Пошел июнь. Начались экзамены. Затихли корпуса университета. Напряженный и, по временам, шумный ритм университетской жизни сменился тишиной. Не слышно стало звонков, то строгих, то радостных, то постылых. Двери лабораторий, кабинетов, аудиторий, корпусов не выталкивали во время перерывов буйные разноголосые толпы молодежи. Армия штурмующих высоты науки студентов, объединенная до сих пор в отряды групп, потоков, курсов, фуркаций, факультетов рассыпались, расползлась, притихла. Хотя никогда в другое время студенческая масса не поглощена в такой мере наукой. Какие-то сверхчеловеческие силы захватывали даже самых ледащих и бросали их в бездонные пучины знаний. Преображенный тысячелетиями цивилизации инстинкт жизни заставлял предаваться в эти дни отчаянному и самозабвенному зубрежу.
В тени деревьев и кустов в аллеях и на газонах парка, там и сям, сидели и лежали группы, парочки и одиночки, поглощенные учебниками и конспектами.
Цвела черемуха, в нежно шелестящих, серебристых листьях тополей щебетали птицы. Внизу обрыва плескалось, сверкая на солнце бескрайнее море. Дымки пароходов манили в сказочные дали Востока и Юга.
Но человек, лежащий под кустом в траве газона, не видит морских просторов, не слышит запаха акации, не обращает внимания на милый лепет птиц, разомлевших от солнечной июньской благодати. Он даже не замечает доносящегося до него, мелодичного голоса девушки, читающей с подругой конспект по сопромату метрах в 15-20 от него. Юноша сейчас живет в царстве теней и силуэтов, за две тысячи лет до этих милых девушек, живет вместе с патрициями, всадниками и плебеями, в эпоху пунических войн, римских легионов, проскрипций и непонятных римских императоров, понимавших, что толпе нужно только хлеба и зрелищ.
Даже утром, забежав в баню и оставив конспекты по древней истории в ящике, он не перенесся в настоящее - и голый мужчина, вытирающийся в предбаннике простыней, казался ему похожим на Юлия Цезаря в тот всемирно-знаменитый момент, когда он со словами: "И ты Брут!" завернулся в тогу под кинжалами заговорщиков.
Имеется много способов готовиться к экзаменам.
Одни, не взирая на природу, наполняют парки, сады, скверы, укромные местечки среди зелени. Другие заполняют до отказа библиотеки, читалки, кабинеты, академки. Третьи уединяются в комнатах общежитий, а местные - у себя по домам, вызывая священный трепет у домашних, наглядно убеждающихся, что наука - великая жертва.
Пытливые умы нередко приходят к оригинальному решению задачи. Чрезвычайное положение требует чрезвычайных мер. В каждом общежитии была группа фанатиков, спавших днем и сидевших ночи напролет в читалке. Их даже тешило нечто вроде чувства превосходства над другими, не способными на такой подвиг. Уходили они из читалки утром, когда она вновь наполнялась поспавшими и даже перекусившими. Фанатиков, уходивших со всенощной, провожали почтительные взгляды людей, сознававших и не умевших перебороть свои людские слабости.
Сашка Щербань твердо решил кончить третий курс только на "отлично" и "хорошо" и сделал отсюда все логические вытекающие выводы. Готовясь к экзаменам, нужно уложить в голову как можно больше знаний; голова работает лучше всего после сна. Следовательно, нужно спать почаще, но короткими порциями. А поскольку голова, аппарат, ограниченный по своим возможностям, и не может воспринять больше определенного количества впечатлений, следовательно, нужно позаботиться, чтобы она была изолирована от всех посторонних впечатлений, не относящихся к экзаменационному материалу. Поэтому Сашка почти не выходил из своей комнаты и почти не вставал с кровати, обложенный со всех сторон конспектами. Он приучил себя вставать в любое, заданное перед сном, время. И как только, лежа в кровати над конспектами, чувствовал, что голова "перестает варить", сейчас же покорно засыпал, чтобы проснуться через полчаса и вновь приняться за конспекты и учебники. На ночь он приладил себе к кровати небольшую лампу и ночь спал в общей сложности не более 4 часов. Часов у него не было и он при таком режиме совершенно терял представление о времени суток. Впрочем, его интересовал только срок, оставшийся до экзамена. Ребята, смеясь, приносили ему из магазина хлеб и тахинную халву, которыми он питался ввиду финансового кризиса; они прозвали его неподвижным подвижником отцом Евплом.
Такой образ жизни Сашка считал абсолютно рациональным, так как требовал минимальной затраты калорий энергии. А чтобы не выйти из спортивной формы, он в назначенные дни по вечерам являлся на стадион на тренировки.
Большинство студентов, готовясь к экзаменам, еще в семестре читают и корректируют источники, литературу, учебники, но в массе всегда имеются личности, не желающие карабкаться на вершины науки проторенными путями, умеющие взглянуть на вопрос яснее, проще, чем другие.
У студента-историка Пыльгука была своя концепция по этому вопросу. Рассуждал он очень логично: цель студента на экзамене - получить "отлично"; данные психоанализа преподавателей показывают, что все самое главное в своем курсе преподаватель излагает на лекциях; следовательно, нужно знать отлично только конспект экзаменатора. Поэтому Пыльгук всегда старательно записывал за преподавателем и слыл на курсе и у преподавателей, как человек очень дисциплинированный и очень старательный. Поэтому на экзаменах его никто не стремился "допросить с пристрастием". Некоторые преподаватели находили его очень способным, поражаясь его очень ясной логике изложения вопросов, и это понятно, так как это была логика их старательно законспектированных лекций. Ничего, кроме конспектов лекций преподавателей, Пыльгук принципиально не читал и все же вот уже три года сдавал экзамены в большинстве на "отлично". Многие, узнавшие секрет его экзаменационных успехов и его принципов психоанализа преподавателей, вначале относились к этому недоверчиво, это было как-то оскорбительно для наиболее уважаемых профессоров. Но критерий практики подтверждал истину Пыльгука.
Немало было и таких, которые смотрели на вопрос еще проще, используя опыт многих поколений студентов-лоботрясов. Сосед Сашки Корчемного по комнате студент-математик Колька Перешивайло, душа-парень, страстный любитель выпить в веселой компании, еще недели за две до начала экзаменационной сессии начал усиленно работать над созданием безотказно действующего справочника-шпаргалки для ответов на все экзаменационные вопросы. Сашка поражался трудолюбию, с которым тот мельчайшим почерком исписывал множество листков. Эти листки группировались в определенном порядке и раскладывались по разным карманам. Когда в порядке тренировки Колька вытаскивал нужный листок, он радостно хохотал; а когда не угадывал шпаргалки, просчитываясь или спутав свою систему, то мрачно оправдывался. Он с восхищением рассказывал о великом доке шпаргалочного дела у них на курсе - Вадиме Грицае, который по шпаргалкам сдавал все на "отлично". Но то был уже виртуоз.
Корней Стецюра на время непосредственной подготовки к экзаменам взял Павку под свою опеку. Он предложил тому заниматься вместе. Павка вначале не понял всего значения этой опеки. Они вместе поднимались, завтракали и тотчас же садились тут же в комнате общежития за конспекты. Через каждые два часа перекур на 10 минут. Через каждые 4 часа получасовой перерыв. Время на обед сократили до минимума. И после небольшого отдыха опять тот же порядок. Павке такая опека вначале показалась все же неловкой. Ребята, соседи по комнате видели, как его, Павку, опекают; он попытался с шуточками отстоять свою "независимость", но Корней спокойно сказал ему, чтобы он не придуривался. А соседи по комнате хоть и смеялись над его шуточками, но, в конце концов, морально поддерживали усилия Корнея. Павка почувствовал , что так нужно. Трудно было ему выдерживать этот режим, особенно к вечеру. Корней однажды с суровым ехидством спросил: - Что, брат, кишка тонка? - И Павка старался держаться, не сдавать. Тем более, что умом понимал, что все это очень правильно.
Но душа его жаждала мести за такое подчинение авторитету друга. И он по дружески верно выбрал уязвимое место друга, где он мог проявить свое превосходство над ним. Однажды, поужинав, Павка сказал, что пошел к ребятам достать конспекты пропущенных им лекций. Это было не совсем точно, так как он пошел за конспектом не к ребятам вообще, а к Инне Зарецкой, которая обещала их ему. Пошел, замыслив хитрость.
Было уже около 10 часов вечера, когда он позвонил у ее дверей. Ему открыла сама Инна.
- Павел? Заходи.
- Здравствуй, Инночка. Можно к тебе в гости?
Хозяйкой дома Инна была гораздо более любезной и менее суровой, чем комсоргом в университете. Встретила она его приветливо и повела к себе через длинный коридор коммунальной квартиры.
Павел попал как раз на чаепитие. В первой, довольно большой комнате, которая, очевидно, служила столовой, за накрытым столом с самоваром сидели две немолодые женщины и пили чай.
Уют и изящество стильной мягкой мебели, рояль, картины на стенах, хрусталь на красивом темном буфете и на столе контрастировали с простотой общежитийской обстановки и бросались ему в глаза.
- Мамочка, познакомься, это Павел - студент нашей группы.
Павка подошел к одной из женщин с интеллигентным и строгим лицом.
- Павел.
- Варвара Егоровна, - сказала она, протягивая ему руку.
- Это тот самый, знаменитый? - с добродушной иронией спросила, не меняя того же строгого выражения лица, варвара Егоровна у дочери.
Та, замявшись немного, ответила утвердительно Инна.
- Ну, садитесь, знаменитый Павел, с нами чай пить, - пригласила его варвара Егоровна после того, как он поздоровался с другой женщиной - высокой, полной, с низким женским голосом, Леокадией Валериевной.
- Спасибо, мы только что поужинали, но чаю я, пожалуй, выпью, - ответил Павка, просто улыбаясь, незаметно для себя стараясь говорить интеллигентнее.
Он сел за стол, Инна тотчас налила и ему чаю, подвинула сахар, варенье, печенье.
- Инна, наверно, наговорила про меня бог знает чего, - добродушным баском сказал Павка, усевшись и вежливо открывая свой взгляд обоим женщинам, и сам разглядывая их.
- Зачем же Инна будет на вас наговаривать, она объективна. Она видит в вас и положительные стороны. Ей очень нравится вся ваша группа, не исключая и вас.
Варвара Егоровна не стала даже журить его, чего он ожидал по началу разговора, и перевела беседу на их группу.
Павка держался за столом свободно и уверенно, разговорился и, чувствуя, что его слушают с интересом, рассказал даже несколько веселых групповых историй.
Вставал из-за стола он, испытывая чувство взаимного расположения к своим собеседницам.
Когда они с Инной ушли в небольшую, хорошо обставленную комнату, где она занималась, он сообщил ей о цели своего прихода. Инна стала рыться в конспектах и расспрашивать, как живут их ребята в общежитии.
- Отлично живут, товарищ комсорг. Только не хватает вашего непосредственного руководства... А знаешь, Инна, тебе нужен телефон.
- Зачем?
- А как же, чтобы связь с общежитием поддерживать. Когда-то там придут к тебе вот так, как я, случайно. А то бы позвонила и вызвала одного, другого, третьего - и была бы в курсе событий. Руководителю без телефона нельзя.
- Остришь?
- Острю. Ты вон даже маме на меня нажаловалась, а я тебя справедливо критикую. Вот ты комсорг, а ни разу у наших ребят в общежитии не была.
- Неправда, я совсем недавно была там у наших девочек.
- Ну, это уже совсем отсталый взгляд. Ты ведь комсорг всей группы, а не девчачий. Или нам своего комсорга выбирать - хлопчачего? Может быть, и комсомольскую организацию разделить на девичью и... юношескую?
Инна добросовестно признала свою ошибку и заявила, что она немедленно ее исправит. Она нашла ему конспекты, и они пошли в общежитие.
Хитер был Павка.
ЖЖЖ
Корней сидел в комнате один и читал газеты. Остальные ребята еще не пришли из читалки. Вдруг он услышал в коридоре веселые голоса и среди них голос Павки и голос, от которого у него громко забилось сердце. Инна у них на четвертом этаже! И Павка там. Она может зайти сюда!
Хотя ребята все время следили, чтобы в комнате был чистый воздух, и одна половина окна была открыта день и ночь, Корней спешно распахнул и другую половину. В одно мгновение поправил койки, сунул под кровать обшарпанный сундучок Алеши "Поповича" и, сообразив по голосам, что она остановилась с ребятами еще в начале коридора, быстро раскрыл Павкину тумбочку, взял его духи и побрызгал на кровати.
Он был уверен, что она обязательно сейчас зайдет сюда и сделал уже все, чтобы придать комнате максимум чистоты и аккуратности. Услышав, что она с ребятами зашла в какую-то комнату (вероятно к Базенку, там живут все четверо с их группы), он быстро убрал все со стола, перевернул скатерть чистой стороной, постелил чистую газету, поставил на нее чернильницу и опять все аккуратно разложил. Он успел даже хорошенько побрызгать водой, чтобы не поднять пыль, и подмести, хотя в комнате и так было подметено. Больше сделать ничего нельзя было и он, еще раз оглянув комнату ее глазами, очень пожалел, что у них нет, как в общежитии мединститута, гардин и портьер над дверями, да и стены были голыми.
Наведя порядок, он сел опять за газету, но даже важные события, о которых писалось, не шли в голову. Довольно долго он сидел в таком психически невесомом состоянии - между небом и землей. Наконец, у него мелькнула мысль, что она может и не зайти сюда. И действительно, почему он решил, что она идет к ним в комнату? И ему вдруг стало грустно, хотя мгновение перед этим он больше всего боялся, что она зайдет к ним в комнату и увидит, как они некрасиво живут. Но вот он опять услышал ее голос в коридоре и понял, что она вместе с Павкой и Базенком приближаются сюда. Ему вдруг стало неловко встретить ее за столом, как ни в чем не бывало, после того, как он так спешно убирал комнату, - ведь это лицемерие, обман. Он быстро поднялся, распахнул дверь и вышел в коридор навстречу.
- Добро пожаловать, - сказал он, стоя в дверях, чуть смущенно улыбаясь Инне.
- А-а, так вы вместе живете, - сказала Инна, поздоровавшись, и входя в комнату, - тогда понятно, почему Павел в последнее время стал исправляться. Знаете, он даже маме понравился, - улыбнулась она, поворачиваясь к Корнею.
Он еле успел придать лицу соответствующее выражение.
Базенко, белобрысый, часто улыбавшийся парень, проходя в дверь, хитро подмигнул ему: ага, попался, мол.
Павка прошел в комнату, не взглянув на Корнея, но последний уловил в его глазах лукавые насмешливые огоньки. Корней даже молча возмутился, как он смеет смотреть на все это иронически, как на спектакль. Особенно его пугало, что Инна может эти подмигивания и иронию заметить, принять на свой счет и обидеться.
И Корней не напрасно беспокоился, так как Павка, действительно, смотрел на все это, как на спектакль, и не как зритель, а как режиссер, намереваясь направлять развитие сцены.
- Да, Инночка, вот здесь мы и живем. Живем с шиком. Правда, картин у нас на стенах нет. Но это потому, что Третьяковская галерея из своих собраний нам ничего не продает, а иного мы не хотим покупать - вкус не позволяет. И все же шик у нас чувствуется во всем. Ты сама видишь, что мы даже, подметая комнату, сбрызгиваем пол "шипром", а не водой.
Базенко загоготал. А Павка смиренно потупил очи. Инна улыбнулась и, взглянув на смутившегося Корнея, сказала:
- Вам, наверное, нелегко воспитывать этого трудного ребенка.
- Ничего, это он при вас так резвится, - ответил Корней, обрадованный более ее тоном, чем словами. Она с ним говорила, как с единомышленником и не принимала Павкиного балагурского тона.
- А мне у вас в общежитии очень нравится. Здесь, вероятно, бывает очень весело и хорошо, - сказала Инна, садясь на стул, предложенный Корнеем.
- Да, конечно, - продолжал Павка, - танцы в красном уголке, радиола, иногда поем (вон Базенко у нас запевала), обливаемся из окон водой, спускаем девушкам на нижние этажи записочки на нитках - все это весело; и все-таки, Инночка, этого мало. Иногда, вот таким вечером, подойдем мы с Корнеем к окну, посмотрим на небо, на звезды и запечалимся: где-то ты, моя звездочка заветная? Да, Инна, грустно бывает одному, без ласки... Вот так и гадаешь по звездам: любит - не любит. Да... хорошо или плохо, весело или грустно - все это, Инночка, зависит, в конце концов, от единственного во всем мире девического сердца.
Базенко, видя, что Павка "разыгрывает" Корнея, сидел, покрасневший, еле сдерживаясь и, наконец, прыснул и захохотал во все горло.
- "Хорошо" или "плохо" студента зависит от девического сердца, если это плохой студент. И вообще, хватит лирики, она у тебя плохо получается, лучше расскажи, как ты историю СССР готовишь.
- Садись и рассказывай, - сказал Корней, - и не трепись, как овечий хвост. - Он извинился и, незаметно взяв из тумбочки литровую стеклянную банку, вышел. Разыгрывание Павки смущало его, вдруг Инна поймет, что Павка намекает на его, Корнея, чувства. Но, увидев, что Инна очень спокойно реагирует на "трепотню" друга, он успокоился.
Его заботили чувства хозяина, к которому пришли в гости. Хотелось угостить Инну, но у них в комнате ни у кого ничего вкусного для нее не было. Они жили коммуной, и Корней знал, что у Алеши имеются только картошка, яички (яйца) и смалец, у Бильдея вообще ничего нет, а у них с Павкой только ветчина, которая им самим осточертела. Но ему очень хотелось угостить Инну. И он вспомнил о замечательном фруктовом мороженом, которое всем им так нравилось и которое к тому же продавалось в ларьке у самого входа в общежитие.
Когда он вернулся с переполненной банкой, то с удовлетворением увидел, что Инна справилась с Павкой, и тот, сидя за столом, отвечал на какой-то вопрос курса, а Инна, иронически улыбаясь, допрашивала его.
"Молодец она", - подумал Корней и стал за ее спиной потихоньку раскладывать мороженое по чайным кружкам ребят. - Да знаю я это, - услышал он, как взмолился Павка.
- А вот и не знаешь как следует, это неточный ответ, за такой ответ тебе Сидоренко больше "тройки" не поставит. Во-первых, ты не смог дать определения сословной монархии, во-вторых, ты знаешь только собор 1648-1649 гг., а в-третьих, ты ничего не сказал о дальнейшем развитии сословного представительства. - Инна тут же рассказала, как нужно излагать эти вопросы.
"Молодец", - еще раз подумал Корней.
- А у меня в конспекте этого нет, - оправдывался Павка.
- А ну-ка, покажи конспект.
Павка порылся среди книг, тетрадей и бумаг на своей тумбочке и достал толстую и сильно потрепанную общую тетрадь.
- Это конспект? - скептически сказала Инна, глядя на неряшливые записи.
Павка хоть и улыбался очень добродушно, но в душе устыдился. На фоне культурности обстановки у Инны дома, аккуратности и изящества во всем, что окружало ее, его конспект выглядел жалко. К тому же, было много пропусков.
- С таким конспектом ты далеко не уедешь, - сделала она вывод. И тут же решила, что ему нужно весь материал перечесть по хорошему конспекту. И предложила дать ему по частям свой конспект. Так и решили.
Павка сконфуженно перелистывал свою тетрадь, а Инна выглядела огорченной, - экзамены были на носу, а он учил по такому конспекту...
- Ничего, Инна, - вмешался Корней, стоявший над ними и внимательно слушавший весь их разговор, - мы из этого светского кутилы сделаем еще человека. Сейчас он учит вместе со мной. Учебник он уже два раза прочел.
- Но в учебнике многого нет.
- А он теперь по вашим конспектам еще раз перечтет... Успеет, еще два дня.
Корней поставил перед каждым мороженое. Инне досталась, конечно, самая красивая в комнате чашка.
- Я очень люблю мороженое, но мне уже пора идти, уже половина двенадцатого, - сказала она.
- А вот вы попробуйте, какое у нас вкусное абрикосовое мороженое, а потом и пойдете.
Инне после чаю не хотелось мороженого, но она боялась обидеть ребят и осторожно попробовала. Но угощенье оказалось, действительно, вкусным, ребята так весело и с таким удовольствием принялись за него, что и она нашла его замечательным.
- Я еще никогда не ела фруктовое мороженое и не знала. Что оно такое вкусное.
- Ого! - смеялся Базенко, - ты, Инна, приходи к нам почаще, у нас в общежитии все самое вкусное. Вот если бы ты еще попробовала нашей картопли с салом!
Присутствие в их комнате такой красивой и милой девушки приподняло настроение ребят, и они все трое, каждый по-своему, разошлись, образовав ансамбль спокойного и неожиданно тонкого юмора Корнея, удалой веселости легкого на язык Павки и оригинальной сельской, "парубоцькой", шутливости с примесью мужичьего фольклора у Базенка.
Им было очень хорошо, легко на душе и весело, когда Инна вдруг поднялась.
- Ой, мальчики, уже около двенадцати. Мне нужно бежать домой.
- Не волнуйся, Инна, мы тебя проводим... Может быть и ты, Степа, пойдешь с нами? - лукаво спросил Павка.
Корней как раз никак не мог решить, удобно ли ему будет пойти ее провожать; не покажется ли это ей навязчивым. Он уже готов был не заметить лукавства Павки и ответить на его вопрос утвердительно, но Инна решительно запротестовала и заявила, что она сама дойдет домой, ведь она по делу пришла в общежитие. Поэтому Корней, смущенно улыбнувшись, сказал, что раз она против такого большого эскорта, то он останется дома.
- Ты, Инночка, не верь ему, я же его хорошо знаю, - вмешался Павка, - это он просто как член бюро факультета считает ниже своего достоинства провожать рядового комсорга. - И подмигнул Базенку так, что тот опять прыснул.
Инна понимающе взглянула на Корнея и улыбнулась ему: "вот болтунище!"
От этой улыбки весь мир засиял для Корнея, и засыпая в эту ночь, он ощущал это сияние.
- А мы с Базенком любим нашего комсорга, - продолжал Павка, - и не отпустим его одного домой. Правда?.. А хорошо, хлопцы, такого замечательного комсорга иметь - он с тобой воспитательные мероприятия проводит, а ты его потом домой проводишь! Идешь с ней вечером под акациями, луна там, звезды, тишина - и выкладываешь свою душу: я, товарищ комсорг, обязательно исправлюсь, только со мной нужно вести постоянную и систематическую воспитательную работу.
Они ушли, смеясь, и Корней слышал, как, идя по коридору, Павка начал разыгрывать Базенка под хохот последнего: - Ты, Инночка, не думай, что Базенко не умеет девушек провожать. Он у них на деревне первый ухажер. Всех сельских красавиц с ума свел. Чуть ли не каждый день письма получает и все длиннющими стихами:
Ой, Ваня, мий мылый,
Сокил сысокрылый,
Щось зи мной случылось,
Серденько забылось...
Но вот затихли на лестнице их голоса. Она ушла. За ней закрылась дверь, и в комнате остался только стул, на котором она несколько мгновений назад сидела, тетради, которых касалась руками, чашка с ложечкой, из которой она ела мороженое и легкий, тонкий запах ее духов. Эхо ее голоса еще раздавалось в нем самом и вихрь воспоминаний, чувств, звуков и запахов нежно кружил голову.
А Павка и сам не понял, была ли его проделка дружеской местью или дружеской услугой, и даже - был ли он режиссером этого вечера или только актером, так как благодаря заботам Корнея и конспектам Инны, он сдал Историю СССР на "отлично". Сама Сидоренко недоумевала, ставя ему такую отметку.
ЖЖЖ
А в учебных корпусах университета уже шли экзамены. Праведные и грешники становились перед судом истины и говорили в свое оправдание. Профессора и доценты, восседавшие на сияющих вершинах науки, священнодействовали, отделяя достойных от козлищ.
У математиков уже "свирепствовал" суровый и неумолимый Добрынин. Химиков уже "допрашивал" до изнеможения тихим и ласковым голоском "ехидны" Миневич. Уже пали первые жертвы, и дым от их сожженных трупов ласкал обоняние грозного бога истины и справедливости.
Тревожно, вполголоса произносили студенты имена павших.
У аудиторий и кабинетов, где проходили экзамены, осторожно толпились группы взволнованных студентов. Одни спешно листали конспекты и учебники, другие выспрашивали товарищей, третьи бродили с трансцендентальными взглядами, что-то бормоча себе под нос.
В темных уголках лихорадочно строчили шпаргалки и с гениальной простотой решали задачи по обману экзаменаторов.
Время от времени то в одной, то в другой из таких групп раздавалось традиционное студенческое: "Ой, я ничего не знаю!" А в ответ - то злые, то успокоительные комментарии.
Красные, с сверкающими глазами выскакивали, в большинстве, студенты из кабинетов экзаменаторов. С криком "Ну, что?" их тотчас окружали взволнованные и встревоженные ожидающие, заглядывая им в глаза и пытаясь прочесть на лице товарища свою судьбу. Одни отвечали радостно и возбужденно, другие - скептически улыбаясь, третьи молча с затуманенными глазами пробирались между столпившимися.
С сочувствием, тревожно, с замиранием сердца им смотрели вслед.
Шепотом рассказывали, что на 3-м курсе у биологов Женька Рябокляч стянул лишний билет и теперь вся группа спасена. Лишний билет передается ожидающим. Студент входит к экзаменатору и говорит номер уже подготовленного билета. А взятый у экзаменатора билет через кончившего отвечать опять передается в коридор.
Но большинство чувствовало, что это уж слишком. Групповое надувательство. Это было исключение. Экзамены каждый сдает в одиночку. Почти у каждого есть своя тактика сдачи, основанная на глубоком психологическом анализе экзаменатора с диалектическим учетом всей окружающей обстановки. Некоторым экзаменаторам хорошо было сдавать с утра, когда они были еще спокойны и добродушны. Некоторым лучше сдавать в конце дня, когда они устанут. Мигая осоловевшими глазами, они терпеливо слушают и если им бойко отвечать, обычно, не задают уже дополнительные вопросы и не придираются.
Многие девушки предпочитали экзаменаторов мужчин женщинам, рассчитывая на большую снисходительность первых.
Самые веселые анекдоты ходили об экзаменаторах ученых-чудаках, любивших самим отвечать на свои вопросы. Услышав неточный ответ, такой экзаменатор нетерпеливо перебивал студента и подробно излагал правильный и безупречный ответ. А затем, довольный своим ответом и утомленный им, он отпускал студента с хорошей отметкой, назидательно поучая: вот так и нужно отвечать.
Экзаменующиеся учитывали ученую заинтересованность экзаменаторов теми или иными научными проблемами. Рассказывали анекдот, что некий студент-биолог "опомнился" перед самым экзаменом по зоологии; выучить весь конспект он уже все равно не мог и поэтому, учитывая, что его экзаменатор, профессор, изучивший червей, особенно любил слушать ответы студентов из этой области, постарался выучить только раздел о червях. На экзамене ему попался билет о слонах. Совершенно не зная этот раздел, он, однако, не растерялся и начал: "Слон - это млекопитающее, обладающее червеобразным хоботом. Черви - это...", - и пошел рассказывать все, что он знал о червях. Разомлевший от удовольствия профессор, наконец, остановил его и, поставив "отлично", отпустил.
Много самых заманчивых и веселых картин экзаменов с благополучными концами рисовала студенческая фантазия, распаленная угрозами суровой экзаменационной действительности.
Хотя экзаменационные "ужасы" чаще всего создавались самими сдающими. Получившие "отлично", делясь впечатлениями с ожидающими своего череда, нередко с удовольствием преувеличивали трудности, которые им пришлось преодолеть на пути к высокой оценке. А получившие низкие отметки, склонны, обычно, возлагать ответственность за них на чрезмерную требовательность экзаменатора. Бывали и такие, которые корень зла видели в том, что преподаватель "имеет на них зуб". Они даже хорошо знали, когда и за что их невзлюбили. Жертвами, обреченными на заклание, шли они на экзамены и, получив хорошую отметку, с недоумением разглядывали ее, не веря собственным глазам, решая, что "зуб прошел" же говорил!
Но экзаменационная задача формулируется чрезвычайно просто: чтобы хорошо сдать экзамен, нужно хорошо знать материал. И хотя экзаменационная атмосфера благоприятна для фатализма (экзамены - та же лотерея; отметка на экзаменах вовсе еще не говорит о качестве знаний), несмотря на эти, обычно летавшие в воздухе, афоризмы, большинство хорошо понимало, что лучшая экзаменационная тактика - хорошее знание предмета. Поэтому многие вовсе не задумывались над экзаменационной дипломатией и простую задачу просто решали. Хорошо готовились - и хорошо сдавали. К таким относился и Васька.
Хотя во время подготовки к сложному экзамену по аналитической химии, когда все усиленно поглощали конспекты и литературу, он всю вторую половину дня проводил в лаборатории и что-то "варил", целиком поглощенный своими колбами, ретортами, пробирками, химикалиями. Однажды вечером профессор Любарский, подойдя к его столу и присмотревшись к его работе, заинтересовался, почему это он, готовясь к экзамену по аналитике, занимается, собственно, органикой. Васька объяснил, что он поднимается очень рано и до 5 часов вечера готовит экзамен, а после обеда идет сюда и в порядке отдыха продолжает опыты по своей теме в кружке органической химии. Васька убежденно доказывал, что это нисколько не мешает подготовке экзамена и даже наоборот, так как такая форма отдыха не вырывает его из атмосферы химических интересов. Он тут же с увлечением изложил смысл своих опытов и показал результаты, которые оказывались очень интересными; только вот одна реакция у него никак не получалась. Профессор заглянул в его записи, задал несколько вопросов, внимательно выслушал его и согласился, что это, действительно, интересно. Он тут же помог Ваське - рассказал то, чего тот нигде не читал и прочесть бы не смог, и дал несколько ценных советов. Профессору явно понравилась оригинальная простота, с которой Васька подошел к решению сложной для него проблемы. Уходя, он с улыбкой предостерег Ваську от чрезмерного увлечения опытами во время экзаменов и напомнил, что всегда готов помочь ему в работе.
Советы профессора вызвали у Васьки новый поток мыслей и предположений, он тотчас же быстро набросал некоторые из них в своей тетради и в этот вечер особенно поздно просидел в лаборатории.
Васька говорил правду профессору, только не всю. Его, действительно, очень увлекала кружковая тема и он, действительно, первую половину дня старательно готовил аналитическую химию. Но дело было еще и в том, что эту работу, как это ни странно, он связывал с Таней. Когда они с Сергеем были у нее в гостях, он рассказал ей о своих опытах. Она заинтересовалась этим и поразила его, удивительно ясно поняв смысл его работы. Теперь ему очень хотелось при встрече с ней рассказать о своей дальнейшей работе и ходе экспериментов. Работал он с огромным увлечением, просиживая допоздна и не зная усталости. С непреклонным упорством он шел, не отступая, через неудачи и разочарования; и каждый, даже маленький успех приносит тем большую радость, что он надеялся рассказать о нем ей.
А экзамены по аналитической химии он сдал очень хорошо. К тому же ему "повезло" - один из вопросов билета он смог изложить на материале своих опытов. Радостный, он вышел из экзаменационной и сбежал на первый этаж, чтобы повидать Сергея и договориться о сегодняшней тренировке.
После экзаменов спортсмены университета должны были ехать в Киев на соревнования. Организовать общие тренировки всей команды было невозможно, так как не позволяли различные расписания экзаменов у спортсменов, поэтому они решили тренироваться небольшими группами так, чтобы это не мешало экзаменам. Вот и сегодня они решили, сдав экзамены, вечером отправиться с Сергеем, Сашкой и их однокурсниками-легкоатлетами на стадион.
Около 7 аудитории, где сдавала экзамены по Истории СССР группа Сергея, толпилось много ребят, не только "участников", но и болельщиков. Из экзаменационной только что вышла Ксеня Рябых. Она получила "хорошо". На лицах обступивших ее - удовлетворение и радость. "Если уж Ксеня получила "хорошо", то мне "отлично" можно получить", - думает не одна голова, разгоряченная экзаменационным ажиотажем.
Громко подбадриваемая всеми окружающими, за ручку двери берется Дуся Загоруйко. Ее очередь заходить, но она не решается, и ребята насильно вталкивают ее. Она бросается в экзамен, как неопытный купальщик с высокого трамплина в холодную воду, зажмурив глаза и с провалившимся куда-то сердцем. Сергей весело подмигивает ей на прощание и закрывает за ней дверь; теперь возврата нет.
Сашка уже сдал. "Хорошо", - коротко бросает он. Мог получить "отлично", но как раз попался один вопрос, которого у него в конспекте не было - экономическая политика 80-х годов XIX в.
Тут же стоял веселый, получивший "отлично" Толька Белкин. Он не скрывал, что его выручила хорошо составленная шпаргалка. - Я ведь на собраниях не выступал против шпаргалистов, - язвительно подмигнул он Сашке.
Толька объяснял, что он сам и Сашке предлагал нужную шпаргалку (они, кстати, рядом сидели), но Сашка не захотел.
- Беден - да честен, - иронически поддержал Сашку кто-то из окружающих.
- Получил то, что заслужил, - упорно стоял на своем Сашка.
На вопросительный кивок Васьки Сергей, стоявший среди ребят, окружавших Сашку, ответил: - Сейчас захожу. - Ну, как? - полушутя спросил Ваську, определив по его лицу результаты экзамена. - Уже, - весело ответил тот.
Дверь кабинета раскрылась, и вышел взволнованный, красный, потный и счастливый, с влажными сияющими глазами, Молоцкий. Групповой остряк и хохмач, он всегда входил в экзаменационную побледневший, ни жив, ни мертв, а выходил, обычно, со своей сардонической улыбкой.
Его быстро обступили.
- Взял карточку, заглянул - ничего не помню, - радостно рассказывал он. - Потом в голове стало проясняться, проясняться. А вопросы оказались пустяковые. - Он получил "отлично".
Была очередь Сергея, и он вошел в кабинет.
Васька за Сергея ничуть не беспокоился и был уверен, что он ничего иного, кроме "отлично", не получит. Сергей и сам в этом почти не сомневался.
Он любил экзамены - волнения, ощущение опасности, чувство молчаливого соревнования с другими отличниками. За годы обучения в университете у него не было ни единой отметки ниже "отлично". И "свалиться" с "отлично" - было его опасностью, во всем этом был и спортивный интерес борьбы, борьбы ума и знаний на почве науки. И он любил эту борьбу. Он вошел в экзаменационную комнату с легким волнением. Это было похоже на волнение перед стартом, перед прыжком. Только на стадионе нужно было собрать все свои физические силы и подчинить их воле, а здесь нужно было собрать все свои интеллектуальные силы.
Экзамен по Истории СССР было сдавать тем интереснее, что принимал его доцент Ермолов - блестящий лектор. Человек очень умный, остроумный и язвительный. Сергей его очень уважал.
ЖЖЖ
Войдя в кабинет, Сергей аккуратно закрыл за собой дверь. Позади остался встревоженный и беспорядочный гул, а здесь была строгая тишина, в которой уже громко раздавался живой, бойкий голос Мирки Цесевич, стоявшей перед Ермоловым. Последний сидел боком на стуле, со свесившейся через спину рукой, и прямо, внимательно глядел на отвечающую. Лицо его, гарантируя экзаменующимся правильную отметку, соответствующую знаниям, выражало спокойную объективность без равнодушия, осуждение без злобы по отношению к ошибкам и добродушное поощрение отличных ответов.
В кабинете за столами, на значительных расстояниях друг от друга, готовились к ответу три человека. Федот Верещака что-то очень быстро писал, очевидно, боясь утерять всплывавшие в памяти знания. Светлана Прохорова была поглощена своими записями; она их перечитывала, шевеля губами и чуть покачиваясь. Вакуленко окаменел, напряженно глядя куда-то вверх. Он взглянул на Сергея, и тотчас напряжение на его лице сменилось растерянностью и, мелькнувшей в глазах, мольбой о помощи. "Вакула терпит бедствие, - подумал Сергей, - нужно сесть рядом с ним".
Он спокойно подошел к столу экзаменатора и поздоровался. Ермолов тихо ответил и кивнул на билеты. Сергей взял первый попавшийся листок и назвал его номер. Он не стал читать вопросы и медленно пошел к столу, где сидел Вакуленко. Сергей прислушивался к ответу Мирки. Она, так же как и он, с первого курса была круглой отличницей и они молча, но упорно соревновались - и на лучший диктант, и на лучшую контрольную по английскому языку и горячо схлестываясь на семинарских занятиях.
Мирка громко, с увлечением излагала ход подготовки крестьянской реформы 1861г. Судя по ее пылу можно было подумать, что до этих очень важных мыслей она дошла сама и что логикой своего ответа она стремилась разгромить какого-то своего противника, который не соглашался с ней. Хотя Сергей хорошо знал, что она излагала то, что читала в учебнике и книге Мороховец и возражать ей никто не собирался, так как все это давно уже было доказано Лениным.
Ермолов слушал внимательно и благожелательно, а в складках его рта и в глубине зрачков проглядывала одобрительная улыбка, за которой угадывалась добродушная ирония.
Сергей сел за один стол с Вакуленко. Тот красноречиво взглянул на него и, бросив равнодушный взгляд на Ермолова, крупно написал на чистом листке бумаги "Средняя Азия" и придвинул этот листок к Сергею. Последний понял, что Вакуленко не знает вопрос о завоевании Средней Азии.
Испытывая свою выдержку, Сергей, не заглянув в свои вопросы, быстро написал даты, имена и этапы завоевания Средней Азии; главное - крупным почерком, второстепенное - помельче. Он сам, выбрав момент, когда Ермолов "спорил" с Миркой, подсунул шпаргалку "Вакуле", беря у него программу (для него это было не очень опасно, он Ермолова не боялся). Со шпаргалкой все сошло благополучно, и только после этого он заглянул в свой билет.
Два вопроса были, к сожалению, не очень сложными, и только третий - о либералах 70-х годов был интереснее. Продумав последовательность изложения ответов, он набросал схему их на бумаге. Углубившись в третий вопрос, он понял, что его можно изложить интересно и даже эффектно. Либерализм 70-х годов нужно освещать с точки зрения ленинских указаний, которые ему были хорошо известны, так как в ходе работы над своей кружковой темой он близко сталкивался с этим вопросом. Ленин писал, что Салтыков-Щедрин дал очень меткую характеристику эволюции русского либерализма. И ряд очень метких высказываний Щедрина о либералах Сергею был также известен. В связи с работой над кружковой темой (он с интересом перечел произведения Щедрина этого периода, заинтересовавшись отношением сатирика к добровольческому движению). Сам собою напрашивался план ответа на этот вопрос. Набросал его и даже записав, чтобы не забыть, цитаты Ленина и Щедрина, он еще раз продумал порядок ответов на свои вопросы и, решив, что он готов, положил карандаш и поднял голову. Вакуленко что-то быстро писал - у него, кажется, теперь все в порядке. Федот, повернувшись к нему, весело подмигнул. У того тоже все в порядке. Светлана, забыв обо всем окружающем, писала. Сергей стал слушать ответ Мирки. Получив "отлично", она собрала свои черновики и, уходя, подошла радостная, с пылающим лицом и расширенными зрачками к Сергею. Так как он сидел и ничего не записывал, она, зная, что ее никто не заподозрит в подсказках ему, тихо, но слышно для всех, шутя, спросила: - Что ты забыл, Сергей?
- Да вот никак не вспомню, когда была реформа 61-го года.
Она засмеялась и, громко сказав до свидания, ушла.
Зашел Сидорчук, и стал отвечать Федот. Неуемный балагур, здесь он сильно волновался и отвечал не совсем точно, в особенности на третий вопрос.
Сергей с любопытством наблюдал за Светланой. Она к этому времени уже подготовила ответ на свою карточку и теперь следила за ответом Верещаки. И не просто следила. Когда Федот отвечал неточно, она волновалась, извивалась и всем своим корпусом показывала, что она не может спокойно воспринимать ошибку отвечающего и что вот если бы ей попался этот вопрос, она бы дала ответ. Истина наполняла ее и рвалась наружу. Особенно разошлась она, когда после Федота, получившего "хорошо", стал отвечать Вакуленко. Рассказывая об убийстве Александра II, он остановился, забыв фамилию Гриневицкого, и никак не мог ее вспомнить. Ермолов терпеливо ждал, а он напряженно морщил лоб. Светлана чуть ли не запрыгала от нетерпения, а когда Вакуленко установил на ней свой недоуменный взгляд, она выразительно, но беззвучно шевелила губами и кивала даже головой в такт произнесения слогов забытой "Вакулой" фамилии. Она одновременно выказывала желание помочь товарищу, не нарушая дисциплину, и радостно улыбаясь, показывала преподавателю, как хорошо она знает то, чего не знает отвечающий. А когда он спутал и стал ошибочно угадывать дату закрытия III Отделения, она при каждой его ошибке отрицательно вертела головой, показывая ему глазами, что он неправ, а Ермолову, что она-то знает. Ответив неверно несколько раз, Вакуленко махнул рукой.
- Так когда же было формально прикрыто III Отделения? - спросил Ермолов и перевел глаза с отвечающего на так живо переживавшую Светлану.
- В 80-м году, - не "выдержала" она и сказала вслух.
- Да-а, - сказал Ермолов, обращаясь к Вакуленко, - что же это вы забыли?
Светлана сияла.
"Вот дура, - подумал Сергей, - подлиза". Он удивлялся, почему Ермолов терпит это кривляние.
Вакуленко все же получил "хорошо", а Светлана, конечно, "отлично". Материал она хорошо выучила.
Настал черед Сергея. Он знал гораздо больше материала, чем можно было изложить за то время, которое студенту предоставляется для ответа. Поэтому задача состояла в том, чтобы логично, содержательно, лаконично и предельно точно изложить каждый вопрос так, чтобы он был законченным целым. Хорошенько продумав схему каждого ответа, он отвечал сжато, формулируя тезисы и экономно приводя доказательства и иллюстрации к каждому тезису. Сделав выводы по первому вопросу, он на мгновение остановился, ожидая, не будет ли вопросов, но Ермолов молчал, и Сергей перешел ко второму вопросу. И после второго вопроса Ермолов молчал. Сергей перешел к третьему, которым он намерен был эффектно завершить ответ на билет. Он коротко определил историческую обстановку в 70-х годах и в период революционной ситуации конца 70-х - начала 80-х годов и положение русской буржуазии, которая не могла полностью ужиться с царизмом и в то же время больше всего боялась развития революционного движения. Отсюда - колеблющаяся позиция идеологов буржуазии - либералов. Эту неопределенность устремлений, смутность желаний русского либерализма очень метко определил Щедрин, который писал о переживаниях либерала: "Чего-то хотелось. Не то конституции, не то севрюжины с хреном... не то ободрать кого-нибудь..." И, в конце концов, либерал уяснял, что ему больше всего хочется ободрать кого-нибудь.
Затем он изложил позицию либеральной печати, приведя щедринские характеристики Молчалина-литератора и его газеты "И шило бреет", охарактеризовал либеральную деятельность земцев, которые по яркому высказыванию Щедрина занимались только лужением больничных умывальников да пересчитывали ребра мужичку, лишь изредка решаясь показывать правительству кукиш в кармане. Либеральную оппозицию правительству Щедрин очень хорошо охарактеризовал бунтом глуповцев: "Стояли глуповцы на коленях и бунтовали. Знали они, что бунтуют, но не бунтовать не могли".
Сергей заметил, что Ермолов улыбается шедеврам щедринского остроумия.
Приведя ленинскую оценку позиции либералов в период революционной ситуации, Сергей напомнил щедринскую оценку эволюции русских либералов, которые просили у правительства сначала по возможности, затем - ну хоть что-нибудь, и, наконец, применительно к подлости.
Таким образом, он изложил ответ, опираясь на ленинский анализ либерализма и широко используя щедринские характеристики-иллюстрации.
Ермолов улыбался. - Отлично отвечал, товарищ Астахов, - сказал он, беря его зачетку. - С удовольствием слушал вас. Голова у вас очень ясная - это очень хорошо.
Сергей скептически наблюдал за сияющими физиономиями выскакивавших от Ермолова с отличной отметкой. А теперь сам он вышел из кабинета, сверкая, по выражению Сашки, как новый пятак. Кажется, он хорошо отвечал. Ермолов не склонен к любезностям, на похвалы он скуп.
ЖЖЖ
Дав "интервью" товарищам, Сергей отправился на второй этаж к филологам. Там сегодня сдавала "Введение в литературоведение" Виола.
Эти несколько дней после именин он бесконечное число раз вспоминал и переживал все, что произошло между ними; старался трезво, с научной объективностью оценить происшедшее, чтобы решить, как быть - бороться ли за нее или расстаться и идти своей дорогой. Но последняя возможность, приходившая ему в голову, как объективная альтернатива, казалась такой унылой и безжизненной, что он отворачивался от нее всем своим существом. Но разве он мог рассчитывать на сближение с нею. Ведь он не желторотый птенец, которого она сможет утешить, посулив ему дружбу. Он снова и снова вспоминал и анализировал их встречи, особенно наиболее важные из них - вечер на море и ее именины.
Тогда, на берегу им обоим было хорошо, не только ему. Ведь из-за него она не пошла на назначенное свидание к Глебу. На именинах она была, пожалуй, более любезна и предупредительна с ним, чем с Глебом. Но может быть именно от того, что она из простой симпатии к нему хочет позолотить пилюлю. Кроме того, девушки, кажется, бывают иногда особенно любезны с теми, кого они совершенно не опасаются, кем они не боятся увлечься. А может быть все дело в том, что у них с Глебом уже все решено, и она жуирует последние свободные девические дни, прежде чем уйти к тому совсем? Тем более что у Глеба, кажется, "серьезные намерения". Это видно по всему. Он человек состоятельный, самостоятельный и ему, очевидно, для прочного положения в обществе необходима жена. А именно Виола ему необходима не только для упрочения общественного положения. Еще бы, такая девушка!
И его терпеливость, и снисходительность к ее любезности с Сергеем, возможно, объясняется тем, что у них все уже решено. Он только один раз вышел из себя, тогда ночью, после моря. И это естественно. А потом он был лоялен, как человек, прочно стоящий на своей позиции. И поведение ее матери подтверждает это. И Ирэн тогда сказала ему, танцуя, что Виола не романтическая девочка, а рассудительная девушка. "Рассудительная" - значит Ирэна, которая знает то, чего он не знает, убеждена в этом же. Значит, ему нужно, ответив Виоле такой же любезностью, расстаться с ней - таково научное решение задачи. Но об этом не хотелось и думать. Да и к чему эта математика? Ведь ему не много нужно - только видеть ее и ничего больше. Она к нему очень хорошо относится. И ничего иного он не смеет от нее требовать, она и так дала ему гораздо больше того, чем он заслужил, и он должен быть счастлив ею, а не окружать ее, как вражескую крепость, логическими батареями. И тут же приходила мысль, что он закрывает глаза на действительность и что это неправильно. Но, в конце концов, было ясно, что он хочет - ему нужно видеть ее, что она не мешает этому и что к черту логику, если она стоит между ним и ею. Он не смеет от нее ничего требовать и с него достаточно ее дружеского расположения. Ну, а тот ведь игру еще не выиграл, а раз так, Сергей будет драться до последнего.
Зная, что она готовит серьезный экзамен, он решил встретиться с ней после его сдачи. Тем более что он сдавал в один день с ней.
Утром еще, придя в университет и узнав свою очередь, он поднялся на второй этаж к филологам. Ее он увидел в вестибюле второго этажа, где она стояла со своей подругой. Хотя он шел, чтобы встретиться с ней, при встрече захватывало дух, и она казалась еще чудесней, чем он себе представлял, ожидая ее увидеть. Сегодня она была в темно-сером костюме с темным бантом вместо галстука на телесной белизне креп-жоржетовой блузки. Этот костюм придавал ее красоте какую-то особую нежную строгость. А ее серые, с темными ободками, глаза переливались и играли чистой голубизной, играли внутренним светом, от которого весь окружающий мир приобретал волшебную чарующую прелесть.
- Я вас так давно не видел, - сказал он, поздоровавшись с беспечной улыбкой. - Узнав, что у вас экзамен, я пришел, чтобы повидать вас и спасти. Без этого мне жисть не в жисть.
- От чего же вы будете меня спасать?
- Да. Это проблема, нелегко найти повод спасти красивую девушку. Я много над этим думал и решил, что самая крупная опасность, которой вы подвергаетесь - это экзамены.
- Как же вы намерены спасать меня?
- Да, это тоже проблема. Здесь в наше время трудно придумать что-нибудь оригинальное. Лет пятьсот тому назад я явился бы ночью к вашему Бахареву в виде пророка Ильи и внушил бы ему, что вы святая дева, каждое слово которой - бриллиант, по сравнению с прахом всей его книжной мудрости. Или просто послал бы ему записку, что один благородный гидальго намерен проткнуть ему брюхо, если он посмеет "усумниться" в знаниях основ советского литературоведения известной ему девицы, стука каблучка которой недостоин он.
- Да, жаль, жаль, что сейчас не пятьсот лет тому назад. Тогда, правда, гидальго не умели так красно говорить, они не были болтунами, но они смело шли на смерть ради дамы сердца.
- И я пойду на смерть, и я! - с шутливой горячностью отвечал Сергей, - только скажите, куда.
- Не волнуйтесь, - подсмеиваясь, продолжала свое Виола, - вам не придется даже шпаргалки передавать, я не пользуюсь ими.
- Виола, - по-прежнему шутливо сказал Сергей, внимательно взглянув ей в глаза, - вы, кажется, подтруниваете над моей готовностью ринуться за вас в огонь и в воду?
- Пусть вам не кажется. Это действительно так. А ну, чтобы вы, интересно, сделали, если бы мне нужна была шпаргалка? После меня идут как раз Клава Махаринская, Рая Ящук и Артур Гуленко, - они ни за что не станут передавать шпаргалки?
- Сам передал бы.
- Как?
- Ну,... например,... вошел бы к вашему Бахареву в качестве делегата английской студенческой делегации, интересующимся вопросом угнетения студентов профессорами в Советской России....Или, представителем Горкома комсомола, до которого дошли сигналы о чрезмерной требовательности к студентам на филфаке.
Девушки засмеялись.
- Это о вас сказано: "слова, слова!"
- Виола, - продолжал он шутить, - вы злоупотребляете моим терпением. Я могу доказать свои слова.
- Ого! Довольно об этом, а то вы еще пообещаете прыгнуть с третьего этажа.
- Нет, этого я не пообещаю, это лишило бы меня возможности давать вам новые обещания и удовольствия выполнять их.
Пошутив с девушками еще немного, Сергей оставил их, т.к. уже, вероятно, подходила его очередь сдавать. Уходя, он предложил подождать ее после своего экзамена, так как он сдавал раньше ее, и проводить ее домой. - Я уверен, что вы сдадите на "отлично", будете в праздничном настроении, и крохи радости с вашего жизненного пира достанутся и вашим смиренным... друзьям.
С наблюдательностью влюбленного он заметил, что при его предложении обождать ее после сдачи, у нее на мгновение что-то мелькнуло в глазах, но тень колебания, которой он сразу не понял, мигом исчезла, и она ответила, что, если ему хочется, он может обожать ее. И только когда он радостный после своего экзамена, пришел в полутемный коридор у научной библиотеки, где ожидали свой черед сдающие филологи, и увидел там крупную, представительную фигуру Глеба, беседующего с какой-то сокурсницей Виолы, он понял смысл ее мгновенного колебания, если это было колебание. Она знала, что Глеб придет за ней.
Глеб был одет по-летнему: красивая, шелковая, заграничная тенниска кремового цвета, хорошо пошитые, чесучовые брюки и шикарные летние туфли-сандалеты. Широкие плечи расправлены и откинуты назад; легкое вздутие солидного намечающегося брюшка под поясом и уверенная улыбка старшего человека, который еще достаточно молод и для самой молоденькой девушки; мягкий, бархатный, приглушенный голос его тихо рокотал, обволакивая собеседницу и создавая вокруг атмосферу добродушной шутливости.
Ах, и конкурирующая организация здесь, - пытался иронизировать про себя Сергей. Хотя мысль о том, что Глеб здесь, обожгла его.
Глеб тоже тотчас заметил Сергея, но жужжание его голоса ни на мгновение не прервалось.
Значит, они договорились встретиться после экзамена, а он напросился и будет третьим лишним. Конечно, может быть, было бы разумнее повернуться и уйти, но раз он уже договорился с ней - это значило бы спасовать. Уступать дорогу сопернику он был просто не способен. Так что же? Стоять и ждать вместе с этим типом и потом броситься первому к ней навстречу? Примитивно и глуповато. Для него это не подходит, тем более, что раз они с Глебом договорились встретиться здесь, он обязательно окажется третьим лишним.
Решение созрело мгновенно. Она дразнила его, что он только на словах горазд - вот случай одержать верх над ней и одновременно стать выше соперника. Риск? "Вся наша жизнь - игра", - улыбался он про себя.
Он подошел к группе ребят, стоявших у двери и спросил у знакомых девушек, пошла ли уже отвечать Виола.
Судя по тому, как с веселым и лукавым любопытством посмотрели на него девушки, Сергей понял, что они оценили напряженность ситуации с двумя соперниками и с интересом следят, как она будет развиваться.
Девушка, глядевшая в щель двери, ответила, что Виола садится отвечать. Когда из кабинета вышел ответивший, девушка, следившая в щелочку, вздохнула и сказав: "Ну, девочки, не поминайте лихом!", вошла в экзаменационную. Обождав немного, пока она возьмет билет, в экзаменационную шагнул Сергей.
Аккуратно прикрыв за собой дверь, он увидел за столом экзаменатора плотного пожилого мужчину в парусиновом костюме с тонким темно-синим, старинным и немодным галстуком. Сидел он, откинувшись на спинку стула, выставив вперед крупный, обтянутый парусиной живот и согнув дугою шею. Он в упор глядел на экзаменующуюся. Еще в молодости, глядя на своих профессоров, он составил себе представление об образе настоящего профессора - сурового и немного взбалмошного добряка. Придя в университет 26-ти летним юношей, он стал подражать своим учителям и так долго подражал, что теперь все уже и, в первую очередь, он сам, были убеждены в том, что профессор Бахарев - суровый и подчас даже грозный, но прямой и, в сущности, добродушный человек. На лице с крупными массивными чертами, с большим носом и большими, глядящими прямо, черными и непроницаемыми глазами, устремленными на вошедшего, ясно можно было прочесть ворчливый вопрос: "Кто вы такой и что вам здесь нужно?" Профессор увидел, как к нему в аудиторию вошел молодой человек выше среднего роста с прямыми широкими плечами, в кителе белой рогожки с морскими медными начищенными пуговицами. Профессор где-то видел этого человека, но где - вспомнить не мог. Молодой человек с интересом мельком оглянул аудиторию и присутствующих. Лицо у него было открытое, приветливое, с легкой добродушной улыбкой человека, чувствующего себя везде дома, и, авторитет которого настолько несомненен, что он и не думает о нем. Молодой человек, не спеша, подошел к профессору и с подчеркнутой почтительностью, с улыбкой, обратился, представляясь: - Здравствуйте, Федор Степанович. Я из Горкома комсомола. Мне бы хотелось, с вашего разрешения, немного посидеть у вас, послушать, как отвечают ваши студенты.
- А-а? Комсомол? Прошу вас, - указал профессор с ворчливой любезностью на стул рядом с собой. - Вот послушайте, как будет отвечать одна из наших отличниц и к тому же одна из самых красивых девушек. Вы не находите?
- Очень нахожу, Федор Степанович, настолько интересная, что даже не верится, чтобы она была отличницей.
Профессор, в упор глядевший на Виолу, искоса посмотрел на Сергея. Этот парень в карман за словом не полезет. И она сидит, не моргнув, и не обращая никакого внимания на комплименты, ожидая, когда можно будет начать отвечать. "Вы можете говорить все, что вам угодно, меня это не касается, я пришла сдать экзамен и получить отметку", - было написано на ее лице. Современную молодежь нелегко смутить. И он предложил Виоле отвечать.
Сергей уселся поудобнее и стал внимательно слушать.
Отвечала она хорошо, очень спокойно и уверенно, с совершенно независимым видом, ничуть не воодушевляясь своим уверенным ответом. Излагала материал она очень ясно, анализируя его и приводя уместные примеры. У нее была, очевидно, отличная память и такая же сообразительность.
Когда она кончила, профессор задал ей несколько дополнительных вопросов, на которые она, не спеша, немного подумав, точно ответила. Профессор был доволен. Очаровательная девушка и такая умница. Он испытывал удовольствие и даже наслаждение, и сознание этого было приятно ему. Несмотря на седьмой десяток, он вовсе не утратил чувство красоты, и может быть, этот юноша из Горкома комсомола чувствует красоту этой девушки сильнее, но мудрая старость ценит ее гораздо тоньше. Грустное преимущество старости..., но имеет же старость хоть кое-какие преимущества. Очаровательная, чудесная девушка. Ему захотелось быть любезным с этим юношей из Горкома комсомола и, кончив спрашивать, он, уверенный в знаниях своей студентки, спросил, нет ли у того вопросов.
Где-то в глубине глаз Сергея на мгновение сверкнули веселые огоньки. Да, у товарища из Горкома имеется вопрос, и он, с позволения профессора, задаст его.
Виола бросила на него удивленный взгляд, тотчас равнодушно отведя глаза в сторону.
Сергей, не спеша, с интересом изложил свой вопрос по материалу ее ответа. Вопрос был существенный и действительно интересный. "У них там, в Горкоме комсомола, сидят толковые парни", - с удовольствием подумал профессор. Он с любопытством ожидал, не оскандалится ли его студентка. В лекциях этот вопрос он излагал очень сжато. В конспекте у них, вероятно, одна-две фразы об этом.
Подумав не более полминуты, Виола стала отвечать, подчеркнуто не замечая "товарища из Горкома комсомола". Всем своим видом как бы говоря, что отвечает она только профессору.
Ответила она правильно, и Степан Федорович победно скосил глаза на этого юношу. - У меня вопросов больше нет, - улыбнулся ему Сергей, признавая, что и он бессилен подкопаться под знания этой студентки. Профессор с удовольствием поставил "отлично" этой милой девушке и на прощание даже улыбнулся ей. Теперь, исполнив роль беспристрастного и нелицеприятного судьи, он мог себе позволить это.
Как только Виола вышла, "товарищ из Горкома комсомола" взглянул на часы и вдруг заторопился. - Ой, Федор Степанович, я засиделся у вас, ваши студенты отлично отвечают. Благодарю за вашу любезность.
Профессор протянул ему на прощание руку, которую Сергей почтительно пожал, попрощался и, не спеша, ушел.
Все студенты группы Виолы знали Сергея, особенно "болельщики" спорта. Поэтому, когда Сергей отрекомендовался профессору, как представитель Горкома комсомола, это вызвало удивление у готовившихся к ответу, особенно у сидевшей за первым столом Раи Ящук, которая неплохо знала Сергея и, будучи членом факультетского бюро комсомола, ни о каких связях Сергея с Горкомом комсомола не слышала. Уверенное поведение Сергея в качестве "товарища из Горкома" и особенно его дополнительный вопрос вызвали ее сильное недоумение. Сидя рядом с профессором, Сергей поймал на себе несколько удивленных взглядов Раи и других ребят, сидевших в экзаменационной. Уходя, Сергей подошел к Рае, заглянул к ней в карточку и шутливо спросил, как она себя чувствует. Выйдя из аудитории, Сергей и здесь встретился с недоуменными взглядами собравшихся у дверей ребят. О том, что у него с Виолой "что-то есть", слухи были, а вот теперь он почему-то сидел рядом с экзаменатором все время, пока она отвечала. Это было непонятно. Виолы и Глеба в коридоре у экзаменационной уже не было. Сергей, весело пожелав удачи, попрощался с ребятами и поспешил вниз. Он догнал ее в вестибюле первого этажа, рядом с ней шел с непроницаемым лицом Глеб.
- Что значит эта комедия? - удивленно спросила она.
- Я показал вам на деле один из вариантов, которым мог бы спасти вас. Кроме того, мне хотелось посмотреть, как вы сдаете экзамены. И могу сказать, что мне очень понравилось. Ну, и, в конце, мне просто хотелось побыть с вами вдвоем на экзамене. Это так оригинально.
Она внимательно посмотрела ему в глаза и увидела там только веселые задорные огоньки.
Они вышли на улицу. Недалеко от входа стоял автомобиль Глеба, к которому они направились. Виола предложила ему ехать к ней домой, мама приготовила что-то вкусное к ее экзамену.
Ехать с этим типом, да еще в его машине? - Нет. Хотя Сергей и решил не обращать на него внимания, но Глеб отравлял ему удовольствие от свидания с Виолой. - Спасибо, я бы с удовольствием посидел с вами вдвоем и за вашим столом, но загруженность горкомовской работой лишает меня этой возможности. Мне бы хотелось отметить успешный экзамен духовными радостями. Идемте сегодня в Русский театр на "Мать" Чапека. Говорят, интересно.
Сергей был возбужден, присутствие Глеба раздражало его, и он бросал ему открытый вызов. Он испытывал удовольствие внешне невозмутимо и весело играть на нервах своего соперника.
- Глеб, может быть, мы пойдем сегодня в Русский театр?
- Мы ведь решили уже ехать вечером к нам на дачу.
- Мы ничего еще не решили.
- Виола! - значительно сказал Глеб, взглянув на нее исподлобья.
- Знаешь, мне действительно хочется в театр. Ты можешь позвонить своим на дачу, что мы сегодня не приедем.
- Только нужно поспешить сейчас в театр, так как я взял всего два билета в партере, а уже утром оставались места только на галерке, - с холодной "объективностью" вмешался Сергей. Обращался он к Виоле, не замечая своего соперника, но слова его были адресованы Глебу. Если они пойдут в театр, то от него нужно обязательно избавиться. Словами о наличии только двух билетов он рисовал перед Глебом неприятную перспективу сидеть на отшибе, где-то в стороне от них, чуть ли не на галерке. На такое унижение этот пижон не мог пойти. Этот ловкий ход был тем приятнее Сергею, что у него самого никаких билетов еще не было. И предложение идти в театр он выдумал только сейчас - как лучший предлог для свидания с нею.
Глеб мрачно молчал.
- Так решено, - весело сказала Виола, - мы идем сегодня в театр. Вы зайдете за мной, да?
- Конечно, - ответил Сергей.
Они стояли перед машиной Глеба. Виола еще раз предложила Сергею ехать к ней на праздничный экзаменационный обед, но он с "огорченным" видом, который был понятен ей, опять отказался.
Они попрощались, обменявшись на фоне мрачного молчания Глеба веселыми улыбками, и Виола унеслась от него в машине, с места набравшей большую скорость.
Всю дорогу в автомобиле молчали. Виола думала о Сергее. Он был, действительно, интересен и очень смел. Сегодняшнее его самозванство было рискованно и дерзко. Приятно было сознавать, что он сделал это ради нее. Она вспоминала прощальную улыбку Сергея, в которой отражалась и его дерзость, и радость свидания с ней, и грусть расставания. Но так открывался он только ей. Она вспоминала его рядом с профессором Бахаревым - уверенного, невозмутимого, добродушно-ироничного; никто не мог бы предположить, что это самозванец. Ее, кажется, влекло к этому красивому, выдержанному, смелому юноше, увлекшемуся ею. Ничего с Глебом не случится, если он немного поревнует.
ЖЖЖ
Сергей поспешил в кассу театра, чтобы взять "два билета в партере", но оказалось, что и для него с Виолой остались самые худшие места на галерке. Идти туда с ней было немыслимо. Черт возьми, положеньице! Но вдруг блеснула идея - Санька Кублицкий! Это студент их курса - горячий болельщик и его поклонник, игрок третьей сборной института по волейболу. Отец у него директор Русского театра.
Через полчаса он был уже у Саньки, который встретил его с радостным удивлением.
- Санька, выручай - мне нужно сегодня обязательно два хороших билета в Русский, а в кассе осталась только галерка.
Санька, ни слова не сказав, подошел к телефону и позвонил администратору театра. - Леонид Валентинович, мне нужно два билета на сегодня. - Леонид Валентинович мог предложить только директорскую ложу. - Олл Райт! Я сейчас зайду к вам.
Санька, счастливый быть ему полезным, пошел вместе с Сергеем к администратору в театр. По дороге Сергей открыл ему "секрет" и сказал, что идет в театр с Виолой и ему нужно, чтобы Глеб Гуменюк не мог достать место рядом с ними. Польщенный его доверием, Санька принял в деле самое горячее участие и мигом разрешил проблему. - Директорскую ложу он, во всяком случае, не получит. Я скажу Леониду Валентиновичу, что мы с мамой и сестрой, вероятно, опоздаем, но придем в театр. Если не появится какое-нибудь высокое начальство, вы с Виолой будете в ложе только вдвоем.
- К начальству я отношусь лояльно.
Так Сергей оказался на этот вечер обладателем директорской ложи. Ему явно повезло.