Одиночество качало перед моими глазами маятником уныния, напрочь лишая их хозяйку воли и превращая в бесполезную амебу, слишком жидкую, чтобы выдержать удар психики по самой себе, и слишком твердую, чтобы безболезненно просочиться в крошечные зазоры кожуха самокритики. Мотивация волшебным образом превратилась в мучительное воспоминание о состоянии, которого больше не вернуть никакими усилиями, а самодисциплина в своей и без тоски хромой походке доломала остатки целых костей ног. Она валялась бездыханной русалкой на дне пересохшего моря заинтересованности и источала тошнотворные запах тухлой рыбы по всей атмосфере сознания. Стоило ли отказываться от хвоста и воды ради сказочного принца-карьерного роста, чтобы единственное, что объединяло ее со своим прошлым состоянием юркой изворотливой твари стала способность гнить с головы? Да и скелет внутреннего "я" был уже неспособен выдержать мускулатуры работоспособности и усидчивости, только и мог прахом развеиваться на ветру перемен.
Я сидела на полу в тесном закутке комнаты между кроватью и шкафом, обняв колени и пристроив на них подбородок. Все дела, выполнение которых выходило за пределы моей старой квартиры, я уже переделала, и у меня оставалось временное окно перед их второй частью, запланированной на вечер. И то, слово "дела" для этой деятельности подходило слабо. Я собиралась навестить родственников, благо далеко ехать для этого было не нужно - они жили в одном доме со мной. Вернее, с моей старой квартирой, с которой я съехала несколько месяцев назад, но продолжала хранить там часть вещей. Съехала жить к человеку, который возглавил бунт любовной оппозиции и сместил меня с правящей должности в стране одиночества. Теперь режим жизни в ней сменился на диктатуру пролетариата от партии зависимости, а приверженцы старых порядков монархии уединения если и могли ненадолго перехватить бразды правления, то только в далеких провинциях, живущих прошлым. То есть поведенческими паттернами, сложившимися за годы болезней. Они срабатывали точечно в тех местах, которые сохраняли в себе ту провонявшую тухлой рыбиной самодисциплины атмосферу. Одним из таких мест как раз и являлась моя старая квартира.
В ней, казалось, сами кирпичи стен и гипсокартон перекрытий пропитались этой вонью, вывести которую не помогали никакие генеральные уборки и ароматические палочки. Визуально красивые обои слизью облепили стены, с потолка свисали гроздья плесени под видом люстр, а на шкафах мерцали нездоровой бледностью поганки декоративных интерьерных аксессуаров. Казалось, даже самый счастливый, спокойный и уверенный в себе человек выйдет оттуда зараженный спорами депрессивного безволия, чтобы незаметно для самого себя начать гнить. Эти инфекционные заболевания всегда проходят по одному сценарию, уничтожая своего носителя настолько медленно, что часто он замечает их слишком поздно и поделать что-то без посторонней помощи уже не может. Двигательный аппарат воли сгнивает медленно и даже не всегда мучительно, поэтому даже по пришествию понимания ситуации самостоятельно вылезти из этого болота уже не получится.
Вот и я, ослабевшая под ломающей внутренний стержень тяжестью мнимых чувств брошенности и ненужности, в очередной раз сидела, сжавшись в такой плотный комок, будто пыталась превратиться в точку на конце отрезка собственной жизни. И нависшая над душой тень невыполненной работы только усиливала это давление. Поэтому нужно было собрать обломки воли в нелогичное, болезненное в своей вычурности, подобие скелета, обмотать вокруг него рваные лоскуты мотивации и заштопать все это нитками надежды - одним словом, собраться. Встать, подхватить неразобранную сумку и вылететь за входную в квартиру дверь. Иначе можно застрять в этом лепрозории на долгий срок, а каждая лишняя минута в этом заведении наносила с трудом поправимо большой ущерб моему психологическому состоянию. Реабилитация после нескольких дней в этой квартире отнимала столько времени и сил, что ни о какой работе в течение этого времени речи идти не могло. А так бездарно потраченного времени было очень жаль уже сейчас. Что уж говорить про грядущую старость.