... Ольга прожила в гражданском браке девять лет. Родила двоих детей. Жили хорошо. Муж прилично зарабатывал, Ольга сидела дома. Потом супруг встретил молодую и красивую, загулял. Ольга сделала вид, что увлечена одним его сослуживцем - дескать, приревнует, опомнится, бросит свою любовницу. Но Виктор любовницу не бросил, а, наоборот, на ней женился. А Ольгу попросту выгнал из дома. Как говорится, ты мне никто и звать тебя никак! И детей отсудил - мол, материально не может обеспечить и, к тому же, морально неустойчива. Адвокат хороший у него, дорогой. А у Ольги ни адвоката, ни денег, ни квартиры. В отчаянии хотела детей выкрасть - так теперь её к ним вообще не пускают.
"Как может она с улыбкой смотреть на солнце, разговаривать с людьми, работать - вообще жить? Наверное, это и есть смирение? - думала Антуанетта, невольно перенося себя в эту ужасную ситуацию и внутренне содрогаясь. - Конечно, главное, что дети её живы. Но они вырастут без матери и при встрече могут даже не узнать. Нет, старшая, наверное, вспомнит, а вот маленький... И потом, что они будут думать о своей матери, что им внушит папаша? Ольга потеряла всё, что имела. Даже угла своего нет. Иногда, теряя малое, мы приобретаем весь мир... Красиво звучит. - Антуанетта долго смотрела на медленно плывущие белоснежные облака. - Какие белые и чистые! И это золото крестов в голубой вышине... Чистота и покой... Судьба Ольги так жестока, но, может быть, это её путь к собственной душе, к Богу. Может быть. Наверное, вся наша жизнь - это путь к собственной душе. Если, конечно, мы правильно выбираем дорогу. Умом это можно понять, но разве возможно вынести то, что выпало на долю Ольги! Я вот пару недель своих не вижу - а кажется, вечность. И потом, я сама. У меня их никто не отнимал".
- Я сама их у себя отнимаю! - сказала она своему отражению в оконном стекле. - Время идёт, сколько его отмеряно, кто знает? Что ждёт впереди? Может, судьба готовит страшное - и осталось совсем немного быть вместе...
Она достала мобильник, хотела включить его, но, подержав в руках, опустила в сумку:
- Что я им скажу? Что моя жизнь раздвоилась, и они остались на другой тропинке? Как это могло случиться? Неужели я сбилась с пути? Когда? В самом начале или сейчас?
Антуанетта снова потянулась к телефону, но отдёрнула руку.
В монастыре, конечно, был телефон, и ей разрешили позвонить домой. Нет, домой побоялась - позвонила Ивану, сказала, что не взяла зарядное устройство, что разрядился мобильник. Попросила, чтоб позвонил домой и Марине. Мол, решила пожить в монастыре - изучить, так сказать, ситуацию изнутри. Иван почему-то поверил и обрадовался.
На самом деле мобильник она давно отключила. Сначала не хотела никого слышать, а сейчас боялась.
"А вдруг они не звонили мне? Вдруг я включу телефон, а там - ни одного пропущенного вызова? И мама... Она наверняка уже знает, что меня нет дома. Надо было ей самой позвонить. Представляю её лицо! Конечно, она будет на стороне Жени - он такой положительный и спокойный! А я..."
...Антуанетта чувствовала себя потерянной, несчастной, никому не нужной. Как будто не она сбежала от близких людей, а они бросили её. Аня помогала на кухне, ходила вместе с другими женщинами за грибами, таскала новыми блестящими вёдрами воду. А вечером, когда разъезжались автобусы и машины, они ходили к источнику и сначала купались в мутной, нагревшейся за день воде, а потом поливали друг друга чистой, ключевой. Эта вода была ледяной, обжигала тело, казалось, обновляла душу. Правда, на утро от бодрящей свежести ничего не оставалось, и день Антуанетта обычно начинала в плохом настроении - совсем не по-христиански.
Но физическая работа делала своё дело - утомляла тело и не давала размножаться мыслям. Платок, который Аня сначала завязывала сзади, кокетливо выпуская чёлку, теперь покрывал всю голову и даже часть лица. Антуанетта чувствовала себя улиткой, спрятавшейся внутри домика - ей хорошо, спокойно, никто её не видит. Даже здесь, в монастыре, Аня сначала не могла избавиться от привычки смотреть на себя со стороны, пыталась ловить взгляды и по ним определять, как её оценивают окружающие, как к ней относятся. Монастырской стены оказалось мало, чтобы оторвать её от сиюминутных переживаний суетной мирской жизни. И только платок, повязанный без зеркала и без претензии на изящество, как будто вырывал из привычного круга и погружал в какое-то новое и от этого странное состояние. Антуанетте казалось, что она перестала не только анализировать и оценивать, но и вообще думать. Устало опускаясь на траву, она смотрела на монастырские кресты и шептала:
- Господи, за что мне всё это?
И плакала. Слёзы лились, застилая глаза и покрывая мир пеленой. А губы почему-то улыбались. Это было похоже на грибной дождь, когда сыплющиеся с неба капли пронизаны солнечным светом.
Однажды вечером Антуанетта долго бродила вокруг монастыря, не обращая внимания на изрезанные лезвиями травы ноги. Входя в ворота, она услышала странные и непривычно громкие для монастырского вечера звуки. Казалось, что кричит какое-то животное. Аня остановилась в нерешительности.
- Не бойся, - успокоила появившаяся неизвестно откуда Ольга.
Аня вздрогнула.
- Не бойся, - Ольга говорила, как всегда, спокойно и тихо. - Это Аллочку мать опять привезла.
- Какую Аллочку? Кто это?
- Да как сказать...- пожала плечами Ольга. - Вроде как девочка...
- Девочка?!
... Аллочке было за тридцать, точнее её физическому телу. Сама же она осталась ребёнком, причём настолько маленьким, что не могла себя обслуживать, с трудом контактировала с окружающим миром и была совершенно беспомощным существом. Мать не первый год возила её в монастырь, хотя эти поездки всегда заканчивались в больнице - Аллочка не отличалась и физическим здоровьем, врачи говорили, что иммунитет её настолько ослаблен, что лучше всего держать девочку под колпакам. Любые контакты оборачивались очередной инфекцией, протекавшей тяжело и отнимавшей и у матери, и у дочери немало сил.
В прошлом году ко всем несчастьям прибавился страшный диагноз: "Рак матки". Аллочке сделали операцию, которую она перенесла на удивление легко, а через несколько месяцев они с матерью вновь отправились в паломничество.
Всё это рассказала Антуанетте сама Нина Александровна - мама несчастной Аллочки. Она не плакала, не жаловалась на жизнь, благодарила Бога, что Аллочка не буйная - позволяет ей работать на дому, рассказывала про свои невесёлые дела так просто и спокойно, как будто речь шла о милых пустяках, а не о трагедии всей её жизни. И только иногда поднимала глаза и вздыхала:
- За что ей всё это?!
...Антуанетта не спала всю ночь. Сначала она лежала с широко открытыми невидящими глазами, не шевелясь, в каком-то странном оцепенении. Потом поднялась, села на кровати.
- Ты что? - проснулась Ольга.
- Немыслимо! Она всю свою жизнь посвятила этому существу, которое ничего не понимает, никогда не поправится. И при этом я ни разу не услышала от неё: "За что это МНЕ?"
- Ты о Нине? - тихо спросила Ольга. - А ты что - бросила бы?
- Да нет, что ты! - испугалась Антуанетта. - Я не о том. Она всё время повторяет: "За что это ЕЙ?" Ты заметила? А ведь Аллочка ничего не понимает и не переживает, я думаю. А Нина всю свою жизнь... Что у неё есть, кроме ребёнка-инвалида?!
- Сын старший есть. Он-то её по монастырям и начал возить - а потом уж она сама. Муж был. Ну, муж - понятно! Мужчины редко такое выдерживают. - Ольга помолчала. - "За что мне?" "За что ей?" Какая разница! Нам всем - за что-то! И для чего-то. И столько, сколько надо.
Аня долго смотрела в темноту за окном, а потом сказала:
- Получается, я здесь самая счастливая, - она засомневалась в последнем слове, - самая благополучная. А я ведь не живу, а как будто пережидаю свою жизнь. Чувствую себя перед всеми виноватой - и одновременно всеми обиженной...
Ольга перекрестилась, отвернулась к стене и замолчала - то ли уснула, то ли сделала вид, что спит.
Антуанетта вышла во двор и долго смотрела в небо. Казалось, внутри неё происходит что-то неподвластное ей самой. Она не знала, что с этим делать - и чтобы не думать, смотрела ввысь. Почему-то не было слёз.
Утренний ветерок вернул Антуанетту к действительности. Она покачала головой, как будто удивляясь себе самой, потом вздохнула и прошептала: