Мошкович Ицхак : другие произведения.

Митя и Маркосич

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
  
  
  
   ПОВЕСТЬ О МИТЕ И МАРКОСИЧЕ
   1.
   По окончании иняза Марк поступил на работу в среднюю школу с преподаванием ряда предметов на французском языке, что было совсем не плохо: класс делился для уроков французского языка на три группы, а зарплата была на 25% выше. Что касается предметов, преподаваемых не по-русски, то это для фасона, так как никто этого делать не собирался, а все затеяли с младших классов, которые разделили каждый на три части, и Марку для начала вручили 12 перепуганных галчат: веди их в ту вон комнату и приступай.
   Специальной методики обучения малышей иностранному языку к этому времени никто не придумал - делай, как знаешь, и он начал с того, что популярно объяснил деткам, что на свете есть много разных языков, а не только русский и, в частности, французский, и вот они будут учиться говорить на этом языке.
   - А для чего? - спросил мальчик с первой парты, и у него был взгляд человека, который, если спрашивает, то предполагается, что ему ответят.
   Такой сорт людей иногда попадается, но, как правило, среди представителей старшего поколения.
   Марк большим и указательным пальцами крепко сжал подбородок, что означало глубокое погружение в мысли. В мыслях ничего подходящего не нашлось, потому что, в самом деле, зачем учить язык, на котором им разговаривать будет не с кем, а читать нечего? Врать же не хотелось, тем более этому субъекту. Поэтому он на всякий случай и не очень строго заметил:
   - Когда ты обращаешься к учителю, нужно встать.
   - А я уже и так стою, - сказал субъект.
   Марк подошел поближе, заглянул под парту и сообразил, что если парень взберется на скамеечку, то станет скорее выше, чем ниже и наоборот.
   После чего Марк приступил к знакомству с аудиторией, одновременно обучая их выражению "Je mappelle..." - "Меня зовут..." Он ткнул себя в грудь, прибавя: "Je mappelle Marc Ossipovitch" и повторил этот диалог с самим собой несколько раз, после чего спросил у того, кто до этого пытался выяснить, кому вся эта белиберда нужна:
   - Et comment tappelles-tu?
   - Je mappelle Marcossitch, - шустро ответил понятливый ребенок, и стало ясно, что никто ничего не понял, и правила этой игры только со стороны кажутся простыми.
   По крайней мере, к концу урока он, Марк, выучил имена всех двенадцати, что, как ни говорите, тоже было достижением. Самого маленького звали Митей.
   - Je mappelle Mitia... Или Дима. Как вам больше нравится.
   Марку понравилось "Митя".
   Из статей по методике Марк усвоил, что существует "прямой", то есть баспереводный метод обучения языку, который эффективнее грамматико-переводного, которым пользовались до 1913 года, когда все было хуже, а также было многократно повторено, что, чем дети меньше, тем конкретнее они мыслят. Чтобы от своей абстрактности опуститься до уровня конкретности семилетних детей, обучать их следует в рамках их конкретного мира, а их мир до отказа, как та рукавичка, населен сказочными персонажами.
   В то время Марк еще был сам безусым юнцом, а много лет спустя, когда стал усатым дядем, он однажды кому-то сказал, что первые сюжеты для фильмов ужасов создавались как раз не для взрослых, а для детей. Поскольку считалось, что абстрагировать детский мозг еще не в состоянии, то населяющие его мирок клыкастые звери и людоеды, бабы-яги и прочие Горынычи, включая родителей, которые, впав в бедность, дюжинами отводили детей на съеденье этому зверью в лес, весь этот кошмар должен был восприниматься ребенком конкретно, то есть, как реально существующий, и все это обязано было благотворно отражаться на развитии детской психики.
   К счастью, психология была и, видимо остается, настолько же абстрактной, насколько конкретным представлялся психологам мир детей. Мир очень конкретных ужасов соорудил для взрослых психоаналитик Фрейд, а дети с удовольствием помещали себя в мир сказок, населенных зубастыми чудищами, абстрагируясь от мира ужасов, населенного родителями и другими взрослыми людьми, которые, в отличие от добрых волков и людоедов, дрались, кусались и отравляли жизнь.
   Короче, Марк решил театрализовать свои уроки и для этого, распределив роли, стал репетировать с детьми сказку, в которой родным языком всех зверей якобы был французский. Это было весьма забавно. Детям нравилось.
   В ходе распределения ролей произошел инцидент. Митя категорически отказался быть зайцем.
   - Хочу быть волком, - сказал он.
   Но роль волка уже была отдана Сереже, который был самым рослым и поэтому, по замыслу режиссера, лучше всех соответствовал характеру этого ужасного хищника. Митя же, который конкретных логических выкладок Марка не понимал, так как назло всем мыслил абстрактно, настаивал на том, что волком должен быть он.
   - Хочу быть волком, - сказал Митя, глядя прямо в глаза режиссеру.
   Режиссер, кроме прочего, был педагогом, а тогдашняя педагогика, как, впрочем, и все прочее общественные науки, рекомендовала стоять на своем и ни под каким видом не уступать, так как любая уступка антипедагогична, антиобщественна и разрушительна. Мы же обязаны не разрушать, а строить.
   - Хочу быть волком, - заорал Митя таким страшным голосом, как будто уже, в самом деле, перевоплотился в хищника, но, опрометчиво вскочив, превратился в зайчонка и этим все испортил.
   Марк из собственного опыта и из книг типа истории о Швамбрании знал, что трудновоспитуемых детей во имя порядка и с целью успешного продолжения учебного процесса следует выставлять за дверь, что он и сделал, но Митя стоять на месте не стал и крупным волчьим шагом пошел по коридору, громко сообщая всем, кто способен слышать, что он не заяц, а волк и требует признать себя таковым. Что-то в этом роде.
   Слышали все, кроме Марка, который приступил к репетиции и пытался научить медведя-Вовку правильно произносить: Je suis un ours! - но вошла Зинаида Порфирьевна, завуч, с Митей под мышкой и строго сказала:
   - Да сделайте вы его хоть крокодилом, но пусть, наконец, заткнется.
   Зинаида Порфирьевна была интеллигентной женщиной, и Марк от нее такого не ожидал.
   - Повторяй за мной: Je suis un loup.
   Митя всхлипнул и повторил.
   2.
   Уроки шли не то, чтобы очень успешно, но, впрочем, весело. Марк усвоил одну важную истину: в профессии учителя, как в актерском искусстве, главное, это понравиться ученикам, а методика... Кто-то где-то сказал, что методика, это соленый огурец: ничего вкусного и полезного в нем нет, но в сочетании со стопкой хорошей водочки...
   Отношения с детьми сложились самым лучшим образом, но особенно к нему привязался Митя. Он ужасно вел себя на уроках, требовал к себе большего внимания, чем ко всем остальным, и все время норовил своим маленьким телом зайчонка отгородить Марка от других претендентов на его внимание.
   - Митя, ну почему ты так себя ведешь? - жалобно спрашивал Марк.
   - Je suis un loup! - объяснял ему Митя.
   Во время перемены он подходил к нему с неизменным:
   - А куда вы идете? - и, не дожидаясь ответа: И я с вами.
   После чего хватал его за палец и они шли вместе.
   - Митя, мне нужно в туалет, - пытался освободиться Марк.
   - Ничего, я подожду в коридоре.
   Вся школа, учителя и ученики, забавлялась видом этой парочки, потому что это было, действительно, забавно.
   Однажды Марк сидел один в учительской и что-то читал. У него было "окно" - самое приятное время в его педагогической карьере, когда можно было отдохнуть от шума и спокойно что-нибудь прочесть.
   Открылась дверь, и вошел Митя.
   "Что ты здесь делаешь? Ты должен быть на уроке", - обязан был сказать Марк, но Митя подошел к нему и, став на цыпочки, просунул голову между его локтем и столом, после чего Митины флюиды объяснили ему, что какая, в самом деле, разница, сколько будет восемь плюс три? А если, к примеру, семнадцать? Или, допустим, сорок четыре? Что от этого меняется? И он посадил Митю на колени, и они поговорили о чем-то важном, но о чем именно, Марк забыл, потому что это было, хоть и важно, но не существенно.
   После уроков у него была небольшая потасовка с Зинаидой Порфирьевной и Митиной учительницей, которые, как верные последователи Декарта, были противоположного мнения о роли арифметики в природе вещей, и Марк со своим Митей был в меньшинстве, тем более, что дать сколько-нибудь приемлемого объяснения своему антиобщественному поступку не мог ни тот, ни другой.
   - Как вам кажется, у Мити есть проблемы с детьми? - неожиданно спросил он Митину учительницу.
   - Нет, я бы этого не сказала.
   - А с кем он дружит?
   Учительница подумала и призналась, что не знает.
   - А вы у него спросите, - предложил Марк.
   Она таки спросила.
   - Как - с кем? - удивился Митя. - Конечно, с Маркосичем.
  
   3.
   - Я хочу поговорить с твоей мамой, - объявил он Мите.
   Сидя в школьном дворе, они болели за команду шестого Б, которая пыталась победить команду шестого А в футбол, но сил не хватало ("Дыхалка у них кончилась", - объяснил Митя), а болели они за более слабых просто потому, что болельщиков за сильных всегда бывает больше, а этих кто поддержит, я вас спрашиваю? Если честно, то Марк и вовсе ни за кого никогда не болел, так как не испытывал уважения к этому занятию. То есть, он понимал, конечно, что нужно раз в день выпускать пар из этой банды, чтобы они не натворили чего похуже, но кто кому забьет? Извините, ему это было не интересно. Он был человеком книжным, а кроме книг нежно любил только свою Лилечку, которая по только ей понятной причине выбрала молодого человека, который к ее спортивно-танцевальному окружению не принадлежал. Непонятно, как она вообще заметила Марика с его портфельчиком под мышкой и суетней где-то между бабушкой, универом и библиотекой. В этом треугольнике, и нигде больше. Впрочем, об этом позже, а пока Марик притворялся, что болеет в компании своего друга Мити.
   Вся школа к этой странной парочке так привыкла, что считала их уже местной достопримечательностью. Длинный, худой Маркосич в больших очках и белобрысый воробышек в клетчатой рубашонке. Митя, когда они были вместе, всегда держал Марка за палец. Как на поводке. Для верности, что ли?
   - Ты слышишь, что я тебе говорю? - повернулся он к Мите.
   - Не надо, - коротко отрезал тот.
   - Ну, почему же? Все учителя встречаются с родителями.
   - Не надо.
   - Объясни, почему.
   - Сами знаете, почему.
   - Я не знаю. Объясни, чтобы я знал.
   - Вы хотите, чтобы она меня отлупила?
   Почему она должна была его отлупить? То есть, на самом деле, этому стервецу всегда было за что всыпать. Причины перечислять не стоит. Но ведь Марк не собирался доносить на своего приятеля.
   - Я ничего такого ей говорить не собираюсь. Я не буду ей на тебя жаловаться. (Только этого не хватало!) Просто хочу с нею поговорить.
   Мите эта перспектива светлой не показалась.
   - Ты мне не доверяешь?
   - Доверяю. Но она все равно меня отлупит.
   - Что ты такое говоришь?
   - Если я скажу махане, что вы вызываете меня в школу, она сразу меня отлупит.
   Вот оно как! Она лупит его ДО того, как ей сообщают подробности его художеств.
   - Все женщины сволочи, - объяснил он мне.
   - Ты уверен? А мужчины?
   - Еще хуже.
   - А дети?
   Прежде, чем ответить, Митя подумал.
   - Дети, конечно, лучше, но все равно сволочи.
  
   На дворе была весна Митиного второго класса.
   - Когда день твоего рождения? - внезапно спросил Марк.
   Он посмотрел на Марка так, как будто ему задали задачку из восьмого класса, забыв, что он еще во втором.
   - Откуда я знаю?
   - Но ты же знаешь, что тебе восемь лет?
   - Знаю.
   - Так скажи, когда тебе исполнилось восемь? Раньше было семь, а в этот день стало восемь.
   Чего он к нему прицепился? Ну, не знает ребенок, когда семь круто переходит в восемь. Как поворот за угол. У него это получается плавно и постепенно.
   - Тогда я сегодня приду к вам в гости. Когда мама возвращается домой?
   - Часов в пять или шесть.
   Об отце речи не было. Марк знал, что это слово при Мите произносить не следует. Но ни папы, ни дня рождения?
  
   4.
  
   Кое-что Марку рассказала Митина учительница. Отец их бросил года три тому назад. Мать работала мастером цеха на швейной фабрике. Жили они вдвоем в оставшемся ей после ее родителей частном домике в Речном переулке.
   Домик был убогеньким. Две комнатки и кухня. Захламленный дворик, кособокий штакетник, три-четыре яблоньки, пара грядок с торчащими из земли зелеными ростками, от калитки к крыльцу дорожка посыпана битым кирпичом, из под крыльца тявкнула лохматая собачонка, но выйти навстречу не решилась, по краю крыши, задрав хвост, прогуливался котище. Пол в комнатах застлан ряднушками, на столе сильно потертая бархатная скатерть цвета бордо, от угла к углу стола белая дорожка, вышитая в стиле "ришелье", в центре худенькая зеленая вазочка и в ней три искусственных ромашки. Чистенько, скромненько, бедненько - такова жизнь.
   - Как маму зовут? - спросил Марк у Мити.
   - Нюся.
   - Ну, что значит Нюся? Не могу же я твою маму называть Нюсей.
   - Так ее все называют.
   - Нет, я буду называть ее по имени и отчеству.
   - Ну, тогда Анна Дмитриевна. Только ей так никто не говорит. Все говорят: Нюся.
  
   Женщина лет, возможно, тридцати, но не из тех, кто старается выглядеть помоложе. Скорее наоборот: одежда, лицо, руки, фигура - все это запущено, хотя при достаточно развитой фантазии можно догадаться, что несколько лет тому назад она была красивой.
   - Вы Марк Осипович? Очень приятно. Митя всегда рассказывает о Вас. Ну, так что он натворил на этот раз?
   - Ничего не натворил. Просто пришел посмотреть, как вы тут живете.
   - Да? Ну, так давайте чайку попьем. С пирожками. Я как раз вчера пирожков с капустой напекла. Митя принеси из кухни миску с пирожками. Ты печку затопил? Молодец. Тогда поставь чайник на конфорку.
   - Отец вам помогает? - спросил Марк, когда Митя вышел.
   - О чем вы говорите? Какая от него помощь? И то хорошо, что от нас ничего не требует. С него станется.
   Митя вошел, неся обеими руками миску с пирожками и поставил ее на стол.
   - Берите прямо руками из миски, - объяснила она. - У нас все просто. Без церемоний. Митя, не ставь чайник на стол, вот подставка.
   Нюся достала из двухтумбового буфета чашки, чайник со вчерашней заваркой и сахарницу. Крикнула:
   - Митя, принеси из кухни ложечки.
   Она сняла и бросила на стул тонкую кофточку, отчего плечи обнажились, и оказались полными и цвета пирожка, который он держал в руке. Его обдало жаром и запахами, к которым он в его жизни не привык. Не то, чтобы это было приятно, но... лучше о таком не думать.
   По сути, он оставался - и обещал остаться до конца жизни - маминым, а потом Лилиным Мариком, интеллигентным и послушным, книжным и не готовым раздвигать рамки привычного и дозволенного.
   - Тебе никогда не приходит в голову, что ты - человек в футляре? - шутя, сказала ему однажды Леля. - От чеховского ты отличаешься не чертами характера, а формой футляра. Ты никогда не сделаешь того, что хочешь.
   - Думаю, что ты преувеличиваешь, - мягко возразил он. - Папа хотел, чтобы я стал инженером, мама сказала, что гуманитарные науки - для девчонок, а я поступил в иняз. И тебя я тоже выбрал.
   - Ты? Меня? Ой, умру от смеха. Если бы все зависело от тебя, мы бы до сих пор ни разу не поцеловались бы.
   Скорее всего, она была права, и поэтому Нюсины плечи были слишком большой нагрузкой для его нервной системы и психики.
   - Почему вы разошлись с Митиным отцом? - вдруг спросил он и смутился от этого вопроса, как будто его задал другой, бестактный человек.
   - А то вы не знаете, почему русские люди расходятся? Мужик пьет, пьет и допивается до того, что забывает дорогу домой.
   - Не ври! - сказал Митя, который в этот момент как раз входил в комнату.
   - Ты что матери сказал? - возмутилась она.
   - Сказал, что это не правда. Ты сама его выгнала. Думаешь, я не помню?
   Когда Нюся выгнала его отца, Мите было, должно быть, лет пять или вроде этого.
   - Все равно, - остановил его Марк. - Ты не должен так говорить матери.
   - Наверно, ваша мама говорит правду, поэтому вы не говорите, что она врет - настаивал Митя и при этом выглядел, хоть и маленьким, но таким взрослым, что Марк почувствовал в его словах присутствие более прочной жизненной позиции, чем это бывает у людей возраста Марка.
   Нюся положила надкушенный пирожок в миску и, повернув к себе ладони, начала внимательно разглядывать линии, бугорки и черные точечки от иголок, после чего, не поднимая глаз, сказала:
   - Он прав, Марк Осипович, я его выгнала. Когда мы поженились, его отец работал в МВД, и его оттуда тоже выгнали. Все за пьянку. Он теперь на нашей фабрике работает. Сторожем на полторы ставки. Полставки ему доплачивают за то, что в конторе три печки топит. Там и спит. Вот до чего человека водка проклятущая доводит. А тебе его жалко? - спросила она у Мити.
   Митя пожал плечиками и прошептал: - Не знаю. Нет, не жалко. Но все равно, ты его отлупила и выгнала. Она и меня тоже лупит.
   И он посмотрел на Марка. В его глазах были не слезы, как это бывает у мальчиков, которых лупят ни за что, а скорее упрек в адрес Марка, который, если он настоящий друг, то должен его защитить.
  
   5.
  
   За спиной Марка скрипнула дверь, и кто-то хрипло сказал "здрасте". Обернувшись, он увидел небритого мужика, в кепке, которая с трудом держалась на год не стриженых космах, в расстегнутом пиджаке и в пятнистых джинсах с расстегнутой ширинкой. Марк на всякий случай встал и вежливо поздоровался.
   - У нас гость! - улыбнулся растрепанный человек. - Разрешите познакомиться?
   - Это Митин учитель, - объяснила Нюся. - А ты зачем явился?
   - Как зачем? На твого хахаля поглядить. Зачем еще муж неожиданно являтся. На хахаля поглядить.
   - Не мели ерунды. Говорят тебе: это Митин учитель.
   - Учитель? Теперича эта штука называется •учитель?
   - Папа, это мой учитель, - строго сказал Митя и добавил: отстань от него. Он мой друг.
   - Друг? - удивился человек, который, по всей вероятности, был Митиным отцом. - Так ты и Митьку подговорила?
   Марк протянул ему руку:
   - Познакомимся: Марк Осипович. Я, действительно, учитель.
   - А меня зовут Александром. Можно просто - Сашка.
   Он взял руку Марка и попытался сильно сжать ее в своей ладони, но не смог и рванул ее на себя. Марк от неожиданности едва не упал на него, но устоял. Вообще-то, слабым у него был скорее характер, чем руки. Со стороны не скажешь, но дело в том, что родители Марка, видя, что он растет немножко слизнячком, как тогда говорили, устроили его в секцию самбо. Тренер не хотел брать, но они добились, причем, главным образом мама.
   Он совершенно автоматически, по привычке, сделал рукой короткое вращательное движение, и Саша, повалившись на бок, опрокинул фикус, отчего весь пол оказался засыпанным землей. Подбежала Нюся, и между бывшими супругами завязалось то, что завязывается в подобных случаях между людьми подобного рода, а Митя потянул Марка за полу пиджака:
   - Идемте.
   - Они вышли и сели на ступеньке крыльца, а собачонка подошла к Марку и затеяла с ним игру, принятую у собак, когда они кому-то симпатизируют.
   - Ну, вот видите. Я же вам говорил, что не нужно к нам ходить. Лучше бы мы с вами просто так погуляли. О чем можно с ними разговаривать? Они же ненормальные люди.
   Некоторое время они молча играли с собакой. У Марка было такое чувство, как будто он и в самом деле совершил что-то неправильное, и надо бы извиниться что ли, только знать бы, за что и перед кем именно.
   Саша вышел на крыльцо, и они оба встали, чтобы дать ему дорогу. Саша был сильно разгорячен, и от него можно было ожидать чего угодно.
   - Ну, вот, теперь ты видишь, какая у тебя мать? - сказал он Мите.
   Митя молчал, продолжая трепать собаку за холку, хотя той эта игра уже явно разонравилась.
   - Твоя мать блядь. Я много раз тебе говорил, что она блядь.
   - Ты сам блядь! - вдруг закричал на него Митя.
   Отец с размаху ударил его ладонью по щеке и Митя, оступившись, покатился с крыльца. Марк бросился к нему, следом одним прыжком возле мальчишки оказалась Нюся, Саша тоже нагнулся и протянул руку к сыну, а собака мертвой хваткой впилась зубами в его запястье. Марк поднял ребенка и, оттолкнув орущего ни весть что Сашу, отнес Митю в дом и уложил на диван.
   - Где больно? - спросил он.
   - Здесь, - показал Митя на колено.
   Марк осторожно согнул и разогнул ногу мальчика, и понял, что ничего страшного не случилось.
   - Дайте постного масла, - сказал Марк Нюсе.
   Его этому научил тренер. Он налил на ладонь масла и обтер со всех сторон Митино колено.
   - Сейчас пройдет, - успокоил он Митю, а тот обнял его за шею и не хотел отпускать.
   Высвободившись, Марк повернулся и, видя Сашу возле поваленного на пол фикуса, почувствовал, что впервые в жизни, вопреки всем предупреждениям тренера, может, если припечет, сильно ударить человека. Но он этого не сделал, а только бросил ему, как камень:
   - Вы бы хоть ширинку застегнули, что ли.
  
   Нюся все-таки принесла йод, залила ранку на Сашиной руке и завязала какой-то тряпкой.
   - В поликлинике долечат.
   - А вдруг Рыжик бешенный.
   - Сам ты бешеный дурак.
  
  
   6.
   В третьем классе Митя в этой школе уже не учился. Нюся отдала его в интернат, а откуда по субботам брала домой. Несколько месяцев Марк их не видел, и он даже не знал, где находится Митина школа, и Нюся тоже ему нигде не встречалась.
   Однажды, в субботу, когда он возвращался после работы домой, и остановился возле киоска, чтобы купить какой-то журнал, он услышал: •Маркоооосич!" и, раньше чем успел обернуться, Митя обеими руками обхватил его за колени, и он взял его на руки, и они очень крепко прижались друг другу, и Марк почувствовал, что ему нужно срочно достать из кармана платок, чтобы вытереть не только глаза, но еще и нос, и они оба несли какой-то вздор, и все это было совершенно ни к чему.
  
   Может быть все дело было не в Мите, а в том, что Лиля все время откладывала и откладывала, и в ответ на осторожные предложения Марка повторяла, что сейчас не время, так как ей нужно закончить диссертацию, а дети, ты что сам не понимаешь, это же требует столько времени, а от тебя мало толку. Почему от Марка было мало толку, этого Марк не понимал, а его мама тем более, и мама клятвенно обещала, что поможет растить внука, но вместо того, чтобы родить на радость всем здорового и веселого мальчика или, в крайнем случае, девчонку с бантиком на голове, Лиля два раза сделала аборт, а потом кто-то достал ей таблетки, которые в те грустные времена еще были импортными и •доставались" у хороших людей.
   А Марку некого было обучить приемам самбо, которые он постиг в спортшколе, и накопилось много такого, о чем поговорить можно только со своим собственным сыном, а не с чужими людьми.
  
   - Маркосич, Маркосич, Маркосич, вы меня послучайте, - кричал Митя прямо в его ухо, и из его рта клубами валил пар, как это всегда бывает зимой, и Марку было очень щекотно. - Маркосич, я все уже придумал. Я знаю, что нужно сделать. Вы поженитесь с мамой, и тогда мы всегда будем вместе, и я больше не буду ходить в интернат. Вы же согласны? Маркосич, вы поженитесь с мамой?
   Нюся осторожно взяла сына подмышки и поставила на снег, и это было похоже на то, как взрослые люди возвращают друг друга к действительности. Они просто отрывают друг друга от чего-то такого, что было самым в важным в жизни - по крайней мере, в этот момент - берут друг друга или самих себя подмышки и ставят на землю, а земля, которая, в принципе, источник всего сущего, если на нее вот так, как Митю, валеночками поставить на нее и живи, как хочешь, эта самая земля обдает облаком такого холода, что... Ну, что вам еще добавить?
   Марк опустился возле него на корточки и обнял его и так они долго стояли, Марк на корточках, а Митя - в валенках, а Нюся рядом, пока у Марка не затекли колени, и он поднялся, и достал из кармана брюк носовой платок, чтобы высморкаться и незаметно вытереть глаза тоже.
  
   Его жене Лиле никогда не нравилось, когда он обнаруживал слезливую сентиментальность. Сентиментальный мужчина, это не мужчина
  
  
   7.
  
   На следующий день, в воскресенье, утром, позвонили в дверь. Марк брился в ванной, и Лиля открыла.
   - Марик, это к тебе, - крикнула мужу.
   Он выглянул, весь в клочьях пены, с полотенцем на плече.
   - Ничего, Марк Осипыч, я подожду, - сказал Саша и застеснялся, глядя на ручеек, покатившийся с его ботинка под коридорный коврик. - Ничего, я здесь постою. Не беспокойтесь.
   Собственно никто и не беспокоился, а Марк бросил ему: "Я сейчас" и вернулся в ванную, чтобы закончить водную процедуру.
   Лиля попросила Сашу, чтобы снял ботинки, и поставила возле него тапочки без задников.
   - Спасибо, не надо, - сказал Саша, переминаясь одновременно ногами, руками и всеми чертами неумытого лица.
   - Нет, уж вы, пожалуйста, - настояла Лиля. - У нас паркет. Всего неделя, как натерли.
   Нехотя предложила ему стул. Марк в это время вышел из ванной, на ходу натягивая рубашку.
   - Чего тебе?
   Совсем не в его стиле называть человека на "ты" из-за того только, что тот ступенькой ниже на социальной лестнице, но это существо мужского пола уважения к себе не порождало.
   - Есть разговор.
   - Ну, говори, если есть.
   - Это, извините, ваша жена?
   - Да, извиняю, это моя жена. Ее зовут Лиля. Лиля, это Саша, отец мальчика Мити, о котором я тебе рассказывал.
   - Понял, - кивнул головой Саша. Так вот, имею желание вам спросить, в присутствии вашей дамы, конечно. Уж вы меня извините, но что вы, извините меня, конечно, затеяли с моей Нюськой? И Митьке тоже голову задурили.
   - Что за чушь ты городишь? - возмутился Марк. - Об этом ты собирался со мной говорить?
   - Об энтом, об энтом. Не сумлевайтесь. Пришел, штоб обо всем разобраться. Как мужик с мужиком. И в присутствии мадам Лили тоже. Пускай послухает.
   - Если ты все сказал, то можешь идти, - твердо сказал Марк и поставил кулак на стол.
   - Э-э, нет. Сперва разберемся.
   - В чем тут разбираться? Что я, по-твоему, затеял?
   - Ну, как же, вчера пришел я к Нюське, а она к соседке вышла. Ну, мы с Митькой о том, о сем покалякали, а он мне говорит: теперь Марк Осипыч, говорит, к нам жить переедет, так ты, говорит, к нам больше не приходь. У меня, говорит, теперь Марк Осипыч батьком будет.
   Лиля, стоя в проеме двери, теребила штору, что ничего хорошего не предвещало. Марк, глядя на нее, пожал плечами, показывая, что он тут не при чем.
   - Но вы не переживайте. Что у вас там с Нюркой было, это ваше с нею дело. Я не в претензии. Тем более, что мы фактически в разводе. Просто, я говорю, что вот так выгнать меня с хаты, так я, извините меня, конечно, не согласный. Правда, мы с нею в разводе, но у меня ж другой хаты нет. Тем более с паркетом, как тут, у вас. Мы ж люди простые. Поэтому...
   - Саша, кончай городить хреновину, - оборвал его Марк. - Никто у тебя ничего не отнимает. Ты, наверное, не понимаешь, что твой сын еще ребенок, и его детская головка...
   - Что значит: детская головка? Вы вчера с Нюськой и Митькой встречались?
   - Ну?
   - Не "ну", а отвечай, - перешел он на "ты". - Встречались вчера или нет?
   - Ну, да. Мы вчера встретились на улице. Нюся вела ребенка домой, а я возвращался с работы. И мы встретились. Но при чем тут хреновина, которую ты несешь.
   - Хреновина, говоришь? Ну, тогда поговорим иначе. Вы встретились, и ты пообещал пацану, что переедешь к ним жить и будешь ему как бы паханом. Правда это или не правда?
   - Это чушь собачья.
   - Выходит, Митька брешет?
   - Пойми, Саша, он не брешет, но он ребенок, и это детская фантазия. Ему плохо в интернате, и он придумал себе, что вроде бы...
   - Говоришь: вроде бы?
   - Не я говорю, а твой сын.
   - Ага, мой сын. А может вы Митьку лучше к себе сюда возьмете? - вдруг сказал он, глядя на Лилю. Тем более, своих детей у вас вроде нет. Ты ж наверно не смог заделать ей ребенка? Мне так и сказали, что вы уже давно женатые, а детёв у вас нету. Так возьмите себе Митьку. Он же ж вас любит, а меня ни во что не ставит, а тебя за пахана считает.
   - Что ты городишь?
   - Слухай мене внимательно. То шо в тебе с Нюськой было, то ваше дело, и я в это не влазю. Делайте што навгодно, но штоб совсем жить в моем родном доме, так это - извини меня. А лучше так, по хорошому. Я ж хочу, чтоб по-хорошому: возмить себе сюды Митьку, а мы вже с Нюськой як нэбудь. Разберемся.
   - Слушай лучше ты, - наконец, сказал ему Марк. - Иди отсюда подальше, пока я тебя с лестницы не спустил.
   - Ну, вот. Выходит, вы по-хорошему не понимаете. Вы уж меня звиняйте, Лиля, что я - так, прямо, но факт, что ваш муж давно уже с моей Нюськой встречаются, вроде бы как он же ж Митькин учитель, а она его мать, а Митька, значится, его, как бы за свого отца считает, но мы-то с вами понимаем, какие у них там разговоры. Так пусть возьмет к себе Митьку, и все. В смысле - к вам сюда. Всем будет хорошо, а у Нюськи с вашим повода не будет. У вас буде вроде как сын, и я тоже останусть при своих.
   После этого Марк встал и, указав на дверь, коротко попросил Сашу убираться вон, что тот и сделал, но перед уходом еще раз повторил свое предложение и попросил хорошенько обдумать на семейном совете.
  
   - Ну? - сказала Лиля, сосредоточив в этом коротком слове все, что она думала о муже, о Сашином предложении и обо всей бестолковой и ненадежной половине человечества, которая так разительно отличается от другой, прекрасной половины, к которой принадлежат, в частности, они с Нюсей. (Воображаю, с кем ты там спутался!)
   - Интересно бы с нею познакомиться, - ехидно сказала она, ясно понимая, что рядом их невозможно представить себе даже на рельсах, после прохода поезда.
   Пересказывать дальнейший ход диалога между супругами нет смысла, так как он с легкостью вообразим, и читатель мысленно его уже продолжил и догадался, что атмосферу в доме и семье он не освежил. Более того, предстоящий визит к родителям и обед с фаршированной рыбой в качестве главного застольного персонажа были испорчены.
  
   8.
   В среду у Марка было подряд три окна. Это очень неудобно, когда у учителя подряд три окна. Некуда себя деть. Все просят завуча таких вещей при составлении расписания уроков не делать, но это не всегда удается.
   Марк отправился в ближайшую лавчонку за сигаретами, а при выходе столкнулся с Нюрой.
   - Вы не на работе? - сказала она первое, что пришло в голову, а он объяснил, что такое три окна подряд, и как это неудобно.
   - А я взяла отгул, - объяснила она. Просто так. Накопилось много отгулов и решила день побездельничать, а заодно постирать. Включила стиральную машину, да вот вспомнила, что в доме нет хлеба, и выскочила в магазин. Подождете минутку?
   Марк подождал, и она пригласила его зайти и погреться чайком, что было абсолютно естественно.
  
   9.
   В доме было натоплено, и Нюся, отбросив лоскутное одеяло, которое сползло на пол, лежала, головой на закинутых за затылок руках, а Марк, приподнявшись на локте, с восторгом смотрел на это потрясающее произведение фламандского художника Петера Пауля Рубенса. Они с Лилей однажды привезли альбом Рубенса из Эрмитажа, и Марк иногда, когда оставался один, листал его тяжелые страницы и быстро ставил на место, слыша щелчок Лилиного ключа в замке. При ней он стеснялся разглядывать эти репродукции.
   Что уж говорить об обильных, как обеды любимой тещи Анны Исааковны, грудях и бедрах Рубенсовских натурщиц, если даже собственного бренного тела Марк так стеснялся, что перед сном спешил спрятать его от нечаянных Лилиных глаз еще в ванной, а, ложась рядом с ней, боялся, как бы она нечаянно не наткнулась на его желание получить причитающуюся ему от жены раз-другой в месяц семейную порцию. Для него самого загадкой было то, как они эти пару раз в месяц все-таки находили друг друга, причем Лиля дважды устроила ему скандал по поводу того, что - она же предупреждала! - по его неосторожности ей пришлось сделать аборт.
   После двух абортов минус роды, которые Лиля все время откладывала, попытки все-таки забеременеть ни к чему не приводили, и Лиля уже как-то раз заикнулась, что, очевидно, придется взять чужого ребенка, причем такого, чтобы уже сам немножко себя обслуживал, из детдома, ОДНАКО, повышала она голос, я надеюсь, ты не собираешься предложить мне ТОТ вариант?
   Нет, о ТОМ ВАРИАНТЕ речи не было. То было не более, чем Митиной детской фантазией.
  
   ... Нюсино гостеприимное, как заросший ромашками луг, пахнущее не лосьоном, а живой природой тело потянулось к нему, и Марк уже готов был ринутся в омут немыслимого и неожиданно свалившегося на него тропического ливня наслаждений, но Нюся открыла глаза, посмотрела на часы и сказала:
   - Не плохо бы, но ты уже не успеешь. Скажи правду, тебе было хорошо со мной?
   Марк догадывался, что мужчина и женщина обычно задают друг другу этот вопрос, но, впервые услышав его от этой женщины, он удивился, так как неуместно было сомневаться в том, что это было чудом.
   - Это было чудом, - сказал он ей и поцеловал в грудь.
  
   По дороге в школу он прислушался к анапесту скрипучего снега под ботинками и несколько раз шепотом повторил:
   Ты сказала, что Саади
   Целовал лишь только в грудь.
   Погоди ты, Бога ради,
   Научусь когда-нибудь.
  
   ...Целовал лишь только в грудь... научусь когда-нибудь.
  
  
   10.
   - Ты только не думай, Марик, что я строю на тебя виды, - сказала ему Нюся во время одной из редких встреч, которые они со всеми возможными и невозможными предосторожностями себе позволяли.
   Как будто, выскакивая из двух разных, почти ничем не связанных мирков, они погружались в объятия друг друга в поисках... чего? То есть, конечно же, возможности выплеснуть накапливающийся запас бурлившей в них страсти. Тридцатилетний Марк впервые в жизни получил возможность освободиться от застенчивости переростка и дать волю тому, что до этих пор ютилось в уголках его фантазий, а Нюся, та была "вольной бабой" (Так она себя любила при нем называть), но тоже, как и он, больше в воображении, чем в реальной жизни, и с Марком она получала подтверждение этому своему образу.
   О видах на совместное будущее он тоже не думал, и по той же причине, хотя ни говорить, ни думать об этом не хотелось.
   - А ты тем более не хочешь об этом думать, - уточнила она. - Это хорошо.
   - Что хорошо?
   - Хорошо, что честно. Без вранья.
   Это верно. Оба мира, в которых они жили, были так загажены враньем, на каждом шагу, по поводу и без повода, по надобности и просто так, на работе, дома и везде-везде, что маленький, но такой богатый мирок их тайных встреч и ощущений только и был стоящим и честным.
   - Я давно хотел тебя спросить: как ты вышла замуж за Сашу? Где вы нашли друг друга, и как ты могла не видеть?..
   - Не видеть - чего? Ты знаешь, он был другим. Я тогда работала продавщицей в продмаге, а он был лейтенантом МВД и работал в ОБХСС. Он тогда почти не пил, но работа у него была такая, что приходилось пить, и много. Я боролась, как могла. Пока он не стал мне так противен, что я выставила его за калитку. А потом, сама не знаю, за что, его выгнали из органов. Он пришел весь в слезах. Я пожалела и устроила его к нам работать. Ну, ты знаешь. Он пропащий человек.
  
   11.
   Митя был уже в пятом классе. Или в шестом? Марк уже не помнил, когда они в последний раз виделись, и, когда он однажды вдруг, во время перемены, появился, он не сразу узнал этого худого, жилистого паренька, который, переминаясь с ноги на ногу, стоял в коридоре, у двери класса, и те, что выходили, обтекали его с двух сторон, не узнавая или не придавая значения тому, что он вдруг почему-то здесь.
   Марк обнял мальчика, а тот уткнулся носом в ложбинку, у плеча, и так они постояли некоторое время, но Марк же был учителем и не мог не спросить:
   - Почему ты не в школе? У вас сегодня нет уроков?
   - Просто так. Я давно вас не видел.
   - Да, ты прав, мы с тобой давно не виделись.
   - Почему вы никогда ко мне не приходите?
   Он был чертовски прав, той правотой, против которой абсолютно нечего сказать, и приходится только смущенно молчать и стыдиться своего трусливого молчания.
   - Можно я посижу у вас?
   - На уроке?
   - Ну, да, у вас на уроке.
   - Конечно, можно. Дать тебе что-нибудь?
   Он попросил бумаги и карандашей.
   - Буду рисовать.
  
   Он сел на свободную заднюю парту и весь урок рисовал.
   Когда урок закончился Марк подошел к нему и сел рядом.
   - Что ты нарисовал?
   - Вас...
   Действительно, он рисовал Марка. Не очень похоже, но зато много раз.
   Все следующие уроки он провел за тем же занятием, а когда они вышли на улицу. Марк предложил пойти вместе в столовую.
   - Да? Мы вместе пообедаем? - обрадовался он, и всю дорогу до столовой они говорили о всякой всячине, и было неважно, о чем говорить, и оказалось, что есть так много тем для разговоров, а борщ и пельмени оказались такими вкусными, какие не умеют готовить ни его мама, ни жена Марка, ни даже знаменитая Анна Исааковна, бывшая несомненно чемпионом по кулинарии.
   Повернув за угол, они вышли к парку, который спускался к озеру, густо заросшему камышом и покрытому ряской. Они сняли ботинки, высоко закатали брюки, сели на корягу и играли, раздвигая босыми ногами ряску, и любовались снующими над водой стрекозами.
   А когда начало темнеть, Марк проводил его до трамвая, и они договорились встретиться у той же коряги.
  
   12
   - Где ты был? Посмотри на себя. На кого ты похож? - посыпалось на него, едва он вошел в дом, как будто он попал под обстрел вражеского пулемета.
   Марк попытался рассказать Лиле о том, как Митя рисовал его, и как они гуляли в парке и сидели на берегу озера.
   - Я тебя не понимаю, - призналась Лиля. - Зачем тебе этот мальчишка? Добро бы он был твоим учеником, но он уже давно не учится в твоей школе. Что у тебя с ним общего? Ну, скажи, к примеру, о чем вы говорили?
   Марк пожал плечами:
   - Так. О всяком. О деревьях, о воде, о стрекозах...
   - Очень интересная тема для разговоров! - возмутилась Лиля и даже захлопала в ладоши, как будто перед ней был не Марк, а дирижер областного симфонического оркестра Лифшиц со своими музыкантами.
   - Ты никогда даже не видела этого мальчика, и мне не понятно, за что ты его так ненавидишь, - вдруг сказал Марк и сам удивился, что ему пришло это в голову.
   - Я не ненавижу его, но мне противно.
   - Противно? Как это может быть?
   - Значит может.
   - Мне все чаще кажется, что ты ненавидишь не его, а меня.
   Лиля внимательно посмотрела на Марка и, не ответив, ушла на кухню. Там она долго стояла у окна, разглядывая темноту, а он, оставшись в комнате, подумал о том, что человек может опротиветь не только потому, что много пьет.
  
   С этого дня Марк и Митя продолжали встречаться, и не только у озера. Он звонил в интернат, и разговаривал с его классным руководителем, и та оказалась женщиной, способной понять, тем более, что Марк сам был учителем и положительно влиял на непослушного ученика, который числился неисправимым двоечником. Не то, чтобы у ребенка прорезался интерес к знаниям, но исправление "двоек" уже было достижением.
   Чаще всего они все-таки ходили к озеру, потому что там, сидя на скрипучей коряге, они чувствовали, что никто им не мешает, и Марк может рассказывать все, что знает, а Митя - слушать и запоминать вещи, которые были интересны, потому что в них не было никакой пользы, и никто не требовал повторять их на оценку.
  
  
   13.
   Встречи с Нюсей пришлось прекратить, причем, не потому что они попались, как это случается в подобных случаях. Никто об их свиданиях не узнал, а если узнал, то не среагировал. Просто это никого не интересовало. Всем было безразлично, встречаются они или нет, а если да, то зачем, и хорошо ли им вместе.
   - Больше не приходи, - сказала Нюся, и он не спросил, почему она так решила. Скорее всего, не хотел знать правду, но она захотела, чтобы он знал, и сказала:
   - У нас мастером работает один человек. Он за мной волочится. Уже давно.
   - Он тебе нравится?
   - При чем тут это?
   - Я думал, это важно.
   - Считай, что нравится. Он нормальный мужик.
   - А я?
   - Что - ты?
   - Ты так просто сказала: не приходи. Неужели это все так просто?
   - У нас с тобой разные сложности. Моих сложностей тебе не понять.
   - Я думал, ты меня любишь.
   - Такие, как ты, все усложняют. Но мне было хорошо с тобой.
   - Мне тоже.
   - Возможно, я сойдусь с этим человеком. Он разошелся с женой и уже целый год один. И ему негде жить.
   - Митя уже знает?
   - Да, я ему сказала. Ведь это его тоже касается.
   "До чего все просто, подумал Марк. Драмы придумывают драматурги, трагики сочиняют трагедии, комики комедии, а у простых людей ничего такого не происходит. Встречаются, расстаются. От встречи до расставания не дальше, чем от стола до унитаза".
  
   14.
   - Мать нашла себе хахаля, - сказал Митя.
   - Ну, почему ты так говоришь? Может быть, эти двое полюбили друг друга, а когда двое любят друг друга, то они хотят быть вместе.
   - Никакая там не любовь. Просто е-ся.
   Марк не ожидал, что Митя скажет так грубо, но он повторил: - просто е-ся, и все.
   Он то же самое мог сказать о матери с Марком. Это было бы ужасно, но Митя посмотрел на него и медленно произнес:
   - У вас с мамой было другое.
   Неужели он знал? Откуда? Ведь они были очень осторожны. Даже если кто-то из соседей видел, как он приходил к Нюсе, кто-нибудь из детей, то это еще ничего не значило.
   - А почему вы не спрашиваете, откуда я знаю?
   - О чем?
   - Маркосич, не делайте вид, что вы не понимаете. Вы все понимаете, и вы знаете, что я все знаю.
   - Хорошо, тогда я спрашиваю, что и откуда ты знаешь7
   - Мне Сашка сказал.
   - Ты начал называть его Сашкой?
   - А что вы хотите? Чтобы я этого придурка называл отцом?
   - Он твой отец.
   - Он придурок. Вы же не знаете, что он вытворяет. Набухается, приходит в интернат, его не пускают, так он ходит от окна к окну и зовет меня. Зачем я ему нужен?
   - Что значит - зачем? Он твой отец. И кто у него еще есть, кроме тебя?
   Митя не ответил. Они некоторое время сидели молча.
   - Почему родителей нельзя выбирать? Ведь некоторые родители, если у них не получается родить, выбирают себе детей. Идут в детдом. Как в магазин. Им там показывают разных детей, и они берут того, кто больше подходит. А почему нельзя наоборот тоже? Сашку ни один дурак не выбрал бы.
   - В интернате над тобой смеются из-за этого?
   - Из-за чего? А, из-за того, что этот придурок приходит? Нет. Надо мной никто засмеется.
   Он показал Марку крепкий, в ссадинах кулак. Марк даже не заметил, что он был уже большим парнем, его Митя. Худощавый, жилистый и сильный.
   - Однажды он пришел такой бухой, что слова сказать не мог. Я вышел к нему, а он херню всякую городит, и меня такое зло взяло. Я отозвал его в сторону, за кусты, и там врезал между глаз. Он навернулся. Смотрю: не двигается. Ну, я ушел, и думаю себе: может, подохнет, так лучше будет и мне и махане.
   Он рассказал это так спокойно. Если бы диалог происходил на экране, то композитор в этом месте непременно вставил бы барабанную дробь. А Митя - безо всякой дроби.
   - Утром я пошел за кусты посмотреть, но его там уже не было. Жалко, что не сдох.
   - Вообще-то, Саша ничего плохого не делает, - выступил Марк в защиту этого типа, хотя понимал, что, в принципе, Митя прав, и Сашка подонок. - Он же не буянит, не дерется. И он тебя любит.
   - Это правда, что любит. Я думаю, что от любви одни только неприятности. И в книгах, и в кино, и в жизни тоже. Вот мы по телевизору смотрели один фильм. Заграничный, дублированный. Так там один негр так полюбил белую женщину, что женился на ней и потом задушил. Лучше бы он полюбил негритянку. Ничего такого бы не случилось.
   - Это Шекспир, - объяснил ему Марк.
   - Нет, Маркосич, его не так звали. По-моему, Атилла.
   - Атилла, это из другой области. А этого мавра звали Отелло.
   - А может и так. Только мне жалко, что Сашка не сдох.
  
   15.
   После восьмого класса Нюся устроила Митю в ФЗУ учиться слесарному делу. Марк и Митя встречались реже, но связь не прерывалась. Иногда они ходили в цирк или в кино.
   Им было хорошо вместе.
   Митя почему-то часто возвращался мыслью к тому, что произошло между Отелло и Дездемоной. Однажды он сказал так:
   - Дело все-таки не в том, что он был черным, а она белой. Если двоим хорошо друг с другом, как вам с мамкой... или как мне с вами, то какого кто цвета - это все равно.
   Больше всего Митя любил слушать рассказы Маркосича о далеких от его жизни вещах. Он называл их "ненужными рассказами".
   - Ну, почему ты думаешь, что это не нужно? История, искусство, языки - все это очень нужно людям.
   - А я думаю, что, кроме нас с вами, это больше никому не нужно, - засмеялся Митя, и Марк не стал с ним спорить.
  
   Шел уже девяностый год, и все вокруг так перепуталось, что не только Марку и Мите, но всем вокруг уже было не до истории и не до искусства. Люди начали бояться завтрашнего дня. Многие, встречаясь, начинали разговор с "я боюсь, что".
   Лилин брат изловчился добиться визы на ПМЖ в Германию, и вся его семья, включая Лилиных родителей, занялась распродажей вещей, квартиры, мебели. Лилин брат был из тех, о которых Митя часто говорил так: "Эти люди не теряются". Лилин брат не терялся и всюду поспевал.
   - Как ты смотришь на то, что я тоже поеду с ними? - неожиданно спросила Лиля. - Посмотрю, как там, попробую устроиться.
   Марк так резко повернулся к ней, что подушка упала на пол, и он, нагнувшись за нею, сам сполз с кровати и, сидя на полу, посмотрел на жену так, будто она пролетала мимо на космическом корабле и ничего не сказала, а только выглянула в иллюминатор. Она сразу вдруг оказалась так далеко, что произносить слова было бесполезно.
   - Ты ничего не скажешь? - настаивала она, видимо притормозив корабль.
   - Не знаю. Может быть. Правда, я не понимаю, почему именно в Германию, но, видимо... Вероятно, вы ... Но для этого нужна виза и для тебя тоже? Так как же?..
   - Ты не знаешь Стасика? (Лилиного брата звали Стасиком) Стасик все устроит.
   Лиля сидела на кровати, кружевной пеньюарчик сполз с одного плеча и Марк с удивлением заметил, что у нее классической формы грудь. Никогда бы не подумал! Теперь, когда она уже была в Космосе, это не имело никакого значения.
   Марку в этот момент даже в голову не пришло, что, по идее, ведь они с Лилей были тоже в некотором роде семьей, и Стасик мог бы предложить и ему, Марку, то же самое, но в этот момент ему пришло в голову совсем другое: он представил себя в полном одиночестве в этой квартире, на этой кровати, за тем столом, и подумал, что это было бы не так уж и плохо. Например, приходя с работы, включать свет, а не разговоры о не интересном.
  
   16.
   Прошло еще какое-то время.
   От Лили пришло целых два письма, главным образом о трудностях устройства, о том, что Германия прекрасная страна, но не для них, потому что у немцев все не так, как у нас, культуры практически никакой, а люди, язык, и всевозможные порядки нормальному человеку не понять, что нет ничего лучше родной страны и родного города, и что, вообще, она не знает, как ей быть, и чем все это кончится.
   Марк тоже не очень-то знал, как ему быть. Новая жизнь была такой бурной и интересной, как будто он тоже, как Лиля, переехал в другую страну, и ему тоже, как Лиле, жилось бы лучше, если бы сперва выдали инструкцию о том, как этой новой жизнью пользоваться.
   Однажды на одной из центральных улиц ему бросилась в глаза яркая вывеска: "Кафе Галушка", и он засмеялся, потому что словосочетание было нелепым, но рядом с "Долгосрочные заказы минутка" и "Выпей с нами" это звучало не так уж и плохо. К таким чудесам приходится привыкать, потому что мы, хоть и в другой стране, но все-таки дома, а не в Германии и жаловаться не на кого.
   Возле широкой стеклянной двери стояла Нюся в белом платье и красном чепчике. Фартучек был тоже красным с большой желтой галушкой, похожей на медузу, посредине. Нюся увидела Марка и позвала.
   - Ты работаешь в этом кафе? - спросил, как будто и так не понятно было, что она из этого заведения.
   - Это наше с Вадиком предприятие, объяснила Нюся. Заходи, накормим тебя пельменями.
   - Видишь ли, - помялся Марк, - я не так богат, чтобы есть пельмени в ресторанах. Сама знаешь, сколько теперь учителя получают.
   - Это нам понятно, но ты все равно заходи. С мужем тебя познакомлю.
   Войдя, Марк был удивлен убранством и чистотой заведения и чуть не упал, заглядевшись на великолепную люстру. Подумал, что в это украшение вложены сумасшедшие деньги.
   Прямо перед ним за столиком сидел Саша и, не глядя по сторонам, шустро расправлялся с борщом.
   - Как, ты опять с ним?
   - С кем, с Сашкой? Ну, как ты мог подумать? Я же тебе сказала, что мой муж - Владик.
   Она этого не говорила, но не важно. Владик стоял за мраморным прилавком, был по-модному небрит, но зато в белой рубашке, белом пиджаке и с красной бабочкой под вторым подбородком. Посреди бабочки ярко сияла золотистая галушка.
   - Садись, Марик, я принесу тебе пельмени.
   - Нет, нет, спасибо. Как раз мучного и мясного я избегаю.
   - Ну, поешь салатик. У нас фирменный, с крабами.
   - С крабами? Нет, все равно спасибо. Скажи, ты всех своих ... мужчин тут прикармливаешь.
   - Перестань. Или ты - о Сашке? Ну, не могу же я отказать в куске хлеба этому ублюдку. Кто ж его еще накормит? Без меня он бы давно уже подох.
   Марк вспомнил, что ему об этом однажды сказал Митя.
   - Иди, Марик, сядь за этим столом, в уголочке. Сейчас должен Митя прийти, вместе покушаете. Я вам по стопочке налью.
  
   К столику, где Марк жевал политые постным маслом овощи, они подошли одновременно, Надя со стороны кухни, а Митя со стороны входной двери.
   - Ты опять его кормишь, - строго сказал он матери, не здороваясь.
   - Кого?
   - Сашку.
   - Сядь, - приказала она Мите. - Оставь в покое отца. Он ничего плохого тебе не делает.
   При этих словах Марк посмотрел на Сашу, который сидел в противоположном углу и громкими шлепками посылал в рот одну ложку борща за другой.
   - Он дармоед.
   - Почему ты так о нем говоришь?
   - Почему? Потому, что он ест даром. Человек, который ест даром - это дармоед. Я правильно сказал, а, Маркосич?
   - Марк Осипыч, скажите хоть вы пару слов Мите. Ну, чего он к отцу прицепился.
   - Мы с Митей поговорим у меня дома. С глазу на глаз. Согласен?
   - Я хочу говорить сейчас. Выгони его отсюда. Если не выгонишь, то уйду я.
   Не дожидаясь ответа, Митя пошел к столику, за которым сидел его отец. Нюся поспешила за ним.
   - Положи ложку, - сказал он Саше. - Положи, пока я не вылил этот борщ тебе на голову. А ты, мать, гони его отсюда. Или уйду я. Или он, или я.
   - Митя, ну что ты, ну, не надо так, - плаксиво проговорил Саша, и струйка борща потекла по его подбородку и по байковой, в клетку и в грязных пятнах, рубашке.
   - Нюся молча стояла рядом, не зная, как быть.
   Марк быстро подошел к ним.
   - Митя, лежачего не бьют.
   - Это он-то лежачий? - ответил Митя. - Да если бы он был лежачим, то я бы слова не сказал. Но он же ползучий. Не верите? Спросите у мамки. А лучше - у него самого. Ну, расскажи Маркосичу, как ты на прошлой неделе в кассу заполз. Вон в ту. Ты бы хоть Владика постыдился, гад. Он же вкалывает.
   - Все равно: лежачего не бьют, - настаивал на этой народной мудрости Марк.
  
   17.
   Потом Марк и Нюся долго сидели в кладовой, на ящике из-под макарон, и она объясняла ему, что с Митькой нет никакого сладу. Правда устроился в хорошую фирму, но начал пить, и это может все испортить. Водка никогда ничего не производит, а только все портит. Особенно людей.
   - Марик, ты единственный на свете человек, который может удержать Митьку от того, чтобы и он, как Сашка, в бомжи не скатился. Кстати, ты знаешь, что Сашка уже не работает? Нигде. Когда я уволилась, его сразу же выгнали. Пока я там была, я за него просила, а теперь он стал труболетом. И ходит следом за Митькой. Куда Митька, туда и он. Ни о чем не просит. Просто ходит. Куда Митька, туда он. У Митьки была девочка одна. Симпатичная такая, и имела на него влияние. Что этот идиот этой девке наговорил - ума не приложу, но Митьку она бросила. Представляешь? После этого Митька напился, кому-то морду набил, и я его потом из милиции вызволяла. Ну, скажи, что делать?
   Марк понятия не имел, чем он мог помочь. По всему видно было, что Митька, как в детстве, хотел стать волком. Бывают, подумал он, такие люди: в них ничего волчьего ни по наследству, ни благоприобретенного нет, но что-то - иди пойми, что именно, - толкает их в магазин, где продают волчьи шкуры и маски с желтыми клыками.
   - А может, начать лучше с Сашки и добиться, чтобы оставил парня в покое? - предложил Марк в полной уверенности, что это невыполнимо. В такой же ситуации, но при участии других персонажей, может быть, и выполнимо, но с Сашкой не пройдет. Поэтому он поправился: - Хотя, с другой стороны, ведь он же ему отец.
   - Какой там Сашка ему отец? Чем бы он сделал сына, хотела бы я знать? А если бы ухитрился и сделал, то посмотри на них обоих и скажи: от него мог бы родиться такой вот Митька?
   - Так Сашка ему не отец?
   - А я что тебе сказала? Обещай, что никому не скажешь. Прежде всего, Митьке. Если Митька еще узнает, что Сашка ему никакой не отец, он его убьет. Право слово, убьет.
   - Тогда объясни мне хотя бы, на кой черт тебе этот труболет, и почему ты с ним еще возишься?
   Марк никогда, ни разу в жизни, не пользовался выражениями типа "на кой черт". Странно, что он его употребил. Хотя это произошло очень естественно. Он даже удивился. Как будто он случайно переступил порог чужой квартиры и оказалось, что в этой квартире тоже можно жить. Хотя в ней и не очень удобно.
   - Это сложное дело. Когда я забеременела, жив еще был мой отец. Ну, что тебе сказать? - Отец был строгий мужик. Я боялась его, как огня. Если бы он узнал, не знаю, что б он со мной сделал. Тогда этот чмурик подвернулся. Я ему все честно сказала. Тем более, что Митькин отец был женат, и о нем не могло быть и речи. Нет, не скажи, Сашка тогда был мужик справный. Работал в ОБХСС. Он как раз был у нас с проверкой. И пристал ко мне. Я его не обманывала. Честно все сказала, как есть. А он все одно: я, говорит, тебя люблю, и ребенка твово тож любить буду. Ну, что было делать? Я согласилась. Только ты смотри, никому не говори об этом. А то Митька его и правда прибьет.
   - По-моему, наоборот. Выходит, что Сашка благородный человек.
   - Да все так и есть. Он же ж безобидный, как этот котенок. Если б не водка. А тут еще Митька тоже. В смысле - пить начинает. Водка, это страшное дело. Ты знаешь, а мой Владик совсем не пьет. У него почка больная. Доктор сказал, если выпьет, конец ему будет. Одну почку у него уже вырезали. А теперь, когда только одна осталась, так для него пить - страшное дело.
   - Ума не приложу, чем я могу Митьке помочь, - признался Марк.
   - Ты учти, что Митька к тебе как к отцу относится. Иногда я про себя так думаю, что зря еще тогда не уговорила тебя, чтоб забрал его к себе.
   - Интересно, как бы я мог!
   - Ну, теперь-то уже поздно об этом говорить. Только я не вижу на всем свете никого, кто повлиял бы на Митьку. Тот дурень ходит за ним, как собачонка, а Митька бесится. Я уж и так и эдак пыталась Сашку уговорить, чтоб отстал от него. Я говорю, ты-то, дурак, знаешь, какой он тебе сын. Так отстань от Митьки. А Сашка: все одно, он мой сын, и у меня другого нету. Я, говорит, без Митьки никак не могу.
  
   18.
   С тех пор, как Лиля уехала в Германию, Митя время от времени бывал у Марка. Он мало говорил, но любил, сидя в кресле, нога на ногу, слушать своего Маркосича.
   - Ты запоминаешь то, что я тебе рассказываю или только слушаешь? - однажды спросил Марк.
   Митя дословно повторил то, что он ему рассказал.
   В другой раз, видя, что Митя стоит возле книжного стилажа и, наклонив голову, читает надписи на корешках, Марк подошел.
   - Хочешь что-нибудь почитать?
   Он так привык к тому, что Митя никогда не читал книг и, вообще, жил где-то по ту сторону от его книжного царства, что сам удивился своему вопросу. Вместо ответа Митя показал на томик Чехова и сказал:
   - Это я знаю.
   - Правда? Что именно?
   Вместо ответа он прочел напамять:
   - "Молодая рыжая собака - помесь такса с дворняжкой - очень похожая мордой на лисицу, бегала взад и вперед по тротуару и беспокойно оглядывалась по сторонам. Изредка она останавливалась и, плача, приподнимая то одну озябшую лапу, то другую, старалась дать себе отчет: как это могло случиться, что она заблудилась? Она отлично помнила, как она провела день и как, в конце концов, попала на этот незнакомый тротуар.
   День начался с того, что ее хозяин, столяр Лука Александрыч, надел шапку, взял под мышку какую-то деревянную штуку, завернутую в красный платок, и крикнул:
   - Каштанка, пойдем!"
   Марк открыл том Чехова, нашел в нем "Каштанку" и убедился в том, что Митя прочел напамять. На всякий случай попросил продекламировать дальше. Митя продолжил, и оказалось, что - слово в слово.
   - Ты выучил этот рассказ напамять? Зачем?
   - Я не выучивал. Просто прочел. Давно.
   Такие вещи, хоть и редко, но случаются, и это называется: "абсолютная память".
   Марк достал с полки первый попавшийся том, и это были произведения Владимира Соловьева. Открыл на первой попавшейся странице и попросил прочесть. Потом закрыл книгу.
   - Можешь повторить?
   - Конечно. Я же прочел, значит, могу повторить.
   И повторил слово в слово.
   У него абсолютная память! Такое случается, хотя и очень редко.
   Как могло быть, что Митины учителя этого не заметили?
   - А вы не помните того, что читали? - удивленно спросил он Марка. - Тогда как же вы мне про все рассказываете?
   Он не знает о том, что другие такой редкой способностью не обладают! Как такое возможно?
  
   Марк посадил его рядом с собой на диван и объяснил смысл абсолютной памяти, которая открывает перед ним невероятные возможности.
   - Ну, допустим, - задумчиво сказал Митя. - Ну, я всегда знал, что у меня хорошая память, а теперь вы говорите, что она еще и абсолютная. Я понимаю, что это полезная штука. Но что мне с этим делать?
   - Как что? Учиться. Закончить институт - я не знаю - за два или три года.
   - Зачем?
   - Что значит: зачем? Чтобы кем-то стать.
   - А сейчас я кто?
   - Сейчас ты рабочий, а можешь...
   - Быть начальником? Я и так уже мастер цеха.
   Марк не знал, что Митя мастер цеха.
   - Любошиц предложил мне войти в правление.
   - Кто такой Любошиц?
   - Ну, хозяин, которому принадлежит фирма.
   Марк задумался, не зная, что ему сказать.
   - Митя, это значит, что ты талантливый человек. Тебе нужно получить образование. Ты далеко пойдешь.
   - Зачем? Зачем мне далеко идти?
   В самом деле, зачем ему куда-то ходить? Тем более - далеко.
   - Скажите лучше, как мне сдыхаться от Сашки?
   Этого не мог понять Марк.
   - Тебе не нужно ничего делать. Скажи, ты хотя бы раз пытался по-хорошему поговорить с ... со своим отцом?
   - Пытался. Говорил. Бесполезно.
   - Что он говорит?
   - Он говорит: у меня, кроме тебя, никого на свете нет. Нюська, говорит, и та меня понимает, а ты не хочешь.
  
   19.
   У Марка к этому времени все было готово к отъезду за границу, и он собирался предложить Мите, чтобы пожил пока в его квартире. Собственно, до отлета оставалось три дня. Он позвонил ему на работу, но ему коротко ответили, что Мити нет и скоро не будет. Без подробностей. Забежал в "Галушку", и застал Нюсю в слезах.
   - Митька Сашку зарезал!
   - Да ты что! Когда? Как? Где он сейчас?
   - Вчера. Прямо в цеху. Он пока в милиции. А Сашка в больнице.
   - Ну, расскажи, как это случилось?
   - Откуда я знаю?
   В это время Владик позвал ее к телефону. Вернувшись, она сказала, что звонил Сашкин знакомый, с которым Сашка когда-то, черт знает, сколько лет назад, работал в ОБХСС.
   - Говорит, что договорился в милиции, чтоб меня пустили к Митьке. Погоди минутку. А соберу тут кое-что Митьке пожрать, и пойдем вместе.
   - Ты представляешь? Пырнул его под дыхало напильником, - объяснила она.
   - Как можно пырнуть напильником?
   - Ну, тем концом, что на ручку насаживается. Господи, ты вообще в мужских делах ни хрена не понимаешь. Ты видишь, до чего дошло? Не зря я тебя просила повлиять на Митьку.
  
   20.
   Митька сидел на топчане и растерянно смотрел на обоих.
   - Да не хотел я, понимаешь ты? Говорю же тебе, что не хотел. Он пьяный был и приперся в цех. Я ему говорю: иди отсюда, не мешай работать, а он свое - ну, ты знаешь, как всегда. И полез обниматься. Я просто хотел его оттолкнуть, а он вот так на меня упал, а у меня в руке был напильник. Но я же не хотел!
   - Ну, что мне с ними, с обоими делать? - плача, сказала Нюська. - Я же сто раз просила Сашку, чтоб хотя бы на работу к нему не ходил. Но он же как выпьет... А пьет он каждый день. Ну, он больной человек. Ты понимаешь, Митя, что Сашка больной человек.
   - А я что, доктор, что ли? Пусть лечится.
   Вошел капитан и сел с ними.
   - Ну? - спросила Нюся. - Что теперь будет?
   - А ничего не будет. Ваш бывший муж, он что, ненормальный?
   - Ненормальный, - согласилась Нюся. - И алкаш. Ну, так что будем делать?
   - Ничего не будем делать. Потерпевший говорит, что его никто напильником не ударял.
   - Как так? - удивился Митя.
   - А ты молчи! - прикрикнул на него капитан. - Тебя пока что не спрашивают.
   - Так у Сашки дырка в животе есть или нету? - спросила Нюся.
   - Дырка есть. И опасность тоже есть. Его должны оперировать. Но он сказал нашему дознавателю, что все получилось потому, что он был пьяным, споткнулся, упал и напоролся на какую-то железяку. А дознаватель ни напильника, ни железяки не нашел. Может, рабочие прибрали? - не знаю. Короче...
   - Да что, я сам не знаю, как это было? - опять вмешался Митя.
   - Заткнись! - приказал капитан. - Надо было вчера тебя самого проверить. Сам, наверное, пьяным был. Ничего не говори, тебе сказал.
   - Сашка так и сказал, что он упал и напоролся на железяку? - спросила Нюся.
   - Он так сказал? - переспросил Митя.
   - Слухайте меня все. Про напильник больше - ни слова. Всем понятно?
  
   21.
   Прошло гора три. Или четыре.
   Марк не мог бы, обращаясь к самому себе, патетически воскликнуть: с прежней родиной я порвал. По той простой причине, что порывать, по сути, было не с кем и не с чем. Разве что с могилами родителей, но что в них, в этих двух печальных земляных холмиках, заключенных в железные домовинки? Их, эти домовинки, приволок и поставил двоюродный брат Женя. Марк еще тогда подумал, что отец с матерью всю жизнь тяготились "рамками" - так они говорили - а теперь еще этот Женька с его тяжелыми железными рамами.
   Женька и остальные двоюродные разлетелись по свету и растаяли в голубой дали Америки, Австралии, Канады... Написать, что ли? Ладно, напишу, но не сегодня.
   Единственный человек, от которого время от времени приходила весточка - Нюся. Что между ними общего?
   Глупый вопрос.
  
   "Дорогой Марик!
   Спасибо тебе за письмецо. Я, грешным делом, думала, что ты, в твоей новой жизни, о нас с Митей уже и не вспомнишь. Да и трудненько тебе, я так подумала, на новом месте, где все такое чужое, и люди чужие, и поговорить, наверное, не с кем.
   Ну, у нас тут все нормально. Правда, мой Владик частенько прибаливает. У него легкие слабые. Да и сердце тоже часто барахлит. И почка. Но ничего, работаем, и наша "Галушка" - тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! - действует.
   Митька, тот молодец. Идет в гору. Теперь он вроде как партнер своего хозяина. Я от него не ожидала. Не думала, что он так сможет. Ты ж помнишь, как он не хотел учиться? Ан, гляди, выбился в люди. Не хуже других.
   Ты знаешь, почти не пьет. И Сашку от питья отучил. Пристроил его на работу. Сторожит на кладбище. Еще и прирабатывает с копарями. Они ж знаешь, какая публика? Тут надо копать, а они - в запой. А Сашка тут как тут. И копейка в кармане. Не то, чтобы совсем не пил, в ихнем деле без водки никак нельзя, но в меру. Боится. Чуть Митька увидит, что тот лишнее перебрал, так по загривку его поучает. Напильник, говорит, помнишь?
   Что делать? С Сашкой по-другому нельзя.
   Такие, значит, у нас дела.
   Желаю и тебе, Марик, чтобы было у тебя все ладно.
   Ты бы женился, что ли.
   Все мы тебя обнимаем и целуем. С приветствием - твоя Нюся".
  
   ... Уезжал московским поездом, а из Москвы уже летел. Провожали только эти двое, но, когда были уже на перроне, их догнал Сашка. Чудной человек! Доброго о нем не скажешь, но и ругать вроде бы не за что. Как поется у классика, хоть и пьет, так на свои. А хоть бы и украл, так что взять с Сашки?
   Нюся на прощанье крепко обняла Марка и долго стояла так, прижавшись всем телом и уткнув мокрый нос в его плечо, а Митя в это время рукавом светлого плаща протирал глаза.
   Марк с трудом узнавал в нем того мальчишку, который так хотел быть его сыном.
   Он таки поселился в квартире Марка. Пообещал: я тут ничего не поломаю. Можно подумать, что Марк чем-то в этом доме так уж дорожил.
   Кроме, конечно, книг. Все его квартира-"распашонка" от пола до потолка была забита книгами. Большая часть - отцовскими. Не только подписными, за которыми месяцами стояли в очереди. Многие отец покупал или выменивал на книжных развалах, добывал в ходе долгих раскопок в букинистических магазинах, привозил из частых командировок.
   - Береги, Митя, книги. Все остальное никакой ценности не представляет.
   - А почему, Маркосич, вы их с собой не берете? Я бы вам их упаковал в ящики и отправили бы багажом.
   С этим делом были кое-какие технические сложности, но для Марка это было только предлогом, чтобы оставить их здесь, под Митиным надзором. Он сам не мог объяснить, почему.
   - Там будет другая жизнь и другие книги, - сказал он Мите. - А скоро вообще вся печать станет электронной.
  
   22.
   При первой же возможности Марк съездил в Париж. Должно быть потому, что о Париже постоянно мечтал и говорил его отец. Что-то необъяснимое словами было для него в этом слове: Париж. Что-то настоящее, за пределами будничной ежедневности. Сама возможность заглянуть в окошко кассира, протянуть деньги и сказать: один, до Парижа, пожалуйста. Если можно, возле прохода. Отец до этого не дожил.
   Всегда, везде и у всех людей мечты носят очки особой конструкции. Лучше бы эти очки никогда не снимать, подумал Марк, пройдясь по этому городу, слава которого так преувеличена, что Париж, это: О! Париж! Пока не обнаружишь, что у всемирно известных букинистов, что на набережных, кончились книги и они торгуют в основном дешевыми сувенирами, а между крыльями Лувра какой-то гениальный китайский архитектор построил стеклянную пирамиду, которая откликнулась на призыв не менее гениального Эффеля покончить в этом городе со всеми романтическими мечтами покойного папы.
  
   Бредя по слякотной, до отказа забитой туристами Риволи, Марк натыкался на стилажи и щиты, увешанные и заставленные всякой бесвкусной дешевкой, споткнулся о выставленный на середину тротуара, что под аркадами, ящик, сильно ушиб ногу и, хромая, продолжил путь по направлению к Плас де Пирамид.
   И вдруг...
   ... Даже в слякотном и изгаженном модерном и толпами афро-азиатов Париже случаются неожиданности...
   ... возле статуи Жанны д"Арк он увидел, спиной к нему, тот самый светлый плащ, рукавом которого тогда, на вокзале вытирал мокрое лицо Митя. Который хотел быть волком. Который мечтал, чтобы они с Нюсей поженились и чтобы он, Марк, был ему настоящим папой. Митя, который остался там, далеко.
   Марк попытался ускорить шаг, но ушибленная щиколотка ответила ему решительным отказом, а светлый плащ, налюбовавшись героической девой, быстро пошел в сторону рю де л"Опера. Об догнать его или даже попытаться криком (Посреди Парижа орать во всю глотку: Миииитя?!) не могло быть и речи. Хотя бы не отстать.
   Так они шли вдоль авеню де л"Опера, и всю дорогу Марк вспоминал и вспоминал, и почему-то особенно настойчиво - полные, рубенсовские плечи Митиной матери, теплые пирожки в эмалированной миске посреди стола и теплую ряску в городском пруду, которую они с Митей раздвигали босыми ногами, пытаясь заглянуть в глубину, как будто в темноте этих водяных окон можно было увидеть что-то очень важное, например, будущее. А светлый плащ все шел и шел по направлению к оперному театру времен Наполеона Третьего, замедлял шаг у витрин и снова продолжал путь, и, не доходя до входа в метро, Марк оказался уже совсем близко. Человек в светлом плаще повернул направо и опять направо, собираясь спуститься по лестнице, в сторону станции, и Марк увидел, что это был не Митя - откуда бы он тут взялся? - а совсем не похожий на Митю человек.
  
   "Дорогой Марик! - писала ему Нюся. Ты извини, что Митя тебе не пишет. Он говорит, что с тобой ему хорошо разговаривать, а бумага этого не заменит. Я с ним не согласна, но что тут поделаешь?
   Ты не поверишь, но Митя увлекся чтением. Целыми вечерами сидит в кресле, что в углу, возле торшера, и читает твои книги. Одну за другой. Это Митька, который так ненавидел книги!
   Между прочим, он просил передать тебе, что хочет выкупить у тебя квартиру и все, что в ней. В том числе книги. Ты, Марик, не стесняйся и назначь правильную цену, потому что у Мити денег полно. Под ним теперь вся фирма и еще какие-то филиалы. Короче, он тебе заплатит, сколько скажешь".
  
   "Дорогой Марик!
   У нас большое несчастье. Сгорел мой дом, и в нем погибли Владик и Сашка. В нашей стране все беды от водки.
   Я не знаю, что и как у них там произошло, но уверена, что это из-за Сашки. Напился, паразит, и что-то там такое сделал, что ночью все загорелось. Не может быть, чтобы это Владик, потому что Владик не пил совсем, а Сашка никогда удержаться не мог. Следователь приходил и говорит, что загорелось возле печки, где у меня всегда коврик лежал. А я в эту ночь осталась ночевать у Мити, то есть в твоей квартире.
   Короче говоря, ужас такой, что тебе не описать. Оба они так обгорели, что в гробах хоронили какую-то золу с мусором, а не людей.
   А когда пришли с Митей домой с похорон, и еще некоторые друзья Митины и те, что с работы, и соседи тоже, так Митя вдруг при всех так заплакал, что ты не поверишь. Настоящая истерика. Пришлось соседку попросить, чтобы принесла валерьянку. Кто бы подумал?"
  
   Вот именно: кто бы подумал, что Митя увлечется чтением книг и что устроит истерику по поводу трагической гибели беспутного алкоголика Сашки?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"