Аннотация: Зачем нужна фантастика в произведениях литературного мейнстрима?
"Если", 2003, N11
От редакции "Если":
Вы заметили любопытное явление, утвердившееся на российском литературном поле: с одной стороны, взаимоотношения между фантастикой и Большой Литературой остаются, мягко говоря, прохладными, с другой же, наблюдается весьма активное проникновение авторов "толстых журналов" на территорию "условного противника". Ведь и в самом деле, современная проза мэйнстрима все чаще использует приемы, свойственные НФ и фэнтези. Фантастика в мэйнстриме - тема интересная, и мы попросили в ней разобраться московского писателя и критика.
* * *
ПОГРАНИЧНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ
В библиографических списках произведений фантастики встречается множество авторов, которых к фантастам причислить можно лишь с большой натяжкой. И далеко не все произведения, включенные в реестры, имеют право называться фантастическими. Зачастую речь идет лишь об элементах фантастики в сюжете. Конечно, "Аэлита" и "Гиперболоид инженера Гарина" Алексея Толстого - это в чистом виде НФ-романы, как и "Роковые яйца" Михаила Булгакова, а вот "Мастер и Маргарита" - уже нечто другое. В библиографии этот роман включают, а вот печатать в жанровой книжной серии никто не решается. Прием - это еще не жанр. Между литературой жанровой, сюжетной и так называемой высокой (или мэйнстримом) есть четкая граница, более похожая на пропасть. Перепрыгнуть ее, увы, затруднительно. Произведение остается там, где оно родилось. Это как граница между хоккеем и балетом на льду, наличие коньков их не уравнивает. Так что и сравнивать бесполезно - оценочные критерии разные.
Поэтому стоит разобраться, с какой целью и каким образом в мэйнстриме используются элементы фантастики. Почему произведения, по всем внешним признакам являющиеся фантастическими, ни литературной критикой, ни интеллектуальным истеблишментом, ни издателями, ни самими авторами зачастую таковыми не признаются.
* * *
Начать, пожалуй, следует с самого нашумевшего фантастического мэйнстримовского романа последних лет - антиутопии "Кысь" Татьяны Толстой.
Зачинается произведение самым что ни на есть "классическим" способом: "Бенедикт натянул валенки, <...> вышел на крыльцо и потянул носом морозный чистый воздух. Эх и хорошо же!" Так и повеяло незабвенным ильфо-петровским Ромуальдычем, который нюхнул портянку и ажно заколдыбался. Классики отечественной сатиры откровенно пародировали посконную прозу своего времени, а Толстая подобным цитированием ставит читателя в тупик: принимать ли ее роман всерьез? Тем более, что весь он написан таким искусственно-посконным языком.
Действие "Кыси" разворачивается спустя двести лет после некоего Взрыва, отбросившего Россию, а может, и всю земную цивилизацию в глухое средневековье. Причем, буквально. У выживших начисто отшибло память. Пропал не только разговорный русский язык конца XX века, но и канцелярит почти не сохранился, как и жаргонные словечки, которыми так безобразно насыщена наша современная речь. И все заговорили на каком-то лубочно-сусальном языке. Логики в этом нет никакой, зато явственно виден метод создания фантастических реалий - перевертыш. Нынешняя городская речь заменена на прямо противоположную - сельскую, старинную, с шутками-прибаутками, скоморошную, ласковую и любезную до приторной сахарности. Голубчики - так называют себя жители Федор-Кузьмичска.
Если попросить ребенка нарисовать фантастического зверя, что он сделает? К телу коровы пририсует голову крокодила с рогами и петушиным гребнем, львиные лапы, собачий хвост и птичьи крылья. То есть возьмет знакомые, вполне реальные элементы и скомбинирует из них нечто по привычной схеме. Нечетное количество лап и глаза на животе - это уже более высокий уровень творческой фантазии, доступный только детям подготовленным, преодолевшим первый уровень детского фантазирования. Точно так же и фантастическую реальность ребенок создает на доступном ему уровне - придает предметам и существам чужие свойства. Звери по небу летают, рыбы посуху гуляют - вот стандартный детский уровень.
Именно на таком первичном уровне работает фантазия Татьяны Толстой. Юркие зайцы прыгают по деревьям, куры осенью сбиваются в стаи и подаются на юг. Те и другие не просто несъедобны, а ядовиты. Зато мыши вполне съедобны, желанны на каждом столе и дают не только ценный мех, но и сало свечное.
Отброшенные в средневековье голубчики знают грамоту. Но алфавит у них наш, послереформенный, освобожденный от "ятя", "ижицы" и еще нескольких избыточных знаков. Толстая даже приводит весь список современных русских букв и добавляет: "А еще, конечно, наука всякой букве научное название дает: "люди", а то "живете", а то "червь".
Этими "аз", "буки", "веди" по порядку обозначены все главы романа. Их тридцать три, по количеству известных всем букв. Но если заглянуть в оглавление и просмотреть весь список, то азбука Татьяны Толстой не совпадет с той, что она же приводит в тексте. Буква "р" пропала, зато появилось "и" десятеричное. Три последние буквы алфавита - "ять", "фита", "ижица". При том, что буква "ф" уже имеется - "ферт". А уж "ю" вполне могла бы предстать "юсом".
Конечно, я придираюсь. Так ведь есть к чему! Такая неразбериха с алфавитом свидетельство не просто небрежения автора, а непродуманности фантастического мира Татьяны Толстой. Фантаст-профессионал такого себе никогда не позволит. Толстая, будучи профессионалом мэйнстримовской прозы, настоящим художником слова, тем не менее выступает в фантастике как дилетант, любитель. Совершенно очевидно, что с современной российской фантастикой она не знакома и имеет самые общие представления о принципах создания произведений этого направления. Потому в этом смысле ее творческий метод откровенно примитивен.
Смогла бы Татьяна Толстая создать более убедительный и логичный фантастический мир? Разумеется, да! За четырнадцать лет, потраченных на ваяние "Кыси", талантливый дилетант сумел бы не только освоить все приемы фантастической прозы, но и развить их, и создать новые. Просто Толстой это ни к чему, перед ней стояла иная задача. Она писала роман не о возрождении цивилизации, не о борьбе за выживание. "Кысь" - это желчная сатира на "ЭНТЕЛЕГЕНЦЫЮ" с "ОНЕВЕРСТЕЦКИМ АБРАЗАВАНИЕМ", социальных и творческих импотентов, строгающих деревянных "Пушкиных", диссидентствующих болтунов. Это роман о беспросветной тупости зачуханных "голубчиков". О том, что литература никого не делает лучше, поскольку воспринимается "голубчиками" исключительно потребительски, как "безмысленное чтиво", тяга к которому сродни тяге к набиванию желудка. Зачем же создавать убедительный мир? Логичное развитие событий и характеров, наоборот, разрушило бы авторский замысел. Герои вышли бы из подчинения и начали жить своей жизнью, чего Татьяна Толстая никак не могла позволить.
В сущности, "Кысь" глубоко антагонистична сюжетной фантастической прозе. Ведь фантастика в представлении интеллектуального истеблишмента - то самое "безмысленное чтиво" для "голубчиков". Увлекательное, затягивающее, но бесполезное, потому что "голубчики" не способны воспринимать и понимать литературу мэйнстрима, усваивая только поверхностный, сюжетный, буквальный слой текста, не проникая вглубь.
Сам по себе выбор писателем жанра антиутопии зачастую носит вынужденный характер. В нашу быстро меняющуюся эпоху автору, особенно работающему в крупной форме, трудно поспеть за реалиями времени, да еще и осмыслить их. Большое ведь видится на расстоянии, а это расстояние никак не образуется. И если браться за сатирическое произведение, то антиутопия оказывается самой удобной формой. Любые нынешние ситуации и явления можно смоделировать в их развитии в сторону абсурда, эксплуатируя фантастический гротеск. И фантастическая составляющая здесь служит вспомогательным средством, а не основой. В романе Татьяны Толстой использован не принцип создания фантастического произведения, а принцип отказа от современных реалий с целью исследования современной, на взгляд писателя, психологии и социально-нравственных проблем российского общества методом сатирического гротеска. И фантастический мир "Кыси" служит исключительно для обоснования этого гротеска, для расширения пространства свободы авторской мысли.
* * *
Другой нашумевший роман последних лет - "Укус ангела" Павла Крусанова - своего рода зеркальная противоположность "Кыси". Это тоже антиутопия, просто в романе Толстой действие происходит после катастрофы, а у Крусанова до нее. Оба романа "имперские". Но Толстая выражает точку зрения либеральной интеллигенции, где самоуничижение и саморазвенчание имперского мышления доходит до нижнего предела, а Крусанов, напротив, создает эпическое полотно, империю возвеличивающее. Что, однако, не уберегает ее от краха, поскольку тоталитарная система неизбежно сама себя уничтожает. Имперская утопия логично превращается в антиутопию.
Разные задачи, естественно, требуют разных средств. Поскольку возродить Российскую империю обычными экономическими и политическими средствами невозможно, на помощь писателю приходит магия. Как в анекдоте: "Есть два способа возрождения России - реалистический и фантастический. Реалистический - это когда прилетят инопланетяне и решат все проблемы, а фантастический - это когда наши люди бросят пить и начнут пахать, как китайцы". С этой точки зрения, "Укус ангела" абсолютно реалистичен, но и без китайцев Павел Крусанов не смог обойтись.
Но сначала несколько слов о современной утопии.
Коммунистическая утопия, основанная на сознательности граждан, создавалась не одним поколением советских писателей-фантастов. Но светлая идея себя исчерпала, и нынешние прозаики пошли проторенным историческим путем: империи воздвигаются огнем и мечом, а не силой убеждения, и держатся на насилии. Великая Ордусь, придуманная Хольмом ван Зайчиком и превратившаяся в некий утопический символ, где русский и китаец - братья навек, из фантастической версии альтернативной истории на наших глазах превращается в геополитическую идею. Многие убеждены, что Китай - естественный стратегический партнер России, и, объединив усилия, два эти государства могут превратиться в мировой полюс силы, способный противостоять диктату США и всего западного мира. И что же здесь фантастического? Сплошная публицистика. Лет сорок-пятьдесят назад такой публицистикой мог бы считаться сюжет с Соединенными Штатами Европы и распавшимся на пятнадцать-двадцать государств Советским Союзом.
Фантастическим государством Ордусь делает не идея союзного евразийского государства, а альтернативный исторический посыл - Золотая Орда не распалась, как все мировые империи, поскольку населявшие ее народы с принципиально несоединимыми менталитетами слились-таки в единую историческую общность - ордусский народ, а кто не захотел, тем глотки перерезали и хребты поломали. И подобно тому, как вполне серьезно ведется поиск легендарной Атлантиды, так и некоторые российские историки, политологи, публицисты и писатели ищут черты Ордуси в нынешней России.
То же делает и Крусанов.
Жанровой привязке "Укус ангела" поддается с трудом. Роман-фэнтези? Элемент сказочности в сюжете присутствует. Но он абсолютно неканонический: мать главного героя перерождается в уклейку и живет в пруду, а сам герой, Иван Некитаев, отдан на воспитание человеку-дереву.
Композиция романа, мягко говоря, нелинейна. События изложены не по порядку, а совершенно произвольно, словно автор случайным образом перемешал главы. Поэтому, кстати, Крусанову сразу поставили в вину подражание Павичу с его "Хазарским словарем". Но это один из стандартных приемов интеллектуального искусства, будь то кинематограф или литература. И это сигнал, который автор подает читателю: книга не для всех. Точно так же, как читатель фэнтези должен обладать определенным багажом знаний, так и читатель Крусанова обязан обладать определенной начитанностью. Без знания художественной литературы и знакомства с основами философии полноценное удовольствие от "Укуса ангела" не получить. Будьте любезны по ходу чтения поразмыслить, является ли князь Кошкин антитезой князю Мышкину, и вспомнить книгу Секацкого "Моги и их могущества". И подумать о философии власти, значении личности в истории и любовных отношениях между братом и сестрой.
Гремучая смесь из геополитики, публицистики, морально-нравственных проблем, социальной психологии, ницшеанства, евразийства и массы других жгучих ингредиентов нуждается в фантастическом сюжетном посыле лишь для внутренней организации. Сочные, кровоточащие куски прозы нанизаны на шампур "альтернативки". Вытащи шампур, и это уже будет иное блюдо. Если ограничить сюжет "российской сковородкой", не давая империи выплеснуться за нынешние границы, а вместо псов Гекаты использовать ядерное оружие, то получится политический памфлет. И многое выгорит и ужарится, сделав роман более постным и сухим. Можно выбросить и человека-дерево с матерью-уклейкой, но это лишь понизит уровень интеллектуальной игры. Зато станет понятно, что элемент фантастики не имеет в "Укусе ангела" решающего значения. Вот почему Павел Крусанов категорически отказывается признать свой роман фантастическим. Для него, как для всякого автора интеллектуальной прозы, альтернативная история - способ раздвинуть границы существующей реальности, чтобы обогатить произведение дополнительными смыслами и идеями, а не сюжетными ходами.
* * *
Альтернативная история, пожалуй, самый популярный фантастический прием литературного мэйнстрима. Поскольку история - наука политизированная, это открывает широкие возможности для разного рода социально-политических версий, масштабных исторических вариаций, построения моделей общественного развития, сатирических памфлетов и тому подобного. Для современной России это особенно актуально.
В 2001 году шумный успех у литературных критиков снискал роман Дмитрия Быкова "Оправдание". Автор, сам критик и журналист, ведущий телевизионного политического шоу "ХОРОШО, БЫков", предложил смелое до эпатажности объяснение сталинских репрессий. Оказывается, это была такая система неестественного отбора, чтобы из наиболее стойких и надежных людей, способных вынести самые жестокие испытания и готовых принести себя в жертву, сформировать особый "Золотой легион". Именно эти, самые крепкие и мужественные, должны были спасти страну в будущей войне, а потом справиться с разрухой. Так и вышло: поздней осенью сорок первого года, пройдя подготовку в спецлагерях, они, сколоченные в "сибирские дивизии", отстояли Москву и перешли в контрнаступление.
Сюжет дает простор для публицистических отступлений и размышлений, раскрутки различных авторских идей. В принципе, все это могло быть изложено в каких-то газетных или журнальных статьях, но объем статьи недостаточен, чтобы развернуть мысль во всей красе. Романная форма позволяет целиком представить концепцию автора, детально выписать и художественно оформить, оживить образами героев, спроецировать на реальные исторические события и подвергнуть глубинному анализу. А заодно и поиграть в популярные игры: например, в "темные глубины психики" - садомазохизма в романе предостаточно. И прийти к выводу: империя ужасна, но Империя прекрасна. То есть перед нами снова "имперский" роман, характерный для периода ностальгии по великому прошлому, с симптоматическим обращением к альтернативной истории.
Роман Быкова едва не получил премию "Национальный бестселлер". На эту же премию претендовал еще один псевдоисторический роман - "Голая пионерка" Михаила Кононова. Вообще-то, это самая натуральная детская порнография, но выполненная в стилистике соц-арта. Автор, используя штампы советской идеологии и язык Михаила Зощенко, глумится над героикой Великой Отечественной. Фронт здесь похож на пионерский лагерь, но в нем всего одна пионерка по прозвищу Муха, каковую офицеры целого полка "употребляют" всеми мыслимыми способами. А идиотически инфантильная Муха, в которой высоколобые критики разглядели и Лолиту, и Богородицу, и Орлеанскую Деву, ночами совершает полеты в разных стратегических направлениях с невнятной целью и никаким результатом. Иногда при этом замечает в небе немецких валькирий.
Способность к полету - довольно распространенный способ показать возвышенную натуру девушек не от мира сего. Летала, например, главная героиня культового в 1970-1980 годах романа болгарского писателя Павла Вежинова "Барьер". Даже в рассказе-фантазии Ивана Тургенева "Призраки" есть летающая девушка.
В "Голой пионерке" это качество профанируется. Летает Муха не по причине возвышенной души, а потому что тронулась мозгами от ужасов войны и под воздействием коммунистической пропаганды. А еще потому, что Кононову явно не хватало сюжетного действия. Стратегические полеты никак не работают на сюжет, но позволяют раздуть произведение до романного объема. Вычеркни эти полеты, и роман сократится до повести. Фантастические перебивки, кроме того, периодически останавливают однообразный сексуальный конвейер, способный вогнать в тоску даже педофила-садиста.
Великая Отечественная послужила сюжетной канвой и для двухтомной эпопеи "Любовь мифогенных каст" Павла Пепперштейна (первый том - в соавторстве с Сергеем Ануфриевым). Главный герой, парторг Дунаев, после контузии еще и наедается галлюциногенных грибов. В результате он оказывается в иной реальности и узнает, что все сущее, равно как и придуманное, разделено на особые касты, яростно сражающиеся между собой. Параллельно войне на земле идет война между русскими фольклорно-литературными героями и персонажами западноевропейской литературной сказки. В общем, Колобок против Карлсона.
Роман, однако, не фантастический, а постмодернистский и постструктуралистский. Грубо говоря, литература исчерпала все сюжеты и идеи, поэтому остается только брать за основу чужих героев, заимствовать эпизоды и цитаты, играя ими, как ребенок с конструктором "Лего". Или адаптировать к нынешней жизни, как музыку Бетховена для мобильника.
Основной смысл постмодернисткой прозы - игра со знакомыми и знаковыми образами. И чем дальше содержание от реальной жизни, чем сложнее зашифрованы образы, изощренней их взаимодействие, чем труднее все это для восприятия, тем элитарней произведение. Прибавьте к этому галлюциногенную психоделику, фрейдизм, матерную лексику, немного нарочитой китчевой пошлости и получится "проза не для всех". В "Любви мифогенных каст" абсолютно бредовое содержание с массой тончайших подробностей организовано по законам мифологии. Но если в романах фэнтези мифологическое пространство четко очерчено - "славянская" фэнтези, "западноевропейская" фэнтези, то Пепперштейн использует одновременно принципы всех мифов мира, вплоть до бушменских, в которых основным веществом для сотворения живых существ в сухой Калахари служит единственно возможный материал - свежий, пардон, кал. В итоге получился постмодернистский "интеллектуальный триллер", читатель которого занят не столько самим содержанием, сколько его раскодировкой.
* * *
Литературная игра с читателем, можно считать, уже оформилась в самостоятельный жанр. И главным направлением сделался римейк известных произведений. Особенно постарался в этом направлении издатель Захаров, крестный отец Бориса Акунина. Но если для "взрослого" читателя литературные поденщики перелицовывали классику, того же "Идиота" Ф. М. Достоевского, то для "юных" потребителей была заказана версия "Старика Хоттабыча". Некто Сергей Кладо под двусмысленным псевдонимом Обломов соорудил сказочно-фантастический и чудовищно косноязычный роман "Медный кувшин старика Хоттабыча". Знакомый всем сюжет был переписан по законам современной элитарной прозы, в коей маргинальные явления становятся центральными и обязательно наличие молодежного слэнга, марихуаны, компьютера и прочих атрибутов "современности".
Монополию Захарова на римейки нарушило издательство "Вагриус", выпустив авантюрно-плутовской роман "Кот" Сергея Буртяка. Заметьте, не сказочный, не фантастический, а авантюрно-плутовской, хотя в основе его лежит популярный сюжет Шарля Перро про Кота в сапогах. Кстати, кота, доставшегося в наследство герою романа Егору Мельникову, зовут Шарль. И здесь то же - "секс, наркотики, рок-н-ролл", интернет и слэнг. Кот материализуется в двойника Егора и делает за него всю работу: втирается в доверие к Королю - нефтяному магнату, соблазняет его дочь-Принцессу и выделывает прочие подобающие Коту штуки.
Между "Котом" и "Медным Хоттабычем" можно обнаружить массу сюжетных параллелей, поскольку сотворены они по единому рецепту. Но издатели категорически не желают относить их к фантастике, и для этого имеется теоретическое обоснование. Видите ли, в нынешнем стремительном мире у читателя нет времени глубоко вникать в текст, поэтому сюжет и герои произведения должны быть ему уже знакомы. Для этого и нужен римейк. Произведение посвящено современности, все герои текущего времени налицо: олигархи, бандиты, компьютерщики. А сказочная фантастика отдельных сюжетных линий обусловлена не авторским замыслом, но заложена в первоисточнике римейка.
Самый раскрученный и продвинутый российский писатель - Владимир Сорокин. Именно он главный представитель современной русской литературы за рубежом. Фантастики он не пишет, а занят спецификой языкового бытия. Наиболее прогрессивное мировое литературоведение убеждено, что именно аналитические и художественные размышления о законах бытования смысла и языковом бытии являются самым глобальным литературным открытием XX века. Отсюда происходят постмодернизм, деконструкция и постструктурализм. А роман Сорокина "Лед" - концепт интеллектуального бестселлера с нехарактерным для автора линейным сюжетом.
Интересно, посчитали бы данный роман концептом, будь он написан, например, Александром Громовым и издан в серии "Абсолютное оружие"? Скорее всего, и внимания критики не обратили бы. Может, поругали бы за неполиткорректность, которую Сорокину ставят в заслугу, поскольку - постструктурализм и деконструкция. Конспирологическая история о 23 тысячах Людей Света, голубоглазых блондинах, которых пробуждают ударами ледяного молота в грудь и которые начинают после этого говорить сердцем, вполне фантастическая. И сорокиноведы это отмечают: сюжет опробован фантастами. Но Владимир Сорокин создал роман-метафору, мистический роман об Идее, метафизически осмыслил ментальность и т. д. И соединил все это с голливудской попсовостью изложения. Именно в этом величие его литературного подвига. Король имеет право ходить голым, поскольку это актуально-концептуальная "новая искренность", недоступная среднему уму.
Метафизика, кстати, тоже не имеет отношения к фантастике, проходя по ведомству скорее философскому, чем литературному. Метафизик номер один у нас - Юрий Мамлеев. Недавно вышел его новый сборник рассказов "Задумчивый киллер". В рассказе, давшем название книге, наемный убийца однажды не сумел расправиться с намеченной жертвой. Он рефлексирует, пытается скрыться от заказчиков, но оказывается, что все, кого ему заказали, непостижимым образом погибают сами. Сам Мамлеев характеризует свой творческий метод таким образом: "Метафизический реализм наряду с обыденной земной реальностью также изображает нечто невидимое, скрытое в глубинах человека. В социальном и психологическом смысле человек представлен в литературе достаточно полно. Наша задача - показать человека изнутри: ночную сторону его души и высшую, связанную с Богом, сторону".
Метафизического реализма хоть отбавляй в романе Белоброва-Попова "Красный Бубен". А еще там полно неполиткорректного отношения к евреям, русским, азербайджанцам и прочим национальным и социальным группам. Ядреная деревенская проза переходит в ужастик, когда на тамбовскую деревню Красный Бубен начинается нашествие вампиров - ветеранов Великой Отечественной. И все это занимает почти 800 страниц. "Ночной стороны души" с сексуальными перверсиями и народными матерками хватило бы на трех Мамлеевых. Но кто такие эти Белобров и Попов, чтобы ими занимались солидные литературоведы? Хотя концептуализма и структурализма в их бесшабашно веселом романе тоже с избытком. Издан он в серии "От заката до рассвета" издательства "Лимбус-пресс", что прямиком отсылает читателя к эстетике Голливуда, Тарантино, "Прирожденным убийцам" и прочей элитарной кинопопсе. В принципе, упырей кровососущих вполне адекватно можно было бы заменить братками обыкновенными, но это снизило бы уровень элитарности и потребовало бы в качестве компенсации более эстетского подхода к кровопролитию и соитию. Авторам же, похоже, просто хотелось похулиганить, но на уровне образованной тусовки, которая не только кино смотрит, но и Мамлеева читает.
* * *
Литературные границы меняют свои очертания. Лингвистические эксперименты начинают вытеснять старую добрую поэзию, маргинальная литература, сосредоточенная на сексе, наркотиках и насилии, временно становится магистральным направлением. Нецензурная лексика детабуизируется, и снобы упиваются примитивным матом. Процессы разрушения, демонтажа, расчленения текста, смысла, жизненных реалий, самого языка овладевают мэйнстримом. А сбоку царапаются сетераторы со своей сетературой, и на сервере диком чего только не произрастает. Впору говорить уже о сортиратуре, поскольку сортиры тоже являются традиционным местом литературного и художественного самовыражения народных масс.
Процессы эти в достаточной мере объективны и неизбежны. Без борьбы нет движения вперед, и ничто так быстро не устаревает, как новое. В традиционных сюжетных жанрах тоже происходят перемены. Разве на фантастику не влияет эстетика Голливуда и комиксовое мышление? На стыке журналистики, современного фольклора и литературы возникла таблоидная фантастика, заполняющая страницы желтоватых еженедельников историями об НЛО, вампирах, проклятиях колдунов и разнообразных бытовых чудесах. Практически все эти короткие истории сочиняются специально для привлечения читателя. А потом из них вырастают "Секретные материалы".
В эпоху Жюля Верна и Герберта Уэллса фантастика была чтением для интеллектуалов, понимающих, что такое электричество, и способных оценить полет писательской мысли. И Алексей Толстой, когда писал "Аэлиту", даже не подозревал, что его роман когда-нибудь может быть отнесен к развлекательному массовому чтиву. В те времена масскультовские книги имели вид тощих брошюрок, а примитивное содержание всех этих "Ников Картеров" было ориентировано на людей, окончивших два класса церковно-приходской школы. Ликвидация неграмотности повысила качественный уровень массовой литературы, но привела к тому, что в конце тысячелетия Татьяна Толстая уже не рискнула назвать свой роман фантастическим.
Особенно впечатляюще выглядит эволюция обратного порядка: Виктор Пелевин, начинавший как чистый фантаст, становится все большим реалистом. Если в "Чапаеве и Пустоте", романе насквозь постмодернистском, и содержание, и герои существуют по законам фантастики, то в "Generation П" фантастические эпизоды выполняют вспомогательную роль. И, наконец, в новом романе "Числа" фантастика полностью замещена сатирическим гротеском, поскольку именно этот прием позволяет адекватно воплотить замысел автора.
Фантастика и детектив благодаря своей массовости скомпрометированы в глазах интеллектуального истеблишмента, впрочем, как и классический реализм. В первую очередь, именно уходом от реализма как формы вообще, а не только от его социалистической и критической разновидностей, объясняется интерес мэйнстрима к приемам фантастики. А дружественные критики изобретают тонкие термины и эвфемизмы: славянский магический реализм, метафизический реализм, постструктурализм и т. п.
Тенденция между тем уже просматривается - мэйнстрим, широко используя приемы жанровой литературы, сращивается с масскультом, образуя некую пограничную литературную зону, получившую условное наименование "высокая беллетристика". Это и не массовая литература, но уже и не Большая литература. И это явление обусловлено изменениями в социальной структуре общества - растет количество людей образованных, усиливается влияние электронных средств массовой информации, интернета и телевидения, в первую очередь. А поскольку растет платежеспособный спрос в данном секторе книжного рынка (образованные люди хорошо зарабатывают и много читают), то фантастических произведений, которые авторы и критики отказываются таковыми признавать, будет все больше.
От редакции "Если":
Экспертиза темы
Как вам кажется, почему так называемая Большая Литература в последние годы довольно активно использует приемы и атрибуты фантастики? И главное: идет ли такое "внимание со стороны" на пользу самой фантастике?
Геннадий ПРАШКЕВИЧ:
Фантастика - всего лишь один из многих приемов литературы. Не большой и не малой, а вообще литературы. И литература всегда пользовалась этим приемом. И в библейские времена, и во времена шумеров. И в каменном веке.
"Одиссея", "Божественная комедия", "Дон Кихот", "Фауст", "Путешествия Гулливера", "Шагреневая кожа", "Портрет Дориана Грея", "Мастер и Маргарита", "Война миров", "Солярис"... Список можно длить сколько угодно, чего никак не сделаешь, говоря о фантастике, утверждающей самое себя - порою довольно агрессивно. Неважно, идет речь о "Кавалере Золотой Звезды" или об "Осколке Солнца".
Когда писатель с удовольствием соглашается с тем, что он только фантаст, что ему не важны герои, что сама любовь ему неинтересна (потому что будет мешать читателю, отвлекая его внимание от событий, связанных с прохождением центра Крабовидной туманности), что ему интересна именно тема (запрограммированные солдаты, говорящие жабы, умные компьютеры, самосдергивающиеся штаны), антураж (борт космического корабля, психо-оружие, затонувший город) и все такое прочее, он сразу выносит себя за ту незримую, очень подвижную грань, которая и определяет собственно литературу. Ведь истинная - не большая и не малая - литература использует все приемы, в том числе и фантастику, а чисто фантастика только свой, один-единственный, часто размытый, с люфтом на обе стороны. Поэтому сразу невооруженным глазом видно, чем отличаются, скажем, "Гиперболоид инженера Гарина" и "На востоке". И поэтому никому в голову не придет упрекнуть, скажем, Салтыкова-Щедрина в легкомысленности ("Летел рой мужиков"). И никто не скажет, что особенное внимание братьев Стругацких к редкой профессии сталкера дает им возможность не отвлекаться на несущественное - например, на пронзительную любовь к подрастающей и все более дичающей девочке.
Осознанные любовь и ненависть - вот два чувства, определяющие литературу.
А вне этого лежит все, что можно привязывать или не привязывать к фантастике.
Отсюда и ответ на второй вопрос. На пользу ли компьютеру то, что мы им постоянно пользуемся?
Леонид КАГАНОВ:
Фантастическое допущение - лишь один из авторских приемов, каких множество. Как говорил Ю. Никитин, если за всю жизнь с обычным человеком случается пара-тройка ярких событий - "женитьба, дали в морду, чуть не попал под машину", - то для литературного сюжета следует выбрать именно их, потому что только в напряженной ситуации раскрывается образ героя. Временами (или регулярно) автору может не хватать будничного экстрима, и тогда потребуется смоделировать ситуацию с фантастическим допущением. Фантастический атрибут - просто более яркая люминесцентная краска в палитре писателя. Такую краску в умеренных дозах использовали во все времена, достаточно вспомнить таких авторов "большой литературы", как Гомер, Вольтер, Шекспир, Гоголь, Булгаков... Нет ничего странного и в том, что ею продолжают пользоваться авторы современные - Мураками, Пелевин, Толстая... Есть ли смысл говорить о появлении тенденции? Проблема в другом - в самом делении на жанры. Согласитесь, во времена Гомера никому бы не пришло в голову попытаться классифицировать, в каком жанре написана "Одиссея": фэнтези, документальная проза или путевые заметки. Жанр "фантастика" определился в тот момент, когда прием был поставлен на поток и стал самоцелью. Сформировали жанр вовсе не Герберт Уэллс и не Жюль Верн, а полчища куда менее талантливых, а посему ныне забытых авторов, которые принялись укладывать фантастическое допущение в основу сюжета, превращая прием в самоцель. Принялись малевать картины одной лишь люминесцентной краской, забывая о художественности ради блеска.
Нравится нам это или нет, но общественное мнение четко сформировано: писатель - это Писатель, он пишет Книги, его фантазия безгранична. Но писатель-фантаст - это тот, кто взял на себя обязательство регулярно выдумывать небывалую чушь, пусть даже весьма художественную и поучительную для подрастающего поколения. И то, и другое - ярлык, в "большой литературе" графоманов никак не меньше. Но именно из-за ярлыка некоторые серьезные авторы сегодня спешат отмежеваться от толпы пестрообложечников, объявив себя раз и навсегда мэйнстримом, хотя пользуются теми же красками той же писательской палитры - разве что чуть более вдумчиво и умеренно. Законы нашего мира суровы. Женщина, публиковавшая в юности фото на страницах порножурнала, в цивилизованной стране никогда не сможет занять уважаемый пост или стать женой президента. Автор, повесивший на себя ярлык "фантаст" и хоть раз опубликовавшийся под пестрой обложкой фантастической серии, раз и навсегда закрывает себе доступ в "большую литературу", Нобелевка не светит фантасту. Экспансии фантастики в "большую литературу" нет и не было. Произошло выделение горячих поклонников люминесцентной краски на отдельную полку книжного магазина, и остались авторы, которые по собственным соображениям или по соображениям издателей не встали под сияющий флаг. Изменить здесь ничего нельзя, можно лишь пытаться разъяснить общественности, что жанром считаются некие грубо обобщенные признаки тысячи книг тысячи авторов - лишь для удобства ориентации в книжном магазине. Но отдельный автор не может принадлежать никакому жанру по определению: он вольный художник и во время работы не задумывается над тем, как точнее вписаться в рамки жанра и выглядеть похожим на коллег. Если в качестве сюжетного мотора автору потребовалась машина времени для пьесы "Иван Васильевич", то в "Белой гвардии" этим мотором он волен выбрать тему революции. И если когда-нибудь удастся отменить в массовом сознании крепостное право жанра, вопрос о вольноотпущенных отпадет сам собой. Как это сделать? Теми же методами - активнее использовать в фантастике вышеперечисленные приемы "большой литературы". Это, безусловно, пойдет на пользу фантастике (или как она станет называться после отмены).
Андрей СТОЛЯРОВ:
Действительно, "большая литература" (которую, на мой взгляд, точнее было бы называть "литературой "толстых" журналов", поскольку "большой" она является не по художественным достоинствам, а только по формальному позиционированию) в последние годы активно использует приемы и атрибуты фантастики - впрочем, так же, как приемы и атрибуты "криминального чтива". Причем, использует, по большей части, не слишком удачно. Произведения, например, Юрия Буйды, при всем их крепком профессионализме, являются, как мне кажется, только эхом произведений Андрея Лазарчука, а все романы Павла Крусанова, как из "Шинели" Гоголя, вышли, по-моему, из книги Лазарчука и Успенского "Посмотри в глаза чудовищ". Правда, "Времена негодяев" Э. Геворкяна в них тоже весьма ощутимы. Эхо же всегда сильно размыто: более объемно и менее содержательно, чем исходный голос.
Кстати, в советское время это явление тоже было известно. Если обратиться к "Буранному полустанку" Чингиза Айтматова (лет пятнадцать назад этот роман был достаточно популярен), то нетрудно заметить, что самое неудачное место в нем - как раз фантастика. Тем более, что по сюжету она вовсе не требуется: фантастическая ситуация (контакт с пришельцами), которая и порождает коллизию, легко заменяется ситуацией реалистической (авария на орбите), и "нашлепка" фантастики безболезненно отваливается от текста.
Правда, нынешняя ситуация сильно отличается от предшествующей. Сейчас мы живем в период "размонтированной реальности". Каждая историческая эпоха имеет свою "смысловую матрицу" - базисный "текст", который обладает легитимностью абсолюта. Вводится он аксиоматически и потому не требует доказательств. Все же остальные социальные практики, в том числе и литературные, обретают законность только в соотношении с ним. В христианскую эпоху такой "матрицей", таким "текстом" являлась Библия. В эпоху Просвещения - та же Библия, но уже переведенная в светский формат: стремление к Царству Божию интерпретировалось как прогресс, спасение души - как успех в профессиональной деятельности... Эпоха постмодернизма эту центральную матрицу размонтировала. С одной стороны, это хорошо, поскольку одновременно был размонтирован репрессивный мировоззренческий догматизм: теперь равноправны все "тексты", все культуры, все философии, все религии, все народы. Но, с другой стороны, очевиден негатив: узаконена социальная патология, поскольку в отсутствие "матрицы" (эталона сравнения) она тоже обретает права легитимности. Отсюда "чернушность" прозы В. Сорокина, Вик. Ерофеева и их последователей, сделавших предметом эстетизации исключительно социоопатии.
Говоря иными словами, сейчас нет общего смысла, к которому можно было бы апеллировать через литературу, связывая тем самым мир в единые координаты; есть только частные смыслы, пригодные для использования лишь в своей узкой тусовке. В результате новые авторы появляются и исчезают: они плывут, как пузыри по воде, тут же лопаясь и не оставляя по себе никакой памяти.
Ситуация напоминает Европу периода Реформации - когда Католический мир, ранее структурировавший реальность, внезапно распался и возник цивилизационный хаос, начавший перемешивать нации и культуры. Тогда десятки тысяч людей эмигрировали в Северную Америку. Они отказывались от старой реальности, которая больше их не устраивала, ради реальности новой, о которой достоверных сведений практически не было. Они уходили в фантастическую неизвестность.
Нечто подобное происходит сейчас и в литературе. Часть авторов "толстых" журналов отплывает от старой реальности на поиски реальности новой. Они пытаются преодолеть постмодернистскую пустоту, "тотальную равнозначность", ризому, простирающуюся в культуре до самого горизонта. И как европейским кораблям средством ориентации в океане служил компас, кстати говоря, изобретенный китайцами, так средством ориентации авторам, покидающим выдохшийся реализм, служит фантастика. Если нет более тверди земли, значит, приходится ориентироваться по чему-то нематериальному.
Правда, следует подчеркнуть важное обстоятельство. Одного компаса, как, впрочем, и кораблей, провианта, оружия, для открытия "Новой Индии" еще недостаточно. Здесь требуется Мореплаватель. Требуется капитан, который без тени сомнения поведет корабль за горизонт. Требуется Колумб, требуется Магеллан, требуется Васко да Гама.
Пока таких мореплавателей в современной литературе не видно. Но это не значит, что они не появятся уже в ближайшее время.
![[]](/img/m/mjasnikow_w_a/pogran/21959.jpg)