Аннотация: Мишель Уэльбек, Нил Стивенсон, Тонино Бенаквиста, Томас Диш, Стивен Фрай, Ричард Лаймон, Владимир Сорокин, Брет Эллис, Евгений Гришковец, Виктор Пелевин. Последние рецензии создавались в форме блога и снабжены ссылками на обсуждения.
Мишель Уэльбек, "Платформа"
Сложный роман от примитивного отличается количеством нюансов, даже если герои и ситуации смоделированы. Подробности делают текст более убедительным, но с другой стороны обрекают сюжет на спокойное, без экстремальных событий течение: придумать правдоподобный экстрим - наверное, самая сложная задача для писателя. Может быть, поэтому современные "реалистические" романы от первого лица, где герой постоянно хандрит, привлекают читателя не уникальностью опыта, а сходством с обыденной жизнью типичного представителя аудитории таких произведений: одинокого человека с высшим образованием и хромающей этикой, временами ведущего бурный образ жизни, но чаще - пребывающего в депрессии из-за собственного несовершенства и тоскливости мира вокруг. Депрессия выливается то в социальную критику, то просто в мизантропическую агрессию. Зацикленность на сексуальности и потребительстве как признак инфантильности персонажа. Но драма-то как раз в том, что, кроме секса и потребления жизнь предложить ему, одинокому, обеспеченному и не способному увлечься какой-либо деятельностью (возможно, из-за скептического ума, ориентированного на разрушающую любые ценности критику) не может. Получается, что важнее всего вовремя взятый с собой крем от москитов.
Таким образом, Уэльбек продолжает традицию "умного" романа, в котором ничего не происходит. Стоит обратить внимание еще и на перекличку с "Посторонним": в начале "Платформы" имеются и равнодушный герой, и смерть его родителя, и убийство, и арабы, которые ждут, что он им отомстит. Герой Уэльбека убить уже не может. То, что нарушает плавное течение его жизни - это "сказочные" сюрпризы: приличное наследство и перспективное знакомство с Идеальной Женщиной - красивой, сексуальной, успешной, богатой, к тому же - моложе героя на 17 лет, но, тем не менее, им увлеченной. Вообще, кажется, что современный герой не способен на поступок, и переменить его жизнь может только чудо, - отсюда идет популярность фантастических произведений и кризис "реалистических": надежду читателю дает фантастика, в крайнем случае - любовные романы. Идеальная Женщина в "Платформе" - это почти из области фантастики (с тем учетом, что герой - заурядный сорокалетний служащий).
Писать роман о герое в таком ключе Уэльбеку, похоже, становится скучно, и с середины текст становится романом производственным, а предыдущее путешествие-поиск в таком контексте становится лишь иллюстрацией "производственного процесса". В качестве перманентного развлечения - откровенные эротические сцены. К финалу производственная и сексуальная тема скрещиваются, и это, в общем-то и является выходом из обыденности: превратить единственное занятие, к которому относишься положительно, в собственное дело. К слову, из рецензии в РЖ, следовало, что этот роман о том, как двое организовали сеть отелей, специализирующихся на сексуальном туризме. Реально, эта идея была сформулирована героем только в последней четверти книги. Поэтому и получается, что роман - в большей степени о проблеме сексуальной закрепощенности, чем о действиях по ее решению. Впрочем, и проблема рассматривается с не слишком большой остротой, поскольку главные герои особых трудностей с сексом не испытывают. К сожалению читателя, который жаждет драматизма.
Зато благодаря наконец высказанной идее о легальном секс-туризме - и намерению ее воплотить, - повествование к концу оживляется и веселеет; появляется реальная интрига. Хотя в целом роман интересно читать, только если параллельно думать. Или разделять взгляд героя на проблемы современного мира: мол, Запад сексуально закрепощен и это очень важно, а для Востока экономически выгодно предлагать Западу свои тела. Все, казалось бы, обещает идеальную эротизированную жизнь на Востоке как ответ холодному и меркантильному Западу. Но мир - против утопий, и жестокий автор вновь ставит героя перед лицом смерти: драма все же случается за десять страниц до конца (ее предвестники - и убийство арабами отца героя, и изнасилование теми же арабами в метро сотрудницы героини, и похищение исламистами немецкого туриста и его тайской подружки с трупами в результате, - таким образом, точка зрения автора со взглядом героя не совпадает, но их спор становится очевиден только к финалу). Сказка разрушена, а производственная тема угасает, уступая переживаниям героя. Круг замкнулся.
И тут Уэльбек делает еще один красивый ход (первый - тот, что с ненавязчивым предсказанием крушения мечты). Во время путешествия герой в случайной книжке вычитывает некую мудрость про то, что люди, в силу своего невежества, совершают неправильные поступки и живут в плену иллюзий. То же самое теперь говорит герою психиатр, утверждающий, будто боль существует лишь в воображении, и надо освободить себя от привязанностей. Оказывается, что Восток, вопреки представлениям героя, является поставщиком не эротики, но определенного спасительного мировоззрения: для книги это особый буддистскообразный план, добавляющий глубины. Получается, в конце Уэльбек делает такой финт, который делает роман на порядок "умнее". Хлебнувший жизни, герой движется в сторону смерти, и это, похоже, его окончательный выбор. А выбор автора - в экзистенциальном утверждении невозможности что-либо сделать. Даже если пытаться.
.
(Похоже, хорошая книга от плохой отличается количеством мыслей, которые можно сформулировать во время и после прочтения. Вербализация обязательна как показатель реальной, а не иллюзорной осмысленности текста. По сути, умная книга - та, которая запускает внутреннюю работу, с тем учетом, что сложные и разнообразные эмоциональные переживания тоже вполне вербализуемы.
И, чем меньше таких - провоцирующих внутреннюю работу - книг, тем хуже для литературы как средства национального или вообще человеческого самовыражения).
.
Нил Стивенсон, "Лавина"
Жизнь как реализация программного кода, религия как вирус, заповеди как правила информационной безопасности. Язык - софт для мозга. Для нейролингвистического программирования нужно понимать язык так же, как хакер понимает программы; разбираться в людях так же, как хакер разбирается в компьютерах. Но можно пойти и дальше: сформулированное вербально намерение является командой для реальности - если человеческое сообщество, а то и весь мир является Сетью. Реализация потребностей - всего лишь осуществление поиска в google.com на уровне коллективного бессознательного. Возникшая желаемая ситуация является ответом. Понятно, что ответ не всегда адекватен запросу, но это проблема формулировки. Или последовательности формулировок - магических заклинаний.
Успех "Лавины" объясняется тем, что изложенная в ней концепция слишком похожа на правду. Впрочем, общество имеет много защит от проникновения этого вируса. На уровне гуманистических взглядов: человека нельзя приравнивать к компьютеру. На уровне религии: на все воля Божья, которая не выразима вербально, а значит не может быть просчитана и воспроизведена человеком. На уровне философии, принижающе: это - всего лишь одна из многих концепций, и не самая лучшая. На уровне житейском: фантастику невозможно принимать всерьез. Человек всегда жаждет стабильности, потому защита срабатывает. Но без взлома границ развитие невозможно. Железо и софт должны совершенствоваться не только в сторону быстродействия, но и в направлении более высокой надежности. При этом - то, что кажется еще не придумали программисты - адаптация к новому, симбиоз с ним может дать куда лучший эффект, чем просто отрицание, или даже борьба. Если вирус ничего существенного не уничтожает, почему бы ему не жить в компьютере? В обществе, изобретенном Нилом Стивенсоном государственные законы отменены, и мафиозные структуры превращаются в обычные производственно-торговые корпорации. Но и в нашей культуре за примерами далеко ходить не надо. Интеграция с тем, что часто воспринимают как зло - семьи с мужьями-алкоголиками. Или легализация легких наркотиков. Или эвтаназия.
И тоталитаризм. Поскольку глубинные структуры психики работают аналогично программному коду, можно с помощью кода влиять на психику. Поиск конкретных соответствий кодов методам влияния будет блестящей партией игры в бисер. Но, балансируя между безумно-абсурдной игрой разума (при охвате от шумеров до хакеров) и футурологическим боевиком про очередное спасение мира, книга по сюжету в конце концов склоняется к последнему. Правда, какой еще сюжет можно построить на этой основе?..
.
Тонино Бенаквиста, "Сага"
В аннотации роман подается как сатирический, но, по-моему, лучшей целевой аудиторией будут пишущие люди, поскольку речь идет о четырех сценаристах, который пишут семейный сериал, и, фактически, повествование посвящено динамике творческого процесса. Интрига: сценаристы увидят актеров только тогда, когда сериал начнут показывать по телевизору. Мелодрама, переходящая в фарс: все сценаристы - неудачники, при их вкусе и способностях; платят им мало, сериал идет в четыре часа утра. Но зато можно писать, что взбредет в голову. Тело пятнадцатилетней героини, испещренное шрамами; убийца, читающий Кафку; полицейский, целую минуту сладострастно мнущий в руках кусок масла. Такое творение абсурда - вполне естественная реакция креативной и невостребованной личности на то, что происходит вокруг нее, и на процессы, в которые она втянута, в общем-то, против своей воли. Так сказать, вместо борьбы за "идеалы", которых у современной креативной и невостребованной личности нет: главные силы уходят на жизнеобеспечение. Да, надо отметить, что все четыре главных героя еще и одиноки, - хотя у рассказчика изначально была подружка, но она не выдержала погруженности жениха в сериал и ушла. Это - первая часть.
Если первая часть - о необходимости, то вторая ставит проблему свободы. Сериал неожиданно обретает успех, и абсурдный кураж с цитатами из Бергмана должен смениться привычной сериальной логикой. Невольно возникает мысль о том, что бывает с незаурядным человеком, когда он становится социальным персонажем. Или что происходит с культурой, когда она становится лицом страны.
Впрочем герои выкручиваются. Потому что умеют писать сценарии - собственной жизни в том числе. К слову, зачастую умные люди, наоборот, избегают сценариев в жизни, всячески от них открещиваются, а в результате становятся игрушкой обстоятельств, - вместо того, чтобы воспринять сложившиеся обстоятельства как интригу и красиво ее разрешить.
Но есть еще и третья часть. Выбирая между подстройкой под общество и собственной гордостью, наши герои предпочли последнее. Расправляясь со своим врагом, они убили надежду в тех, кто им верил. В девятнадцати миллионах телезрителей. Пафос вопроса об ответственности за свободу несколько разряжают массово разбиваемые телевизоры - акция вполне в духе сценария. А вот об исчезнувшей невесте можно подумать как о потерянном рае, - с тем учетом, как к ней стремится отвергнутый миром герой. Между прочим, во второй части этот герой размышлял о своих особых отношениях с Богом, вводя его в сериал в качестве персонажа. На этом потенциальные аналогии с Самым Известным Сценарием не кончаются, и герой получает все, что должен получить человек, когда путает жизнь с собственным текстом. Чтобы читатели не соскучились, автор сдабривает свои идеи доброй порцией иронии, и активно - как положено в кассовом фильме - развивает сюжет. Герой попадает из приключения в приключение, и к финалу повествование все больше напоминает миф. Сценаристы вырастают до богов, сочиняющих историю мира, и "Сага" оказывается не столько названием сериала, сколько сагой о персонажах, которых в реальности не бывает, но которым так хочется верить.
.
(В процессе работы над очередной рецензией отчетливо почувствовала, что многие критики как будто стыдятся основной авторской идеи, и сосредотачиваются в результате на авторском чувстве юмора, языке или отдельных афоризмах).
.
Томас Диш, "Концлагерь"
Интеллектуальная фантастика, сплетающая воедино гениальность и смерть, алхимию и научный эксперимент, раскрепощение сознания и тюрьму. Чем лучше осознаешь, что вселенная - это концлагерь, тем большую степень свободы можешь себе позволить. Схождение в ад сулит открытие золотоносной шахты, а насильственное замыкание в четырех стенах стимулирует бурное творчество. По аналогии с путешествием Данте, герой Диша, поэт итальянского происхождения, "земную жизнь пройдя до половины", попадает в подземный лагерь Архимед и наблюдает все его ужасы и безумства, фиксируя происходящее в дневнике. Насколько возможно пренебречь собой, чтобы получить знание? А это уже фаустовский мотив. И основной для ученых лагеря, который является чем-то средним между исследовательским институтом и сумасшедшим домом смертников.
К сожалению, во второй половине романа его стройная структура, основанная на последовательных записях героя, рушится, и это мешает читать. Кажется, это тот случай, когда автору надоедает его текст, и он начинает выкручиваться, искать другие выходы для передачи того важного, что, как ему кажется, он может передать. Мифологическая - из серии "историй всего четыре" - последовательность выглядит в его глазах заезженной и стереотипной; сохранять стопроцентную серьезность в современном романе невозможно, т.к. "несовременно", а последовательное изложение как раз и подчеркивает серьезность авторской концепции(в случае менее талантливых, чем Диш, фантастов). Соединить свободу идей, доходящих до крайности, с четкой структурой повествования - задача, которая вообще не по силам сегодняшнему писателю: читатели слишком искушены великими романами прошлых веков, и в отчетливости, скорее всего, увидят повторение. Таким образом, Диш решает свой собственный кризис с помощью бредоподобной путаницы (несмотря на постоянные отсылки к "Божественной комедии" и к "Фаусту" - и претензию на диалог с ними), одновременно подчеркивая кризис своего героя, дошедшего в "получении знания" до края, потому и сбрендившего. Только необходимость - продать роман (для автора), и обязательство героя перед начальником лагеря вести "нормальный" дневник - вынуждает вернуться к фактам, вместо "потока сознания". Но ни героя, ни автора простой отчет о событиях больше не заводит, - похоже, оба делают это только по принуждению, с издевкой и горечью: что-то безвозвратно было разрушено. Здесь можно поставить вопрос о том, как роман влияет на автора, какой внутренний выбор перед ним ставит. Знание, которое должен получить автор в результате своего путешествия (а писание романа - вполне путешествие) таково, что писатель так и не может его взять: произнести. Загадки остаются загадками (а любая мучительно сложная жизненная ситуация есть загадка), выбор не сделан, и это так удобно - уйти от ответственности, но и трагично, поскольку придется потом с этим жить.
Между тем, главные вопросы, которые Диш ставит в романе - это существование Бога по отношению к человеку и возможность спасения. Попробуй, реши. Вместо решений у Дша - много сложных и не всегда точных ассоциаций. В сущности, слабость романа в том, что автор не может выразить свое понимание через события, и вынужден прибегать к путаным рассуждениям. Хотя потеря героем веры заметна, даже если в эти рассуждения не вчитываться.
Вполне естественно, с учетом вышесказанного, что к финалу повествование начинает сворачивать к теме Апокалипсиса: разрушения в отдельном человеке ведут к разрушению мира. Возвращается последовательность событий. Из собственного лабиринта Диш выходит с помощью научно-фантастической идеи, которая дает спасение героям, но, конечно, глобальный вопрос о спасении не решают. Спасут ли герои мир? Может быть...
.
Стивен Фрай, "Теннисные мячики небес"
Современный римейк истории о Монте-Кристо хорош своей экстремальной первой частью, когда очень интеллигентный подросток попадает в смертельно опасное приключение: фактически, речь идет об инициации во взрослую жизнь, и эту тему можно бы было развить, если бы автор не увлекся адаптацией к современным реалиям сюжета Дюма.
Вообще, роман следовало бы переписать, с тем, чтобы он вселял надежду не на чудо, а на собственные силы. Прежде всего, герою необязательно находиться прикованным к койке в течение десяти лет, - все же, чтобы очнуться, достаточно максимум нескольких месяцев. Столько же - чтобы понять, как себя вести. Старик, обучающий героя, необходим, чтобы укрепить последним веру в возможность освобождения. И тут мы получаем роман, основанный на психологической игре. Герой входит в доверие к какому-нибудь психиатру, и на этом, возможно - на любовной интриге - основывается побег. Далее идет череда сложных скитаний без денег, обостренная необходимостью скрываться от врагов. Месть одноклассникам могла бы заключаться в создании для них крайне неприятных, даже позорных ситуаций - возможно, с помощью таких же бездомных и нищих людей, каким теперь стал герой. Главному же врагу, как и задумывалось, должны достаться мучительные физические увечья, нанесение которых стоит описать так, чтобы читатель в полной мере наслаждался вкусом мести, одновременно смеясь от нереальной жестокости происходящего. К финалу же стоит создать конфликт между гером и его девушкой на почве морали (в связи с жестоким мщением, необходимость которого она не принимает). Трансформация героя (инициация) завершилась, и неизвестно, что сломало его на самом деле: страдания или возмездие. Пожалуй, теперь ему следует пойти работать учителем в хороший колледж, чтобы - с учетом собственного травматического опыта - влиять на юные души. А также присоединиться к ирландским террористам, за одного из которых его злонамеренно выдали. На этой почве возможно сближение с матерью главного врага, которую он (враг) спасал путем издевательств над юным героем, - причем в результате мать должна радоваться (как это у Фрая и отмечено), что ее подлый сын подвергается пыткам, и даже, практически, участвовать в этом.
.
Ричард Лаймон, "Во тьме"
Как и в "Острове", Лаймон превращает традиционный триллер в эротический кошмар, сопровождаемый изрядной порцией ехидства по отношению к незадачливости героев. Здесь особенно хороша сомневающаяся, неуверенная героиня, внутренний монолог которой создает нужное напряжение. А за интригующим, потакающим простым читательским желаниям сюжетом прячется авторская ирония по поводу боязливого обывателя, которым так легко манипулировать.
Вообще, Лаймон - супер: нестандартные повороты сюжета, читать легко, к тому же еще и смешно. Характерный для этого автора эпизод: героиня, готовясь к встрече с маньяком в пустом большом здании, покупает с десяток (!) пистолетов, раскладывает их заранее в разных местах, - но, тем не менее, маньяку удается исхлестать ее кнутом и изнасиловать. В процессе изнасилования героиня все же натыкается на припрятанный пистолет и убивает маньяка выстрелом в голову.
В связи с таким подходом надо сказать, что, похоже, на примере Лаймона можно увидеть одну глобальную трансформацию в литературе. Если изначально абсурд проявлял себя в драматических сюжетах, то сегодня нереалистичность и безумие абсурдных сцен доведены до комизма: действия героя вызывают отнюдь не сопереживание, но смех. И этим, пожалуй, выражается распространенное отношение к жизни: человек предпочитает смеяться, чем сострадать - применимо к чему угодно.
.
Владимир Сорокин, "Путь Бро"
1. Владимир Сорокин в своих популярных романах использует тот же код, что и Йен Бэнкс в "Осиной фабрике" (сны о мерзкой плоти), но Бэнкс затем придумывает холодный и прекрасный Тулан, а в способность кого-то из современных русских писателей увидеть такое место верится слабо. Кажется, дело в том, что русские не умеют мечтать. То есть, сначала они стесняются мечтать вслух (текстом), но, не имея практики, утрачивают эту способность напрочь. Ни в одном современном русском романе я этого не видела. Если, конечно, не считать наивного идиотизма наших фантастов.
2. я иногда восхищаюсь этим текстом. Сорокин очень хорошо чувствует язык,
стилист отменный, но когда он начинает спотыкаться, когда то, что он реально
транслирует, не соответствует поэтичности языка... впрочем, и то, что он
транслирует, может привлекать. Его идеология (а она там есть) вполне
архетипического свойства, и, соответственно, может срабатывать... но не на
уровне бессознательного, а на уровне стереотипов людей, которые любят
"архетипы". ТО есть, всякие стройные эзотерикоподобные системы.
вообще, это сложный вопрос. Вроде бы поиски духовности и трансляция этого
пути - очень важно. Тем более в возрасте Сорокина (см. возрастные кризисы по
Эрику Эриксону, вроде у него есть, что бывает с людьми за 45). Но когда это
делается рационально и системно - это ненормально по-моему. Сорокин ведь
прекрасно отдает себе отчет в том, что он делает. Когда он рассказывал про
кошмары из сновидений - это было драйвово и смешно. А тут получается, как у
захаровского Мюнгхаузена: "Господа, вся ваша беда в том, что вы слишком
серьезны". То есть выходит, что человек сначала думает, делает выбор, а
потом ПОДГОНЯЕТ ВСЕ СВОИ ЧУВСТВА ПОД ТО, ЧТО ОН ВЫБРАЛ. Поэтому для меня в
Пути Бро есть нечто отталкивающее.
3. Сорокин имитирует "традиционный русский роман", написанный человеком,
который обладает литературной грамотностью, но не настолько нагл, чтобы
вводить собственный язык/стиль. К подобной традиции принадлежит, например,
Фрида Вигдорова (можно найти на litportal.ru). Но вот проблема. Русский
человек, родившийся до революции, воспринимает жизнь иначе, чем наш
современник, а именно: он более сентиментален, он реально имеет идеалы,
глубже чувствует. В то время как наш современник скептичен, насмешлив и
любое чувство подвергает сомнению, не говоря об идеалах. Из-за этого очень
заметно, что "Путь Бро" - это профанация, но сделанная без иронии (во всяком
случае, я не вижу иронии в достаточном количестве).
4. что ж, Сорокин начал за здравие, а кончил за упокой. Вот что бывает с
писателем, когда он врет самому себе - ему становится скучно создавать
художественную реальность, и он схематично гонит, чтобы сделать все
побыстрее. Сорокин использует очень расхожие
идеи про некоторое число избранных, которые должны собраться вместе и
вернуться Домой, а заодно преобразить мир. При этом в романе невзначай
воплощается принцип массовой культуры - мол, в духовных возможностях ТОЖЕ
все равны: по Сорокину, Свет оказывается присущ кому попало, и кроме
единственного странного сна (а скажите, кому не снятся странные -
"эзотерические" - сны?) эти люди ничем не отличаются от других. Неправда. В
конце концов люди Льда вообще воспринимают мир примитивно как племя
мумбо-юмбо. По мне, так Избранные (ну, как литературный образ,
фантастический) должны обладать ВСЕМ, что присуще современной культуре, плюс
еще нечто. Они БОЛЬШЕ других, а не меньше.
очень сильно резануло, как Бро воспринимает близких в прошлом людей - сестру
и девочку, в которую был влюблен. Все же одухотворенным людям обычно
свойственна обостренная способность к сопереживанию: не в силу каких-то
абстрактно-моральных качеств, а по определению, - чем одухотворенней
человек, тем сильнее в нем способность к спонтанной трансценденции, он не
только информацию считывает, но и проникается состоянием другого человека, и
не может не помочь тому в беде. Так что Сорокин кругом лажанулся.
в целом, роман читается за его потенциал - как, например, романы Лукьяненко,
но от реализации этого потенциала возникает одно слово: ПИЗДЕЦ.
и еще один момент: Сорокин явно претендует на то, чтобы преодолеть своей
сказочкой про Лед мучительную историю России между революцией и второй
мировой войной. Несмотря на то, что бить ледяным молотом в грудь - если очистить ситуацию
от идеологии и сюсюканья про разговор сердец - это само по себе интересно,
1. "Американский психопат" завораживает своим героем, погруженным в мир вещей и одновременно находящимся в опасно безумном состоянии, что немудрено, когда живешь в мире, полном предсказуемости и доступности. Патология как ответ на большую степень свободы. Та правда, которой не хватает дамским романам, воспевающим материальные блага в качестве основы для счастья и красивой жизни.
3. Патрик Бейтмен убивает людей, и для него единственный шанс раскрыться перед человеком - это убить его.
но когда ты совершаешь только такие поступки, о которых можно рассказать кому угодно, то шансов на особенную откровенность у тебя никаких.
Патрик Бейтмен - это талантливый мистер Рипли, возведенный в квадрат, естественное его продолжение. Я никогда никого не убила, и вряд ли сделаю это. У меня нет ничего, в чем я не могла бы признаться кому угодно. Но почему-то в зеркале я вижу ту же самую тьму.
(тьма - это еще и тысяча. полное расщепление. мир на осколки. когда ты все время говоришь, что ты - убийца, а этого никто не слышит, единственное, что остается делать - это продолжать убивать)
4. Конечно, убийства - это слишком прямо, слишком телесно. Эллис поверхностен.
но вот ситуация. Допустим, у мужчины проблемы с женой. Отчуждение, непонимание. Он пытается ей сказать, она отмахивается, своих дел по горло. Тогда он начинает бухать или блядствовать. Она истерит. Он пытается ей сказать. Она не понимает, ей неинтересно в нем копаться. Он продолжает бухать и блядствовать. Она привыкает, ей становится пофиг. Семья существует номинально, но не разваливается.
точно так же Патрик Бейтмен номинально является полноценным членом нью-йоркского общества. Которому пофиг, что он такой.
конечно, это отдает инфантильностью, подростковым "бунтом", но менее драматичным от этого не становится. Потому что многим из нас доводилось раз за разом делать какую-нибудь гадкую хрень, а потом видеть, что от этого ничего не меняется.
1. Рубашка Гришковца - как симпатичная одинокая девушка, которая сначала напоминает о мечте, но потом оказывается, что на ней вполне можно жениться, потому что ничего особенного она из себя не представляет.
тема "на тебе как на войне", конечно, драматична, но встроена, на мой взгляд плохо: когда читаешь, все время проскальзываешь.
2. выпадение героя в сны в последнее время мне кажется дурным приемом - наиболее примитивным способом придать повествованию объем. Гораздо органичнее воспринимаются воспоминания и мечты.
описание снов как способ сказать о важном кажется мне несостоятельным. Я думаю, более действенный прием в данном случае - это какая-то из ряда вон выходящая ситуация и неординарный поступок героя в ней. Сны и поступки отличаются друг от друга как реклама вещи и непосредственное использование этой вещи.
3. второе слабое место у Гришковца после снов (которые, похоже, вставлены для того, чтобы протянуть время) - это театральный скандал про деньги. Слишком много слов, мало действия. Поэтому все сворачивает в русскую банальность разговоров - американский герой в подобной ситуации уже кого-нибудь бы убил (хотя это уже банальность американская).
4. у героя уэльбековской Платформы проблемы примерно те же, как и у героя Гришковца: несовершенство мира и любовь. Но Уэльбек с этим справляется увереннее и как-то свободнее, что ли. В то время как русскому герою удается путешествовать (в другой мир) только в мечтах, герой французский осуществляет это наяву. Разница между Россией и Европой налицо.
5. что мне больше понравилось в Рубашке - так это игра в Хемингуэев. По сути: ухаживать в течение вечера за понравившимся человеком, вчувствываться, провоцировать атмосферу надежды на несказанную близость... а потом расстаться, даже не обменявшись телефонами.
ко взаимному удовлетворению, между прочим, сказочно-грустному ощущению чистоты и правды.
во-первых, про лис гораздо лучше читать у Пу Сунлина. Адекватнее, что ли. Единство идеи и формы.
во-вторых, Пелевин, похоже, получается тот же Лукьяненко: берет хорошую фантастическую идею (чужие среди нас - опять) и воплощает ее в предельно наивной форме. Самое дешевое - самооправдание автора в предисловии. Зачем писать плохо, когда знаешь об этом?
в-третьих, не знаю, как справлюсь со 150 страницами. Язык безнадежно коряв. Если не верите, попробуйте почитать вслух. Лукьяненко в этом плане гораздо удобнее, читается махом (хотя послевкусие потом - как от избытка плохого шоколада).
кстати, кто разгадает, в чем эта корявость? мне кажется, это нарушения ритма - не то, что в абзаце, но даже иногда и внутри предложения.
и снова неадекватность (не понимаю, почему наши писатели так это любят): почему фантастическому, со сверхъестественными способностями существу обязательно в наше время вляпываться в максимально попсовый образ жизни? У Лукьяненко Иные растрачивают себя на ментовскую работу, а лиса у Пелевина - работает проституткой. На тему секса можно придумать куда более странные и интересные ситуации. Или речь идет о нечеловеческом смирении высокой души? Мол, чем круче герой, тем примитивнее должно быть его окружение. Оччень актуально, ага.
2. фальшь нового романа Пелевина в том, что он считает, будто адаптирует чудесное существо к реалиям современной жизни, хотя для большинства его читателей вероятность знакомства с валютной проституткой такая же, как и вероятность знакомства с лисой. А если проститутки для читателей так же нереальны, как и лисы, то зачем выбирать такую дешевую ситуацию?
3. короче, Пелевин ни хера не понимает в лисах и их мировосприятии, хотя осведомлен в плане фактов. Читателю даже самому не надо разбираться в психологии лис, чтобы понять несостоятельность автора. Просто ни одно чудесное существо не мыслит и не воспринимает мир столь обыденно-пошлым образом, - сколько бы оно времени не провело в условиях современной культуры.
вспомните Дона Хуана хотя бы, который при весьма адекватном социальном поведении (у него была своя фабрика, а в личной библиотеке - полно современной философской литературы), каждым своим действием и словом рвал эту идиотскую реальность. В то время как героиня Пелевина просто выебывается.
беда в том, что читатель будет думать, будто Пелевин и впрямь что-то смыслит в лисах. Что ж, теперь, как любой мальчик или девочка может себя возомнить принадлежащим к Дозору, так и любой мальчик-девочка сможет начать играть в лису. Пытаясь получить энергию от секса. Ха-ха. Это все равно что предложить партнеру "заняться тантрой" и заранее обговорить все позы и условия полового акта.
4. если же отвлечься от эмоций и просто позиционировать прием, то Пелевин использует стандартный голливудский (комиксовый?) ход. Так Спайдермен работает разносчиком пиццы. Слезливый романтический финал тут вполне в кассу.
6. возможна, конечно, и другая интерпретация пелевинского романа - как символического изложения личной трагедии автора (тем более, что повествование идет от первого лица). Но тогда остается лишь отойти в сторонку и печально помолчать.
"...он предстает человеком, которому уже как индивидуальности, как яркой личности написано на роду быть не-мещанином - ведь всякая яркая индивидуальность оборачивается против собственного "я" и склоняется к его разрушению. Мы видим, что он наделен одинаково сильными импульсами и к тому, чтобы стать святым, и к тому, чтобы стать развратником, но что из-за какой-то слабости или косности не смог махнуть в дикие просторы вселенной, не преодолел притяжения тяжелой материнской звезды мещанства. Таково его положение в мироздании, такова его скованность. Большинство интеллигентов, подавляющая часть художников принадлежит к этому же типу. Лишь самые сильные из них вырываются в космос из атмосферы мещанской земли, а все другие сдаются или идут на компромиссы, презирают мещанство и все же принадлежат к нему, укрепляют и прославляют его, потому что в конечном счете вынуждены его утверждать, чтобы как-то жить. Трагизм этим бесчисленным людям не по плечу, по плечу им, однако, довольно-таки злосчастная доля, в аду которой довариваются до готовности и начинают приносить плоды их таланты. Те немногие, что вырываются, достигают абсолюта и достославно гибнут, они трагичны, число их мало. Другим же, не вырвавшимся, чьи таланты мещанство часто высоко чтит, открыто третье царство, призрачный, но суверенный мир - юмор. Беспокойные степные волки, эти вечные горькие страдальцы, которым не дано необходимой для трагизма, для прорыва в звездный простор мощи, которые чувствуют себя призванными к абсолютному, а жить в абсолютном не могут, - у них, если их дух закалился и стал гибок в страданьях, есть примирительный выход в юмор . Юмор всегда остается в чем-то мещанским, хотя настоящий мещанин не способен его понять. В его призрачной сфере осуществляется запутанно-противоречивый идеал всех степных волков: здесь можно не только одобрить и святого, и развратника одновременно, сблизить полюса, но еще и распространить это одобрение на мещанина."