Аннотация: Всем правит случай. Знать бы еще, кто правит случаем. Станислав Ежи Лец.
Я за полный порядок во всем, пусть даже в такой мелочевке, как - в намеченный срок получить свой законно заработанный отпуск. "Мелочевка" - это выражение моего начальника. "Чего мелочишься?! - говорит он всегда, замечая мое недовольство переносом на другое, часто на неопределенное, время долгожданного отпуска. - Кварталом раньше, кварталом позже - какая для тебя разница?"
... А разница есть, и перенос отпуска вовсе не мелочевка!.. Имеется график предоставления очередных отпусков. Он, подписанный всеми, кому полагается, согласованный, утвержденный и увенчанный большими печатями, с самого января красуется на доске объявлений. Человек доверяет этому документу и заранее решает вопрос, чем занять ему месяц свободного времени. Задумал он, например, с семьей поехать на море, или другое - сделать в квартире ремонт. Хочет он того или не хочет, но к своим планам он обязательно привлекает многих людей, с их планами и заботами. Вырастает гирлянда взаимно увязанных планов и договоров. И вдруг по графику отпуск тебе не дают! Все разрушается, все идет кувырком. Возникают упреки, претензии, обвинения и другие различные неприятности. Какая же здесь мелочевка?
Все это я хорошо знаю по личному опыту. Два года отпуск мне, практически, не давали - переносили его аж на зимнее время, а зимой он мне нужен, как коту табакерка. Переносы объясняли одним - производственной необходимостью. Какая все-таки ерунда! Что я - незаменимый работник? Врач, в период внезапной эпидемии страшной болезни, или комбайнер во время необычайно обильного урожая? Нет, я - простой инженер отдела информации и рекламы. Таких, как я, специалистов в нашем спокойном и ритмично работающем объединении не меньше десятка.
Может быть со мной поступали так потому, что я молод и одинок? Завидовали? Чего, дескать, ему, холостому, беззаботно порхать по прелестям жизни, давайте хоть чем-то ему досадим!.. Возможно. И это им удавалось: я помню отлично бурные объяснения с теми, кого я тогда подводил, невольно не выполняя взятые на себя обязательства.
В этом году начальник отдела твердо пообещал, что в отпуск я пойду летом, в любой месяц, по выбору. Я остановился на августе, и никаких признаков нарушения нашей договоренности пока что не наблюдалось.
В понедельник я написал заявление об отпуске, получил на нем визу начальника и сдал заявление в кадры. Сегодня, в среду, должен появиться приказ. Еще каких-то три дня и я на весь месяц - вольная птица!
Утром я вышел из дома веселым и бодрым и даже мурлыкал под нос какую-то песенку. Погода была под стать моему настроению: безветренно, по-утреннему свежо, на небе - прозрачные и редкие облака, на окнах - веселые блики от яркого солнца. День должен быть превосходным.
Народу во дворе почти не было: старушка с первого этажа вешала на веревку сушиться белье, и еще, метрах в двадцати от подъезда у желтого "Москвича" с открытым капотом, я увидел тощую фигуру Семена, вернее, ту ее часть, которая не умещалась в подкапотном пространстве. Семен, мой сосед, стоял в позе напуганного страуса, правда, голова его пряталась не в песке, а в чреве капризной машины. Туда же были погружены плечи и руки. Снаружи виднелась только половина Семена. Рубашка его вылезла из штанов и обнажила полоску бледной спины с крупными позвонками.
Вчера Семен обиделся на меня - я невольно затронул его обостренные чувства. Предвкушая радости отпуска, я расслабился, разоткровенничался, размечтался вслух и совсем не учел, что мои восторженные излияния для Семена - все равно, что соль на открытую рану. Он, уже не молодой болезненный человек, обремененный семьей и лишенный постоянной работы, промышлял у торговых палаток подвозом случайных грузов и пассажиров, выжимая последний ресурс из своего престарелого "Москвича". Работа эпизодическая, без социальных гарантий и вообще оскорбительная для высококлассного токаря-универсала, каким Семен был по специальности.
Оплошность свою я осознал поздновато, только когда спросил у него:
- А у тебя какие планы на август?..
- Какие планы?! - зло оскалился он. - Напиться пьяным!.. Я дальше, чем за день, никогда не загадываю, а в теперяшней жизни - подавно!.. Вчера бак бензином можно было за две сотни заправить, а сегодня их даже на канистру не достает! Цены, как блохи прыгают, и все только кверху!
Семен насчет пьянки зря наговаривал на себя: пил он, по русским меркам, не много, не до пьяна, да и не так, чтобы часто. А что касается планов - это я от него уже слышал. У него была своя, какая-то странная философия, и сложилась она давно, задолго до анархии с ценами. Даже в годы плановой экономики он планы не ставил ни в грош, потешался над ними и другим наставительно говорил:
- Эти планирования - чушь собачья! В жизни все, кореша, зависит только от случая! А от тебя зависит - как ты поворотишь этот случай к себе. Удастся схватить его за узду и взобраться на холку - скачи во весь дух по счастливой дорожке, сорвался - отряхивай пыль со штанов и дожидайся новой фортуны.
Грубовато ответив на мой вопрос, Семен встал со скамейки, где мы обычно сидели по вечерам, и отошел в сторону. Я видел, что он обиделся. Но почему на меня? Разве я виноват, что он безработный? И что счастливые случаи, о которых он так мечтал, его сторонились?
Сейчас путь мой лежал мимо его бездыханной колымаги.
- Привет! - окликнул я, подходя. - Что-то случилось?
Семен медленно вытянулся из-под капота и распрямился. Лоб и щеки его были в масляных пятнах. На руках пятен не было - они оказались грязными сплошь, почти что по локоть.
- Здорово, - хмуро ответил он. - Случилось... В восемь часов обещался быть возле базы, а она не заводится. Бендикс, кажись, у стартера полетел... Сейчас стартер снимаю, чтоб его... Разбирать надо... Если точно, что бендикс - день, считай, пропал попусту: бендикс еще найти где-то надо... Вот оно как, а ты мне о каких-то планах толкуешь...
Семен опять сворачивал в колею своего доморощенного мировоззрения. Я не стал вступать с ним в дискуссию, наскоро попрощался и двинулся дальше, но переключиться на что-то другое мне так и не удалось. Весь путь до работы я мысленно рассуждал о том, что в сегодняшней Семеновой ситуации можно считать непредвиденным, то есть, случайным, а что было закономерным.
С одной стороны, неожиданность налицо - вчера машина работала безотказно. Семен не тот человек, чтобы назначить встречу на утро, почувствовав неполадки. А в машине он разбирался неплохо.
С другой стороны, "Москвич" его старый, изношенный. Отказ деталей в работе уже неизбежен, вопрос только в том - какая из них и когда первой выйдет из строя. И то, что одна поломалась сегодня - какая же здесь случайность?
Нет, заключил я, теория о случайностях требует других, неуязвимых для критики доказательств, более убедительных для меня. И как будто накаркал на свою голову.
Придя на работу, я сразу приступил к составлению перечня дел, которые нужно было исполнить до конца этой недели: не хотел, чтобы во время отпуска меня или искали по каким-то нерешенным вопросам, или вспоминали недобрым словом. Таких дел набиралось порядочно, и я, подведя черту под их списком, начал обдумывать первое.
До обеденного перерыва оставалось часа полтора, когда меня вызвал к себе начальник отдела. "Есть повод немного отвлечься, - подумал я, поднимаясь из-за стола. - Может он хочет ознакомить меня с приказом об отпуске?"
Кабинет начальника был небольшим, в нем с трудом разместилась только необходимая мебель: письменный стол, шкаф, сейф, вешалка и несколько стульев. Массивная фигура хозяина кабинета подчеркивала стесненность. Начальнику, по моим понятиям, полезней для дела сидеть в общей комнате, среди подчиненных. Наш же поступил по-другому: выклянчил себе закуток с застоявшимся воздухом и таится в нем одиноко, как рак-отшельник.
Меня этот рак встретил острым, буравящим взглядом. В нем банальное любопытство смешивалось с настороженностью и даже с тревогой. Он пялился на меня, как на опасный предмет, с которым разучился вдруг обращаться, потом, показав жестом на стул, стоящий возле стола, вкрадчиво произнес:
- Ты, конечно, уже догадался, зачем я тебя позвал?..
- В общем-то нет...
- Ну, конспиратор!.. И то, что в командировку ты едешь с Засухиным, тебе тоже, конечно же, неизвестно?..
- Как это?.. Какая командировка? - заволновался я. - Я же в отпуск собрался!.. Дела сейчас подчищаю.
Мой растерянный вид озадачил начальника, он увидел, что я действительно не имею понятия о предстоящей командировке.
- Н-да, - протянул он задумчиво, - интересное дело... Тогда, значит, я тебя информирую: едешь, значит, в Астрахань, в служебную командировку, сопровождаешь заместителя генерального - Засухина Михаила Борисовича. Мне об этом сейчас позвонили из кадров, что, говоря откровенно, для меня полная неожиданность... Приказ, командировочные, билеты и все прочее - они уже подготовили. Выезд поездом в воскресенье. Называется он, кажется, "Лотос"... Сейчас пройдешь к помощнику Михаила Борисовича и получишь инструкции... Вот так-то... Ко мне вопросы имеются?
Во взгляде начальника опять появились недоверчивость и любопытство.
Вопросы в голове у меня прямо роились: как же быть с отпуском, заявление на который было подписано и сдано в те же кадры? С каким заданием командировка? В нашем отделе никаких разработок, связанных с Астраханью, не имелось. Почему именно я должен ехать с этим чванливым, высокомерным Засухиным, которого все у нас считали архизанудой? Мне пребывать в его обществе совсем не хотелось: в присутствии начальства я всегда чувствовал себя неуютно, как говорят, не в своей тарелке. Я был абсолютно доволен тем, что моя должность позволяет мне оставаться вне поля начальничьих интересов. Контакты с руководством выше начальника отдела, того, кто смотрит на меня сейчас, как на диковину, были до сих пор минимальными, и мне это нравилось. Я был простым исполнителем, и быть хотел только им. Зачем она мне, эта нежданная командировка?.. Надо что-то придумать, предпринять, сделать так, чтобы меня не послали.
Пока я соображал, с каких позиций начинать мне отнекиваться, начальник сам приступил к разбору возможных проблем.
- Отпуск твой, конечно, по боку. Вернешься - рассмотрим опять... Астрахань - город южный, там сейчас фрукты, арбузы, рыба, икра черная. Чем там не отпуск? Работы, насколько я понимаю, у тебя там будет не много. Я лично заданий никаких не даю - инициатива о твоем направлении исходит не от меня, откуда-то сверху... Неожиданно, говоришь? (Честное слово, я даже не пикнул об этом) Жизнь сейчас такая настала - все кругом неожиданно. А эта неожиданность не из худших: будешь в тесном контакте с Засухиным. Об этом только мечтать можно нам, простым смертным. Сумеешь ему приглянуться - глядишь, я скоро сам буду спешить на твой вызов... Чем-то ему ты уже, выходит, стал интересен... Значит, так: сейчас топай к Тоцкому и дальше действуй по его указаниям.
Тоцкий был помощником у Засухина, разговор с ним был деловым и недолгим. Он выдал мне деньги, билеты, командировочное удостоверение и велел быть у поезда минут за тридцать до отправления.
- Здесь от тебя ничего не потребуется, - сообщил он, - все решим сами. А в дороге и дальше - ты будешь помощником Михаила Борисовича. Это твоя основная задача в этой поездке. Что делать конкретно - соображай сам, действуй по обстановке.
Я сказал, что все понял, и вернулся в отдел. Там уже знали о моей таинственной миссии, об этом я догадался по выразительным взглядам своих, обычно сдержанных, сослуживцев. Общего обсуждения этой темы не возникло - не было принято, но кое-кто попытался высказать свое мнение в разговоре наедине.
- Считай, что тебе подфартило, - вполголоса произнес Толя Залевский, его стол стоял вплотную с моим. - С Засухиным так просто не ездят: через него кадры готовят на выдвижение.
Анатолий (а позже и другие товарищи по работе) высказал ту же самую мысль, о которой намекнул мне начальник отдела. Все были уверены, что мне предстоит повышение, что эта командировка - не что иное, как дополнительная проверка моих личностных качеств. Мне советовали не ударять в грязь лицом, проявлять себя должным образом, давали другие добрые пожелания.
Как все это практически осуществлять? Я терялся в догадках. Что значит - проявлять себя должным образом? Может быть надо там, прямо в поезде, начинать утро с зарядки? Или вечерами вслух читать Библию? Сейчас стало модным ударяться в религию... А может надо развлекать присматривающегося ко мне Засухина умными рассуждениями на философские темы?.. Все это для меня было странным и неприемлемым. Передо мной то и дело вставал облик перемазанного машинным маслом Семена с его дремучей теорией о судьбоносности случая. Что, это и есть такой случай, который надо хватать за узду и карабкаться на его холку?
В ходе досужих советов и наставлений я узнал, что Засухин когда-то работал в Астрахани и дорос там до большого партийного чина, и я пришел к такой мысли: ничего особенного эта поездка не представляет, просто Засухин едет туда, чтобы побывать в знакомых местах в очень хорошее время года, вроде как отдохнуть, вместо отпуска. На курорты наше начальство ездило неохотно: говорят, что условия там стали не те, что были раньше, да и стало опасно. А здесь - прав начальник отдела, - чем не отпуск, к тому же, не за свой счет. Меня же берут потому, что подвернулся случайно: у других оказались уважительные причины не ехать, а в кадрах лежит мое заявление об отпуске, с ним, по их мнению, можно и повременить.
Сделав такое мудрое заключение, я успокоился и перестал реагировать на волнующие прогнозы своих фантазирующих сослуживцев. "Буду таким, какой есть, - решил я. - Без всяких стараний кому-то там нравиться". Но отрицать тот факт, что все это выходило за рамки намеченных мною планов и подпадало под категорию случая, я, конечно, не мог.
Мне пришлось сделать несколько телефонных звонков с извинениями. В этот раз я не многих людей подвязывал к своему отпуску, но извиняться всегда неприятно, даже перед одним.
У человека, который вынужден действовать вопреки своей воле, настроение обычно унылое, пессимистическое. Таким оно было и у меня, когда я появился на перроне вокзала. Поезд уже стоял, но посадку еще не объявляли. Тамбур у нашего вагона был открыт, на платформе топтались проводник, Тоцкий и еще двое ребят с нашей работы, кажется, из хозяйственного отдела. Я подошел, поздоровался. Тоцкий велел мне подняться в вагон, сам пошел первым. За нами тащились парни с большими коробками на животах.
Вагон был спальным с двухместным купе, наше оказалось вторым. Открыв дверь, Тоцкий велел ребятам поставить коробки на пол и сказал, что они свое дело сделали, и могут идти.
- Здесь все для того, чтобы не ходить в ресторан, - он похлопал рукой по верхней коробке. - Михаил Борисович считает их пищу сомнительной... Ты оставайся здесь, жди, а я пойду встречу его на перроне.
Он вышел, оставив дверь неприкрытой, а я стал осматриваться. Купе мне понравилось: мягкие диваны нормальных размеров, на полу - чистенький коврик, на окнах - веселые занавески с фирменным знаком "Лотос", на столике - большая салфетка, на ней подбукетник с тремя цветочками. "Поездка с начальством имеет и свои преимущества", - констатировал я, раздвинул занавески и стал смотреть на перрон.
Засухин появился минут за пять до отправления. На работе я его видел редко, мельком, - не было ни желания, ни необходимости с ним встречаться и, тем более, приглядываться к нему. Теперь же я рассматривал его с интересом. Он был среднего роста, полон, круглолиц, у него был небольшой немного вздернутый нос. На нем была легкая куртка-ветровка, светлые брюки из немнущейся ткани, в руке он держал коричневый емкий портфель, а на плече его висела дорожная сумка.
Тоцкий что-то говорил ему торопливо, Засухин внимательно слушал, наклонив на бок голову, иногда кивал, показывая, что понял или согласен, потом протянул Тоцкому руку и поднялся в вагон. Поезд в эту минуту мягко тронулся в путь.
Я уже определился, что буду вести себя с Засухиным независимо и непринужденно, однако оказалось, что сделать это было легко только при рассуждениях с собой. В нас (неужели только во мне?) все-таки заложено что-то из раболепия. Когда он появился у двери купе, какая-то сила заставила меня приподняться и приветствовать его первым, стоя по-солдатски, почти что навытяжку. Моя рука сама потянулась к портфелю.
- Сиди, сиди, - произнес дружелюбно Засухин, - в дороге можно без церемоний.
Он поставил портфель и сумку в поддиванный ящик, сел, обтер носовым платком лоб и продолжил, вздохнув:
- Ну все, поехали. Можно и отдыхать, и расслабиться.
Моя внутренняя напряженность потихоньку ослабевала. Михаил Борисович держал себя просто, не показывая, что он старше и в возрасте, и в должностном положении. Он не только не ждал от меня каких-то угоднических проявлений, наоборот, предвосхищал даже мои желания, приглашая в нужное время то перекусить, то выпить чаю.
Когда мы немного освоились, переоделись в спортивные костюмы, Михаил Борисович достал из коробки круг колбасы, лимон, батон, бутылку армянского коньяка, кнопочный нож с выкидным лезвием и жестяную баночку с сахаром.
- Сходи, пожалуйста, к проводнику, - попросил он меня, - возьми у него пару стаканов и стопки.
Я вернулся минут через пять. Лимон, хлеб, колбаса были уже аккуратно нарезаны и уложены на одноразовые тарелки, бутылка откупорена. Михаил Борисович налил граммов по сто.
- Ну что ж, предлагаю тост за приятное путешествие!
Он выпил, не чокнувшись, взял дольку лимона и окунул ее в сахар, я последовал его примеру. Какое-то время мы молча жевали.
- Ты как вообще относишься к выпивке? - спросил вдруг Засухин.
- Нормально. Но только со знакомыми или дома. В компаниях - не люблю: мне много не надо - рюмку-другую, а там - давай да давай.
Михаил Борисович улыбнулся и налил еще понемногу. Вскоре глаза его потеплели, лицо зарумянилось, он откинулся на мягкую спинку дивана.
Я прибрал на столике, собрался пойти сполоснуть стаканы (стопок у проводника не оказалось), но Засухин остановил:
- Оставь... Ты когда-нибудь бывал в Астрахани?
- Нет. Первый раз еду.
- Своеобразный город. Кто-то считает его захолустьем, чуть ли не азиатщиной. На самом деле он - разный.
У меня было большое желание полежать и почитать книгу, но, когда Засухин заговорил, сделать это я посчитал неприличным и настроил себя на то, что словоизлияния его, неизбежные при совместной поездке, мне придется терпеливо выслушивать.
- Лучшие годы я отдал этому городу, - мечтательно говорил Михаил Борисович. - Работали мы тогда беззаветно, в самом высоком смысле этого слова. Думали масштабно, о будущем. О светлом будущем. Верили, что оно состоится... Главное, мы считали тогда, - воспитать себе достойную смену. Думали о том, чтобы руки, которые от нас примут власть, были чистые, порядочные и умелые... Молодежь, которые посмышленней, тоже тянулись к нам, искали опору для жизни, и многие у нас ее находили. Они нам нужны были в будущем, мы им - тогда. Преемственность поколений - нормальное явление жизни... В Москве есть много моих протеже, в том числе, астраханцев. Помнят, звонят по праздникам, поздравляют. Умные, деловые, порядочные... Пришлось им приспосабливаться к новым условиям, но ничего - толковый всегда найдет свою нишу. Много сил я отдал молодежи. Жаль одного только не успел вытащить наверх... Леонтий Костин, самый смекалистый был, пожалуй, из всех. К тому же - услужливый, и - рот на замке. А это очень ценное качество.
При этих словах Засухин бросил на меня острый испытующий взгляд. Потом он повернулся к окну и минуты две молча смотрел, как нарядные рощицы хороводились среди уже скошенных площадей.
- Проглядели в ЦК этого ставропольского трепача, - с горечью начал говорить он опять. - Непростительно! Сколько он вреда причинил государству своей демагогией и недальновидностью... Если бы не это предательство... Да, так вот об этом Леонтии... Я был первым секретарем райкома партии в сельском районе, когда его отец, слесарь из нашего гаража, пришел с ним ко мне и говорит: "Возьми его, Христа ради прошу, пристрой куда-нибудь для начала. Может хоть он человеком станет!.. Считай, что и я, и он - твои должники по гроб жизни!"... Леонтий тогда только что вернулся из армии, он ко мне прямо в гимнастерке пришел, погоны только спорол. Нищета у них была несусветная: мать - больная, детей - целая куча, а отец - слесарь. Оклады тогда были - не очень... Мне Леонтий понравился: симпатичный, высокий, подтянутый. Худой, правда, был, шея длиннющая, но это дело было поправляемо временем. Говорит, что шофер первого класса. Меня тогда возил парнишка из легкомысленных. Как сорока, болтливый... Не терплю я этого качества в людях.
Засухин опять многозначительно посмотрел на меня, и я этот взгляд выдержал.
- Да-а. Два года он был при мне на машине, - я Леонтия имею ввиду, - и ни разу он не дал повода мне о нем плохо подумать. Я помог ему устроиться в институт, на заочный, потом меня взяли в обком, я его, соответственно, с собой перевел, квартиру в городе дал почти в центре, посадил на новую "Волгу". А потом, поближе к диплому, устроил на рыбный комбинат в профком, освобожденным заместителем председателя. Но связь он со мной не терял, даже стал вроде родственника. Каждый четверг вместе в парную ходили. Он венички заранее подберет, термосок с чаем, бутылочку коньячку... Ну, все по-хорошему организует... Узнавал я сторонкой об его делах на работе, отзывы не плохие. Говорят: и выступить может по-деловому, и точку зрения свою отстоять, но учтиво, без зазнайства, хотя он знал, что я в обиду его не дам никому... Да... Закончил он институт, и мы его рекомендовали секретарем партийного комитета на этом же комбинате. Потом думал дальше его продвигать по проторенной дорожке: годика два подержать где-нибудь на хозяйственной работенке, потом - райком, обком и так далее. А здесь - перестройка, у самих началось непонятное... Уже отсюда я звонил в Астрахань местным товарищам, чтобы не забыли его в суматохе, подобрали бы ему что-нибудь попристойнее. Обещали, но пока не знаю, как он... Надо будет выкроить время да заглянуть к нему на минутку...
Михаил Борисович замолчал и о чем-то надолго задумался. Я решил, что экскурс в его не далекое прошлое закончился, и угадал.
- Да-а, - произнес опять он устало, - много было хорошего... Ты как, вздремнуть не желаешь?
Я ответил, что нет, посижу пока, почитаю.
- Ну, а я подремлю...
Он лег на спину, потянулся, потом повернулся на бок, лицом к стене, и засопел, а я раскрыл книгу.
Мне показалось, что в купе стало душно и я приоткрыл дверь. Из соседнего купе доносились мужские голоса, о чем-то там спорили. Наверно, мужики тоже "перекусили", подумалось мне, и теперь выясняют, кто кого и как уважает. Но вскоре я понял, что разговор у них шел о другом, о собаках. Они не спорили, просто спиртное сказалось на эмоциональности их выражений. Запах винных паров наносился к нам в приоткрытую дверь и смешивался здесь с ароматом армянского коньяка.
- Я давно пришел к выводу, - слышался напористый с хрипотцой голос одного из невидимых собеседников, - собаку надо выбирать с учетом предназначения. Охотничья порода, к примеру, совсем не пригодна для дома, то есть, для городской квартиры. У соседа моего - спаниель. Как пойдет он с ним на прогулку, тот сразу от хозяина - в сторону, нос - в землю, и ушами, как помелом, все кругом подметает. Грязь ли, лужи - все ему нипочем. Даже рад грязи - он для воды предназначен, для водной охоты, у него даже перепонки на лапах, как у лягушки. Самой природой в его генах заложено - шастать ему по воде. Если спустил его с поводка, он, как черт, вымажется, в квартиру страшно пускать, надо за уши сразу и - в ванну. А на поводке все время тоже нельзя: собаке побегать требуется, дома движения нет - тесно... Для дома годятся сторожевые или декоративные. Болонки, там, разные, пинчеры, пудели. Есть карликовые породы, с такими в доме полегче...
- А я вот думаю боксера приобрести, - раздался голос второго.
- Пойдет. Боксер - хорошо, годится. Только обращай внимание на родословную, без родословной ни в коем случае не бери. И среди хороших пород попадаются выродки и ублюдки. По виду он может быть и боксер, а по сути - свинья. Порода должна быть чистой.
Далее я услышал целую лекцию о подборе собак, о том, что такое есть родословная, как надо сохранять лучшие собачьи достоинства, как надо собаку кормить и воспитывать. Хриплый голос говорил об этих вещах убедительно, как специалист по собачьему делу.
- Есть породы, которых выводят веками, - уверял он. - Собачьим веком, конечно. Такая собака генами знает, что ей положено делать.
- А как же дрессировка и воспитание? Они-то имеют значение?
- Имеют, конечно, но их роль - вспомогательная. Главное то, что заложено в генах! Никакой дрессировкой ты не заставишь породистую овчарку вертеться на задних лапках, а болонку - приносить уток. Слышал про волка - сколько его не корми, а он куда смотрит?.. То-то...
- Чепуху он нес про собак, - произнес Засухин за ужином, он тоже, оказывается, слышал тот разговор. - Вот человек, например, он, по существу, то же животное, подпадает подо все законы природы. Что, и его надо спаривать по родословной?.. Ерунда! Такие отличные парни получаются и отнюдь не от царских кровей... Тот же Леонтий, о котором я тебе говорил. Сколько таких прошло перед моими глазами. Главное здесь именно воспитание! И начинать его нужно с детства. В наше время это было поставлено четко: октябрята, пионеры, комсомол, партия. Везде были программы, уставы, инструкции - продуманный последовательный маршрут. Плюс образовательный горизонт - школа, институт, и - так далее. Последовательная, логичная программа воспитания и порядочного человека, и специалиста. Это потом все опошлили, ударились в формализм. И все из-за лени, благодушия и беспринципности. А если бы относились ко всему добросовестно, берегли бы партийные принципы и достижения, разве мог бы пустозвон ставропольский так перебаламутить ЦК?.. Ты, думаю, понимаешь, о чем я сейчас... Так при чем здесь столетние гены? Школа нужна! Ахинею порол этот собачник!
Мнение о Засухине у меня все больше склонялось в лучшую сторону, с ним установились хорошие, почти домашние отношения. Мы коротали время в беседах (больше, конечно, говорил он, однако ненавязчиво, без занудства, без всяких назиданий и наставлений), чтении газет и журналов, которые оказались в одной из картонных коробок или молчаливом разглядывании пейзажей за окнами. Я иногда, чтобы размяться, гулял по вагону, Михаил Борисович покидал купе только для туалета. Его купеседство я объяснял сначала его возрастом, но потом обнаружилось и еще одно возможное объяснение. Обеспокоенный как-то затянувшейся отлучкой Засухина, ушедшего умываться, я выглянул в коридор и увидел его в обществе какого-то мужчины возрастом лет за сорок. Мужчина этот вел себя суетливо и что-то, торопясь, говорил чуть ли не в ухо Засухина. Михаил Борисович отвечал редко, кратко и суховато, лицо его было кислым, как будто его кормили лимоном. Я понимал, что он тяготится приставаниями этого субъекта, но не вмешивался потому, что неизвестный мужчина выглядел очень прилично и не был похож на представителя криминального общества, к тому же, Засухин видел, что я наблюдаю за ними, но никаких знаков о помощи он мне не делал.
- Знакомого встретили? - спросил я, когда Михаил Борисович наконец возвратился в купе, сгоняя с лица брезгливое выражение.
- Знакомый. Инструктором работал в нашем райкоме. Бестолковый до невозможности. В одном колхозе скот начал падать, медики обнаружили, что коровы заболели туберкулезом. Поручили этому инструктору разобраться на месте - побеседовать со специалистами, оценить обстановку и внести предложения. Уехал. Дней десять не появлялся в райцентре, потом неделю справку готовил. Принесли мне его творчество. Пишет: в колхозном стаде паслись вместе коровы, принадлежащие и колхозу, и частным лицам. Среди таких лиц оказалась гражданка такая-то, которая болела открытой формой туберкулеза, от нее-то болезнь могла перейти на корову, а потом и на колхозное стадо. Источник болезни установлен и ликвидирован: хозяйка коровы умерла прошлой осенью... Все! Справка, конечно, длинная - неделю ее сочинял, но вся суть - в этих словах. Сдал он ее заведующему отделом и ходит гоголем по райкому - выполнил важное партийное поручение... Освободили тогда мы его - не терплю бестолковых!.. А сейчас он мне хвалится, что возглавляет какую-то фирму. Представляю, каково работникам этой фирмы!.. А прилипчивый - насилу от него отвязался... Еще здесь маячат два-три таких типа, - заключил Михаил Борисович, и я понял, почему он так редко оставляет купе.
Но еще одна встреча Засухина с прошлым все-таки состоялась. Незадолго до прибытия в Астрахань, когда пустынные заволжские степи начали оживляться речушками с деревьями по берегам, к нам в купе вошел бригадир поезда, здоровенный мужик с круглым красным лицом большого любителя выпить и седеющими усами. Если бы на нем не было формы, его можно было бы отнести к любой разбойной профессии.
- Михал Борисыч! Здраствуйте!.. Не узнаете?!.. - радостно загудел он, протягивая ручищи Засухину.
Тот, пытливо разглядывая лицо вошедшего, подал руку.
- Здравствуйте, здравствуйте... Припоминаю...
- А мне доложили, что вы тут, в нашем поезде, - продолжал гудеть бригадир, - так я сразу сюда! Как же! Столько лет работали под вашим началом! Святые времена были!.. Как вы сейчас, в порядке?.. Как семья?.. Как Людмила Петровна?..
- Спасибо, все у нас хорошо.
- Ну, слава Богу!.. А у нас в городе - не разбери - поймешь! Все пошло кувырком с начала этой перестройки проклятой! Правда, сейчас вроде бы кое-что проясняется. Шустрее всех оказались ребята из парткомитетов - быстро разобрали все контрольные точки, возглавили все структуры. Обкомовские - областные, горкомовские - городские, райкомовские - по районам. Названия поменялись, а люди - те же! Председатель облисполкома стал губернатором, секретарь обкома - начальником налоговой службы. Он - в областной, а в районных - тоже секретари райкомов партии, бывшие. Фамилии я не называю, - бригадир бросил на меня быстрый взгляд, - но вы их всех знаете. Почти в каждом сельском районе глава администрации - первый секретарь райкома, а начальником налоговой инспекции - или второй, или председатель райисполкома.
Бригадир поезда не показывал открыто своего отношения к узурпации власти в области бывшими партийными функционерами, он констатировал факты. И если можно было уловить что-то в его возбужденной манере рассказа, то только зависть и восхищение: здорово перестроились эти ребята, своего случая не упустили!
Он пробыл у нас около часа, и если в начале Засухин не скрывал прохладного отношения к его посещению, то вскоре - это я понял по его лицу, - заинтересовался рассказом и даже задал несколько уточняющих вопросов. Бригадир, когда почувствовал такой интерес, и вовсе разговорился, и говорил он о действительно важных вещах: об отношении местного населения к переменам, о безработице, о криминале, ставшим обычным явлением. По его словам, хотя власть и осталась, практически, в прежних руках, но жить стало хуже намного - условия стали другими.
Перед какой-то, видимо, крупной станцией бригадир спохватился:
- Извините, не могу больше задерживаться - дела.
И он шумно скрылся за дверью.
- Энергичный товарищ, - сказал я.
- Очень, - согласился Михаил Борисович. - В свое время на дыре дыру ухитрялся высверливать. Бывший председатель районной кооперации. Приходилось не раз прикрывать его от правоохранительных органов. В системе кооперации почти любое действие можно рассматривать как нарушение, а он пользы приносил больше, чем вреда. Вот и случалось его вытаскивать из передряг. Я тогда и в обкоме эту систему курировал.
В Астрахани нас не встретили, хотя, по словам Тоцкого, договоренность об этом была. Он сказал мне перед отъездом, что все условия нашего пребывания в этом городе он обсудил с местными господами, и они были приняты.
- Может быть, потому что опоздал поезд? - попытался я скрасить неловкость ожидания неизвестно кого возле пустого вагона.
- Если б мы раньше приехали, тогда - дело другое, - проворчал недовольно Засухин и решительно заявил: - пошли на такси! Обойдемся без посторонней помощи.
Он пошел первым, держа в руке нисколько не похудевший портфель, а на плече - дорожную сумку, я со своим багажом и коробкой, в которой были остатки нашей провизии, плелся сзади и во все глаза смотрел на привокзальные построения. По ним можно было сразу понять, что мы находимся в южном городе: все было легким, ажурным, рассчитанным на несуровую зиму. О юге свидетельствовала и погода: небо чистое, сине-серое, солнце уже раскаляло землю, хотя не было еще и одиннадцати.
Выстояв небольшую очередь за машиной, мы минут десять ехали на дребезжавшей "Волге" по запущенным, с ухабами улицам, после чего оказались в месте более привлекательном, проехали мимо стены Кремля и остановились у высокого прямоугольного здания с большими окнами.
- Гостиница "Лотос", - объявил нам шофер и выключил счетчик.
Михаил Борисович сунул ему в руку купюру и отрицательно покачал головой, когда водитель засуетился со сдачей.
Я в это время подумал об увлечении астраханцев называть все нежным цветком: поезд - "Лотос", гостиница - "Лотос", еще несколько таких вывесок попалось нам по пути от вокзала.
То ли свободных номеров было много, то ли администратор, смуглая женщина, узнала Засухина, но проблем с устройством в гостиницу у нас не возникло.
- Вам как, однокомнатные? - спросила она, протягивая карточки для заполнения.
- Нет, дайте двуместный, но что-нибудь поприличнее, - ответил Михаил Борисович, и я понял, что я ему еще не успел надоесть.
Поднявшись в номер, мы постояли немного возле окна, рассматривая через запыленные стекла величавую Волгу и прохожих на набережной. Волга была пустынна. На ней не плавало ничего, кроме осиротевших двух бакенов белого и красного цвета. Движения людей были неторопливыми, словно им нечего было делать, и они просто гуляли. Все, хотя день был рабочим. Порывистый ветер гонял по асфальту обрывки бумаг, пустые бутылки и прочий податливый мусор.
- Загадили город, - отходя от окна произнес Засухин с пренебрежением. - А какой порядок раньше здесь был!.. Вот, что значит жить без хозяина! Настоящего хозяина - полноправного и ответственного!
Наверно для того, чтобы я его правильно понял, он разъяснил:
- Сейчас талдычат: хозяин, хозяин, должен везде быть хозяин. А что за хозяин - эти болтуны и сами не представляют! Ну, фермер - это понятно. Хозяин магазина, пошивочной мастерской - тоже понятно, и правильно. А кто будет хозяином порта?.. Шахты?.. Железной дороги?.. Моста через Волгу? Кто?.. Не вижу сейчас я такого. Того, с кого можно было б спросить за плохие дороги, за истребление рыбы, дичи, за скудность озеленения, за чистоту города наконец! Куда сейчас обращаться по этим вопросам?.. В мэрию, мать бы ее?! Сразу сопли распустят: нет средств, отсутствует финансирование. Все помешались на денежных отношениях, а дай им деньги - тотчас своруют!.. Раньше все было четко расписано. Все знали кто и за что отвечает, кто кому подчиняется, сколько, кому, на что и какие выделены средства. И все на контроле!.. Недостатки были, конечно, не отрицаю, но город не был бесхозным... Если средств не хватало - общественность привлекалась: субботники, воскресники - все это было. А сейчас - заикнись о работе бесплатно, во имя общего блага - засмеют, за дурака примут!
Меня давно занимал вопрос: как это могло получиться, что такая, казалось бы, незыблемая система как Советская власть, система, в которой все было централизовано, продумано, спланировано, все тотально поставлено на контроль, система в которой были такие мощные органы пропаганды преимуществ этой системы, что нам, простым людям, казалось, что все кругом идеально, что по-другому и быть не должно, система, в которой были всевидящие органы слежения за всеми и за каждым в отдельности и были органы подавления строптивых, вся эта сложная, но уже отлаженная система вдруг рухнула, как трухлявое дерево и превратилась в руины? Путаясь в мыслях и выражениях от нахлынувшего внезапно волнения, я спросил об этом Засухина.
- Серьезный вопрос.
Михаил Борисович сел на диван и с минуту очень внимательно смотрел на меня. Под его цепким испытующим взглядом я чувствовал себя не очень уютно.
- В двух словах этого не объяснишь, - пожевав нижнюю губу, продолжил он. - Ты, надеюсь, из истории помнишь, как происходила смена общественных формаций?
- Вы имеете в виду восстания?.. Рабов, крестьян, буржуазные революции?..
- Ну, упрощенно говоря, да... Смена одного строя другим почти во всех странах осуществлялась путем революций. Сама смена старого строя на новый - это объективный процесс: человек мыслит, познает законы природы, развивает достигнутое, ну, и так далее. Революция случается там, где естественному ходу общественного развития противодействуют силы, которые приспособились, привыкли к старому, и оно их устраивает, а новое их пугает, заставляет чем-то пожертвовать. Возникает конфликт между приверженцами старого и теми, кому старое уже неприемлемо. Из истории видно, что мирным путем этот конфликт почти никогда и нигде не решался. Но, чтобы новое победило, необходимы условия. Главных три: нужно, чтобы старые производственно-экономические отношения объективно исчерпали себя и создали при этом экономическую базу для развития новых производственно-экономических отношений. Далее, нужно, чтобы большая часть населения осознала необходимость перемен и была готова к таким переменам. И третьим условием, необходимым для перемен, является, так называемая, революционная ситуация. Понятно?
- Кажется, да.
- Хорошо. Вспомним теперь, какая обстановка была в Россия в семнадцатом году. Мы начали строить социалистическое общество на обломках феодального строя. Тех преимуществ капитализма, которые у него, без сомнения есть, скажем, в развитии техники, технологий, темпах роста эффективности производства, в России мы не имели. Стадию капитализма мы перемахнули, буржуазная революция у нас сразу переросла в социалистическую. Этот скачок был чреват еще одним существенным недостатком: в стране крайне тощим был слой людей, понимающих необходимость строительства социализма, более того, понимающих, что это такое - социализм. Революция совершалась под лозунгами: грабь награбленное, долой богатеев, мир хижинам - война дворцам, и тому подобное. Эти лозунги находили отклик в душах угнетенных людей, а их тогда были массы, и они смели напрочь царский режим. Ну, захватили власть в свои руки, а дальше?.. Разруха во всем: в сельском хозяйстве, в промышленности. Хотя промышленности как таковой еще вообще не было, она находилась в зачаточном состоянии. Почти все надо было создавать, практически, заново, с нуля, а кем? Нищими, голодными и безграмотными?.. Безграмотные не могут быть активными созидателями. Они, в лучшем случае, - исполнители. А простой исполнитель, как ни крути, - существо подневольное со всеми присущими ему недостатками. И вот те, кто захватил власть - большевики были вынуждены внедрять свои идеи принудительно, насильно, можно даже так говорить. А насилие - очень ненадежный фундамент... Это я о том, почему так быстро все развалилось.
Михаил Борисович заметно разволновался, и мне показалось, что он сам пытается разобраться в причинах быстрой деградации и гибели строя, которому многие, в том числе он, отдали годы своей сознательной жизни. Он говорил еще долго, и из его слов я сделал вывод: строительство социализма в России было начато преждевременно, из трех необходимых условий для свершения социалистической революции и успешного продвижения вперед, к коммунизму, было только одно - революционная ситуация.
- Тебе все понятно? - неожиданно перебил он монолог свой вопросом.
- Да, - поспешил подтвердить я.
Мне очень интересно было услышать оценку переживаемых страной потрясений от бывшего и далеко не рядового борца за коммунистическое светлое будущее. Я знал, что он прекрасно устроился и в сегодняшнем настоящем, во всяком случае, материально он уже обеспечил и себя на долгие годы, и потомков.
- Но критика прошлого не значит, что я оправдываю развал страны, называемый перестройкой, - предупредил Засухин мои возможные праздные домыслы. - За восемьдесят лет удалось, пусть на насилии, но удалось достичь многого: безграмотность не только преодолели, но стали самой передовой, в этом отношении, страной в мире. А централизация в управлении экономикой! Это ли не мечта любого хозяйственника! А у нас был хозяин и владелец один - государство. И все уже было отлажено и увязано! На любом предприятии знали, что ему надо производить, откуда к нему поступит сырье и комплектующие материалы, куда он должен поставить свою продукцию. Его заботы - повышение качества и снижение себестоимости. Разве можно сравнить с тем, что творится сейчас?! Государство ото всего отмахнулось: делайте, что хотите и девайте, куда хотите, только платите налоги. А результат? Надеюсь, сам видишь, до чего докатилась страна?.. Вся страна - перекупщики и торговцы, причем не своим торгуют товаром, а импортным! В основном, импортным. Свое у нас только сырье! Мощная, развитая недавно страна сама ничего, практически, не производит, превратилась в сырьевой придаток для других стран... О плановой экономике мечтает каждый капиталист, и он планирует деятельность своего хозяйства, без этого не проживешь. Капиталисту всегда грозит риск разорения. Каких издержек, присущих капитализму, избегать удавалось! И еще бы немного, еще бы одно поколение, и преимущества нашей системы были бы очевидны даже для скептиков... Если бы не этот Горбач!..
Здесь я подумал о том, что есть большой недостаток в системе, создаваемой принудительно: от подлости, своеволия или предательства одного, стоящего во главе, она оказалась незащищенной.
Тема, которую я затронул своим вопросом, была для Засухина наболевшей, и он вернулся к ней вечером, когда мы лежали в постелях.
Контакт с людьми, о которых говорил Тоцкий, был установлен в этот же день. Они разыскали нас, извинились за несостыковку и дали в наше распоряжение голубой "Мерседес" вместе с молчаливым шофером.
С утра Засухин куда-то уехал, мне велел оставаться в пределах гостиницы. Вернулся он часам к одиннадцати в приподнятом настроении и с опустевшим портфелем.
- Давай пока город посмотрим, - сказал он с энергией в голосе, - а завтра-послезавтра прокатимся на катере вниз, на взморье. Ребята обещали свозить на лотосные поля, устроить рыбалку. Ну, в общем все будет так, как здесь принято принимать желанных гостей.
Из того, что деловых встреч как будто не намечалось, я убедился - мои предположения были верными: Засухин приехал сюда не для работы.
Интересным в городе был только центр. Михаил Борисович показывал Кремль, экзотический сад под стеклянными сводами в кинотеатре "Октябрь", здание краеведческого музея, примкнувшего к зданию областной администрации и бывшую в царское время торговую биржу, которую преобразовали во Дворец бракосочетаний.
В конце этой недолгой обзорной экскурсии Засухин сказал водителю:
- Заверни к икорному объединению...
Водитель хмыкнул, и я вскоре понял значение этого звука - к объединению надо было не "завернуть", а достаточно далеко ехать. Мы покинули центр города и опять оказались на запущенных улицах, лишенных благосклонности местных градоначальников. Мы переехали путепровод у вокзала. Я теперь рассматривал вокзальные здания с его высоты и снова отметил их необычность - не такие, как в центральных регионах России.
Дальше мы долго ехали параллельно трамвайным путям, причем трамвай нам не попался движущимся ни в одном направлении, его, как оказалось, здесь начали изживать. На остановках под обжигающим солнцем группами жарились терпеливые астраханцы. Миновав место, где трамвайные пути образовали кольцо, и проехав еще под одним путепроводом, мы наконец достигли цели своего "заворачивания". Шофер выключил зажигание перед невзрачным кирпичным зданием в два этажа, к которому с обеих сторон примыкал высокий глухой забор из бетонных конструкций. Слева виднелись ворота, проходная и люди в форме охраны.
Здание оказалось конторой, и имело над входом в него броскую вывеску.
- Пойдем, познакомлю тебя с Костиным, - предложил мне Засухин. - Он здесь, как мне сказали, работает в должности заместителя.
В вестибюле вахтер, строгая женщина в форме, показала, как пройти к нужному нам кабинету.
В приемной Костина было чисто, светло, прохладно - работал кондиционер. Паркетный пол блестел, как будто по нему не ходили. Я поискал глазами секретаря, но его место пустовало, в приемной кроме нас никого не было.
Михаил Борисович решительно пересек комнату и широко, по-хозяйски, распахнул дверь кабинета. Через его плечо я увидел, как над громадным столом нервно вскинулась небольшая черноволосая голова с длинным, как утиный клюв, носом. Голова возмущенно прокрякала:
- Куда?! Ты не видишь - я занят! Грозно сверкнули стекла очков.
Сбоку от раздраженного господина сидела рыхлая женщина в белом халате. Она тоже с осуждением смотрела на нас.
На какое-то мгновение гневная гримаса на лице хозяина кабинета сменилась растерянностью и даже испугом, но эти чувства тут же исчезли. Лицо вновь приняло отчужденно-брезгливое выражение, Костин демонстративно повернул его к своей собеседнице.
Засухин попятился, осторожно прикрыл дверь, и мы, не разговаривая, проделали обратный путь по коридорам этого неприветливого учреждения и вышли к ожидавшей нас автомашине.
Засухин был мрачен. "В гостиницу!" - сухо приказал он шоферу, сел на заднее сидение справа и всю дорогу молчал. Я сидел рядом с шофером и тоже помалкивал: не утешать же мне его.
В номере Михаил Борисович сразу же позвонил кому-то по телефону, сказал, что обстоятельства изменились, намеченные мероприятия он, с сожалением отменяет, и ему нужно вылететь срочно домой, желательно, ближайшем же рейсом. Он попросил своего собеседника заказать два билета и доставить нас к самолету.
Только в самолете Засухин посчитал нужным высказать свое отношение к эпизоду, случившемуся в конторе икорного объединения.
- Мне говорили, вообще-то, что он большой хам, но я не верил - не давал он мне ни малейшего повода. Спину, мерзавец, в бане до одури тер, за пивом из предбанника бегал, чай в термосе приносил. А теперь - вон как он проявился... Впрочем, в кого ему быть порядочным? Отец - горький пьяница и лодырь был несусветный. Всю жизнь в одних штанах проходил с масляной ширинкой. Мать - посудницей подвизалась в нашей столовой между своими болезнями. Куски оттуда таскала, чтобы ораву свою прокормить. Короче, - голытьба, голь перекатная!.. Такие люди добра не помнят... Порядочность, благородство, как и другие положительные качества человека с молоком матери передаются потомству. Наследственность - величайшая мудрость природы!
Я слушал Засухина и вспоминал разговор двух собачников, подслушанный в поезде. Сейчас он сам подтверждал их теорию о роли родословной в породе. Себя Михаил Борисович относил, несомненно, к очень породистой категории, хотя среди именитых семей людей с его фамилией я что-то не помнил.
Отпуск я получил сразу же после возвращения из командировки, и у меня была возможность обстоятельно поразмыслить над тем, что во время ее случилось. Я старался понять, что в ней было по капризам и воле случая, а что было закономерным.
Цепь случайностей была налицо с самого начала этой поездки. Но если она была неожиданной для меня, то другие-то ее предвидели и планировали. А встреча Костина и Засухина?.. Ясно, что Костин был застигнут врасплох. А Засухин? Ему, как гром среди ясного неба, показалась реакция на его появление. Реакция, которую проявил Костин, тот, кого Засухин считал преданным себе "по гроб жизни". По-моему, эта была реакция откровения. А как бы повел себя Костин, если бы заранее знал о появлении своего бывшего благодетеля? И что теперь предпримет Засухин, осознав вероломство своего воспитанника?
Того, что предпринял Засухин, не было ни в одном проработанном мной варианте.
Когда я вышел из отпуска, то узнал, что меня собирались уволить. Как сообщило наше коридорное радио, буквально на другой день после возвращения из Астрахани Засухин дал кадрам команду подготовить почву для моего увольнения. Мой завотделом такого не ожидал, стал возражать, но в кадрах ему напомнили: Засухин брал его, то есть меня, с собой, чтобы получше к нему присмотреться. Вероятно, он увидел такое, чего вы, уважаемый руководитель отдела, не смогли обнаружить за годы его, то есть моей, работы под вашим надзором. Неужели вы так близоруки?! Единственный вопрос, возникший у кадров в связи с таким поручением - как быть с моим отпуском?
- Пусть отгуляет и катится во все стороны, - был ответ Михаила Борисовича.
Увольнение случайно не состоялось - с моим "покровителем" случился удар. Он лежит в больнице с глубоким инсультом. Команда его, естественно, потеряла свой вес. Теперь Засухин сам выбыл из нашего коллектива, и никто об этом, кстати, не сожалеет.
Я продолжаю работать на своем месте и, между делами, размышляю о роли случая в судьбе человека. Кое-чего из своих прежних убеждений приходится пересматривать. Где-то я вычитал, что случай - это неосознанная необходимость. Похоже, что я соглашусь с такой точкой зрения: в рамки этой формулировки можно уложить все, что случилось за время моей командировки, включая ее неожиданность. Не укладывается только внезапная болезнь Засухина, но, возможно, и этому имеется свое объяснение.