Юлий Августович часто приходил после работы домой. Делал он это не потому, что идти больше некуда, а в силу устоявшейся с годами привычки. И хотя Юлик уже давно никем не работал, он по прежнему продолжал думать, что работает, принося обществу потребителей майского труда непоправимую пользу.
А ведь когда-то он долго и безупречно работал кондуктором трамвая, отдавая всего себя работе. А когда отдавать было уже нечего, он устроился пилотом аварийного беспилотника. Правда, за штурвал так и не смог подержаться, так как их запретили и сняли с производства за порчу экосистемы и прочей ненадобностью. Но ошибки прошлого никому не интересны, а посему обратимся к ошибкам настоящим.
Как обычный среднестатистический хомяк, преисполненный чувством августейшей важности, Юлий включил выключенный телевизор, в котором диктор бесконечно уставшего голоса вещал о новостях в мире других хомяков. Хомячьи проблемы мало интересовали Юлия, важен был сам ритуал вечернего действа, вшитый по дефолту в наследственную матрицу сознания еще задолго до рождения телевидения. Однако новостной ящик не помогал решить проблему телемании, а, скорее, даже усугублял ее.
Юлик вкушал свой ужин, заливая его потоком информации, что стремительно вдувался в ушные и зрительные ганглии, которые он в точности унаследовал от праотцов и праматерей. Как, собственно, и привычку кормить свой желудок перед работающим репродуктором. Других развлечений Юлий отродясь не имел. Хотя было одно... как бы желание, еще не переросшее в хобби или увлечение, но ставшее невыносимо навязчивым пунктиром, заменившим размеренное спокойствие жития на пыл неугасаемых страстей.
Юлик тайком любил Барселону Марковну с седьмого этажа. Она жила там в 77 квартире, где и проживает до настоящего момента. А вот Барселона Марковна Юлика как-то невзлюбила, больше ей нравился бразильский футбол, чай с ликерным наполнителем и передачи про доктора Малахова.
Юлий часто думал, когда не был занят поглощением информации и едой: "Отчего же она меня не любит? Ведь такой женщине просто необходим такой мужчина как я". Наверняка он просто не знал, что Марковна, эта пожилая, но сохранившая красоту юности женщина, никогда не видела Юлия и даже не подозревала о его существовании. Хотя, скорее всего, видела, но не думала, что тот может быть ей чем-то интересен и полезен. А Юлий, тем временем, полагал, что не может опуститься до публичного признания, не потеряв лица и своего королевского достоинства. Что-то мещанское и где-то даже предательское было в этом выходе из шкафа своих тайных скелетов, так долго хранящих его угрюмый обет гордого молчания.
Когда эти славные и неопороченные знакомством субъекты одного дома сталкивались лбами на лестнице подъезда, то Барселона как-то неодобрительно фыркала, а Юлий Августович кривил рот презрительным недовольством. На том и расходились каждый раз, стараясь не портить себе настроение послевкусием неловкой встречи. Не сказать, что это была обоюдоострая симпатия, не сказать, что и лютая ненависть. Скорее, равнодушное противостояние недостижимых идеалов в их невыносимом отрицании. Но это - с утра, а уже вечером, под покровом одеяла ночи, Юлик тайком пробирался сквозь полутемные лабиринты подъезда к двери Барселоны Марковны и ставил у ее порога огромную корзину с цветами. Так он делал каждую пятницу, вторник и в другие дни недели. Кроме того, он писал очаровательно нежные и нелепые в своем эпистолярном искусстве письма признания, в которых жестко и грубо обвинял свою пассию в собственной одержимости ею. Подписывал письма он всегда так: "Ваш вечно Юлий, сын Августа. Инкогнито. Чтоб вам не пережить такое, как у меня...". Ну и еще кучу нежных колкостей. Впрочем, письма эти до адресата не доходили, так как сразу же складывались в ящик долгого стола, который давно подломился от переизбытка отправленной в него почты.
Марковна же, эта почтенная и благонравная во всем приличии дама, делала всплеск руками и театрально охала, видя очередную пачку цветов у порога своей двери. Охала она всегда так: "Ах!". Иногда, правда, это было "Эх!", а еще иногда "Йо-ху!". После этого она вносила букет домой и долгими ликерными вечерами сушила из него гербарий. На память. А на следующий день память освежал новый гербарий, и так - каждую пятницу, вторник и остальные дни недели. Гербарии в квартире Марковны росли и множились, как крысы в чумовом средневековье. Но ей это казалось захватывающим и чувственным увлечением в моменте проходящей жизни.
Однажды в распределительном центре Юлика что-то перепуталось и, вместо привычного букета цветов, он принес к двери Барселоны Марковны пакет с мусором, который выносил каждый вторник, пятницу и по настроению, а цветы поставил у двери Венесуэлы Осетровны, которая была соседкой великолепной Барселоны Марковны. Это ничего, что папу Венесуэлы звали Осетр Полукарпович, зато жительница она была видная и, судя по отзывам, имела положительное настроение в любое время суток, которым безвозмездно и с радостью делилась со всяким встречным. Свое позитивное настроение она, как можно без труда догадаться, унаследовала тоже от своих праотцов и праматерей, коих было великое множество, если считать от начала сотворения вида осетровых.
В отличие от Барселоны Марковны, Венесуэла Осетровна предпочитала варить чай из суданской розы, а доктор Малахов как-то совсем не будоражил ее воображение. Ей больше нравился некий Эдуард. Носитель имени Эдуард, насколько известно, это всегда обладатель хороших манер и такого же воспитания. Однако кто этот Эдуард - история стыдливо умалчивает, а посему оставим Эдуарда в покое, дабы не портить впечатление о его непоявлении.
Тут же стоит упомянуть бесконечную страсть Венесуэлы Осетровны к хореографии и ее внеклассовым разновидностям. Поскольку настроение всегда располагало, а время отдыхало, Венесуэла кружила в танце день и ночь напролет, что добавляло ей еще более радости жизни. А в танце и в хорошем настроении она была как рыба, заблудшая во льду.
Случайная приятность с цветами у порога Осетровны была встречена наплывом еще большей приятности, каковой Венесуэла тотчас поспешила поделиться со всеми жителями своего дома. Например, с Барселоной Марковной, которая как раз варила чай с ликерчиком, ожидая прихода доктора Малахова. А доктор все не шел... "Наверное, у него какие-то срочные дела" - думала Барселона и продолжала баловаться веселым чайком одна.
- У вас неплохой сборник гербариев, Барселона Марковна, - сходу войдя, сказала Венесуэла Осетровна. - Проводись конкурс самых отчаянных гербаристов страны, я присудила бы вам второе место.
- Ах, позвольте, - нахмурилась Барселона Марковна, - А кто тогда занял бы первое?
- Первое место я отдала бы тому, кто принес мне сегодня букет наисвежайших розанчиков. К сожалению, не имею чести знать, кто этот тайный даритель, но подозреваю, что он просто вандерфул!
- А не кажется ли вам, почтенная Венесуэла Осетровна, что эти цветы предназначались мне? - возмущенно сказала Барселона Марковна, - Да только по ошибке какого-то неизвестного смысла они были поднесены вам.
- Нет, не кажется. Эти цветы точно для меня. А вам - мусор. Заслужили, однозначно. Как глупо пошутил бы один политический лидер, хо-хо!
- Хорошо, Венесуэла Осетровна, сейчас расставим все точки под знаком вопроса, - сказала Барселона и, достав чайные рюмки, наплескала в них чаек. - Присаживайтесь, не задерживайте наше чаепитие, - строго сказала она, указав на венецианский стул, на котором сиживала когда-то ее прабабка Венеция Калиостровна. Венесуэла Осетровна этично присела рядом со стулом.
- Так вот, Венесуэла Осетровна, - начала Барселона Марковна, - С некоторого времени я являюсь возлюбленной и возжеланной женщиной одного субъекта... хм-м, которого я денно и нощно жду в своей скромной обители усохших гербариев и бесстыдно одинокой любви. Однако этот субъект отчего-то избегает коленопреклонного появления и признания, возможно, не из-за своей скупости на чистосердечные слова, а лишь по причине небывалой скромности, которая одолевает его каждый раз, когда он ненароком вспоминает обо мне. И вот уже несколько лихолетий, каждый вторник, пятницу и прочие дни недели, он приносит цветы к порогу моей квартиры, которые символизируют огонь в пепле нашей невозгараемой страсти. Вы понимаете, что значит нарушить эту, можно сказать, родственную традициям связь?
- Я, Барселона Марковна, не смею нарушать ваши глубокие традиции, тем более, что уважаю древние обычаи, хоть совсем не разделяю их, тем не менее... Да! Мне тоже хочется любви под чистым небом домашнего уюта, восходящей в подчеркнутом модусе сексуальной разнузданности и алкогольного беспредела, - расчувствовалась в голос Венесуэла Осетровна, - Из-за этого мне постоянно приходится симулировать броненосный позитив, замещая тоску одиночества вульгарной ламбадой или танго.
- Вы, Венесуэла Осетровна, женщина простоволосая, белолобая, неразумная... - урезонивала Барселона Марковна, роняя в рюмки чаек, - Все бы вам веселиться да прыгать стрекозой в своем танго-фанданго... Вы даже не представляете, сколько сил и нервов отдано на преодоление и сокращение платонического расстояния между мной и доктором Малаховым.
- Представляю... - сочувственно шептала Венесуэла Осетровна, - Но не представляю. А хотите, я научу вас танцевать? Вы сразу забудете про все печали и радости!
Барселона посмотрела на Венесуэлу убийственным взглядом, не обещающим ничего хорошего. Но вдруг как-то обмякла и произнесла:
- С радостью, Венесуэлочка, с радостью превеликой! Научите, будьте добры, - сквозь слезы наваждения залепетала Барселона Марковна.
- Ну пойдемте, нам нужно место... где у вас тут посвободнее? - оглядывалась Венесуэла Осетровна, продираясь сквозь лес высохших гербариев.
- Идемте на крышу. Да, прямо на крышу! - возбужденно звала Барселона Марковна.
Как молодые вороны, эти далеко не молодые особы, вспорхнули бабочками на танцпол, что служил полом на крыше дома своего. И мир остановился в изумлении - сколько неповоротливой грации исходило от женщин, потерявших страх и совесть, и в танго поверивших в себя.
Стоял очередной вечер знойного дня, одной ногой уже как будто шагнувший в душную июльскую ночь, и Юлик традиционно кусал зубами свой ужин, трамбуя его потоком информации, который исходил из включенного в розетку голубого экрана. Впрочем, даже при выключенном TV, Юлий получал достаточно информации из враждебного внешнего мира. Как, например, сейчас, когда карнавальным хвостом кометы за окном пронеслись два женских тела, обаятельно державшие друг друга под ручки. Затем раздался смачный шлепок, в звуке которого угадывалось падение и разбиение чего-то мягкого и хрупкого, как если бы с крыши многоэтажки упали два человеческих тела, расхриставшись насмерть об асфальт. Очевидно, так и произошло, но верить этому совсем не верилось. Юлий, не успев вдоволь насытиться ужином, с прилипшими к лицу макаронами, тотчас выбежал на улицу, где случилось непоправимое. На асфальте раскидистой фигурой морской звезды лежали тела Барселоны Марковны и Венесуэлы Осетровны...
Юлий оторопел на мгновенье, не в силах оторвать глаз от жестокой картины произошедшего, затем буркнул непроизносимое проклятие вслух и немедля помчался обратно, в свою квартирку. - Как же так? - думал по пути Юлик, - Этого нельзя допустить! Кому я теперь буду писать письма и подносить цветы? Дома, трясущейся рукой схватив трубку телефона, он принялся звонить доктору Малахову, ибо, как считал Юлий, только такой одиозный эскулап способен на чудо исцеления. К тому же Юлик помнил, как зачитывался в детстве его трактатами "Православное шаманство как аскеза нетрадиционной медицины" и "Оздоровительный вудуизм в быту и на огороде".
- Доктор Малахов слушает, точнее - он у телефона, точнее - я, доктор Малахов, слушаю вас. Говорите, - донеслось из трубки.
- Это Юлий Августович, здравствуйте, доктор, - сказал Юлик, едва переводя дыхание.
- Да, мы можем поговорить про июль в августе, только мне кажется, это не телефонный разговор. Запишитесь ко мне на прием, и я с профессиональной нетерпимостью выслушаю вас, - сказал бодрый тенор доктора Малахова.
- Доктор, помогите! Там погибает моя надежда на счастливую старость... К тому же она ваша страстная поклонница, - надрывно хрипел Юлик.
- У меня нет поклонников, - заметил доктор, - У меня есть только пациенты, их неизлечимые болезни и моя дурная слава.
- Это сущая правда...- подтвердил Юлий, - Но вы все равно приезжайте - поужинаем, телевизор посмотрим.
- Ну, хорошо. Ждите. Скорая помощь уже в пути! - последнее, что услышал Юлий в трубке.
Доктор Малахов прибыл на место происшествия довольно быстро: Юлик успел послушать новости из мира телевизоров и написать прощальное письмо Барселоне Марковне, в котором обвинил ее в чрезвычайно скоропостижном уходе.
- Это кто? - спросил доктор Ванхельсинг-Малахов у Юлика, показывая махагониевой тростью на тела женщин.
- Это падшие женщины, - ответил Юлик.- Падшие и совсем разбитые.
- Зачем они здесь? - интересовался доктор, внимательно осматривая тела.
- Они упали с крыши, когда занимались испанским танцем.
- Ну и что вас не устраивает, сударь? - спросил доктор, артистично крутя трость левым мыском ноги, - По-моему, падшие женщины - это прекрасно! Ведь они совершенно свободны от социально-бытовых комплексов, не отягощены повседневной моралью и порхают себе бабочками в свободном полете собственных желаний. Вот послушайте, что я тут гениально сочинил:
Только та мадам прекрасна,
Что летает как пчела,
То завоет как белуга,
То взовьется как змея!
Ха-Ха, Йьа-Йьа! Ха-Ха, Йьа-Йьа!
КАК БЕЛУГА, КАК ЗМЕЯ!
(С балконов и окон начинают вылетать и падать грампластинки, шарики, пионеры, пенсионеры, а вслед за ними и могучий краснознаменный хор имени Александрова, подпевающие все вместе: КАК БЕЛУГА, КАК ЗМЕЯ! ЙА-ХА!)
- Так чем, вы говорите, больны пациенты? - спросил доктор Ванхельсинг-Малахов, когда шоу падающих хористов закончилось.
- Трудно сказать... - чесал затылок Юлий, - Но, по-моему, они мертвы.
- Это такое же изгнание бесов, только наоборот - с подселением... и с последующей реанимацией.
- Ну, вам виднее, доктор, - согласился Юлик, - Главное, чтобы оживить и омолодить...
- Насчет омолодить - не обещаю, но попробую. Также, на правах рекламы, а не корысти ради, скажу лишь одно: Медицина в руках мастера Малахова-Ванхельсинга творит порою чудеса!
- Что потребуется от меня, доктор? Я готов решительно на многое! - вытянувшись всеми остеопорозными позвонками, спросил Юлик.
- Ждать. Только ждать и молиться. Вы умеете ждать?
- Я не знаю... - промямлил Юлик, - А сколько нужно подождать, доктор?
- Обычно полный обряд проходит в течение трех лет и трех месяцев...
- Как - трех? Я не могу столько ждать! - замахал руками Юлий, - А нельзя ли побыстрее?
- Вообще-то, существует полный срочный обряд, проводимый за три дня, но он не гарантирует полного исцеления. К тому же полон непредсказуемых последствий и побочных дефектов.
- Я согласен, доктор, творите срочный обряд!
- Так. Для обряда нам нужен ребенок. У вас есть на примете какие-нибудь дети? - прищурив глаз, спросил доктор.
- Я, скорее, бездетный, чем детный, - сказал Юлий, - Но детство, в целом, уважаю...
- Вы гей?
- Не думаю, - осторожно задумался Юлий, - Ведь я с детства люблю Барселону Марковну, и она, если говорить о внешности, напоминает женщину. А вы, доктор?
- Я, в первую очередь, - доктор, а медицина находится за пределами всякого гейства, - отчеканил доктор, - Впрочем, бывали случаи, приводившие к нарушению границ... но это строгая врачебная тайна.
- Так зачем вам понадобились дети? - спросил Юлик.
- Ну как же? Необходимо принести жертву богам реанимации, реинкарнации и реабилитации. Иначе теперь нельзя. Впрочем, в денежном эквиваленте - тоже устроит. Желательно в ликвидной и обеспечивающей мою спокойную старость валюте.
- Я подарю вам большой букет цветов в блестящей бумаге и самый голубой телевизор, - сказал Юлик.
- Блестяще! На этом и договоримся, - приветливо воскликнул Малахов.- И приступим, во имя и во славу!
Три дня и три ночи Юлий Августович безутешно смотрел в окно, в котором происходило чудо ритуального искусства по воскрешению, подселению и исцелению мертвых. За окном шло и сыпало январское снегопредставление. Доктор Малахов кружил в гипнотическом трансе вокруг женских тел, гремя колдовскими бубнами, барабанами и древними проклятиями, которые он выдавал за альтернативную песнь Гиппократа. На третью ночь тела падших восстали из асфальта и востанцевали свое новоявление. Слезы мокрого счастья затопили бездонные очи Юлия, когда он промокнул их краем парадного галстука, надетым по случаю победы жизни над гравитацией.
Эпилолог
Юлий Августович до настоящего момента продолжает привычно носить цветы и писать письма Барселоне Марковне, которая продолжает жить на седьмом этаже своего незаметного счастья. Она попивает чаек с ликерчиком, вдыхая пыльные ароматы памятных дней и усохших гербариев, так и не узнав, кто их тайный даритель. Хотя, скорее всего, знает, но виду не показывает.
Венесуэла Осетровна все так же танцует, радуя жильцов своей волшебной грацией и легкостью куртуазного общения. Иногда она вспоминает о неком Эдуарде и его внезапном непоявлении. Эдуард является плодом воображения Венесуэлы Осетровны, которая просто без ума от его умения держаться в обществе и его более чем благородной осанки. Он частенько заходит к Венесуэле Осетровне на пару танцев, оставаясь с нею до самого утра.