Станция метро, неподалеку от которой жил Григорий Муркин, была одной из самых глубоких в городе. И в этом был очень большой плюс: подъем на эскалаторе длился около четырех минут, и это был один из редких спокойных моментов, когда Григорий мог с полным правом никуда не спешить, не рваться вперед, а просто стоять, слушать рекламные объявления и правила поведения в метрополитене и ни о чем не думать. Каждый вечер у него были эти четыре драгоценные минуты. Каждый вечер он мог на короткое время отключиться от всех своих проблем.
- Не бегите по эскалатору! - звенел у него в ушах нервный голос дежурной. - Лучшее средство от морщин - только натуральные компоненты! - перебивали ее звуки рекламного ролика. - Не пропустите премьеру нового блокбастера в нашем кинотеатре! - тут же сменялся этот ролик анонсом фильмов.
Муркин ехал вверх, закрыв глаза, и устало улыбался. Целых четыре минуты вокруг него не будет никакой борьбы, никаких конкурентов, никаких скандалов! Даже те люди, с которыми он только что толкался локтями перед входом на движущуюся лестницу, теперь спокойно стояли рядом, и им не было никакого дела до Григория. Был только он сам, только привычные рекламные слоганы, плывущие мимо одинаковые лампы и эскалатор.
- Мы знаем, чего ты на самом деле хочешь... - томно шептал женский голос в очередном рекламном ролике. Одна из ламп, мимо которых проезжал Григорий, оказалась перегоревшей - темный фигурный плафон казался мертвым среди ярко светящихся матовым светом остальных, живых ламп. И словно в насмешку именно на нем красовалась яркая рекламная листовка, поздравляющая всех с наступившим недавно 2011-м годом...
- Да ничего я уже не хочу, - прошептал Муркин, не открывая глаз, а потом повторил чуть громче. - Ничего. Давно уже.
Через три минуты он приедет наверх и выйдет из метро, снова будет толчками и пинками пробиваться сначала к выходу со станции, потом к автобусу, потом к кондуктору, чтобы купить билет, а потом к выходу из этого автобуса. Дома его встретит издерганная и готовая в любой момент сорваться Алина, не переставая орущий годовалый Мишка и разложенные на тумбочке возле его кроватки ампулы с лекарствами и спиртовые салфетки. Они оба будут смотреть затравленными глазами, как он рвет упаковку одноразового шприца, ломает головку ампулы и набирает лекарство. И даже после того, как все будет кончено, их глаза останутся такими же - полными страха и ненависти к человеку, причиняющему боль своему собственному ребенку.
- Держитесь за поручни! - крикнула в микрофон дежурная, и Григорий машинально сжал черную движущуюся ленту. Лучшие минуты в его жизни заканчивались, уже совсем скоро он доедет до верха. А еще скоро закончится курс необходимых Мишке уколов, и они с Алиной навсегда уйдут из его жизни. "Я не смогу жить с садистом, - сказала Алина неделю назад. - И с тем, кто не любит моего ребенка. Если бы ты его любил, то не смог бы даже представить себе, что делаешь ему укол. А ты делал их больше месяца, каждый день. Мы уедем к маме, как только он выздоровеет, и не отговаривай меня! Все равно он всю жизнь будет тебя бояться и ненавидеть, так что вместе вам жить нельзя!" И Григорий знал, что жена выполнит свою угрозу: любящая мать не была способна думать ни о чем, кроме боли своего сына, и никакие разумные доводы не смогли бы убедить ее в том, что он не враг Мишке. Григорий понимал это, и поэтому не спорил с Алиной, когда она говорила о переезде. А переезд с каждым днем все приближался, и Григорий то радовался, что сыну становится лучше, то всей душой желал, чтобы этого никогда не произошло. А потом ненавидел себя за это желание.
Все, нечего сейчас об этом думать! Сейчас у него есть еще две минуты расслабления, и их надо использовать до конца. Следующий подъем на эскалаторе будет только через сутки!
- ...только завтра, десятого января, все товары нашего магазина будут продаваться со скидкой от пяти до пятнадцати процентов! - сообщила очередная реклама, и Муркин усмехнулся: это объявление он тоже слышал почти каждый день, в нем лишь менялись даты. - Не пропустите - первый в две тысячи сороковом году концерт Михаила Муркина! - зазвучал новый приятный женский голос, и Григорий, вздрогнув, открыл глаза.
- Чего? - спросил он вслух, думая, что ослышался. - В каком году?
- В сороковом, он уже десять дней, как наступил, - засмеялась ехавшая рядом с ним на эскалаторе девушка в странной короткой шубке из разноцветных кусочков искусственного меха.
Григорий завертел головой. Он, без всякого сомнения, был на своей станции метро, но в то же время она в чем-то неуловимо изменилась. Стены и потолок стали гораздо более обшарпанными, а плафоны, наоборот, сияли ярким светом, словно их совсем недавно вымыли. На одном из них была приклеена наполовину оторванная рекламная листовка с остатками надписи: "...вым 2040-м годом!"
- ...как заявил в интервью сам певец, концерт откроет новая песня, которую он тоже посвящает своему отцу, Григорию Павловичу Муркину! - объявил все тот же приятный голос. У Григория потемнело в глазах, и он присел на корточки, с трудом отгоняя накатившую на него слабость.
Когда он снова открыл глаза, стены вокруг опять были почти чистыми, а плафоны, наоборот, пыльными и замызганными. На ступеньке рядом с ним стояла полная женщина в темно-коричневой дубленке.
- Не сидите на ступенях эскалатора! - разнесся на ползущей вверх лестницей гневный вопль дежурной, и Муркин поспешно выпрямился. У него еще оставалось около минуты для того, чтобы попытаться обдумать только что увиденное и услышанное...