Свет фар спицами вязал бесконечно длинный шарф из пряжи тумана. Он тугой сетью опутывал лимонно-желтую машину, из-за чего та двигалась, как с поднятым ручником. Хотя он, конечно, был опущен, что я несколько раз проверила. Автомобиль медленно, неохотно выехал из парковочного кармана, как будто не хотел покидать безопасное место, где можно прикинуться мертвым и не привлекать к себе внимания. Я очень надеялась, что он не решит полежать кверху брюхом посреди дороги, с отскоком перевернувшись на крышу. Такая попытка моего убийства была крайне нежелательна, но весьма вероятна, потому что негоже жизни почивать на смертном одре этого Города. Я уже была уверена, что каким-то неведомым мне образом перенеслась в него. Уж слишком пугающим было его безмолвие.
Куда ехать, я не знала. Посчитала, что самым разумным будет перемещаться на минимальной скорости и внимательно следить за окнами домов. То, которое будет освещено изнутри люстрой, и будет местом пробуждения какого-то человека.
Еще я подумала, что стоит, для начала, проехаться по набережным города, ведь вода - это жизнь, и она убережет меня от беды своим количеством в моем теле, да и поможет сохранить сознание тем, кто смог не уснуть.
Часы показывали час дня, тринадцать ноль-ноль. За окнами машины было темно. Слепое городское небо, с выколотыми глазами звезд его иллюминацией, не пропускало ни искорки. Вернее, иллюминации уже не было, все замерло в ореоле погасших фонарей, но это не убрало бельма с черного неба. Под его невидящим взором я поползла к югу города, чтобы начать следовать по набережным на север. Когда-то давно, не давеча, как вчера, на юге жили мои друзья. И в центре, и на севере. Я надеялась, что именно их окна окажутся неспящими, но рассчитывать на это не приходилось: я уже осознала, что все, что могло бы принести мне радость или облегчение в этом Городе, умирает тут же, стоит мне даже просто подумать об этом.
Но, тем не менее, в таком положении вещей хотелось убедиться лично. И вот я уже еду вдоль реки, пытаясь отыскать хоть какой-то источник электрического света. Но дома казались давно вымершими, похожими на склепы, опутанные виноградом сорта мерло с уснувших навек ягодами. Вино из них принесет вкусовое наслаждение только мумиям, забальзамированным телам да языкам в формалине. Они, казалось, облизывали мои губы в попытке уничтожающего разум поцелуя, обмазывая потрескавшуюся тонкую кожу гнилостной помадой, которая была так к лицу бледности гипотоника - меня.
Я прикоснулась пальцами правой руки к губам. Левой продолжала придерживать руль, да и кожи пальцев одной конечности хватит, чтобы начать тревожиться еще больше или, что было бы очень хорошо, немного успокоиться. Губы были сухими и шершавыми, как старый войлок, заполняющий серой шерстью улицы этого Города. Несмотря на закрытые окна автомобиля, казалось, что он уже заполнил собой все его нутро, обив стенки роскошной гробовой обшивкой. В горле начинало першить, словно бы по нему ползали такие же белые, как туман, опарыши. Это омерзительное сходство вызывало сильную тошноту, и я почувствовала, как горло сжимает рвотный спазм.
Резкая остановка. Открытая дверь. Тело сводит судорогой, пока оно исторгает из себя желтую желчь. Я не помнила, когда ела в последний раз, да и вряд ли сейчас это имело хоть какое-то значение. Гораздо больше меня волновал кислый привкус во рту, от которого хотелось избавиться во что бы то ни стало. Но ни воды, ни леденцов, ни самых завалящих сухариков в машине не было. Носогубные складки поднимались вокруг ноздрей от отвращения, и мне хотелось поскорее закрыть дверь машины и сознания от ужасной реальности - реальности ли? - окружавшей меня. И если о разуме я сейчас позаботиться не могла, то хлопнуть дверью автомобиля - вполне себе. Что незамедлительно и сделала.
Нужно было ехать дальше. Благо, холодный липкий пот намертво приклеил меня к креслу и спинке водительского сиденья. И я поехала, слабо надавливая на педаль газа. Хотелось чем-то отвлечься от вкуса желудочного сока во рту, который, казалось, так нравился заформалиненным языкам, и я попыталась включить радио. На всех волнах оно шептало помехами, которые, медленно становясь все громче и громче, складывались в слова. "Солнце никогда не взойдет. Никогда не взойдет". Пальцы закостенели на баранке руля. Он говорит со мной. Кое-кто говорит со мной.