Есть люди, которые фактически постоянно находятся в местах лишения свободы. Освободятся, погуляют на воле месяц другой, а то и меньше, как в отпуск сходят, и опять оказываются за лагерным, опоясанным колючей проволокой, забором, за то или иное преступление, будто они сами не принадлежат себе, а над ними довлеет кара божья или злой рок. Который и играет с ними, как кошка с мышкой, до тех самых пор, пока не замучает совсем. Сотрудники пенитенциарных учреждений, если хорошенько вдуматься, как бы тоже отбывающие там вместе с ними наказание, давно уже этому не удивляются, быстро привыкая к тому, что сидят одни и те же, хоть по образу мыслей и противоположные, но в душе-то чуть ли не родственные им натуры, а потому и, неизменно, с плохо скрываемым радушием, как блудных детей, каждый раз встречают их, выпрыгивающих из воронка. Если, конечно, за голову в ужасе не хватаются - ну на кой, мне опять тебя привезли!
Но это скорее исключение из правил, а в основном, все довольно таки мирно идет! Одни надзирают, другие отбывают. Я и сам, относясь ко вторым и, как неугодный элемент для полицейского государства, вечно, по приговору суда, получая по максимуму, невольно смирился с таким вот людским круговоротом, перестав обращать внимание на него.
- А, это ты?! Ну, ну...
И все-таки я был нимало поражен, когда как-то, перед самым "звонком", узнал в одном из столовских уборщиков Вовку "Фунтика", с которым до этого, года два тому назад, "на десятке", был, если не в корешах, то во всяком случае, не шапочно знаком. Теперь же дело происходило, хоть и в той же Самарской губернии, но уже в тринадцатой колонии, куда после регулярно проводимой, из оперативных соображений, меж лагерной, так называемой "киляшовки", меня этапировали, без объяснения истинных причин.
- Привет Вовк, - брякаю я ему, когда он проходит, с серой замызганной тряпкой в руках, мимо стола, за которым я доедаю свой обед.
Волосы на голове у него как всегда были всклокочены, - на что администрация, видимо, не обращала уже никакого внимания, не заставляя его как основную массу осужденных стричься под ноль, - лицо, от чуть ли не круглосуточного нахождения в помещении, бледное и серое, а белки глаз, вокруг серой роговицы, толи от недосыпа, толи от повышенного давления, все в красных прожилках, точно воспалены.
- Э-э, "Миня", ниче себе, а ты как здесь? - радостно восклицает он, остановившись.
Фамилии он моей, конечно, не помнил, как, впрочем, и я его, - так уж тут принято, что ее с лихвой заменяет "погоняло", которое зачастую служит основным ориентиром, что внутреннего, меж самими зэками, что внешнего, с людьми в погонах, общения. Забыв о субординации и строгих требованиях исполнительного кодекса, тутошние стражи правопорядка, лихо оперируют этим доморощенным изобретением, добиваясь своего. Так что это никого уже не шокирует - просто так удобнее, вот и все! Официальные обозначения то бывают у людей такие, что порою язык сломаешь, пока их выговоришь, ни то что сразу запомнишь, а вот, альтернативная замена им - прозвище, как правило, подбирается благозвучное и легко откладывающееся в мозгу, в этом и вся соль, и нет тут, по утвердившемуся мнению, зазорного и унизительного ничего.
- Так ты что, по УДО так и не ушел? - продолжает он, не дав мне открыть рта. - Или по новой "оступился", как я.
- Скорее первое.
- А-а.
Я поднимаюсь, выхожу из-за стола и мы проходим с ним, разговаривая, к холлу служащему одновременно и раздевалкой, чтобы задержаться там, не вдалеке от понатыканных вдоль стен вешалок, и выразить свое почтение друг другу, скажем так.
Раньше, "на десятке", какое-то время мы с ним числились за одним отрядом и жили в одном блатном бараке, но собираясь, не в пример царившему вокруг настроению, освободиться условно-досрочно и не желая из-за беспочвенных придирок администрации (какие были закономерным явлением по части того, "поющего мурку", спецконтингента, среди которого мы с ним тогда обитали) периодически сидеть в изоляторах, он резко взялся за ум и, устроившись поваром в столовую, был переведен на другой локальный участок. А точнее, отведенный под хозобслугу. Что, правда, не помешало нам сохранить добрые, доверительные отношения и при встрече, обмениваясь дружескими приветствиями, интересоваться как у каждого из нас идут дела. Хотя какие у арестанта могут быть дела, сами понимаете, не пересмотрели ли приговор, не намечается ли амнистия, не забывают ли родственники, вот и все пожалуй.
Я не помню точно, за какое правонарушение отбывал он наказание прошлым сроком, кажется, за учиненную им где-то драку в нетрезвом виде, но то, что там не было никакого криминала, это неоспоримый факт. Не такой он был, по взглядам на жизнь, человек и, если не наступал на бутылочную пробку, то вел, насколько я знаю, всегда себя прилично и ни только не занимался рукоприкладством, но и никогда никому не грубил. А вывести из равновесия любого можно, что уж тут говорить!
Ну как в том случае, о котором он мне, встретившись уже в тринадцатой колонии, на сей раз рассказал.
- Ты то за что опять угорел? - продолжаю выпытывать я у него.
- Жену с любовником убил, - невозмутимо так, в свойственной ему манере, посвящает он меня.
- И сколько же тебе за это дали? Лет двадцать, наверное?
- Два года.
- Да ладно, чешешь, - искренне поражаюсь я. - Что же ты там, прямо в зале суда, стриптиз что ли прокурору с судьей сплясал. Или может это сделал, за тебя, адвокат твой.
- Почти. Адвоката практически не было, так присутствовал для фона бесплатный какой-то, а я им сам, всего лишь на всего, всю правду рассказал. Слово в слово, что и психиатрам на экспертизе, которые меня, не долго думая, невменяемым, на момент совершения преступления, признали, или в состоянии аффекта, как это называется у них. Так вот, освободился я с "десятки" в том году, получаю в спецотделе свои документы назад, глядь, а мне еще и ключи от нашей с супругой квартиры, вместе с ними, дают. Я то думал, что их к личному делу не приобщат и менты как обычно задевают куда-нибудь, однако, выясняется, что они, вот ведь удивительно, не потерялись, а все это время, преспокойненько дожидались, в кармашке, прикрепленном к канцелярской папке, своего хозяина, то есть меня. Надо было хоть позвонить предупредить жену, тогда бы может и не случилось этого всего, а я вот, значит, решил устроить ей сюрприз. Устроил! Вхожу в подъезд, поднимаюсь по лестничной клетке, открываю самостоятельно дверь и вскоре обнаруживаю, что моя дражайшая половина, вместо того, чтобы стол накрыть и как подобает, после столь долгой разлуки, встретить любимого, трахается в спальне с каким-то лысым, пузатым здоровяком. Меня тут, конечно, "перемкнуло": я прошел на кухню, взял тот, что был поздоровше, нож и, вернувшись обратно, учинил над ними расправу в духе самого отпетого маньяка. Прокурор мне вначале "двадцатку" запросил, так Председательствующий, улыбнувшись хитро так, поинтересовалась у него: "Там, вообще-то, заключение судмедэкспертизы, на такой-то странице, есть. Вы хоть дело-то читали или нет?" Тому, естественно, стало неудобно, от того, что его, уличая в профессиональной некомпетентности, как котенка паршивого, тычут носом в собственное дерьмо и тогда, надолго не откладывая, он ознакомился, с данной бумажкой, прямо на процессе и говорит: "Тогда шесть, предлагаю ему дать лет". "Это как так, когда закон предусматривает только три?" - парирует в свою очередь судья. Короче, цирк один. Вот так и дали два.
- Цирк-то цирк, да только какой-то неважнецкий. Эдакий ты отстойный мухомор, - по старой памяти, выслушав, не сумел я удержаться от того, чтобы как следует не отчитать его. - Одно радует, что дуракам везет. Ты что тут совсем прописаться собрался что ли? Или, кроме тебя, здесь столы больше некому тереть? Раньше хоть до завсмены, на скоренькую, на кухне, дослуживался, а сейчас, ну что это, сам посуди, за карьерный рост? Нынче ведь вести себя так безобразно, даже в состоянии аффекта, друг мой, уже не актуально. Не те времена! Отелло ты хренов! Надо было спокойненько, по ницшеански, пройти, сесть напротив на первый подвернувшийся стульчик, положить ногу на ногу и вежливо так, похлопав в ладоши, попросить их не стесняться и некоторые, особо удачные контакт-фигуры, персонально для тебя повторить. Самообладание-то никогда не надо терять. А ты что наделал - две невинные души погубил. А теперь вот сам за это сидишь. Когда и дня одного, проведенного тут, не то, что двух лет, жалко. Подумаешь, сексом занимались люди, ты что сам ей никогда, будучи на воле, не изменял. Я уж лагерных дырявых не беру в расчет... Это ж, жлобство какое-то, вот гляжу я на тебя и думаю, ну не болван?
- Да хватит. Тебе лишь бы по хохмить.
- А что мне, собственно, над тобой не по угорать, когда я завтра освобождаюсь отсюда, а тебе, хоть сколько-то, да все одно придется тут, под охраной сидеть.
- Правда?
- А-то.
- Везет. А благоверная-то знает? Или ты ей тоже, как и я, решил проверку на верность учинить?