Евгений стоял на площадке у задних дверей троллейбуса и, держась рукой за поручень, с легкой улыбкой провожал глазами зимние пейзажи, проплывающие за окном. Он и представить себе не мог, что его вдруг пригласят на встречу бывших одноклассников. И когда! Когда прошло уже столько лет!
Встреча эта, конечно же, была не первой, но на те он не ходил. Созвонился как-то с приятелем из параллельного класса, - лет по двадцать пять им тогда было, - тот и рассказал, как прошло однажды такое мероприятие. Собрались все отличники и хорошисты, стали расписывать свои успехи, а девчонки, стараясь блеснуть одна перед другой, хвастали, у кого какой муж и сколько уже лет или месяцев их ребенку. Поинтересовались и у него, отпетого троечника, его достижениями в личной жизни. Женат? Нет еще. Учится? Да куда там, с его-то аттестатом. Работает на заводе грузчиком. После этого интерес к его персоне сразу пропал, и никто с ним больше ни о чем не заговаривал. Так он и просидел немым Герасимом, слушая туманные разглагольствования дипломированных специалистов о скором и успешном построении нового коммунистического общества и о месте умного, образованного человека в этом обществе.
Такая перспектива не устраивала его, Евгения Колесова, такого же троечника и не меньшего разгильдяя, и он проигнорировал эти несколько собраний, на которые его приглашала староста класса Климова Зоя. Он тоже нигде не учился после школы; хорошо хоть ее закончил, выдали аттестат о среднем образовании и не выгнали раньше срока за курение, поджог (было и такое), низкую успеваемость и хулиганство. Пошел на завод, как и многие, не знавшие, куда приткнуться, потом на стройку, а сейчас - сантехник. На этом и кончилось его образование.
Ныне им всем по пятьдесят, и встреча эта, похоже, уже последняя, потому он и согласился. Что уж теперь, - кем стал, тем и стал, ничего не изменишь. Скромно улыбнется, опустив глаза, и послушает о перипетиях жизненного пути бывших одноклассников. Какие они теперь? Седые, морщинистые, согбенные годами или все еще молодцеватые? Сильно ли изменились? Поди, с трудом и узнаешь. А девчонки... теперь уже пожилые женщины? Любопытно, какими же стали они - матери, тетки, тещи, свекрови, бабушки - спустя тридцать три года, когда за плечами у каждой осталось по полвека...
Троллейбус неторопливо катил себе вперед, равнодушный ко всему, кроме контакта с проводами и дороги, которую монотонно подминали под себя толстые и огромные шипованные покрышки колес. До конечной - метро Кузьминки - осталось уже около полминуты, и Колесов повернулся лицом к дверям. На губах - та же улыбка, а в голове тот же вопрос: узнают ли они друг друга? Как вообще произойдет и пройдет эта волнующая встреча?
Сойдя с троллейбуса, он отошел на тротуар, стал озираться кругом. Знакомые места, когда-то он здесь жил. Гуляли с приятелями, ходили в кино, любили девчонок. Как давно это было и как всё изменилось с тех пор... Только дома те же, как кирпичи на ребре, без балконов, а вокруг них чего только не понастроено: магазинчики, супермаркеты, ракушки... Да, время...
Кто-то нудно и долго маячил в поле зрения. Евгений посмотрел на него. Нездешний, наверное: всё озирается по сторонам, ищет что-то. В руке цветы. Неожиданно он развернулся, встретился глазами с Колесовым и тотчас подошел.
- Не подскажете, где тут новые дома высотные, по Волгоградскому проспекту? Не найду никак, впервые здесь и...
Тут он замолчал с вопросом на лице, с затаенной радостью в глазах, с полуоткрытым ртом. И по тому, как губы его стали медленно, неуверенно растягиваться в улыбке, Евгений понял, что прохожий догадался, кто перед ним.
- Женька... Колесов... ты?! - вытаращив глаза, произнес неизвестный и замер в томительном ожидании ответа, боясь ошибиться.
Евгений рассмеялся:
- А я гляжу - Сашка Муравьев! Подходит, интересуется, пожимает плечами. Думаю, узнает или нет?.. Ну, здорово, Муравей!
- Здорово, Колесо!
Они обменялись рукопожатиями, обнялись. Потом отступили на шаг, стали разглядывать друг друга.
- Слушай, каким ты стал, Сашка! Большой какой-то, взрослый и... в общем-то не очень старый, можно сказать такой же, каким был, только глаза карие заметно обрамили морщины да щеки чуть отвисли, а так... тот же Муравей.
- Да и ты тот же, Женька, только лицо сильно посекло теми же морщинами. Взгляд усталый, под глазами мешки... может, с почками что... а улыбка та же, да и голос того же Колеса.
- Идет время, Сашка, бежит неумолимо и берет свое, как ни противься. Неподвластно ему ничто, и жизнь человеческая для него - суть листок с дерева, отживший свое на ветке и безжалостно сброшенный вниз, под ноги прохожим, под колеса машин.
Муравьев кивнул:
- Иные устилают газон, чтобы стать удобрением. Эти счастливее, умерли с пользой. Так и человек... Но что это мы с тобой, как два философа: столько не виделись и завели бог знает о чем... Да, а чего это я подошел-то к тебе?
- Спрашивал, как пройти к высоткам.
- А, вспомнил! Вот черт, увидел тебя, и все вылетело из головы. Помню только, что был приглашен на встречу бывших одноклассников.
- Зойка Климова звонила?
- А то кто же? Она у нас так и осталась заводилой, застрельщиком всех мероприятий. Тебе тоже она звонила?
- Тоже. Как нашла-то... Думается, на стариков моих вышла.
- Видимо. Ну, что мы стоим-то? Ты хоть знаешь, куда идти? Я здесь как в пампасах.
- Пампасы, Сашка, это степи, - засмеялся Евгений, - а здесь скорее джунгли. Но идем, я знаю эти места.
- Зойка объяснила дорогу к ее дому?
- Висела на трубке, наверное, с четверть часа.
- Ну, она любительница поговорить.
- Вначале пыталась достучаться до моего сознания с позиций бывшего признанного вожака стаи.
- Судя по всему, ей это удалось, - заулыбался Муравьев.
- Я особо и не сопротивлялся. Потом она стала объяснять дорогу. Мне чудом удалось вклиниться в поток ее мучительных разъяснений обстановки. Но, услышав мое "Я понял", она завела пластинку с начала.
- Боялась, что ты передумаешь. Представляю, как девчонки обрадуются, ведь ты пропал на целых тридцать лет. Кстати, чего раньше не приходил? На пять лет, десять, пятнадцать... Стой, Женька, погоди, загляну в эту палатку, чем черт не шутит...
Они как раз проходили мимо прилавка под навесом, где торговали книгами.
- Девушка, у вас случаем "Иноверцев" нет?
Продавец - в красной шапочке, валенках и рукавицах - криво усмехнулась:
- Иноверцы за кордоном, мужчина, да в диаспорах всяких...
- Да я не про то, - махнул рукой Муравьев, - про книгу. Слышали, наверное, о такой?
- Кто ж не слышал, только ленивый, - хмыкнула продавщица, поведя плечом. - К сожалению, нет.
- Вот черт, обидно! С ног сбился. Где ни спрошу - нет. Как вымерла.
Девушка сочувственно глядела на покупателя.
- С неба вы, что ли, свалились? Разве такие книги лежат? Тираж-то мизерный, вмиг разлетелся.
- А у вас была?
- Была.
- Давно?
- Да на позапрошлой неделе.
- И что?..
- И то - как была, так и ушла. Несколько штук привезли. Пяти минут не прошло, как не стало ни одной.
- Что вы говорите!
- А вы как думали? Народ не дремлет.
- Да ведь не дефицит же сейчас, две тысячи седьмой год на дворе, книг везде навалом...
- Это точно, - продавщица кивнула на свой прилавок, - вон они лежат. Месяцами. А этой нет.
- А будет еще?
- А кто знает, шлепнут еще тираж или нет? Только вряд ли, у нас всегда все наоборот, сами знаете. Но если повезет, ваше счастье, да и то ловите момент... А вы в "Олимпийском" были? На книжном развале?
- Да был, - обреченно махнул рукой Муравьев. - Там тоже нет. Отвечают одно: прошла уже. А ведь только вышла!
Продавщица понимающе развела руками. Потом спросила:
- Чего ж вы раньше-то?
- Да ни к чему было.
- А сейчас?
- Да я ничего, это всё жена. Пришла подружка, давай трезвонить: "Ой, Люська, я такую книгу приобрела - полный отпад! Фильм смотрела "Иноверцы"? А, оторваться не могла, с платком в руке сидела? А у меня книга есть!" Что тут было - Содом и Гоморра, гибель Помпей!"Моя" взяла почитать, как впилась - так я ее больше и не видел с субботнего утра до воскресного вечера. Потом пошла на работу, а у них там отдел - одни женщины. И все ахают и охают и говорят только про эту книгу. И почти у всех она есть! Иные уж по второму разу взялись читать. Всё, у "моей" и заело! Приходит домой - и ко мне: "Расшибись в лепешку, а книгу достань, мужик ты или нет? Скоро Восьмое марта, вот и будет мне лучший подарок. А не достанешь - любить перестану".
- Ну, а вы? - расхохоталась продавщица.
- Целую неделю мотаюсь по книжным магазинам, и всё без толку. Так что прямо обвал грозит нашему семейному союзу. Без любви-то... Без должного уважения к женщине. Вот такая грустная история. Женька, а ты слышал про это чудо?
Колесов усмехнулся:
- Не слышал только мертвый. Вся Москва говорит.
- Это точно, - подтвердила девушка, - с ума все посходили. Как во времена книжного бума. Только чего удивляться? Я сама прочла - неделю не могла в себя прийти, всё герои мерещились да слезы лила, во как переживала! А до этого вообще-то редко когда книгу в руки брала. А тут роман, да еще исторический! Я сроду в историю не лезла, до фени как-то, а тут посоветовали; как взяла... вот как ваша жена, вы говорите, - оторваться не могла, пока всю не прочитала. А там пятьсот с чем-то страниц! Чуть на работу не проспала, всё клевала потом носом целый день.
Муравьев снова тяжело вздохнул:
- Да-а, дела... Ну, ладно, вы уж нас извините, что мы вот тут... отвлекли вас. Вам продавать еще.
- Да ничего, - улыбнулась словоохотливая продавщица, - приятно даже было пообщаться. А то ведь стою тут - и поговорить не с кем. Никто ничего не берет. Книгу эту только все спрашивают, да тут же и отходят. А вы все-таки еще по "Домам книги" походите и на развал загляните, может, и повезет, найдете для жены подарок. И семью сохраните.
- Спасибо, - невесело усмехнулся Муравьев. - До свидания.
- Всего хорошего.
И они направились в сторону новых высоток.
- Вот, брат, дела с этой книгой, черт бы ее побрал, - сокрушался по дороге Муравьев, - ни достать, ни своровать, ни купить. Как в воду канула. Ты-то сам читал?
- Да как тебе сказать... не то чтобы всю... но...
- Ну и?..
- В общем-то, неплохо. Есть, конечно, кое-какие нудные сцены, но, как правило, читатель их не замечает. А в целом мне понравилось.
- Знаешь, я уже и сам заинтересовался, хочется прочесть. Нельзя от жизни отставать, надо идти в ногу со временем, согласен? Слушай, Женька, долго еще шлепать-то? Что-то всё идем и идем... Времени уже третий час, Зойка к двум сказала подходить.
- Подходим уже, Сашка. Вот они, башни. Кстати, небо-то какое, посмотри: бездонное, голубое, ни единого облачка. Прямо как летом, не гляди что зима.
- Хорошо, что морозец не большой, а то я в ботиночках, в курточке... не на полюс собирался. А небо, действительно - лазурь!..
- Всё, Сашка, пришли. Вот номер дома, о котором она говорила.
- Слава тебе... Мне пришлось бы добираться сюда с гидом, хорошо - тебя встретил.
В квартире No 37, куда вошли мужчины и где играла легкая музыка, все уже были в сборе. С ними - восемь человек. Полный кворум, как объявила Зоя, хозяйка.
Все бросились встречать гостей.
- Муравьев!
- Колесов!.. Ну конечно, кто же еще!
- Собрание не открываем, вас ждем!
- И где вас только черти носят, на край географии, что ли, собирались?
- Да погоди, Соловкина, дай-ка налюбоваться на них. Девчонки, цветы - в вазу!
Это Медведев, выросший с приветливой улыбкой перед новенькими. Сбоку от него - женщина с высокой прической, разукрашенная и разодетая в пух и прах. Всплеснула руками и подала озорной голос:
- А ну, поворотитесь-ка, сынки, дайте поглядеть на вас! Экие вы смешные какие в ваших поповских подрясниках. Колесов, да ты не узнаешь меня, что ли? Богатая буду. Впереди тебя сидела, всё алгебру у меня списывал...
- Морозова! Ольга!
- Ну, слава тебе, а то смотрит, как на таракана, взобравшегося на его бутерброд.
- Ольга!.. Ну, ты даешь... Слушай, прошел бы мимо, вовек не узнал бы.
- Поэтому, Женечка, надо почаще встречаться, а то не вытащишь никого, забаррикадировались в своих квартирах, бродят из комнаты в комнату и знать ничего не хотят... Ну, давайте обнимемся, что ли, мальчишки, столько лет ведь не виделись!
Все по очереди обнялись с вошедшими, кое-кто даже расцеловался под одобрительные возгласы остальных.
- Ну, а теперь, когда вступительная часть пройдена... - зачастила Климова, дама высокого роста, кареглазая, в очках.
- Прозвучала, так сказать, увертюра, - разминая сигарету, поправил Синичкин Виктор, из хорошистов, с глазами навыкате.
- Да. Прошу всех за круглый... то есть, квадратный стол. Всем нам не терпится наглядеться друг на друга и наговориться всласть, а поэтому... так, ученик Синичкин, в чем дело, опять курить пошел? Вот скажу директору, он твоих родителей в школу вызовет. Благо директор у нас свой, под боком.
Все недоуменно переглянулись.
- Ба! - протянул Муравьев, - Что творится на белом свете! Вот уж не думал, не гадал... И кто же у нас директор? Не я, это точно, об этом я бы знал. И не Женька. И не Витька Синичкин. Женщины?.. Так, отпадает. Выходит... Лешка? Слушай, Медведев, неужели ты директор школы?
- А что, не похож? - пробасил дядя с крупным носом и мясистыми губами. Потом полез во внутренний карман пиджака, извлек оттуда очки, водрузил их себе на переносицу и победно оглядел собравшихся. - Ну, а теперь?
- Совсем другое дело! Черт возьми, как в школе, будто и не вылезал из-за парты.
Все рассмеялись.
Усевшись за стол, с любопытством воззрились друг на друга. Никто - ни слова, только улыбки на губах да глаза, жадно разглядывающие соседей по обе стороны и напротив.
Первой не выдержала Галина Соловкина - когда-то шустрая, бедовая девчонка с озорными глазами и слегка вздернутым носиком. Сейчас степенная женщина, но, в сущности, осталась такой же. Только предательские морщины вокруг глаз да кольцо на левой руке красноречиво повествовали о жизненном пути.
- Так! - объявила она, хлопнув ладонью по столу, и все сразу уставились на нее. - Не будем играть в молчанку. Дни короткие, жизнь еще короче, вы привлекательны, я чертовски привлекательна, к чему терять время?
Присутствующие единодушно и бурно одобрили ее решительное вступление и приготовились выслушивать каждого по очереди. Всем не терпелось узнать, кто кем стал и чего достиг, плюс к этому - что предшествовало стремительному взлету выступавшего либо его сокрушительному падению.
Слово взяла комсорг. И так же, как Соловкина, с тем же пафосом и возгласом обрушила на стол ладонь. Только правую, с кольцом на нужном пальце.
- Так! На повестке дня вопрос: прием в комсомол пионера Муравьева Саши. Александр, расскажи нам о себе: как сложился твой жизненный путь, кем ты стал, чему научился. Одним словом, всё о себе.
- Нет, товарищи, так дело не пойдет, - неожиданно возразил на это Медведев. - Как директор школы, я заявляю, что собрание наше отнюдь не социального характера и не предусматривает выслушивание автобиографий его участников. Во всяком случае, на данном этапе. Это несанкционированное мероприятие, которое мы сегодня здесь проводим, начинать надо не с того. Не хватало нам сюда еще трибуны. А вы, товарищ комсорг, забудьте свои социалистические замашки, не забывайте, в какое время мы живем.
- Вот так, - удрученно развела руками Климова, - я так и знала, что директор направит течение беседы в свое русло.
- Не в свое, Зоенька, - с улыбкой поднял кверху палец Алексей, - а в общественное. Которое не должно пересохнуть по вине твоих давно отживших свое бравурных партийных лозунгов и выдержек из устава комсомола. А потому предлагаю и, думаю, мужская половина поддержит меня, несколько изменить порядок заседания. Начнем с того, что первым делом мы должны отпраздновать это событие, которое, и не надо закрывать на это глаза, увы, может не повториться.
С этими словами он поднял с пола "дипломат", открыл его и торжественно водрузил на стол бутылку водки и шампанское. Потом оглядел собравшихся, в частности, мужчин.
- Как вам такое начало нашего концептуального процесса?
- Ну, а это, - произнес Колесов и извлек из своей сумки еще одну бутылку и то же шампанское, - не позволит убить процесс в зародыше и даст ему развиться в полную силу.
- Вот это по-нашему! - сразу оживилась Соловкина. - А то, боюсь, мы все закиснем, внимая тусклым выступлениям кандидатов в члены ЦК ВЛКСМ.
- Ребята, вы что, с ума сошли! - замахала руками хозяйка квартиры. - Да вы же тут целую попойку устроите, не хватало нам еще пьянок.
- Климова, ты поменьше рассуждай, а побольше слушай, что говорят старшие, - взяла инициативу в свои руки Галина. - К тому же Алексей директор, а ты всего лишь учительница старших классов. Так что дуй на кухню и быстренько сервируй стол на восемь персон. Вон Ольга тебе поможет. Морозова, подъем! Шагом марш на кухню вслед за хозяйкой, и чтобы через пять минут эту скатерть украшали рюмки, бокалы и закусь! А мы пока покурим. Слушай, Зойка, у тебя курить-то можно?
Климова в ужасе округлила глаза:
- Да ты что, сдурела? Не, ребята, если только на балконе...
- Чего? Ты что, подруга, заморозить нас хочешь? А еще считалась одной из лучших учениц в классе. Где же твое человеколюбие, забота о ближнем?
- Ну, тогда в подъезд, на лестничную площадку...
- Здрасьте, приехали! Знаешь, Климова, ты хоть и комсорг, но людей совсем не уважаешь. А еще собралась вести заседание. В кои-то веки мы собрались, раз в пятьдесят лет, а ты нам вяжешь руки и ноги своими антиникотиновыми выпадами. В коридор нас гонишь! Совесть-то есть у тебя?
- Ну в самом деле, Зой, - поддержал Галину Александр. - Уйдем - проветришь потом. Первый и последний раз ведь. Кто знает, соберемся ли еще, ведь по полста уж каждому!
Климова вздохнула, взялась руками за голову:
- Муж придет, запах учует - целую бурю подымет.
- А ты меня позови на помощь, - задымила сигаретой Галина. - В моем присутствии ему будет затруднительно поднимать эту бурю. Я с мужиками умею управляться, он у меня сам закурит.
- Да ты что, он же некурящий.
- А у меня закурит. Не таких в штабеля укладывала.
- Зойка, ты лучше не возражай, - рассмеялся Медведев, - а то ведь и в самом деле придет. И уложит.
Соловкина подмигнула ему и демонстративно выпустила в потолок густую струю дыма. Климова махнула рукой и исчезла в кухне. За ней поплыла Морозова.
Через несколько минут обе, будто добрые феи, под гром оваций вырулили из кухни в зал, нагруженные всем тем, чему полагалось быть на столе.
Вот тут-то и потекла беседа - неторопливо, обстоятельно, в то самое русло, где ей и подобало течь. Пили, правда, не все, отказался Виктор Синичкин: за рулем. И тотчас был обруган, высмеян и уничтожен. Совсем без головы: не знал, куда шел? От метро всего-то ничего, так нет, он и тут на машине! Ну и сиди теперь белой вороной.
Из женщин водку пила только Соловкина. Мужчины за ней едва поспевали: не успеют закусить, как она снова наливает (сама!) и предлагает другой тост, которым несть числа. Остальные женщины потягивали из бокалов шампанское.
Тут и узнали друг о друге все, что хотели. Алексей Медведев имел высшее образование и уже несколько лет был директором школы в Волгоградском районе. До этого занимал какой-то пост в РОНО, какой - никто так и не понял. Женат, имел двоих детей и одного внука. Машина - "Тойота", дача в Струнино.
Муравьев Александр с дипломом об окончании МИФИ работал главным инженером радиоэлектронного оборудования на заводе "Манометр". В перспективе - замдиректора. Тоже семья и дети. Двое. Машина - "Пежо", дача под Можайском.
Синичкин Виктор окончил институт, потом факультет журналистики МГУ. Работает редактором в АПН. Увы, не женат, не сложилось. От предыдущего брака детей нет. Машина - "Вольво", дача под Серпуховом.
Климова Зоя вела русский язык и литературу в той же школе, где все они учились. Предлагали завучем - не согласилась, любила свои предметы. За плечами - педагогический институт. Семья, взрослые сын и дочь. У мужа машина, дача близ Подольска.
Морозова Ольга занимала должность директора трикотажной фабрики. Замужем вторично, двое детей. Дача, машина.
Мачина Людмила. Диплом об окончании технологического института холодильной промышленности. Работает программистом в некоем НПО. Тоже машина и тоже дача.
Соловкина Галина с дипломом об окончании МИИТа работала судомойкой в фешенебельном ресторане. Именно это, по ее словам, обеспечивало ей безбедное существование. С мужем разведена. Взрослая дочь, внучка. Машина, дача у зятя.
Теперь, налюбовавшись друг другом, обратили взоры на Евгения Колесова. Все были прилежными учениками, успеваемостью отличались отменной, в аттестатах ни единой тройки. Ну, а этот разгильдяй и лоботряс? Что скажет он? Какой институт закончил и какую машину имеет? Или дачу? Есть над чем втайне позлорадствовать. Не подавая виду, конечно. Но свято помня, как в школе он всегда ненавидел зубрил и выскочек, утверждая, что учатся они не для себя, а ради отметок в журнале.
Что он мог ответить им всем? Ничего, кроме правды. Так он и сделал. Квартира? Да, есть. Заработал. На стройке. Этими вот руками. Жена? Да, и два сына. Машина? Этого нет и не надо. Нет и дачи. Работает кем? Сантехником. Чистит унитазы, ремонтирует бачки, меняет краны. Бывает, руки по локоть в дерьме, да и сам тоже, когда приходится лезть в колодец. Устраивает их такой ответ?
Все молчали. Да, собственно, иного ответа никто и не ждал. Учителей он не любил, школу ненавидел, за партой сидеть терпеть не мог. Делал всегда только то, что ему нравилось, к чему лежала душа, и считал своим непримиримым врагом того, кто заставлял его делать что-то помимо воли. Таких врагов в школе было много. Учителя. Те, что вели ненавистные, непонятные и ненужные ему предметы: алгебру, геометрию, химию, историю, литературу. Целый комплект. Результат не замедлил сказаться: не хочешь учиться дальше - лезь в дерьмо. Каждому свое. И такие тоже нужны, не всем же быть директорами. Спрашивается, зачем пыхтел за партой десять лет?
В мгновение, только он сказал, как всем за этим столом стал неинтересен. Как пустая миска из-под щей, пачка без сигарет. Он поглядел на них и улыбнулся. Но не напоказ, а краешками губ, скорее для себя самого. Ему было их жалко. Но он не скажет почему: не хочет ссориться. Да и не выиграет. Их много, а он один, и он здесь не воин. Они для него всего лишь толстосумы, ворующие у государства, так он решил. А он зарабатывает честно, и на эти свои, кровные, ему не купить ни машины, ни дачи. А воровать он не умеет, жизнь учила его не этому. Такой вот несовременный индивид, оставшийся в двадцатом веке на одной из строек, где горбатился за квартиру. Тогда повсеместно гремел лозунг "Трезвость - норма жизни!" Ныне время иное, и постер надо менять на другой: "Пьянство, воровство и бандитизм - эта самая норма".
Но не стоит сейчас никому и ничего говорить, хоть и хмель ударил в голову и зачесался язык. Пусть каждый живет как знает, ему ли вмешиваться, что-то изменять, поправлять, кого-то учить? И он решил сомкнуть уста. Пусть говорят они - умные, с дипломами. Любопытно, много ли они знают, умеют ли говорить, и о чем вообще будут вести беседу?
Он хотел первым подать мысль о том, что сейчас самое время вспомнить об их школьных годах, об учителях, предметах, анекдотах, случавшихся с кем-либо из них, о друзьях-одноклассниках - тех, которых нет нынче с ними и никогда уже не будет... Но он не мог нарушить молчание первым и ждал, когда найдется самый умный среди всех, кто предложит вспомнить об этом.
О себе он уже не думал. В полном молчании он вспоминал школьные годы. Посматривая то на одного, то на другого, он переносился в памяти далеко назад, отбрасывая от нынешнего года целых тридцать пять и держа перед глазами однокашников, тех, чье коллективное фото лежало посередине стола.
Так, вспоминая, он глядел на бывших десятиклассников, теперь уже постаревших на тридцать три года. После его слов ему показалось, что их лица стали надменными, а на некоторых даже промелькнуло выражение брезгливости. И только Соловкина, эта никогда не унывающая, остроумная, бесшабашная Галька добродушно улыбнулась и возвестила, окутав себя клубами дыма:
- Ну и молодец! Не всем же быть инженерами, кому-то надо и сантехником. Нехилая специальность, между прочим. У меня вот дома кран ревет как труба Иерихонская, и бачок подтекает, за сутки уйма воды в пропасть уходит. Что делать - ума не приложу. Счетчик на воду поставила, теперь он мне всё это наматывает. Позвала было сантехника - не дозовешься. Потом один пришел, такую сумму заломил - у меня в висках целый день стучало, думала, мигрень. Может, зашел бы, Жень, а? Посмотрел бы. А я уж тебе от души, по всей моей женской слабости...
И она с улыбкой игриво покосилась на Колесова.
Евгению не хотелось улыбаться, но не смог сдержать себя, как ни пытался.
- Да не вопрос, Галка, - ответил он, - в любой момент. Отладим в лучшем виде.
- Правда? Слушай, а может, ты и в электрике сечешь? У меня чего-то выключатель барахлит.
- Сделаем и это.
- Серьезно? Ой, ну надо, а? А вот мой балбес с высшим образованием ничего не умел, только и знал, что бумажки свои целыми днями в "дипломате" таскать.
- Жень, а ко мне не зашел бы? - оживилась вдруг Мачина, женщина маленького росточка, с круглым лицом. - У меня смеситель заедает и в ванной плохо уходит вода.
Соловкина резко повернулась к ней:
- Осади, подруга! У тебя муж есть? Вот и не рыпайся, пусть он тебе и чинит, нечего у меня мастера переманивать.
- Да он же ни черта не умеет! - возразила Людмила. - Только водку жрет да на баб чужих заглядывается.
- Что, тоже инженер? - расхохоталась Галина, не обращая внимания на то, как вытянулись лица у мужчин. - Поздравляю! Ну и мужики пошли: дипломов нахватали, а ни ума, ни рук не заимели. Как в анекдоте. Отец - дочери: "Ты что, с ума сошла? В доме краны текут, антенный штекер отвалился, плита не работает, люстра не горит, на даче сарай не построен, а ты собралась замуж за инженера!"
Мужчины закашлялись, закряхтели, забросали Галину недобрыми взглядами. Это увидела Климова и поспешила разрядить обстановку:
- Ребята, что-то мы всё не туда. Не о том. Собрались вспомнить наши школьные годы и тех, кто уже ушел от нас безвременно в мир иной, а вместо этого какие-то амбиции, личные мотивы, косые взгляды... Ох, комсомола на вас нет, хоть вы и говорите... Я вспоминаю сейчас, как принимали в комсомол Пашку Бусыгина. Помните его?
- Его-то? Ну, еще бы! - встряхнулся, отгоняя от себя ненужные в эту минуту мысли, Медведев. - С тобой, Колесов, было время, за одной партой сидел.
- Мне-то не помнить... - кивнул Евгений.
- Ну вот, - продолжала Климова, - вызываем его, подходит он к столу. Спрашиваем: "Паша, когда проходил первый съезд ВЛКСМ?" А он стоит так, ножкой дрыгает и плечами пожимает: "Не знаю". - "Ну, а второй?" Он долго смотрел в потолок, щурился на лампочки, вспоминал, наверно, как я его натаскивала перед этим, а потом выдал: "Не помню". - "Ну, хорошо, а каким должен быть комсомолец?" Он снова в потолок, опять щурится, подрагивает ножкой, потом начинает бубнить: "Комсомолец это... он это... ну как это... ну, в общем, он должен... это самое... быть... этим, как его... ну...". Тут секретарь не выдержал и вскочил из-за стола: "Слушай, Бусыгин, там что, так и написано, в уставе комсомола? Так, как ты тут сейчас выводишь? Климова, кого ты привела, он же ничего не знает и знать не хочет! Смотри, улыбается себе, и на всё это мероприятие ему глубоко наплевать". А Пашка зыркнул так на него, усмехнулся и сказал: "А я что, просил, чтобы меня принимали?" - Зачем же тогда пришел?" - "А Зойка пристала с ножом к горлу: давай вступай и всё! Ты нам показатели снижаешь. Я говорю ей, что не хочу и ничего не знаю про комсомол, а она мне: "Ты, главное, приди, а там мы тебя за уши вытянем".
- Ну? - хихикнул Муравьев. - И дальше?..
- Ой, ребята, - Климова театрально вскинула руку к груди и закатила глаза, - я готова была сквозь землю провалиться от стыда. А Пашку, будь моя воля, убила бы на месте! Это ведь надо такое ляпнуть, да еще при этом типе, что из райкома... - она махнула рукой. - В общем, его не приняли, а мне выговор вкатили.
- Пашка вообще был неординарной личностью, такое вытворял, хоть святых выноси, - добавил Медведев. - Помню, как-то гитару в класс притащил и поставил у парты. "А что, - говорит, - я же на ней не играю, кому она мешает?" А потом на урок химии приволок кота, напоил водкой и отпустил...
- Ой, а я что-то не помню такого, - растерянно посмотрела на негоМачина.
- Да ты что! Кот тогда минут пять бегал по классу, орал благим матом, а потом прыгнул химичке на стол и устроил там настоящий погром.
- Людка, ты болела тогда, потому и не помнишь, - прояснила ситуацию Морозова Ольга. - Кот этот мимо меня пронесся, - хвост трубой, - я подумала, ракета пролетела. А потом он и вправду сиганул на стол. Химичка бросилась к двери, открыла, кот вырвался и помчался оглашать коридор дикими воплями. Пашку тогда к директору вызывали, химичка накапала. Чуть из школы не выгнали.
- А как он эту школу чуть не взорвал! - неожиданно вспомнил Синичкин. - Женька, да вы же с ним дружбанами были, ваша шайка была притчей во языцех - ты, Пашка, Серега Лунин, Семенов, потом Лёха, Кеша... вся банда ваша, короче. Про эту бомбу ты помнишь? Вас двоих тогда к директору водили.
- Да ну, какая бомба, - рассмеялся Колесов, - так... ружейный патрон набили порохом, серой, магнием, еще чем-то, потом закупорили, проделали дырку в боку и поднесли спичку...
- Грохот был такой, как при налете вражеской авиации! - воскликнула Соловкина. - И как вас только с Пашкой не поубивало, двух дураков... Ну надо додуматься - с таким снарядом подняться на чердак и там его рвануть! Как будто нельзя было сделать это на улице. Результат - опять чуть из школы не выгнали, теперь уже двоих. Классе в девятом это, кажется, было.
- А с расческой-то? Про дымовуху! - встрепенулась Ольга. - Твоя ведь затея, Колесов, расскажи!
- А-а, - протянул Евгений, затягиваясь сигаретой, - вспоминаю. Только не я сам додумался, а Володька Затёскин. Такой скользкий был, как червячок, вечно меж пальцев выкрутится и исчезнет, а вина остается на другом. Так и в этот раз. Контрольная должна была быть по математике, ну, а я в ней, - все, наверное, хорошо помнят, - как баба Дуся в парашютном спорте...
- Да и не ты один, - напомнил, смеясь, Медведев, - вся ваша пятерка была - ни бум-бум: что ни контрольная, то по два балла на брата, что ни ответ у доски - та же картина того же Репина. Тут уж к бабке не ходи. Алгебра для вас была настоящим бичом.
- Да уж, - согласился Колесов, - подпортила нам эта наука немало крови.
- Так кто расческу-то поджег?
- Кто же, как не ваш покорный слуга? Это Затёскин подсунул мне, да еще в фольгу завернул, как конфетку. "Попробуй, - говорит, - чиркни спичкой, загорится или нет? Может, не дымовая?" Я ему: "Возьми, да сам чиркни". А он замялся, закрутился весь, за ухом стал чесать. "Палец, - говорит, - болит".
- А у тебя, конечно, не болел, - съязвила Климова.
- Да уж не болел... Я взял и чиркнул, а она как занялась дымом - хоть караул кричи! Я ее - тушить ногой, да куда там, она еще хлеще зашлась! Кузя, помню, подбежал, подсобить хотел, так она у него к подошве прилипла, да там и продолжала свою вакханалию, пока не кончилась вся.
- Вот вечно ты, Колесов, везде свой нос совал, всё тебе надо было. Никому не надо, а тебе надо. Математичка вошла - чуть в обморок не грохнулась: полон класс дыма! Кто? Что? Ну, конечно, Колесов. Она к директору: так, мол, и так, класс чуть не спалил, урок сорвал, контрольная накрылась. Опять родителей в школу, проработка на педсовете, по поведению - два, дневник весь красным расписан...
- Да, были времена, чудили... - протянул задумчиво Медведев. Хотел вспомнить что-нибудь о себе или о тех, кто сидит рядом, но не смог. Не растет трава на голом камне. Прилежненькими все были, хорошистами и отличниками, паиньками просто. Упаси бог - компрометирующая красная запись в дневнике...
- Ой, а Витька-то... Барашин! - всплеснула руками Морозова. - Тоже твой друг, Женька. Помните, чего отчудил?
Покряхтели, нахмурили лбы, поскребли затылки. Нет, не помнили. Улыбнулся один Евгений. Долго вспоминал после того случая, хохоча над Витькой вместе с ним самим.
- Ну как же, на уроке алгебры, забыли, что ли? - не унималась Ольга. - Наша Марта - ну, математичка - объясняла тогда, что такое число в квадрате и как это понимать.
- Ну, это какой класс-то был... - протянул кто-то.
- Не важно. Ну вот, объясняла она, значит, нам эту новую тему, потом спрашивает: "Поняли?" Да, конечно, чего ж тут не понять, все ясно. Ну, раз ясно - Барашин, кам хи плиз. Тот вышел, взял в руки мел, уставился на доску. Она ему: "Пиши: два в квадрате плюс три в квадрате - равно..." А сама сидит за столом, спиной к нему. Чувствует - тишина какая-то мертвая в классе, не слышно, как ученик стучит мелом по доске. Оборачивается, и ему: "Ну, в чем дело? Почему не пишешь?" А Витька голову опустил и смотрит себе под ноги; потом снял очки, стал протирать. Он, когда волновался, всегда так делал. Она ему снова: "Условие запомнил? Пиши: два в квадрате плюс три в квадрате - и равняется..." Отвернулась и опять уставилась в журнал. И снова могильная тишина насторожила ее. И тут в классе раздался такой хохот, что чуть стекла не повылетали. Марта подняла голову, потом оглянулась... и раскрыла рот. Витька обвел двойку квадратом, в такой же квадрат запечатал тройку, сплюсовал все это - и смотрит, силясь понять, что же это означает и чему это всё равно.
Все за столом дружно захохотали. Кажется, начали смутно припоминать сей эпизод из их далекой школьной жизни.
А Ольга, вся трясясь от смеха, продолжала:
- Марта ему: "Барашин, ты где был, когда я тему объясняла? В каких облаках летал, на какую планету? Узнавал, есть ли жизнь на Марсе? Может, поделишься с нами своим открытием?" Класс буквально давился от смеха. Помню, открылась дверь и вошла завуч, Ираида Павловна. На лице испуг: "Что это у вас тут? В другом конце коридора слышно. Марта Петровна, опять Колесов что-нибудь натворил?" А Марта и сама ржала как лошадь, потом сняла очки и промокнула платком слезы. "Да нет, - говорит, - у нас тут что-то типа викторины под названием "Что бы это значило?" Ираида не поняла, потом вошла в класс, поглядела на доску и сама закатилась. "Ну-ну, - говорит, - интересная викторина. Сколько живу на свете, но такую абракадабру еще не видела". И смотрит на Витьку. А тот, бедный, стоит, в лице ни кровинки, смотрит в пол и всё очки свои трет. А Марта еще с ехидцей так: "А чего удивляться, они с Колесовым за одной партой сидят".
- Ой, а на литературе! - неожиданно взорвалась смешком Соловкина. - Помните, наша "литера" Наталья задала нам как-то выучить к следующему уроку любое стихотворение Лермонтова? Забыли? Вспоминаете? Ну, повторю для тугодумов. Синичкин, я повторяю для тугодумов! Вот, значит, приходит она на другой день в класс. "Так, все выучили? Очень хорошо, сейчас буду спрашивать". Одного спросила, другого, дошла очередь до Витьки. "Ну, Барашин, выучил стихотворение?" - "Выучил".- "Рассказывай". Все замерли. "Птичка". И - тишина. Ждали, ждали - ни слова больше, как губы Витьке клеем намазали. Минута прошла, Витя - ни гу-гу. "Ну, - обернулась к нему Наталья, - что же ты? Учил?" - "Учил". - "Так рассказывай, мы ждем". - "Птичка". И снова все замерли. Тишина... Проходит, наверно, с полминуты. Наталья не вытерпела, поднялась, опустила очки на нос, воззрилась на Витьку: "Барашин, в чем дело? Задерживаешь класс". Витька прокашлялся, и снова: "Птичка...". - "Да слышали мы это, Барашин, дальше-то что? Что-то никак не летит твоя птичка". Тут мы все попадали со смеху. Витька смутился и полез в карман за платком - очки протирать. Ну, а нас было не унять, хохотали от души. Наталья ему снова: "Витя, может, ты другое какое стихотворение знаешь?" - "Нет, только это". - "Тогда читай". - "Я забыл...". - "Так, всё, Барашин, садись, чтобы мои глаза тебя больше не видели. Выучил, называется. Двойку ставить не буду, но учти, на следующем уроке спрошу. Понял?" - "Понял". - "Всё, садись".
Передохнув, Галина продолжала:
- Но самая хохма, ребята, была на следующем уроке. "Барашин, к доске. Выучил?" - "Выучил". - "Ну, давай". - "Птичка". И тут класс взорвался. Нет, правда, это в цирк не надо ходить. Одно слово только сказал - и целую минуту Наталья не могла нас успокоить. Наконец, когда мы угомонились, она ему снова: "Ты выучил или нет?" - "Да выучил же!" - "А почему не рассказываешь?" Витька насупился: "А чего они..." и опустил голову. Тут Наталья гаркнула на нас: "Так, внимание, тишина в классе! Все слушаем Лермонтова. Ну, Витя, начинай". - "Птичка". И тут кто-то хихикнул на задней парте. Только все услышали - как грохнули со смеху! Смотрим - и Наталья не выдержала, тоже заколыхалась. И тоже очки долой, и давай глаза вытирать. А Витька - ну хоть бы улыбнулся, серьезный такой стоит, покраснел, как рак. Наталья отсмеялась украдкой, повернулась к нему и говорит: "Садись, Барашин, тебя, я вижу, учить - только портить". - "Да учил я, - вдруг подал голос Витька, - учил же! Забыл только..." - "Что забыл-то?" - "Как начинается". Она к нам: "Кто-нибудь, найдите у Лермонтова это стихотворение, подскажите Барашину, как оно начинается. Второй день никак вспомнить не можем". Кто-то из нас нашел и со смехом прочитал начало. Мы тогда не поняли, почему со смехом. Витька сразу приободрился и только раскрыл рот, а Наталья ему: "Названия не надо, мы теперь его до конца дней своих будем помнить. Рассказывай". И Витька начал читать. Одну строчку прочел, вторую, третью, четвертую... и замолчал. Наталья ему: "Ну что, опять забыл?" А он ей в ответ: "Нет, не забыл. Кончилось". - "Как кончилось?.. И это всё?!" - "Всё". - "Ох, Барашин, Барашин, да за это время можно было целую поэму прочесть, пока ты тут со своей птичкой... И где только выкопал, меньше, наверно, не нашел".
Галина закончила выступление и оглядела слушателей. Все сидели с платками. Кажется, ни один из них давно уже так не смеялся. Только Колесов в отличие от всех едва растягивал губы и смотрел задумчиво в пустую рюмку.
- А Женьке что-то не до смеха, - посмотрела на него Климова. - Кажется, отсмеялся уж в свое время. Ведь друзьями вы были, аж с пятого класса. Я помню, как он впервые появился и сел с тобой за парту.
- А почему он сам-то не пришел? - спросил Медведев. - Занят, что ли, очень? Зойка, ты ему звонила?
- Никто трубку не берет.
- А ты, Женька, звонил?
- Нет, - мрачно поглядел на него Колесов и прибавил: - К сожалению, на тот свет телефон еще не провели.
- Как!.. Значит, Витька Барашин...
- Он умер... три года уже. Ему было тогда всего сорок семь...
С минуту, наверное, все молчали, опустив глаза. Неожиданным оказалось известие, страшным.
- А отчего? - спросила Мачина.
- Жена хорошая попалась. Сгорел на работе. На двух даже. Все для нее, для семьи: обуть, одеть, накормить... А сама, сука, палец о палец... Всё на его шее. Да еще и запрещала ему выпивать, курить, с друзьями видеться, слушать музыку, смотреть кино - ничто не должно отвлекать от забот о семье... Вот и свела в могилу. Надорвался: крайнее истощение организма; сердце не выдержало.
И снова помолчали. Потом разлили по рюмкам, помянули, спросили, где жил, где работал. Дальше одного за другим вспомнили тех, кого уже не было, кто безвременно ушел в мир иной. И от этой цифры стало страшно, сердца заныли, разум восстал. Почти двадцать человек! Добрая половина класса. Их одногодки, однокашники. Друзья и подруги детства и юности. Даже до полсотни не дотянули... Обидно! Причин хватает. У кого что. В основном - болезни.
Тема мрачная, говорить об этом не хотелось. Медведев предложил сменить пластинку и рассказал анекдот. Отзыв на него был почти никаким. Он вновь выступил в этом жанре, но реакция оказалась не намного выше. Его поддержал Муравьев. Тут, кажется, посмеялись, а кто-то сделал вид. Последним хихикнул Синичкин. Женщины уставились на него.
- Виктор, ты по принципу: хорошо смеется тот, кто смеется последним? - полюбопытствовала Людмила.
Бойкая на язычок Соловкина тотчас была тут как тут.
- Здесь не тот случай, Люся, - поправила она Мачину. И выдала: - Последним смеется тот, кто плохо соображает.
Это оказалось почище анекдотов, но смех был сдержанный.
Синичкин побагровел, смутился, спрятал глаза.
- Да ты не думай, Вить, я пошутила, - заулыбалась Галина. - Просто к слову пришлось.
Но Синичкин уже крепко увяз не в своей тарелке, помочь ему выбраться из нее могло только противодействие. В фехтовании такой удар называется контрбатман. Евгений тонко уловил этот момент и спросил, кивая в сторону вазы с цветами:
- Тебе нравятся красные розы, Галина? Там, у телевизора, букет; я вижу, ты залюбовалась.
- Кто же не любит роз?
- А у тебя дома есть?
- Нет, откуда?
- Непременно приобрети.
- Хм, вот еще, надо будет - подарят.
- Э нет, ты это дело не пускай на самотёк; чужие цветы не имеют той магической силы, которой обладают те, что ты принесла домой сама, запомни это.
- Магической силы? - Соловкина приподняла брови. - Это интересно, Женечка. Что же это за сила такая?
- А такая, Галка, что с помощью роз можно крепко-накрепко привязать к себе мужчину. Веревки из него вить.
- Да? Хм! Ну-ну, и как это, может, поведаешь? А мы воспользуемся при случае.
- Что ж, могу рассказать, что помню. Правда, не знаю уж, насколько это соотносимо с нашим днем. В древнем Египте женщина, мечтающая о мужчине, должна была принести в дом розы, а потом завлечь туда его, мужчину этого. Едва увидев цветы и вдохнув их аромат, ее избранник полностью терял контроль над собой и делал все, что хотела от него женщина.
- Ерунда какая-то, - поморщился Медведев. - Басни. Их сейчас мелят кому не лень.
- Тебе не интересно, не встревай, - бросила на него укоризненный взгляд Соловкина. И Колесову: - Продолжай, Женька.
- Женщины пошли еще дальше, возведя розу в ранг цветка любви. Отныне у них появился обычай устилать пол лепестками розы. Сама Клеопатра выступила застрельщицей в этом деле, говоря, что запах роз рассеивает внимание и притупляет ум, что и нужно для обольщения мужчины, для подчинения его своим чарам.
За столом царило молчание. Информация о розах вызвала бурную заинтересованность у женского пола; мужчины же, хмыкая, скептически покачивали головами. Поскольку никто его не перебивал, Евгений продолжал:
- Но Европа тоже обратила внимание на таинственную, волшебную силу чудесного цветка. Знаменитая гетера Аспазия благодаря тому, что сама умела изготовлять целебные и чудодейственные мази из лепестков роз, стала самой красивой женщиной древней Эллады. Однако история этого цветка имеет не столь оптимистическое продолжение. Например, в третьем веке, во времена правления Каракаллы все розовые кусты было приказано безжалостно вырубать, так как этот цветок считался символом порока. Видимо, римляне, а за ними галлы поступали так согласно легенде о том, что якобы цветок розы вырос на месте невинно убиенного Авеля, из его крови. Поэтому выращивали его под строжайшим надзором особо доверенных лиц. А жена императора Домициана Августа, в покои которой незадачливый любовник принес однажды розы, узрела в них причину внезапной головной боли и связанную с этим агрессию. Она приказала утопить любовника, а этими красными цветами забрасывать женщин, которых хотели унизить или оскорбить...
Поглядев на Соловкину, Евгений улыбнулся:
- Галка, закрой рот и спустись на землю; это было двадцать столетий тому назад.
- Откуда ты это знаешь, Колесов? - спросила она.
- Так... читал. Но вот последний аккорд. Хотя розу по-прежнему считают цветком некоторой агрессии, эти цветы всегда будут дарить возлюбленным: помимо всего прочего они способны вызвать страсть.
- Как раз то, чего с каждым годом становится все меньше, - уныло хмыкнула Соловкина. - Как воды при отливе.
- Это у тебя-то, Галка? - усмехнулся Муравьев. - Да ни в жизнь не поверю. Ты у нас всегда считалась знатоком в любовных делах, лучше всех умела притягивать к себе ухажеров, отбоя от них не знала. Или нынче сдала позиции?
- Не я их сдаю, Сашенька, а наша женская природа. Тебе не мешало бы знать психологию и проблемы женщины, которой накатывает шестой десяток.
- Не значит ли это, что в последнее время телевизор становится твоим основным собеседником?
- Ты имеешь в виду, что все мы заметно постарели? Согласна; утешает то, что не я одна. Только при чем тут телевизор?
- При том, Галка, что для пожилых людей это, пожалуй, единственное средство развлечения. Я связываю это в некоторой степени с тем, с чего мы и начали этот разговор. И уж коли он зашел о старости, то, по-моему, хотя по-прежнему мы не перестаем дарить женщине цветы, но озабочены вовсе не ее реакцией на это или радужными перспективами в этом плане. Нас настигает злая ирония природы, и мы больше думаем о футбольных матчах, походах за грибами и на рыбалку, да о столике во дворе, где "забивают козла". Для женщины здесь, как видишь, места совсем мало. Этот-то период и называется старостью. Как сказал один герой из фильма: "Старость для мужчины - это когда вид хорошенькой женщины вызывает у него не надежду, а воспоминания".
- А для женщины? Есть какое-то определение старости для нее? Когда, по-твоему, она для нее наступает?
- Когда телевизор интересует ее больше, чем зеркало.
- Ну, не скажи. Я, к примеру, не опускаю рук и, хотя не моложусь, но и не выгляжу старухой. Во всяком случае, стараюсь оставаться привлекательной. Все женщины таковы.
- Согласен, не будем этого отрицать, но времени на это по утрам у вас с каждым годом уходит все больше.
- Что поделаешь, издержки возраста, называемые гримасами природы. Самкам дарвинских приматов было все равно, для самцов они все были одинаковыми. Но процесс эволюции, к счастью, сопровождался изобретением косметики. Этим оружием женщина будет пользоваться до тех пор, пока из нее не посыплется песок, и всякие косметические ухищрения станут не украшать ее, а уродовать, не вызывая ничего, кроме смеха.
Муравьев замолчал, не зная, что возразить. Колесов решил его поддержать:
- Никто и не заставляет отказываться от косметики, хотя некоторые женщины и предпочитают обходиться без нее. МирейМатье, например, или Шерон Стоун. Та мажется, конечно, но по самому минимуму и, кстати, пардон, совсем не носит нижнего белья.
- Да, - кивнул Евгений, - один из способов лишний раз заставить говорить о себе. Джек Николсон, например, обожает мокрых женщин, хотя сам признавался, что это всего лишь его трюк, рассчитанный на публику. Причуда? Факт. Диккенс спал головой на север, так же и писал. А Эйнштейн? Тот терпеть не мог духов и готов был на коленях ползать перед женщиной, которая не мылась как минимум недели три. Раз уж мы заговорили о великих, вспомним Чарли Чаплина. Свою первую жену он лишил девственности, когда той было тринадцать лет; вторую изнасиловал в двенадцать. Но говорить о причудах здесь по меньшей мере неуместно, скорее это доказывает отклонения в психике. Вспомним Чайковского и Фредди Меркьюри, любивших мужчин больше женщин; о Джеке Лондоне, который, говорят, любил женщин только гораздо старше себя; о Жорж Санд, неравнодушной к представительницам своего пола. Другой пример - небезызвестный всем Нерон. Однажды ему сделалось зябко, он никак не мог согреться и приказал поджечь Рим. А маршал Бассомпьер любил смотреть, как придворные греют зимой свои ноги во вспоротых животах молоденьких женщин из простонародья. Вот вам и великие люди - те, о которых говорят, которыми восхищаются...
- Да плевать на их недостатки, - решительно перебил его Медведев, - главное, что они были знаменитыми, сумели оставить свой след в истории, в памяти человечества. Никто, например, не станет осуждать Элтона Джона и говорить о нем дурно только потому, что пустили слух о его нетрадиционной ориентации. То же, кстати, говорят и о Леонардо да Винчи, что нисколько не умаляет его достоинств ученого и художника. А Андерсен? Тот вообще был безграмотен, делал в слове по три ошибки, не говоря уже о знаках препинания. И что же? Его любят и с удовольствием читают дети всего мира.
- Ой, ребята, - подала голос Климова, - ну что говорить о знаменитостях, мало об этом сказано? А о простом человеке? Что сказано о нем? И где? В романах, большей частью придуманных? А ведь он не менее даровит, чем знаменитые актеры, певцы и писатели. Но о нем никто не знает, и талант свой он хоронит вместе с собой, не сумев раскрыть его людям, потому что они оказались глухи и слепы. Ведь есть такие, к чему отрицать? Но они никому не нужны. К ним никто не присматривается и не прислушивается, потому что у них нет знакомств, связей, они не знают, куда обратиться. Зато они хорошо понимают, что, где бы ни появились, наткнутся на бездушие и тупость чиновников. Тем важнее фамилия, а не талант. Вот если ты, скажем, внук Шаляпина, тебя послушают и надлежащим образом оценят, хоть ты и бездарен. Ну, а если ты какой-нибудь там Скамейко? Да с тобой и разговаривать не станут, будь ты первоклассным тенором! И эти люди несчастны. Они знают, что талантливы, но не могут заявить о себе, потому что они ничьи сыночки и ничьи дочки.
- Ну, Зойка, здесь ты явно сгущаешь краски, - возразил Синичкин. - Не всё так мрачно, как ты расписываешь. Есть среди чиновников и умные люди, которые...
- Ждут от тебя только взятку, да? - взорвалась Климова. - Знаем, слышали, на том стояла, стоит и стоять будет русская земля.