Морозова Ирина Викторовна : другие произведения.

Каменная Радуга часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Исправила некоторые стилистические ошибки. Прошу прощения, что не заметила их раньше. Работаю над второй частью.

  Каменная Радуга
  (роман)
  
  Пролог
  
  После того, как в XXII столетии от Рождества Христова был изобретён гиперпространственный двигатель, началось активное освоение Галактики. Отдельные мечтатели грезили о покорении Вселенной (не больше - не меньше!), но действительность складывалась так, что землянам пришлось поумерить свой исследовательский пыл и ограничиться лишь внутригалактическими перелётами.
  Постепенно вокруг Земли образовалась сеть звёздных колоний с освоенными путями сообщения, которая стала зваться Галактическим Центром, хоть и не являлась таковой с астрономической точки зрения.
  Межзвёздная конфедерация неуклонно росла и к концу четвёртого тысячелетия по земному летоисчислению уже занимала около четверти всей Галактики. Но чем больше становилась территория, тем сложнее было поддерживать на её пространствах порядок. И вскоре Центр "ужался" до одной восьмой Галактики, а всё остальное получило название Периферии. Многие колонии таким образом остались без защиты закона и стали заложниками преступных сил или полулегальных властных образований.
  Центр наводнили потоки беженцев, но и тут их не ожидало ничего хорошего: одних депортировали обратно, других поставили в весьма унизительное, почти рабское положение. Всё это вызвало серию крупных кровопролитных бунтов, которые были жестоко подавлены мощными военными силами Центра.
  Кто-то продолжал бороться за место "под солнцем" и после этого, но многие отступились, решив отправиться на поиски ещё не открытых планет, где смогут начать новую жизнь, свободную от тирании элитарной власти Центра и преступных группировок Периферии.
  Таковыми были члены разумного космического корабля под названием "Звёздный Ветер", который сошёл со стапелей одной из лунных верфей ещё во времена активного освоения Галактики. Звездолёт достался его теперешнему капитану Родио Рэю от покойного отца, который значился в списках самых активных бунтарей. Рэй-старший желал, чтобы сын его продолжил неравную борьбу за права и свободы людей, оставшихся "за бортом" общественных благ, но перед самой смертью, увидев маленькую внучку Арсению, переменил решение. Девочка рано лишилась матери, и деду стало жаль её. Тогда Рэй-младший, получив благословение отца на "уход от проблемы", набрал небольшую команду единомышленников и отправился на поиски нового счастья, в неизвестность, в бесконечные глубины космоса...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Часть 1. Королева "Звёздного Ветра" и мальчик под дождём.
  Глава 1. Арсения
  
  Маленькая среброволосая девочка сидела на тёплом полу из искусственной пробки. Она играла. Вокруг неё, как вокруг звезды, вращались радужные кристаллики. Это были "её планеты", и у каждой имелось не только своё название, но и геолого-биологическая история, а у одной из них даже политико-экономическая и внутригалактическая.
  Арсении не приходило в голову оперировать такими холодно-официальными понятиями, хотя она и знала уже их значение, но она сама придумала для своих планет красочные биографии, и это была целая Вселенная, особая жизнь, цветная и неповторяющаяся ни в одном из своих проявлений.
  А "Звёздный Ветер" нёс её в неизведанные, сводящие с ума дали, о бесконечности которых она пока не задумывалась. Сейчас она была одна, так как Паоль - её друг и единственный, кроме самой Арсении, ребёнок на корабле - будучи старше её на семь лет, крутился возле взрослых, пытаясь досрочно приобщиться к их обществу. Чудной!
  Но маленькую Арсению это не сильно удручало. К её услугам были все самые невероятные возможности, какие только могли прийти в голову мечтательному шестилетнему ребёнку: необъятные базы данных обо всём на свете, трансформирующееся по её желанию вещество, из которого она могла "лепить" всё, что заблагорассудится, и ещё много чего интересного. Это было крайне занимательно, и ребёнок из далёкого, ещё земного, прошлого мог бы ей только позавидовать. Был бы сейчас здесь Паоль - и игра стала бы сто крат интереснее. Но пока что Арсения была наедине со своим миром, ну, ещё, пожалуй, со "Звёздным Ветром".
  Девочка вздохнула и вновь погрузилась в увлекательный процесс творения, создавая силами своего изобретательного ума чудесные картины самых невероятных фантазий. Она не была одна. О нет! Арсения сейчас находилась в компании миллиардов живых существ, для которых она была Богиней, Матерью и Покровительницей. Как же здесь скучать, если стольким душам нужна твоя забота! Даже если души эти - лишь плод разыгравшегося воображения.
  Она как раз заканчивала придумывать историю для единственной обитаемой из семи своих планет, круживших вокруг неё на уровне больших серых глаз.
  Супермозг летящего в открытом космосе корабля подслушивал её мысли, подсматривал удивительные картины, рождённые богатой фантазией ребёнка, и записывал их в память той самой "живой" планеты, которой пока ещё не дали названия.
  В голову девочки, открытую для Супермозга, как цветок для солнечных лучей, проникла информация о приближении того, кого она очень хотела видеть.
  Паоль! Наконец-то! Видимо получил всю порцию "взрослости", которая полагалась ему сегодня.
  Через пару секунд дверь в её каюту растаяла в воздухе, пропустив в помещение не только пришедшего мальчика, но и гулявший меж вентиляционных шахт ветерок. Звёздно-серебристые волосы Арсении всколыхнулись, как настоящий поток космического вещества, но тут же осели на худенькие плечи в тёмно-сером генокостюме. Такие костюмы создавались лично для каждого человека на основе его собственных клеток. Они отличались удобством, прочностью и эффектом "второй кожи", способной дышать и регулировать теплообменные процессы.
  А Паоль меж тем уже вошёл. Это был среднего роста тринадцатилетний мальчик, уже довольно плечистый и очень даже симпатичный. Почти год он путешествовал с командой "Звёздного Ветра" в поисках чего-то, о чём никогда никому не рассказывал. Даже ей, Арсении, капитанской дочери. Его просто нашли однажды на одной из подвластных Галактическому Центру планет. Он был один и настойчиво просился на борт звёздного странника. Назвал только имя, и ничего более.
  - А я уже почти создала последнюю планету, то есть четвёртую по счёту, ту, которая "живая", - похвасталась Арсения с наскоку, как обычно и делают все дети её возраста; она вскочила с пола и макет планетарной системы едва не слетел со своих гравитационных орбит, - Как думаешь, может создать ещё?
  - Вряд ли получится, - возразил Паоль; он держался очень уверенно, а порой даже слишком уверенно, - Ты не удержишь вокруг себя столько планет. Ну, если только не превратишься в маленькую и сверхплотную чёрную дыру...
  Арсения посмотрела на Паоля с шутливым вызовом.
  - А и превращусь.
  - Тогда поглотишь весь свой многодневный труд.
  - И тебя заодно.
  Паоль недовольно скрестил руки на груди, но тут же светло-карие глаза его подобрели. Он не умел по-настоящему и подолгу сердиться. Чаще всего он вёл себя с девочкой как настоящий взрослый, когда тот общается с глупым ребёнком. Арсению это немного злило, но своему "рыцарю сердца" она готова была простить всё, даже покровительственный тон, тем более что все взрослые, хитро улыбаясь, намекали на их с Паолем совместное будущее. Маленькая дочь капитана всерьёз представляла себя его женой, когда вырастет. Это были детские мечты будущей женщины, но для самой Арсении всё было куда как серьёзно.
  - Может, послушаешь историю четвёртой планеты? - предложила она, весьма интригующе подмигивая другу-жениху.
  - Валяй, - согласился Паоль, не раздумывая. Как бы не хотел он казаться взрослым, а всё-таки был ещё мальчишкой. Он был очень загадочным, этот Паоль, и Арсения надеялась разгадать когда-нибудь его тайну.
  Арсения со свойственной ей живостью раскрыла ему доступ к базе данных "системы", и мальчик погрузился в её изучение. Корабельный Супермозг неслышно нашёптывал ему историю зарождения, гибели и возрождения жизни, показывая картины, несколько минут назад извлечённые из мозга девочки, создавшей их.
  - Прикольно! - вынес Паоль свой вердикт, - Сила, которая расколола надвое суперконтинент, разорвала спутник и чуть не разложила на атомы целую планету. Что же это за сила?
  - Сила мысли, - таинственно ответила Арсения, многозначительно указав тонким пальчиком на свой слегка покатый лоб под искристо-звёздной чёлкой. Все люди на борту "Звёздного Ветра" имели по серебряной прядке в волосах, как знак принадлежности к клану капитана Рэя, и лишь сам капитан и его дочь носили на голове чистое серебро. Может, они и напрасно сделали это, вмешавшись некогда в собственные гены, но уж очень хотелось выделить себя не только идеологически, но и внешне.
  - Сила ЗЛОЙ мысли, - уточнил Паоль, - но к тебе это не относится. Это был... э-э-э... - протянул он, придумывая имя злодею, чуть не разрушившему собственный мир.
  - Пожалуй, - сказала девочка, - это был колдун, который хотел безграничной власти.
  - Угу, - промычал мальчик, принимая версию полностью и безоговорочно, - А планету как назовём?
  - Не знаю. Пока не придумала.
  - Ладно, давай во что-нибудь поиграем.
  - Давай, а во что?
  - А в "Королеву "Звёздного Ветра", например.
  Точная копия их корабля, поместившаяся у Паоля на ладони, была готова уже через пару часов. И маленький "Звёздный Ветер" полетел искать загадочную планету без названия. Паоль был капитаном, а Арсения - спасённой им от пиратов Звёздной Королевой.
  
  
  Глава 2. Мараньятэ
  
  Хмурые, переполненные влагой тучи нависали над частоколом дальнего леса, и уже накрапывал холодный осенний дождь, когда случилось то, что случилось.
  Довольно большое селение из почти сотни дворов расположилось на самой высокой части огромного, укрытого тысячелетней порослью плато. А то пространство, что приютило на своей гладкой, как стол, поверхности дома-хорэ - огромные полые внутри растения, служившие отличным жильём - звалось Томее Теве - Искристой Дланью - за ровность и частые вкрапления слюдяных кристаллов.
  Кто-то, может, и не решился бы жить на таком видном месте, но здешний князь-шае имел достаточно веских оснований, чтобы выбрать для своей твердыни Искристую Длань.
  Во-первых, предки Великого шае Роткарнэ испокон веков жили в этих местах; во-вторых, его плёмя было достаточно сильным и многочисленным, чтобы противостоять любой возможной опасности; и в-третьих, Искристая Длань, не смотря на свою открытость, была неплохо защищена со всех сторон густым лесом и сетью сторожевых вышек, на которых круглые сутки бдели дозорные. И что самое главное, селение Великого шае довлело над всем подвластным ему Северным Краем - в общем-то, только ради этого и стоило поселиться в Томээ Тэвэ.
  И жилось на сухом, открытом солнцу и свежим ветрам возвышении куда веселее, чем в сырых, тёмных лесистых Низинах.
  В тот вечер на деревьях-вышках не было наблюдателей - в хмурое, пасмурное время от них не было особого проку - всё равно ничего не разглядишь, даже если глаз "острый". Да и кто же станет замышлять недоброе в такую непогоду?
  А тучи надвигались и готовы были вот-вот разразиться затяжным дождём.
  Всё попрятались в свои тёплые, сухие хорэ, и только семеро мальчишек, которым было лет эдак по десять-одиннадцать, не спешили бежать от небесных слёз. Они шумели, смеялись, пиная что-то ногами. Что это было? Сперва, особенно издали, догадаться было трудно, но, присмотревшись, в кучке грязного, мокрого рванья можно было заметить маленькое существо с бледно-синюшной кожей, вдрызг разбитым лицом и спутанными, грязно-белёсыми волосами, из-под которых испуганно блестели в преддождевом сумраке розоватые радужки заплывших синяками глаз.
  Это тоже был мальчишка, однако он, будучи старше остальных на четыре-пять лет, был мельче и слабее самого низкорослого и хилого из них. Звали его Мараньятэ - Спутник Отчаянья - и он лежал на холодной земле, не успевшей ещё просохнуть после предыдущего утреннего дождя, лежал, скрючившись под жестокими ударами, и тихонько постанывал при каждом новом тычке сапогом под выступавшие рёбра.
  Довольно высокий и хорошо сложенный для своих десяти лет мальчишка по имени Даниарэ - Наследник - бил активнее и больнее всех. И если для его приятелей пинание слабого Мараньятэ (которого, к слову сказать, никто здесь не называл по имени) было просто весёлой игрой, то для Даниарэ это являлось ещё и делом чести.
  Даниарэ, сын самого Великого шае, нанёс ещё один, особенно сильный удар, и вконец избитый парнишка отлетел в сторону шага на полтора, распластавшись в какой-то ладони от грязного месива, которым начиналась большая круглая лужа возле чьих-то задворок.
  Мальчишки загоготали пуще прежнего, а шае-дарэ*, побрезговав дотрагиваться до жертвы голыми руками, схватил с земли брошенную кем-то рваную тряпку и, подцепив через неё грязные колтуны Мараньятэ, приподнял его голову над землёй.
  - Ну, кто я тебе, червяк? - прорычал Даниарэ, убивая бедного Мараньятэ одним лишь горящим ненавистью взглядом.
  - Шае-дарэ... - простонал поверженный мальчишка; ему было трудно говорить -
  *Буквально шае-дарэ - сын шае
  перебитая грудь болела, а всё лицо, в том числе и губы, были синие, и не столько от их природной бледности, сколько от синяков и ссадин, наставленных сегодня, вчера, позавчера, да что там, они никогда не сходили с его лица и тела.
   - Правильно! Наконец-то я вбил это в твою тупую голову, - сказал шае-дарэ, всё так же злобно глядя на избитого парня, - И только попробуй хоть раз ещё сказать, что я тебе брат по отцу! - последние слова он произнёс тихо, так, чтобы слышал только Мараньятэ. Такое святотатство немыслимо было озвучивать в полный голос, да ещё при всех. Даниарэ и так уже пострадал, когда этот болотный червь, у которого в жилах вместо крови трясинная жижа, осмелился назвать его братом, а шае - отцом. Бр-р! Противно даже думать об этом, и тем неприятнее, что это, к несчастью, было правдой. Впрочем, в последнем Даниарэ упорно не желал признаваться себе, не признался бы даже под страхом смерти.
  - Ещё раз скажешь что-нибудь подобное - убью! - снова процедил он сквозь скрипящие от злости зубы, - Теперь говори, кто ты?
  Мараньятэ молчал. Как не был он унижен и запуган, как не страдал душевно и телесно, а всё же не хотел падать так низко.
  - Ты ещё не всё понял, не до конца? - спросил Даниарэ тоном, не обещающим ничего доброго, - Так сейчас объясню ещё раз.
  И он с силой, которой уже наливались его крепкие руки будущего воина, ткнул Мараньятэ лицом прямо в грязную жижу неподалёку.
  - Жри, жри, лаедеру*, - приговаривал он, тыча свою жертву разбитым лицом в грязь, - до тех пор будешь жрать, пока не поймёшь, что ты никто, и мать твоя была бесстыжей блудницей, а отец твой - болотным червём. Понял? Понял, я спрашиваю?
  Ещё чуть-чуть, и озверевший Даниарэ, наверное, оторвал бы Мараньятэ голову, так непрочно державшуюся на тонкой шее, но тот вдруг выкрикнул удивительно громко и надрывно, так, как никогда не кричал:
  - Понял!
  - Так говори - кто ты, кто твои мать и отец?
  Мгновение Мараньятэ колебался, но Даниарэ так дёрнул его за волосы, что мальчишка, едва не прослезившись, всё же выдавил из глотки страшные для себя слова.
  - Я - никто, лаедеру без имени и без рода, моя мать... блудница, а отец - болотный червь...
  - Молодец! - с издёвкой похвалил его Даниарэ, в последний раз опустив голову Мараньятэ в грязь и разжав, наконец, пальцы, - вот теперь я тебя по-настоящему презираю.
  Он сказал это с какой-то особой злобной радостью, которая одновременно и греет, и холодит душу.
  А Мараньятэ так и лежал в грязном месиве, не вставая. Да, поистине, ему теперь здесь было самое место. Он так запятнал себя, что, думается, земле невмоготу уж было его носить, воздуху - наполнять его впалую грудь, гнилым отбросам - набивать его желудок, воде - омывать проклятое за что-то тело.
  От отца он только что отказался. Да, но ведь и отец не желал его признавать. А вот мать... Мать он оболгал, осквернил её память, а ведь она не была дурной женщиной. Малодушные родичи отдали её совсем ещё девчонкой как откуп Великому шае. Тот над этим лишь посмеялся, но "дар" принял. А она была красивой. Мараньятэ, хоть и смутно, но всё же помнил её.
  Ей, бедняжке, пришлось тут хлебнуть горя. Шае поиграл с ней, как с диковинным зверьком, да и выбросил в жестокий мир. Уже беременной.
  
  * Буквально "лаедеру" - болотник; племя, живущее в диких болотах и презираемое остальными племенами.
  Сына шае, естественно, не признал. Её с малым дитём на руках отовсюду гнали, бранили, а то и били камнями. Она питалась тухлыми объедками, голодала, зимой мёрзла в заброшенно трухлявом хорэ.
  И потихоньку сходила с ума. Мараньятэ помнил, что она то целовала его в лоб, то била нещадно и жестоко; то говорила о счастье, которое их ждёт, когда они убегут из Искристой Длани и пела какую-то странную, красивую песню, то принималась выть и клясть несправедливую, беспросветную жизнь.
  И вот однажды, когда мальчику было лет пять отроду, один из воинов услышал от женщины-лаедеру "оскорбительные, святотатственные речи", будто бы шае - отец её сына и когда-нибудь его признает. Воин, не желая поганить свой добрый меч кровью болотницы, поднял с земли тяжёлый камень и размозжил им голову сумасшедшей. Мараньятэ тогда малодушно сбежал и просидел в трухлявом хорэ пол дня. Но потом всё-таки вернулся. Тело
  матери так и лежало в луже натёкшей крови - никто не собирался придавать его земле. И потому Мараньятэ сам принялся рыть ей могилу. Рыл он её руками и острыми палками аж два дня подряд, а когда ему всё же удалось выкопать достаточно глубокую и длинную яму, то ещё
  долгое время у него никак не выходило перекатить в неё мёртвую родительницу. Он сам едва не упал туда вместе с нею.
  Так, бесславно и нелепо погибла первая красавица в своём племени Даяртери, дочь шае болотного народа. Так сын её остался совсем один на белом свете, среди злых, надменных людей, не признающих очевидного.
  И вот теперь Даяртери была оболгана и обругана своим же неблагодарным, никчёмным сыном.
  В Мараньятэ вдруг что-то перевернулось. Он напрягся и привстал.
  - То, что я сказал тебе, шае-дарэ, ложь, - начал он робко, но потом охрипший голос его набрал силу, - Не важно, кто мой отец, но мать моя не была блудницей.
  - Да мне плевать, блудницей она была или праведницей, - отозвался Даниарэ, уже собравшийся уходить во главе своих приятелей, - главное что ты - мерзкий, вонючий червяк. Слов, которые уже были сказаны, никто не отменял, и ты навечно останешься жалким, ничтожным трусом, как и всё твоё поганое племя. А вот за дерзость тебя надо бы наказать, да так, чтобы на век запомнил!
  С этими словами Даниарэ выхватил из-за пояса нож, который полагался ему до тех пор, пока не наступит время носить меч взрослого воина. Одним прыжком он подскочил к насмерть перепуганному Мараньятэ и уже хотел раскроить ему вымазанные в грязи щёки и лоб, как вдруг лаедеру, пытаясь избежать столь незавидной участи, дёрнулся, совсем не владея собой, нечаянно пнул Даниарэ ногой под колено, и рука шаева наследника ткнула ножом не в щёку, а прямо в левый глаз. Мараньятэ вскрикнул, схватившись за вспоротую глазницу. Кровь вытекала из неё, сочась меж тонких, узловатых пальцев, и вместе с нею вытекало что-то склизкое и плотное.
  Сознание того, что держит в ледяных, дрожащих ладонях собственный глаз, повергло парня в такой шок, что даже боль на мгновение отступила.
  Что случилось потом, в дальнейшем он мог вспомнить лишь смутными, несвязными отрывками.
  - Так ему и надо! - прокричал кто-то.
  - Брось нож, Дание, на нём скверна, - подхватил ещё чей-то голос.
  - Ладно, пойдём. Дождь сейчас начнётся. Что-то неохота мокнуть.
  - А его, что, тут оставим? - спросил вдруг один из мальчишек.
  - А чего с ним ещё делать? - отозвались сразу двое, - На нём всё как на звере заживает, а не заживёт, так его горе. С нас никто не спросит.
  - Ну, пошли тогда. Чего мы ждём?
  Голоса стали удаляться, а потом и вовсе потонули в шуме начинавшегося дождя.
  Мараньятэ так и остался лежать под холодными струями, одинокий и несчастный, мучимый болью души и тела. Ему отчего-то всегда было холодно, и он за пятнадцать лет своей жизни к этому почти привык. Но теперь холод просто навалился на него со всей своей злостью и ненасытным голодом. Да ещё так больно, и умирать так не хочется! Парень почему-то был абсолютно уверен, что умрёт вот здесь, на этом самом месте, и его труп к утру уже начнут растаскивать мерзкие тоссы.*
  Вдруг кто-то окликнул его и толкнул в саднящий правый бок.
  - Эй, ты, вставай.
  Голос был грубый, даже грубее, чем обычно, будто говоривший изо всех сил старался сделать его таким.
  Мараньятэ послушно поднялся на локтях и потихоньку, превозмогая боль и головокружение, встал на колени.
  - Ну, мне тебя тащить, что ли? - проворчал некто, кого Мараньятэ ещё не успел опознать.
  - Я не могу так сразу встать, - прохныкал лаедеру, пытаясь оставшимся глазом, заливаемым кровью и заплывшим от побоев, разглядеть говорившего.
  Раздался звук плевка, и Мараньятэ ощутил на своей щеке противную склизкую влагу. Говоривший презирал его, но отчего-то не уходил, как остальные.
  - Вставай, я отведу тебя к матери, и она залечит твою рану.
  Мараньятэ, наконец, узнал того, кто стоял рядом.
  Тойге - сын доброго рода, состоявшего в дальнем родстве с семейством самого шае. Он тоже бил Мараньятэ вместе с остальными мальчишками, но почему-то вернулся, чтобы помочь тому, о кого готов был вытереть ноги.
  Лаедеру с трудом встал и, сильно шатаясь, пошёл на звук шагов Тойге, так как следить за ним взглядом одного единственного перебитого глаза никак не удавалось. Мараньятэ знал, где обитала семья Тойге, но головокружение совсем сбило его с толку. Он был голоден, избит и очень слаб. Дрожь пробивала каждый кусочек его тела, заставляя кровоточащие зубы стучать, как стучат друг о друга клювы суалов**, предвещая холода.
  Тойге это раздражало, но он молчал, надменно и сурово глядя на жалкого изгоя, которого этот мир упорно отказывался принимать хоть как-то. Мальчишка сам толком не понимал, что заставило его вернуться за раненным лаедеру, да ещё предложить ему помощь своей матери - женщины уважаемой, добропорядочной и гордой. И, тем не менее, он вёл сейчас противно стучащего зубами болотника к своему не самому просторному, но вполне добротному и чистому хорэ, и ему казалось, что это правильно.
  - Мать, - позвал Тойге холодно и сурово, как и подобает настоящему мужчине обращаться к женщине. Однако нечто ласковое в этом слове всё же прозвучало.
  - Что, сынок, тебе угодно? - послышался тут же кроткий, тихий женский голос, и мать, ещё молодая и красивая, вышла в некое подобие тёмных, прохладных сеней.
  - Вот, лаедеру глаз выкололи, - бросил он, будто говоря о раненом зверьке, - залечить бы надо.
  Женщина бросила на сжавшегося у порога Мараньятэ хмурый, подозрительный взгляд, а потом растерянно взглянула на сына. Тойге ни чем не выказал того, что готов переменить ей в угоду своё решение, и матери пришлось подчиниться.
  Она подошла поближе к тому, кого требовалось "залечить", протянула было к нему тонкую, красивую руку в узорчатом рукаве, но тут же её отдёрнула.
  - Отец скоро вернётся, - вновь попыталась она возразить сыну; уж очень не хотелось ей касаться своими белыми, чистыми ручками грязного болотника, а уж тем более пачкаться его гнилой кровью.
  
  *тосса - небольшое, с локоть, животное-падальщик, вроде крысы.
  ** суал - большая птица без оперенья, но с твёрдой чешуёй и перепончатыми кожистыми крыльями
  - Так вот и сделай всё побыстрее, - стоял на своём упрямый сын, так похожий на властного, непоколебимого в решениях отца, - руки потом в мыле выполощешь, и будет.
  Женщина тяжко вздохнула и поспешила за тазиком с водой, целебной мазью из серой глины и тряпками для перевязки.
  Мараньятэ ослабевал с каждой каплей вытекающей из глазницы крови, и к тому времени, когда женщина вернулась врачевать его, уже осел на мокрый от дождя порог.
  - Убери руку, - велела женщина, опускаясь возле лаедеру на корточки и стараясь при этом быть от него как можно дальше, - Дай посмотрю, что там у тебя.
  От Мараньятэ не укрылся тот особый тон, которым люди обычно в шутку разговаривают с домашними животными, но это его не сильно обидело - к дурному обращению он давно привык. А вот то, что при перевязке ему не избежать сильной боли его по-настоящему огорчало.
  Он медленно оторвал залитую кровью руку от того, что когда-то было глазом. Мать Тойге прошептала нечто непонятное, будто выругалась сквозь зубы, и стала смывать мокрой тряпкой кровь и грязь с перекошенного от боли лица Мараньятэ. Мальчишка, не отличавшийся завидным терпением, то и дело дёргался, и потому, закончив омывать рану, она кое-как залепила её края вязкой глинистой мазью, а в довершении несколько раз обернула вокруг его грязной головы старую рваную тряпицу, правда, вполне чистую и ещё не совсем сгнившую.
  Сделав это, женщина брезгливо фыркнула и скорее принялась вытирать перепачканные кровью руки о второй кусок такой же старой дырявой тряпки. Она хоть и видела, что кровь у парня такая же, как и у всех, но слишком уж привыкли все её соплеменники считать, будто у лаедеру вместо крови болотная вода, гнилая и выродившаяся от близкородственных связей.
  Женщина ещё раз поморщилась, с нескрываемым отвращением глядя на деревянный тазик, полный кровянисто-розовой жидкости, и пошла выливать его куда-нибудь подальше от дома. Вернулась вся мокрая и раздражённая, но на последок всё же научила Мараньятэ как через сутки снять глиняную мазь, отмочив её предварительно в воде.
  Более Мараньятэ в этом хорэ делать было нечего, и холодные взгляды матери и сына весьма красноречиво о том говорили. А потому он, неразборчиво буркнув что-то благодарственное, встал и, пошатываясь, исчез за пеленой холодных, похожих на стальные иглы, водяных струй, будто растворился в них. Ни Тойге, ни его мать, более не встречали его той осенью, да и думать о жалком оборванце им было недосуг. Близилась зима - время трудное и опасное даже для таких непомерно гордых, но всё же очень слабых и беззащитных перед природой людей.
  А Мараньятэ в тот вечер снова остался один. Только он и ледяной осенний дождь. Мысль о том, что перед этим вот дождём все равны, и сам Великий шае кажется ему не менее ничтожным, чем измученный жизнью мальчик, посетила Мараньятэ, но тут же исчезла. Да, дождю всё равно, кого хлестать, но бил-то он в тот момент именно Мараньятэ, не жалея, изо всех сил, как только и могут колотить твёрдые ножи водяных капель. Именно его. Только его.
  Даже дозор не делал в такую погоду свой обычный обход. От кого охранять затихшее селение? Кто осмелится и нос высунуть из тёплого, сухого хорэ?
  Да, только ливень и мальчик под ним.
  Мараньятэ сел прямо посреди чьего-то двора - ничего не разобрать было в серой завесе. Ему было ужасно холодно, крупная дрожь пробирала до самых костей, но парня теперь не отогрел бы ни один даже самый жаркий очаг, ибо стужа эта была не в продрогшем теле, а где-то внутри, в душе. Он был совсем один во всём огромном мире, а мир этот, казалось, до самого последнего уголка погрузился в промозглую тьму, и стылый осенний дождь полосовал мальчишку снова и снова.
  Мараньятэ заплакал. Слёзы больно обожгли рану пустой глазницы. В пору было выть. Спутник Отчаянья - да, мать не зря назвала его так.
  Что толку выть, коли шум ливня всё равно заглушит все звуки. Да и без дождя никто не услышал бы - какое кому дело до боли одинокого несчастного лаедеру?
  Плакать тоже бессмысленно - и больно, и слёз от дождевых капель не отличить.
  В тот вечер Мараньятэ затолкал все свои чувства поглубже, в самые потайные чуланы души и запер холодным, отстранённым взглядом сухо сверкавшего в темноте глаза. В чувствах этих никто не нуждался, а стало быть, и ему самому они были не надобны. И на протяжении пятнадцати последующих лет ни единой слезы не скатилось по его впалым щекам.
  
   Глава 3. Нарге
  
  "Звёздный Ветер", заботясь о своих пассажирах, включал и гасил свет в помещениях ненавязчиво и плавно, будто солнце вставало и садилось, будто все они были в естественных планетарных условиях. Каждый, если б только пожелал, мог установить в каютах своё время для рассвета и заката, уровень освещённости и густоту тьмы, усыпать потолок звёздами, украсить его лунами и Млечным Путём. Однако это требовало дополнительного расхода драгоценной энергии, и хоть оснащение корабля позволяло забирать энергию из неисчерпаемых источников космоса и из непрерывного цикла возобновляемых внутренних потоков, оборудование это, как и любое другое, подвергалось износу, и люди прекрасно понимали, что зря расходовать ресурсы "Звёздного Ветра" не стоит.
  Впрочем, людям была доступна радость от созерцания годовых ритмов стандартных умеренных широт, когда они наслаждались длинными "летними" днями, замирали от восторга и трепета перед долгой "зимней" тьмой и радовались приходу долгожданной "весны". Почти осязаемые голограммы времён года у звенящей горной речки радовали органы чувств и грели душу. Многие, в том числе и Паоль, утверждали, будто организм такого рода игрушками всё равно не обманешь, однако Арсения предпочитала придерживаться иного мнения. Более того, она подозревала, что в глубине души и остальные не вполне верят своим словам, а лишь пытаются убедить себя в этом. Ведь когда годами летишь неизвестно куда, к неведомым космическим горизонтам, до сумасшествия хочется почувствовать себя в нормальной, привычной для человека обстановке. И кому, как ни Арсении, было об этом знать, ведь за всю свою четырнадцатилетнюю жизнь она ступала на поверхность планет всего лишь два раза, при том, что первого раза она не помнила, так как тогда ей было два с половиной года, а во второй раз экипаж "Звёздного Ветра" пробыл на теле одной из планет несколько местных суток. Тогда девочке едва исполнилось пять лет. Тогда они взяли на борт загадочного мальчика по имени Паоль.
  Паоль. Он был уже совсем взрослый - двадцать один год, - взрослый и серьёзный, всё так же скрывающийся в глубине своих немного раскосых карих глаз. И всё такой же добрый по отношению к своей "невесте".
  Девушке по-прежнему казалось, будто она влюблена. И Паоль думал так же. Он всерьёз полагал, что она любит его уже по взрослому. Впрочем, до сих пор не было ни одного повода, который бы позволил ему в чём-либо усомниться. Хотя были и другие темы для размышлений, помимо любовных. И не мало.
  В один из дней условно девятого месяца условно шестнадцатого года их затянувшегося путешествия несколько человек собрались в небольшой, как и все помещения на корабле, кают-компании, чтобы вновь и вновь, уже в тысячный, наверное, раз обсудить самое насущное.
  Их было шестеро: Капитан Родио Рэй, его подросшая дочь Арсения, Паоль, Анна - корабельный врач, Микел - штурман - и Леон, ведающий на корабле всеми хозяйственными делами.
  - Ну, что скажете, братья и сёстры? - полушутливо, но не теряя серьёзности, спросил капитан. Он сидел во главе плоской антигравитационной панели, которая, тем не менее, гордо именовалась столом заседаний.
  - А что говорить, капитан? - пожал плечами завхоз, мужчина лет сорока, довольно плотный, статный и видный, что не очень-то вязалось с его приземлённой и совсем неромантичной должностью, - С энергозатратами, питанием, циркуляцией воды и кислорода всё в порядке. Если смотреть с этой точки зрения, то мы ещё хоть сотню лет пролетаем без всяких затруднений. А вот если говорить о психологии, то тут не всё гладко, сами понимаете.
  - Да, я это подтверждаю, - включилась в разговор Анна; ей было тридцать шесть лет, но выглядела она лет на десять моложе; средний рост, аккуратная, миниатюрная фигура, светлые волосы, выразительные глаза, полные доброты и понимания позволяли ей казаться вечно молодой и неизменно милой всему экипажу, - Люди, какие условия им не создай, очень тяжело переносят бесконечный полёт неизвестно куда.
  - Да, всё это понятно, - нетерпеливо сказал Рэй, перебирая пальцами что-то вроде чёток из кусочков древесины, привезённых, как утверждал продавец на одном из перевалочных пунктов, с самой Земли, - Мне предложения нужны, конкретные предложения.
  Установилось тупое, тягостное молчание, вовсе не обещавшее принести какие бы то ни было результаты.
  - Ничего в голову не идёт, капитан, - виновато заговорил Леон, всё уже перепробовали, что можно. Ну, не Лас-Вегас же им тут устраивать!
  Никто уже доподлинно не знал, что такое этот Лас-Вегас, но ассоциировалось древнее слово с развлечениями и азартными играми.
  - А что тут такого? Пущай поиграют, - вставил обычно молчаливый штурман.
  - А у нас есть такие игровые программы? - ехидно спросил завхоз, мстя штурману за вечные с его стороны противоречия.
  - А вот пусть молодые придумают и создадут, - не унимался Микел.
  Он многозначительно посмотрел на Арсению, хотя говорил о "молодых людях", имея ввиду их с Паолем, обоих. Язык молчаливого штурмана редко мог высказать всё, что хотелось бы, и тогда ему, языку, на помощь приходили глаза - тёмные, пронзительные и тем немного пугающие. Он смотрел на Арсению, и все сразу поняли недосказанное.
  - Да, Сени, ты ведь у нас прирождённый программист и инженер-дизайнер, - оживилась Анна, как и все, обращая открытый голубоглазый взгляд на дочь капитана.
  - Ну-у, я попробую, - отозвалась Арсения неуверенно, - Игру-то я создам, но надолго ли её хватит?
  - А ты создай такую, чтоб хватило.
  Капитан строго глянул на Леона, сказавшего эту фразу несколько резковато. Он не был склонен думать, что вправе как-то выделять свою дочь среди других членов экипажа, но порой не мог сдержать отцовских чувств.
  - Создай несколько игр, а не хватит и их, там что-нибудь ещё придумаем. Нам главное протянуть время.
  Как долго тянуть это самое время, не знал никто, даже Супермозг "Звёздного Ветра". Собравшиеся прекрасно понимали, что все их выдумки - лишь бесплодные трепыхания утопающего посреди океана, которому помочь может только невесть откуда появившийся корабль. Людям срочно нужна была чудесная планета, шестнадцать лет назад обещанная капитаном, или хотя бы намёк на её скорое обнаружение.
  Пара вздохов - и вновь молчание.
  - Ну, расходимся, что ли? - вопросительно буркнул Микел, недовольно нахмурившись.
  Капитан безразлично пожал плечами: мол, вы делайте, что хотите, а я останусь здесь - думать за вас всех. Он тоже был весьма озабочен и раздражён, но старался сохранить перед экипажем истинно капитанское спокойствие.
  Арсения хотела было остаться с отцом, чтобы поддержать его морально и попытаться помочь в нелёгких размышлениях, но напряжённый взгляд его подсказал девушке, что лучше всего пойти и заняться делом, которое получалось у неё лучше всего, - виртуальным программированием.
  Но не успела она выйти из кают-компании, как Супермозг передал всему экипажу информацию о приближении к неизвестному дрейфующему судну, на вид брошенному и неуправляемому даже корабельным компьютером. Но самое главное, по данным "Ветра" из чрева неизвестного корабля шёл сильнейший поток отрицательных эмоций, которые были оценены как не совместимые с нормальными психоритмами даже очень возбуждённого существа.
  Рэй отреагировал тут же. Была, конечно, опасность, что испускаемые биотоки - ловушка для сердобольных простачков, но то неоспоримое доказательство, что там, внутри брошенной посудины, кто-то страдает, мучимый чем-то или кем-то безжалостным, заставило его в спешном порядке пристыковать челнок "Звёздного Ветра" к брошенному кораблю и в одиночку, как и полагалось честному звёздному капитану, ступить на его мрачный борт.
  С ног до головы закупоренный в средства защиты от всего, что только возможно себе представить, капитан через стыковочный шлюз проник внутрь корабля. Биолокатор безошибочно вёл его по незнакомым коридорам и подъёмным полям, а сигналы прибора с каждым шагом становились всё чётче. По мере приближения к искомому объекту и сердце начинало биться сильнее, и холодок, то и дело пробегавший по телу, становился всё неприятнее. Большинство дверей отворялось по его приказу, но многие из них приходилось просто вышибать силовым излучателем.
  Идущий к неизвестной цели человек был в достаточной мере отважен и дерзок, раз выбрал для себя судьбу звёздного странника, но в то же время, до хладнокровности спецназовца ему было очень далеко.
  Наконец, когда капитан "Звёздного Ветра" подошёл к одной из множества закрытых дверей, сигнал локатора стал максимальным, показывая, что источник сильных эмоций находится прямо здесь, за этой дверью.
  Рэй подошёл к плотно закрытым створкам, похожим на сжатые дьявольские клыки, и велел Супермозгу незнакомого корабля открыть их. Электронная система, слишком разумная, чтобы быть бесконечно верной покинувшим её хозяевам (а их, без сомнения, на борту не было) повиновалась. Трудно порой понять загадочную организацию искусственного разума, и иногда в его лабиринтах можно заплутать не меньше, чем в душах человеческих.
  И вот, зубастые челюсти металлической двери разошлись в стороны, и человек, едва заглянув в то пространство, что они до сих пор скрывали, ощутил сильную, мягко говоря, неприятную вибрацию. Датчики, встроенные в его защитный костюм, показывали, что наряду с вибрацией в комнате присутствует ещё три сильных раздражающих фактора: звук, превышающий все допустимые акустические нормы; яркий свет, мигающий непрерывно с амплитудой в десять вспышек в секунду; и электромагнитное излучение, своей частотой опасное для клеток организма.
  Небольшое помещение, разделённое на несколько крошечных секторов-клеток, было полно мёртвых тел, странных и экзотических, но в этом аду находился и кто-то живой. Он был в последней клетке из восьми, и, глядя на него, можно было прийти к мысли о каких-то генетических экспериментах, так как являл он собой невообразимую смесь человека и огромного мохнатого членистоногого. Человеческие голова, руки и торс, переходящий в покрытое чёрной шерстью брюхо на восьми длинных членистых ногах, могли удивить кого угодно, даже видавших виды звёздных странников.
  И он, несчастный, бился в своей клетушке площадью метр на полтора, кричал и, думается, уже молил о смерти.
  От беспорядочных ударов о ребристые стены голова, лицо, полуобнажённые плечи и кулаки его были сплошь покрыты кровяными подтёками и ссадинами. Казалось, ещё чуть-чуть, и он разорвётся.
  "Убрать все воздействия!", - скомандовал Рэй чужому кораблю, но это не принесло результата. Дверь в пыточную камеру открылась по его повелению, а прекращать муки пленника Супермозг отчего-то не желал. Или не мог.
  Не видя другой возможности освободить несчастного, неожиданный его спаситель быстро вошёл в помещение, выбил решётку при помощи особого устройства, прикреплённого к поясу, и просто выволок бьющееся тело из страшного места.
  Ничто уже не раздражало спасённого, ничто не мучило, но он, кажется, не замечал перемены.
  "Слишком сильно возбуждён, - подумал Капитан Рэй, даже не пытаясь приблизиться к существу, неистово колотившему всё и вся девятью парами конечностей, - остаточные рефлекторные явления".
  "Что ж, подождём" - Рэй прислонился к гладкой уныло-серой стене коридора и, отчасти чтобы скоротать ожидание, отчасти чтобы отвлечь внимание от страданий того, кому всё равно сейчас не мог помочь, попытался наладить контакт с электронным мозгом корабля.
  "Как тебя зовут"?
  "Пронзающий Время".
  "Что случилось с тобой, с экипажем и с пленниками"?
  "Экипаж состоял из пяти человек - все они были браконьерами. Однажды, в поисках биологических диковинок мы набрели на одну планету. Однако там нас ожидал нерадушный приём. Какая-то примитивная система защиты, которую мы не заметили в силу её моральной устарелости, повредила некоторые мои части. Два блока вовсе вышли из строя. Мы совершили теперь уже вынужденную посадку возле странной, по-видимому, древней постройки, похожей на маяк. Люди из моей команды встретили там существ, одного из которых вы только что спасли. Захватив нескольких, они наспех произвели ремонт и заставили меня покинуть планету, хоть я и настаивал на более основательном устранении повреждений. Уйдя в гиперпрыжок, я обнаружил ещё более серьёзные неполадки, потому вышел из гиперпространства в произвольном месте, в этом самом секторе. Курс у нас был совсем иной, но все настройки сбились, а тут ещё, откуда не возьмись, вынырнул "пират", за которым по пятам шёл патрульный корабль. Мой экипаж, узнав о грозящей опасности, всем составом попросился на борт к пиратам. Те согласились. А о пленниках, судя по всему, просто забыли в спешке. Забыли как раз во время усмирительных процедур".
  "Пыток, ты хочешь сказать"?
  Рэй был тронут столь обстоятельным и подробным рассказом, но всё-таки не смог удержаться от саркастического вопроса.
  "Они забыли, а ты не вспомнил"?
  "Я с большой охотой отключил бы воздействия, но не мог этого сделать из-за частичного повреждения некоторых систем. Я смог открыть вам дверь в это помещение, но всё, что находилось внутри его, было мне недоступно. Вы ведь сами в том убедились".
  "Да, - согласился капитан, почёсывая тонкий чисто выбритый подбородок, - прошу прощения. Ну а теперь-то что? С нами полетишь или уйдёшь в одиночное плавание"?
  Разумный корабль ответил не сразу. Лишь десятка через два секунд в голове человека раздался его неслышный шёпот.
  "С вами. Думается, это лучше, чем постигать вечность в одиночку".
  "Такой разумный, а служил негодяям", - удивился Рэй.
  "Меня не спрашивали", - откликнулся "Пронзающий Время".
  "Ну да, ну да", - снова проявил согласие капитан "Звёздного Ветра".
  А меж тем спасённый пленник стал понемногу успокаиваться. Теперь он просто тихонько выл, свернувшись клубком и держась за голову. Попытка притронуться к нему вызвала неожиданно бурную реакцию с его стороны, но кое-как его всё же удалось доставить в уютное тепло "Звёздного Ветра", с момента создания не знавшего жестокости на своём борту.
  ***
  - От его дрожи весь корабль скоро ходуном ходить станет! - проворчал вечно чем-то недовольный, не слишком-то чуткий Леон.
  - Я никак не могу его успокоить, - посетовала Анна после почти часа непрерывных стараний привести спасённого в чувство, - А ведь всё попробовала: и инъекции, и электроволны, арома, - звукотерапию. Ничего не воспринимает.
  - А своё фирменное средство пробовала? - спросил капитан, вновь неодобрительно глянув на нетактичного завхоза. Тот примирительно улыбнулся - неплохой он был парень, только болтливость порой подводила.
  - Какое фирменное средство? - не поняла Анна.
  - Ну, как какое? Аннатерапию, - пояснил капитан, полушутливо указав взглядом на её тонкие руки с красивыми длинными пальцами.
  Весь экипаж прекрасно знал об особом интересе давно и рано овдовевшего капитана к корабельному доктору, но в данном случае никто не посмел бы назвать слова и намёки капитана лестью из-под розовых очков влюблённости. В волшебной силе ласковых Анниных рук не сомневалась ни одна живая душа на борту "Звёздного Ветра" - почти каждый, так или иначе, испытал на себе это чудесное средство.
  Лицо женщины слегка заалело; она ответила:
  - Я пробовала, но он дико возбуждён, поверьте. И от прикосновений, даже моих, ему становится только хуже.
  - Да быть того не может, - не поверил капитан, - Это что же, особенность нервной системы такая?
  - Да нет, капитан, не думаю, - ответила Анна задумчиво, - Скорее всего, клетки его ещё не пришли в норму после такого чудовищного раздражения.
  А существо, дрожащее всем телом, съёжившись до размеров вдвое меньших, чем ему полагалось бы быть, сидело в углу медицинского помещения, поджав под грязное паучье брюхо длинные ноги, и тихонько поскуливало с каждым прерывистым выдохом.
  Капитан, Анна, Леон, Микел, ещё несколько мужчин и женщин, а также две помощницы-медсестры, стояли в недоумении до тех пор, пока не появилась Арсения.
  Капитанская дочь была решительно настроена установить контакт со спасённым существом, и взрослые не решились противостоять этому, мудро полагая, что, возможно, ей удастся сделать то, что никогда не получится ни у кого из них.
  - Эй, - негромко окликнула она его, пытаясь снизу заглянуть в глаза, полуприкрытые ранеными ладонями, - привет.
  Спасённый поначалу никак не реагировал на её появление: в бледно-зелёных глазах, светлеющих по направлению к зрачку, ничего не отражалось. Арсения полагала, что должна казаться напуганному всем происходящим существу намного меньше его самого, и потому села рядом с ним, также поджав ноги и немного ссутулившись. Несколько секунд поколебавшись, она всё же решила сделать смелый шаг: протянула в его сторону правую руку и положила её на одно из мохнатых колен.
  Судя по всему, шерсть смягчила неприятные ощущения, и взбудораженное существо на удивление спокойно на это отреагировало. Глаза его вдруг упёрлись в девушку пристальным, заинтересованным взглядом. И теперь оно смотрело весьма осмысленно.
  - Дарэ, - произнесло существо на никому не известном языке, и было непонятно, назвалось оно или попыталось угадать имя говорившей с ним девушки.
  При этом Арсения даже вздрогнула от неожиданности: она и не надеялась, что незнакомец, пребывавший в состоянии глубокого шока так скоро из него выйдет.
  - Я, - она показала рукой на себя, - Арсения.
  - Арр-сэни?
  Девушка оживлённо закивала головой. Их "почти уже разговор" чрезвычайно воодушевлял её.
  - А - ты? - Арсения ткнула пальцем в направлении своего нового собеседника.
  - Нарге. Нарге... моё... имя...
  Произнесено это было неумело и неуверенно, но - что несказанно поразило всех присутствовавших, - на языке "галакто" - всеобщем наречии населённого людьми космоса.
  - Ты говоришь на "галакто"? - изумилась девушка
  - Говоришь - нет. Почти... понимать...
  - Говоришь плохо, но понимаешь, - помогла ему Арсения, видя, что он совсем запутался в малознакомых ему словах.
  Нарге сделал какое-то еле заметное движение грязной, растрёпанной и разбитой головой, скорее даже просто моргнул, давая понять, что подтверждает догадку Арсении.
  - А почему ты решил со мной заговорить? Почему не говорил с другими?
  - Ты - дарэ... ребёнок. Ребёнок не... обижать.
  "Неужели я выгляжу таким уж ребёнком"? - недовольно подумала Арсения. Она-то уж давно не считала себя малюткой. А тут, на тебе! Этот странный членистоногий человек при первой же беседе развеял этот миф.
  Однако контакт состоялся, и Арсения была уверена, что нашла в этом огромном космосе ещё одного хорошего друга.
  
  Глава 4. Счастлив ли сытый?..
  
  Весенний мир всегда прекрасен своей непоколебимой уверенностью в очередном возрождении, в нескончаемом круговороте повторяющегося из года в год пробуждения всего на свете. Даже эти неприветливые края северных лесов, тёмных и почти непроходимых, полной грудью вдыхает вместе с запахом талого снега свежие силы Весны-Юницы. И тогда всё восстаёт из мёрзлого пепла ушедшей зимы, заводит звучные песни о счастье и любви, млеет в бесценно-ласковых лучах пригревающего светила.
  Итак, мир Каменной Радуги в очередной раз оживал, и Искристая Длань не была исключением. Даже наоборот, этому селению тепла доставалось больше, чем какому бы то ни было ещё, так как находилось оно на удобной, довлеющей над всей округой возвышенности.
  Люди, крепкие, выносливые, привыкшие к довольно суровым зимам и весьма дождливыми весной, летом и осенью, хоть и было ещё ох как свежо, скидывали с себя тёплые зимние одежды, оголяя всё, что только позволяли приличия.
  И, должно быть, один лишь Мараньятэ не поддавался всеобщему ликованию, ведь до его стылой крови весеннее тепло добиралось в последнюю очередь. Люди говорили, будто в жилах у него вместо крови болотная жижа. Наверно, это было правдой. А иначе отчего же он никак не мог согреться? Зимой он чуть ли не умирал от крошащей кости стужи. В остальное же время он только что переставал "умирать". Но тепла он не ощущал никогда, даже в самый погожий летний день.
  Ему уже должно было исполниться двадцать три. А просвета в жизни так и не было видно. Даром что вновь пришла весна. Мараньятэ, забитый и оплёванный всеми, кто его окружал, почти не выходил из своего убивающе тёмного хорэ, насквозь прошитого зловонной гнилью, был почти бос и едва ли не гол. В серо-зелёном от плесени углу валялись обрывки тряпок и куски съеденного червями меха, в которые он кутался в морозы. За зиму они опостылели Мараньятэ, и он, стуча зубами от постоянного озноба, не желал даже глядеть на них. Драные штаны и рубаха, давно потерявшие право называться одеждой, были единственной защитой его тощему, слабому телу.
  И ещё он всегда был голоден. Мучительное это чувство, усугубляемое холодом и полным одиночеством, не покидало его ни на мгновение, терзая и сводя с ума. Мараньятэ, верно, был бы теперь жутко злым, будь ему на кого злиться. Но не было под хмурым, редко проясняющимся небом существа более жалкого и слабого, чем он, и не на ком было отыграться за свои несчастья.
  Примерно раз в день, а то и реже, ему выпадало счастье раздобыть кусок плесневелой лепёшки, выброшенной зажиточной, не берегущей каждого куска, хозяйкой. Он не переставал мучиться желудком от такой еды, но другой не было. Охотиться он не умел, да и попадаться на глаза шаевым патрулям никакого желания не было. Вот и питался он тем, что выкидывали, да и то, самым худшим, ибо все лучшие куски тут же сметали мохнатые смайелу, хищные ездовые животные, с которыми Мараньятэ не мог сражаться за еду. После зверей оставались почти несъедобные отходы, которыми, они, в общем-то, сытые, брезговали. А лаедеру не брезговал ни чем.
  И вот однажды, одним на редкость ясным весенним днём, жена воина из личной дружины Великого шае, выкинула за ворота очередную порцию отходов.
  Два зубастых мохнатых смайелу не заставили себя долго ждать - смели почти всё за несколько мгновений, а что не смогли проглотить, утащили в свои звериные хорэ на окраинах селения.
  Стоило бы выждать немного, дабы точно знать, что зубастые твари не вернутся за чем-нибудь ещё, но голод, как всегда, лишил Мараньятэ рассудка.
  Выбежав из своей норы, которая не годилась в жильё даже животным, он, на привычно полусогнутых ногах бросился к неудержимо влекущей кучке. Отбросы, само собой, выглядели крайне неаппетитно, и пахли не лучше, однако измотанному голодом лаедеру плевать было на такие мелочи.
  Он рылся в смердящей куче, опасливо озираясь в поисках смайелу, которые могли решить, что не доели здесь чего-нибудь, или людей, которые не преминут закидать его камнями, если увидят поблизости от своих жилищ.
  Всё гнильё, гнильё, которое совсем нельзя есть! Неужели ничего нет? Тогда придётся ждать. Ждать, а сил нет!
  При одной лишь мысли об ожидании Мараньятэ замутило и даже в глазу потемнело. Отчаяние заставило его скелетоподобные грязные руки дрожать. И вдруг...
  Есть! Целая лепёшка величиной с две ладони, лишь чуть-чуть, с одного края тронутая зеленоватой плесенью. Мараньятэ торопливо отломал от жёсткой лепёшки наиболее несъедобный кусок, отшвырнул его в сторону и стал жадно запихивать твёрдое, как камень, печево в рот, который порой забывал, как надо жевать, ибо слишком редко приходилось это делать.
  Разумнее было бы найти еду и унести её в хорэ, чтобы спокойно съесть, но голодный лаедеру не в состоянии был ждать и мгновения. Есть, есть, есть!
  Он глотал еду, ничего не замечая. После жёсткой лепёшки, замешанной на чём-то, разжигающем аппетит, лишь раздразнившей желудок, но не насытившей, муки его только усугубились. Он порылся в объедках ещё и ещё. Вот! Рияттан - сладко-горьковатый корнеплод, и половину его ещё можно употребить в пищу. Мараньятэ, поняв, что здесь ему разжиться больше нечем, собрался было ретироваться в своё убежище, чтобы в продолжении вихрем летящих мгновений торопливо набивать несчастное брюхо всякой гадостью, но сделать это ему не удалось. Властный окрик, способный остановить даже взбесившегося смайелу, заставил замереть и его.
  - Эй, лаедеру, стой!
  Мараньятэ встал как вкопанный. На какой-то миг его грязное, худое до предела лицо исказила гримаса крайнего недовольства, и даже злости - ведь он всем своим существом желал теперь только одного - остаться наедине с наполовину гнилым рияттаном, а его так грубо оторвали от сладостно-мучительных мыслей об очередном кусочке, попавшем в вопиющий от голода желудок. Кто знает, сколько времени придётся ему ещё страдать, когда каждый удар сердца о рёбра кажется последним?
  Однако многолетняя привычка взяла своё, и даже не успев осознать, кто перед ним, лаедеру стёр с одноглазого лица маску недовольства и упал на землю, чуть не ткнувшись в неё носом.
  - Подними голову, - велел голос, который парень узнал теперь, и тело его пробило до боли знакомой дрожью. Дрожью неуправляемого страха перед грозным, всемогущим шае, его отцом, которого грязному лаедеру и в мыслях не позволено было так величать. Да, это и впрямь был Роткарнэ, хозяин всей этой земли.
  Мараньятэ медленно, будто сомневаясь, стоит ли это делать, поднял чумазое лицо, хотя ни тон приказания, ни само то обстоятельство, что говорит Великий шае, не оставляли ему никакого выбора. Взгляд Мараньятэ торопливо прошёлся по всей величественной шаевой фигуре, наткнулся на его пугающе пронзительный взор и тут же робко опустился к земле - глаз его не привык долго смотреть вверх, а уж тем более в грозные очи Роткарнэ.
  - Тебе, верно, туго живётся, лаедеру? - то ли спросил, то ли констатировал шае. Он жил под Каменной Радугой уже больше шести десятков лет, но это почти не сказалось ни на его внешнем виде, ни на здоровье, которое позволяло ему, как и тридцать лет назад, быть сильным, ловким воином, способным утереть нос любому молодцу. А уж ум его с годами не только не страдал, но, наоборот, лишь становился ещё более острым и изобретательным. Однако чтобы определить бедственное положение лаедеру, особого ума не требовалось.
  Мараньятэ молчал, не зная, что ответить. Сказать, что живётся туго, так получится, что "мерзкий лаедеру" смеет жаловаться на жизнь в селении самого Великого шае. Скажешь, что хорошо - соврёшь, - а лгать господину, значит самому накидывать себе на шею удавку. Но и молчать он не имел права, если Хозяин Северной Земли задал ему вопрос.
  Такая неразрешимая дилемма могла сбить с толку кого угодно, не говоря уже об умирающем с голоду и дрожащем от страха Мараньятэ.
  - Вижу, что худо тебе, - шае не стал дожидаться ответа от перепуганного лаедеру. Тем более что всё это было очевидно, как и то, что Роткарнэ был единоличным повелителем всех близлежащих земель от Дикого Леса до Ледяных Пределов, от Голого Плоскогорья до Синих Топей, от самых Тёмных Низин до Искристой Длани.
   Мараньятэ было обрадовался, что не придётся отвечать на столь непростой вопрос, но всё же не мог понять, к чему клонит его владыка. Да, ему было худо, он был на грани безумия, а то и смерти, как некогда его несчастная мать Даяртери, и опустился он ниже некуда.
  - Хочешь есть каждый день и до сыта свежие объедки с моего собственного стола? - спросил шае, холодно глядя на жалкого человечишку, которого у него никогда не повернётся язык назвать сыном.
  Теперь уж Мараньятэ, хочешь не хочешь, а должен был ответить, тем более, что размышлять тут было не о чем и слова сами сорвались с его потрескавшихся губ.
  - Да, шае, хочу.
  Каждодневная порция еды, которая сможет его, наконец, насытить, была в тот момент пределом мечтаний для Мараньятэ. Он даже не задумался о том, чего это счастье может стоить.
  Голос его был столь тороплив, алчен и жалок, что шае, обычно сдержанный и даже холодный, невольно скривился от отвращения.
  - И одежду велю тебе дать... Вечером, когда все разойдутся по своим хорэ, приди к моему двору, и я скажу тебе, что ты должен для меня сделать. Тебе понятно?
  - Да, шае.
  Мараньятэ показалось, что до вечера он не доживёт. Он готов был сделать всё, что угодно, ему по плечу была бы самая тяжёлая и грязная работа, он отыскал бы в своём полудохлом теле силы десятка богатырей. Зная, что после этого ждёт настоящая человеческая еда, да в таких количествах, чтобы насытить его!
  Всемогущий Эя! Только бы дожить до вечера!
  Шае ещё немного постоял возле валявшегося на земле лаедеру, и в тяжёлом взгляде его даже проскользнул на миг отблеск печали. Но кто-то приближался к тому месту, где они находились, а шае не хотел бы вызвать у кого-либо из своих людей ненужные подозрения.
  Нет, не то чтобы он боялся их - Роткарнэ уверенно стоял на вершине власти, но не будь он скрытен и осмотрителен, вершина эта под ним давно зашаталась бы.
  - Пшёл в свою нору, червь, - рыкнул он на Мараньятэ.
  Тот рывком поднялся на ноги и быстро, как умеют, должно быть, только мерзкие тоссы, шмыгнул куда-то, исчезнув за крутыми боками хорэ. Подошедший через пару мгновений человек ничего подозрительного не заметил.
  
  ***
  Мараньятэ, укрывшись в своём убогом жилище и проглотив в один миг всё, что можно было выгрызть из найденного в куче отбросов рияттана, до самых сумерек не находил себе места. Ну, а уж тогда, когда почти стемнело, и до глубокого вечера оставалось всего ничего, бедный лаедеру едва не взвыл от жгучего нетерпения. Он считал мгновения невпопад, то пропуская числа, то называя каждое по пять раз. Полубезумная мать в короткие моменты просветления рассудка всё же умудрилась научить его счёту до двадцати рук.* Однако обучение его было слишком уж обрывочным, да и за давностью лет забылись имена пятого и седьмого десятков. И всё же счёт помогал ему порой. Помог и теперь. Он досчитал уже, кажется, восемь раз до двадцати рук, каждый раз исчерпывая познания в счёте и начиная заново, как вдруг понял, что занятие это поглотило его с головой, заставив напрочь забыть обо всём, даже о голоде. Выглянув из хорэ, он увидел почти полную тьму, нарушаемую лишь несколькими огоньками в окнах, и кусочком Каменной Радуги, пробившемся из-за рваных туч. Слышались крики ночных тварей да его собственное хриплое дыхание.
  Наконец-то!
  Мараньятэ даже подпрыгнул от радости. Пора! Лишь бы только шае не забыл о нём. Если забыл, решил про себя Мараньятэ, выбегая из хорэ в вечернюю мглу, то лучше бы тут же утопиться. Этого никак не выдержать, никак!
  И он, отчаянно надеясь на благосклонность суровой судьбы, как только и может надеяться почти убитый безысходностью человек, побежал по засыпавшему селению туда, где высился самый большой в Искристой Длани хорэ.
  Темнота и жутковатые крики ночных существ навивали на него необъяснимый животный страх, будто он не знал, что звуки эти издают вполне безобидные животные, которые и сунуться близко к людям не посмеют, словно он не видел в темноте своим
  единственным глазом лучше, чем многие другие люди двумя. Он был труслив. Да, люди правы, что презирают его. Сколь угодно раз правы.
  Мараньятэ до скрипа сжал болезненные, кровоточащие зубы. Ему привычна была тошнота от самого себя, от собственной никчёмности, и всё-таки каждый раз с тех пор, как Даниарэ выбил из него остатки достоинства, это мерзостное чувство заставляло его измождённую душу скручиваться в жгут, против воли выпрямляя скрюченное тело. Тогда тошнота немного отступала, пропуская вперёд себя злость на окружающий мир.
  Так случилось и сейчас. Окаменевшие члены плохо повиновались лаедеру, немного распрямившаяся спина заболела с непривычки, голова закружилась от вида золотых искр
  *до двадцати рук - до ста (на двадцати руках - сто пальцев)
  в чёрном необъятном небе. Нет, эта поза была не для него, и Мараньятэ, на несколько мгновений почувствовавший себя человеком, вновь стал прежним - болотным червём и пожирателем отбросов, который мечтал о еде, как о самом большом счастье, даже если за неё придётся втоптать в грязь последние жалкие крохи сходства с человеком.
  "Ну и что? Ну и пусть! - отчаянно пытался он себя успокоить, - Кому какое дело до того, кто я?"
  Ответ напрашивался сам собой: ему, Мараньятэ, это не должно быть безразлично, но меж тем лаедеру, дрожащий и жалкий, подошёл, наконец, к шаеву жилищу.
  Хорэ его ночью казался ещё величественней, чем днём: его тёмная громада возвышалась над остальными домами-растениями, как отец-богатырь над малыми детьми. Все хорэ в селении время от времени заковывали в специальные металлические скобы, дабы они не вырастали выше, чем взрослый человек, если тот встанет с поднятой вверх рукой. И только хорэ Великого шае позволялось расти так, как того хотели солнце, дождь и нещедрая благодать северных земель. Он был искусно украшен шкурами и чучелами хищных зверей, главный вход окован был медными узорами, а над крыльцом, чуть покачиваясь от ветра, зловеще позвякивали две скрещенные сабли.
  Мараньятэ невольно сжался перед величием не то что самого шае, а только лишь его обиталища. Он остановился шагах в трёх от невысокой деревянной ограды и стал ждать в нетерпеливой нерешительности.
  Ветер усилился, и зубы Мараньятэ застучали, как дождь барабанит по худой, "облысевшей" крыше с остатками железных скоб. И он уже стал было подумывать о неласковых объятиях Звенящего Ручья, буйные воды которого унесут тело утопившегося с горя лаедеру, как вдруг его кто-то тихо окликнул.
  Мараньятэ ожидал, что позовёт его слуга или наложница, но шае отчего-то сам снизошёл до этого неподобающего поступка. Лаедеру приготовился вновь пасть перед грозным Хозяином на колени, но тот повелительным взмахом руки остановил его. Так же молча он позвал лаедеру на задний двор, где сгрудились на небольшом пятачке со всех сторон окружённом плодовыми деревьями, три деревянные постройки и маленький, закованный в железо хорэ. За всем этим возвышался обширный загон для любимых смайелу шае.
  Было слышно, как животные пофыркивают во сне, сытые и довольные жизнью. Мараньятэ, иногда, когда совсем забывал о своём человеческом происхождении, чёрной завистью им завидовал.
  - Слушай меня, лаедеру, - начал шае тихо, но грозно и властно; он принёс с собой два мешка и теперь, вытянув державшую их руку вперёд, говорил, - здесь еда и одежда. Ты её получишь, если хорошо послужишь мне этой ночью и в точности исполнишь все мои приказанья. Внимай же мне так, как внимал бы самому Эя. На закате из Искристой Длани ушёл человек по имени Эрьяраттэ. Он шае Живых Низин и сегодня, как впрочем, и раньше, посмел мне перечить. Но в этот раз он не просто перечил, он перешёл мне дорогу. Подробности тебя не касаются. От тебя мне нужно лишь одно - выследить их и, спящим, перерезать глотки. Всем до единого. Если хоть один уцелеет, то лучше бы тебе принять смерть от их рук, чем по моему суду. По моему суду с тобой разберутся тколу.
  Шае отбросил мешки с едой и тряпьём в сторону, и те завалились в промежуток между маленьким хорэ и деревянной постройкой. Затем он извлёк из-за пояса нож и нечто, похожее на кусок чёрного меха, и кинул их под ноги Мараньятэ.
  - Вот тебе нож, вот шапка, какие носят жители Алых Оврагов. Шапку оставишь там, дабы мои люди, найдя трупы, подумали на тех, кто издревле враждует с Живыми Низинами. Да, - добавил шае, будто вспомнив нечто очень важное, - будешь возвращаться с головой Эрьяраттэ, постарайся запутать следы, хоть по веткам скачи, но ничто не должно привести поиски убийцы в Искристую Длань, и уж тем более, к моему хорэ. Иди и выполняй! Ты понял меня?
  Мараньятэ стоял совершенно растерянный. Перед взором его единственного, горящего в темноте глаза, маячил то мешок с едой, то страшная, отрубленная голова Эрьяраттэ, которого он мельком видел вчера, когда тот прибыл в Искристую Длань - затем, чтобы отказать Великому шае в подчинении и выплате дани, то кошмарные тколу, маленькие и прозрачно-бледные, ползущие по голому телу и жрущие заживо. И чудилось ему, что всё это - кошмарный сон, глупость, которую и в голову не придёт толковать, и даже рассказать толком не удастся. И лишь окрик шае, как внезапный удар по голове, наполнил о том, что всё это не ночные грёзы, а страшная действительность.
  - Ну, понял, спрашиваю?
  - Да, шае, понял, - убитым голосом отозвался Мараньятэ.
  - Так ступай и выполняй, что велено.
  Мараньятэ не мог ожидать от шае снисхождения. И всё же он немного замялся перед тем, как окончательно свалиться в смрадную яму греха и позора, из которой потом уже никак нельзя будет выбраться. Какая-то частичка его смятённой, разрывающейся на части души отчаянно надеялась на то, что шае смилостивится над ним и отдаст такой желанный мешочек с едой за какую-нибудь менее страшную услугу, но взгляд Роткарнэ, как неумолимый взор самой судьбы, не оставлял от этой надежды и камня на камне.
  - Да, шае, - выдавил Мараньятэ из пересохшей глотки и, подняв лежавшие у ног предметы, скрылся в ночной полутьме.
  Шае немного постоял, о чём-то думая, а потом бросил короткий, недобрый взгляд на мешок с объедками, лежащий где-то за скруглённым углом маленького хорэ, и ему отчего-то на миг показалось, что в нём лежит не еда, а отрезанная голова его врага. Роткарнэ плюнул через плечо и пошёл прочь.
  
  ***
  Мараняьтэ отправился в Лес тут же. Ждать он не мог - время и так шло слишком быстро, а от неудержимого гулкого стука сердца казалось, будто оно не идёт, и даже не бежит, а летит, как облака в ветреный день. Он не мог ждать. Его подгонял пустой и надрывно урчащий желудок, подгоняла уверенность в том, что если он остановит своё движение хоть на миг, то передумает убивать, и тогда придётся утопиться в Звенящем Ручье.
  Убить Эрьяраттэ вместе со всеми его людьми или себя самого? Мараньятэ задыхался от этой мысли, а ноги всё же несли его сквозь темноту леса, окутавшего парня своей тесной, сырой жутью, проникавшего страшными, потусторонними щупальцами в самую душу. Убить или утопиться? Пока он решал, впереди уж показался ночной лагерь нежданных гостей Искристой Длани, которых она выпроводила бесславно и оскорбительно. Теперь они, вероятно, уже строят планы по нападению на Великого шае, и если всё то, что краем уха слышал до сих пор Мараньятэ правда, то шансы на победу у них были, хоть и весьма скромные. Роткарнэ не зря опасался их, не зря послал своего незаконного сына, чтобы убить их, а вину повесить на диковатых и мстительных алоовражцев.
  Убить! Еда, душевные муки, холод Звенящего Ручья, кровожадные тколу, от одной мысли о которых холодело внутри - всё перемешалось в голове лаедеру. Воспалённый разум лихорадочно выбирал наихудшее из всех этих зол, но безуспешно.
  Мараньятэ долго стоял в нерешительности, из-за плотной стены переплетённых ветвей глядя на то, как лагерь мирно засыпает на вершине небольшого холма, пологого с восходной стороны и крутого с закатной. Десяток хорошо вооружённых, матёрых воинов, в числе коих был и сам Эрьяраттэ, крепко спали, храпя на весь лес. Так необычно. Да, холм удобен для ночлега, и для опасения нет особых поводов, но это всё-таки Лес, а в нём никогда нельзя до конца расслабляться. Странно.
  Часовой долго зевал и боролся с одолевавшей его дремотой, но проиграл ей. Мараньятэ с удивлением обнаружил, что дозорный воин сидит, опёршись щекой на сомкнутые кисти рук, которые мирно покоились на рукояти воткнутого в землю меча. Но с закрытыми глазами. Спит!
  Мохнатые смайелу у подножия холма тоже подозрительно тихо вели себя. Мараньятэ ждал, замерев, ледяными пальцами левой руки сжимая чёрную шапку, похожую на безжизненно висящий трупик зверушки, из шкуры которой была сделана. Другая рука его судорожно стискивала холодную рукоять ножа. Какая-то зазубрина на ней впилась в мякоть ладони, но Мараньятэ ничего сейчас не чувствовал. Он готовился к прыжку. Как акрасу, таящий внутри своей мерзкой душонки нечестивые планы.
  Из руки Мараньятэ, державшей оружие с колкой рукоятью, вытекло уже немало крови, а шапка чёрного меха успела превратиться в пропитанный холодным потом клочок шерсти, когда он, наконец, решился сделать первый шаг к холму.
  Пологий склон земляного возвышения почти сплошь порос мхом и низким, но плотным и весьма хрупким кустарником, полусухие ветки которого так и норовили треснуть от любого неосторожного движения. Мысль о пробудившихся воинах с мечами наголо заставляли сердце Мараньятэ то трепетать, то останавливаться. И потому он крался очень медленно. Очень медленно!
  Он привык подкрадываться, почти не издавая шума - ему это частенько приходилось проделывать, ибо не замарай он руки мелким воровством, давно умер бы с голоду. Однако двигаться ТАК тихо ему ещё ни разу не доводилось. Одно дело, если тебя поймают на краже залежалого кусочка, и совсем другое, если заметят крадущимся в ночи с оружием в руках.
  Мараньятэ почти не дышал. Чтобы зубы не стучали и не скрежетали, он зажал в них несчастную, истрёпанную шапку. Рука, в которой он до того держал её, была холодной, но в пересохшем рту он явно ощущал неприятный, солёный привкус пота.
  Видимо, сейчас должно случиться нечто поистине кошмарное, раз на теле лаедеру выступил пот.
  Сердце Мараньятэ прыгало в груди тем сильнее, чем ближе он подходил к спящим людям. Он до смерти боялся разбудить их. И боялся убить. Сам не свой от страха, он подобрался к людям совсем близко. Дружный храп одиннадцати мужчин мог стать ему надёжным прикрытием, но сперва нужно было устранить дозорного, ибо он, в своей неудобной позе, спал не так крепко, как остальные. Да, поза неудобная. Того и гляди - упадёт во сне и встрепенётся. Тогда Мараньятэ пропал.
  Нет, лаедеру не мог позволить так просто и нелепо отнять у себя жизнь, за которую столь упрямо цеплялся и боролся все эти годы. Нет!
  Одно быстрое, удивительно ловкое движение, и чёрная меховая шапка зажала дозорному рот, и в тот же миг лезвие полоснуло по горлу. Тело зарезанного конвульсивно сжалось, но из перерезанной глотки не донеслось ни звука. Мех хорошо заглушал его.
  Мараньятэ, тяжело дыша, уложил мёртвого на землю. Чужая кровь на руках едва ли не лишала его сознания, но он уже не мог остановиться.
  Один за другим уходили спящие люди в Обитель Духов. Голодный нож ночного убийцы жадно пил их жизни. Мараньятэ всё это осознавал, внутренне ужасался, но оружия не бросал. Теперь уже было поздно идти на попятную. Теперь уже всё поздно. Он в яме, и из неё не выбраться по скользкому отвесу.
  ... семь, восемь, девять. Девять воинов и дозорный лежали мёртвыми, страшные, бледные в свете звёзд и Каменной Радуги. Оставался последний - их вождь, шае Эрьяраттэ.
  Он мало чем отличался от своих людей, лишь ножны и пояс, все в горящих огнём каменьях, выдавали в нём властителя Живых Низин.
  Ни он, ни те люди, что уже не смогут защитить своего шае, не сделали лаедеру ничего, за что он мог бы мстить им. Тяжело было убивать тех десятерых, но лишить жизни шае оказалось ещё труднее, ибо Мараньятэ, хоть и не знал совсем Эрьяраттэ, но по привычке благоговел перед его властью.
  Скользкий от крови и пота нож задрожал в руках убийцы. Ещё чуть-чуть, и он, струсив, отступил бы, но на беду спящего шае, тот повернулся во сне, Мараньятэ показалось, что он просыпается, и от страха ещё большего, нежели трепет, внушённый величием власти, вонзил сверкающее лезвие в горло жертве.
  ***
  Мараньятэ долго сидел в окружении мертвецов, пока их присутствие в набирающей силы ночи не стало холодить его нутро.
  "Шае велел принести голову... Голову! Её надо отрезать!!!"
  Мараньятэ хотелось умереть. Лучше умереть, чем жить дальше. Он приставил жало лезвия к собственному горлу, но слабеющая рука против его воли сама собой опустилась. Он боялся, ужасно боялся боли и смерти. Они были страшнее, чем жизнь.
  Мараньятэ упал на бездыханное тело своей жертвы и завыл раненым зверем.
  ***
  Почему люди Эрьяраттэ так крепко спали, Мараньятэ не знал и не желал знать. Из головы его не выходило то, как он, окаменев сердцем, отделял голову убитого шае от туловища, как ждал, давая крови вытечь из отрезанной части тела, как заворачивал её в снятую с собственных дрожащих плеч рубаху, как старался идти или по твёрдой земле, или по зыбкой, тут же затягивающей следы болотистой хляби.
  В руке его, неприятно стянутой корками засохшей крови, болтались рваные лохмотья, по какому-то странному недоразумению звавшиеся его рубахой. А в них, как в мешке...
  Лаедеру нёсся сквозь лесные дебри, выжимая из слабеющего тела последние силы, будто за ним по пятам гнались мстительные мертвецы. Но он не от них бежал. Он пытался, но никак не мог убежать от ужаса, который он нёс сейчас в онемевшей руке, от того, что засело в душе, стояло перед глазами.
  Когда же он сможет выкинуть эту проклятую голову!? Когда же...
  Он не помнил как добрался до хорэ Великого шае. Ворота были отворены, и Мараньятэ, пройдя меж их столбов, прямиком направился на задворки, в то самое место, где получил своё страшное задание.
  Роткарнэ, так и не ложившийся спать в ту ночь, поджидал его. Близился рассвет.
  Шае никогда бы не подумал, что и без того синюшный лаедеру может так побледнеть. Казалось, он вот-вот упадёт на землю холодным трупом.
  Почти ничего не видя затуманенным глазом, он протянул вперёд бурую от крови руку с тем рваньём, что когда-то было накинуто на его худые сутулые плечи.
  Рука ходила ходуном, сам он тяжело и шумно дышал, а лицо бело-синее, как у мертвеца, корчилось в нервных гримасах.
  Роткарнэ поглядел на "мешок", с него ничего не капало, но в прорехах явно просматривались клочки волос.
  - Вытряхни, - велел шае.
  Мараньятэ отпустил один из концов своей рубахи, и из неё камнем выпала голова. Лаедеру задрожал всем телом и простонал что-то невнятное.
  Лишь шае смотрел на это спокойным, хладнокровным взглядом.
  - Молодец! - похвалил он голосом, от которого Мараньятэ стало совсем худо, - Хотя, если б не сонное зелье...
  Будь Мараньятэ в чуть более спокойном состоянии, он оценил бы коварную предусмотрительность Великого шае, каким-то неведомым способом опоившего нежданных гостей отваром сон-травы. Но сейчас парню хватало сил лишь на то, чтобы удержаться на ногах пред грозными очами своего господина.
  - Шапку там оставил? - спросил шае. Прохаживаясь мимо валявшейся на земле головы.
  Мараньятэ вместо ответа нервно закивал. Подкативший к горлу ком не давал ему вымолвить и слова.
  - Следов не оставил?
  Лаедеру снова ответил движением головы.
  - Всех убил?
  Мараньятэ едва не вывернуло, но он всё же смог выдавить из пересохшей глотки:
  - Всех...
  - Отлично! - шае был доволен, и это убивало несчастного болотника, - а теперь бери свои объедки и ступай. Когда нужно будет, я позову тебя.
  Мараньятэ обернулся к тому месту, где лежали брошенные Роткарнэ мешки с едой и одеждой. Увидев то, ради чего он только что уничтожил в себе последние крохи душевной чистоты, Мараньятэ понял, что не может больше бороться с подступившей тошнотой. Однако в пустом желудке, кроме горькой желчи, ничего не было, и, покрючившись, он кое-как выпрямился. Желудок немилосердно резало, но он всё же нашёл в себе силы поднять проклятые мешки и уйти из места, которое кроме ужаса ничего в нём не вызывало.
  Роткарнэ постоял ещё немного посреди заднего двора, дожидаясь, пока лаедеру выползет за его пределы, а затем взял лопату и закопал голову шае Эрьяраттэ вместе с лохмотьями лаедеру в самом дальнем и неприглядном уголке своих задворок. Дело было не из приятных, и совсем неподстать Великому шае, но Роткарнэ давно уже научился не обращать внимание на такие мелочи.
  Важнее было то, что всё получилось так, как он и задумывал, а, возможно, так же пойдёт и дальше.
  Лаедеру не оставил следов, а на месте коварного убийства найдут шапку из Алых Оврагов. Кто же посмеет не поверить в подлость этих дикарей, которые издревле ненавидят жителей Живых Низин за более удобное расположение. Хитрые, подлые людишки! Они посмели убить спящих, да ещё во владениях Великого шае, дабы подозрение пало на него.
  Как бы не так! Теперь его враги перегрызутся друг с другом, а он останется ни при чём. Если, конечно, лаедеру и впрямь не оставил следов.
  У шае, однако, была прекрасная интуиция, и теперь она настойчиво подсказывала, что всё удалось.
  ***
  Мараньятэ, вопреки всякому здравому смыслу и естественным потребностям тела, до самого вечера следующего дня к еде так и не притронулся. Она всё это время провалялась в том углу, куда лаедеру закинул её, воротившись от шае в свой проеденный червями хорэ. Сам он просидел весь день в другом углу, подальше от манящего запаха. Ему было невыносимо даже думать о еде, казалось, что это тухлое мясо убитых им людей.
  Целый день промаялся он, почти довёл себя до лихорадки, но к вечеру еда, действительно, стала источать гнилостный запах, и это, как ни странно, привело его в чувство.
  Что-то испортилось совсем, что-то лишь частично, но много оставалось и съедобного. И Мараньятэ ел, ел, запихивая куски в рот, но не ощущая ни вкуса, ни запаха. Его жёлтые зубы перемалывали еду, как жернова, но это не приносило ему ровным счётом никакого удовлетворения. Он всю жизнь ждал такого вот дня, когда он сможет почувствовать себя сытым, а, стало быть, счастливым.
  Однако, вот он сидит, набив брюхо, кутаясь в тёплую, почти что не рваную куртку. Сытый.
  Мараньятэ обречённо закрыл глаз. Как же далеко друг от друга были сытость и счастье! Как небо и земля. Как Мараньятэ и нормальная человеческая жизнь...
  
  
  
  
  Глава 5. Старая игрушка Королевы.
  
   Капитан Родио Рэй стоял в рубке "Звёздного Ветра" у дальней стены и думал. О чём? О том же, о чём последние трое суток размышлял весь его экипаж. О далёкой, всеми забытой планете Релтан, древней прародине спасённого на днях восьминогого Нарге.
  Вот бы отыскать эту чудную планетку. Однако на то она и забытая. Чтобы ни в одной из баз данных, когда-либо становившейся им доступной, не было о ней никакого упоминания. "Звёздный Ветер", сколько не ворошил свою бескрайнюю память, так и не смог отыскать в ней ни одной нужной ссылки.
  Некоторая информация о Релтане-2, с которого Нарге похитили космические браконьеры, имелась. Известны были некоторые факты его заселения расой тану, что произошло около двух тысяч лет назад, когда подвергшийся вымиранию вид разумной жизни был переселён с гибнущей планеты в далёкий новый мир. И более никаких сведений. Даже координаты Релтана-2 удалось узнать лишь основательно порывшись в памяти "Пронзающего Время". А что уж говорить о Релтане-1!
  Нарге, которого Арсении каким-то образом удалось успокоить и разговорить, рассказал о родной планете массу интересного. Оказалось, что Релтан-2 был засекречен мудрыми властителями Галактики тех далёких времён. Планету и поселившуюся на ней миролюбивую, уязвимую расу решили оградить от всех возможных посягательств. Стало быть, неудивительно, что в последующие тысячелетия тану благоденствовали, скрытые от угроз и назойливого человеческого внимания.
  На планете был установлен "маяк", мощное средство связи, с помощью которого восьминогие могли в случае опасности связаться с внешним миром. Однако за все двадцать веков "маяк" так и не послал в космос ни одного сигнала, но тану, посвящённые в тайну его устройства и работы, продолжали бережно хранить эти знания и старательно передавали их от поколения к поколению.
  Нарге был как раз из посвящённых. "Маяк" был разрушен из лазерных пушек браконьерского корабля, многие хранители погибли, остальных космические преступники пленили, приняв за диковинных зверей. Что было дальше, Нарге вспоминать отказывался, да от него этого и не требовали.
  Это Арсению интересовали самые разные подробности, от климатических условий на планете до древнего языка тану. А капитану более всего хотелось узнать хоть что-нибудь о загадочном Релтане-1, хоть какие-то координаты и ориентиры.
  Вздохнув, Рэй отошёл от стены. Опять ожидание и неизвестность. Кажется, они бесконечны, как космос, который бороздит "Звёздный Ветер"... в ожидании чуда.
  ***
  Арсения от нового друга почти не отходила. Паоль уже даже начал ревновать, но и самого его так и распирало от любопытства. Нарге был столь удивительным, что не было сил относиться к нему негативно.
  В тот же день, когда Арсении удалось установить с тану контакт, Анна, залечивая его раны, обнаружила у него весьма интересную физиологическую особенность. Если не вдаваться в подробности научной терминологии, Нарге не был, как все сперва подумали, мальчиком. Он был скорее чем-то вроде гермафродита, имеющим в организме, как мужские, так и женские структуры.
  Паоль, как мужчина более сдержанный, не стал бы излишне вдаваться в столь интимные подробности, но вот Арсении хотелось знать всё, и Нарге, краснея, почти шёпотом повествовал им обоим о том, как рождаются восьминогие дети.
  Оказалось, что для продолжения рода каждому тану необходим спутник. Объединившись в пару навсегда, они взаимно оплодотворяют друг друга и оба через полтора года приносят в мир по ребёнку. Самым удивительным во всём этом было то, что более размножаться тану не могли - у одних родителей лишь двое детей за всю жизнь.
  - Естественная регуляция численности, - с умным видом заявил Паоль и, наверное, был прав.
  - А твои родители и брат? Они живы остались? - спросила Арсения, очень надеясь на положительный ответ.
  Но Нарге не оправдал её ожиданий.
  - Нет, - ответил он коротко и на время замкнулся в себе.
  ***
  Мертвых тану, извлечённых из ужасной комнаты для усмирения, среди которых были и родственники Нарге, по древнему космическому обычаю хотели кремировать, а прах развеять в тёмном вакууме вселенского океана, но, подумав и посоветовавшись с Нарге, решили похоронить их на исторической родине, если "Звездный Ветер" когда-нибудь до неё долетит. Пока же всех заморозили.
  Нарге печально смотрел, как бездыханные тела родных и близких исчезают в нагоняющих тоску морозильных камерах, но глаза его, вопреки ожиданиям Арсении, были сухи.
  - Странный ты, Нарге, - сказала она, рассеянно наблюдая, как сами собой расплетаются сложные косы его белокурых волос, ничем не скреплённые и не уложенные, - Я бы плакала, если б мой отец там оказался.
  - Они не там, - с удивительным спокойствием отозвался тану, движением головы указывая на непрозрачные морозильные капсулы, - Они пред взором Эя.
  - Ты имеешь ввиду, что они сейчас рядом с Богом? - переспросила Арсения, хотя в этом и не было особой необходимости.
  Нарге кивнул. По напряжённому выражению его красивого, уже почти недетского лица девушка поняла, что ей следует на некоторое время уйти.
  - Потом ещё поговорим, ладно? - бросила она, уходя.
  - Ладно.
  Нарге не лгал, когда говорил о непостижимом "взоре Эя", перед которым предстают души, ушедшие из своих бренных оболочек. Он в это верил, но всё же из закрытых глаз его выкатились две слезы. Живым всегда не хватает мёртвых - так уж устроен мир.
  Слёзы всегда быстро сохли на горячих щеках Нарге, и теперь, когда минут через двадцать Арсения вновь видела его, ничто уже не говорило о том, что он испытывал горе от тяжкой утраты. Он даже улыбался почти зажившими губами.
  - Ты здесь... жить? - Спросил он, входя в маленькую каюту капитанской дочери.
  - Живёшь, - поправила она, - Думаю, нам с тобой следует поупражняться в языках. Ты-то наш, худо-бедно знаешь, а вот мы твой - нет. Но это потом, а сегодня тебя надо бы устроить поудобнее. Будет тебе дневать и ночевать в лазарете. Моя каюта, конечно, невелика, но её всё же можно перегородить стеной-трансформером. И получится два небольших уютных закутка. Только выход у нас будет общий. Согласен?
  - Дейнэ, - ответил Нарге и тут же, увидев недоумение на лице девушки, перевёл, - Согласен.
  - Замётано! - живо отозвалась Арсения, - как, кстати это будет на твоём языке?
  - Не знать, - смущённо ответил молодой тану.
  - Ну, как сказать: сделаем так, как решили?
  - Кее тера на эттэ.
  Девушка с упоением впитывала каждый звук незнакомого языка. В глазах её, больших и пронзительных, разгоралось неподдельное восхищение.
  - Как красиво, а! Я обязательно выучку твой язык. Как он называется?
  - Тан-ламо.
  Арсения чуть не смеялась от восторга.
  - Я ещё лучше тебя на нём говорить буду, вот увидишь.
  - Намётано, - сказал Нарге и тут же сконфуженно порозовел, по реакции девушки поняв, что произнёс слово неверно.
  - За-мётано, - снова поправила его Арсения, и дружелюбно улыбнулась, глядя в зелёные глаза самого удивительного существа, которого ей когда-либо приходилось видеть.
  ***
  Прошло ещё десять суток. На корабле была так называемая "зима" - время, когда свет почти во всех общих помещениях отключался рано, а включался поздно и использовались лишь небольшие маломощные источники освещения.
  Паоль и Арсения продолжали беспрерывно изводить Нарге любопытными вопросами и взаимными лингвистическими уроками. Анна, видя, что несчастный тану не знает, куда деться от их назойливой дружбы, чуть не за уши оттаскивала от него молодых людей. Они то открыто возмущались, то делали виноватые мины: знаем, мол, что уже замучили его, но ничего не можем поделать со своим любопытством, ведь так мало чудес встречается в пустом межзвёздном пространстве.
  - Ах, вам чудес мало! - отвечала на это Анна, подперев бока кулачками, - А ну марш в учебный корпус.
  В результате Арсения оказалась засаженной за научные статьи по медицине, а Паоль погрузился в таинственный мир космической навигации, пестуемый строгим Микелом.
  - Зачем нам на корабле два врача и два штурмана? - ворчала себе под нос капитанская дочь, позволяя разумному кораблю "закидывать" в свой мозг непочатые нивы информации, - Ну, врач, допустим, нужен, и две санитарки тоже. Но мне-то на кой всем этим забивать голову? А штурман на корабле вообще не нужен - "Ветер" сам в состоянии проложить себе курс.
  Однако весь этот бубнёж пропадал впустую, тонул в усмешке корпеющего над звёздными картами Паоля, и вскоре Арсения вынуждена была смириться с создавшимся положением.
  Они проводили в учении целые дни, а Нарге в это время поступил в полное распоряжение Анны, так как любопытных, стосковавшихся по каким-либо ощущениям, людей на корабле было ещё более дюжины, и усадить всех за обучающие программы не представлялось возможным.
  Доктор не позволяла своему подопечному излишне напрягаться, но Нарге порой сам шёл на контакт, и тогда его собеседница из разговоров и обследований узнавала массу удивительных особенностей тану - физических и психологических.
  Организм восьминогих был на удивление крепок и жизнеспособен, регенерация повреждённых клеток не шла ни в какое сравнение с человеческой. Видимо, этим компенсировалось соотношение рождаемости-смертности.
  Функционирование всех тканей и органов было рассчитано на срок, в два раза превышающий тот, что был отмерен основной массе Анниных соплеменников.
  На вопрос, сколько ему лет, Нарге ответил так, что женщина подняла светлые дугообразные брови и забыла их опустить.
  Тридцать два!
  Тридцать два года, меж тем как выглядел тану шестнадцатилетним подростком. Впрочем, у Анны с логикой был полный порядок, и ей не стоило особого труда сделать вывод о том, что любой из человеческих жизненных сроков в отношении тану нужно умножать на два.
  Лишь в тридцать восемь - сорок лет он станет взрослым, после ста двадцати перед ним начнёт маячить приближающаяся старость, а лет эдак в сто восемьдесят, если не в двести, Нарге покинет этот мир, увидев правнуков и даже праправнуков Арсении и Паоля.
  Да, что ни говори, а запас жизненных сил он имел колоссальный, а вот психика его особой крепостью не отличалась. И хоть Нарге, стойко переживший разлуку с родным миром, смерть близких и ужасы усмирительной камеры, вовсе не казался таким уж слабаком, однако показатели его душевной ранимости и тонкости восприятия так же нельзя было сравнить с человеческими.
  Он не показывал виду, но Супермозг корабля то и дело, особенно по ночам, улавливал сильные потоки боли, страха и растерянности, исходящие от него. Он тихо страдал и во сне, и на яву. Анна, чтобы хоть как-то помочь ему, приказывала "Ветру" обрабатывать тану успокаивающими воздействиями, но они отчего-то совсем не помогали.
  Бессильно вздыхая, Анна анализировала отчёты корабля об эмоциональном состоянии нового пассажира и вынужденно бездействовала, очень надеясь на время, которое, как известно, лечит лучше самых передовых разработок.
  И только на двадцать шестой день пребывания Нарге на борту "Звёздного Ветра", женщина-доктор поняла свою ошибку. Изучив показания Супермозга за весь период наблюдения, Анна заметила, что в те, первые дни, когда Арсения и Паоль не давали восьминогому покоя, он, за день морально опустошённый, ночами горевал меньше. А с тех пор, как Анна из лучших, конечно же, побуждений лишила тану всех раздражающих и утомляющих факторов, состояние его значительно ухудшилось. Вот тебе раз! Хотела как лучше, а получилось...
  С досадой стукнув себя кулаком по лбу, она встала с кресла, сидя в котором изучала показания "Звёздного Ветра", и велела кораблю вызвать к себе в лазарет дочь капитана.
  Девушка, лишь недавно с великим трудом покорившаяся её воле, теперь должна была вновь возвращаться к своей обычной вольно-игривой и беззаботной жизни.
  - Я всё выучила, что было задано на сегодня. И всё отработала на тренажере, - доложила Арсения, заходя в лазарет, который практически заменял учёной женщине каюту.
  - Прекрасно! - отозвалась Анна, приветливо глядя на дочь любимого человека и любуясь ею как родным чадом, - Но я позвала тебя не для того, чтоб учинять экзамен. Сени, я знаю, что ты прилежная и способная ученица, подходишь ко всему с ответственностью, как и подобает наследнице вольного капитана. Но ты знаешь уже достаточно, и я решила освободить тебя от дальнейших уроков.
  - Но я не изучила ещё и половины, - возразила Арсения удивлённо и даже немного обиженно.
  Тут настала очередь Анны удивляться.
  - Неужели тебя так увлекла медицина?
  - Ну-у, - протянула Арсения, прикрыв смущение в больших серых глазах своими длиннющими ресницами, - я тут подумала, а вдруг, действительно, кому-то понадобится помощь, а тебя не будет по близости. Мало ли что может стрястись, когда мы будем осваивать незнакомую планету.
  Анна добродушно улыбнулась. От такой улыбки всем всегда становилось светло и радостно.
  - Вижу, "Ветер" поведал тебе одну из тех историй, что я когда-то давно, уж и не помню когда, ввела в его память.
  Девушка кивнула. Корабль, в самом деле, "нашептал" ей несколько вполне правдоподобных рассказов о том, как, казалось бы, совсем ненужные знания в области медицины спасали человеческие жизни, оказываясь как нельзя кстати в самых неожиданных ситуациях.
  - Это хорошо, девочка моя, что ты понимаешь свою ответственность за жизни других людей, но всё-таки тебе не стоит больше просиживать за учебными материалами с утра до вечера. Это и для мозга вредно, да и бесполезно, пожалуй. Я погорячилась тогда. Тебе и двух часов в день хватит.
  - Замётано! - живо отозвалась Арсения и, отсалютовав учительнице, вышла из лазарета. Теперь нужно было вызволить Паоля из цепких лап неугомонного Микела.
  
  ***
  - Дядя Микел, когда вы выпустите Паоля из этой тесной штурманской?
  Арсения стояла за спинами двух увлечённых делом мужчин и пыталась уговорить "звёздного проводника" ослабить хватку, с которой тот взялся за обучение своего молодого подопечного. Она не знала, что от капитана штурману уже поступило вполне чёткое распоряжение сократить продолжительность занятий до двух-трёх часов в сутки. Похоже, только, что ни капитан, ни его советчица Анна не имели на своевольного штурмана особого влияния. Человек замкнутый, странноватый и ужасно упрямый, он, когда брался за дело по ему лишь ведомым причинам, всегда доводил начатое до конца, не повинуясь никому и ничему.
  - У Паоля исключительные способности к звёздной навигации, - сдержано, но настойчиво ответил он, - Мало ли, что может случиться, а кораблю нужен грамотный штурман.
  - Что может случиться?
  - Всё, что угодно.
  - С нами уже много лет ничего не случается! - не менее упрямая Арсения не желала отступать без боя, - Ну, если только появление Нарге. Дядя Микел, - добавила она с особым жаром, - да разве при случае его не сможет обучить "Звёздный Ветер"?
  - А если "Ветер" будет повреждён, если данные по навигации будут утеряны? И вообще, - вспылил вдруг Микел, - я уже сказал своё слово, и не нужно больше ко мне приставать!
  Арсения, надув губы, ушла.
  "Вот упрямый! Ну, до чего же упрямый!!!, - с досадой подумала она, шагая к своей каюте, - И Паоль тоже хорош - хоть бы поддержал".
  Однако злость на Паоля прошла быстро. По всей видимости, новое дело ему по-настоящему нравилось.
  ***
  - Привет, Нарге, - поприветствовала девушка тану, войдя в их общую с ним каюту.
  - Привет, - отозвался восьминогий уже совсем уверенно и почти чисто. Он очень, очень быстро учился. И преуспел он не только в лингвистике. Нарге передвигался по кораблю во всех разрешённых направлениях, свободно пользовался всеми устройствами, необходимыми для полноценной жизнедеятельности, всем - от туалета до информационных сенсорных панелей.
  Единственное, чего Нарге до сих пор не умел и чему не желал учиться, так это доверять свои мысли "Звёздному Ветру". Позволь он кораблю подключиться к своему мозгу, и ему вообще не пришлось бы пользоваться чем-либо вручную. Супермозг сам предугадывал бы его желания и исполнял бы их. Арсения, с самого детства жившая с кораблём практически единым организмом, не могла понять столь настойчивого неприятия, казалось бы, элементарной вещи.
  - Говорят, ты здесь уже совсем освоился, - спросила дочь капитана просто для того, чтобы начать разговор.
  - Среди хороших людей легко освоиться, - ответил Нарге коротко, мудро и добродушно, от чего разговор захотелось продолжать хоть до бесконечности.
  - Тебя здесь всё устраивает? - поинтересовалась Арсения, стараясь скрыть то, что пытается вывести беседу в нужное ей русло, - А то ты какой-то невесёлый.
  - Нет, мне здесь хорошо. Как в родном доме, правда.
  Он, видимо, пытался изобразить уверенность и правдивость, но Арсения всегда чувствовала в словах людей ложь и недосказанность.
  - Но ты этого дома почему-то боишься.
  Нарге резко повернулся к ней всем своим массивным восьминогим телом и серьёзно, пронзительно посмотрел на девушку.
  - Я ничего не боюсь, кроме той камеры, из которой вы меня вызволили.
  - Тогда отчего ты не позволишь "Звёздному Ветру" объединиться с твоим разумом? - Арсения смотрела в его прекрасные зелёные глаза так же настойчиво и неотрывно, как и он глядел вглубь её серо-искристого взгляда.
  - Но ведь это дико!
  Неожиданная резкость в голосе тану заставила Арсению на секунду запнуться, но не лишила её упорства.
  - Дико? Чего же тут дикого? - девушка искренне его не понимала, и восьминогий это чувствовал. Он ничего не ответил на её удивлённый возглас, только опустил глаза и, кажется, ушёл в себя.
  - Нарге, извини, - начала она более спокойно, видя, что общение "свысока" не приведёт к сближению, - если не хочешь объединяться с "Ветром", то и не надо. Тебя никто не будет заставлять.
  - Я должен это сделать.
  - Что?
  Девушка вновь недоумённо воззрилась на него. Странностей, похоже, у него хватало.
  - Капитан, твой родитель, сказал мне, что если я сам не могу вспомнить ничего о Релтане-1, то в этом может помочь Супермозг. Если извлечёт из моей памяти и самому мне неведомую информацию... Вы спасли мне жизнь, позаботились о телах моих близких, вы добры и внимательны, и я должен отплатить вам тем же...
  - Нарге, Нарге, подожди, - Арсения остановила его откровенную, берущую за живое речь, - Ты нам ничего не должен. Мой отец, когда спасал тебя, меньше всего думал о твоей благодарности. Поверь, я его знаю. Он - свободный капитан, он волен, как нейтрино во Вселенной, и так же благороден, как и независим. Не нужны ему твои жертвы.
  Нарге глубоко вздохнул и продолжил прерванную речь.
  - Это ты подожди, Арсения, и дай договорить тому, кто начал. Мой долг перед вами - это долг не разума, а сердца. Я хочу вам помочь, и я помогу. Я так решил.
  Арсения с нескрываемым удивлением уловила в решительном голосе тану нотки, очень похожие на категоричные интонации штурмана Микела.
  - Лады, согласна, - сказала Арсения, в глубине души вынужденная согласиться с доводами друга о долге, - но, может, не станем горячиться. Это дело ведь не горит. Давай сначала ты посмотришь, как я моделирую виртуальные системы.
   Нарге нахмурил брови, пытаясь понять её последние слова, но, тем не менее, тут же согласно кивнул.
  А Арсения, решив показать ему таким образом на собственном примере, что общение с кораблём не является чем-то страшным и противоестественным, извлекла из памяти "Ветра" ту самую планетарную систему, которую с такой тщательностью изготовила в раннем детстве. Чем не способ показать, что объединение с Супермозгом может быть удивительно интересным, полезным и даже в какой-то мере волшебным.
  Она мысленно активизировала свою давно забытую игрушку, и кружение семи радужных планет-кристаллов заставило её вспомнить чудо детских грёз. Нарге поначалу заворожено следил за вращением игрушечных планет вокруг звёздно-серебристой головы капитанской дочери, но через несколько секунд в его широко раскрытых глазах, в выражении удлинившегося лица, в движениях всех его мускулов появилось нечто такое, что заставило девушку прийти в некоторое недоумение и даже немного испугаться.
  - Ты чего, Нар...
  Но тану не дал ей договорить.
  - Э-эта система... эти планеты... Сэт таэнэр ту! - воскликнул он, от волнения путая языки.
  - Ч-что значит: знаешь их? - переспросила Арсения, заикаясь; она уже неплохо понимала тан-ламо, и с легкостью сумела перевести последнюю фразу Нарге.
  - Я их видел! Я вспомнил! Все служители Маяка их знают. Это система звезды Алионы. Четвёртая планета - и есть Релтан-1!
  Поражённая до глубины души Арсения приложила ладони к губам и долго не могла говорить. И не столько перспектива найти желанную планету так взволновала её, сколько то обстоятельство, что когда-то она, ещё маленькая девочка, придумала, как ей казалось, эту звёздную систему, а выходит...
  Как же такое может быть? Озадаченная сверх возможного, девушка долго стояла, невидящими глазами глядя на своего собеседника. Но тот словно не замечал её состояния.
  - Теперь-то я уж точно должен побеседовать с вашим "Ветром".
  - С чего это? - Арсения всё не могла прийти в себя от изумления.
  - Я не могу вспомнить координат Алионы. Если б меня и моих родичей не похитили, я в ближайшее время выучил бы их наизусть, так как уже подходило время для этого. Но я видел на экранах маяка какие-то символы: буквы, цифры, что-то ещё. Я только не могу их вспомнить. Думается, ваш корабль смог бы извлечь их из моей памяти.
  - Нарге, нам не хотелось бы тебя заставлять...
  - Меня никто не заставляет. Это просто неизбежно. Это нужно. Я и сам хочу увидеть землю предков.
  Арсения согласно кивнула, и они вместе пошли к каюте капитана.
  
  ***
  Ряды символов, выданных голографическим интерфейсом "Звёздного Ветра" кого угодно мог сбить с толку, но не Микела. Он среди наисложнейших космических координат был как рыба в воде. Возможно, только там он и был, что называется, "в своей тарелке". Глаза Паоля тоже загорелись - два светло-карих дисплея, в которых мелькали искорки мало кому доступного знания.
  Конечно, "Звёздный Ветер" легко мог бы обойтись и без штурмана (да что там говорить, он способен был путешествовать самостоятельно, вовсе без экипажа!). Но кто же знает, что может однажды приключиться с его системами, а штурман - это всегда необходимая подстраховка. Два же штурмана - вообще отлично. То же самое можно было сказать и обо всех остальных членах экипажа.
  Так вот: оба "звёздных проводника" прямо-таки пожирали взглядами колонки данных, извлечённых из памяти Нарге. На какое-то время о тану и его подвиге забыли все, даже Арсения.
  Супермозг ещё не успел выдать результаты обработки данных, а Микел уже представил себе приблизительное местоположение искомой системы (как потом оказалось, ошибся он лишь на несколько сотен астрономических единиц, что по галактическим меркам и ошибкой то не считалось).
  Но вот на виртуальном экране, висящем прямо в воздухе, появилась объёмное изображение фрагмента Млечного Пути и небольшого звёздного скопления в трёхстах световых годах от крайних из освоенных его секторов. Благо, в данный момент "Звёздный Ветер" и "Пронзающий Время" находились не так уж и далеко от этого участка Вселенной. Да и не важно было теперь, далеко или близко. Появилась цель, и стремление к ней было выше любых трудностей, оно даже времени не боялось.
  - Я поздравляю весь экипаж с тем, что наш полёт наконец-то обрёл вполне чёткое направление, - произнёс капитан Рэй торжественно, но не громко, прекрасно зная, что слова его долетят до каждого из пассажиров корабля вместе с его несмолкаемым шёпотом, - Благодарю Нарге за бескорыстную помощь и проявленное им мужество - отныне он полноправный член нашей команды. Ну, а теперь - курс на систему Алионы, на Релтан-1, на надежду!
  Небывалый всплеск эмоций потряс обычно спокойную и даже немного унылую атмосферу корабля. Люди, уставшие от неизвестности, готовы были петь на множестве галактических диалектов и плясать, кто во что горазд.
  Цель! У них была цель! До неё - ещё семь физиологических лет в утомительном полёте, но люди, терпевшие так долго, готовы были подождать и ещё.
  И только Арсению, в порыве чувств обнимавшую Нарге, по-прежнему волновал вопрос без ответа: откуда шестилетняя девочка могла знать то, что никак не могло быть ей известно?
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"