой, без родной души, без самого близкого и дорогого ей человека, осталась одна, совсем одна! Это, по-твоему, нормально?!
  - Папа...
  - Ну что "папа"! Да как ты посмел оставить ее одну, как вообще мог на такое решиться! Мы их тут ждем, я торт купил, мать чай заварила, она даже брошь свою хотела ей подарить, потому что у нее ничего нет!.. А ты заявляешься домой один - и у тебя все нормально!
  - Да я ей говорил...
  - Ну? А она?
  - Не захотела. Неудобно, говорит, как нахалка, вчера была, сегодня опять...
  - Другая-то, наглая, и явилась бы, - вставила свое веское замечание Мария Павловна, - а эта, гляди ж ты, ну что Золушка... застеснялась, - и выразительно посмотрела на мужа.
  - А уговорить ее пробовал? - продолжал отец.
  - Пытался, еще бы, но она ни в какую. Сказала, как-нибудь потом.
  - Сынок, - взмолилась мать, - пожалей ты нас с отцом, ведь ты уже большой, половина жизни прожита... а мы уж старые. Нам бы внуков понянчить, порадоваться на склоне лет, а тут у тебя такая хорошая девушка появилась - красивая, опрятная, милая... Ну чего тебе еще надо?
  - Он забыл, как мчался к ней в больницу и утверждал, что нашел свою единственную и неповторимую! - снова загремел Степан Иванович. - Он забыл, что она сделала из него человека! Ты же сам говорил, что, как только вы познакомились, сразу бросил пить, чтобы она не подумала про тебя, будто ты алкоголик. А потом убеждал нас с матерью, что восхищен ею! Что, разве не так?
  - Это правда, - опустил голову Максим, - мне теперь и в самом деле не до пьянства...
  - Нет, почему же, выпей, нажрись как свинья, а потом пойди и порви с ней всякие отношения раз и навсегда! Только потом - слышишь? - едва переступишь порог этого дома, я с тобой разговаривать перестану!
  Максим попытался защититься:
  - Пап, мам, ну что вы, ей богу... прямо смешные, честное слово. Ведь всего один раз она и была здесь, а вы уж о ней так, будто год знакомы. Вот придет она завтра, и вы приметесь подмечать ее недостатки, а потом мне и высказывать. Что тогда?
  - Да какие же недостатки? - испугалась мать. - То, что она не красится густо, как другие? Или то, что на ней нет золотых украшений, и босоножки ее давно уж не новые?.. Нет, сынок, уж ты нам с отцом поверь, мы жизнь прожили и научились разбираться в людях, с первого взгляда видим, кто есть кто. И если она нам понравилась, мы так об этом и говорим, знай это.
  - И ей скажи, - поддержал отец, - а то еще подумает невесть что... особенно про меня. Ты это, Максим... - внезапно смешался Степан Ивановч, - скажи Марине, пусть не сердится... ну, тогда, когда я о матери ее...
  - Ладно, - устало произнес Максим, скрываясь в своей комнате. - Да она и не сердится.
  - Так... как же?.. - вопросительный взгляд матери застыл на лице сына.
  Максим улыбнулся, пообещав:
  - Завтра придем.
  
  И они пришли.
  Едва Максим, проводив Марину, вернулся, как мать с опрокинутым лицом приступила с расспросами:
  - Сынок, что же она не осталась-то?
  - Да ты что, мам!..
  - А что? Или ей плохо здесь у нас? Или мы ей не по душе пришлись? Или у нас места мало, ведь вон какие хоромы, для кого же они?..
  - Да нет, все нормально с хоромами, и вы ей понравились. Говорит, такие хорошие у тебя родители...
  - Правда? - вся засветилась счастьем мать. - Так и сказала? Вот умница, вот золотце, как сердце вылечила... А уж какая она у тебя хозяйственная, сынок! Посуду помогла мне перемыть, пол подмела... а потом все про свою маму рассказывала... - Мария Павловна всплакнула.
  - Ей тяжело живется, - вздохнул Максим. - Отец вообще зверь. Я с ним хотел поговорить, так он меня на порог не пустил.
  - Да что ты! - подняла на него мать заплаканные глаза. - Как же она живет с ним? Или он думает, дочь так и будет при нем кухаркой, прислугой?
  - Похоже, что так.
  - Так пусть она живет у нас, - робко промолвила мать, с надеждой заглядывая сыну в глаза, - мы с отцом не против. А что? Чем дома-то с таким извергом...
  - Да ну, мам, скажешь тоже, - смутился Максим. - Вот если бы она была мне женой...
  - Так в чем же дело, сынок? - заулыбалась мать. - Ведь дело-то за малым, мы с отцом, думаешь, не видим, как вы ластитесь друг к другу, как воркуете белыми голубями... У вас уж, поди, все решено, так чего же вы тянете?
  - Да не тянем мы, мам. Только уж скоро больно...
  - Чего там скоро! - будто обвал в горах, громыхнул отцов голос у Максима над ухом. - Я твоей матери предложение в первый же день сделал, к твоему сведению!
  - Ну, взяли в осаду, - засмеялся Максим.
  - А чего тянуть, если чувствуешь непреодолимое влечение к женщине? - продолжал отец. - Ждать, пока другой сделает такое же предложение? Нечего ждать, объясняйся сразу же и самым решительным образом!
  - Да в общем-то... мы уже объяснились.
  - Как! - оторопел Степан Иванович. - И давно?
  - Давно. В день первой встречи.
  - Вот это сын! - радостно воскликнул Степан Иванович. - Весь в отца! Я поступал так же - с ходу брал неприятельскую крепость, а не осаждал ее неделями. Вот когда Карл Великий повел войско на Каркассон...
  - Ой, пап, я прошу тебя, только избавь меня от твоих каменных веков, я мигом ложусь спать, завтра рано вставать.
  - Хорошо, тогда я расскажу об этом Марине. Если это вызовет в ней интерес, я поведаю ей о том, как Александр Македонский, идя в поход через Персидский залив, усадил свое войско на слонов!
  - Папа! Ты хочешь, чтобы она никогда больше не появилась у нас?
  - Она что, не любит о войне? А про любовь? Про это все женщины любят. Я расскажу ей историю бедной пастушки из Авиньона, в которую был страстно влюблен Филипп Шестой, - первый Валуа, - а потом она услышит повесть о Прекрасной Коризанде, возлюбленной короля Генриха Четвертого - первого Бурбона!
  Максим печально вздохнул и покачал головой:
  - Боюсь, что ее терпение на этом и лопнет, и она попросту заткнет уши.
  - Ничуть не бывало! Она окажется умнее тебя. А когда она станет привыкать, я расскажу ей про императорское семейство Габсбургов, про пороховой заговор папистов против Карла Стюарта, и про то, как Иннокентий Третий дал благословение французским рыцарям на крестовый поход против альбигойцев!.. Ну вот, им смешно. А мне нет, черт возьми! Должен же я кому-нибудь рассказать, сколько можно носить это в себе! Клянусь рясой Кальвина!
   -------
  Когда Марина пришла в третий раз, обрадованные родители не знали, куда ее усадить, чем потчевать, что сказать. Она все еще робела, хотя уже называла каждого по имени-отчеству, и вся зарделась, когда Максим неожиданно, среди воцарившегося за столом молчания, сказал:
  - Мы тут подумали и решили, что Маринка не пойдет сегодня домой ночевать. Ее отец пьян в дым, и она собрала кое-что из своих вещей...
  - Ну и хорошо, дочка, и нечего ходить, - махнула рукой Мария Павловна. - Переночуешь у нас... а то и поживи.
  - Глядишь - и нам веселее будет, - прогудел Степан Иванович, - да и за Максимом с женской стороны догляд... а то совсем от рук отбился.
  - И еще я хотел сказать... - словно вдруг вспомнил Максим, - то есть, мы хотели сказать... - он посмотрел на Маринку, она на него, - что мы решили пожениться. На днях идем в ЗАГС подавать заявление.
   Мария Павловна всхлипнула, опустила голову, поднесла платок к глазам. Все взгляды устремились на нее. Чувствуя это, она с умилением посмотрела на нареченных, не знавших, куда себя деть от смущения. Тишину нарушил (будто лед треснул на реке, аж сердца вздрогнули) Степан Иванович с завершающей улыбкой:
  - А что? И правильно! Молодцы! Совет да любовь!
  И Марина, по настоятельной просьбе всех троих, стала жить у них, не дожидаясь дня свадьбы.
   ---------
  И вот в один из таких дней, утром, Марина проснулась, потянулась к Максиму, нежно поцеловала его и вдруг услышала:
  - Знаешь, я чувствую в себе необыкновенный прилив сил!
  - Я тоже, - прошептала она, прижимаясь к нему.
  - Я не об этом, - рассмеялся он. - Творческих сил, понимаешь? Я хочу писать! Мне с тобой так хорошо, ты у меня такая славная, что тянет вскочить с постели, взять перо и сочинить оду в твою честь! Или написать роман и посвятить его тебе. Ты зарядила меня бешеной энергией! Хочется сидеть за столом, видеть твою чарующую улыбку, слышать ласковый голос, вдыхать дивный аромат твоих волос и писать, писать, писать, черт меня возьми!
  С этими словами он выпрыгнул из-под одеяла, раздвинул шторы, раскрыл окно и, усаживаясь за стол, ликующе сообщил:
  - Я начинаю писать роман! Знаешь, замысел зрел давно, но все не хватало каких-то деталей, не поддавалась фабула, не выстраивалась логическая цепочка персонажей... И с четверть часа тому, когда ты потянулась ко мне во сне, меня вдруг осенило! Нет, честное слово, я настолько был очарован тобой, спящей, и столь дивно при этом твои волосы разметались по подушке, что это дало мне мощный импульс, чудовищной силы электрический заряд! Словно вспышка молнии озарила все вокруг! Словно взрыв во мне произошел, Маринка!
  Смеясь, она продекламировала с подушки:
   "Сейчас взорвусь, как триста тонн тротила,
   Во мне заряд не творческого зла..."
  Он подбежал к ней, поцеловал и закончил куплет:
   " Меня тут муза недавно посетила,
   Посетила, так немного посидела... и не ушла".
  Потом добавил, покачав головой:
  - Ах, эти женщины!..
  И снова побежал к столу, стал вытаскивать бумагу, искать ручку.
  - Вот ненормальный! Хоть бы умылся, - пожурила она его, склонив голову набок и с улыбкой наблюдая за ним. - А впрочем, если бы ты был нормальный, разве я за тебя пошла бы?
  Он рассмеялся, снова бросился к ней, вновь расцеловал.
  - Я люблю тебя!
  - И я тебя, писатель мой!
  Он снова устремился к столу и склонился над листом бумаги.
  - Сейчас сделаю наброски, а то забуду. Умные мысли, понимаешь, приходят в голову или перед сном, или по утрам. А поймал - запиши, иначе улетят и больше не поймаешь.
  Марина вздохнула:
  - Все писатели, наверное, такие... сдвинутые. Дай им в руки перо и ворох бумаги, а потом крикни, что началось землетрясение - они и ухом не поведут.
  - И правильно сделают.
  - Увы, ты в той же команде. О чем, кстати, хочешь писать?
  - О любви, Маринка... о любви, - не поднимая глаз, ответил он.
  Она откинула одеяло, подошла к нему, склонилась, обвила руками:
  - И долго ты собираешься так?
  - Всю жизнь, пока моя муза будет со мной.
  - А если она исчезнет?
  - Не станет и меня.
  - Значит, это я во всем виновата?
  - Ты, и никто другой.
  - Что ж, - печально вздохнула она, прижимаясь щекой к щеке, - значит, придется мне не покидать тебя. Чтобы ты был.
  Он оторвался от бумаг, внимательно посмотрел ей в глаза:
  - Очень скоро мы поменяемся ролями.
  - В самом деле? Что ты имеешь в виду?
  - Ты сядешь писать книгу, а я буду издеваться над тобой.
  - Я? Книгу?! Ты с ума сошел! С какого это интереса? Даже и не думай. У меня нет таланта и желания тоже. Я не умею и не хочу.
  - Захочешь. В тебе уже есть задатки.
  - Думаешь? Нет, ты сумасшедший. С чего это взбрело тебе в голову? Я - и вдруг писать?!
  - Именно!
  - Кто же это меня заставит, если я не хочу? Уж не ты ли?
  - Мой отец. Ты заслушаешься его и "заболеешь" историей, а отсюда - один шаг до пера в руке и вороха бумаг на столе.
  - Никогда! Я еще не спятила.
  Максим ничего не ответил и вновь склонился над столом.
  Если бы знала тогда Марина, что спустя девять лет после этого разговора выйдет в свет ее первый исторический роман об Англии времен королевы Елизаветы...
   ---------
  Успех нового романа Максима Бельского превзошел все ожидания. О нем тут же вспомнили и тотчас увеличили тираж; мало того, предложили переиздать два его старых, казалось, забытых романа. Ко всему прочему его пригласили на презентацию, и он выразил желание приехать с супругой.
  Услышав об этом, Марина пришла в ужас:
  - Максим, ты соображаешь, что говоришь? Там будет столько людей, весь цвет богемы! Все будут на меня смотреть, говорить со мной, а что я надену, что скажу?
  - У тебя проблемы с выбором одежды, Маринка? - усмехнулся Максим. - Не смеши. Повесишь золотые сережки, золотую цепочку, прицепишь брошь; перстенек на палец, на другой руке кольцо... Наденешь красивое платье - то, голубое с блестками, или брючный костюм. Да с тебя там глаз не сведут, тобою будут восхищаться, а мне - завидовать.
  - Это понятно, я все надену, сама знаю, как нарядиться. У меня теперь столько всего! Марии Павловне надо руки целовать. Но вот как быть с беседой?..
  - Что касается беседы - так и скажешь, как есть: работаешь администратором в гостинице, живешь со всеми удобствами, муж постоянно на виду, сидит и строчит романы и повести; ну, еще слагает вирши.
  - Так и сказать?
  - Так и скажи, если спросят. При случае блеснешь кое-чем из того, чему обучает тебя свекор. Кстати, как тебе его литературные вечера? Не задохнулась еще в пыли веков, которой он тебя окутал?
  - Нет, что ты, мне нравится его слушать. Он у тебя такой эрудит, столько знает! Не смотри, что с виду грубоват. Мне и поскучать-то некогда. Как заведет про римских и греческих героев, про любовниц и фаворитов западноевропейских монархов - уши развесишь; ни единой паузы, зевнуть некогда, так бы и слушала бесконечно.
  - Он от тебя тоже без ума. Говорит, наконец-то нашел своего благодарного слушателя. Все бегает ко мне и спрашивает, скоро ли ты с работы придешь.
  - Ой, Максимка, - неожиданно всполошилась Марина, - мама-то в поликлинику пошла; сказала, вернется, потом пойдет на рынок. Рыбу хотела купить, масла, яиц, хлеба, что-то еще... а, яблок и бананов! Это она для меня; говорит, беременная, тебе надо. Да вон список на столе. Пойдем сами сходим? Она придет, а у нас уже все куплено.
  - Маринка, - почесал за ухом Максим, - ты же знаешь, я не любитель таких походов.
  - Тогда я пойду одна, пусть тебе будет стыдно.
  - Ты что, с ума сошла? На пятом месяце!..
  - А по-твоему, пусть мать таскает неподъемные сумки, да? Для нас, балбесов! Ну-ка, живо одевайся!
  Максим вздохнул и, ворча, побрел за женой в коридор.
  Едва они вернулись с рынка, Мария Павловна в ужасе бросилась к снохе:
  - Мариночка, доченька, что же это ты! Да ведь нельзя же тебе! Ну ты погляди, ей родить скоро, а она... Максим, тебе-то как не совестно? Жена таскает сумки, а он себе ухмыляется! Вот скажу там, в твоем бомонде, как ты издеваешься над супругой - они тебя живо на место поставят, а то ишь, зазнался!
  - Мам, не видишь разве, все же я несу, а у Маринки всего-то сумочка, там бананы да два пакета майонеза.
  - И в самом деле, мама, мне не тяжело, - заступилась за мужа супруга.
  - Ну, ладно, - "оттаяла" Мария Павловна, с любовью глядя на обоих, - раздевайтесь, мойте руки и идите обедать. Щи разогрела, должно быть, еще горячие.
   ---------
  Как ни упиралась супруга, Максим все же уговорил ее поехать на презентацию его книги, которая состоялась в одном из павильонов ВВЦ, где проходила очередная книжная выставка-ярмарка.
   Все вышло так, как Максим и предсказывал. Уже дома, когда жена раздевалась в прихожей, он долго смотрел на нее, а потом любовался, как она, глядясь в зеркало, поправляет прическу.
  - Ты что, давно меня не видел? - повернулась она к нему.
  - Давно, Маринка, целых тридцать с лишним лет.
  - Немало... Но это лирика. А что скажешь о презентации?
  - Слушай, там все мужики попадали, глаз с тебя не сводили. Такие восхищенные взгляды...
  - А я заметила, - не без самодовольства ответила она.
  - Один даже сказал: "С такой дамой только на прием к президенту ходить!" В общем, знаешь, я, кажется, начинаю тебя ревновать. Не будь меня рядом, у тебя от воздыхателей отбоя бы не было.
   Она, улыбаясь, подошла к мужу и поцеловала его.
  - А мне никто не нужен. У меня есть ты, и этого достаточно. Я не променяла бы тебя даже не президента, потому что обязана тебе... жизнью.
  - Ну, не будем об этом. Давай лучше выработаем план дальнейших мероприятий. Мы с тобой приглашены в Переделкино на дачу к моему давнишнему приятелю, писателю. Не забыла? Кроме нас, там еще будут гости. Дальше. Торжественный вечер в доме Литераторов. Помнишь?
  - Помню, Максим, - вздохнула она, - но, боюсь, к этому времени у меня уже здорово вырастет живот.
  - Не волнуйся, эти походы планируются через какие-нибудь десять дней. И потом, они все просили, чтобы я приехал непременно с тобой.
  - Гм, интересно, чем это я их так привлекла?
  - Помимо твоего обаяния, еще и начитанностью. Подумать только, не прошло и года, а ты уже прочла три десятка толстенных томов, а теперь всерьез взялась за Достоевского и Куприна! К слову, им было приятно побеседовать с тобой о Тургеневе и Паустовском, здесь все единодушны. Вообще, ты делаешь успехи. Я удивлен.
  - Я стараюсь восполнить пробелы в знаниях, чтобы не ударить в грязь лицом рядом с такой известной личностью, как Максим Бельский. У тебя должна быть умная, эрудированная жена, и я буду такой, дабы тебе не было стыдно за меня и себя. Ведь нам, вероятно, еще не раз придется побывать в кругу разных знаменитостей и вообще, в светском обществе.
  - Не исключено, - ответил супруг. - Однако сейчас меня беспокоит нечто иное.
  - Что-то, связанное со мной?
  - Нет. С Андреем, моим хорошим другом. Теперь я всерьез возьмусь за него. Временные неудачи сломили его, и он все забросил. Я звонил ему недавно.
  Они еще некоторое время поговорили об Андрее, потом замолчали, но расходиться по своим делам не спешили. Марина взглядом удерживала Максима на месте, он видел это и ждал. Что-то еще хотела она ему сообщить - загадочное, не иначе, если судить по ее виду.
  Она долго не решалась начать, похоже, выдерживая паузу при смене темы. Потом подошла ближе, прильнула к мужу, стала теребить пуговицу на его рубашке. Наконец произнесла:
  - А я, если хочешь знать, страшно рисковала тогда...
  - Когда? - не понял Максим.
  - Когда ждала тебя у подъезда в модном "прикиде". Помнишь? Ведь ты мог не ответить и пройти мимо. Мало ли, мол, кому она крикнула "Привет!", но уж явно не мне, потому что я ее не знаю... Представляю, какой идиоткой я бы выглядела, если бы ты проигнорировал мой возглас.
  - И что же я? - улыбаясь, спросил Максим.
  - Ты и вправду не узнал меня и остановился в недоумении. Зато когда узнал...
  - Я мог просто кивнуть и пойти себе дальше. Очевидно, я бы так и сделал, если бы не...
  - Тебя остановил мой наряд или набор косметики на лице?
  - Разумеется, ты эффектно выглядела тогда, и это не могло не подействовать, но главную роль сыграли, как ни покажется это странным...
  - Что же?
  - Ты не поверишь: твои волосы! Они у тебя самые лучшие в мире! Я не выношу кудрявых и коротко стриженых баб, похожих на пацанов. А твоя прическа... Я всегда видел женщину моей мечты с такой прической, как твоя.
   ---------
  Шло время. Однажды, когда они вдвоем наблюдали за трехлетним сыном, который, сидя на полу, с интересом разглядывал иллюстрации в "Русских народных сказках" и, хмуря лоб и шевеля губами, пробовал читать текст, Марина спросила мужа:
  - Как, по-твоему, что будет с нами лет этак через десять-пятнадцать? И что, как ты думаешь, ожидает в будущем этого маленького человечка?
  Максим с улыбкой обнял жену за плечи:
  - По-моему, ты только что прочла "Алые паруса" и у тебя разыгралось воображение. Что ж, давай представим себе это будущее, побудем минуту-другую героями Грина.
  - Давай!
  - А произойдет вот что. Протекут годы. Жизнь будет идти своим чередом. Я по-прежнему буду писать книги...
  - И уже забудешь, когда, где и сколько раз переиздадут твои собрания сочинений в семи или десяти томах.
  - Всерьез увлечешься литературой и ты сама, - продолжал Максим, - к тому времени уже известная писательница Марина Николаевна Бельская. В свет выйдет твой очередной исторический роман. Радости Степана Ивановича не будет границ, ведь ты его ученица, а он твой мудрый наставник.
   И вот однажды, когда я буду сидеть за письменным столом и писать рецензию на повесть некоего молодого автора, моя жена, сидящая на диване напротив, неожиданно отложит газету, долго будет смотреть на мужа, а потом скажет ему:
  "Знаешь, Максим, я вот думаю... если бы не ты и не эта наша встреча тогда, вечером, у подъезда - что с нами сталось бы?"
   А я сяду рядом, обниму тебя, поцелую в щеку и скажу:
  "Эта встреча дала миру двух хороших людей, о которых еще много веков спустя будут помнить потомки. А про себя скажу одно: я нашел свою Манон, и это она помогла мне стать тем, кем я стал сейчас".
  Ты улыбнешься, вздохнешь и прильнешь ко мне, положив голову с неизменной прической мне на плечо. И в это время в комнату войдет наш двадцатилетний сын. Семейная идиллия его не удивит. Он возьмет стул, поставит его напротив нас, усядется на него, уперев руки в колени, и скажет:
   "Папа и мама! Вы как хотите, но я стал замечать за собой склонность к писательскому ремеслу. Я еще не сдвинулся на этой почве, как вы, но чувствую, мне этого не избежать. У меня уже есть некоторые опыты. Однако ко мне никак не цепляется вирус, благодаря которому я подцепил бы эту болезнь. Что мне делать? С чего начать? Как заразиться этим? Ведь это, черт возьми, подлинное служение искусству, и я вижу смысл жизни в том, чтобы посвятить ее именно этому!"
   - И что же мы ему ответим? - с интересом спросила мама будущего писателя.
   - Прежде всего, мы с тобой переглянемся, как в романах. Потом у тебя, очевидно, не найдется нужных слов для ответа, а я скажу ему так:
   "Для этого тебе необходимо самое главное в жизни: найти музу-вдохновительницу. Найти свою Манон Леско!"
   "Как моя мать?"
   "Да, сынок".
   Он глубоко вздохнет, разведет руками и, покачав головой, с пониманием воскликнет:
   "Ах, эти женщины!.."
   ---------
  Прошел еще год. Умер отец Марины, причем скоропостижно, отравившись паленой водкой. Хоронить его было почти что некому; кроме дочери, никого родных у него не оказалось. Пришел Степан Иванович с Марией Павловной, приехало несколько шоферов на автобусе, да молча, в недоумении хлопая глазами, стояли у подъезда двое собутыльников с сизыми носами.
  Дочь, как ни старалась, не могла выжать из себя слезу. Коллеги отца недоумевали по этому поводу, соседи понимающе кивали. И лишь когда после поминок все разошлись, она заплакала. Она не думала в эти минуты ни о будущем, ни о настоящем; она просто вспоминала свою жизнь в этом доме и держала перед глазами образ отца.
  А дома, когда они прошли на кухню и уселись за столом, их маленький сын неожиданно сказал:
  - Мама, теперь мы будем жить в другой квартире? А что, там же никого нет...
  По инициативе дочери покойного так и решено было сделать, но, признаться, без особого энтузиазма со стороны всех членов молодой семьи. Они с Максимом сказали о своем решении его родителям, оставив их на некоторое время одних. Когда вернулись в комнату, нашли разительную перемену и застыли на пороге...
  Мария Павловна, стоя у стены и сложив руки на животе, печальным взором уже прощалась с обоими и молчала, не решаясь первой нарушить зловещую тишину.
  Степан Иванович сидел за столом, в двух шагах от нее. Он взгрустнул, помрачнел, сразу весь как-то сник; даже голос у него сел, будто чужим сделался.
  Да и сама комната, где мудрый наставник воспитывал свою ученицу, где они едва ли не ежедневно сидели чуть не за полночь, бродя по пыльным дорогам столетий, словно вдруг осиротела, насупилась и погрустнела.
  - Значит, решили уходить?.. - тихо, нахмурив брови, произнес отец. - Та-ак...
  И, отвернувшись, уставился на разбросанные по столу листы бумаги, показавшиеся ему теперь совсем ненужными, вообще неизвестно что здесь делающими. Вздохнул, развел руками, покивал головой:
  - Ну, что ж... оно, конечно, дело молодое...
  И отчего-то беспомощно посмотрел на жену.
  Та прикусила палец поперек и не сводила с него испуганных глаз. Та же боль, что и у него, точила ее. Но ждала, вонзив зубы в этот палец, чтобы не сорваться. Даже дышать боялась. Пусть сначала скажет он.
  Степан Иванович отвернулся, снова посмотрел на исписанные листы, ставшие вдруг какими-то сиротливыми и от этого как бы поникшие, потускневшие и такие же грустные, как и он сам.
   Все молчали. Ждали, что он скажет еще. А слова не шли с языка. Бывает такое, будь хоть тысячу раз оратором...
   Наконец произнес - медленно, с печальной улыбкой, точно прощаясь с самым близким другом, с которым не увидится больше никогда:
   - Значит, канули в прошлое наши историко-литературные вечера... Теперь мне не с кем будет побеседовать по душам, поделиться сокровенным...
   - Папа! - вскричала Марина и бросилась к нему. - Ну зачем ты так? Мы же рядом... мы же не на другой конец планеты...
   Он усадил ее к себе на колени, заглянул в глаза, погладил волосы:
   - А теперь скажи, королева Марго, чем тебе у нас плохо? А? Или мы тебя обидели? Или сказали что не так?.. Ну? Что молчишь? Скажи - куда ты стремишься, зачем, почему? Что тебе здесь было нехорошо?
   - Да хорошо же, - попробовала она убедить его, - просто очень хорошо! Но...
   - Без "но"! Ты ведь знаешь, стрекоза, как я люблю тебя...
   - Знаю. И я тоже тебя очень люблю!
   - А мать - та вообще в тебе души не чает... А ты хочешь от нас уйти...
   Марина вскочила, бросилась в объятия Марии Павловны, расцеловала ее:
   - И я ее очень люблю! Я вообще самая счастливая, ни у кого нет такой свекрови, как у меня!
   - Так какого же черта ты бежишь от нас, как волк от красного флажка!
   Она оторопела. Даже не верилось...
   - Так вы... значит, не хотите, чтобы мы уходили?..
   А она думала - наоборот...
   - Пожили бы, доченька, золотце, - гладила ее волосы Мария Павловна. - Ну хоть еще немного... скучно ведь нам без вас будет, одна только радость и осталась в жизни. Что ж мы, как два старых гриба на поляне останемся... А квартиру вашу сдадим хорошим людям... А? Ну что вам, правда, там одним? А тут все вместе, я и кушать приготовлю, и постираю, и с внуком посижу... Ведь родные уж мы стали, привыкли друг к дружке, видишь сама... Пожалели б вы нас, сердца все же слабые наши, а ну как не выдержат...
   - Мам, ну что ты! - крепко обняла ее Марина. - Что за глупости ты говоришь, вот тоже выдумала...
   Но Мария Павловна уже не слушала ее. И, увидев, как она покорно опустила голову и полезла в карман передника за платком, Марина порывисто обернулась к Степану Ивановичу.
   Тот, тоже опустив голову, молчал.
   - Папа... - начала было она, но он отвернулся и уставился в окно.
   - Максим...
   Может хоть муж в такой ситуации сказать что-нибудь? Нет, не может. Тоже стоит с поникшей головой.
   Она будто остолбенела. Скажи кому о таком - не поверят. Чтобы вот так - свекровь не отпускала сноху...
   Ну, а задуматься? Чем ей и в самом деле здесь плохо? Или там будет лучше? Почему? Потому что это ее дом? Там она родилась, выросла, пошла работать... Но на этом плюсы кончаются. Еще один остается - своя семья, ни от кого не зависящая. Свое гнездо, свой уголок. Свое... свое... свое... Да почему, в конце концов? Зачем? Мечта каждой женщины? А совесть?!.. Ведь эти люди тебя приютили, удочерили, дали тебе путевку в жизнь и, видно, что не хотят отпускать, настолько полюбили!.. Кем бы ты была, если бы не они? Куда завлек бы тебя твой жалкий жребий, в какой трясине ты бы сейчас тонула, и кто подал бы тебе руку помощи, позвал, пожалел, приласкал, полюбил! Кто? Кто?! Кто?!!
   А Максим?.. Ведь он прожил в этом доме большую часть жизни; легко ли будет ему уходить отсюда? А ведь это он ее спас... Вот он стоит, молчит, потупившись, не смея возразить...
   А Степан Иванович? Как он весь расцветал от общения со своей ученицей! С каким воодушевлением беседовал с ней и порою делал удивленные и восхищенные глаза, когда она брала слово и неожиданно рассказывала ему такое, о чем он даже не подозревал! Из тех же Средних веков.
   А Мария Павловна? Ведь роднее родной матери! Кто распахнул ей свое сердце, кто за ней ухаживал, помогал, дарил, учил? С кем она делилась своим сокровенным, кто ее кормил, одел, обул?.. Кто сидел с внуком, рассказывал ему сказки и учил читать, когда молодые отправлялись на прогулки, экскурсии или в походы? Не бабка? Не дед? Кто же тогда?
   И что в ответ? Черная неблагодарность? То, чего они от нее никак не ожидали... И если им не по душе ее решение, то почему она должна на нем настаивать? Почему?!..
   Никогда! Ни за что! Пусть горит все огнем!
   А тут еще сын. Стоит в дверях и смотрит на нее. Ну да, на кого же? Теперь все ждут ее слова... А ведь Максим тоже не хотел, а она уговорила его. Дура!.. Бессовестная дрянь!.. Бесчувственное животное!..
   И она решилась.
   - Мама... папа... Мы остаемся!
   Мария Павловна радостно вскрикнула и горячо обняла невестку. Максим поднял голову, улыбнулся, потер руки. Даже их сынишка запрыгал на месте и захлопал в ладоши оттого, что всем сразу стало весело. А Степан Иванович поднялся во весь свой громадный рост и громогласно возгласил, будто заревели разом все трубы Иерихона:
   - Максим! Чтобы к вечеру была бутылка водки, бутылка шампанского и лучший во всем мире торт! Отметим это событие как самый радостный день в нашей жизни! Армия Суворова перевалила-таки через Альпы!!!
   И он от души обнял Марину, которая со счастливой улыбкой бросилась в его объятия.
   ---------
   На этом и заканчивается наша история. Кое-кто спросит: "Сколько же времени проживут еще Марина и Максим в этой квартире?" Ответим: нам это не известно. Да и не нужно никому об этом знать. Достаточно сказать, что эта большая и дружная семья проживет долго и счастливо. И не будет в их жизни злоб, скандалов и обид, ибо среди таких людей всегда царят взаимопонимание, тепло, ласка и любовь.
  
   Ноябрь - 2006 г.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"