Когда-то давно она разбилась на тысячу тысяч осколков цветного стекла, хрустальными слезами их пыли оплакивая никогда не случившуюся целостность. Много раз пыталась собрать эту сверкающую груду во что-то единое, неважно во что - витраж или бра - лишь бы не чувствовать разобщенности с частями собственного "я". Но раз за разом, год за годом ничего не получалось, и горста осколков так и оставалась горсткой осколков. Из них творили удивительные вещи посторонние мастера-витражники, иногда не гнушаясь расплавить стекло и выдуть из него фигурку, только им и угодную. Она не имела мнения на этот счет и свободно позволяла лепить из себя все, что заблагорассудится, отдаваясь целиком в руки мнимо близких людей. И рассыпаясь снова на спафировые дюны стекляшек за неимение собственного клея, на котором они держались бы.
В этот день она шла по набережной, над которой нависла серая подушка кучевых облаков. Они лениво поплевывали на прохожих моросящим дождем. Настолько слабеньким, что он был неспособен смыть капли пота, куда более массивные, чем сами капли дождя. Воздух и сам, казалось, потел туманной сырой взвесью. И капли эти, выступающие на атмосферной шкуре, были пресными из-за усталости от неописуемо-мучительной жары последних дней. Как при слишком активных тренировках в тренажерном зале, пот теряет свою морскую соленость.
Она тоже успела растерять всю горечь утренней прогулки под остывающим августовским солнцем. Тогда уши были прижаты к голове большими наушниками цвета младенческой пяточки. Из них в душу лились потоки скандинавских традиционных звучаний, с дрожью в голосе варгана считая ее сердцебиение. Оно часто обгоняло темп музыки и догоняло темп быстрых, бегущих шагов. Направив ее в маленький парк недалеко от дома, ноги понесли ее в сторону опушенного чертополоха, чтобы сделать на фоне него тоскливые селфи. Еще долго она не решится публиковать их в социальных сетях, и без них изобилующих ее автопортретами. Надо бы написать свой собственный портрет, но так сложно преодолеть баррикады собственной прокрастинации со знаменами лени на флагштоках оправданий.
Так больше нельзя. Она шла, ежась от холода раннего утра, и точно знала, что может гораздо больше, чем делает. Это было не бесстыдное желание собственного совершенства, это была спокойная уверенность, что пора набирать обороты жизни. Ей же гораздо лучше живется, когда вообще нет свободного времени. Обычно она посвящает его жалости к себе. Но это уже отжившая часть, песок, а не хрусталь, которому больше нет места в ее жизни. Теперь пришло время стать ураганным ветром и вычистить свои осколки от непрошенных и ненужных крупиц.
Ведь чтобы собрать витражную скульптуру собственного эго нужно избавиться от всего мусора, который уродливыми пупырышками покроет совершенное изделие. Она уже начала его склеивать из имеющихся кусочков стекла. Вот этот бирюзовый, как поверхность моря над белым песком дна - цвет зеркал ее души, ее голубых глаз. Душа нередко меняет цвет от серого до голубого в зависимости от погоды внешних условий среды. А вот эти мелкие красные кусочки станут сердцем скульптуры, полном страсти и нежности. Мелкие осколки кораллового цвета станут кровеносной системой ее существа. Фиолетовыми будут виться перья начинающего свое формирование феникса, изумрудно-зелеными каплями будет ее доброта, а светло - желтыми - способность любить.
Прекрасная скульптура получается. Полная застывшего порыва, верности себе и преданности окружающим, горящая бликами своего дела и отбрасывающая солнечные зайчики веселья на все окружающие острые углы. Осталось только смахнуть ненужный песок лени и промыть осколки в хрустальной воду слез. Которых не видно за крупными каплями пота и легкой влагой моросящего дождя, за тоскливым бряцаньем варгана и сильными партиями скрипки.