Я до сих пор не знаю, почему не открыли "первую визу" Петьке и Витальке. Не спрашивал у них. Неудобно, как-то, про такие деликатные вещи расспрашивать. Да и сам я не распространялся о своей беде. Впрочем, только сейчас в голову пришло, что у меня об этом тоже никто и не спрашивал. Время было такое. А самому мне стыдновато было делиться - ведь по глупому, по детски все получилось.
Из маленького районного городка на Ярославщине, в мореходку я попал, можно сказать, неожиданно для себя, хотя морская тема была не чужда нашей семье. Брат мой был капитаном на рыболовном судне в Калининграде, да и ленинградский дядька Леня, брат матери, воевал и служил сверхсрочную мичманом на Балтике. Конечно же, они были для меня бесспорными авторитетами, но существовали в моем сознании весьма отвлеченно. Ну, моряки и моряки. Меня больше увлекала работа в нашем школьном заводе "Пионер", где я дослужился до должности главного инженера и дальнейшую свою судьбу подумывал связать с чем-нибудь, вроде металлообработки. И вдруг, уже в десятом классе, после Нового года я получил письмо от брата, в котором он приглашал меня после школы поступать в Калининградское мореходное училище. Вот тут все и началось ... . Авторитет сработал и семя попало на благодатную почву: " А почему бы и нет?". Я, как-то сразу, понял, что давно мечтал стать моряком, что у нас в семье существует почти династия морская и т.д. и т.п. Мое сочинение на тему будущей профессии, в котором присутствовали штормы и разные другие морские напасти, стало заметным событием в школьной жизни. Учительница литературы цитировала из него особо выдающиеся картины. Дружок, Витька Павлов, глядя на меня, тоже проникся морской романтикой, но пошел другим путем - поехал в Одессу, в высшую мореходку торгового флота. А я оказался в Калининграде, в среднем мореходном училище калининградского Совнархоза. Так оно тогда называлось. Конечно же, ни черта я не понимал, куда лезу и вообще думал, что после окончания училища сразу капитаном стану, как брат. А брат, как раз, в рейс ушел.
Экзамены, месяц на уборке урожая в колхозе, начало учебы, привыкание к новой жизни, новым друзьям пролетели на эмоциональной инерции. Месяца через три началось осмысление - куда же это я попал? Брат вернулся из рейса и опять ушел в море. Увидеться, поговорить нам толком и не удалось - у меня учеба, режим, у него отчеты, подготовка к новому рейсу и водка. По реакции его жены, до меня дошло, что это не эпизод, это его жизнь. Жизнь? Неужели такая жизнь и меня ждет? Я уже узнал, что в море не только романтика - там и работать надо. Более того - вкалывать. Чтобы капитаном стать, надо карабкаться по служебной лестнице и не факт, что доберешься до верхней ступеньки. Мой юношеский максимализм и женское воспитание забарабанили по мозгам: "С таким традиционным "отдыхом" между рейсами, быстренько сопьешься. И что это будет за жизнь? Нет, к чертовой бабушке, пока не достиг призывного возраста и на меня не наложила лапу наша могучая Армия, надо выбираться отсюда и пытаться поступить в технологический". Но как? Ведь если ни с того, ни с сего заявить начальству, что я не хочу у вас учиться, отпустите меня, меня может быть и отпустят, исключат, но кто оплатит форменное обмундирование, которое мне выдали? У матери таких денег нет, точно. Брату не объяснишь. Что делать? Ну и решил я завалить приписную медкомиссию в военкомате, которая вот-вот назревала, чтобы меня признали непригодным к дальнейшей учебе по медицинским показаниям. А как? Ведь совсем недавно такая же комиссия признала меня здоровехоньким. Надумал прикинуться дальтоником, чтобы в судоводители не годиться. Ни больше, ни меньше. Теоретическую сторону вопроса обеспечила статья в Большой советской энциклопедии. Из нее я понял, кто они такие, эти дальтоники и, когда нас повели на осмотр, вооруженный столь глубокими знаниями, начал тупо твердить офтальмологу, что не вижу никаких кружков и треугольников на его картинках. Естественно, врачей и начальника ОРСО подполковника Федина это не убедило и грянул скандал. Как симулянта, меня хотели выгнать из училища с соответствующей характеристикой и, опять же, с вычетом стоимости форменной одежды. Помог уладить дело приятель брата, преподававший в училище астрономию. Простили меня, глупого и раскаявшегося, но "визу", на всякий случай, задробили. Мне об этом не объявили, но оно, наверное, и к лучшему. Выдавили из меня лишнюю дурь, я и успокоился. Такая вот "история с биографией".
Короче, все парни нашего курса с новенькими "мореходками" ушли в южные моря на парусную практику с заходами в иностранные порты, а мы, втроем, оказались на борту БМРТ "Лев Толстой", отходящего в промысловый рейс к берегам острова с собачьим названием Ньюфаундленд. Правда, был еще Алька Милинис, здоровенный добродушный литовец. Того вообще ни в какие рейсы не пустили, ни в "визированные", ни в "невизированные". Вроде бы, обнаружили у него родственников за границей. Просмотрели наши "органы", что ли, этих родственников, когда принимали его в училище? Зачем такой судоводитель, если его в море не выпускают?
Вскоре, "братьев по разуму" у нас на "Толстом" прибавилось - из Питера прибыли на производственную практику 12 курсантов Ленинградского мореходного училища, на курс постарше нас и в морях уже побывавшие. Все они были из одной учебной группы, но меня удивило отсутствие сплоченности и той уважительности, что ли, в отношениях между собой, которая существовала у нас в мореходке. Собачились они вечно, доказывали друг другу что-то. Клички, опять же... . Я не помню, чтобы у нас в роте, в трех группах, наградили кого-нибудь обидной кличкой. Определенная деликатность в отношениях была. Впрочем, нет худа без добра. Может быть, это отсутствие в их рядах сплоченности, клановости и позволило нам довольно легко сблизиться, стать в экипаже единой курсантской прослойкой. Да и ребята они оказались, сами по себе, неплохие. Главное - морских волков из себя не корчили перед нами.
Уже не помню из-за чего, но выход в рейс все время откладывался, и это очень беспокоило нас троих. Ведь время практики ограничено и надо снова в классы, впрягаться в учебу. Каждый был строго предупрежден, что опаздывать с практики категорически запрещено. Тем, на парусниках, хорошо - если и опоздают, то все вместе. По ним и учебный процесс перекроят. Не то, что мы, изгои. За стоянку в порту плавательный ценз не идет, хоть сгори на матросской работе. Кстати, мы и не горели особо. Так, - вахту у трапа стояли, да разные мелкие поручения выполняли. Жили на судне и в город особо не тянуло. Чего там без денег-то делать? Хорошо, хоть на "Толстом" камбуз был запущен и кормили нас. В училище с довольствия нас ведь сняли. Повариха Надя, молодая румяная, острая на язык деваха, опекала нас, "сынками" называла. В этом сомнительном звании все и остались, потому что ее опекал третий механик Килья, предводитель "парковских". А кто это такие, в Калининграде, в начале 60-х, знал почти каждый.
Ну и общей заботой было - зачислят нас в штат или нет? Как-то незаметно вполз в кровь, в душу этот микроб своеобразной рыбацкой доблести - похвастаться после рейса сколько "на пай" вышло. А если не в штате, а практикантом, то о каком заработке может речь идти?
Странно, если вдуматься, - у каждого далеко не "семеро по лавкам", неженатые все... . Все равно заработанные деньги на ерунду уйдут. Чего дергаться-то? - в училище накормят и оденут. Но, так уж заведено было - пошел в промысловый рейс, значит ты член экипажа, коллектива и в какой-то мере ответственен за результаты рейса. А результат один - что получилось "на пай". И большая разница: с гордостью отвечать на этот вопрос, либо начинать перечислять причины, почему так средненько или плохонько получилось.
Но, все на свете имеет свой конец и свое начало. 5 августа "Лев Толстой" вышел в рейс.
Память не сохранила многие детали. Помню, что много суетился с фотоаппаратом в Балтийских проливах. Как же? - иностранные берега так близко. Первый датский лоцман на лакированном рыбацком баркасе, аромат его душистого табака в рубке. Запечатлел и наш Государственный флаг, поднятый для удобства приветствования встречных судов на гафеле грот-мачты и гордо развевающийся на ветру. День был солнечный, и тень от мачты падала на флаг так, что он получился на фотографии со скандинавским уклоном - с крестом. А Кронборг, замок Гамлета! Мелковатым он вышел - телевика к моему "Зоркому-С" не имелось, но все же!
замок Гамлета.
После выхода из проливной зоны начался конфликт моего организма с Северным морем, потом с Атлантикой. Мозги, несмотря на ясную погоду, были в тумане, а желудок все стремился выпрыгнуть со своего штатного места. И постоянное стремление тела занять горизонтальное положение. Старался маскироваться, но, по-моему, это плохо получалось, выдавал зеленый цвет лица, веснушки на котором становились в два раза заметнее.
С выходом в рейс все определилось, все курсанты были включены в штатное расписание. Да и не могло решиться по-иному, - в Калининграде начался бурный рост рыболовного флота. Каждый специалист плавсостава в "конторах" был на счету.
Вскоре распределили нас по производственным бригадам, начали приучать к рыбцеху. Мытье противней, подготовка гофротары, нарезка прокладочной бумаги и прочая скучная работа меня, слава Богу, не коснулась - я на руле стоял. Зато были ночные вахты, а приятели мои по ночам дрыхли. Но я не завидовал им - быть рулевым гораздо интереснее.
Две недели перехода до Большой Ньюфаундлендской банки пролетели быстро, начались промысловые будни. Основным объектом промысла была пикша и ее надо было разделывать. Да, впрочем, всю рыбу мы тогда разделывали - обезглавливали и "шкерили". Шкерка, если кто не знает, это удаление рыбьих внутренностей. Законодателями моды здесь были работавшие рядом мурманчане. У них и рыбацкий стаж больше, и на БНБ они раньше калининградцев появились. Но, "отягощенные опытом", они закоснели в своих навыках и обычаях, - вся разделка у них велась вручную, шкерочными ножами. Ими же и головы отрезали. А мы обошли их, начали применять технику. Может быть, это немножко громко сказано - "техника", но отрезание рыбьих голов у нас было выделено в самостоятельную операцию. Поставили станок, с электромотором на сумасшедших оборотах, который крутил вал с дисковыми ножами - левым и правым. Почему-то называли их "хабаровками". Я был определен "головорезом" на правом ноже. На левом занял пост Генка Кулигин, из ленинградской мореходки, веселый черноглазый парень. Он, когда знакомился с кем-нибудь, всегда добавлял: "Да, да - тот самый Кулибин, который из яица часы сделал".
Один "головорез" должен был обеспечивать обезглавленной рыбой двух шкерщиков. Надо было отрезать головы с такой скоростью, чтобы шкерщики не простаивали, но и не заваливать их рыбой, чтобы не мешать работе. Это установка по количеству. А по качеству, от нас требовалось, чтобы головы отрезались точно там, где они переходят в тушку, сразу же за жаберными крышками, да еще и плечевые кости желательно сохранить, чтобы шкерщику удобнее было тушку держать.
Обработка рыбы.
Трудно поначалу было. Но это считалось менее квалифицированной операцией по сравнению со шкеркой, т.к. та определяла общую производительность работы и поэтому "кишкодерами" стояли кадровые, опытные матросы. Ну, как - опытные? Один - два рейса сделавшие в Атлантику после дембеля - танкисты, связисты бывшие. Они и воспитывали нас. Своим примером, в основном. Еще на переходе из Калининграда к наждачным станкам было не протолкнуться, матросы готовили себе инструмент - шкерочный нож. Из стандартной грубой заготовки, каждый делал для себя "конфетку" - подгонял под свою руку деревянную рукоятку, изменял форму лезвия. Самыми модными были лезвия в форме турецкого ятагана. Говорили, что таким ножом рыбьи внутренности удаляются одним, максимум двумя движениями.
"Моими" шкерщиками стали румяный с задумчивой улыбкой хохол Федя Сайчук, не износивший еще солдатскую гимнастерку, и сварливый тип с серыми пижонскими усиками и непролетарской фамилией Алтухов-Кузьмин, угодить которому было невозможно. То я "полголовы оставил", то "половину рыбины срезал". Но это он кричал, когда я уже вполне освоился на ноже. А сначала шло сплошное хвастовство: "Да ты меня одного не завалишь, зачем мы тут вдвоем перед тобой стоим? И т.д.". Обидно было, но с другой стороны это заставляло меня быть "в тонусе", стимулировало зарождение нормального мужского самолюбия. Правда, в соединении с мальчишеством, из этого иногда получалась гремучая смесь. Подняв производительность своего головотяпского труда до необходимого уровня, начали мы с Генкой лихачить. Начали обезглавливать уже не по одной рыбине, а по две - три, по пять за раз, подравнивали и одним движением пускали под нож. Такая пошла стрельба очередями! Потом появилась идея: "А давай с закрытыми глазами". Представьте, - бешено вращающийся диск острющего ножа, который сами же постоянно подтачивали. Жутковато. Но мальчишество взяло верх: "А что тут такого, ведь движения отработаны до автоматизма". Попробовали и это. В конце концов, доигрались. Около месяца уже прошло с начала промысла и однажды я услышал, как Генка вскрикнул и, бросив работу, рванул в надстройку. Сначала я не придал этому значения - ну, мало ли, может в туалет приспичило. Но, взглянув на его половину рыбодела, похолодел - на столе в рыбьей слизи лежали два отрезанных куска перчатки из которых виднелись обрезки Генкиных пальцев. Шок, дурнота, но для меня они были лучшим доктором. От экспериментов над собой я сразу излечился.
В те времена попроще было с техникой безопасности и это происшествие большого резонанса не вызвало. Я даже не помню, чтобы кто-нибудь из начальства поговорил с нами, разобрал случай, поругал, в конце концов. Место Генки занял Федя Сайчук, а Генка ушел "на легкую работу" - стал штатным рулевым и долго еще сверкал из кормовой промысловой рубки белоснежной повязкой.
Молодость! Как легко и быстро заживали тогда все раны, отбрасывался, забывался любой негатив! Даже сейчас, когда со времени тех событий прошло полвека, я острее переживаю случившееся. И в связи с этим, частенько вспоминаю один разговор с моим тестем. Не помню уже, по какому случаю было семейное застолье в моем доме. Может и без повода, и не в этом дело. После не первой уже рюмки, когда за столом начались "разговоры по интересам", батя, по своему обыкновению, толкнув меня своей, малость скрюченной после ранения рукой в плечо, вдруг сказал: "Славка, а ты знаешь, как хорошо было на войне!". Я сначала ошалел от неожиданности: "Как это? - на войне и вдруг хорошо? И это говорит человек, прошедший всю войну от первого до последнего дня, раненный, носящий в себе осколок "военного железа", потерявший столько товарищей... ?" А потом, вдруг, понял и не стал расспрашивать. Все равно, никакие примеры, никакие частности не прояснили бы эту его мысль. Просто, он был в то время молодым! Он воспринимал войну, как молодой человек. Он, как бы, не воевал, а жил в войне, принимал войну, как естественное течение событий своей жизни. Он выходил в море на боевые задания, посылал на смерть своих подчиненных, встретил на войне свою любовь, с которой потом прожил более сорока лет. И все было ясно, логично и закономерно. Таким уж природа человека устроила. Иначе многие большие проекты были бы не осуществлены, многие войны проиграны.
Рейс продолжался. Мы уже полностью вписались в коллектив, освоили все операции рыбообработчиков и при необходимости с успехом становились на любое рабочее место. Неправда, что работа в бригадах обработки такая уж нудная, грязная и непривлекательная. Главное - поймать темп, войти в ритм бригады. Я всегда с удовольствием наблюдал, как лихо Виталька выкатывал тележки с рыбой из морозильных камер: хватал тяжелющую , весом килограмм в пятнадцать турбинку с тянущимся воздушным шлангом - вот уже отъезжает в сторону массивная дверь камеры, вырываются клубы морозного воздуха и под дикий вой турбинки, отпинывая путающийся под ногами шланг, из тумана спиной вперед вылетал Виталька с сопротивляющейся на подвесной дороге телегой. А как они с Олегом готовили короба для упаковки рыбы! Какие красивые, отточенные движения, просто песня! Раз, два, три, четыре, - и плоская картонная заготовка превращалась в готовый, надежный короб. Они чувствовали красоту своей работы и когда замечали, что за ними наблюдают, то движения у них становились еще более ловкими. Помните, наверное, кинохронику последних месяцев Отечественной войны и девушек-регулировщиц на военных дорогах? В кирзовых сапогах, в грубой военной форме и с чумазыми от машинных выхлопов лицами ... . А как начнут работать - глаз не оторвешь.
Так происходило постижение профессии рыбака, прививалось уважение к рыбацкому труду. Меня всегда обижает, когда в наш профессиональный праздник "День рыбака" по радио начинают поздравлять каких-то мужиков с удочками. Абсолютно прав был сказавший: "Рыбаки - категория людей, которые обеспечивают рыбой человечество, а не кошек!". Когда через твои руки за смену проходит 5 - 6 тонн рыбы и ты каждую рыбину оближешь, понимание этой истины приходит само собой. Русский писатель и историк Радий Фиш, поплававший в те годы на БМРТ, писал: "...Начинает казаться, что единственное стоящее дело для мужчины - это месяцами бороздить океан, засыпать и просыпаться с мыслями о рыбе и вместо "здравствуй", спрашивать: "Что подняли?".
Нам повезло в том рейсе. Где-то в середине срока нас сняли с промысла и послали в другой район, но тоже с собачьим названием - к полуострову Лабрадор. Там мы должны были послужить радиомаяком для самолетов, обеспечивать работу нашей делегации на Генеральной Ассамблее ООН в Нью-Йорке. Смена деятельности, смена района, обстановки. Конечно же, мы, курсанты, восприняли это с радостью. Это же не "8 через 8", можно было вплотную заняться своими курсовыми заданиями, выданными на практику.
Переход начался с потерь. Паша Харлов и еще кто-то из ленинградцев лишились робы. Нас бытовыми удобствами не баловали и во время промысла стирка рабочей одежды производилась просто - привязывали куртку или брюки веревкой соответствующей прочности и длины и, закрепив другой конец веревки за барашек иллюминатора, выбрасывали это хозяйство в море. Морская вода и волны очень даже прилично справлялись с ролью стиральной машины, оставалось лишь сполоснуть одежду пресной водой, чтоб не чесаться впоследствии от соли. Конечно, со стороны, вид у судна, из-за этих, болтающихся вдоль бортов соплей, был совсем "не военный", но капитан и старпом входили в положение и закрывали глаза на такие косметические нарушения. Вот и в этот раз, в связи с прекращением рыбалки, ребята решили постираться, но расслабились и не учли, что скорость у БМРТ на переходе совсем не та, которой ходили с тралом на промысле. В общем, проснулись утром, а за иллюминатором болтаются лишь обрывки веревок - оторвался гардероб. По большому счету, не такое уж эпохальное событие, но ведь запомнилось же! Значит, чему-то научило.
Переход судна - самое время для совершенствования профессиональных судоводительских навыков, но нам с Петькой и Виталькой совершенствовать было нечего. Что мы получили на первом курсе? Да ничего, практически. Поэтому, во время навигационных вахт, будучи рулевым или впередсмотрящим, я тянулся, как к игрушкам, к навигационным приборам и всегда получал по рукам от вахтенных штурманов. И вообще, с нами никто штурманскими делами не занимался, хотя практика считалась "групповой", т.е. предполагающей какие-то совместные мероприятия. Приказом по судну были руководители назначены. У нас руководителем был старпом Владимир Константинович. Но, вместо навигацких наук, он подкинул идею боцману и тот занял нас "морской практикой". Мы плели шпигованные маты. Нарезàли кусками сизальские канаты, расплетали их и рукодельничали. Боцман только бегал по судну и снимал размеры - куда, какой положить. Хорошие получались коврики. Сизальское волокно жесткое, "из тропического растения Агава", - как нас учили на лекциях по морскому делу, но мозолей набить я не успел, меня поставили на рулевую вахту ко второму помощнику. Несмотря на то, что эта вахта во всем мире считается "собачьей", мне она нравилась. Нравился и вахтенный штурман. Невысокий, кудрявый, педантичный, он меньше других вахтенных помощников отвлекался во время вахты на разные пустопорожние разговоры и посторонние дела. К тому же он не пил, не курил и не употреблял неформальную лексику. В своей курсантской среде мы называли его Витамин Николаевич. По-моему, Генка Кулигин и прилепил это прозвище. Кстати, через десять лет мы встретились с Вениамином Николаевичем в КВИМУ, уже оба как курсанты и прошли в одной группе весь курс высшей мореходки. А мозолей от этого "тропического растения Агава" мне избежать все же не удалось. На следующий год, на парусной практике, работая со снастями на баркентине "Меридиан", я подравнял толщину кожи ладоней с кожей на пятках.
Довольно скучное это занятие - служить радиомаяком. Валяется судно в дрейфе посреди океана. Иногда, по запросу, поработает на пеленг какому-нибудь самолету. Вот и вся работа. Около месяца длилось это мероприятие и за все время не видели вокруг ни одного судна. Зато на обратном пути, когда возвращались на промысел, произошла встреча, оставившая в моей романтической душе след неизгладимый. На нашей дневной вахте, слева на горизонте появился "пассажир". Второй помощник позвал на мостик капитана. Мы, как привилегированное судно (по правилам ППСС), шли не меняя курса и скорости. Он тоже не менял, летел, вырастая на глазах, красивый, трехтрубный. Пересек он наш курс впереди, милях в двух, наверное, не больше. "Ку-у-ин Ме-е-ри", пропел Вениамин Николаевич, разглядев в бинокль название. Да, это была знаменитая "Куин Мери", обладательница "Голубой ленты Атлантики". На мостике у нас собралась уже довольно большая толпа. Каждый стремился рассказать, что знал об этом лайнере. Все вырывали друг у друга свободный бинокль, чтобы полюбоваться на "королеву". Но самое большое потрясение ожидало меня впереди. Когда мы вошли в след, оставленный лайнером за собой, я увидел, что океан, от горизонта слева до горизонта справа, был перепахан, перечеркнут широченной изумрудно-белой бороздой. Эта яркая борозда, оставленная могучими винтами "Куин Мери", и не думала исчезать, рассасываться, несмотря на заметное волнение моря. Лайнер уже скрылся за горизонтом, и мы шли вперед, а след все виднелся за кормой, такой же яркий и непрерывный. Я не мог оторваться от него, пока он не слился с горизонтом. Это сочетание красоты и мощи, этот полет над морем заворожил, поразил мальчишеское воображение. Если бы кто сказал тогда, что этот след до самого Саутгемптона тянется, поверил бы. Может быть именно "Куин Мери", летящая над волнами и поселила навсегда в моем сердце любовь к морю и кораблям.
А впереди нас ждал ТР "Ногинск", куда мы должны были перегрузить нашу рыбу и муку. Это был первый опыт перегрузки рыбопродукции в условиях открытого моря с судов типа БМРТ на транспорт. Прежде, эти суда ходили из Калининграда "на один груз".
Конечно же, разгружать твиндек третьего трюма послали нас, курсантов. Точно не помню, но где-то всего метра полтора высотой он. Поэтому таскать 35-килограммовые короба приходилось согнувшись "в три погибели". Проникся уважением к нашим трюмным матросам. Они ведь поодиночке загружали его.
После выгрузки снова приступили к промыслу. В основном опять ловили пикшу, но пробовали промышлять и окуня. Слава Богу, что недолго это длилось - уж больно колючий и жесткий он в обработке. После окуневых уколов руки сначала были сплошь в нарывах. А потом все как-то прошло. То ли приноровились, то ли к яду с его колючек привыкли. Ловили донным тралом, поэтому в прилове попадалось много чего интересного. После выборки трала высыпали рыбу в бортовой карман и начиналась работа. Я становился в рыбный ящик спиной к рыбе, лицом к рыбоделу, подавальщик зюзьгой подсыпал мне рыбу под правую руку и - "вперед с песнями". Частенько, минут через пятнадцать, через полчаса под ногами начиналось шевеление. Потом толчки становились все сильнее и меня уже подбрасывало. Все ясно - палтус попался, килограмм под сто весом. Приходилось прекращать работу и с помощью лебедки вытаскивать гостя из ящика, чтобы он не выбросил меня под нож, вместо рыбины. Меланхоличные пинагоры попадались. Ну, тем дорога была на ступеньку трапа, за спиной у шкерщиков. Парни совали ему в рот зажженную папиросу и он сосал ее, попыхивая дымком. Развлечение. Как позже выяснилось, много интересного мы и пропустили. Ведь траловый донный промысел российских судов у берегов Северной Америки только начинался. Наши БМРТ всего год с небольшим ходили в этот район и никто из команды толком не мог разобраться в богатстве, которое приносили тралы на борт со дна океана. Не знали, что съедобна икра тех же пинагоров, что икра зубатки также является деликатесом. А сколько моллюсков разнообразных попадалось!
Тем временем закончился октябрь и из училища полетели радиограммы с требованием возвратить нас троих в учебный процесс. Все наши однокурсники уже возвратились с парусной практики, ребята отпуск отгуляли и приступили к занятиям. А что делать? "Никакой оказии до Калининграда нет", - заявил капитан. Попросили его обратиться к руководству "Запрыбхолодфлота", чтобы те разъяснили ситуацию начальнику училища. Такая радиограмма была составлена и отослана на берег, но тревога у нас, конечно, осталась и грызла до самого прихода в порт.
В порт возвратились 13 декабря. Может быть это, удачное для меня по жизни число и повлияло на то, что нас не отчислили, разрешили продолжить учебу. Пришлось подналечь на учебники, ведь до конца семестра оставалось всего - ничего. Справились, а до конца учебного года уже и забылось, что мы месяц с лишним "сэкономили" на учебе.
Вопросов о выборе профессии у меня больше не возникало.
![Кронборк. Замок Гамлета. [Морозов В.Ф.]](/img/m/morozow_w/gkursantydoc/kronborg.zamokgamleta.jpg)
замок Гамлета.
![Обработка [Морозов В.Ф.]](/img/m/morozow_w/gkursantydoc/obrabotka.jpg)
Обработка рыбы.