Моршен-Кнохен : другие произведения.

Ум и секс несовместимы.

Моршен-Кнохен.

Юля, у тебя сильный характер, и в то же время ты человек нерешительный, и это самая мазохистская комбинация, которую я могу себе представить: она сжигает тебя изнутри. Ты можешь твёрдо знать, чего ты не хочешь, уверенно сопротивляться самому жёсткому напору на тебя, и в то же время не сделать даже шага навстречу тому, чего ты хочешь сама.

Четверг. Я сижу на работе, тут меня зовут к телефону. В трубке - знакомый голос, слегка хриплый. По этому голосу было бы трудно сказать, сколько тебе лет - ты говорила тем же тоном, как говорит вполне взрослая женщина. "Дима, я у тебя забыла дискету. Она мне срочно нужна. Привези её. Пожалуйста. Или, может быть, я к тебе заеду на работу? Ты до которого часа работаешь? В семь не будет поздно?". До меня не доходит, что ты и не собираешься заезжать ко мне на работу. Что в семь ты будешь ждать меня у меня дома. Я ворчу неохотно: "Лучше даже раньше", потом кладу трубку. Нет, до семи я тебя, конечно, на работе ждать не буду.

Ты действительно сильно изменилась за это время, Юля. Когда-то ты первый раз зашла к нам в гости - было это на курсе так на третьем. Этакий Винни-Пух в грязной майке. Но поболтать с тобой было интересно. Мы и сейчас с тобой болтаем иногда, благо общие знакомые есть. Ты ухитряешься выбирать для разговора темы, я бы сказал, глубоко интеллектуальные и абсолютно бесполезные. Это скорее игра в кошки-мышки, полунамёками, наездами. Так или иначе, о чём бы речь ни шла, разговор воспринимается как чисто личный, пусть даже в нём участвуют остальные. Вот Дима Тужилков начинает свои любимые рассуждения об истинных арийцах. Проблема Димы Тужилкова - он слишком добрый и ленивый. Можно, конечно, чего-то в жизни добиваться - но это же значит вертеться. А главное, ссориться с теми, кто вокруг. Это же неприятно. Поэтому лучше сидеть и завидовать немцам, которым так быстро досталось полмира. Неважно, что потом потеряли. Тут уже Дима мерит по себе. Если он сам ничего в руках удержать не может, то куда уже тем немцам. Я сам захожу к нему послушать его болтовню и время от времени самому в ней поучаствовать. Смешно сказать, но у меня настроение похоже на настроение Димы. Всё слишком легко достаётся мне в руки - достаётся не благодаря моей силе, или там выдающимся способностям, а исключительно благодаря природной или неприродной хитрости. Слишком долго - года три, наверное, не меньше - я не помнил за собой такого, чтобы пёр на рожон и что-то в конце получал. Поэтому я успокоился, отупел и с удовольствием чешу языком вместе с Димой. Хотя всё, что он говорит, мне абсолютно не интересно.

Время от времени заглядывает Сергей Кузнецов. Он мрачен и выбрит наголо. После периода пьянства становится новым человеком, а поскольку считает себя истинно русским, то по идее, становится новым русским. Да не стал пока, вот ведь проблема!

И ещё Саша Фоменко. Вот уж кто заслужил право быть новым русским, так это он. Он, правда, не бандит и сейчас не выбрит наголо, но он постоянно что-то делает и даёт себе скучать. Бережёт каждую копейку и при этом имеет силу ещё улыбаться с утра до вечера. Лучший знаток оперной музыки среди всех нас. Компания, короче, собралась неоднородная. Но у каждого что-то общее друг с другом есть, какая-то зацепка. У меня с Димой - общее настроение. Сергей - его я уважаю. У Димы с Сашей - они оба люди культурные. Сергей и Дима - "истинные арийцы". Я и Саша - гм... наверное, потому интересно вместе, что между нами так много разного. Беседа идёт, как обычно - кто-то начи-нает, второй продолжает, затем переключается на свою тему, передаёт свою "зацепку" по эстафете. Заходит Юля. Она знает нас всех сразу. И со всеми нами абсолютно ничего общего. Живём на одном этаже, но держим нейтралитет. Что сразу бросается в глаза - насколько Юля стала броской. Надето что-то голубое, на ногах - ярко-красные туфли, ослепительно белая кожа при её татарской внешности и татарских чёрных волосах. Монгол-завоеватель пришёл к ленивым европейцам, и те сразу затихли, как зайцы. Я это вижу и злорадствую - я тебя, Юля. Не боюсь. А Юля с издёвкой, или с насмешкой - мне так кажется - продолжает нашу беседу об арийцах с наезда на меня:

"Дима, почему тебе нравятся немецкие песни?". Это правда. А вот потому, что наши, русские песни - они же откровенно безнадёжные: спел, перекрестись и в гроб. А попса - она же просто женская, бабья. Мужчине, что ли, петь: "Эти глазки, эти голубые глазки"?
Все молчат и все согласны. Мы ведь здесь собрались как раз для того, чтобы послушать очередную мою кассету с вражьими песнями времён войны - уже восьмую по счёту.

"То есть, по-твоему, русские - они не мужественные, а мужественные - как раз арийцы? Я с этим не согласна. Мне кажется, что арийцы - они просто демонстрируют свою мужественность. Так привыкли. Но есть и другая мужественность - славянская. Не показная, но настоящая".
"Если бы славяне были немужественными, то куда бы там выросла такая огромная страна? Наоборот, выродилась бы. Это ты права. Но я одного понять не могу - зачем мужественность прятать, делать её именно "внутренней"? Немцам прятать её некуда. У них просто тесно жить. Направо плюнешь - сосед, налево плюнешь - сосед, выйдешь из города - перед тобой лужайка, а за лужайкой ещё город. Тут если мужественным не будешь, так просто не выживешь". Я чувствую, что мне глубоко наплевать на то, что я сейчас говорю. Я ответил только абы возразить. Я почувствовал другое - это был наезд на меня. Итак, Юля не одобряет, какой Я есть. Да хрен там, она и не думала в этот момент про меня - она уже начала говорить с Димой. Поскольку речь зашла о немцах и арийцах, то Дима приглашает её в Мариинку на "Кармину Бурану". Это штука сильная, но у нас до сих пор не ставилась, хотя мелодии из неё слышали все. "Фирма Партия" - вне политики, вне конкуренции!" - как раз под хор оттуда. Не ставили так долго по простой причине - "Кармина" сделана в Германии в 1939 году, яснее причины не бывает. Приглашают меня с собой, но я не хочу туда.

Мне в этот момент стало не всё равно, совсем не всё равно, как Юля меня воспринимает. Если она над этим смеётся, что я воспринимаю почти всерьёз - надо делать выводы. Юля, наверное, может спокойно относиться к тому, как рассуждает об "истинных арийцах" Дима, но со мной тут штука особая. Прямо на её глазах выдохлась моя любовь к Ирине, которая была как раз "истинной арийкой" - высокой, голубоглазой блондинкой. Это было как раз время, когда я начал тупеть, по принципу "сила - ничто, ум - ничто, хитрость - всё". Когда что-то в наших отношениях не заладилось, я просто "вылечил" это резким усилением своей тупости - чтобы болело поменьше. И за свои усилия сам господь бог наградил меня - я стал превосходно рассказывать анекдоты. Комната просто валялась со смеху. Смеялась даже Ирина, которая уже перестала меня воспринимать во всём остальном.

"Встретились Бэтмен и Супермен. Бэтмен всё хвастается - вот я помог мальчику от хулиганов отбиться, старушку через дорогу перенёс, и так быстро слетал и обратно улетал, что они даже увидеть меня не успели. Такой я добрый и бескорыстный! На что Супермен отвечает - старо, сам эти баловался. Неужели у тебя ничего стоящего не было. Слушай, говорит Бэтмен, было, такое было! Лечу я сегодня ночью над городом - огни, небоскрёбы... На крыше небоскрёба лежит абсолютно голая женщина и кричит - помогите, помогите! Я снижаюсь, делаю круг, два... Вокруг никого! И тут до меня доходит - помочь ей сможет только настоящий мужчина. Я на ходу расстёгиваю молнию на брюках, устремляюсь вниз и - попадаю!
Да... - промолвил Супермен. - видно, здорово она удивилась.
Женщина? Она не удивилась. Но как удивился человек-невидимка!"

Камешек покатился с горы, а за ним посыпалась лавина. Юля, ты просто чудо! Смешно сказать, но я почти не понимал, что ты переживаешь, о чём ты думаешь. Как бы само собой разумелось, что я это и не могу понять. Я просто наслаждался тобой со стороны. Мне было приятно, что ты со мной говоришь, и мне стало неловко, когда ты однажды посмотрела мне в глаза прямо в упор. Это не был твой обычный "татарский" взгляд - такие весёлые щёлочки глаз. Когда ты потом мне сказала, Юля, что человек осязающий - это ты, а я воспринимаю людей как-то по другому, ты была права и не права. Ты знаешь, нет. У меня были знакомые девушки, и каждая отзывалась в каком-то месте. Ирина просто нестерпимо отзывалась... ну ты понимаешь где. Анечка, которую ты не могла ни знать, ни видеть отзывалась совсем в другом месте - болью в желудке и плохим аппетитом - идиоты говорят, что это и есть признаки настоящей любви. И наоборот, когда она так ласково говорила мне комплименты - я и самый умный, и одеваться стал лучше - отзывалось теплотой опять в том же самом животе. Чувство, короче, самое животное. Однажды Ирина увидела фотографию Лены, нашей "барыни" с американской фирмы. На фотографии та выглядела такой себе никакой школьной отличницей, хотя в жизни она просто роскошная. Каким-то шестым чувством Ирина это уловила и спросила: чем не пара тебе? Но Лену я чувствовал мозгами и больше ничем. Не знаю как по уму, а по сообразительности и хитрости Лена меня опережала. Поэтому Лену я стеснялся меньше других и мог позволить себе явиться на работу небритым и даже не мывшимся два дня. Зачем стесняться человека, который и так всё знает?

Юля, меня удивило, когда ты однажды призналась в своей мечте: стать профессором. Мы с тобой люди разные - об этом я не мечтал и не мечтаю. Меня удивляло, как ты можешь добиваться того, что для меня вполне естественно и что я даже не ценю. Как ты можешь уважать тех людей, считать себя зависимой от таких людей, на которых я плевал, откровенно плевал или как минимум относился равнодушно.

И всё же между нами было что-то общее. Когда мы говорили с тобой, мы говорили нервно и вычурно, мы прекрасно понимали, о чём идёт речь, но всё же старались сказать "покрасивее", как бы хвастались друг перед другом - смотри, как я свою мысль завернуть сумел(а)! Мы оба были друг перед другом слишком демонстративными и неестественными, как будто (не как будто - на самом деле) боялись показаться такими, как мы есть - чтобы не стало сразу неинтересно и пусто. Камешек покатился, а за ним последовали события.

Мы стали доверять друг другу. Не помню, когда это случилось в первый раз и что стало поводом. Просто летом игра в кошки-мышки стала уж слишком откровенной, а твой взгляд - слишком насмешливым: ну-ка, что там будет дальше? Ты сидела, удобно свернувшись в своём кресле, и несла какую-то чепуху, по ходу заметила, что интеллект в мужчинах почти совсем не ценишь. Это что-то такое, чем можно развлекаться. Игрушка. Но если есть общая игрушка, значит мы оба играем в одну игру. Я примерил себя в кресло однажды, когда ты вышла из комнаты - точь-в-точь твой размер и рост. Как ты его нашла?

Камешек покатился и с твоей горы. Каждый вечер я захожу к тебе очень поздно. Где-то под двенадцать ты смотришь на меня в упор и говоришь: "Дима, ведь ты же не успеешь на метро?". Кого ты хочешь этим обмануть? "Да", говорю, "не успею". Срываюсь с места, прощаюсь, забегаю вниз к Виктору - чтобы попрощаться. Интересно мы обманываем себя и друг друга. Я каждый вечер прихожу в общежитие как бы к старому приятелю Виктору, бывшему политзеку, как бы поговорить о политике или книгах, или просто о том о сём. Личных разговоров не бывает никогда - Виктор так же закрыт от меня, как я от него. Я захожу как бы к нему, мы здороваемся, я говорю, "Я сейчас", и бегу к Юле. Витя тем временем готовит из своих или моих припасов что-нибудь, но проходит не менее получаса, прежде чем я прихожу обратно. Как правило, чтобы наскоро всё вместе съесть и попрощаться или пойти вместе с ним к метро. Всё остальное время - игра в кошки-мышки у тебя в комнате. Больше трёх дней не выдерживаем мы оба. У меня дома появился компьютер, я рассказываю, как можно приехать ко мне и открыть дверь. Я оставляю тебе ключ и еду на ночь к двоюродному брату.

На следующий день я освобождаюсь на работе как можно раньше и еду домой. Через щелку у двери вижу море света и слышу необычное оживление. Дверь открывает и бросается ко мне на шею Наташа - она снимает соседнюю комнату вместе со своей подругой, где-то месяц была в отъезде, и я уже не надеялся, что вернётся. Я целую Наташу от души, но мне всё же любопытно - пришла Юля или нет? Есть, сидит скромно в комнате. После того, как мы поели, мы пытаемся поговорить втроём, потом остаёмся мы с Юлей. Юля выдумала себе проблему, которую я понять не могу - она считает, что у неё мужской характер. То есть не женский. Можно придумать причину - росла без отца, и мужского примера не было, поэтому стала "сама себе мужчиной". Нет и ещё раз нет. Женщина с мужским характером - это не ты, Юля. Мужчина живёт сегодня и только сегодня. Если он борется за что-то, он может потерять всё в любой момент, поэтому он более неопрятный и более грубый. По своей природе. Это ты-то неопрятная и грубая? В метро, уже отпуская, поцеловал тебя на прощание - даже не пытался "изобразить страсть", да и чувствовала ты, как я неумело это сделал. Но как пахла твоя кожа, какой она была вкусной! Как приятно было потрогать твои волосы, ты, женщина с мужским характером! Затем я очень неловко и грубо развернул тебя лицом к эскалатору и подтолкнул - иди.

Мне стало тебя не хватать. Вместе с тобой мы были холодными друг к другу - чесание языками душу не греет. Но без тебя было совсем пусто. Однажды в субботу ты пообещала прийти, чтобы поработать на компьютере. Часов в двенадцать, как договаривались, ты не пришла, и тут я повёл себя просто позорно. Я закрылся одеялом с головой и стал пытаться заснуть. У меня были несделанные дела, и я на них наплевал. Кто, как не ты, Юля, хвалил меня за то, как много я делаю? А я тебя хвалил за то, что делаешь мало, но умело. Мы оба врали и говорили друг другу о том, что нам хотелось, а не о том, что было на самом деле. Ты пришла поздно, почти в десять вечера. Какой там компьютер так поздно! Ты пришла, потому что простила меня за то, как я тебя грубо и неловко развернул. Итак, ты разрешаешь мне продолжить игру в обман друг друга.
Четверг, 28 августа. Три дня до начала твоей школы, где ты сама не знаешь, удержишься или нет. Ты знаешь, что тебе негде будет жить в октябре. Все эти проблемы я могу решить, но ты мне не доверяешь, я это вижу. По твоим понятиям, нельзя доверять человеку неловкому - если ему хорошо, значит, ему просто повезло. Значит, счастье мало зависит от него самого. Ты, значит, ждешь меня у меня дома в семь, но у меня ещё есть дела. Дождёшься ли? Я звоню домой около десяти - ты там, и готова ждать меня до одиннадцати, в крайнем случае до полдвенадцатого. В двадцать минут двенадцатого я прихожу домой - дома ещё более весёлое оживление. Вернулась домой хозяйка квартиры, которую я снимаю, а это значит, спать мне ночью придётся в спальном мешке на полу. Ты принимаешь решение мгновенно, оно было готово давно: "Дима, поедем ко мне. Ты можешь там остановиться насколько тебе надо будет". Вот ко мне и вернулась бумерангом первая твоя проблема, Юля. Мы идём к метро и говорим, говорим, говорим. Ты никогда не была такой откровенной - я тебя почти совсем не знал. Ты говоришь о том, как достали тебя люди, которые тебя окружают, а я счастлив, что меня сейчас окружаешь ты. Мы приходим. Я очень хорошо ем в этот вечер - я принёс целый пакет индюшачьих окорочков, ты оставляешь почти всё мне, а сама едва отщипываешь с края сковородки. Ты приготовила изумительно. Ты сама изумительная сегодня, самая красивая. Мы уже знаем, что готовы больше друг друга не обманывать, и я рассказываю очередной анекдот:

"На вечеринке две женщины розовой наклонности замечают друг друга в толпе, сначала неловко скользят взглядом друг по другу, затем подходят ближе, внимательно друг друга разглядывают...
ОК, - первая. - Lets be frank (Давай будем откровенными).
Let you be Frank, (Давай ты будешь Фрэнк), - вторая, - then I'll be John (тогда я буду Джоном)".

"Одно не могу понять" - ты смеёшься. - "Если они лесбиянки, зачем им ещё играть в голубых. Ведь это абсолютно разные вещи. Знаешь, Дима - мне часто снились лесбийские сны, и я этого не стесняюсь. Если женщине снятся лесбийские сны - значит, ей просто не хватает настоящего секса, естественного. Голубые - другое дело. Это недоделанные мужчины. Которые себя мужчинами не почувствовали. У меня ведь тоже проблема - я очень часто чувствую в себе мужское начало".
"Нет, Юля, нет и ещё раз нет. Ты просто не видишь себя со стороны. Ты потрясающая..." - впрочем, нам самим неловко от комплиментов, которыми мы награждаем друг друга. Комплимент - это какой - никакой, но обман. Петушка хвалит кукуха, за то, что хвалит он петушку.

"Ладно" - Юля вздыхает. "Отвернись. Всё, можешь смотреть. Ведь уже два. Завтра рано вставать. На тебе полотенце" - приказывает она, "иди и помойся в холодном душе".

Я возвращаюсь. Свет выключен. Я осторожно ставлю всё на место. Чистая постель пахнет так же свежо, как сама Юля. Полчаса я напряжённо слушаю тишину комнаты. Не слышно ничего. Тут мои нервы меня подло предают, и я засыпаю сном праведника. Затем вскоре просыпаюсь опять, лежу и не двигаюсь. В углу напротив - просто темнота. Я сжимаю зубы. Звонит будильник. Юля нехотя высовывает голову из-под одеяла и упирается глазами в меня. Мне на неё смотреть просто страшно - под глазами чёрные круги, взгляд потерянный.

"Ты не спал сегодня ночью?" - не спрашивает, приказывает она.

"Нет. А ты?"

"Тоже нет. А почему ты не спал?"

"Неспокойно было".

На прямой вопрос я не ответил прямо. Я ведь сам ценю в других людях прямоту, а тут куда она делась? Кто сразу боится признаться, чего он хочет, тот заранее проиграл. Уже. Дальше пошло просто добивание.

Мы оба вскакиваем. Как на пружинах, в упор смотрим друг на друга, как собаки, готовые сцепиться. Медленно опускаемся каждый в своё кресло. Юля встаёт, ставит чайник. Возвращается.

"А ты мог бы сегодня не пойти на работу?"

Я опять тяну время, зачем? Мне трудно сказать "да"? Если я тебя потеряю, зачем мне эта работа... думаю я, и тут же мозги получают интересную задачу - подумать, зачем мне эта работа. Я стараюсь на Юлю не смотреть - я не смог бы соврать, что думаю в этот момент не про неё.

"Наверное... да, мог бы".

"Да нет, ладно уж. Всё-таки два миллиона потерять - это не шутка".

Не два, а три. Ха-ха! Юля включает радио, оно играет слишком громко, Юля почти кричит мне что-то на ухо, я отзываюсь как глухой: "А? Что ты сказала?". По радио играет какая-то американская мелодия.

"Дима! Как по-английски "пизда"?"

"Кант".

Юля дослушивает мелодию, и уже не сдерживая себя, повторяет последние слова песни:

"Слышишь, что они поют! Они поют: давай трахнемся! Lets do it together!" И не выдерживает - начинает очень нервно смеяться. Мерзавец напротив в кресле прирос к нему своей жопой - так удобно.

"Ладно, иди. Ты уже опоздал на работу".

Уже одевшись, я обнимаю Юленьку на прощание. Пытаюсь что-то сказать, совершенно левое, о том, как она мне помогла и так далее. "Ладно уж, Дима, не воспринимай это так всерьёз. Иди".
Рабочий день проходит как обычно. Работа для меня - это способ забыть обо всём остальном. Как спирт или наркотик. Когда я работаю - я ни о чём не думаю. Будет что-то сложное - за меня решит другой. И с таким характером я мечтаю быть начальником? Хуй там. Такого начальника будут презирать люди, с которыми он работает рядом. Не говоря уже о том, что с семьёй и друзьями ему тяжело - он же от них отворачивается, уходит от них в работу. Работа заменяет ему и вещи и людей. Сам процесс убивает удовольствие от результата.

Я вспомнил о спортивном снаряде в заднем дворе общежития. Я боялся с него прыгать - он был высоким. Иногда я мог себя заставить это сделать, иногда - нет. Однажды, ещё прошлым летом, я давал себе слово: "Спрыгну десять раз - такая-то будет моя". Спрыгнул только семь. Результат был именно тот, что я ожидал.

Снаряд оказался хорошим заменителем смелости и мужества. Вовремя же я о нём вспомнил. Мне не хотелось показываться Юле на глаза. У меня был ключ от её комнаты, и я мог войти, когда она уже спит. Поэтому около полуночи я подошёл к общежитию с той стороны, где снаряд. Но до снаряда не дошёл. Увидел перед собой стену стадиона и решил: "Сначала отсюда". Влез. Спрыгнул. Живот чуть не свело. Ещё, ещё раз. "Я должен спрыгнуть десять раз!" И спрыгнул десять. Но все прыжки были не в полный рост, а скорчившись, хватаясь одной рукой за стенку. Да и кроме того, я же хотел спрыгнуть со снаряда, а он в полтора раза повыше этой стенки будет. Нет, это не результат.

Юля не спала. На столе кукуруза - я принёс вчера. В Питере такое не едят и не продают, это мне из Киева прислали. "Дима, я тут сожгла одну, когда готовила. Попробуй, если хочешь". Оба молчим о том, что было ночью и утром. Понемногу начинаем расслабляться. Если не о чем больше говорить, кроме анекдотов - расскажем друг другу анекдоты. Чем похабнее - тем лучше. От интеллектуальных шуток на душе не становится легче. Прохожусь по старику Ржевскому. Затем пошли наркоманы. Юля кстати замечает, что это не моя среда. Точно. Я наркоманов-то если и видел в глаза, то о них как о наркоманах не думал. Это же абсолютно чужие мне люди. Юля продолжает сравнивать - мы оказываемся разными людьми. Например, те же панки для Юли вовсе не были сказочными героями - это нормальные люди, рядом с которыми она жила. Но не для меня. "Я играю на гитаре, а ты играешь на пианино - это слишком концертный инструмент". Поддела!

В душ иду я, затем Юля. Мы засыпаем. Надо успокоиться. У Юли скоро школа, а заодно куча важных дел. От этих встреч зависит, останется ли она вообще в Питере.
Суббота, 30 августа. У меня запланировано сделать много важных дел. Юленька, спи. Осторожно я выхожу из комнаты, спускаюсь к Виктору - якобы только что пришёл в общежитие. Вместе с Виктором - Андрей. Мне перед ним всегда неуютно - он мне однажды простил старый долг, для меня тогда это была сумма немаленькая, не то, что сейчас. А чувствовать себя прощённым не слишком легко - гораздо легче пострадать (поболит да перестанет!), а потом великодушно бросить: "Прощаю!". Мы говорим друг другу пару левых слов - вроде как хорошо бы встретиться, но не здесь и не сейчас. Впрочем, мне хватает ума придумать повод, зачем я к Виктору зашёл. Может, он и догадывается, что творится у меня с Юлей, но совсем не обязательно об этом орать на всю улицу.

Я еду в город. Я должен заглянуть на квартиру, где так долго не был, и я должен найти себе новую квартиру. Жить у Юли мне не вечно, может быть, уже сегодня она скажет: "Мне надоело". Таким образом, день должен быть занят под завязку.
Для начала добыть денег. Зарплата в понедельник, ждать два дня - это слишком долго. Я заезжаю домой, беру самые ненужные книги - словари, например. Если есть такая вещь, как компьютер, то держать его на диске за 30 тонн по любому лучше, чем в виде объёмной томины - она и место занимает, и пыль собирает. Звоню Володе-нацисту - я прозвал его так, потому что пресловутые кассеты с военными песнями беру у него. Где он их берёт - его проблема. С его паспортом едем в "Букинист", и я отдаю словарь. Всё. Тут уж день пошёл вкривь и вкось. Я не нашёл, что искал, отложил в результате поиск квартиры на завтра, зато имел удовольствие попозировать художнице на Невском. Вечером еду домой. Пытаюсь собрать вещи - выпадают из рук. С грехом пополам сумку напихиваю. Тут меня кто-то к телефону хочет.

"Дима, это Сергей Кузнецов" - голос знакомый. Но меньше всего я ждал, что позвонит мне Сергей, с которым мы в общежитии так странно общались. "Ты не знаешь телефон Ромы? (это нынешний муж "арийской" Ирины)".

"Знаю, пиши"

"Хорошо, Дима, спасибо. И ещё - когда ты будешь в общежитии?"

"Наверное... завтра утром (сегодня, сегодня вечером!!!)"

"Хорошо... завтра утром будешь - зайди ко мне. Разговор есть".

Что это вдруг Сергей захотел поговорить со мной? Я начинаю думать о том, что может сейчас беспокоить Сергея. Кто такой Сергей среди нас? Страж порядка в той комнате, где мы жили. Он по природе своей такой. Поэтому появляется нехорошая и неуютная мысль: что, если ему какое-то дело есть до того, что происходит у меня на том же этаже общежития, где живёт он? А какое ему дело - тут зверею я. Ладно, ладно, завтра утром встретимся и поговорим, что там тебе надо.
Уже в метро я соображаю - а какое Сергею дело до Юленьки? А никакого. Разберёмся, что у него за дело. Я выхожу на "Гостином дворе" - до общежития целый час пешком, или немного быстрее, если бегом. Пробегусь, заодно и подумаю о своих отношениях с тобой, Юленька. Есть у меня такая черта, не слишком хорошая - что со мной происходит, я должен непременно осмыслить. На "автопилоте" не получается. С другой стороны, что сейчас со мной происходит - это что-то новое. Надо получить удовольствие от того, как я это понимаю.

Как дела у тебя, Юля? Ты решила свои проблемы или нет? Я не пишу о них, я их откладываю далеко-далеко в память, чтобы сейчас они не мешали. Сейчас не время и не место их решать. Я, действительно, иногда выгляжу эффективно и надёжно работающим - потому, что проблему не обсуждаю, пока она у меня есть. Я могу о ней заикнуться только в тот момент, когда это будет уместно - короче говоря, тогда, когда решение почти созреет. Успокаивать кого-то, тем более себя, общими фразами, как оратор - этого я не умею и не люблю.

Я бегу. Странное дело, я почти не запомнил то, что ты мне говорила за эти вечера. Нет, я помню отдельные слова, но связать их вместе не получается. Я помню тон, каким ты это говорила - но его же не опишешь.
Добегаю до общежития. Вот он снаряд. Я залезаю сначала на стену стадиона и прыгаю - до отупения. Затем на снаряд. Есть. Но по-прежнему не в полный рост. Эх я... Никакого удовольствия от того, что я сейчас делал.

Юля в этот вечер в чём-то золотистом. Глаза хитрые-хитрые. Мы ужинаем. "Как дела, Димыч? Ты знаешь, тут тебя Витя искал. Сергей Кузнецов хотел с тобой поговорить. Он комнату нашёл, хотел бы снимать её вместе с тобой вдвоём". Вот оно в чём дело.

"Ты сделал что-то сегодня?". Врать не хочется. С другой стороны, думал - тоже делал. У нас с хозяйкой очень даже содержательный разговор был на тему того, где и что искать. И сколько что стоит. По сути, она давала советы, как мне бороться за мои интересы против таких же, как она, квартиросдатчиц. Такого бескорыстия от неё я просто не ожидал. Хотя рассчитывала же она в результате, что я посмотрю на всё это и у неё останусь. Нет и ещё раз нет.

Юля, ты пыталась мне анализировать её характер. Ты и права и не права. Видишь, я сам анализировать тот ещё мастер. Твой анализ опоздал ровно на два месяца - на дату моей ссоры с хозяйкой. С тех пор у каждого из нас появились свои, новые интересы.

Наш разговор, однако, становится всё более и более естественным. И непринуждённым. Мы свободно говорим друг о друге. Мы замечаем, что у нас немало общего. Тут я впервые, наверное, произношу слово "мы". В самом деле - что у Юли на уме, у меня на языке. И наоборот. Она назвала такие отношения "зеркальными". Я согласен. Только для меня это "зеркало" означает совсем другое - как одному аукнется, так у другого откликнется. Мы осторожно возвращаемся к нашей любимой игре в кошки-мышки. Юля, ты опять начинаешь отвешивать мне комплименты.
"Что-то ты сегодня такой загадочный, Димыч!" - говоришь ты, и сама так хитро улыбаешься своими японскими глазами. Опять, как полтора дня назад, играет радио. "Вот и лето прошло, вот и кончилось оно" - обалденная мелодия в стиле рэп. Я чуть ли не в первый раз получаю удовольствие не от джаза и не от марша. Юленька в экстазе - "коза" пальцами, глаза к потолку, она двигается в ритм мелодии - даже не телом. А скорее животом, как восточные танцовщицы.
Утром я тебя не бужу. Я вскакиваю, одеваюсь полегче и бегу по Васильевскому острову. Я слышу, как вчерашняя мелодия играет сначала в киоске, затем на плеере у какого-то прохожего пацана. "Вот и лето пролетело, все осталось позади!" Да! "Но лучшее конечно впереди!" Да! Добежал до новой станции метро - её уже построили, уже торжественно открыли, но ещё не открыли для пользования. Видимо, сделать что-то "торжественно" значит не сделать до конца. И вдруг в мозгах: "Ну да! Какого хуя, собственно, ты ту выпендриваешься перед Юлей? На хуя все эти кошки-мышки? Ты её боишься? Тебе так сложно сказать ей простое: Юленька, я хочу тебя трахнуть". Мозги напряжены, тело спокойное. Я добегаю до общежития. Вот он, гад - снаряд. Что, не можешь спрыгнуть, Дмитрий? А что так? Ах, живот болит... ну так реши эту проблему. Решаю и через пять минут возвращаюсь к тому же снаряду. Только полный рост!

Сделано. Ох, как болят с непривычки ноги. Зато в полный рост.

Юля уже ушла по своим делам. Сергей у себя. Мы едем с ним на Сенной рынок - квартиру выбирать. Он не дожидается конца. Какой никакой вариант у нас есть. Тоже Васильевский остров, совсем рядом с метро. Я чувствую, что с утра ничего не ел. Бегом домой - на старую квартиру. Уборка. Достаю из холодильника банку горошка - съедаю всю. Плюс кастрюля варёной картошки.
До вечера сделана ещё пара дел. Договорился, как вернуть уже не нужный компьютер. Забрал там же забытую три недели назад куртку, в кармане куртки - недоеденная плитка шоколада. Здорово помогает подкрепиться.

Повторяю вчерашний маршрут. Невский проспект - Исаакиевский - оттуда пешком на Васильевский, не бегом, хотя и пытаюсь бежать, а пешком. Время есть. Я думаю о словах, которые скажу сегодня Юле. Я уже пишу этот рассказ. И даже готовлю к нему ехидное послесловие: "Ну а потом я...". Я не хочу даже думать, что я пред тобой, Юля, виноват. Либо ты меня не простила. Тогда нет смысла испытывать друг друга. Либо ты простила - значит, есть ещё время быть откровенными.

Захожу к старым знакомым по дороге - есть небольшое дело. Здесь мою болтливость прорывает. Я говорю о своих планах на этот месяц. Я хочу сделать много. Наконец, наступает одиннадцать часов. Больше меня здесь ничто не держит.

Русский язык - это не язык любви, это дерьмо. О любви можно говорить только матом. Юля, как я хочу тебя трахнуть, милая Юленька! Ты такая роскошная блядь!

"Добрый вечер!".

У Юли собралась компания. Я вхожу, мне почти тут же освобождают кресло. Юля, как ты хо-рошо играешь на гитаре! Под непринуждённую беседу я уминаю индейку с яичницей. Предложила-то Юля, в принципе, всем, но все тут же отказались. Ну и ладно.

Волосатый Юлин приятель забрасывает меня компьютерными словами, начинает чего-то рассуждать о хитром Билли, который гений и который захватил весь компьютерный мир. У меня своя точка зрения. Гений-одиночка и ширпотреб - ничто перед качеством, пусть даже ради качества приносится в жертву им изобретателя. Ты любишь Билли - я люблю АйБиЭм. От компьютеров он переходит к делу - нельзя ли попользоваться на один вечер моим компьютером?

"Вообще-то я его ещё и не отдал... А в чём дело?"

"Ну... как бы секрет".

"Друг мой! Насколько я знаю, есть миллионы способов восстановить существовавший на жёстком диске файл после того, как его сотрёшь"

Тот хмурит лоб.

"А, через Корзину? А если оттуда удалить"

Я беру на пушку. Если ты вставил диск в компьютер, и файл на нём, а потом ты диск вынешь - так никаким макаром я файл в компьютере не восстановлю. Но тебе зачем, чёрт возьми, знать, что я сейчас думаю?

"Ну, хорошо. В принципе, это даже не секрет".

Сразу бы так. Да, уже не секрет.

"Ну, ты понимаешь, что милиция в последнее время в метро фиксирует всё больше и больше случаев поддельных ксив!"

Каким-то ненатуральным языком говорит. Неужели я так же говорю с Юлей?

"Не понял, к чему это ты".

"А вот к чему. Есть такая организация - ГРУ. Главное разведывательное управление. Она была настолько засекреченной, что никто и не знал, как выглядят её удостоверения. Я не знаю, были ли вообще такие".

"Не понял пока. Продолжай".

"Так представь, что милиция ловит меня с такой ксивой. И нет статьи, по которой я буду отвечать. Никакой! Ведь нельзя же посадить за подделку удостоверения, которого не существует. Максимум - отберут".

"У тебя что, нет ксивы, по которой ты хочешь в метро проехать?"

"Да дело не в метро. Я хочу попасть на охраняемый объект"

"И что там, на этом объекте?"

"По моим расчётам, там закопан клад".

"Всё с тобой ясно. Хорошо, я пообещал. Но если тебе надо, то ты сам меня найдёшь. Вот тебе рабочий мой телефон".

Всё, закончили разговор? Видимо, да. Где-то через минут пять все начинают расходиться. Перед этим заходит Юлина подруга, которую ты, Юля, назовёшь своим идеалом женственности. Но я смотрю на неё и вскоре даже забываю, как зовут - хотя девица, и впрямь, эффектная. Не могу я восхищаться десятком вещей одновременно. Дай мне, Юля, на тебя налюбоваться - может быть, потом и найду что лучше?

"Как дела, Димыч?"

"Отлично".

Мы молчим и не трогаем друг друга. Затем слегка чешем языком, то есть треплемся. Я, между прочим, рассказываю о том, как сегодня два раза слышал "Лето" в городе, но Юлю интересует другое - зачем я вообще бегал куда-то. Почему не сидел спокойно? Да тут мне и придумать нечего. Я же не женщина, чтобы сидеть спокойно на месте. Мы рассказываем друг другу пару анекдотов. Затем я вскакиваю с кресла. Юля тоже встаёт - взять чайник. Я ухожу в душ. Возвращаюсь оттуда, сажусь на её место и примеряю кресло. Да - прямо для неё сделано.

Я поднимаюсь и медленно иду к дивану. Устраиваюсь на нём поудобней.

"Что-то ты сегодня не такой... Что с тобой?" Глаза смеются.

"Мне неудобно...", я начинаю говорить и медленно поднимаю голову. Хлоп! - справа от меня закрылась дверь комнаты, Юли и след простыл. Или она даже не слушала, что я сказал? Юля вышла с тазиком - стирать бельё.
Ладно!

Я бросаюсь в кровать, но не засыпаю. Лежу на спине, руки за голову. Хорошо! Не помню, сказал я это вслух тебе или подумал - нет, всё-таки сказал, у нас была не одна возможность выговориться - что и у полотенца, и у комнаты своеобразный запах. Твой запах, Юленька, больше ни на что не похожий. Острый.

Нет, всё-таки не сказал. Юля входит в комнату с тазиком. Мы продолжаем лениво болтать, уж и не помню о чём. Свет гаснет, Юля идёт к кровати и продолжает говорить:
"Всё-таки напрасно ты думаешь, что ты меня стесняешь. В конце концов я тебя совершенно нормально воспринимаю. И хорошо к тебе отношусь. Так что я тебе ещё раз хочу сказать" - ты устраиваешься у себя в кровати поудобнее, - "что меня ты совсем не стесняешь".
Сколько ещё можно терпеть? Больше не могу! Голос у меня становится на полтона выше, скорость - на пол-оборота больше, а манера речи - такой же вычурной и показной, как и у тебя, Юленька.

"Я тебя не стесняю? Хорошо, если так. Только ты, Юля, человек невежливый. Ты даже не дослушала, что я хотел сказать".

"Я невежливая?" - Юля удивилась.

"Да, помнишь, ты с тазиком выходила? Ты тогда даже не дослушала, что я тебе сказать хотел. А я хотел тебе сказать вот что - хорошо, я тебя не стесняю. Только ты меня стесняешь, всё это время, пока я здесь. Я ведь, в принципе, злоупотребляю тем, что у тебя здесь все эти четыре дня (на самом деле - договорился ведь!). И тебе огромное спасибо, что ты выручила меня, но мне действительно с тобой очень неудобно и я тебя очень стесняюсь".

"А почему?".

"А потому, Юля, что мне очень хочется тебя трахнуть. И мне трудно было сдержать себя, чтобы не сказать это тебе раньше".

Мне кажется, в темноте ты улыбаешься. Чего не померещится.

"А ты уверен, что действительно меня любишь?"

"Юля, что мне тебе врать - ты меня знаешь, ты знаешь, что я могу навесить гору комплиментов, которые совсем ничего не значат - просто вот вам наше мерси за ваш комплимент. Но мне действительно, Юля, было очень трудно удержаться, когда я тебя каждый день видел. Ты ведь такая, я тебе уже говорил, что тебя просто трудно с кем-то сравнить, я даже не могу вспомнить, что видел где-то девушку, похожую на тебя. Ты просто потрясающая, мне было приятно, что вот ты здесь, не-далеко. Если бы ты знала, как твоя кожа вкусно пахнет! Как мне приятно было к тебе прикасаться! Ты сидишь на кровати, сняла туфельки и пальчиком ноги зацепила мою руку, а я думаю - только не убирай подольше. И как сумасшедший бегал по острову сегодня - только из-за этого".

Видел бы я сейчас твои глаза.

"Знаешь, Дима" - говоришь ты медленно - "Мне очень трудно, поверь, очень трудно представить тебя со мной в постели".

"Мне, поверь, это тоже трудно. Это действительно сложно. Есть, конечно, у нас что-то общее, но гораздо больше непохожего. Ты знаешь, я и сейчас этого себе представить не могу. Я просто сказал тебе, что мне тебя хочется. Завтра проблема решится сама собой - просто я уеду и останусь сам со своим хотением".

"Вот что я хотела сказать. Ты слишком напряжённый. Ты себя изводишь. У мужчины должны быть напряжены мозги, а у тебя напряжено тело. Ты мне очень напоминаешь Диму Тужилкова. Вы действительно похожи между собой. Ты двигаешься, как он - слишком резко".
Продолжай.

"У тебя тонкие губы. Мне, наверное, было бы не слишком приятно, если бы меня кто-то такими целовал".

До чего ты вкусно пахнешь!

"А ты пробовала? Может, ты бы изменила своё мнение".

"Нет, не пробовала. Да, наверное, попробовать было бы интересно. Ну ладно, спи, Димыч - завтра день тяжёлый".

Хрен я теперь засну! Я смотрю в потолок. Молчание первой не выдерживаешь ты:

"Дима! Скажи, а у тебя много было женщин раньше?"

"Как тебе сказать... Было так, что почти доходило до секса - но кончалось, как правило, плохо и неприятно (хорошо, что ты не была со мной в новогоднюю ночь - 1996, а дальше весь год у меня шёл так, как новогодний "праздник")".

"Я тебе хочу сказать, что я - женщина, в которой есть и мужское начало. Есть у меня такая доля мазохизма в моём характере. (Неделю назад ты сказала это по-другому: я люблю сексуальные отношения, когда они изнуряют). Чего мне не хватает - так это стервозности. Вот моя подруга - это да, она очень красивая стерва".

"Юля, да что ты говоришь такое! Мне просто не хватает обычных слов, я скажу матом, но не потому, что хочу тебя обидеть, а просто по-другому это сказать - значит испохабить. Ты самая роскошная стерва и блядь, которую я когда-либо знал. В самом хорошем смысле этого слова. Ты что-то выдумываешь, что в тебе будто слишком много мужественности и слишком мало женственности - это всё чушь! Ты же не видишь себя со стороны, как ты одеваешься, как ты себя ведёшь... Года четыре назад, когда я тебя первый раз увидел - ты действительно выглядела как Винни-Пух. Ты была просто смешной и даже некрасивой. Но разве я не говорил тебе, как ты сильно изменилась?"

"Расскажи, как ты воспринимал Ирину" - вдруг потребовала ты. Ну ещё бы ты не спросила - твоя бывшая лучшая подруга Лариса жила вместе с Ириной и видела то, что с ней творится, а это немедленно обсуждалось в твоей комнате.

"Ирина была и похожа и не похожа на тебя. Нет, внешне она, конечно, далеко не ты. Ни ростом, ни лицом. Но что-то было похожее в характере, внутри. Я как-то говорил тебе, что ты человек не столько изобретательный, сколько настойчивый, упрямый. Она тоже человек упрямый, и точно так же интеллект для неё - это развлечение, но не самая главная в жизни вещь. Она живёт по-другому. Я бы сказал так: она человек не умный, но талантливый. Умный - это у которого на лице написано, как он думает, он просто это скрыть не может, умственная работа у него продолжается постоянно. Она - нет. Она ждёт вдохновения, и тогда действует наверняка".

"Да, ты прав. Ладно, спи".

"Сплю".

"Дима, а ты когда-нибудь курил?"

Почему это тебе в голову пришло?

"Разве что чай - ради эксперимента. Мне не нравится, как пахнут сигареты. Потом, в общежитии, более-менее привык, даже со стороны некоторые пахли приятно. Но всё равно для меня скорее они воняют, чем имеют аромат. Для меня вообще запах очень много может значить. Даже в человеке - либо привлечь, либо оттолкнуть. Когда-то мне запомнился запах одеколона "Давидов" - это было давно, года три тому назад, в журнале на вклейке была такая реклама: расклеишь две страницы - а между ними надушено "Давидовым". Так вот я сразу понял, что это мой запах. И вот недавно нашёл туалетную воду, пену для бритья, одеколон, они пахли почти так же, но ещё лучше. Это и стал мой запах".

"Да... ты действительно на меня не похож. Я ведь человек не нюхающий. Я человек осязающий. Для меня очень важно то, как я чувствую этот предмет, эту вещь, этого человека. Для меняя собственные ощущения тоже много значат. Ты действительно похож на Диму Тужилкова - он тоже не чувствующий, или по крайней мере чувствует не так, как я".

"Да, ты права. Вот мои ощущения - это мой предатель. Они меня часто подводят. Очень редко бывает так, что я чувствую - вот этот костюм специально для меня, рубашка специально для меня, вещь, которая здесь будет выглядеть красиво. Чаще всего я покупаю или выбираю что-то очень неудобное. А ещё я не только нюхающий, я ещё слушающий. То, что я слышу - часто забивает мне все остальные ощущения. Я могу видеть одно, но слышать другое - и второе для меня значит больше".

Продолжаю, потому что Юля молчит.

"Зачем-то я учился в музыкальной школе, хотя способностей у меня не было совсем. Вот ты училась всего 4 года, а я учился 11 вместо положенных 7. И с тех пор возненавидел классическую музыку. Её ведь не только слушать тяжело - она давит на уши, угнетает. Она играется по-другому. Мне кажется, она была рассчитана на других людей, с другим строением кисти, тела, чем сейчас. Мне всегда было очень неудобно её играть. И наоборот - когда занялся джазом, насколько естественными выглядели сами комбинации пальцев, насколько удобно и естественно сидела рука на пианино!".

"А ты разве не любишь классику? Я её люблю".

"Если люблю, то скорее вещи нетрадиционные. Например, у того же Чайковского есть увертюра к... сюите, кажется - "Ромео и Джульетта". Насколько естественно эта музыка передаёт страх! Из современных - нет, мало кто нравится".

"А немецкие композиторы? "Кармина Бурана" - ведь это ты предложил Диме сходить туда?"

"Нет, он сам решил. Понравилось?"

Пока ты рассказываешь, я слушаю тебя, Юленька, и одновременно пытаюсь обдумать, что сам только что сказал. Разговор плавно переходит к тому, как Юлю снимало украинское телевидение. Юлина история меня веселит - я смеюсь и почти тут же забываю, что она рассказала. Я рассказываю свою историю - о том, как благодаря украинскому ТВ оказался в украинских новостях в одном кадре с голубыми.

"Дима, а что, голубые как-то особенно выглядят?"

"Да нет... я бы так не сказал".

"Мне кажется, голубым человека делает материнское воспитание. Когда ему не хватает мужественности, в конце концов это превращается в застоявшуюся инфантильность".
Я подумал секунду.

"Не знаю. С ними не общался, врать не буду. Хотя ты можешь быть и не права. Мне кажется, получиться может совсем наоборот - когда отец слишком долго воспитывает, но делает это неумело. Когда он живёт работой, а потом свои навыки с работы приносит домой".

"Наверное, ты тоже прав. А вот к лесбиянству, я уже говорила тебе, я нормально отношусь. И сны у меня такие были".

Это я помню. Помню и то, как ты сама этот сон объясняла. Ну что же - у меня тоже были знакомые-лесбиянки; почему, собственно, были? Фотография одной из них даже лежит у меня в комнате на самом видном месте. Вдруг Юля резко меняет тему:

"Дима. А правда, что Гитлер был еврей?"

"Ходят слухи. Знаешь, почему? Ведь фамилия "Гитлер" по-немецки абсолютно ничего не значит. Она выглядит немецкой, как "Ахмедов" или "Ибрагимов" для иностранца звучит по-русски".

Но это отдельная история. Расскажу её в другой раз, здесь она оказалась чисто из-за Юлиного любопытства.

"Дима" - ещё один откровенный вопрос - "А почему ты с симпатией относишься к фашистскому движению?"

"Я к нему отношусь, как относился мой приятель-панк. Он носил майку, где был нарисован немецкий солдат, и надпись по-русски и по-немецки: "Они умерли, чтобы жили мы". Представляешь, как это звучит торжественно для нациста! Но это для нациста. А нормальный человек и поймёт это нормально, без предубеждения: мы живём сейчас, потому что эти гады сдохли. Вот так и я отношусь. Это далеко не симпатия".

"А о чём фашисты пели?

"Чаще всего о красивых девушках. О жизни. Иногда о смерти. Например, есть такая песня:
Три лилии, три лилии, росли у меня на могиле,
Но гордый всадник прискакал и их себе сорвал.
О всадник, дорогой всадник, дай же им ещё постоять,
Пусть же моя милая увидит их опять!"

Юля смеётся. "Ты уверен, что эту песню написал мужчина?"

Я тоже смеюсь: "Непохоже на то".

Вопрос исчерпан.

"Ладно, спи".

Уже сплю, ха-ха. Вот сейчас только успокоюсь, что не так просто. Тело просто ходуном ходит. "У мужчины должны быть напряжены мозги, а тело - спокойно" - так ты сказала. Да, ты права, и как раз этого мне сейчас так не хватает.

Походит минут пять, может быть, десять. Мне кажется, что ночь для нас ещё не закончилась.

"Юля, а у тебя мужчины были?"

"Да. Но таких, чтобы были идеальными - это редко, чаще всего - просто никакие. У меня ведь есть идеал. Я - как восточная женщина, во мне есть что-то такое мазохистское. А мужчина мой должен быть совсем другой. Настоящий ариец".

Мы оба замолкаем. Я спокоен - я выговорился. Юля, видимо, тоже. Зачем попусту трепать языком? Это же просто развлечение, причём не самое необходимое. Мы просто успокоили друг друга. Звенят пружины. Юля приподымается и идёт к двери. Выходит. Проходит минута или две - возвращается. Я лежу, дышу ровно и спокойно.

Юля устраивается у себя. Ещё минута.

"Дима", совсем тихо. "Иди сюда".

Я спрыгиваю, или слезаю, со своей кровати. Осторожно подкрадываюсь к Юлиной. Вот она, совсем рядом. Я тебя не вижу, Юля - такая тёмная ночь. Я тебя только чувствую. Ещё чувствую, что очень неловко лёг себе на руку. Мелочь?

Твоя ароматная кожа так меня дразнит. Она мягкая, как шёлк, и свежая, как трава. Мне так приятно её гладить, чувствовать, просто дышать рядом с ней и вдыхать в себя. Или попробовать на вкус? Ты же говорила, что тебе неприятно, когда тебя касаются такие тонкие губы? А, бог с ним. Я стараюсь не делать тебе неприятно. Твой язычок трогает мой, так осторожно-осторожно. Как кошечка. Зубы у тебя мелкие и острые, язычок маленький, шершавый и такой же мягкий, как твоя кожица. Тебе интересно попробовать почувствовать, что я такое. Ты трогаешь ой бок, мою руку, мою спину - осторожно-осторожно, я почти не чувствую. Как кошечка гладит лапой, или как вор шарит по карманам - захочешь - почувствуешь, не захочешь - нет. Ещё как чувствую! Ты мне как будто передала свою часть "человека осязающего"!

Но что-то не то происходит. Ты как будто ожидала чего-то плохого, и твои ожидания оправдались. Я чувствую тебя всё меньше. Твой язычок по-прежнему пробует мой. Я поглаживаю твою попку.

"Нет, Дима. Не сейчас. Я устала".

"Не сейчас" значит "никогда". Я замираю. Я не знаю, как на это реагировать. Я не знаю, что с тобой случилось. Я пытаюсь понять. Что произошло. Но тело уже стало камнем. Как в тот момент, когда ты сказала "lets do it together".

Следующие пять минут были просто никакими. Мозги были тупыми, тело - напряжённым. Именно так, как Юля не любила. И как - я только что понял - не люблю теперь я сам. Нет, Юленька, всё-таки хоть этот якорь у меня внутри ты с коряги отцепила.

"Ладно, Дима. Хватит. Оставь меня, ведь я могу быть как фурия".

Не хочу вспоминать, как на это ответил я.

Юля ещё раз повернула ко мне лицо:

"Ну давай, иди... беструсная команда".

Пружина внутри меня сработала и распрямилась. Я, как солдат, выскочил из кровати, подошёл к своей и заснул детским сном.

Продолжение будет другим.