Спрятанное за тяжелой темно-серой вуалью дождевых облаков, Солнце куском сливочного масла ползло к западу по сковородке небосклона, оставляя за собой жирный алеющий след. Движение светила по горизонтальной оси отмеряли зажигающиеся там и тут огни уличных фонарей. Вместе с ними просыпались ночные городские жители, распахивая ярко-желтые глаза окон квартир по оси вертикальной. Темнело в это время года уже достаточно рано, чтобы непроглядную ночную темень снисходительно называть "вечером". Поверхности города еще не успели закутаться в мягкое белое покрывало снега, который отражал бы своими пушистыми боками ночные огни, отчего вечера казались еще темнее и злее, чем были на самом деле.
Я всегда относилась к темноте очень двояко. Моим демонам в ней было уютней и фривольней, чем при свете дня, от которого они прятались в гробы нормальности. По ночам они выбирались на охоту, чтобы третировать жителей деревеньки разумности, адекватности и рациональности, на кладбище почивших жителей которой они и коротали свою Вечность. Этим болезненным вырожденным чудовищам не с руки было воспаляться при свете дня, в ясных лучах которого вся их чудовищность казалась не более, чем вульгарной неумелой шелухой, которую ничего не стоит счистить с их слабых тщедушных тел. Но ночью они обретали новую силу, питаемые соками моих страхов и моей тревожности, которая всегда встречала демонов сознания с распростертыми объятиями, обещая увлекательную экскурсию по архипелагу нормальности в океане безмолвного ужаса. Но, тем не менее, это были мои родные демоны, с которыми мы хорошо знали и понимали друг друга, и потому вместе с неудовольствием от страха и тревоги во мне жила и любовь к темному времени суток, потому что значительной части меня было в это время комфортно. Такая двуликость восприятия не является символом раздвоения личности. Это одна и та же я, которая перекатывается от одной стенки сосуда сознания к другой, вторя движениям маятника времени суток. Впрочем, все это не значит, что иногда тревога оказывалась сильнее любых удовольствий, даруемых ею. И сегодня был как раз такой вечер.
Свет был включен в каждой комнате, шторы занавешены на всех окнах, в мониторе ноутбука прорублено виртуальное окно в яркие светлые диснеевские мультфильмы - все ради того, чтобы лишний раз с темнотой не соприкасаться. Это было точь-в-точь как в притче о белой обезьяне, то есть абсолютно бессмысленно. Чем больше света я зажигала и чем веселее мультики выбирала, тем тоньше становилась эта белая прослойка между спокойной разумностью и тревогой. Хотя, если повыключать весь свет и собрать все шторы, то она никуда не денется. Полная обреченной покорности, я понимала, что мне никуда не спрятаться от предстоящего диалога со своей тревогой. Так что лучше не тянуть.
Я вздохнула, поставила "Красавицу и Чудовище" на паузу и пошла гасить свет, расшторивать окна и готовиться к чему-то, что я даже представить себе не могла, но что я точно знала, не несло ничего общего с такими понятиями как "спокойствие", "уверенность" и "безопасность". Зажечь свечи по сторонам света. Надеть кольца-амулеты. Спрятать подальше все колюще-режущие предметы. Принять холодный душ. Налить бокал красного сухого вина. И усесться, поджав под себя икры, на пол, глядя в синеющий в окне прямоугольник неба.
- Ну, привет. Давай поговорим в этот раз на моих условиях, - тихо пробубнила я, вопросительно-недоверчиво уставившись в чернеющую перед глазами пустоту.