Кожа лоскутами сползает с тела из-за трения об нее одежды. Они падают склизкой синеватой лапшой на белые простыни в желтых пятнах, от которых разит затхлой сыростью. Обнаженное мясо полыхает огнем боли и жара, которые выдавливают из пор на лбу и на спине капли холодного пота. Я мечусь в лихорадке по постели, с каждой минутой все больше расписывая простыни фресками болезни.
Горло сильно саднит - как будто от продолжительного крика отчаяния: "Не хочу! Не хочу! Не хочу болеть!". Но все его потуги приводят только к воспалению миндалин, которые, если повезет, не нацепят на себя ожерелье гнойников. В таком состоянии последнее, чего хочется - это выползать из дома на мороз и ехать куда-то вскрывать эти бляшки. Лишь бы пронесло.
Папа всегда говорил, что наличие аппетита - это верный симптом скорого выздоровления. Исходя из этой логики, дорога сведет меня напрямик в такую же холодную и сырую, как простыни, могилу. Есть не хочется уже третий день кряду.
Вообще-то, желание есть только одно - чтобы эти мучения поскорее закончились. Неважно посредством чего - могилы или лечения капельницами. И тот, и другой вариант будут одинаково продолжительны и мучительны. Но, наверное, все-таки хотелось бы выздороветь, чтобы насмехаться над бессилием ангины против молодого здорового тела.
Три раза в день я пью жаропонижающие. Они приносят облегчение состояния на пусть и не большой, но срок. В эти минуты лоскуты кожи, уже начавшие тухнуть в своей воспаленности, снова налепляются на мясо моего тела, и я даже в состоянии о чем-то подумать связно и последовательно. Потому что при лихорадке мышление похоже на водоворот испаряющихся камней в месте столкновения молнии с пиццерией. Такое же нелепое, с вывернутыми в другую сторону суставами, жертва средневековых инквизиционных пыток, теряющая рассудок. Нет, с жаропонижающим я снова обретаю способность к логическим рассуждениям.
Первый вывод, который я делаю после утреннего приема парацетамола - что надо, все-таки хоть что-то съесть. Потому что откуда же иначе у организма возникнут силы на борьбу с болезнью? Поэтому же нужно поесть плотно, с изобилием долгих углеводов в составе пищи. Ведь в следующий раз я смогу заставить запихнуть в себя пустой бульон не раньше шести часов вечера. А до этого времени моторчику организма нужно топливо, на котором можно скрипеть несмазанными маслом здоровья шестеренкам.
Наконец, с геркулесовой кашей покончено. Сразу же начинает хотеться спать, и я решаю, что это лучшее, чем я сейчас могу заняться. Сон при высокой температуре не приносит облегчения, а сны снятся такие, что просыпаешься будто бы облепленным грязью со всех сторон. Нужно хоть немного по-настоящему отдохнуть, пока температура снова не начнет заявлять свои права на власть.
Хотя сил уже почти нет - от кухни до спальни ведь еще нужно дойти - перед дневным тихим часом нужно сесть лекарства. Таблетки прокатятся по горлу раскаленными комками железа, обжигая больную гортань болью. А потом придется полирнуть этот достославный эффект наждачкой спрея в горло. Не знаю, что в нем ужасней - вкус, запах или ощущения, им приносимые. Мой папа всегда говорил, что чем гаже лекарство - тем, значит, оно действенней. Исходя из этой логики этот спрей - лучшее средство от боли в горле любой природы.
Вот теперь можно и поспать. Я надеюсь, что мне будут сниться радуги, перепрыгивающие с одного пушистого облачка сладкой ваты на другое. И если я захочу их съесть - то сделаю это с удовольствием, а не с болью, как в реальном мире. Еще и не потолстею от этого лакомства. Красота же! В здоровом сне жизнь бывает краше реальности.