По окончании иняза Марк поступил на работу в среднюю школу с преподаванием ряда предметов на французском языке, что было совсем не плохо: класс делился для уроков французского языка на три группы, а зарплата была на 25% выше. Что касается предметов, преподаваемых не по-русски, то это для фасона, так как никто этого делать не собирался, а все затеяли с младших классов, которые разделили каждый на три части, и Марку для начала вручили 12 перепуганных галчат: веди их в ту вон комнату и приступай.
Специальной методики обучения малышей иностранному языку к этому времени никто не придумал - делай, как знаешь, и он начал с того, что популярно объяснил деткам, что на свете есть много разных языков, а не только русский и, в частности, французский, и вот они будут учиться говорить на этом языке.
- А для чего? - спросил мальчик с первой парты, и у него был взгляд человека, который, если спрашивает, то предполагается, что ему ответят.
Такой сорт людей иногда попадается, но, как правило, среди представителей старшего поколения.
Марк большим и указательным пальцами крепко сжал подбородок, что означало глубокое погружение в мысли. В мыслях ничего подходящего не нашлось, потому что, в самом деле, зачем учить язык, на котором им разговаривать будет не с кем, а читать нечего? Врать же не хотелось, тем более этому субъекту. Поэтому он на всякий случай и не очень строго заметил:
- Когда ты обращаешься к учителю, нужно встать.
- А я уже и так стою, - сказал субъект.
Марк подошел поближе, заглянул под парту и сообразил, что если парень взберется на скамеечку, то станет скорее выше, чем ниже и наоборот.
После чего Марк приступил к знакомству с аудиторией, одновременно обучая их выражению "Je mappelle..." - "Меня зовут..." Он ткнул себя в грудь, прибавя: "Je mappelle Marc Ossipovitch" и повторил этот диалог с самим собой несколько раз, после чего спросил у того, кто до этого пытался выяснить, кому вся эта белиберда нужна:
- Et comment tappelles-tu?
- Je mappelle Marcossitch, - шустро ответил понятливый ребенок, и стало ясно, что никто ничего не понял, и правила этой игры только со стороны кажутся простыми.
По крайней мере, к концу урока он, Марк, выучил имена всех двенадцати, что, как ни говорите, тоже было достижением. Самого маленького звали Митей.
- Je mappelle Mitia... Или Дима. Как вам больше нравится.
Марку понравилось "Митя".
Из статей по методике Марк усвоил, что существует "прямой", то есть баспереводный метод обучения языку, который эффективнее грамматико-переводного, которым пользовались до 1913 года, когда все было хуже, а также было многократно повторено, что, чем дети меньше, тем конкретнее они мыслят. Чтобы от своей абстрактности опуститься до уровня конкретности семилетних детей, обучать их следует в рамках их конкретного мира, а их мир до отказа, как та рукавичка, населен сказочными персонажами.
В то время Марк еще был сам безусым юнцом, а много лет спустя, когда стал усатым дядем, он однажды кому-то сказал, что первые сюжеты для фильмов ужасов создавались как раз не для взрослых, а для детей. Поскольку считалось, что абстрагировать детский мозг еще не в состоянии, то населяющие его мирок клыкастые звери и людоеды, бабы-яги и прочие Горынычи, включая родителей, которые, впав в бедность, дюжинами отводили детей на съеденье этому зверью в лес, весь этот кошмар должен был восприниматься ребенком конкретно, то есть, как реально существующий, и все это обязано было благотворно отражаться на развитии детской психики.
К счастью, психология была и, видимо остается, настолько же абстрактной, насколько конкретным представлялся психологам мир детей. Мир очень конкретных ужасов соорудил для взрослых психоаналитик Фрейд, а дети с удовольствием помещали себя в мир сказок, населенных зубастыми чудищами, абстрагируясь от мира ужасов, населенного родителями и другими взрослыми людьми, которые, в отличие от добрых волков и людоедов, дрались, кусались и отравляли жизнь.
Короче, Марк решил театрализовать свои уроки и для этого, распределив роли, стал репетировать с детьми сказку, в которой родным языком всех зверей якобы был французский. Это было весьма забавно. Детям нравилось.
В ходе распределения ролей произошел инцидент. Митя категорически отказался быть зайцем.
- Хочу быть волком, - сказал он.
Но роль волка уже была отдана Сереже, который был самым рослым и поэтому, по замыслу режиссера, лучше всех соответствовал характеру этого ужасного хищника. Митя же, который конкретных логических выкладок Марка не понимал, так как назло всем мыслил абстрактно, настаивал на том, что волком должен быть он.
- Хочу быть волком, - сказал Митя, глядя прямо в глаза режиссеру.
Режиссер, кроме прочего, был педагогом, а тогдашняя педагогика, как, впрочем, и все прочее общественные науки, рекомендовала стоять на своем и ни под каким видом не уступать, так как любая уступка антипедагогична, антиобщественна и разрушительна. Мы же обязаны не разрушать, а строить.
- Хочу быть волком, - заорал Митя таким страшным голосом, как будто уже, в самом деле, перевоплотился в хищника, но, опрометчиво вскочив, превратился в зайчонка и этим все испортил.
Марк из собственного опыта и из книг типа истории о Швамбрании знал, что трудновоспитуемых детей во имя порядка и с целью успешного продолжения учебного процесса следует выставлять за дверь, что он и сделал, но Митя стоять на месте не стал и крупным волчьим шагом пошел по коридору, громко сообщая всем, кто способен слышать, что он не заяц, а волк и требует признать себя таковым. Что-то в этом роде.
Слышали все, кроме Марка, который приступил к репетиции и пытался научить медведя-Вовку правильно произносить: Je suis un ours! - но вошла Зинаида Порфирьевна, завуч, с Митей под мышкой и строго сказала:
- Да сделайте вы его хоть крокодилом, но пусть, наконец, заткнется.
Зинаида Порфирьевна была интеллигентной женщиной, и Марк от нее такого не ожидал.
- Повторяй за мной: Je suis un loup.
Митя всхлипнул и повторил.
2.
Уроки шли не то, чтобы очень успешно, но, впрочем, весело. Марк усвоил одну важную истину: в профессии учителя, как в актерском искусстве, главное, это понравиться ученикам, а методика... Кто-то где-то сказал, что методика, это соленый огурец: ничего вкусного и полезного в нем нет, но в сочетании со стопкой хорошей водочки...
Отношения с детьми сложились самым лучшим образом, но особенно к нему привязался Митя. Он ужасно вел себя на уроках, требовал к себе большего внимания, чем ко всем остальным, и все время норовил своим маленьким телом зайчонка отгородить Марка от других претендентов на его внимание.
- Митя, ну почему ты так себя ведешь? - жалобно спрашивал Марк.
- Je suis un loup! - объяснял ему Митя.
Во время перемены он подходил к нему с неизменным:
- А куда вы идете? - и, не дожидаясь ответа: И я с вами.
После чего хватал его за палец и они шли вместе.
- Митя, мне нужно в туалет, - пытался освободиться Марк.
- Ничего, я подожду в коридоре.
Вся школа, учителя и ученики, забавлялась видом этой парочки, потому что это было, действительно, забавно.
Однажды Марк сидел один в учительской и что-то читал. У него было "окно" - самое приятное время в его педагогической карьере, когда можно было отдохнуть от шума и спокойно что-нибудь прочесть.
Открылась дверь, и вошел Митя.
"Что ты здесь делаешь? Ты должен быть на уроке", - обязан был сказать Марк, но Митя подошел к нему и, став на цыпочки, просунул голову между его локтем и столом, после чего Митины флюиды объяснили ему, что какая, в самом деле, разница, сколько будет восемь плюс три? А если, к примеру, семнадцать? Или, допустим, сорок четыре? Что от этого меняется? И он посадил Митю на колени, и они поговорили о чем-то важном, но о чем именно, Марк забыл, потому что это было, хоть и важно, но не существенно.
После уроков у него была небольшая потасовка с Зинаидой Порфирьевной и Митиной учительницей, которые, как верные последователи Декарта, были противоположного мнения о роли арифметики в природе вещей, и Марк со своим Митей был в меньшинстве, тем более, что дать сколько-нибудь приемлемого объяснения своему антиобщественному поступку не мог ни тот, ни другой.
- Как вам кажется, у Мити есть проблемы с детьми? - неожиданно спросил он Митину учительницу.
- Нет, я бы этого не сказала.
- А с кем он дружит?
Учительница подумала и призналась, что не знает.
- А вы у него спросите, - предложил Марк.
Она таки спросила.
- Как - с кем? - удивился Митя. - Конечно, с Маркосичем.
3.
- Я хочу поговорить с твоей мамой, - объявил он Мите.
Сидя в школьном дворе, они болели за команду шестого Б, которая пыталась победить команду шестого А в футбол, но сил не хватало ("Дыхалка у них кончилась", - объяснил Митя), а болели они за более слабых просто потому, что болельщиков за сильных всегда бывает больше, а этих кто поддержит, я вас спрашиваю? Если честно, то Марк и вовсе ни за кого никогда не болел, так как не испытывал уважения к этому занятию. То есть, он понимал, конечно, что нужно раз в день выпускать пар из этой банды, чтобы они не натворили чего похуже, но кто кому забьет? Извините, ему это было не интересно. Он был человеком книжным, а кроме книг нежно любил только свою Лилечку, которая по только ей понятной причине выбрала молодого человека, который к ее спортивно-танцевальному окружению не принадлежал. Непонятно, как она вообще заметила Марика с его портфельчиком под мышкой и суетней где-то между бабушкой, универом и библиотекой. В этом треугольнике, и нигде больше. Впрочем, об этом позже, а пока Марик притворялся, что болеет в компании своего друга Мити.
Вся школа к этой странной парочке так привыкла, что считала их уже местной достопримечательностью. Длинный, худой Маркосич в больших очках и белобрысый воробышек в клетчатой рубашонке. Митя, когда они были вместе, всегда держал Марка за палец. Как на поводке. Для верности, что ли?
- Ты слышишь, что я тебе говорю? - повернулся он к Мите.
- Не надо, - коротко отрезал тот.
- Ну, почему же? Все учителя встречаются с родителями.
- Не надо.
- Объясни, почему.
- Сами знаете, почему.
- Я не знаю. Объясни, чтобы я знал.
- Вы хотите, чтобы она меня отлупила?
Почему она должна была его отлупить? То есть, на самом деле, этому стервецу всегда было за что всыпать. Причины перечислять не стоит. Но ведь Марк не собирался доносить на своего приятеля.
- Я ничего такого ей говорить не собираюсь. Я не буду ей на тебя жаловаться. (Только этого не хватало!) Просто хочу с нею поговорить.
Мите эта перспектива светлой не показалась.
- Ты мне не доверяешь?
- Доверяю. Но она все равно меня отлупит.
- Что ты такое говоришь?
- Если я скажу махане, что вы вызываете меня в школу, она сразу меня отлупит.
Вот оно как! Она лупит его ДО того, как ей сообщают подробности его художеств.
- Все женщины сволочи, - объяснил он мне.
- Ты уверен? А мужчины?
- Еще хуже.
- А дети?
Прежде, чем ответить, Митя подумал.
- Дети, конечно, лучше, но все равно сволочи.
На дворе была весна Митиного второго класса.
- Когда день твоего рождения? - внезапно спросил Марк.
Он посмотрел на Марка так, как будто ему задали задачку из восьмого класса, забыв, что он еще во втором.
- Откуда я знаю?
- Но ты же знаешь, что тебе восемь лет?
- Знаю.
- Так скажи, когда тебе исполнилось восемь? Раньше было семь, а в этот день стало восемь.
Чего он к нему прицепился? Ну, не знает ребенок, когда семь круто переходит в восемь. Как поворот за угол. У него это получается плавно и постепенно.
- Тогда я сегодня приду к вам в гости. Когда мама возвращается домой?
- Часов в пять или шесть.
Об отце речи не было. Марк знал, что это слово при Мите произносить не следует. Но ни папы, ни дня рождения?
4.
Кое-что Марку рассказала Митина учительница. Отец их бросил года три тому назад. Мать работала мастером цеха на швейной фабрике. Жили они вдвоем в оставшемся ей после ее родителей частном домике в Речном переулке.
Домик был убогеньким. Две комнатки и кухня. Захламленный дворик, кособокий штакетник, три-четыре яблоньки, пара грядок с торчащими из земли зелеными ростками, от калитки к крыльцу дорожка посыпана битым кирпичом, из под крыльца тявкнула лохматая собачонка, но выйти навстречу не решилась, по краю крыши, задрав хвост, прогуливался котище. Пол в комнатах застлан ряднушками, на столе сильно потертая бархатная скатерть цвета бордо, от угла к углу стола белая дорожка, вышитая в стиле "ришелье", в центре худенькая зеленая вазочка и в ней три искусственных ромашки. Чистенько, скромненько, бедненько - такова жизнь.
- Как маму зовут? - спросил Марк у Мити.
- Нюся.
- Ну, что значит Нюся? Не могу же я твою маму называть Нюсей.
- Так ее все называют.
- Нет, я буду называть ее по имени и отчеству.
- Ну, тогда Анна Дмитриевна. Только ей так никто не говорит. Все говорят: Нюся.
Женщина лет, возможно, тридцати, но не из тех, кто старается выглядеть помоложе. Скорее наоборот: одежда, лицо, руки, фигура - все это запущено, хотя при достаточно развитой фантазии можно догадаться, что несколько лет тому назад она была красивой.
- Вы Марк Осипович? Очень приятно. Митя всегда рассказывает о Вас. Ну, так что он натворил на этот раз?
- Ничего не натворил. Просто пришел посмотреть, как вы тут живете.
- Да? Ну, так давайте чайку попьем. С пирожками. Я как раз вчера пирожков с капустой напекла. Митя принеси из кухни миску с пирожками. Ты печку затопил? Молодец. Тогда поставь чайник на конфорку.
- Отец вам помогает? - спросил Марк, когда Митя вышел.
- О чем вы говорите? Какая от него помощь? И то хорошо, что от нас ничего не требует. С него станется.
Митя вошел, неся обеими руками миску с пирожками и поставил ее на стол.
- Берите прямо руками из миски, - объяснила она. - У нас все просто. Без церемоний. Митя, не ставь чайник на стол, вот подставка.
Нюся достала из двухтумбового буфета чашки, чайник со вчерашней заваркой и сахарницу. Крикнула:
- Митя, принеси из кухни ложечки.
Она сняла и бросила на стул тонкую кофточку, отчего плечи обнажились, и оказались полными и цвета пирожка, который он держал в руке. Его обдало жаром и запахами, к которым он в его жизни не привык. Не то, чтобы это было приятно, но... лучше о таком не думать.
По сути, он оставался - и обещал остаться до конца жизни - маминым, а потом Лилиным Мариком, интеллигентным и послушным, книжным и не готовым раздвигать рамки привычного и дозволенного.
- Тебе никогда не приходит в голову, что ты - человек в футляре? - шутя, сказала ему однажды Леля. - От чеховского ты отличаешься не чертами характера, а формой футляра. Ты никогда не сделаешь того, что хочешь.
- Думаю, что ты преувеличиваешь, - мягко возразил он. - Папа хотел, чтобы я стал инженером, мама сказала, что гуманитарные науки - для девчонок, а я поступил в иняз. И тебя я тоже выбрал.
- Ты? Меня? Ой, умру от смеха. Если бы все зависело от тебя, мы бы до сих пор ни разу не поцеловались бы.
Скорее всего, она была права, и поэтому Нюсины плечи были слишком большой нагрузкой для его нервной системы и психики.
- Почему вы разошлись с Митиным отцом? - вдруг спросил он и смутился от этого вопроса, как будто его задал другой, бестактный человек.
- А то вы не знаете, почему русские люди расходятся? Мужик пьет, пьет и допивается до того, что забывает дорогу домой.
- Не ври! - сказал Митя, который в этот момент как раз входил в комнату.
- Ты что матери сказал? - возмутилась она.
- Сказал, что это не правда. Ты сама его выгнала. Думаешь, я не помню?
Когда Нюся выгнала его отца, Мите было, должно быть, лет пять или вроде этого.
- Все равно, - остановил его Марк. - Ты не должен так говорить матери.
- Наверно, ваша мама говорит правду, поэтому вы не говорите, что она врет - настаивал Митя и при этом выглядел, хоть и маленьким, но таким взрослым, что Марк почувствовал в его словах присутствие более прочной жизненной позиции, чем это бывает у людей возраста Марка.
Нюся положила надкушенный пирожок в миску и, повернув к себе ладони, начала внимательно разглядывать линии, бугорки и черные точечки от иголок, после чего, не поднимая глаз, сказала:
- Он прав, Марк Осипович, я его выгнала. Когда мы поженились, его отец работал в МВД, и его оттуда тоже выгнали. Все за пьянку. Он теперь на нашей фабрике работает. Сторожем на полторы ставки. Полставки ему доплачивают за то, что в конторе три печки топит. Там и спит. Вот до чего человека водка проклятущая доводит. А тебе его жалко? - спросила она у Мити.
Митя пожал плечиками и прошептал: - Не знаю. Нет, не жалко. Но все равно, ты его отлупила и выгнала. Она и меня тоже лупит.
И он посмотрел на Марка. В его глазах были не слезы, как это бывает у мальчиков, которых лупят ни за что, а скорее упрек в адрес Марка, который, если он настоящий друг, то должен его защитить.
5.
За спиной Марка скрипнула дверь, и кто-то хрипло сказал "здрасте". Обернувшись, он увидел небритого мужика, в кепке, которая с трудом держалась на год не стриженых космах, в расстегнутом пиджаке и в пятнистых джинсах с расстегнутой ширинкой. Марк на всякий случай встал и вежливо поздоровался.
- У нас гость! - улыбнулся растрепанный человек. - Разрешите познакомиться?
- Это Митин учитель, - объяснила Нюся. - А ты зачем явился?
- Как зачем? На твого хахаля поглядить. Зачем еще муж неожиданно являтся. На хахаля поглядить.
- Не мели ерунды. Говорят тебе: это Митин учитель.
- Учитель? Теперича эта штука называется •учитель?
- Папа, это мой учитель, - строго сказал Митя и добавил: отстань от него. Он мой друг.
- Друг? - удивился человек, который, по всей вероятности, был Митиным отцом. - Так ты и Митьку подговорила?
Марк протянул ему руку:
- Познакомимся: Марк Осипович. Я, действительно, учитель.
- А меня зовут Александром. Можно просто - Сашка.
Он взял руку Марка и попытался сильно сжать ее в своей ладони, но не смог и рванул ее на себя. Марк от неожиданности едва не упал на него, но устоял. Вообще-то, слабым у него был скорее характер, чем руки. Со стороны не скажешь, но дело в том, что родители Марка, видя, что он растет немножко слизнячком, как тогда говорили, устроили его в секцию самбо. Тренер не хотел брать, но они добились, причем, главным образом мама.
Он совершенно автоматически, по привычке, сделал рукой короткое вращательное движение, и Саша, повалившись на бок, опрокинул фикус, отчего весь пол оказался засыпанным землей. Подбежала Нюся, и между бывшими супругами завязалось то, что завязывается в подобных случаях между людьми подобного рода, а Митя потянул Марка за полу пиджака:
- Идемте.
- Они вышли и сели на ступеньке крыльца, а собачонка подошла к Марку и затеяла с ним игру, принятую у собак, когда они кому-то симпатизируют.
- Ну, вот видите. Я же вам говорил, что не нужно к нам ходить. Лучше бы мы с вами просто так погуляли. О чем можно с ними разговаривать? Они же ненормальные люди.
Некоторое время они молча играли с собакой. У Марка было такое чувство, как будто он и в самом деле совершил что-то неправильное, и надо бы извиниться что ли, только знать бы, за что и перед кем именно.
Саша вышел на крыльцо, и они оба встали, чтобы дать ему дорогу. Саша был сильно разгорячен, и от него можно было ожидать чего угодно.
- Ну, вот, теперь ты видишь, какая у тебя мать? - сказал он Мите.
Митя молчал, продолжая трепать собаку за холку, хотя той эта игра уже явно разонравилась.
- Твоя мать блядь. Я много раз тебе говорил, что она блядь.
- Ты сам блядь! - вдруг закричал на него Митя.
Отец с размаху ударил его ладонью по щеке и Митя, оступившись, покатился с крыльца. Марк бросился к нему, следом одним прыжком возле мальчишки оказалась Нюся, Саша тоже нагнулся и протянул руку к сыну, а собака мертвой хваткой впилась зубами в его запястье. Марк поднял ребенка и, оттолкнув орущего ни весть что Сашу, отнес Митю в дом и уложил на диван.
- Где больно? - спросил он.
- Здесь, - показал Митя на колено.
Марк осторожно согнул и разогнул ногу мальчика, и понял, что ничего страшного не случилось.
- Дайте постного масла, - сказал Марк Нюсе.
Его этому научил тренер. Он налил на ладонь масла и обтер со всех сторон Митино колено.
- Сейчас пройдет, - успокоил он Митю, а тот обнял его за шею и не хотел отпускать.
Высвободившись, Марк повернулся и, видя Сашу возле поваленного на пол фикуса, почувствовал, что впервые в жизни, вопреки всем предупреждениям тренера, может, если припечет, сильно ударить человека. Но он этого не сделал, а только бросил ему, как камень:
- Вы бы хоть ширинку застегнули, что ли.
Нюся все-таки принесла йод, залила ранку на Сашиной руке и завязала какой-то тряпкой.
- В поликлинике долечат.
- А вдруг Рыжик бешенный.
- Сам ты бешеный дурак.
6.
В третьем классе Митя в этой школе уже не учился. Нюся отдала его в интернат, а откуда по субботам брала домой. Несколько месяцев Марк их не видел, и он даже не знал, где находится Митина школа, и Нюся тоже ему нигде не встречалась.
Однажды, в субботу, когда он возвращался после работы домой, и остановился возле киоска, чтобы купить какой-то журнал, он услышал: •Маркоооосич!" и, раньше чем успел обернуться, Митя обеими руками обхватил его за колени, и он взял его на руки, и они очень крепко прижались друг другу, и Марк почувствовал, что ему нужно срочно достать из кармана платок, чтобы вытереть не только глаза, но еще и нос, и они оба несли какой-то вздор, и все это было совершенно ни к чему.
Может быть все дело было не в Мите, а в том, что Лиля все время откладывала и откладывала, и в ответ на осторожные предложения Марка повторяла, что сейчас не время, так как ей нужно закончить диссертацию, а дети, ты что сам не понимаешь, это же требует столько времени, а от тебя мало толку. Почему от Марка было мало толку, этого Марк не понимал, а его мама тем более, и мама клятвенно обещала, что поможет растить внука, но вместо того, чтобы родить на радость всем здорового и веселого мальчика или, в крайнем случае, девчонку с бантиком на голове, Лиля два раза сделала аборт, а потом кто-то достал ей таблетки, которые в те грустные времена еще были импортными и •доставались" у хороших людей.
А Марку некого было обучить приемам самбо, которые он постиг в спортшколе, и накопилось много такого, о чем поговорить можно только со своим собственным сыном, а не с чужими людьми.
- Маркосич, Маркосич, Маркосич, вы меня послучайте, - кричал Митя прямо в его ухо, и из его рта клубами валил пар, как это всегда бывает зимой, и Марку было очень щекотно. - Маркосич, я все уже придумал. Я знаю, что нужно сделать. Вы поженитесь с мамой, и тогда мы всегда будем вместе, и я больше не буду ходить в интернат. Вы же согласны? Маркосич, вы поженитесь с мамой?
Нюся осторожно взяла сына подмышки и поставила на снег, и это было похоже на то, как взрослые люди возвращают друг друга к действительности. Они просто отрывают друг друга от чего-то такого, что было самым в важным в жизни - по крайней мере, в этот момент - берут друг друга или самих себя подмышки и ставят на землю, а земля, которая, в принципе, источник всего сущего, если на нее вот так, как Митю, валеночками поставить на нее и живи, как хочешь, эта самая земля обдает облаком такого холода, что... Ну, что вам еще добавить?
Марк опустился возле него на корточки и обнял его и так они долго стояли, Марк на корточках, а Митя - в валенках, а Нюся рядом, пока у Марка не затекли колени, и он поднялся, и достал из кармана брюк носовой платок, чтобы высморкаться и незаметно вытереть глаза тоже.
Его жене Лиле никогда не нравилось, когда он обнаруживал слезливую сентиментальность. Сентиментальный мужчина, это не мужчина
7.
На следующий день, в воскресенье, утром, позвонили в дверь. Марк брился в ванной, и Лиля открыла.
- Марик, это к тебе, - крикнула мужу.
Он выглянул, весь в клочьях пены, с полотенцем на плече.
- Ничего, Марк Осипыч, я подожду, - сказал Саша и застеснялся, глядя на ручеек, покатившийся с его ботинка под коридорный коврик. - Ничего, я здесь постою. Не беспокойтесь.
Собственно никто и не беспокоился, а Марк бросил ему: "Я сейчас" и вернулся в ванную, чтобы закончить водную процедуру.
Лиля попросила Сашу, чтобы снял ботинки, и поставила возле него тапочки без задников.
- Спасибо, не надо, - сказал Саша, переминаясь одновременно ногами, руками и всеми чертами неумытого лица.
- Нет, уж вы, пожалуйста, - настояла Лиля. - У нас паркет. Всего неделя, как натерли.
Нехотя предложила ему стул. Марк в это время вышел из ванной, на ходу натягивая рубашку.
- Чего тебе?
Совсем не в его стиле называть человека на "ты" из-за того только, что тот ступенькой ниже на социальной лестнице, но это существо мужского пола уважения к себе не порождало.
- Есть разговор.
- Ну, говори, если есть.
- Это, извините, ваша жена?
- Да, извиняю, это моя жена. Ее зовут Лиля. Лиля, это Саша, отец мальчика Мити, о котором я тебе рассказывал.
- Понял, - кивнул головой Саша. Так вот, имею желание вам спросить, в присутствии вашей дамы, конечно. Уж вы меня извините, но что вы, извините меня, конечно, затеяли с моей Нюськой? И Митьке тоже голову задурили.
- Что за чушь ты городишь? - возмутился Марк. - Об этом ты собирался со мной говорить?
- Об энтом, об энтом. Не сумлевайтесь. Пришел, штоб обо всем разобраться. Как мужик с мужиком. И в присутствии мадам Лили тоже. Пускай послухает.
- Если ты все сказал, то можешь идти, - твердо сказал Марк и поставил кулак на стол.
- Э-э, нет. Сперва разберемся.
- В чем тут разбираться? Что я, по-твоему, затеял?
- Ну, как же, вчера пришел я к Нюське, а она к соседке вышла. Ну, мы с Митькой о том, о сем покалякали, а он мне говорит: теперь Марк Осипыч, говорит, к нам жить переедет, так ты, говорит, к нам больше не приходь. У меня, говорит, теперь Марк Осипыч батьком будет.
Лиля, стоя в проеме двери, теребила штору, что ничего хорошего не предвещало. Марк, глядя на нее, пожал плечами, показывая, что он тут не при чем.
- Но вы не переживайте. Что у вас там с Нюркой было, это ваше с нею дело. Я не в претензии. Тем более, что мы фактически в разводе. Просто, я говорю, что вот так выгнать меня с хаты, так я, извините меня, конечно, не согласный. Правда, мы с нею в разводе, но у меня ж другой хаты нет. Тем более с паркетом, как тут, у вас. Мы ж люди простые. Поэтому...
- Саша, кончай городить хреновину, - оборвал его Марк. - Никто у тебя ничего не отнимает. Ты, наверное, не понимаешь, что твой сын еще ребенок, и его детская головка...
- Что значит: детская головка? Вы вчера с Нюськой и Митькой встречались?
- Ну?
- Не "ну", а отвечай, - перешел он на "ты". - Встречались вчера или нет?
- Ну, да. Мы вчера встретились на улице. Нюся вела ребенка домой, а я возвращался с работы. И мы встретились. Но при чем тут хреновина, которую ты несешь.
- Хреновина, говоришь? Ну, тогда поговорим иначе. Вы встретились, и ты пообещал пацану, что переедешь к ним жить и будешь ему как бы паханом. Правда это или не правда?
- Это чушь собачья.
- Выходит, Митька брешет?
- Пойми, Саша, он не брешет, но он ребенок, и это детская фантазия. Ему плохо в интернате, и он придумал себе, что вроде бы...
- Говоришь: вроде бы?
- Не я говорю, а твой сын.
- Ага, мой сын. А может вы Митьку лучше к себе сюда возьмете? - вдруг сказал он, глядя на Лилю. Тем более, своих детей у вас вроде нет. Ты ж наверно не смог заделать ей ребенка? Мне так и сказали, что вы уже давно женатые, а детёв у вас нету. Так возьмите себе Митьку. Он же ж вас любит, а меня ни во что не ставит, а тебя за пахана считает.
- Что ты городишь?
- Слухай мене внимательно. То шо в тебе с Нюськой было, то ваше дело, и я в это не влазю. Делайте што навгодно, но штоб совсем жить в моем родном доме, так это - извини меня. А лучше так, по хорошому. Я ж хочу, чтоб по-хорошому: возмить себе сюды Митьку, а мы вже с Нюськой як нэбудь. Разберемся.
- Слушай лучше ты, - наконец, сказал ему Марк. - Иди отсюда подальше, пока я тебя с лестницы не спустил.
- Ну, вот. Выходит, вы по-хорошему не понимаете. Вы уж меня звиняйте, Лиля, что я - так, прямо, но факт, что ваш муж давно уже с моей Нюськой встречаются, вроде бы как он же ж Митькин учитель, а она его мать, а Митька, значится, его, как бы за свого отца считает, но мы-то с вами понимаем, какие у них там разговоры. Так пусть возьмет к себе Митьку, и все. В смысле - к вам сюда. Всем будет хорошо, а у Нюськи с вашим повода не будет. У вас буде вроде как сын, и я тоже останусть при своих.
После этого Марк встал и, указав на дверь, коротко попросил Сашу убираться вон, что тот и сделал, но перед уходом еще раз повторил свое предложение и попросил хорошенько обдумать на семейном совете.
- Ну? - сказала Лиля, сосредоточив в этом коротком слове все, что она думала о муже, о Сашином предложении и обо всей бестолковой и ненадежной половине человечества, которая так разительно отличается от другой, прекрасной половины, к которой принадлежат, в частности, они с Нюсей. (Воображаю, с кем ты там спутался!)
- Интересно бы с нею познакомиться, - ехидно сказала она, ясно понимая, что рядом их невозможно представить себе даже на рельсах, после прохода поезда.
Пересказывать дальнейший ход диалога между супругами нет смысла, так как он с легкостью вообразим, и читатель мысленно его уже продолжил и догадался, что атмосферу в доме и семье он не освежил. Более того, предстоящий визит к родителям и обед с фаршированной рыбой в качестве главного застольного персонажа были испорчены.
8.
В среду у Марка было подряд три окна. Это очень неудобно, когда у учителя подряд три окна. Некуда себя деть. Все просят завуча таких вещей при составлении расписания уроков не делать, но это не всегда удается.
Марк отправился в ближайшую лавчонку за сигаретами, а при выходе столкнулся с Нюрой.
- Вы не на работе? - сказала она первое, что пришло в голову, а он объяснил, что такое три окна подряд, и как это неудобно.
- А я взяла отгул, - объяснила она. Просто так. Накопилось много отгулов и решила день побездельничать, а заодно постирать. Включила стиральную машину, да вот вспомнила, что в доме нет хлеба, и выскочила в магазин. Подождете минутку?
Марк подождал, и она пригласила его зайти и погреться чайком, что было абсолютно естественно.
9.
В доме было натоплено, и Нюся, отбросив лоскутное одеяло, которое сползло на пол, лежала, головой на закинутых за затылок руках, а Марк, приподнявшись на локте, с восторгом смотрел на это потрясающее произведение фламандского художника Петера Пауля Рубенса. Они с Лилей однажды привезли альбом Рубенса из Эрмитажа, и Марк иногда, когда оставался один, листал его тяжелые страницы и быстро ставил на место, слыша щелчок Лилиного ключа в замке. При ней он стеснялся разглядывать эти репродукции.
Что уж говорить об обильных, как обеды любимой тещи Анны Исааковны, грудях и бедрах Рубенсовских натурщиц, если даже собственного бренного тела Марк так стеснялся, что перед сном спешил спрятать его от нечаянных Лилиных глаз еще в ванной, а, ложась рядом с ней, боялся, как бы она нечаянно не наткнулась на его желание получить причитающуюся ему от жены раз-другой в месяц семейную порцию. Для него самого загадкой было то, как они эти пару раз в месяц все-таки находили друг друга, причем Лиля дважды устроила ему скандал по поводу того, что - она же предупреждала! - по его неосторожности ей пришлось сделать аборт.
После двух абортов минус роды, которые Лиля все время откладывала, попытки все-таки забеременеть ни к чему не приводили, и Лиля уже как-то раз заикнулась, что, очевидно, придется взять чужого ребенка, причем такого, чтобы уже сам немножко себя обслуживал, из детдома, ОДНАКО, повышала она голос, я надеюсь, ты не собираешься предложить мне ТОТ вариант?
Нет, о ТОМ ВАРИАНТЕ речи не было. То было не более, чем Митиной детской фантазией.