Аннотация: Жива сидела на пороге хаты - старой, сгорбленной от времени и непогоды, в общем, такой же, как сама богиня. Из-под клобука на голый череп Живы спадала желто-сизая прядь; в глазницах скопилась влага. Лицо было не злым, зато - откровенно страшным. Если бы кто-нибудь сказал сельчанам, что Жива не чувствует себя старой, его бы тут же засмеяли. Но это и вправду было так...
Корчма
(К вопросу о нехватке мозгов)
"...У дороги корчма,
Над дорогой метель,
На поленьях зима,
А в глазищах апрель.
А в глазищах - судьба,
Приготовлено мне:
То ль курная изба,
То ли губы в вине".
(Юрий Визбор)
"...сидит ни жива ни мертва..."
(Русская сказка)
"...неопределённость, первоначально ограниченная атомным миром, преобразуется в макроскопическую неопределённость, которая может быть устранена путём прямого наблюдения. Это мешает нам наивно принять "модель размытия" как отражающую действительность..."
(Эрвин Шрёдингер)
1
Жива сидела на пороге хаты - старой, сгорбленной от времени и непогоды, в общем, такой же, как сама богиня. Из-под клобука на голый череп Живы спадала желто-сизая прядь; в глазницах скопилась влага. Лицо было не злым, зато - откровенно страшным. Богиня мяла беззубыми деснами плесневелую корку, на самом деле не очень-то нуждаясь в еде.
Иногда ее принимали за Смерть. Чаще - путали с Бабой-ягой. Если бы кто-нибудь сказал сельчанам, что Жива не чувствует себя старой, его бы тут же засмеяли. Но это и вправду было так. Тело богини чуть ли не целиком сгнило, душа же оставалась юной - и должна была такою оставаться всегда. Если бы даже кости ее искрошились, душа бы все равно не исчезла, так и витая перед порогом. Жива была ровесницей солнца, месяца и звезд, ведала самое начало мирозданья, сто веков назад зрела зарю... (О-о, это было непередаваемое чувство - смотреть на ту зарю, ловя обнаженными, еще не загорелыми руками и ногами, первое земное тепло!..) Слышала веселое "чивирр-вирр-вирр" первого на свете воробья, любовалась гладким сверкающим озером в ночи, пасовала перед большим зубром в пуще. Проходивший мимо стрелок спас ее - и Жива щедро отдарила его за спасенье... На рассвете они простились, весьма довольные друг другом, и больше уж не виделись никогда - но богиня хорошо помнила того хлопца, он был для нее чуть ли не самым дорогим воспоминанием всей тысячелетней жизни. А потом, спустя годы и века, она увидела смерть последнего зубра; могла бы, понятное дело, злорадно ухмыльнуться -- "ну, милок, чья взяла?" -- однако ж смирилась и никак себя не проявила. Потом был конец советской Белоруссии: перестройка! Она видела трех вождей, съехавшихся в ту же пущу и решавших свои вопросы. Застала гипер-супер-пуперинфляцию, рывок к вершинам, тут же воспоследовавший упадок, потом - быструю и легкую стабильность нулевых. Она понимала: все это недолго. И - сердечно радовалась каждой секунде своего, весьма непростого бытия.
Ее подчас называли и "зомби", особенно понаехавшие из города (тот скубент, спец по Варкрафту и Лавкрафту!) Жива не обращала внимания. Пока бьется ее сердце - она еще Жива; ну, а как перестанет - то, может, уже и впрямь "зомби".
Сегодня, кстати, скубент приходил.
-- У Сапковского, -- смеялся, -- такие, как ты, описаны. "Стрыги" называются! А не то -- "мрыги"! Так говоришь, божество?..
-- Да, родной. Самое настоящее. Исконно белорусское.
-- Ещё добавь "у истоков сей земли бывшее!"
-- А ты как думал...
-- Да ну, бабка, -- скубент обиженно смолк, -- разве ж ты-то - и вдруг богиня? Боги - это те, в кого князья и воины верили, а ты - обычный человек, просто переживший свое время. Не знаю, правда, как это у тебя вышло, но факт остается фа...
-- Они не верили, -- мрачно отреагировала Жива, -- всего лишь кумиров делали да молились им. В надежде, что мертвый камень услышит и поможет.
-- Мертвый мертвому рознь, -- несмело пролепетал поклонник зомбей, не зная, что против воли говорит стопроцентную истину. -- А только, как ни крути, кроме этих мертвых камней у нас следов от родной веры не осталось.
-- Остались, внучок. Еще как остались, -- она многозначительно замолчала. Хлопец, однако, не понял и опять завел свою шарманку.
-- Я помню: Перун, Велес там, Ярило. Макошь еще, вроде бы.
-- Вот это, соколик, я и есть, -- ухмыльнулась она высохшим ртом. - Макошь твоя. А что до Перуна и Велеса - так то (сам сказал!) все княжеские забавы. Переперли у греков этих, как их... Зев... кси... са с Плу... то... ном, на свой лад поименовали, чтоб "продвинутей" было - и делов-то!
-- То есть, ты хочешь сказать, битвы небесного бога с подземным не было никогда...
-- Внучо-ок! -- вздохнула старуха. - Я за свои слова отвечаю; мне, в конце концов, не десять и не сто тысяч лет - куда больше. Но будь я в твоих глазах даже простой бабкой из села, ты мог бы мне поверить. Мне, плюс моему опыту!
-- Так ведь... это... Иванов, Топоров! Теория основного мифа! Я знаю, мы по индоевропейской культуре проходили.
-- А на самом деле - боги тут, рядом. Не в каких-то, извини меня, "индо-еврейских" царствах. Просто вот здесь. Рукой подать. Сам можешь увидеть, коли желанье имеется.
-- Это что, -- не понял хлопец (по-простому, кажется, Юра - или типа того). - В ад спускаться? Живьем?! О-ох, ну вы, зомбя, и придумаете!
-- Все здесь, дражайший мой, -- оборвала его бабка. - И рай, и ад, и зомбя твои - все на земле.
Ей было интересно, что ответит Юрий, но толком она ничего не дождалась. Парень предпочел не продолжать беседу, разом ставшую скользкой и неуютной. Просто достал из тубуса чистый лист, карандаш и, заявив: "Порисую-ка я", начал ваять портрет ослепительной красавицы.
-- Это что, такой ты меня видишь? - хмыкнула Жива.
-- Ну да!.. Все прочие - скажем, Петька-водовоз или Ян-почтальон -- не в силах узреть что-то иное, кроме страшного черепа. - (Его иногда заносило, и он, незаметно для самого себя, начинал изъясняться "высоким штилем"). - А я вижу не так. Совсем не так.
-- Вот и молодец. Иди ко мне, иди, -- богиня протянула костлявые руки, -- поцелу-ую...
"Я, кажется, совсем сбрендил", -- подумал Юра. Но ответил на поцелуй.
...Проснувшись среди ночи, мордой в землю у крыльца, он не сразу оклемался. А тогда уж увидел: бабки-мрыги рядом нет. Зато портрет, на котором она смотрелась как мисс Вселенная, закончен. Без его участья. И повешен на бордюрчик; аккуратно так. Хоть сегодня же в Минск забирай.
"Ну, бабусь", -- решил он, -- "по гроб жизни благодарен буду!"
2
На следующий день он, впрочем, снова явился -- с первой же электричкой: веселый, жизнерадостный и по-прежнему настроенный выведать у нее хоть что-то из "заповедных мифических" знаний. Жива приняла это как должное: без любопытства скубент - не скубент, а тем паче такой молоденький; но она уже не смеялась над его вопросами. Относилась и к ним, и нему серьезно. Знала, что Юрка ее л ю б и т, причем, скорей всего, по-настоящему. А стало быть, эти его вопросы без ответа оставлять нельзя. Им обоим сие будет... ну, скажем так, к лучшему.
Жива принарядилась - пусть в старое, зато яркое, цветастое платье и пышный чепчик; накрасила безгубый рот кошенилью, обула некогда модные, из буржуйской Франции привезенные сапоги, которые сейчас, кроме как "д*рьмодавами", язык назвать ну никак не поворачивался. И смела надеяться, что в таком виде справит на кавалера - как там бабы молвят? - не-от-вра-ти-мое впечатление.
Юрка действительно был всячески покорен. Он балдел от присутствия Живы, не расставался с крохотным допотопным смартфоном, на коий записывал все, что она скажет, и был совершенно одержим идеей встречи с "настоящими богами". (Жива успела убедить его, что "ой, дед Ладо" -- это не воспевание древнего бога, а обращенье к некоему воображемому мудрецу, может быть, старосте или главе пастухов, которого по чистой случайности так звалт Тем не менее, в то, что Перун, Велес и Ярило на деле существуют, он верить не перестал и очень хотел их видеть).
-- Старая корчма на распутье, где самая-самая опушка начинается, -- недовольно буркнула старуха. - Вот там, о полночь - если повезет - ты можешь их увидеть. Подлинных богов, заметь, внучок!.. Не этих ваших... выдумпнных.
-- А если не повезет? - Юрий всегда был пронырлив.
-- Ладно, ладно, -- Жива невесело засмеялась. - Я-то не хотела, собственно, и все же постараюсь... замолвлю словечко, чтоб тебя приняли. Скажу - репортер их Минска, пришел пофоткать, как мы живем. Это им проще воспринять, чем "скубента".
И, бросив косой взгляд на Юрку (формально - насмешливый, но не такой уж на деле недружественный) пробурчала:
-- Курганного человека берегись. Он ди-икий, где свое, где чужое, не знает...
"Курганный человек", -- думал хлопец, трясясь вместе со всеми своими записями в битком набитом вагоне, среди теток с авоськами и мужичков под 75 лет. -- "Barrow-wight, как у Толкина. Тот, кого большая часть переводчиков превращала в Нежить, Навье и тому подобное, удаляясь от оригинала. Что ж, посмотрим, братец, какой ты по жизни... если, конечно, применимо тут слово "жизнь". Завтра же и увидим".
От надежды встретить всамделишных, не проходимых в программе, славянских богов сердце сжималось, сладостно замирало, хоть юноша и понимал: ничего интересного, скорей всего не будет. А будет - что-то унылое, непробиваемо сельское и... как бы это сказать... быдляцки-зомбаческое. Гнилые трупы, как ходячие брёвна, всё такое... "Ну ладно. Жива обещала - посмотрим, сможет ли!"
Протискиваясь сквозь толпу, распихивая своими тубусами и тяжеленными портфелями всех окружающих, он не переставал надеяться.
Станция "Минск-Пассажирский". Пора выходить.
3
Русалка плясала босиком - стройный, строгий белый силуэт в ночной тени. Макси-платье, разделённое внизу на оборки и не очень сочетающееся с босыми ступнями. Жёлтые, почти соломенные волосы, которые жаркий ветер давно превратил в подобие цыплячьего пушка. Зелёные глаза, также точно выцветшие на солнцепёке.
Она манила, закликала, как заправская служанка: "Подходи, народ, не пропускай - сегодня в корчме большой обед!"
Черти вышли из озера, облепленные тиной; тащили на себе покойника, окутанного рыбачьей сетью вместо савана. Голова незадачливого рыбака уже была кем-то надкушена - видно, чёрту-прожоре не терпелось попробовать мозг.
Лесовик и полевик несли тело охотника - высокого, белокожего, плечистого, с большой раной в груди.
Шипело, струясь по деревянным кружкам, светлое пиво. Корчмарь - серокожий великан, издали подобный каменной статуе - видимо, и был тем самым Курганным человеком. "Перун", -- ужаснулся наш герой, наблюдавший хоть и с приличного растояния, но не так уж далеко. -- "Так вот кто ты на самом деле!" Но тут же понял, что ошибся. Слишком уж Могильный житель был... плоть от плоти земли. Перун - если б он был здесь - как-нибудь да выдал бы свою небесную натуру.
Тем временем шабаш кипел. Жарко пыхала печь, готовая принять свои жертвы.
И плясала бледная, синюшная, словно труп, русалка...
Тьма повисла над корчмой.
Человечьи кости давно были обглоданы, глаза охотника и рыбака лесовик превратил в птиц и зашвырнул подальше на небо: "Там, в вырии, они совьют гнёзда", -- объяснил он, -- "у них будут детки, а потом внучата, а потом, ещё два-три поколения спустя, они переродятся в звёздочки!"
Кто-то из чертей, докончив свою кружку пива, чуть помолчал, а потом... брякнул на стол странную вещь (и откуда только взял? Может, принадлежала утопшему?)
-- "Гэлакси-шмэлакси", -- туманно пояснил он. - Смотри, чего вытворяет! - высек - когтем -- искру из железной крышки стола, пустил её толчком в странный аппарат, и тот заиграл.
Из безжизненной металлической коробки, хрипло и прерываясь неясными шепотками (в воде лежала, как-никак) зазвучало:
-- На небе ночь сменила день.
Поймал сову я - и бабах ея об пень!
Что совой об пень, что пнем об сову --
Мозги в стороны летят, уха-ха!
Наряжен в шкуры я и феньки из костей,
Люблю пугать ...*
(*песня группы "Тролль гнёт ель")
-- Во-во, -- буркнул Курганник. - Сейчас они без "фенек" уже не могут, чтоб напугать. Раньше проще было. Идёшь это по могилам, видишь - приблудный пёс кость гложет. "А-а-а, вукодлак!" -- ужахнулся и убёг, только пятки засверкали!
Вся компания взорвалась дружным хохотом. Юрка за дверью скорчил болезную рожу, словно чего невкусного наелся, но матерь Жива крепко держала его плечо, как бы повелевая: "Смотри!" И он - что ж делать-то? -- продолжил смотреть.
-- Сейчас вообще всем хреново, -- вздохнул путевичок. -- И тебе, братушка?
-- И мне. Навигаторы какие-то выдумали. Две буквы "И" перед словом поставят - пожалуйста, шик-модерн, обслуживание по первому классу!
-- Ты хочешь сказать, твоя работа теперь не нужна...
-- Не нужна, -- всхлипнул путевик, -- заменили меня всякой, как её эл-лектронной хренью!
-- Ну, не плачь, не плачь, -- сказал один из болотных чертей, -- мы тоже сейчас почти никому не требуемся.
-- Раньше как было? Упал человек в тину. Молится этому, как его, крестовому Богу. А тот, понятное дело, не слышит - у самого трудов невпроворот. Да и есть ли он вообще, крестовый тот Бог? Поневоле сомнения берут. Ну вот человек и просит кого поближе...
-- ...Нас, то есть. А мы что? Мы ничего. Это если потонул, по глупости да по самонаде...
-- По глупости!! (Не болтай лишнего, Ухач). Так тогда конечно, в харчевню на стол; мы уж за него, хе-хе, не в ответе. А если живой, и просит, так чего не прийти, в самом-то деле...
-- ...не подтолкнуть, не помочь из трясины выбраться...
-- Забыли люди, что настоящие-то боги - тут, рядом! А не в еврейских царствах.
-- Им теперь, -- гулким басом сказал лесовик, -- приятнее в своих гимназиях... или гимнастиях, забыл уже, -- про Перуна да Велеса матерьялы проходить.
-- У-чи-ли-щах, -- мягко вставила русалочка (Зеленя), но её не услышали. Шабаш гудел.
-- Перун да Велес?!
-- Это ж те... которых пьяный князёк, с жиру бесясь, придумал?
-- Они их что, вправду изучают? Как... не знаю... как вот по обломкам панской усадьбы -- жизнь народа?
-- Эва хватил - усадьбы. Прялки, метлы...
-- Чтоб меня крестовы ангелы на завтрак слопали! Перун! Это надо же! Нет никакого...
-- Всем давно известно: нет и не было.
-- Это тебе, рогатый, известно. А людям...
-- Жалко людей.
-- Во-во, -- старый чёрт внезапно успокоился. Промокнул глаза кулаком, огладил пегую бороду и сел на место. - Жалко, иначе не скажешь. Они ж сами по себе живут, вот и... навертели с три короба. У богов - у настоящих, причём! - под землёй клады, казалось бы, копай да богатей. Так нет, надо обязательно эту... как её... эко-но-ми-ку построить, и тут же развалить! А кто не хочет - идёт на перекресток, молится ихнему Велесу... "Батюшко, батюшко, подай средств на жизнь..."
-- И вместо Велеса его слышит Тот, в терновом венке. С облаков, -- поддакнула Зеленя. - Глядишь, ещё накажет. Что не тому молился.
-- Да уж. Крутой пан, гоноровый, неча сказать.
-- ..."Эротику", вон, дурацкую придумали. Стриминги-штриминги. В прошлом-то как было: пойдёшь на зелёной неделе в лес...
-- А там я! - Русалка засмеялась, на миг разрядив общее мрачное настроение. - Вот тебе и... это самое, вживую. Безо всяких стримингов. Не может человек не нагородить... того...
-- Суррогатов.
-- Как ты сказал?!
-- Заменителей, Носач. Это значит - заменителей. - (Носач ещё что-то бурчал, но его тоже не слушали. Нечисть развеселилась: уж больно удобно показалось им сравнивать нынешние "заменители" со старыми порядками - и тут же над людской выдумкой, во всю глотку, ржать). "А ещё говорят, наша братия человечьи мозги жрёт! Да люди от рождения такие ходят... с выемкой в черепушке!" "Раньше, если бухнуть хотелось - звал к себе чёрта! А мы ж такого поднесём - три дня башка зудеть будет, с лавки хрен встанешь, даже если очень охота!" -- "Ну а сейчас... Что сейчас? Коньяк "Четыре звёздочки"!" -- "Конь-як? Минуточку, минуточку... Конь или як?" Новая игра страшно понравилась всем участникам шабаша; тупо зубоскаля над научным прогрессом и современностью - с точки зрения Юрки, понятно! - корчма потихоньку приходила в себя. Мрачные стоны, с коих сегодня начинался пир, сменились весёлым гамом; вой по-прежнему стоял оглушительный, но сейчас казалось - этот вой не с горя, это - от их силы молодецкой. Стены харчевни дрожали; окна лязгали. Поднимался жуткий ветер. "Ни с места!" -- шепнула матерь Жива, и юноша повиновался, хотя ему безумно хотелось удрать отсюда. Вот-вот, казалось, взовьётся буря, вырвет старую хату из земли, зашвырнёт куда подальше - на самые звёзды, туда, где кончается небесный круг и начинается легендарная страна - вырий. Чёрная пустота, вечное одиночество... и свобода, прах её побери, свобода. Ото всех, в том числе от людей. И Тому, кто смотрит с облаков, тут ничего не поделать. А Перуну, Велесу и Макоши - тем более...
-- Ну что? Убедился?..
Юрка моргнул. Потом ешё, и ещё. Старая корчма была на месте; по виду столов и стульев, а также лавок и печи, вообще нельзя было сказать, что тут кто-то сейчас праздновал. Только Зеленя, умилительно дремавшая в уголке - а куда делись черти, полевичок и путевичок, непонятно.
Жива, не церемонясь, пнула русалку по ноге извилистой клюкой. Та застонала - а может, просто зевнула; заворочалась, разминая бока во сне, но вставать и не думала.
-- Вот, -- молвила Жива. - Сам видишь: от неё ничего не добиться. Так что, Юрась, пошли-ка мы лучше...
4
-- Никаких Перуна с Велесом нет и не было. Слышал же, что они говорили.
-- Ну-у-у... Всё ж таки и другое слышал. Есть у этих, с позволения сказать, богов соперники; а раз Тот, кто с облаков следит, реально на свете обретается...
-- ...и ему прежде всего нужна власть, -- ухмыльнулась Жива. - Не забота о людях - власть! Ради того пострадал, ради того и сейчас терны носит. Недобрый он; но это ты и без меня знаешь. Был бы хоть кто-то из Них добрее, люди бы не ходили без мозгов. Двадцать первый век на дворе, но Им всё одно надо...
-- Так, может, -- Юрась на деле если и слушал, то вполуха, -- Перун с Велесом тоже... как ты сказала -- "из Них"?
-- "Тоже"! - передразнила она его. -- Вот есть одна, кхе-кхе, старенькая богинька, которой на тебя не все равно; это и правда важно. А всё остальное - завтра же позабудешь. Я тебе обещаю.
-- Слишком уж ты зарапортовалась, -- он кисло усмехнулся. -- Тебе меня не убедить, бабусь. Никогда не велся на эти штучки; не поведусь и сейчас. Ни за что не буду тебя "богинькой" считать...
-- Но ты видел. И уверовал, наконец.
-- То само собой, а то само собой. Я верю в силы, управляющие нами - а при чём тут ты? Живая мертвячка и есть, как ни крути. Вроде этого... Курганного человека.
(Бабка притворно замахнулась клюкой, словно и его собиралась пнуть).
-- Полно, полно! Не злись, я ж с тобой не ссорюсь. Ты хорошая, Жива. Очень хорошая. Вот прям что-то есть в тебе... такое...
Жива сухо засмеялась.
-- Какое?
-- Особенное. Сердце сладко ноет, как тебя вспомню. Иногда - не поверишь - реветь хочется.
-- Знаешь, сколько раз мне это говорили?
-- Не знаю, -- он неодобрительно махнул рукой. - Ты меня сбиваешь, вот!.. Я очень, о-очень хотел тебе приятное сделать. В отплату за сегодняшнее... э-э... шоу. Даже, вон, в блог написал, -- он показал телефон. -- "Мертвячка, которую я любил".
-- Ой, да ладно тебе, -- Жива примирительно усмехнулась; тоже махнула рукой. - Поезжай к себе в город, скубентик. Папа с мамой небось ждут...
-- Я ещё вернусь.
-- Ну, у тебя-то мозги есть. В отличие от некоторых. Стало быть, не вернёшься...
Оставшись одна, Жива загрустила:
"Вдруг он прав?" Ей было так привычно считать себя чем-то единственным в своём роде, что мысль "а ну как я всего лишь одна из Них?!" раздражала и будоражила всерьёз.