Молотков Александр Леонардович : другие произведения.

Байкальские рассказы. Молотков

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Байкальские рассказы. Молотков


  
  

Посвящение

  
   Наверное, природа в силу своих законов, а именно: ветров, холодов, палящего солнца и частых затяжных дождей, формирует стойких людей в борьбе за выживание. Тогда под влиянием красоты и буйства природы формируются характеры людей: воля смелость, настоящая дружба, настоящая любовь.
   Наш поселок Усть-Баргузин расположен на берегу славного озера Байкал. Жители нашего поселка - добрые, приветливые люди. В основном здесь проживает трудовой народ: рыбаки, охотники, лесорубы, научные работники, изучающие флору и фауну Байкала, а также школьники и пенсионеры. Местные жители никогда Байкал не назовут озером. Вас же они вежливо поправят: Байкал - море... Байкал - батюшка кормилец. Байкал строг, могуч и глубок. Байкал может обидеться и не даст рыбы, или заберет к себе как дань. Поэтому местные люди здесь говорят: "Ушел в море", "Пришел с моря", "Утонул в море", "Шторм на море".
   Вот так это будет по-местному. И даже не пытайтесь поправлять - море и все.
   Наш поселок приютился в низовье Баргузинской долины, там, где впадает река Баргузин в Байкал. Байкал и река обнимают поселок там, где устье реки Баргузин, поэтому и носит название Усть-Баргузин, горы и тайга невиданно красоты, подступают к поселку.
   До Октябрьской революции, здесь была фактория купца Купера: добывали золото старатели на купперовских рудниках, добывали пушнину черного Баргузинского соболя, ловили омуля, сплавляли лес - все это скупал за бесценок хозяин Купер. Местные люди - буряты, тунгусы, якуты. Русские поселенцы,пришли сюда в1640году. Беглые каторжане, сосланные царем поляки, Польского восстания, появились после. Редко добирались до наших мест царские власти, то дорогой помрут, то люди лихие порешат и прикажут долго жить. Один Купер со своей бандой был и закон, и судья. Все поменялось, когда царский конвой доставил царского политзаключенного Кюхельбекера Вильгельма Карловича. Этот ссыльный каторжанин был другом А.С. Пушкина по лицею. Местные звали его Карловичем. Не в один день, но за очень короткое время Вильгельм Карлович навел порядок на фактории. Справедливость была восстановлена. Купер схватил добро награбленное и скрылся. По таежным тропам ушел в Китай.
   Душ купец загубил много, когда приехали царские жандармы, его уже было не догнать.
   А Кюхельбекер отстроил в селении Баргузин листвяжный дом, народ ему помог в строительстве (ныне действующий музей), наладил свой быт и стал помогать людям, так как все сплошь были неграмотные. Шли люди к Карлычу за советом: кому прошение написать, кому спор по закону рассудить, любили у нас его за справедливость.
   Шли годы.... После десяти лет проживания в Баргузине, Кюхельбекера перевели в Тобольск. Провожая его, народ плакал, уж такой был хороший и справедливый человек Карлыч.
   И снова шли годы. Гремели, где-то революции и вот явилась она - Советская власть. С нее и наступил рассвет в нашей глухомани.
   Первое, что сделала Советская власть - она приступила к строительству нашего Усть-Баргузинского рыбозавода. И вот в 1936 году наш завод был запущен в работу. Одновременно был организован леспромхоз, зверосовхоз, построили большую трехэтажную школу, вечернюю школу. Каждый год, что грибы в лесу, строились: больница, ясли, детсады, дворец культуры. Возводились и организовывались пожарная часть, гостиница, организовывалась рыбоохрана, милиция и многое другое. Все это построила Советская власть.
   Моя бабушка, Иванова Антонина Анисимовна .... 1899 года рождения, сказала как-то мне, своему внуку: "Как хорошо мы стали жить, умирать не хочется".
   Дожила она до развала Советского Союза, и в 1993 году, умирая, подозвала меня к себе, перекрестила и сказала:
   - Как вы теперь жить будете?
   Спасибо великому создателю природы и Богу. Спасибо, что дал нам Байкал. Батюшка Байкал прокормил нас, детей его. Выжили в 90-х годах и дальше живем. Спасибо тем людям, первым строителям Усть-Баргузина за все, спасибо, мои земляки.
  
  
  

Оренбургский пуховый платок

Рассказ

Когда чуть плелась обратно,

Слизывая пот с боков.

Показался ей месяц над хатой

Одним из ее щенков

(С.А. Есенин)

  
   И все-таки она решилась... Решилась ехать, не зная пути, направление, расстояние. Ей ни разу не приходилось за её долгую жизнь ездить на поезде.
   Она слышала от соседки-хохлушки, что это долго и скучно - ехать на Украину много суток, да еще с пересадкой в Москве. Но ей ехать ближе, в Нерюнгри, это там, где добывают алмазы. Это Якутия, думала она, успокаивая свой страх. Она прикидывала своим еще не застаревшим умом: сначала до Улан-Удэ, потом на железнодорожный вокзал в кассу, ну а дальше люди подскажут - мир не без добрых людей. А трое ли суток ехать ей, мучилась в сомнениях она. С Нерюнгри ей добраться до поселка Чульман, там улица Комсомольская, общежитие. Двадцать лет назад как оттуда была последняя весточка - от сына Николая. Прислал в первый год, как завербовался на Север, два письма - алмазы буду добывать, мама! Так с той поры - ничего, ни письма, ни открытки.
   Одноклассница старшего сына, когда приезжала погостить у родителей, Анна Роева, говорила ей:
   - Тётя Маша, поселок Чульман недалеко от нас, мы живем в Нерюнгри, а на автобусе час езды от автовокзала до Чульмана. Мы когда с мужем ездили торговать по округе, видели вашего Колю. Он был в Нерюнгри на вокзале, живой, здоровый,- и засмеялась...
   Это потом односельчане ей рассказали, как Анна в магазине знакомым рассказывала, как встретила Колю - бомжа:
   - Ой, не поверите, чуть не родила, Колю увидела. Не узнала даже: с бородой, в телогрейке, ватники на нем, все замусолено, грязный, а воняет от него за версту - ужасно. Сидит у крыльца вокзала с красным баяном и играет прохожим. Шапка лежит перед ним, в нее мелочь кидают люди, вот как алмазы добывает Колька.
   ... Она была права: Колька давным-давно нигде не работал. С Прииска его уволили на первом году работы. Несколько лет он все устраивался на работы, но его хватало после устройства, до первой получки или аванса. С общаги попросили - пил и буянил в угаре, семья давно у Кольки развалилась, да и не было семьи, просто сожительнице надоел он, неудачник, и она ушла к другому. Хорошо, что не было детей, не надо платить на содержание их. А тут еще грянула перестройка, со своим консенсусом.
   Баян Колькин с утра звучит хрипло, кое-где фальшивит. Играет что-то, чаще "Полонез Огинского" - но все это вяло, разбито. Колька от злобы кричит:
   - Подайте на чуток, расшевелю огонек.
   Некоторые люди кидают в Колькину шапку мелочь, наверное, знают его давно и знают, что надо "Маэстро". Некоторые в укор говорят Кольке:
   - Работать не пробовал?
   На что Колька отвечает:
   - Я по законам Божьим живу, птичкой летаю, зернышко клюю, как она не сею, а только лишь пою, - и в сердцах добавляет: - Лучше пить водку, чем кровь трудового народа. (М.А. Горький)
   Через некоторое время возле его голяшки сапога оказывается чекушка, пластмассовый стаканчик и корочка чёрного хлеба...
   И действительно, музыка полилась на голову разинувших рот прохожих, музыка с вариациями, плавно переходящая в душевное попурри. Баян уже не шепелявил, выговаривал каждую нотку, паузу, нюансы. Люди останавливались: слушали, кто-то подпевал, у кого-то поднималось настроение. Один мужчина, заслышав "Славянку", начинал маршировать на месте, наверное, был когда-то военным.
   Колькина игра уносила людей от житейских трудностей, проблем, неустроенности и скоротечности самой жизни. Музыка уносила людей в мир гармонии, чистоты - уносился туда и Колька.
   А ранней весной, когда еще стояли Якутские морозы, Анна со своим мужем приехали на своем грузовике-автолавке поторговать у железнодорожного вокзала. Не беда, что товар китайский, зато продается влет, а мужу это сильно нравится он, даже уволился с основной работы, стал крутым коммерсантом. На производстве денег таких не платят, да и зарплату по полгода задерживают.
   Муж был рад, торговля сразу пошла на вокзале хорошо. Он давал Анне советы, чтобы она улыбалась всем, была вежлива, сам пересчитывал деньги и легко умножал в уме. Анну, как только они подъехали, заинтересовала музыка, доносившаяся с той стороны железнодорожного вокзала. Какая-то знакомая мелодия, из далекого прошлого. Муж заметил, что жену настораживает музыка. Он одернул её злобно:
   - Ты торговать приехала, или на бичей внимание обращать? Пока деньга валит, работай шустрее, ворон считать не надо!
   Выразив свое недовольство, он скривил лицо. Анна думала: не бьет, не пьет, не курит, а что деньги у него в одном кулаке и имеет он к ним любовь патологическую, так и она не лыком шита, все равно деньжонок у него тихо позаимствует, и он не узрит своим всевидящим оком.
   Когда после обеда торговля стала затихать и все реже, реже, стали брать товар, муж сказал:
   - Поедем на заправку, надо "коня" нашего заправить.
   Анна попросилась у мужа остаться на вокзале, походить по ларькам, посмотреть цены - муж согласился. Когда он уехал, Анна подошла к незнакомцу, который играл на баяне.
   ...Под незнакомцем был раскладной замусоленный стульчик, и сам незнакомец был не от мира сего: с проседью, неопрятно грязная борода, а шапка с накиданной мелочью лежала возле него. Лысина этого бедолаги, была серого цвета в коростах, волосы свились в пряди- сосульки давно немытых волос. У этого человека были впалые щеки и кривой в переносице нос. Когда Анна посмотрела незнакомцу в глаза, её что-то кольнуло в сердце - голубые, как ягода голубица у них на Байкале, что-то из прошлого уже так далекого.... Она не узнала Колю.
   Анна слушала игру этого бедолаги, хотела кинуть в его замусоленную шапчонку рубль, но раздумала, деньги ей самой - ой как нужны.
   Но незнакомец её понял мысленно, повернулся к ней, остановил свою игру на баяне. От испуга она не сразу пришла в себя.
   -Здравствуй, Аня!
   Она еще долго смотрела на незнакомца, пытаясь, в нем определить знакомого или хоть раз пересекавшегося с ней человека. Сердце ничего не подсказывало ей.
   - А... Вы кто? - спросила она, но вдруг ноги её, подкосились, и закружилась голова. Только когда снова увидела его глаза и то, что оставалось в его голосе, она поняла, - это Коля.
   -Да, Аня, это я!
   И она вдруг выпалила.
   - А тебя потеряли. Тебя, Коля, лет двадцать родные ищут.
   -Ну и что? Нужен я им?
   -Да как ты смеешь, Коля! Брат твой, сестра, мать, отец- все по тебе извелись, даже в передачу "Жди меня" письмо отправляли, в прокуратуру обращались, но про тебя ни слуху, ни духу.
   -Нужен я им, - сказал он, отвернувшись в сторону.
   ...Они молчали... Казалось, меж ними проплыли картины: их детство, юность, первая любовь, расставания и Колькин призыв в армию.
   Колька попал служить в Морфлот на три года, на атомную подводную лодку - акустиком. Анна, конечно, не дождалась. Через два года она встретила на танцах, у них в ДК, ловкого северянина. Она сдалась, повелась как щука на блесну, прямо на отцовской лавочке, после танцев. Николаю еще писала, но, когда живот невозможно было скрывать, попросила мать обо всем написать Николаю.
   Колька не хотел вспоминать, как руки его тряслись, тошнота постоянно стояла у горла. Он днями не выходил из отсека своей пеленговой станции.
   Лишь командир сказал ему тогда:
   -Держись, мы подводники.
   Боль еще долго жила в нем, но это уже он стоял над болью.
   А детство их было безоблачно. Они жили рядом по соседству. Вместе учились, вместе ходили в музыкальную школу. Николай учился по классу баяна, а Анна по классу фортепьяно.
   Веселые были времена. Анне хватило учебы на полгода, - "Медведь на ухо наступил", - так говорил Иннокентий, отец Анны. - Пусть носки на рыбалку вяжет и то польза. Пианино он продавал два года.
   "Ух, и дорогущая," - говорил он, - "одних дров две поленницы нарубишь в аккурат, да дочка одна, что не купишь ради единственного ребенка".
   А Колька закончил музыкалку с отличием, получил диплом об окончании детской музыкальной школы, и его путь лежал прямо в музучилище. Колькин педагог гордился Колькой, уж такое способное было юное дарование к игре, что учитель Иванов А.П. уделял Кольке больше времени, чем другим ученикам.
   ...Но армия испортила всё. Не ожидал Николай, что так много изменится в его судьбе.
   Да было их с Анной время. Колька вечером с баяном выходил на свою лавочку отцовского дома, садился, расправлял меха баяна "Восток" и начинал концерт по заявкам собравшихся вокруг него молодых и старых односельчан.
   Музыка плыла над белыми шапками высоких гор - гольцов, над гладью за день успокоившегося Байкала. Радостно подпевал Колькин друг - собака "Кучум", как будто он тоже был ас в человеческой музыке. Но всем было так хорошо, что не хотелось расходиться до самого утра.
   Что уж говорить, Колька играл и по нотам, и по слуху, и на подбор старинных каторжанских песен. Свадьбы, именины, проводы - не проходили без Николая и его баяна.
   -Ты, Коля, матери, почему не пишешь? - спросила Анна, вырвав его из далёких воспоминаний.
   -А что писать, все по-старому. Бомж я, - со злостью сказал он. - Живу в теплом коллекторе, с женой давно как расстались, да и не жена она мне была, а сожительница. После тебя, Анна, так никого и не полюбил. Конечно, может, и ищут меня родные, да дежурный милиционер забрал паспорт, на него третий год работаю. По двести рублей отдаю каждый день. Принеси и отдай этой государственной морде, а то из коллектора вышибут, и пойдешь по "обезьянникам". Вот такая жизнь, Аня.
   -Но, Коля, можно куда-нибудь пожаловаться? - сказала Анна.
   -Нет, исключено. Все повязано у них. Крыша, чем выше, тем больше денег снизу берет. Так что за кусок хлеба им спасибо, да еще двоих ко мне в коллектор приютили - металл им рыщут и сдают. Деньги, отдаём, а так бы не выжили в эти якутские холода.
   -Коля, я вот подсчитала, ты двадцать шесть лет не был дома, ты, где был?
   Колька молчал...
   -У тебя, Коля, отец семь лет как помер, а мать глазами мается, все на тракт ходит, автобусы встречает с города.
   Колька налил в пластмассовый стаканчик водки, приподнял его, чуть плеснул на землю,- за помин души родителя, - разом влил его себе в рот.
   -Водочка тебя довела до такой жизни, Коля, - сказала Анна.
   -Посмотри, на кого ты похож, а я любила тебя одного!
   Он посмотрел на нее... В его голубых глазах мелькнуло что-то из прошлой жизни, он тихо сказал:
   -Я рад за тебя, Аня, мне теперь и умереть не страшно.
   Он отвернулся, взял на колени баян и тихо заиграл "У беды глаза зеленые". Она постояла возле него, дорогого ей когда-то человека, но краем глаз увидела, как подъезжала их машина - автолавка с всевидящим мужем. Анна подумала, "надо молчать, себе дороже будет".
   ... А мать собралась. Первое, что она сделала - это, доковыляла, опираясь на кривую палку, до автостанции. Проще было расспросить кассиршу, куда ей надо. Она купила билеты на завтра, записала всё на бумажке, которою она завернула в платочек. Завтра автобус, потом железнодорожный вокзал, билеты и на него она купила, вагон N6 "Москва-Нерюнгри" и ждать недолго, в 19-00 отходит, она везде успевает. Мать не мучили уже вопросы и неизвестности - она завтра поедет к сыночку.
   А сентябрь на Байкале - заиграл. Закипели краски над хрустальной водой. Черёмуха стала красная своими листьями, плоды же её ягод налились и глянцевой чернотой отражали свою спелость.
   Небо вдруг стало, синим-синим, и короткая Байкальская волна тихонько лизала песчаный плёс. Стояло бабье лето. Не было даже ветерка, осмелевшие мушки и стрекозы садились смело на воду, где их поджидала рыба. Можно было видеть большие круги довольно крупной рыбы. Вечера тоже в эти дни стояли тихие. Только иногда на ближних болотах раздавалась оружейная канонада, это местные мужики открыли сезон охоты на утку.
   Она собиралась в дорогу. Маленький чемоданчик, с которым ещё покойный муж ездил в командировки, положила туда немудрёные свои одежды: жакет, халат, тапочки, запасной гребешок, все не могла определиться с узелочком, в котором лежали деньги. Но выручила соседка-хохлушка. Разделив сумму денег на три части, она сказала:
   Вот так, милая, будет лучше!
   Часть денег она положила ей в кошелёк, часть засунула матери в бюстгальтер, а часть уложила на дно чемоданчика.
   -Вот так, хай, чё украдут, а чё и останется! Она рассказала матери, как мужа своего на Украину погостить отправляла.
   Ну, туда-сюда деньжонки ему спрятала, а часть к трусам карман пришила и дерюжку туда. А уж утром проснулись, он впопыхах, да на скорую руку, трусы не одел даже, так дома и остались они с деньгами возле кровати. Проспали мы всё конечно, но на автобус успели. Вдруг на другой день телеграмма: "Вышли, денег сижу в Улан-Удэ". Ой, мама, стала я добро разбирать, а трусы-то его с деньгами за кроватью в пыли лежат, вот смеху - то было, все время вспоминали, молодыми были, - и смеялась она весело и заразительно.
   А мать вспоминала своего доброго, любимого мужа. Прожили они более пятидесяти лет, да болезнь эта пристала к нему. То ли от переживания за младшего сына, болезнь совсем не поддавалась лечению. А когда умирал, только и сказал: "Колю я не увижу, вы не обижайте его", - сказал и помер.
   Когда он умер, кажется, и она умерла... Боль не покидала её, только старшие дети и внуки держали её на этом белом свете.
   ...А рассвет наступил. Он пришел на землю, как тысяча и миллионов лет назад. Наверное, на земле нет ничего постоянного, как рассвет и материнское чувство настоящей любви к своим детям.
   Цокая палочкой о твердую дорогу, она доковыляла до автостанции. Чемоданчик и узелок мешали ей идти, но какая бы не была трудная дорога, её мысль была сильней - ей надо увидеть сына. А вот и автостанция, вот и народ, всё как - то веселее сердцу. Добрые люди уступили ей переднее место, а водитель автобуса веселый, приветливый паренек сказал ей: "Бабушка, если почувствуете себя плохо, скажите мне, я остановлюсь, передохнем чутка". Ей стало так тепло на душе, что она готова была терпеть любые дорожные муки.
   ...А Колька пил. Он давно бросил вызов этому всесильному Богу Дионису... Душевные и физические его силы были на исходе. Все пожирал всемогущий Дионис. Его бойцы, алкоголь и забытьё, уравняли даже ночь и день, все смешав в аду. Он видел, как у озера с прозрачной водкой сидели люди: профессора, генералы, врачи, студенты, женщины и мужчины, молодые и пожилые. Но никто не хотел уходить от этого озера, всем было легко и весело на том берегу. Колька проснулся и закричал:
   -Нет! - но удушье коллектора и жажда выпить одержали верх. Трясущейся рукой, нащупав в кармане телогрейки чекушку, он жадно выпил из неё, что оставалась, и эта спасительная влага привела его в чувство и возвратила в реальность.
   Уже прошло два года, как видел он Анну. Муки стыда и совести улеглись и сгорели в его одинокой душе. Всесильный Дионис, сжигал память отправлял его по дороге забвенья, и уже с трудом он помнил, что есть где -то мать, брат, сестра, родственники и сослуживцы. Один только милиционер каждый день выгонял его и двух бомжей на работу, увеличивал сумму сборов.
   За эти одинокие годы у Кольки в коллекторе появились еще два жильца. Конечно, с разрешения главного милиционера по вокзалу. Задачу им поставили простую: собирать металл, банки алюминиевые, стеклотару, деньги отдавать главному - план был щадящий. За это жизнь в коллекторе и относительная свобода. Паспорта у них тоже забрал главный милиционер.
   Колькины жильцы - напарники были такие же бездомные люди. Первым в Колькин коллектор, как-то осенью, пришел старый Колькин знакомый по кличке "Циклоп". Так его уже лет десять звали, с тех пор, как он потерял один глаз. Как в жизни не упустить удачу? Толик Скосырев - знал, как ее потерять. Зубной врач - протезист, всегда был врачом "Золотые руки".
   Работа после института шла хорошо и успешно. Семья, жена-врач, хороший заработок, квартира, но все это разом рухнуло. В ресторане, где Толик Скосырев загулял, произошла драка. Кто Толику ткнул в глаз вилкой, теперь и не найдешь, глаз к утру вытек.
   Очнувшись на утро, глаз пришлось удалять. Работал и дальше, но чуткий клиент меньше стал доверять одноглазому зубнику. Жене дали повышение - она стала сторониться Толика. Решил сам открыть свою зубную клинику. Нашлись и здание, и оборудование, цены наполовину ниже, но жена почему - то подала на развод. После развода она стала заведующей клиникой. Тут Толик и отдался зеленому змию. Долги росли, платить нечем, продал свою однокомнатную, хотел уехать к родителям, но деньги быстро кончились, тут он и вспомнил про Колю -"Маэстро". Пришел к Кольке в коллектор, милиция дола добро, прибавив план на добычу металла.
   Третий друг случайно попал к ним. В сорокаградусный якутский мороз, отработав на вокзале, они шли в свой "номер". Уже подходя к коллектору, Колька запнулся, обо что-то, это что-то замычало. Раскопали снег - человек. Молодой парнишка, беспробудно пьян и скоро заснет навечно.
   Скорее его в коллектор, оттереть руки, ноги, спирту не пожалели - человек же. Тут врач "Циклоп", применил все свои навыки, с достоинством выполняя клятву "Гиппократа". Паренька спасли, когда расспросили... На вокзале с молодыми девицами пил в ресторане, а дальше не помнит ничего. Нет денег, паспорта, билета до Москвы, чудом сам остался жив. Что делать? Пошли к старшему по вокзалу милиционеру. Тот рассудил по-своему:
   - Пока ищем паспорт и девиц, поживи с ребятами в коллекторе, поработай как они, а весной поедешь до своей Москвы. Конечно, Колька все понял, девиц мент хорошо знал, извечные друзья работают вместе. План, конечно, повысили, но дали тележку на одном колесе, собирать и свозить стеклотару в вагончик, где была договоренность. Парню дали кличку. Вернее милиционер сказал - погоняло твое - "Клёпа", чтобы работал по Лененски.
   Над "Клёпой" взяли шефство его спасители. Водку парню пить слишком не давали, не умерен был их младший товарищ, терял рассудок, если выпивал не в меру. Жизнь их походила на один день. Играет Колька на баяне, друзья в стороне сидят на кукурках/как говорят в народе/, смотрят, сколько в шапку набросали; скорей бы набралось на похмелку, да по местам по мусоркам. Вот и набралось на пол-литра спирта, жизнь веселей пойдет.
   Только выпили - разыгрался Колька, вдруг подходят их покровители, два дежурных милиционера. Они берут Кольку под руки, берут его стульчик и баян, повели к себе в здание вокзала, в свой кабинет. Привели Кольку в кабинет, посадили на стул как уважаемого человека:
   - Слушай, Маэстро, - начал тот, которому платил уже который год дань Колька. - Ты домой хочешь?
   - Хочу, но паспорт мой у вас, - сказал в ответ Колька.
   - А на тот свет хочешь? - продолжил старший милиционер.
   - Кто тебя, бедолагу, искать будет?- Он ехидно улыбался, так, когда принимал от Кольки деньги. Помолчав, он продолжил: - Вот, Маэстро, тебе партийное задание: у цыган мы конфисковали, - он опять хитро засиял в своей улыбке, вспоминая приятное ему, - тридцать оренбургских пуховых платков. Твоя задача сбыть их торгашам, ты с ними знаком, да и торгаши тебя знают. Но цена их не малая.
   -Пять штук за платок, а денежки мне лично. Свободу себе выкупишь, это мы тебе обещаем. Обманешь - закопаем и глубоко, глубоко - никто не найдёт: ты понял, Маэстро? - За много лет ты надёжно себя зарекомендовал. Не стучишь, не жалуешься, как некоторые, меня скоро переведут отсюда, лейтенанта дают, а кто придет другой сюда, по- своему рулить вами будет, так что поторопись и домой отвалишь, сам в поезд посажу, только сначала дело. Не будет дела, другой по башке тебя бить будет - закончил он речь.
   -Ты хоть знаешь, что такое настоящий оренбургский пуховый платок?- Он снял с руки обручальное кольцо, вынул из пакета белый чуть с желта, легкий и пушистый платок, просунул один конец платка в кольцо и лёгким движением руки платок продёрнулся через кольцо.
   - Вот, Маэстро, это настоящий оренбургский пуховый платок. - Он отсчитал из пакета пять платков, завернул их в серую почтовую бумагу, сунул Кольке за пазуху и сказал: - Это первая твоя партия, головой отвечаешь, сучара.
   Колька шёл к себе в коллектор, держа под мышкой пакет, в одной руке баян, а в другой стульчик. Только одна мысль ныла в его мозгу - куда спрятать пакет? Нести в коллектор - нельзя, эти черти украдут и не поморщатся, а отвечать ему. Наконец он нашёл оторванный конец утеплителя от изоляции теплотрассы и рядом с коллектором. Колька сунул под этот оторванный утеплитель пакет подальше, заткнул дыру стекловатой, было незаметно и почти рядом. Колька постоял, запоминая, место и со спокойной душой пошёл в коллектор.
   ...А мать ехала. Добрые люди помогли ей сесть в поезд, по билету найти своё место. Вагон был плацкартный, люди все добрые, улыбались ей, суетились, раскладывая и рассовывая по полкам свои вещи. И тут вдалеке от дома есть тоже хорошие, добрые люди. Молодой юноша, которого звали Паша, охотно уступил бабушке нижнюю полку, бегал ей за чаем и каждый раз спрашивал:
   -Бабушка, вы говорите, чем вам помочь?
   А ей и так было хорошо, внимание к ней окружающих, так было приятно, она так давно не была счастливой. Она сидела у окна на нижней полке, смотрела на пробегающие огни, полустанки, жёлтые убранные поля, мосты и мостики. Всё она это видела в первый раз за свою жизнь и также похожею, и знакомую как, наверное по всей России. Её спрашивали соседи, она отвечала, к сыну в Нерюнгри, и объясняла: он там работает, бурильщиком, но на каком месте она не знает. Молодые супруги, которые ехали по распределению института, долго перечисляли буровые и разрезы местной добычи, но она так и не могла вспомнить и лгала, что он встретит.
   Ночь для неё прошла так быстро, что ей показалась, она задремала всего на пять минут, а вот уже и рассвет в окне. Три дня в поезде ей показались, совсем не утомительны, а интересны. Проводница объявляла станции, остановки, люди заходили, выходили, устраивались на свои места, поезд каждый раз плавно выдвигался в дальнейший путь.
   Мать спросила у проводницы время прибытия в Нерюнгри - проводница успокоила её:
   -Бабушка, я вам сообщу и подниму заранее, помогу вам во всем. А в Нерюнгри мы будем в девять часов утра по местному времени. - И добавила:- Утро удобное время для приезжающих.
   - Вот и Нерюнгри,- проводница, как и обещала, предупредила её. Наконец после недолгих сборов она стояла в тамбуре, в ожидании, когда остановится поезд. Опустив лестницу, проводница, предварительно обтёрла боковые ручки, заранее заготовленной тряпкой:
   -Вот, бабушка, вы и приехали! Я помогу вам спуститься вниз на платформу.
   Все это время мать думала о сыне. Она не могла представить его: уж, сколько прошло времени, всё детский образ маячил перед ее старческими глазами, но сыну теперь сорок восемь.
   Она ступила на платформу... Лучи утреннего осеннего солнца пробивали вокзальную мглу. Люди спешили, проходя и пробегая мимо нее, все спешили к пришедшему поезду. Мать сразу почувствовала гарь и дым, запах креозота, пирогов и картошки, вокзального духа; ей захотелось поскорее куда-нибудь сесть, перевести дух, который так дурманил с непривычки ее седую голову.
   Она добралась, опираясь также на свою кривую палку, неся в другой руке чемоданчик и узелок, до ближайшей скамейки и села - чтобы перевести дух. Понемногу приходя в себя, она смотрела на снующих по разным делам людей, и в эту минуту ей хотелось встретить знакомых, она почувствовала этот незнакомый большой и безразличный к ней мир.
   Может она посидела бы на скамеечке и дольше, но звуки баяна, доносящиеся с той стороны вокзала, насторожили её. Мать тяжело встала со скамейки и, ковыляя с чемоданчиком и узелком, побрела на другую сторону длинного вокзала. Она шла на звуки музыки, которая ей показалась знакомой и родной, как будто из прошлого. Хоть краешком глаза увидеть ей кто там играет? Кто там, до боли знакомую музыку играет, как её Колька? Толпа, окружившая играющего, не давала ей увидеть кто там? Она долго стояла возле толпы, слушала знакомую музыку, мелодию в которой её сердце возвращалось в прошлую жизнь.
   Вдруг несколько человек отделились от этой толпы, и она увидела человека, сидящего на раскладном стульчике, с красным баяном. Он не был похож на её Николая, но что-то родное угадывало её сердце. Мать подошла еще ближе и ее подслеповатые глаза увидели, то, отчего заныло материнское сердце - сын!
   А Колька ничего не видел: он упал на бок вместе со стульчиком и баяном. Мать подошла еще ближе к лежащему на асфальте сыну, опустилась на колени, взяв его грязные заскорузлые руки, причитая, начала их целовать: - сыночка, родненький, да как же это так?
   Колька спал, водка опять свалила его, где пришлось. Он вообще был далек от этого мира. Его борода, засаленные брюки и полбутылки в кармане какой-то жидкости представляли весь его мир.
   ...А мимо шли люди, кто - то смеялся, кто - то удивлялся над старухой, что она целует руки бомжу, да еще омывает их своими горькими слезами. Некоторые прохожие в недоумении грустно смотрели - что бы это значило? Но, самые "чувствительные", пинали Кольку и прицепившуюся к нему старуху - расселись тут на проходе!
   Вокзал жил своей жизнью, тут приезжали, прощались, уезжали все земные существа - люди.
   Мать с большим усилием, ей помогла пьяная якутка, оттащили Кольку к ближайшему дереву, где прислонили его спиной к этому старому тополю, пытались привести Кольку в чувства. Вдруг сзади послышались маты и ругань - это "Циклоп" и "Клёпа" возвращались с очередной добычи металла:
   -Вот Маэстро, расписался! Наверное, денежек тю-тю? Женился что ли на этой старухе, смотри, как она его гладит? - злился недовольный молодой "Клёпа". Они оба с Циклопом залились похожим на визг собаки смехом.
   -Нет, хлопцы - я его мать, - ответила старушка.
   "Циклоп" и "Клёпа", стараясь, не матерится, бросились к Кольке.
   Они стали его тормошить, обливая из пластиковой бутылки водой, звучно били по щекам, приговаривая:
   -Маэстро, Маэстро, мать твоя приехала!
   Они долго возились с Колькой, пока тот не открыл глаза. Он долго приходил в себя, смотрел на старуху, то на "Клёпу" и "Циклопа", пьяная якутка тянула его за рукав, он крутил своей головой, не понимая, что от него хотят. Грязной своею рукою он вытащил из кармана плоскую чекушку, выпил из неё три глотка и передал якутке.
   Минут через пять Колька заорал:
   -Мама, мама, мама, ты зачем приехала сюда?
   Но мать бросилась к нему, уцепившись двумя руками за шею, целовала, прижимала к себе своё дитя, она плакала и рыдала всем материнским своим сердцем, она шептала что - то упоминая Богородицу и всех святых. Колька твердил ей на все её причитания:
   -Мама, мама, зачем ты приехала: я бич, я бомж - не человек. Люди отбросом и падалью нас называют. А грехов на мне нет и три года на подлодке, я старшина первой статьи - гидроакустик. Но мама? У меня нет жилья, нет зубной щетки, нет рулона туалетной бумаги, нет паспорта. Живу я в тепловом коллекторе, скоро и оттуда милиция вышвырнет. Зачем я вам?
   -Сыночка, - говорила в ответ она, - но разве матери родное дитя в тягость, сердце изболелось за тебя, родненький. Ведь всё за длинную ночь передумаешь? Да столько слёз и дум за ночь, а теперь я рада - ты живой...
   Она плакала, вытирая платочком ручьём текущие по дряблым щекам слёзы. Колька не смотрел на неё, он смотрел в землю. "Циклоп" вежливо обратился к старушке:
   - Пойдёмте, мамаша, на лавочку, вот есть свободная. - "Циклоп" вдруг стал интеллигентным и галантным, друзья его таким никогда не видели. - Вы, наверное, устали с дороги?
   "Циклоп" поддерживал мать, нес ее вещи, Кольку вел под руку "Клёпа". Они доплелись до свободной лавочки, усадили мать, а "Циклоп" сказал:
   - Пойду, принесу горячего чая и что-нибудь поесть? - честно сказать, даже друзья не знали, где он все возьмет?
   А вокзал также - гудел. По радио объявляли о вновь прибывших поездах. В конце диктор добавлял:
   -Будьте осторожны!
   Они сидели на лавочке, Колька только и спросил:
   -Как здоровье, мама, - но, даже не дождавшись ответа, сорвался с лавочки, крикнул:
   - Я сейчас, мигом...
   Он, возвратился ровно через пять минут, держа в руках свёрток:
   - Это, мама, тебе, от меня, бессовестного сына!
   Она трясущимися руками стала разворачивать сверток, из которого показался оренбургский пуховый платок. Мать развернула платок, сложила его вдвое, примерила платок себе на голову и сказала:
   - Спасибо, сыночка, за подарок, видно ты не забыл мать, и сердце твоё ждало меня. - Она снова заплакала, утирая концом подаренного платка, как ручейки, потекшие из её глаз слёзы.
   Колька сидел, опустив свою голову, смотрел в чёрную землю, вытоптанную возле лавочки, о чем он думал никто и не знает теперь.
   А вокзал жил своей вокзальной жизнью. Снова объявляли о проходящих поездах, напоминали, о ручной клади. "Будьте осторожны!"- объявлял в конце диктор.
   ...Колька встал со скамейки, упал, матери в ноги, обхватив их обеими руками, целовал материнские морщинистые руки и бормотал:
   -Прости, мама, прости за всё, мама! Прости...
   "Циклоп" и "Клёпа" так ничего и не поняли, хотя и находились рядом, лишь глуховатая и слеповатая мать, гладила сына по голове, она была счастлива, она нашла своего сына.
   Он вдруг отпрянул от матери: сказал: "Прости!" и побежал от них в ту сторону, где шел и гремел грузовой состав:
   -Я сейчас.
   ...Он успел. Два последних вагона... вытянув вперед руки и оттолкнувшись от земли, прыгнул вперед. Его грудная клетка точно угодила на блестящий рельс, он опередил бег колеса, успел мыслью подумать: вот и всё.
   Они ждали его. Но кто-то там, у вагонов на дальних путях, заорал:
   -Человека зарезал поезд!!! Завизжали женские голоса, путейские бригады поспешили на место трагедии. Народ скакал через рельсы и платформы, спешил увидеть покойника. Кто-то узнал Кольку... Колька лежал на спине, разделенный поездом на две половины, но лицо и голубые глаза были открыты и смотрели в синее, вечное небо.
   -Да это бомж, баянист с вокзала! - сказал кто-то из толпы.
   -Отмучился бедолага, - подъехала "Скорая помощь".
   -Бомж, бомж, хе-хе, на бухался, берегов не видел...
   Женщина в белом халате посмотрела на языкастого мудреца:
   -Нет, это человек, жаль, что болезнь их делает такими...
   -Когда же прозреют люди? Да и всё ваше благополучие?
   Осеннее солнце клонилось к закату. Кончался короткий сентябрьский день, один из многих дней земли.
   Вечерние лучи светили, еще - грели людей, землю и всё, всё, что находилось на этой маленькой песчинке большого космоса. Перед долгой холодной якутской зимой солнце отдавало своё тепло всем людям поровну: и матери дожидавшейся своего сына Кольку, и "Циклопу" и "Клёпе", которые сидели рядом на лавочке, и всем, кто находился на этом Нерюнгринском вокзале. Только для солнца они были дети земли - маленькие беззащитные, неразумные дети.
  
   2018г.
   Конец.
  
  
  
  
  
  
  
  

Нонсенс

Рассказ

   К нам приехал генерал.
   Он сказал: "Хватит валять дурака - Ваньку, и ходить по Миру с протянутой рукой. Я демократ, я наведу здесь порядок". Сказал грозно, из-под его большого лба нас буравили два пристреленных в боях его глаза, а ноздри раздулись как у взбешенного быка.
   Мы испугались.... Но один очень активный и бесстрашный корреспондент местной газеты задал вопрос:
   - Скажите, а как понимать - генерал-демократ?
   Он ответил:
   - Это, нонсенс!
   Мы удивились его новизне политического кредо, и прямой честности.
   Телевидение сшибало новостями из Лондона. Там два наших оленевода судятся меж собой, кто у кого больше украл денег. Странно, аборигены наши, деньги наши, а Лондон разгуливает, кому и сколько, кто должен - нонсенс. Нонсенс -- это явление, совсем не изученное учеными и никто не написал диссертации по этому явлению, нет никаких обоснований, нонсенс и все. Я встретился с нонсенсом в те далекие "застойные" годы и было нам годов не много, а впечатление осталось навсегда.
  

1

   - Мося, - Кричала с высокого крыльца Сара, - где ведро с щучьим головами, я ржать хочу?
   - Ах ты, царица моя Сарачка, все тебе деликатесы подавай, несу, несу на холодное.
   Моисей Григорьевич Фоминович, ударник коммунистического труда, слесарь-наладчик Усть-Баргузинского рыбокомбината, что расположен на берегу драгоценного моря Байкал. Сара тоже ударница коммунистического труда, она чистит рыбу в соседнем цеху, у них пятеро ребятишек, старая Сарана мать, теща, которую Мося побаивается. - Добба Абрамовна, революционерка. Весь процесс изготовления рыбных консервов знает, Мося.
   Его задача в безотказной работе консервозакатывающей машины, которая работает в две смены. Остальные машины должны быть наготове.
   Вы помните ассортимент нашей продукции? "Мелкий частик", "Бычки в томате", "Карась в гречневой каше", "Щука в вине и черносливе", "Омуль в собственном соку". Если вы хотите кушать, пожалуйста, рыбы полно: жареная, соленая, свежая, вареная; желаешь консервы, выписывай в бухгалтерии за копейки, хоть на весь год, а головы щучьи бесплатно бери на костную муку, идут отходы.
   Сара прямогрудая женщина, кругла и бела лицом. Кудрявый каштановый волос ее прически не требует бигудей, она от природы кучерявая. Мося, наоборот лысый не по годам, с длинным орлиным носом, щупленький, но жилистый первопроходец. Сарина мама Добба Абрамовна на берега Байкала еще царской властью сослана на вечное поселение. Время .... Вот и Советская власть нашла Доббу, молодую учительницу, выделила ей школу, дом купца Купера, учила она ребятишек, повстречала такого же ссыльного Фоминовича. Время ... в нем спрятались годы... Доббе, молодой когда-то девушке, уже за восемьдесят. Женский облик с годами в ней померк. На подбородке, Доббы Абрамовны появилась поросль бороды, а под носом стали пробиваться усики. Время .... И за глаза ее местные мужики-алкоголики стали звать "Пиковая дама". Она не обижалась, потому что любила А.С. Пушкина. Ей оставалось вытирать носы внучатам, грозить всякому непонимающему тростью, воспитывать зятя Мосю, помогать Саре и получать государственную пенсию.
   Когда построили новую школу, дом купца оставили за Доббой Абрамовной. Уже тогда у нее была большая семья, после, когда разъехались дети, она осталась с младшей Сарой, облюбовала себе место за печкой и называла его "хоромами".
  

2

   - Моисей - кричит Добба Абрамовна из своей каморки за печкой.- Беги скорей ко мне.
   Мося нехотя выползает из-под одеяла, где, сладко зажмурив глазки, лежит истомленная трудами Сара. Мойся в майке слоновой кости, в черных бязевых трусах.
   - Сейчас, мама, иду.
   Входит в старушкины "хоромы".
   - Я здесь, мама.
   - Бесстыдник, ты что, кавалерить меня вздумал, штаны надень, я женщина.
   Мойся, выскакивает, обворачивается большим полотенцем, входит снова.
   - Ну вот, теперь ты шотландец местного пошива садись и слушай меня:
   - Вот ты уже пятерых наделал? Шестого ждать надо?
   - Мама! - Мося как на суде опускает голову ниже, не смотрит теще в глаза.
   - Я ночами не сплю, нет сна совсем. Девятый десяток доживаю, Мося, чую скоро пойду к праотцам. Все мы люди смертны, - печально говорит она.
   - Вот послушай меня: как помру, ты меня здесь не хорони. Ты свези мое тело на еврейское кладбище, что на Новых Комушках, возле города Улан-Удэ. Там все мои братья лежат и сестры. Схорони по обычаю нашему. Племяннице, что живет в Улан-Удэ, Нели Шраберман, сто рублей я отправила. Вот вам с Сарой пятьдесят, на перевоз моего тела, и потом соседей тут на поминки позовите. Предупреждаю: поминки скромные справьте, без гармошки и салютов, да песни не пойте, я и оттуда приду, чтобы тебе, Мося, вот этой тростью по одному месту.- Она помахала тростью в воздухе.
   Тут только Мойся, заметил, что теща лежит в кровати во всем нарядном и трость при ней с костяным набалдашником. Старушка подала Мосе узелок, в котором мелкой купюрой было ровно пятьдесят советских рублей.
   Согнувшись в "четыре погибели", Моисей вышел из тещиных "хором" с узелком в руке, с заботой в голове, что у него было на сердце - жуть, он боялся покойников.
   Сара ждала мужа. После его возвращения от мамы, она выслушала его и заплакала, было слышно, как она причитала:
   - Как мы будем жить без маминой пенсии в сто тридцать два рубля? Что еще сказала мама? - Сара требовала полнейшего отчета.
   - Вот деньги дала на перевоз тела на кладбище в Комушки....
   Сара всплеснула руками и спрятала узелок, так что Мойся, не понял, куда она его спрятала.

3

   Старшая дочь Мосея и Сары Лиза училась в восьмом классе. Лиза отличница, помощница, красавица, но еще не комсомолка, всем она отвечала, что ей некогда. На Лизу уже заглядывались поселковые пацаны, и когда к ней кто-нибудь приставал, она отвечала: "Уйди противный, не для тебя цвету!"
   Надёжная девочка Лиза. Мать с отцом поручили ей присматривать за бабушкой постоянно, особенно когда они на работе.
   - Ты посматривай, Лиза, за бабушкой, может она что-нибудь перед смертью скажет. Тебе замуж скоро. ...
   А Мося забредил опять:
   - Ой, и мороки мне с этой старушкой, я мертвецов боюсь.
   Сара хлопнула ладошкой Мосю по лысой голове.
   -А мамину пенсию не стыдно на папироски изводить, труженик моего тыла?
   Мося покраснел от правды, повернулся на одном каблуке и побежал до- ветру.
   Две недели прошли как в сказке. Бабушка кушала, пила крепкий чай с молоком, исправно просила горшок. Лиза не отходила от бабушки. Соседка Агафониха пришла проведать бабушку Доббу и принесла ей сонных таблеток, так как Добба Абрамовна жаловалась ей, что нет у нее сна, и ночи она проводит бессонные.
   Соседка Агафониха наказала Лизе и бабке пить лекарство по одной таблетке на ночь, положив снотворное на бабкин комод, который стоял в её коморке. Вдоволь наговорившись, соседка пожелала бабушке здоровья, попрощалась и ушла. Полнейшая благодать наблюдалась до следующего понедельника.

4

  
   В понедельник утром, четвертого июля, когда умытый утренней росой блестящий диск солнца поднялся на два пальца над водной гладью реки Баргузин, Лиза выскочила из бабкиной коморки и закричала на весь спящий дом:
   - Померла, померла бабушка.
   - Крупные капли слез, похожие на хрустальную прозрачную байкальскую воду, катились по ее щекам. Мойся и Сара еще в постели, но они выпорхнули из-под одеяла, как воробьи из гнезда.
   - Мама, - заорала Сара.
   - Мама, - повторял Мося.
   Лиза вызвала "Скорую".
   Возле бабушки собрались все малые дети, Сара и Мойся.
   Добба Абрамовна лежала на кровати, на ней были одеты те одежды, которые она за долгие годы приобретала, складывая в комод. Она сама их называла "в последний путь". Гардероб этот состоял из черной юбки, белых тапочек и серой кофты мышиного цвета. Трость, добрая помощница ветхой старости, лежала вдоль тела. Все показывало на то, что Добба Абрамовна собралась куда-то в дорогу. Лицо ее, прочерченное глубокими морщинами, бледное - пергаментное, ни на кого не обращало внимания. Нос заострился, веки провалились в глазницы, а рот был открыт так, что было видно голые десны. Пряди седых волос торчали из-под белого бязевого платочка.
   Внуки молчали, Мося тоже молчал, только Сара всхлипывала иногда, да свежий байкальский ветер в кронах высоченных тополей играл листвой, создавая шум. Все ждали "Скорую помощь".
   "Скорая помощь" ехала долго, на "скорой" в этот день заступил на смену Витька Скосыроглазов. Витька местный парень. Он когда-то учился в нашей школе. После окончания медицинского института прибыл работать в нашу больницу - зубным хирургом. Витька смело рвал землякам зубы - одной левой, правой он ставил пломбы, протезы-присоски, коронки, фиксы. В этот месяц его понизили по службе, перевели в фельдшера на "скорую помощь". Дело в том, что Витька злоупотреблял. Но Витька парень безотказный, летом жара, зимою холод, Витька всегда придет на помощь больному. Люди у нас добрые, благодарят. Вот, получается от добра пострадал парень. Так всегда говорит его мать людям: безотказный мой Витя.
  
   Бесстрашно шагнул Витька в белом халате в бабкину коморку.
   - У-у-у,- произнес он, осмотрев Доббу Абрамовну, - боты надула красавица.
   - Как, как? - переспросила Сара.
   - Что? - удивился Мося.
   - Кисель варите, - подтвердил диагноз Витька. Но профессионализм взял верх. Он стал осматривать бабкин открытый рот, оскалившиеся на весь белый свет, десна. Он уже прикинул цену, но его от размышления прервал Мося.
   - А зачем ей мертвой зубы?
   - Да, - сказал Витька, - мода такая с блеском белых зубов провожать в последний путь.- Врал Витька, надеясь подработать.
   Сара твердо заявила:
   - У нас денег нет!
   - Хорошо, - сказал Витька, - давай железный рубль, там герб, печать на справку ставить буду.
   После оформления справки рубль Витька положил в свой карман. За воротами "Скорая" сигналила клаксоном, в ней водитель Колька Афондулин, он тоже хотел опохмелиться, как верблюд в пустыне, чуял выпивку и воду.

5

   У нас на Байкале соседи - всё. Это и соль и шило, хлеб и порох, да все, что вам срочно надо, а у вас этого нет. Иди к соседу, он даст, если у него нет, иди к другому. Короче, соседи ближе, чем родня. К родне идти надо может быть на край поселка, а соседи вот они, близко.
   Увидев за воротами у соседей Фоминовичей "скорую" Гурьян Гуселетов призадумался. Что же это значит? Гурьян мужик лет под пятьдесят, сосед хороший, весел на гулянках, отличный рыбак, охотник. Но за глаза ехидные называют его "куркулем". Это от зависти. У Гурьяна есть "Запорожец", зеленый, с ушами. Да, да, "ЗАЗ-964" в народе "ушастый" или "точило". В каких только переделках не был на нем Гуря: прыгал на Байкале через торосы и ледяные щели, выбирался из болот и песков, таранил медведя и слетал с парома в воду реки Баргузин.
   Везде Гуря выходил победителем. Работает Гурян пожарником. Заглянув к соседям, Гурьян еще не знал о трагедии семьи, но как перед хорошим калымом у него сама собой зацарапалась правая ладонь. Когда Гуря зашел к соседям в дом, он увидел лавку, стоящую в зале, на ней Доббу Абрамовну с перевязанной челюстью, а руки ее были сложены на груди. Вокруг покойницы сидели родственники, внучата, Мося и Сара обливались слезами.
   - Кормилица, поилица наша, - причитала Сара.
   Едва живой Мося стоял молча, смахивал слезы.
   - Вот, Гуря, горе у нас, какое, мама решила уйти в мир иной, как жить будем? Да еще хоронить везти такую даль, а где деньги?
   Гурьян сообразил, "возможна подработка, не зря ладонь чешется".
   - А у меня три выходных, так что я могу помочь с доставкой клиента.
   - Гуря ...- обняла и стала целовать его Сара. - Выручи ради бога, век не забуду. Свези маму в Комушки, вот десять рублей у нас есть.
   - Я бензин не делаю, мама, это груз особый - груз 200.
   - Да ты что, Гуря, откуда у нас двести, но от силы пятнадцать дадим и все! Так и решили, прямо сейчас маму положим на багажник и в путь. Гурьян пошел готовиться в дорогу, а родственники сильнее заплакали над покойницей, ее больше они не увидят.
   Ехать предстояло действительно далеко, поэтому к укладке тещи решили подойти основательно. Мойся, боялся покойников, он наотрез отказался ехать с тёщей в салоне "Запорожца". Предложил он: В персидский ковер завернул маму и привязал к багажнику, что на крыше веселого "ЗАЗ-964", торцы заткнул газетой "Советский спорт". Получилось отлично! Ковер на крыше "Запорожца", не найдешь лучше места - вариант для транспортировки особого груза, не в салоне же с мамой в обнимку ехать?
   - Ну, вот и мама наша в саркофаге, спи мирно, наш "Тутанхамон"! - заключил Мойся, вытирая слёзы. "Запорожец" сделал контрольную прогазовку турбин, рванул с места в далёкий рейс.

6

   Визжа и поднимая пыль до электропроводов, разгоняя куриц по заборам, собак по подворотням, а встречных людей вынуждая отходить в сторону, "ушастый ЗАЗ", пренебрегая помеху справа, вылетел на Баргузинский тракт, поднимая облака пыли, пошел на разбег, силясь взлететь перед крутой горой.
   - Ты пощупывай ковер, стеклоподъемник иногда опускай, а то потеряем маму, под пятьдесят летим, - командовал Гуря.
   Дороги у нас на Байкале горные. Подъемы да спуски. Впереди лежало село Максимиха. Тридцать километров - и вот оно село на берегу Байкала. Две турбазы здесь, а туристов "дикарей" тоже полно. А магазин здесь стоит у дороги, подъезжай и покупай что хочешь, а хотели наши друзья Мося и Гуря взять по бутылочке вина хорошего.
   - Хорошо бы "Солнцедар" был, он подешевле "Агдама" на тридцать копеек, - сказал Мося.
   "Эх, дороги, пыль да туман", - поется в песне. Гурин "Запорожец" поднимал такую пыльную завесу, что многие водители, чтобы не ехать вслепую, останавливались, варили чай, могли и часок вздремнуть. Вот, наконец, и магазин у дороги, направо "Сельмаг", за ним одна единственная улица деревни и берег Байкала.
   В магазине народа было много, давали муку высшего сорта по десять килограммов в руки. Наши путники стали объяснять народу, что им муки не надо, только винца "Солнцедара", но граждане были неприступны:
   - В очередь вставайте, в очередь, все спешат.
   Тогда, Мося сказал вслух:
   -Добба Абрамовна умерла, сегодня ночью.
   Толпа расступилась, старушки завыли, запричитали. Все они в этой деревне знали Доббу, Мосю , Сару. Люди все соболезновали и Мосю с Гурей пропустили без очереди.
  

7

  
   Тем временем два местных жителя свободной и романтической профессии, сборщики лесной смолы-живицы, спустились из таежной чащи, где они провели три дня в трудах по сбору живицы. Два товарища, Пашка по кличке "Бадан", и Колька по кличке "Бубен", с мешком на плечах, в котором лежало шесть пустых бутылок. Они вышли из тайги на магазин, тепля под сердцем надежду, бутылку (стеклотару) они сдадут, немного еще стрельнут денежек, и купят бутылочку "Солнцедара", уж больно хотелось выпить.
   Раздвинув ветки ольховника, который вплотную обнимал мощную ограду магазина, они увидели зеленый "Запорожец" с ковром на багажнике, столб пыли, стоящий как дымовая завеса, а вокруг ни души.... ....Мысль посетила обе отважные головы. Подскочив быстро без шума, ребята как по команде срезали веревки. Положив на плечо ковер, Пашка "Бадан", он был пошире в плечах, тихо удалились. Путь с добычей лежал на берег Байкала, на дикий и безлюдный пляж.
   - Вот повезло, так повезло, - радовался Колька по кличке "Бубен", - продадим ковер, месяц гулять нам - персидские ковры в дефиците -- это точно.
  

8

   Два моих друга вышли на крыльцо магазина, довольные, держа в руках по три бутылки "Солнцедара". Брали на все, дорога длинная, а про груз и не вспомнили. Разложив бутылки на заднем сидении, друзья сели в машину. "Запорожец" завелся сразу, с места рванул, завизжал, маленькие птички поползни, что возились на деревьях у дороги, вспорхнули и улетели далеко подальше в лес.
   "Запорожец" вырулил на Баргузинский тракт, сделал прогазовку и, набирая скорость, умчался в даль. Опытный водитель сразу почувствовал, что его "Мустанг" дал прыти по дороге, тем более на подъем, это насторожило Гурю.
   - Мойся, - сказал он, - ты открой стеклоподъемник, пощупай рукой "Тутанхамон" на месте?
   Мося, покрутил ручку и просунул руку, ощупывая багажник. Моисей, округлил глаза и заорал:
   - Нет ковра. Нет мамы.
   Визг тормозов, он чуть не вылетел в лобовое стекло, Гурьян остановил автомобиль. Ковра на багажнике не было .... Осмотр показал: капроновая веревка была срезана, ее куски болтались на крыше "запорожца". - Ой, что будет, что будет? - залепетал, Мося, - меня убьет Сара. Да, как, же так, съедят маму медведи, схороните лучше меня ....
   - Хватит, х-х-хватит ныть. - Гурьян взял ситуацию в руки. - В Максимихе украли, возвращаемся к магазину.
   Мося мычал и таращил глаза.
   Летнее солнце взошло в зенит, Тени стали короче, день был жарким, но молчаливым, скрывая тайну от моих земляков.
   "Запорожец" как соучастник трагедии старался быть безотказным, стрелой подлетел к придорожному магазину под названием "Сельмаг".
   Гуря и Мося взлетели на крыльцо магазина и учинили расспрос: кто видел, кто может украсть дорогой ковер?
   ... Но вдруг на Мосю на катила слеза и он сказал обступивших их местным жителям, что в ковре завернута для транспортировки Добба Абрамовна и придать ее надо земле, где она пожелала. Народ, узнав такую правду, начал разбегаться по домам. Слышно было, как звякали засовы на воротах, кто-то матерился, а кто-то рассказывал, он в обед видел призрак покойницы в переулке.
   Гуря выматерился на Мосю.
   - Зря ты им сказал о "Тутанхамоне", теперь вообще не найдем, все попрятались на засовы. Продавщица не имея возможности оставить магазин с продуктами и с не розданной мукой, посоветовала обратиться в милицию Усть-Баргузина, на что Мося замахал руками.
   - Меня там родственники убьют.
  
   - Езжайте тогда в Горячинск, там участковый Аниськин в таких делах - Шерлок Холмс, нынче на кладбище поймал, кто цветы с могил собирает, и ваше дело раскроет в два дня.
   - Точно? - переспросил, Мойся.
   Семьдесят километров от Максимихи до Горячинска "запорожец" пролетел ракетой. Узнали у прохожих где живет участковый .... И правда участкового звали Анисим Кожевников созвучно с Аниськиным.
   Участковый был дома, он маялся спиной после покоса. Участковый был в кальсонах, перевязанный пушистой шалью на пояснице, но без рубашки. Он был лысый с большими седыми бакенбардами, на руке наколка "Не забуду мать родную", очевидно, грехи юности. Он встретил Мосю и Гурю приветствием, которое говорил многим:
   - Шо, хлопцы стряслось?
   Когда два великовозрастных хлопца наперебой рассказали о случившемся: участковый, молча надел галифе, супруга, ядреная баба, помогла надеть ему портупею с кобурой, он заявил:
   - Я обязан до выяснения обстоятельств вас обеих арестовать и запереть в кутузку. Может вы ее убили? Может это месть теще?
   Он загородил выход друзьям из его ограды. Мося возражал, - справка в бардачке. Справка о смерти и паспорт мамы.- Участковый потрогал кобуру, показывая - от меня не убежишь.
   - Пошли к машине по одному.
   Пошли к "Запорожцу". Мося полез в бардачок и подал участковому справку и паспорт Доббы Абрамовны. Но вот беда, в настоящих рядах появляется иногда брешь. Так и тут, пока Мося доставал справку и паспорт, профессиональный глаз Анискина увидел шесть бутылок "Солнцедара" молдавского вина, лежавших рядком на заднем сиденье "Запорожца".
   - Ну .... - сказал участковый, - тогда все в порядке. - Сказал и извинился: - Пойдемте ко мне писать заявление о пропаже, персидского ковра и ...
   Мося добавил: и "Тутанхамона".
   - Нет, - сказал участковый,- без ясности, мы не сформируем мысль, бери пару, - он показал на "Солнцедар". - Пошли ко мне на летнюю кухню, да и помянем старушку.
   Буль ... Буль .... Буль ... льется из горлышка красное вино, в жаркий летний день утоляет человеку жажду.
   После двух бутылок они сформировали мысль. "Чтобы не оглашать округу, что покойная старушка где-то, а на нее может мишка косолапый выйти из тайги, - пиши о пропаже персидского ковра 1,5/2 мр. Год рож. .. 1905, ручной работы, а Доббу Абрамовну пиши, как хозяйку ковра ушедшей в деревне Максимиха с компасом и литром вина "Солнцедара", - диктовал мысль участковый. Гуря все понял, пока Мося выводил буквы, он принес еще две бутылки "Солнцедара". Дальше пошло хорошо. Анисим Кожевников приказал жене топить баню, ибо он в ночь идет с ребятами, он показал на Мосю и Гурю, в засаду, в Максимиху на персидского кота и старуху оборотень. Он должен быть в форме. "Может это для конспирации.?" Думали друзья. Однако "Шерлок Холмс" местный продолжил: "Мы ее задержим и поместим в кутузку на время разбирательства, теплые вещи есть у нее, можете передать мне лично".
   Мося и Гуря переглянулись, милиционер с кобурой, в майке и галифе, это подозрительно - надо искать выход к "Запорожцу" и бежать домой? Участковый захрапел прямо за столом. Он сложил руки как школьник за партой и сказал: " Сейчас сосну ...". Положив голову на руки, захрапел. Мося и Гуря на цыпочках пробрались к "Запорожцу", на нейтральной скорости протолкали его полкилометра, чтобы не дай бог проснется участковый, они решили ехать домой, каяться во всем Саре, радовало одно: две бутылки "Солнцедара" еще лежали на заднем сиденье.

9

   Тем временем два свободных человека, сборщики смолы-живицы, Пашка по прозвищу "Бадан" и Коля по прозвищу "Бубен" принесли ковер на песчаный берег Байкала. Голубая синева воды плескалась в золотых лучах летнего солнца, песок горяч под ногами и не было вокруг ни души. - Давай посмотрим рисунок, что продавать будем? - сказал Пашка "Бадан". Он сбросил ковер со своего плеча на песок, не придав значения тому, что ковер хрюкнул.
   - Ты знаешь, персидские ковры большой дефицит и стоят дорого, мой свояк "куркуль" зажиточный, ему предложим рубликов за пятьдесят, он брал в том году за сто на барахолке, да тот был побольше. Срезай веревки.
   Они срезали то, чем был обвязан ковер. И стали развертывать на горячем песке добычу. От удара по голове тростью у Пашки "Бадана" все поплыло в двойном изображении ... Седая старуха, цветастый ковер, далекий стланник - кружил волнами. Второй удар по шее восстановил его изображение. Он увидел седую старуху с перевязанным ртом, которая мычала и размахивала какой-то палкой. Также старушка проворно достала по голове Колю "Бубена", он заорал: - Это старуха Изергиль.- На четвереньках, пробуксовывая по байкальскому песку, два друга бежали с залитого солнцем пляжа, подальше в тайгу, чтобы не пришили дело о попытке.
   Добба Абрамовна сидела на ковре, на исхудавшей пятой точке и соображала .... Где я? Что со мною? Хотела позвать Лизу, но челюсть притянута платком, она сорвала платок и по-пластунски поползла к воде. Она подползла к приплиску, волны не было, всеми своими деснами впилась в тело Байкальской воды. Пила долго с перерывами. Наконец чистая Байкальская вода вернула Доббу Абрамовну в реальность. Где я? Не на том свете? Прямо диво, две таблетки выпила и на тебе - Максимиха.
   А солнце уже катилось к закату. Добба Абрамовна решила, что разбираться она будет дома с соседкой Агафонихой, а тем временем еще не затемнело, надо на трассу выбираться. Свернув персидский ковер и обвязав его той же веревкой, она решила: "не брошу свое добро". Упираясь на трость и волоча за собой ковер, Добба Абрамовна с остановками добралась до Баргузинского тракта и стала "голосовать" (поднимать руку) встречным автомобилям, которые уже в сумерках спешили в Усть-Баргузин. Не каждый водитель рискнет подобрать путника возле деревни Максимиха. Бывали такие случаи, что судьбы историями не назовешь. Это все инопланетяне, которые обосновались в глубинах Байкала, и который век жить спокойно не дают. Люди об этом знают, милиция знает, уфологи знают, толку нет от этого - страх один.
   Вот и этот раз Кеша Резник, что работал на "ЗИЛу" - "Автолавка" нашей торговой сети, возвращался с базы Улан-Удэ - домой в Устье. Проезжая Максимиху, закрыл кабину, включил фары, едет матерится и песни поет (это чтобы летающие шары не пристали), а тут тетя родная, да не с косой, а с ковром? Как он остановил машину "ЗИЛ" - не помнит, бросил руль и бежать вдоль трассы, а сзади голос: - Кеша, племянник, вернись - озолочу. С километр пробежал Кешка Резник, да вспомнил, что в будке товару - на тысячи. Вернулся, смотрит и глазам своим не верит. Его родная тетя сидит с ковром в его машине, а люди ему говорили, померла, схоронили. Креститься он не умел, тоже был коммунистом, только спросил. --Куда? Добба Абрамовна сказала - домой.- И они поехали. Молчали долго, все-таки Кешка осмелел и спросил:
   - А вы, тетя Добба, что в Максимихе делали?
   - Ковер стирала, - сказала она, и Кешка понял, что это призрак. Он довез родную тетю до ее дома, но помогать не стал вытаскивать ковер. Дал по газам, а после неделю пил в своём сарае и не подпускал к себе даже жену. Он не был алкоголиком, но свой партийный билет отправил бандеролью в Москву в ЦКа с припиской " Не верю" В Ц.К.молчали до перестройки.
  

10

   Любой толковый и работящий конь чувствует дорогу домой на свою конюшню. Так и Гурин "ЗАЗ-964" рвал из-под себя трассу. "Наконец думал он, отдохну в своем гараже". Мося был грустен, что сказать Саре? А если мама не найдется? А если она будет являться каждую ночь? Что скажут люди, родственники, сослуживцы? Чем больше думал Мося, тем ему становилось муторней на душе. "Запорожец" влетел на родную улицу. Собаки, поджав хвосты, прыгали через забор, ночные коты бросали своих кошек. А петухи в курятнике кричали ку-ка-ре-ку среди ночи, под свет фар, даже мыши старались не показываться из своих норок. А вот и Мосин дом, родные ворота, спят дети и Сара. Мося подошел к воротам, ворота оказались закрыты, он начал стучать в них. Стучал и слушал свое сердце, как оно волнуется. Но вот показалась Сара. В ограде зажегся свет, а он все стучал и стучал в ворота. Наконец Сара открыла ворота - ты, что Мося растучался? Маму разбудишь. - Мося упал в обморок прямо в воротах. Холодной водой из колодца пришлось окатить Мосю, чтобы пришел в себя. Вот здесь он и произнес странное слово - нонсенс,- наверное, от всего пережитого. Гуря заявил, что он деньги отдавать не будет, так как все честно залито в "Запорожец". Добба Абрамовна все же вышла из своих "хором" и легонького ударила Мосю тростью, сказав ему:
   - Тебе Мося, я свои похороны не доверю, чуть невинности не лишилась.
   А Мося и рад, он боится покойников.
   Утром, чуть забрезжил рассвет, на милицейском мотоцикле прилетел Горячинский участковый Анисим Кожевников,-"Аниськин", он привез ковер "Утро в сосновом бору" х/б, фабрики "Большевичка". Он конфисковал его у туристов, которые приехали отдыхать в Максимиху. Но Мося сказал,- мы коммунисты и нам чужое не надо.- Ковер спрятали в люльку мотоцикла, а Гуря принес оставшиеся две бутылки "Солнцедара". Все повеселели, участковый полез в кобуру, все насторожились, а он вытащил маленький граненый стакан (я давно таких не вижу) и сказал:
   - У меня сервис всегда укомплектован.
   А Гурьян добавил:- всё хорошо, что хорошо кончается!
   P.S. Сара и Мося живут в Израиле. Их шестеро детей по странам и континентам. Их дочь Лиза живет в США. Когда она поет по ТВ, она смотрит на меня и подмигивает. Мы с ней понимаем, друг друга и передаем приветы. Сара и Мося пенсионеры страны Израиль, и по туристической визе хотят приехать в родные места - умора. А Добба Абрамовна прожила еще десять лет и сама уехала перед смертью помирать на еврейское кладбище. Я их люблю, это мои соседи, а соседи ближе, чем родня.

Конец

   2018г

По старинному рецепту

Рассказ

   Хорошо в жизни проснуться на своей широкой двуспальной кровати, но это не полное счастье. Николай Иванович Омулев, проснувшись, сразу почувствовал недомогание. Нет, руки и ноги не ныли от застарелого ревматизма, а вот душа, была наполнена тоской. Эта зеленая тоска не покидала его уже второй год.
   Николай Иванович Омулев - учитель школы N26, преподает он физику.
   Николай Иванович посмотрел на спящую сладко жену, хорошо, сегодня воскресенье, можно выспаться и никуда не спешить. Все надоело, думал он: тетради, оценки, лабораторные работы. А эти дети - шалуны и проказники -достали его так, что нет у него сил. Вчера они, чертенята, совершили такое... Пока его костюм висел на спинке стула за его преподавательским столом, какой-то ушлый малый написал на спине костюма: "Фантомас". Нет, он сдержал себя в руках, но какая благодарность за годы работы в школе! Он почистил костюм, но видел, как восьмиклассники смеются, пряча глаза от него. А ночью пришла эта хандра от обиды, переживания.
   Николай Иванович когда-то заканчивал эту школу и отношение к учителю его поколения было божественное. Учитель был небожитель, и казалось, нет авторитетнее человека, как школьный учитель. И тогда он решил: буду учиться на учителя русского языка и литературы, он страстно любил этот предмет. Но директор школы настоял: Коля, мы тебя направляем на физику, не хватает учителей - физиков. А литература, Коля, всегда с нами. Он согласился, не хотел покидать свой родной край: Байкал, речку, эти горы и леса, где он вырос, все здесь было его - охота, рыбалка, гольцы и корабли. Он проскучал в Омске, где закончил пединститут, встретил и полюбил девушку Олю, на втором курсе они уже поженились. Оля была математичка, и их путь лежал прямо в школу N26, к Николаю домой, и вот они уже двадцать пять лет преподают.
   А вставать с тёплой постели всё же пришлось. Накинув пижаму, он поскакал "коньком горбунком" в заведение, что называют в народе "удобства во дворе". После долго фыркал, крякал принимая душ в своей бане. Он мылся и брился с каким-то остервенением - всем врагам на зло. Когда шел снова в дом, заметил жёлтую листву, лежащую на дорожке, всё - осень пришла. Он любил осень из-за того, что её любил А.С. Пушкин.
   Он уже не думал о тоске, об обидах, он думал, как мало он еще написал людям, как мало он помог своими стихами, их всего три, опубликованных в местной газете "Заводской гудок". Время ещё есть, и он потрудится на пенсии, а она не за горами.
   И точно в душе проснулось что-то. Он быстро оделся в свой новый костюм, повязал галстук, взял кошелек, он знал, как встретит эту красавицу - осень. Он стал читать вслух:
   "Выпьем с горя: где же кружка?
   Сердцу будет веселей",
   А.С. Пушкин /Зимний вечер/
   Николай Иванович шагал прямо по улице Энгельса Ф. - прямо в вино - водочный магазин. Ветер с Байкала обдувал его лысую, но умную голову, бросал в лицо жёлтые листья, глаза защищали очки +3, а он, закутавшись в болоньевый плащ, шёл к цели. В магазине народ длинной очередью стоял в вино-водочный отдел. "Имею право" - убеждал себя он.
   Человек ума всегда размышляет о многом, вот и Николай Иванович размышлял, о многом... Он вдруг вспомнил повесть "Выстрел" из записок повестей покойного Ивана Петровича Белкина - /А.С. Пушкина/ и процитировал отрывок. "Принялся я было за неподслащённую наливку, но от неё болела у меня голова, да, признаюсь, побоялся я сделаться пьяницею с горя, то есть самым горьким пьяницею, чему примеров множество видел я в нашем уезде".
   - Товарищ.... Алло, товарищ...
   - Что будете брать? - На Николая Иваныча смотрела сероглазая, в чепце, продавщица.
   - Мужик, бери, не задерживай очередь?
   Продавщица возмутилась.
   - Ты, интеллигент в очках. Вам в аптеку надо, за касторкой...
   Николай Иванович покраснел и от такого поворота своих мыслей выскочил из очереди прямо на крыльцо вино-водочного магазина.
   Куда пойти? Встал вопрос перед ним, тоска опять распирала его. К Балабешкиным? Нет, там одно и то же: шахматы, разговоры о международном положении. Хозяин, как всегда, накурит, хоть топор вешай. Он, конечно, проиграет опять, а жена Балабешиха в честь победы мужа накроет стол. И как обычно подаст жареную рыбу, хотя знает, он любит мясо. Нет, не пойду... Зайти к другу врачу Коневу? Он, конечно, посоветует, пить на ночь снотворное, больше гулять на свежем воздухе и позовёт на кухню. Он знает, что там, на кухне за холодильником, бутылка водки, но в ней спирт медицинский - чистый. Он нальёт пополстакана и скажет: "Давай, как на фронте".
   Какой фронт? Пятьдесят лет как война кончилась. Нет, и к Коневу не пойду.
   Он шел по прямой улице Энгельса Ф. навстречу осеннему ветру, но дойдя до дома N8, увидел старика, сидевшего на лавочке. Старик был в зимней шапке, в ватнике и в валенках. Николай Иванович даже обрадовался, когда подошел ближе, перед ним сидел и курил "Беломорину" Иван Павлович Аплеухин. Учитель физики постыдился своей мысли, он думал, что старик давно умер, а он сидит, курит, живой. Они с минуту помолчали, присматриваясь.
   - Здравствуйте, дедушка! - подойдя к деду, громко поприветствовал Николай Иванович.
   - Чего разорался, Николка? - ответил дед. - Сопли-то подобрал?
   - Да какие сопли, мне уже пятьдесят... - отвечал Николка.
   - Да, - сказал дед, - помню, как ты сопливый и кудрявый с рогаткой тут бегал. Воробьи, ласточки, кедровки твои мишени были, варнаком ты был, а теперь кто?
   - Учитель физики.
   - Знать хорошо тебе отец ремня вкладывал, большим человеком стал, детей учишь?
   - Да, - согласился Николай Иванович, А Вам сколько лет?
   - На Покров девяносто семь будет.
   - Летят года, - посетовал Николай Иванович. Дед добавил:
   - Душа всегда молода. Вот бабка моя смолоду табак не переносит, и курить меня на улицу, на лавочку гонит, говорит, всю хату задымил.
   - А вы бросьте, - ляпнул физик...
   - Ну и дурак ты, Никола, я же не помню, когда не курил. В семь лет на рыбалке начал. Да и сам посуди, какая радость у меня в жизни, к земле готовлюсь.... Два века не проживешь, как и два костюма в гроб не наденешь. Живи и радуйся, что день прожил хорошо, каких я только не видел на своём веку и богатых и властью наделённых, и жадных, и счастливых, все там, и никто обратно не возвращается за своим добром, наверное, там хорошо?
   Они снова помолчали, Николай Иванович робко спросил:
   - А что делать, если тоска заела, житья не даёт?
   - Тоска? - посмотрел в землю дед, - тоску лечить надо, как наш купец Купер Зенон Альфредович лечил - постоянно. Вот послушай: жил у нас здесь до революции купец, толи немец, толи еврей, скупал он у охотников соболька нашего Баргузинского, золотишко скупал по артелям. Много он бед тут перенес. Жена у него с любовником убежала, грабили его лихие людишки, дом сгорел. Дак вот, у него был толи ямщик, али кучер, заодно он и приказчик - Гришка Чащин, тот знал, как барина лечить. Бывало, приедет Купер,
   лица на нем нет, все дела плохи. Гриша, говорит ласково, полечи. Ложится на лавку, снимает рубаху. А Гришка принесёт тальниковых прутьев, и по спине его крест - накрест, раз двадцать или пятьдесят. Всё, скажет Купер, и как новенький снова за соболем, за золотом, пару раз в год он себя так лечил. Вот как бывает!
   Выслушав рассказ деда под завывания Байкальского ветра, Николай Иванович сказал:
   - Но это когда было? Нынче медицина сильна, да и как мне, учителю, на лавке лежать и принимать добровольно побои?
   - Дурак ты Николка... Болезнь она никого не спрашивает, ни царей, ни князей, ни учителей и меня старика не спросит.
   - А вы меня полечили бы тайно? - тихо спросил Николай Иванович. - А чё не полечить, старуха у меня глухая, баня вон во дворе и прутьев я на корзинки как раз наготовил. Только ты мне, Николка, если лечение поможет, "чекушку" водки обещай.
   - Обещаю, - сказал учитель, - только молчи и помоги.
   Они поднялись с лавочки, и пошли под ручку в баню. В бане было холодно, но стояла широкая лавка, бак с водой, пахло березой и мылом.
   - Но, я тебя, голубок, привяжу к лавке, уж силенок у меня маловато. Ты лавку выдвини на середину баньки, разболокайся по пояс, а я веревку принесу.
   Николай-физик молча подчинялся бывалому человеку. Шаркая валенками по банному полу, дед принес веревку и пучок тальниковых прутьев. Николай улыбался, это таинство для него было новым и неизведанным. А дед вязать умел. Наконец он взял прут, помочил его в баке с водой, пару раз взвизгнул прутом в воздухе и приложился со всего размаха к розовой спине солидного человека в очках.
   - Мама, - едва успел сказать тот, как второй удар вырвал газы из круглых ягодиц пациента.
   - Вот она, окаянная тоска, нашла выход из твоего нутра, хворь выходит, - сказал дед и участил удары по спине прутом.
   -Ма... ма... ма...- орал пациент.
   - Терпи, Николка, газы пускай, мы её в двадцать пять ударов выбьем - "терпи казак, атаманом будешь".
   - Караул... помогите, люди...- ревел Николай Иванович.
   - Ори, ори, я тебе говорил старуха у меня глухая.
   Вдруг откуда-то взялось у школьного учителя в голове - он стал читать "Отче Наш", старика называл Владыкой, и вся жизнь его прошла от лукавого.
   - Двадцать пять, - сказал старик, - перекурим?
   - Отче, прости, прости за всё, хворь вышла, спаси и сохрани, помилуй, -физик плакал. Его лысая голова дрожала, лоб бился о скамью, очки валялись в стороне на полу.
   - Ну-ну, Николка, вижу, что вышла хворь, ты полежи подумай, поплачь - боле не буду хворь выгонять.- Он стал медленно развязывать Николая Ивановича, приговаривая: - Но ты Николка, не серчай, сам же просил, я и старался.
   Николай Иванович сел на лавку, спина его горела, будто леопарды и местные коты рвали её, крест - накрест красные полосы выпустили кровь. Дед вытер его спину чистой тряпкой и помазал раны какой-то мазью. Он хотел сначала разорвать деда, но внутренний голос и воспитание говорили ему: "Сам просил, сам просил". Одевшись, шатаясь, не сказав ни слова, он вышел, держась за штакетник, за ворота и глубоко вобрал в себя воздух. За наличником дедова дома, от ветра где-то спрятался воробей, он кричал: чив - чив, чив - чив.
   - Точно, - сказал пациент, - чуть жив, чуть жив.
   Он почувствовал, как Байкальский ветер пахнет чистым морозным бельём, солнце пробило утренний туман, белые буруны волн улеглись, а листву, которую гнал ветер, он давно хотел набрать жене на осенний гербарий. Он бросился подбирать жёлтые, красные листья, прохожие улыбались, а в нём рождались стихи...
   Нам трудно жилось этим летом,
   Нет в лете ни капли любви...
   "Буду читать жене пока она в постели. И всё хорошо, жизнь удалась, ребятишки они шалуны всегда, у Балабешкина все равно выиграю, съем всю жареную рыбу и похвалю хозяйку, Коневу скажу: "давай мой друг за Победу!" и выпью полстакана спирта. Он зашел в вино-водочный - очереди уже не было.
   - Девушка, красавица, - он обратился к той же продавщице, - любимая, бутылочку коньяка!
   Девушка расцвела в улыбке, подавая ему коньяк.
   - Вот видно сразу, что вы в настроении. - И добавила: -Не надо печалиться...
   А Николай Иванович пошёл к деду. "Надо отблагодарить старика", - говорил он сам себе.
   И до сих пор ходит, правда теперь к сыну старика, тот тоже лечит от многих заболеваний.

Конец

   2017г.
  
  
  
  
  
  
  

Ягода-малина

Рассказ

   Мы не знали его ни фамилию, ни имени, ни отчества. Его смерть собрала нас на кладбище, куда мы пришли проститься с ним. В жизни все звали его "Ягода Малина". Наш поселок расположен у самого берега Байкала. С правой стороны посёлка протекает и впадает в Байкал река Баргузин. Наш посёлок так и называется - Усть - Баргузин.
   В посёлке проживает трудовой народ: рыбаки, лесорубы, работники "Забайкальского Национального парка" и множество людей других профессий. Живем дружно, любим свой край, свою природу, Байкал и речку Баргузин. Дома у нас все добротные, свои участки, а самое главное -- это в доме русская печь. Без печки у нас не проживешь. Печка и тепло дает, и хлеб печет, одежду сушит, а в русской духовке и баню устроить можно. Топят у нас печи только дровами, добро тайга кругом. Не страшны ветра Байкала с русской печкой, да только мастера, что раньше легко в два дня могли поставить русскую печь - перевелись... Кто умер, кто бросил это трудное ремесло, а кто и подался в другие края.
   "В наш атомный век, когда космические корабли бороздят просторы Вселенной, остался один на десять тысяч населения, мастер - печник Ягода Малина. Может, полупроводниковый робот, под компьютерную программу и мастерит русские печи, но у нас пока таких нет. Так что Ягода Малина на весь поселок один печник.
   Я помню, еще наши знаменитости "ходили ножками под стол", как у нашего магазина, что звали мы "Дежурка", люди, хвалили печника Ягоду Малину и записывались к нему в очередь на постройку печи.
   - Вот сложил мне печь Ягода Малина, двадцать лет как не нарадуюсь,- говорила одна. А другой добавлял:
   - А мне тридцать лет назад сложил русскую печь, дек мы на нее молимся. Дров уходит мало, стряпает, печёт, а колодцы всего через два года почистим и все... Дай Бог здоровья Ягоде Малине.
   ...Когда это было?
   Давно, ответил я сам себе, глядя на пожилого сухожилистого мастера. Ягода Малина все работал, каждый день. В подмастерьях у него внук, которого он ласково называет Сергуньком. Каждый день у Ягоды Малины заказы. Там надо печь поставить, там свод у печи заменить, всем помочь надо, впереди - зима. Сергуньку лет семнадцать на вид. Он подает кирпич, месит глину, устанавливает отвесы и уровни, вникает в ремесло деда. Дед же ради внука старается, чтобы профессия не ушла из рода, есть, кому передать мастерство. Да и так помочь внуку деньжатами, иномарку Сергуньчик хочет купить. Вот дед и поможет. Настоящий дед - Ягода Малина.
   Если посмотреть на Ягоду Малину в профиль и анфас, можно смело сказать - сибирский крепыш. Среднего роста, нос картошкой, руки жилистые, как будто синие реки бежали через них в кирпич, и казалось, что он не ощущал веса кирпича, или привык к нему за годы работы. Лысый, серые добрые глаза и постоянная "Беломорина" в углу небольших губ. Папироска даже не дымилась, но в чем - то помогала ему при работе. Носил постоянно одну и ту же шапочку, что когда-то носил "Мурзилка"из журнала. И не дай Боже, если он ее, свою шапчонку, где-то оставит, не будет ни работы, ни покоя. Голос у него был тихий, но понятен всем.
   В этот осенний день глава нашего поселения Борис Николаевич Землехватов замучил свою служебную машину "Волгу", разыскивая печника Ягоду Малину. Наконец на улице Набережной, где Ягода Малина докладывал трубу у печи, глава Землехватов перекрестился и сказал:
   -Слава Богу, нашел я тебя, драгоценный ты наш Ягода Малина. Скорей слезай ко мне, разговор с тобой на миллион!
   Ягода Малина собрал инструмент, стряхнул со штанов засохшую глину и подошел к Мэру нашего поселения.
   -Послушай меня, дорогой! - обратился уважительно Мэр. - Газета наша, "Гудок рыбозавода", приказала долго жить. Нет рыбозавода, растащили по гайкам, нет и денег, газету не на что содержать, два года я бился, там наверху, чтобы копеечку нам выделили под новую газету, которая будет называться "Звон Баргузина". Ты понимаешь значение для нашей стремительной жизни? Да еще ставку селькора выбил, нет, вырвал, вот этими зубами. Он показал Ягоде Малине свои вставные железные кривые зубы и замолк...
   -А я тут причем? - сказал, недопонимая Ягода Малина.
   -Ты помнишь старую рыбоохрану: дом там хороший листвяжный, но печки нет, растащили по кирпичику наши пролетарии. А я еще в том году племянницу в резервное жилье пустил, а она и невестку туда и внука, и сына с новой женой - вот услужил родне! Выручай! В ноги упаду, но за два дня печь должна стоять, чтобы селькора туда заселить, едет уже посмотреть жилье.
   -А кирпич, глина, фурнитура, это надо чтобы все было?
   -За ночь все там будет, поехали, фундамент посмотришь.
   И он увез на "Волге" Ягоду Малину смотреть фундамент печки.
   На следующий день Ягода Малина с Сергуньком, с инструментом явились на объект для возведения печи. Сразу можно сказать: сам дом был хороший, листвяжный, пять комнат. Окна все целые, но не было печки и даже мусора от её разборки. В крыше и в потолке, где была труба, виднелось осеннее дождливое небо. Мэр сдержал свое слово. Стопкой лежали новые кирпичи, корыто для глины, сама глина целой кучей лежала во дворе. Фурнитура, плита, уголок и проволока лежали в доме. Вопросов не было, дед с внуком приступили к работе. Через полчаса мэр Землехватов привёз в дом селькора Болобонова Владимира Меркулеевича. Селькор осмотрел дом, огород, принадлежащий этой усадьбе, одобрительно пожал руку главе поселения и сказал:
   - Надеюсь, печь дня через два будет готова? Я пока без семьи так поживу, поработаю над первым тиражом нашей новой газеты. - Он взял с собой ноутбук и удалился в дальнюю комнату работать или колдовать.
   А Ягода Малина с внучком поднял (сложил) уже печь по пояс.
   Через час, как только уехал Мэр, Болобонов вышел из дальней комнаты с душистой сигаретой. "Перекурю", - сказал он и стал смотреть, как проворно Ягода Малина мастерит печь.
   -Хорошо, - сказал он и скоро ушел к себе в дальнюю комнату. На этот раз он вышел через десять минут с ноутбуком в руках.
   -Молодой человек, - сказал он, обращаясь к Ягоде Малине, - а где у вас перемычки?
   Ягода Малина посмотрел на него, улыбнулся, непонимающе заморгал серыми глазами, переспросил:
   - Какие перемычки? Тут никаких перемычек нет. Тут топка - жар будет. Селькор опять удалился в дальнюю комнату. Но не прошло и пяти минут, как селькор выскочил с ноутбуком в руках прямо на корыто, где Ягода Малина набирал глину в ведро.
   - Но вот технология, покажи мне товарищ, где ты скобки крепёжные ввернул?
   Ягода Малина все еще улыбался.
   -Да какие скобы, пятьдесят лет изготовляю печи, первый раз слышу? Вот, доложу до плиты, там заведу под вверх проволоку шестерку. Это чтобы дверцу закрепить.
   Но Болобонов совсем не собирался униматься.
   - Интересно, тут надо штырями на гайку тянуть, а он мне халтуру лепит, не знает все технологии в интернете... - И он поднес к глазам старика свой ноутбук: - Смотри, темнила, как и что прописано?
   Ягода Малина изменился в лице, видно было, как желваки заиграли на его скулах:
   - Слушай ты, профессор, меня Николаевич попросил сложить печь, сложу, затоплю, а ты потом разбирай свои технологии, что и как!
   Но селькор не унимался. Он принес свой мобильный телефон, и, сверкая фотовспышкой стал снимать все: печь, колодца, глину, кирпич, Ягоду Малину и Сергунька.
   - Слушай, ты, человек, дай работать! Или иди на хутор, бабочек лови! - не выдержал печник. Селькор взревел:
   - Деньги за халтуру взял вперед? А теперь горбатого лепишь?
   - Какие деньги? - переспросил Ягода Малина. Он все понял. Собрал не торопясь инструмент, очистил свои широкие штаны от глины, смачно плюнул, выругался матом и с Сергуньком они ушли домой, оставив печь сложенной до плиты.
   Не стоило обижать и говорить напраслину на честного человека, как Ягода Малина. Глава поселения мэр Землехвостов через пять минут приехал на своей служебной "Волге" прямо домой, к Ягоде Малине.
   -Ягода Малина, я Вас умоляю, сложите печь, ради будущего нашего поселка!
   -Что? - спросил Ягода Малина,- какие ты мне деньги заплатил, что твой спецкор или селькор, стыдил меня на старости лет?
   Мэр засмущался, отводя глаза в сторону, и сказал:
   - Работа моя такая, желаемое выдавать за действительное, уйду я в охранники, мамой клянусь.
   Ягода Малина плюнул в его сторону и сказал:
   - Пока не на воруешься, никуда не уйдешь, вспомни, как ты рвался в Мэры, сколько добра народу обещал, а на деле все на себя, на родню свою. Сам и ложи печи вместе с товарищем своим по рыбалке. Ты мужик и селькор мужик, по компьютеру смастерите печь, технологию он всю знает.
   Повернулся и ушел домой, заложив на засов свои ворота.
   Порой у нас на Байкале бывает так тихо, нет ветерка, воздух недвижим, в это затишье падает снег. Снежинки большие плавно кружат, приближаясь к земле. И может даже показаться, как одна говорит другой: "Давай, подружка, посмотрим, как поживает селькор?" И видят они как два мужика в белых рубахах, в глине, в пыли кирпичной, второй месяц мастерят печь русскую. Буржуйка у них топится, труба выведена в окно. Под столом и на столе пустых бутылок множество. Печь довели до потолка, но пришлось доской снаружи обшить; валится кирпич и глина не держит: решили изнутри каркас шить, тоже из доски, а когда затопят дерево, сгорит, кирпич останется, это все внесли в технологию. А через неделю дом бывшей рыбоохраны сгорел. Два друга, мэр и селькор затопили свое творение. Да так их печь разгорелась, что один сказал: "Домна!" Другой сказал: "Мартен!". И оба выскочили, забыв ноутбук, прямо в окошко, вынесли на плечах старинную раму.
   Столетний Листвяг горел как порох. Пожарная машина была без колес, экипаж пожарников ловил налима на реке. Хорошо, что поблизости небыли жилые строения. Люди сбежались смотреть на красивое жаркое пламя. А кто - то смотрел как мэр бил селькора. Потом селькор бил мэра. Из всего люди поняли, это два друга готовили туристический домик для приезжающих к нам на Байкал иностранцев. Русская печь обрушила весь бизнес - план. Кто кому должен, приятели решают в Республиканском Бурятском суде, а рыбоохрана требует с них материальный ущерб, в долларах, они тоже решили заняться бизнесом, места заповедные, собирай деньг за красоту природы.
   Золотых рук мастер к весне заболел и в марте мне сказали, что Ягода Малина умер. Я пошел проводить его в последний путь. На кладбище, когда работники закапывали могилу, я кинул тоже горсть нашей Байкальской земли и отошел в сторону к плачущей старушке.
   - А вы не знаете, почему его звали Ягода Малина?
   Она вытерла слёзы с глубоких морщин и улыбнулась мне:
   -До войны это было. Пошли мы в лес за дикой малиной. Нас ребятишек пятнадцать было. Пришли мы к малине, а Александр первый раздвинул малинник руками, а там медведь ест малину прямо с листвой и ветвями. Смотрят они друг на друга. Медведь здоровенный под два метра. Санька, царствие ему небесное, как закричит на медведя, как заматерится...
   -Ты, что косолапый нашу малину жрёшь, или у тебя деток нету, и сладенького они не хотят,- и по матерному на него. Соскочил медведь на все лапы, развернулся и побежал от нас. Тогда мы только перевели дух. А кто - то сказал:
   -Ай, да Ягода Малина, да тебя медведи боятся. Так и стали звать его, Ягода Малина.
   Я посмотрел на крест, на табличку, покрашенную серебряной краской. Иванов Александр Иванович 02.09.1929 - 15. 03. 2016 г. 87 лет отроду. А мы все - Ягода Малина.
  

Конец

   2019г.
  
  
  
  
  

Джамайка
рассказ


Славное море священный Байкал.
Славный корабль-омулёвая бочка.
Эй, Баргузин, пошевеливай Вал
Молодцу плыть недалечко. 
/Сл. Д. Давыдова./
/ Муз. Ю. Арнольда.

  
   Может кто и знает, что в этой застольной песне, Баргузин -- это ветер, но мало кто знает в какие часы и в каком направлении он дует. Витька Толстиков, парень с нашей улицы Энгельса посёлка Усть - Баргузина. И Витька, и я, и все жители нашего посёлка знают: Баргузин -- это ветер, а иначе мы его называем "Верховик", и дует он с Баргузинской долины, с верховья реки Баргузин, от её истока. Верховик начинает дуть с четырех часов утра, с нарастающей силой и к шести утра перестаёт дуть. За эти два часа ветер сбивает Байкальскую волну, которая за все остальное время катит свою могучую воду прямо в "Лопатки"(место впадения реки в Байкал или устье).
   Предки наши, чтобы выйти в Байкал, ждали этого ветра чтобы на парусе, а не на веслах, добраться до сетей или отправиться в плавание.
   Поэтому посёлок Усть, река Баргузин. И узник бежал с Читинского острога. Чтобы его не догнала стража, он угадал или знал Баргузинский ветер, это ему помогло оторваться от горной стражи.
   Витька Толстиков десятый год капитанит. После восьмого класса Витька один поехал в город Красноярск, поступил учиться в Красноярское речное училище, окончил его, проработал где-то на севере реки Енисей, и уже с беременной женой Валей домой приехал опытным "Рулевым мотористом". Корень Толстиковых у нас в Усть-Баргузине многочислен. Братьев и сестёр не пересчитать. Взялись они всей родней, и с Троицы по Покров выстроили Витьке дом. Места у нас много; леса тоже и место нашлось на нашей улице Энгельса Ф.
Витька- капитан самоходной плоскодонной баржи СБ-8. Наш Госпар-Порт приписки город Иркутск - порт "Байкал". Витькина баржа ходит только по реке Баргузин вверх, где раскинулись на протяжении трёхсот километров населённые пункты: Адамово, Зорино, Баргузин /Райцентр/, и множество других мелких деревень. Баржа самоходная, пятьдесят тонн водоизмещение, да и навигация у нас по реке с 9-го мая по 7-е ноября, остальное время речку сковывает лёд. Байкал ещё катит свои осенние трехметровые волны, но они разбиваются в лопатках реки, сам жеБайкал закуется во льды на Крещение, к 19-го января. 
Витька - крепкий высокий и красивый парень. Он носит капитанскую фуражку с плетёной золотой кокардой, черный китель с золотыми на руках шевронами, пуговицы блестят, есть петли под погоны, но Виктор говорит, что на барже это лишнее. Вся его форма только добавляет Витьке красоты. Волнистый чуб из-под фуражки, умные глаза, и чуть бритые бакенбарды, строгие скулы -всё напоминает мне героя-подводника из фильма "Капитан счастливой щуки".
   В навигации работы много. Надо успеть все завести по деревням. Обратно с деревень вывести скот на Усть-Баргузинский мясокомбинат, что стоит на берегу реки. День, два на зачистку трюмов и снова в рейс. На мостике в рубке Виктор строг, он смотрит вдаль, отыскивая очередную вешку фарватера или бакен в ночи; работа ответственная, опасная, но любимая для Виктора. Команда его, вместе с ним - три человека. Матрос первого класса Фезулин Макар, Витькин одноклассник, шкипер Бадмаев Церен Аргалович - бурят, пенсионер с опытом еще с войны - дружная команда. 
-Зорино... Приготовиться подать швартовы справа! Много чего в Зорино надо выгрузить на склад, запасы сделать на зиму. А пока грузчики выгружают, Аргалович ведет бухгалтерию. Они с Макаром посмотрят двигатель, масло дольют, насосом воду из отсеков качнут, да и ужин пора готовить.
Река Баргузин с пологими, покрытыми лесами берегами. Кое-где по берегам встречаются поросшие травой тихие затоны. Иногда Витька прячет свою баржу в тихий и глубокий затон. Это бывает, когда баржа СП-8 встречается поутру с ветром "Верховиком", который начинает так сильно дуть, что груженная баржа, поднимаясь вверх по течению совсем замедляет ход. Вот тогда Виктор и заводит её в глубокий затон, чтобы переждать ветер. Зачем напрасно жечь солярку? Чем выше вверх по реке, тем быстрее ее течение. За Зорино река показывает свой скрытый нрав. Вот уже видно, как вода помутнела, там и тут в округе появляются водяные воронки-омуты от быстрого течения реки. Чаще плавится рыба: ленок хариус, а последние годы сазан. Большие стаи уток, гусей и журавлей взмахивают крыльями при приближении Витькиной самоходной баржи. Капитан знает; он держит в памяти все уловки реки и ветра, экипаж спокоен и на своих местах. Когда они собираются вместе, они шутят, без обид друг над другом.
-Витька парень шустрый, - говорит шкипер Бадмаев. Говорит он это сквозь улыбку, чтобы слышали и Витька и Фабузин.- Десять лет ходит по этой реке и ребятишек - десять? Когда успевает, не пойму? А секрет простой, - продолжает он, - приходит Виктор с рейса и дает последнюю команду: всем спать!
   Смеется сам, смеется Фабузин, смеется Витька, все знают, что скажет Бадмаев.
   - Ну вот, а сосед его и говорит: все. Я спрашиваю, что все? А он мне: видишь, команда прозвучала, всем спать! Ставни днем закрыли - это значит все, у Витьки-капитана одиннадцатый будет, а я угнаться не могу, так ни одного?
   Смеются ребята. 
   Продолжительность рейса всего-то неделя. Но в этот раз рейс оказался наполовину короче. Пришли в Баргузин/это районный центр/, разгрузились, все по графику, подготовили трюмы под загрузку скота. Ждали день, ждали два, а скот не гонят? На дальних пастбищах скот. Ждать минимум неделю.
   Виктор связался с портом по рации, начальство дало приказ:"Возвращаться в Госпар порожняком". 
   -Ну и хорошо, - сказал Бадмаев, -рыбу половим, утку постреляем.
-Нет, - сказал капитан, - день отдыха и по-новому в рейс.
   Много еще завезти груза надо, предупредило начальство. Через двое суток, уже когда было темно и фонари горели на бакенах, отмечая фарватер, Витькина баржа СП-8 причалила левым бортом к пирсу, увешанному автомобильными покрышками. Бадмаева оставили ночевать на барже, старик был одинок в жизни и никуда не спешил. Завтра снова загрузка и в путь-опять по реке. Уже зажглись уличные фонари, черное небо было затянуто тучами, не было видно даже звездочек. Виктор и матрос, одноклассник Фабузин, пошли по домам. Они прошли центральную улицу Ленина, когда друг и напарник Фабузин попрощался и свернул на улицу Кирова, а Виктор на Энгельса ф.. Их пути разошлись в разные стороны. 
Идти недалеко от угла улицы до дома. Кое-где горели еще не выбитые пацанами из рогаток фонари на электрических столбах. Но странно, дом Виктора был залит светом. Подходя к дому, Виктор замедлил свой шаг. Он размышлял: время одиннадцать вечера, ставни не закрыты, свет во всех комнатах и музыка странная и этот странный её припев - Джамайка... Конечно, не ожидают хозяина, три дня еще мне в рейсе быть. Витька прильнул к своему палисаднику и стал заглядывать, что же там происходит? Ничего невозможно увидеть, ни в ограде, ни в доме, только это - Джамайка - доносилось из дома. Он перелез через палисадник, снял капитанскую фуражку, и как "разведчик" одним глазом прильнул к нижнему окошку. Боже!!! Что он увидел, не забыть ему никогда. Его жена Валя сидела в зале за столом, который ломился от закусок, ее обнимал молодой в галстуке мужчина. Он обнимал Валю за плечи, что-то шептал на ушко, и Валя была этому рада. Она сама иногда склонялась к красавцу и ласково целовала его в щеку. Детей не было видно. "В баню к матери моей увела",- подумал он. А на столе шампанское, водка и даже его любимые рыжики, что старшие дети собирали отцу по просекам, пока он в рейсе. Он отвернулся от окна, тихо спиной сполз, поранив спину. Сел возле завалинки у окна на траву, уронив между колен капитанскую фуражку. Мозг его сверлило тупым сверлом. Вот оно что, когда я в рейсе??? Наверное, это давно продолжается, никого не боятся, и эта музыка - "Джамайка". Он вцепился в траву руками что росла возле завалинки, и начал мычать - от обиды полного крушения его внутреннего корабля. Он даже спросил кого-то внутри себя: "А мои ли это дети?" Внутренний огонь бушевал в его отсеках в самом сердце. Он думал... В летней кухне ружье - улка" - двустволка, патроны в кладовке там же. Справа пули, картечь, слева дробь N2."Застрелю обоих, главное не тянуть и не распинаться перед ними", - думал он,- "но за двоих и мне расстрел. Что делать? Нет ей я скажу": "Все на твоей совести, живи", его сразу дуплетом в сердце". Что будет с детьми, когда меня посадят? Разве одной поднять такую ораву? А сколько будет разговоров, он рогоносец, да еще и уголовник.
   Простить? Уйти, скрыться? На той стороне реки, там в рыбацких сараях есть удочки и соль. Меня никто не видел, и я вроде ничего не знаю. Он почему-то вспомнил то лето. Они стояли в Баргузине под загрузкой своей СП-8. Бадмаев как- то один ящик "Солнцедара" превратил в "бой", который списали принимающие. Да, тогда гулянка была у них всю ночь на барже. Откуда взялись две женщины ,которые были не прочь выпить. А он, капитан, потом кричал в пьяном виде: " Я первый, я Капитан". И где он только с ними ни побывал - и в кубрике, и на корме, и в трюме. Высадили баб в Зорино. После он целый месяц избегал близости с Валентиной. Прикинулся больным, а сам прятал от нее глаза. Забыл все быстро? Да нет, вот Боженька наказа, меня за измену. И он заплакал. От своей мерзости в прошлом, и от горя, виденного как Валя с молодым. Он плакал и говорил себе: "Кобель ты, Толстиков, клялся в верности и любви перед Богом, вот тебе за твою измену - получай". Слёзы катились ручьем на лежащую между ног капитанскую фуражку, и как насмешка, звучало:"Джамайка".
   Вдруг скрипнула калитка внутри палисадника, через которую закрывали ставни. Старший сын Виктора, десятилетний Генка ,вбежал в полисадник, что бы закрыть окна с улицы. Свет с просторных окон освещал отца, сидящего на траве, с ручьями слез, текущих по небритому лицу.
   "Папка? - от неожиданности воскликнул сын. И испугавшись, добавил: Ты плачешь?" - Он сорвался с места, не закрыв окна, и через минуту было слышно, как по крыльцу бежит толпа -ребятишки, Валя, еще кто-то. Валя упала на колени перед своим мужем, целовала его в курчавую голову и говорила: "Вытечка, родненький, что случилось? А к нам братишка мой приехал, мы же его с нашей свадьбы-то и не видели. Вырос братишка, инженер уже. А каких он нам подарков привез! Вот платье на мне, а тебе спортивный костюм! Ребятишкам много чего..."
   Витя-капитан уткнулся в её теплые ладошки, и еще больше его одолели слезы, то ли от радости, толи от горечи.
   - Ты прости меня, Валя! Прости, ради Бога. Ради наших детей, прости. Я больше не буду, поверь!
   -Что, Витя, не будешь, может что с кораблем?
   -Ой, Валюша, не буду...- но вовремя сообразил,- не буду раньше времени приходить с рейса. Лучше рыбки на зиму половлю, уточек, гусей добуду. А я все рвусь куда -то, чуть мимо дома в море не ушел.
   -Да ладно тебе, хоть совсем никуда не ходи, нашел об чем расстраиваться. - она целовала его в обветренные губы.
  
   2018 г. Конец
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Два письма "героя"

  
   Рассказ
   Наша улица носит название "Энгельс ф.", почему так написано на всех домах, на самодельных табличках, никто и не знает. Наверное, местный "художник" увековечил себя на многие времена. Все ребята, живущие на нашей улице, мечтаю выучиться на летчика или врача, быть геологом или астрономом, стать нужным своей большой и могучей стране. В то время двери всех учебных заведений были открыты для мечты.
   Колька Коровин, по кличке "Корова", хотел быть только военным, не меньше, чем генералом. Мечта его не угасала ни на один день. Он делал деревянные автоматы, копал в своем огороде землянки и блиндажи, рыл траншеи вдоль огородной межи, оборудовал командный пункт. Колька придумал свои гранаты. В пустые консервные банки он насыпал муку, кидал банку в цель, белое облако из муки, создавало подобие взрыва, что со стороны было видно, идет бой настоящий. Мать его только и говорила: - Опять всю муку Коля извел на гранаты.
  
   На зов матери "Коля иди хоть чаю с молоком попей", отвечал:
  
   -Сначала служба, а потом чаи...
   Приходили старшие ребята со службы, в отпуск или на дембель, шапка набекрень, сапоги в гармошку, грудь в орденах. Колька долго ходил за дембелями, слушал их байки, геройские рассказы. Водку с ними не пил, он знал от отца, что водка мешает любой карьере. Колька также любил смотреть по телевизору программу ,"Служу Советскому Союзу", которую вёл Михаил Лещинский. Если программа выпадала на школьный урок, Колька отпрашивался у учителя и его отпускали.
   Шло время, Колька окончил среднюю школу - десятилетку, но поступать, никуда не захотел.
   "Сначала армия, - сказал он родителям и добавил: хороший генерал пороху сначала понюхает, солдатскую лямку потянет, из солдатского котелка каши поест".
   Как только ни уговаривали родители Кольку поступать в институт или в военное училище, он стоял на своем.
   -В армию и точка.
   Пришла долгожданная осень. Жёлтая листва срывалась с тополей, потемнели воды Байкала. Наконец, когда нагуляла крыло северная утка и дикие гуси поднялись с веселым гоготаньем с воды Байкала в теплые страны, Кольке пришла повестка.
   Повестка была из Райвоенкомата и гласила что он, Коровин Николай Родионович, призывается на срочную военную службу в ряды Советской Армии.
   -Ура! - прокричал Колька, и этот день гордо ходил по знакомым, показывая всем повестку, воин был готов к службе.
   Родители у Николая были простые рабочие люди, они работали на местном рыбозаводе - рабочими. Но как уже повелось на Руси, проводы в армию святое дело...
   Лидия Петровна Коровина была круглолицая синеглазая женщина. Черные её волосы время чуть-чуть начало серебрить. Как у всех женщин, занимающихся физическим трудом, у нее были мощные руки, круглые плечи. Кольку она родила поздно, засиделась в девках.
   Отец же был щуплый и длинный, как фитиль, но жилистый мужик. Звали его Родион Меркулеевич Коровин. Носил он постоянно усы и чем - то походил на М. А. Горького.
   Колька лицом походил на мать, но усы стал опускать как отец; был жилист, высок и силён, природа была справедлива и дала ему лучшее от матери и отца.
   Но вот накрыты столы... Промчалось время "наливай и угощай, родная мама". На проводы народу пришло много: одноклассники, друзья, родственники, а у Коровиных их было много. Самый близкий друг Толик Шалонин, по кличке "Шалун", сидел рядом с Колькой и как тамада вёл застолье.
   -Товарищи, выпьем за солдата!
   -Друзья, повторим за защитника Отечества!
   То и дело, что гостей не надо было слишком уговаривать. Толика рука с поднятым стаканом, была как линия старта на беговой дорожке. Толик "Шалун" и сам хотел в армию, он ходил в военкомат и просил военкома призвать его на военную службу, но тот ему сказал, сославшись, что на нем бронь, так как на рыбозаводе не хватает слесарей. Толик решил поговорить после с начальником цеха, где он работал.
   Наконец закричали:
   -Скинемся солдату на дорожку! И железные головастые рубли, зелёные трешки, синие пятерки полетели в приготовленную посуду, которую после обноса передали Колькиной матери.
   Курить выходили - многократно. Все Кольку хлопали по плечу.
   -Ты пиши, Коля, не забывай.
   -Сразу напиши, как до места службы довезут.
   Дед Адрон совсем опьянел, просил ребят подраться, когда он служил, в конной разведке у них, был такой обычай. Но старика увели снова за стол и объяснили: драку на свадьбе надо организовывать, а это проводы Коляна в армию. Песни пели разные: "Как родная меня мать провожала", "У солдата выходной", "Варяга", "Лучинушку" и т.д. Гуляли всю ночь... Утром, кто мог стоять, ползти и двигаться, пришли к военкомату, где был и сельсовет.
   Вот тут и полились материнские слёзы. Мать гладила Кольку по голове, прижимая к своему сердцу. Что - то говорила ему, но сын мычал только и давал матери целовать его.
   -Становись! - прозвучала команда военкома.- Перекличка, пять минут на прощание и в путь.
   Когда всех призванных завели, занесли, затянули в автобус, еще громче запричитали матери. Водитель дал по газам, он был опытен в таких делах.
   Вот и прошёл ровно месяц. От Кольки нет ничего, нет весточки для родителей, успокоить материнское сердце и думы в бессонные ночи.
   Как - то под вечер зашел к ним дед Адрон. Он потоптался у порога, попросил табурет, покряхтел и начал:
   -Сон, Лидушка, вчера видел, будто Колян ваш попал в нашу полковую конную разведку и коня ему, ну в тычь как мне, выдали, масть в яблоко, в двадцать шестом это было.
   Лида грустно посмотрела на хитрого деда, она понимала, что деду надо. Молча пошла в кладовку, взяла там от проводин оставшуюся чекушку водки и отдала деду.
   -Я знаю твою конную разведку, - сказала она, - нынче коней в армии нет, ракеты чай в космос летают.
   -Да,- сказал дед Адрон , почёсывая затылок, удалился.
   Наконец... Двадцать второго ноября Таня Глебская, что работала почтальоном на почте и разносила корреспонденцию по улице "Энгельса ф:" принесла сразу два письма. Письма были без марок, с буквами С/А. Одно письмо Коровиным, другое Толику Шалонину, "Шалуну", который жил через дорогу наискосок.
   Вот и матери глоток воздуха - весточка долгожданная от сына. Мать с волнением взяла долгожданное письмо, еще раз прочла на конверте: Коровиным Л.П. и Р.М., с письмом в руках вошла в дом. Вошла, волнуясь, волнение не унять окликнула мужа:
   -Родион, радость-то, какая, письмо от Колюшки!
   Родион за перегородкой перебирал и чинил сети. Он отложил в сторону сетевую иглу, откулыжил полотно сетей, освобождая место, усадил супругу на табурет и сказал:
   -Читай.
   Жена вскрыла конверт и начала читать: "Здравствуй, мой друг Толик!
   В первых строках моего письма сообщаю, Слава Богу, еще не убили...".
   Колькина мать грохнулась с табурета. Отец поднял её, молча, накапал валерьянки в стакан с водой, дал ей выпить лекарства успокоительного.
   - Читай дальше.
   "В гробу я Толян, видел эту заманиху. Я раздавлен, Я помер, что пришлось испытать тут за месяц "курса молодого бойца". Только посадили в поезд - началось... Прапорщик Ватюк и два с ним сержанта пьяные кричат нам: "Самцы, вешайтесь, служить с прапорщиком Ватюком, это не щи у мамки хлебать. Позолотите ручку, что мамки вам в трусы на дорогу зашили, я вас бесплатно кормить и поить буду, лучше, чем ваши мамки. Пришлось доставать всем по пятерке и отдавать прапорщику Ватюку. Обидно, что процедуру они эту делали через каждые два часа, в течение двух суток, пока не прибыли в город Читу. В баню загнали как баранов, там сосульки висят, вода холодная: за три минуты помыться, побриться и в строй. И пошла Толян, карусель.
   Подъем, отбой - сорок пять секунд, раздеться и одеться. Упор лёжа принять, пятьдесят раз отжаться, и полоса препятствия каждый день. Кросс три километра каждую неделю, а строевая по шесть часов в день. Старшина орет: "Ногу держать двадцать сантиметров от земли...". Кошмар, ведь по телевизору такого не показывали". Мать плакала, утирая слезы кончиком платка, отец был серен в лице, как земля на дороге.
   "Я совсем отощал, мозоли на ногах, завелись вши. Вчера после отбоя дембелям ставили концерт. Танец "Маленьких лебедей" мы исполнили в кальсонах, а "Во поле березка стояла" исполняли с портянками вместо платочков. Горе тому, кто на гитаре играет и песни поет, до утра дембеля не дают продыху. На политзанятиях замполит капитан Лабода - зверюга хитрющий, в середине занятия как заорет: "Встать кто спит!" - сам понимаешь, вскочишь после таких ночей. И этот замполит дает три наряда вне очереди на кухню картошку чистить, а там её три ванны надо начистить... На неделе мы хоронили бычок, который ротный нашел возле курилки. Копали яму, два на три, метра весь день. Принесли окурок на носилках и с почестями, салютом из лопат полдня закапывали бычок. Ужас, Толян, врёт наше телевиденье? Нет мочи у меня нести такую службу, а старшина Храпко говорит: "Шланг ты, Коровин, да не простой, а гофрированный, человека из тебя не сделали, дек я из тебя солдата сделаю!"
   "Ты, Толян, послушай меня, в армию не рвись, коси под дурака, ссысь/энурез/ говори, лучше женись на разведенке, чтобы у нее двое детишек было - усыновишь, можно и в психушку, но этот вариант может отразиться на карьере, когда в депутаты пойдешь. Я обо всем тут думал. Прощай, братэла - увидимся ли?"
   Мать Колькина еще долго плакала у отца на руках и всё повторяла: "Увидимся ли?"
   А вечером Толик - "Шалун", пришёл с работы домой. Он заглянул в почтовый ящик и обнаружил письмо от друга Кольки Коровина, обрадовался, вошел в дом и начал читать: "Здравствуйте, мои горячо любимые родители! Низкий поклон вам, мои дорогие! Поклон земле Русской. Привет родному порогу, батюшке Байкалу тоже поклон низкий. Шлю вам весточку из далёких краёв Забайкалья. Вот я и солдат земли Русской - воин. Это письмо пишу на спине убитого мной в неравном бою диверсанта..." Толик по своему воспитанию хотел прекратить чтение, он понял, что письмо адресовано родителям и надо бы, отнести его к ним, но интерес и любопытство пересилили воспитание, он тоже хотел служить Родине.
   "...Диверсанты прут как тараканы из-под печки, но наша разведка работает на опережение. Немного о себе. В войска попал в очень, очень серьезные - "Спецназ - крабовые котики", одна элита. Но как говорится, "Тяжело в учении, да легко в бою". Учеба каждый день, в основном учимся поражать цели из-под воды в космическом пространстве, по одной интуиции наводящего. Сразу скажу, это новая наука нашего вооружения. Изучаем приемы рукопашного боя...". Шалун подпрыгнул на подоконник, приняв стойку ниндзя. "Укладка парашюта и акваланга в вещевой мешок - доведена до совершенства. Отрабатываем удары, ластами на отруб головы противнику, с одного удара...".Шалун всё больше округлял глаза.
   А больше ничего сообщить не могу, дал подписку. Скажу по секрету, скоро опять на задание, может орден дадут вашему сыну.
   Кормят хорошо, как на курорте. На ночь дают стакан кефира, для мягкого стула. Вот и всё, что я вам скажу - есть профессия Родину и ваш покой защищать. Целую всех, за газетами следите, если что, узнаете о награде. Письмо сожгите сразу и помалкивайте в кулачок. "Шалуну" привет пусть займется йогой и голоданием, пригодится в армии". Шалун пал на пол, принял позу "Лотоса", он твердо решил завтра идти к военкому просится в войска нашей Советской Армии.
   Наутро, прохожие видели странную картину:
   На крыльце поселкового военкомата, тут же находился поссовет, отставной майор, исполняя обязанности главного по сборам и отправке призывников, местный житель Корякин М. И., был, атакован жительницей Коровиной Л. П. С головы военкома была сбита шапка образца сорок третьего года и растоптана в блин. Кокарда офицера С. А. оторвана и брошена в канаву. Петлицы на серой шинели с танками, были тоже оторваны гражданкой Коровиной Л. П., а также оторван рукав у шинели, который свисал у локтя военкома. Со словами переходящим на крик: "Возвращай, паразит, сына, - Коровина Л.П. наносила удары штакетиной, которая была вырвана из палисадника поссовета. Военкома Карякина М. И. прикрывал от ударов Толик - "Шалун", он пришел проситься в армию. Отбивая удары, Толик, кричал:
   -Тётя Лида, что вы делаете, вам гордиться сыном надо, его скоро наградят.
   Чуть поодаль стоял Кольки - "Коровы" отец, Родион, он был с ружьем двустволкой Тульского завода, он на всю улицу орал:
   -Перестреляю, суки, не пожалею после...
   Трудно представить, чем бы все кончилось, но пока не начали стрелять, был по телефону срочно вызван участковый милиционер Копылов Александр Ильич. Хорошо, что был дома, а не на рыбалке. Участковый приходился племянником военкому, а также троюродным дядей Кольке Коровину, в общем - родня. Он развел воюющие стороны, усадил их в поссовете и начал допрос. Когда он прочел письмо Коровиных, он улыбнулся. Толик - Шалун сбегал за своим письмом. Участковый прочел и его, он погрустнел и покачал головой. Дал "Шалуну" задание, сжечь письма и конверты тут же в печке.
   -Наш "герой" перепутал конверты, бывает такое по первому году службы.
   И велел расходиться по домам. Он закрыл это дело, родня все же.

Конец

   2003г.
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"