Поливанов И.Ф.

 

ПОЕЗДКА НА КУБЕНСКОЕ ОЗЕРО.
МАРТ 1953, АПРЕЛЬ 1954.
ВРЕМЯ ВОЙНЫ. (Без отца)
ОТЕЦ ВЕРНУЛСЯ.

Приложение. (Вопрос о международных конвенциях и отношение советского руководства к советским военнослужащим, попавшим в плен)

 

ОБ АЛЕКСАНДРЕ НЕВСКОМ.

(О фильме и не только).

Сегодня среда, 1-е сентября 1954 года. Начало нового учебного года, сумбурный день. Учителя пытались вести уроки по своим программам, но их никто не слушал. После каникул мы были рады встрече друг с другом. За лето все повзрослели, девочки почти превратились в девушек. Нарядные, модные, в бантах. Мальчики тоже стали более степенными. Много рассказов, сплошные расспросы. На уроках все перекидываются записочками. Учителя делают замечания, но как-то вяло, не сердито и сами часто улыбаются. По-моему они даже рады сумбурности первого дня, рады возникшей в 9-м "в" атмосфере дружбы. Расходились группами. В нашу сторону уходила самая многочисленная группа, редея постепенно с прохождением деревень Козляково, Кожино, Облезнино. В Абакшине отделились мы с Колькой Першиным и свернули к его квартире, расположенной на первом этаже совхозной конторы нашей фермы. На втором этаже дома находилось помещение для общих собраний рабочих нашего второго отделения или фермы. В нем же иногда демонстрировала фильмы заезжая кинопередвижка. Перед её приездом на здании вывешивалась киноафиша, извещавшая название фильма и дату его демонстрации. Сегодня афиша извещала, что в субботу будут показывать фильм "Александр Невский". Попрощался с Колькой и пошёл домой в Колоколово по дороге, которую топтал шесть раз в неделю туда и обратно шесть лет (1 - 4-ый и 6 - 7-ой классы). Было бы неплохо сходить на "Невского", однако не получится. На субботу намечена копка картофеля. Придёт на копку из города Верин жених, Николай Кумзеров, отец и Вера берут отгул, я тоже не пойду в школу. Витя отгул даже не просил, ясно, что не дадут. Он только что устроился на работу после службы в армии. Копать придётся да захода солнца. В воскресение подъём в шесть. Какое уж тут кино, да и смотрел я его, правда, давно, в декабре 1950 года пятиклассником. Это был мой первый в жизни фильм. Невольно вспомнился сам тайный поход на него. Я и сейчас его помню в мельчайших деталях.

Каждый раз, возвращаясь домой из агафоновской школы через Молочное, я проходил мимо киноафиши, висевшей на одном из зданий Молочного института, в котором был оборудован кинозал. Обычно названия кинофильмов меня не трогали. Но на этот раз внимание привлекла афиша не названием, а изображением на ней сурового воина в шлеме и кольчуге. "Александр Невский" - гласила афиша. Вспомнилась школьная история, Новгород, Рюрик, Киевская Русь. Древность какая! Загорелось посмотреть! С большим трудом удалось убедить маму дать мне нужное мне число рублей яко бы для школы. На другой день, возвращаясь из школы, купил билет на первый сеанс, на полвосьмого вечера, и бегом домой учить уроки. В начале шестого, до возвращения отца с работы, я сказал матери, что мне нужно сходить к Кольке Першину в Абакшино, задачка, мол, не получается и побежал ближайшей дорогой через Выгоревский лес на Облезнино. Мысль, что буду смотреть такое кино, несла меня как на крыльях. Погода была отличной. Мороз не ниже 12 градусов. Под валенками поскрипывал снег. Участок покрытого снежной пеленой леса, через который пролегала дорога, был невелик, всего 350 - 400 метров. Далее дорога шла от деревни к деревне по заснеженным полям. Было ещё достаточно светло и в поле хорошо видна позёмка. Лишь бы не усилился к ночи ветер. На дороге пока было людно. Это возвращались из Молочного в свои деревни мужики, там работавшие.

К зданию из красного кирпича, в котором располагался кинозал, я подошёл минут на 40 раньше. Жду. Наконец попал в зал, где меня несколько раз сгоняли с занятого места. Наконец, добрая тётя объяснила, где я должен сидеть. Сел. Жду. Свет погас. Начался журнал о достижениях на полях нашей Родины. Опять зажёгся свет. Впустили опоздавших. Свет погас снова и начался фильм. Исчезло всё: зрители, зал, посёлок, деревня, время и сам 20-й век. Я оказался там, в 13-м веке, в Новгороде, на Чудском озере, на Ледовом побоище, за спиной Ваську Буслая и знаменитого князя. Очнулся, когда снова в зале вспыхнул свет, яркий, резкий. Вышел вместе со всеми в сторону проходной молокозавода. Над проходной горело несколько электрических лампочек. Вместе с частью зрителей повернул направо на дамбу, перегородившей десятиметровой громадой небольшой незамерзающий ручей "Душняк" - сброс вонючих заводских отходов. На другой стороне дамбы, справа вдоль ручья стояло около десятка кирпичных двухэтажных домов, построенных пленными немцами, а слева на бугорке три деревянных бараков. Около них горел свет. После дамбы попутчики разошлись по сторонам. Я остался один около трёх последних, длинных, кирпичных, одноэтажных зданий посёлка, ремонтных мастерских совхоза. Перед входом в каждое здание горели электролампочки. После них дорога уходила в абсолютную черноту. Что там в этой черноте я знал. Мог в памяти восстановить каждый куст, каждый поворот или подъём дороги, все четыре деревни, через которые мне предстояло пройти, что бы попасть в свою. Но ничего этого не было видно. Даже неба и того не было. Минут двадцать ждал попутчиков. Тщетно. Пришлось шагнуть в темноту одному в надежде, что ноги сами найдут дорогу. Но как только удалился от лампочек мастерских шагов на десять, стала проясняться дорога, засерели контуры первых кустов, звёздами проявилось небо. На дороге черными точками обозначились катышки лошадиного помёта. Эти кусты на подходе к посёлку я проходил каждый учебный день дважды: утром в восьмом часу и днём во втором. Но тогда здесь было полно народу, шедших в том и другом направлениях. Сейчас, в эту безлунную декабрьскую ночь я был один. Сами собой вспомнились разговоры матери с соседкой о нападении волков на людей в соседнем районе. Лихорадочно вглядываюсь в кусты налево и направо, пытаясь уловить любой звук на фоне шороха снежной крупы лёгкой позёмки. Я буквально промчался мимо кустов и на удалении сотни метров почувствовал, что мне не хватает воздуха. Я, кажется, от страха перестал дышать, сердце колотилось, под шапкой вспотела голова, ногам жарко, щеки не чувствуют мороза. Им жарко. Поняв, что ни в кустах, ни около никого нет, успокоился. Глаза успели привыкнуть к зимнему освещению, которого всегда бывает достаточным ориентировки в заснеженном поле при звёздном небе. "Была бы луна, было бы светло, как днём", - подумал я и вспомнил фильм. Пронёсшиеся в памяти кадры из фильма окончательно успокоили. Впереди, на расстоянии километра, на взгорке серело пятно деревни Осеево с двумя слабыми огоньками должно быть керосиновых ламп в двух крайних домах. Дорога была хорошо видна и тверда. Позёмка перемела её только в низинках. Бежалось легко. Поле и справа и слева просматривалось далеко. Ничего подозрительного. Примерно на полпути огоньки и пятно деревни исчезли. Я оказался в тени взгорка в два моих роста. После подъёма на него снова увидел деревню, всю и яснее. От неё слева отделилось пятно пруда, обросшего с южной стороны тополями, а с северной - ивовыми кустами. Осенью на его берегах мы отдыхали, возвращаясь из школы. Меня в нём удивлял уровень его зеркала. Оно было почти на метр выше дороги, проходившей рядом. В деревне лениво залаяла собака, ей откликнулась другая. Можно идти спокойно. Серых нет, иначе был бы сплошной вой. Дорога шла по задам деревни. Слева дома, справа поле и ещё один пруд, обросший тополями. Осеево кончилось, впереди видны огоньки Дяткина. Чтобы попасть в него, нужно спуститься в распадок и подняться по другому склону. В нем по весне, во время распутицы, всегда два три дня течет широкий бурный ручей. Расстояние между деревнями не велико, не более пятисот метров. Своими огоньками деревня обозначилась почти вся. Место спокойное. Мне вернулось настроение фильма: Васька Буслай со своей оглоблей; кузнец со словами "эх, коротка кольчушка"; тонущие псы рыцари; искаженные лица магистра и епископа. Во как мы им, гадам, фашистам! Перед деревней дорога раздваивалась. Наезженная шла по задам, а пешеходная по самой деревне. Я, конечно, выбрал вторую. Справа заснеженные огороды, слева окошки домов, освещенные добрым, тёплым, ласковым светом подвешенных к потолку керосиновых ламп. Деревня не велика. Не набирается и десятка домом, и я быстро снова оказываюсь один в поле. Впереди Облезнино. Но его огоньков ещё не видно. Нужно пройти поле. Ветер здесь сильнее, чаще встречаются участки, переметённые позёмкой. Щёки начали чувствовать мороз. Тру. Снова всплыл в памяти рассказ соседки. Возникшая нервозность разогревает щёки и гонит ощущение холода. Внимательно всматриваюсь в поле по обе стороны дороги. Над головой пылают звёзды, слева висит ковш Большой медведицы, в семи расстояниях нахожу ковш Малой с тусклой полярной звездой. Это, чтобы как-то отвлечь себя. Но вот мигнули огоньки деревни. Сразу два. Стало спокойнее. Деревня близко, а собачьего лая не слышно. Значит серых вблизи нет. Ну, вот и первый дом. Здесь живёт семья Иды Рубцовой, моей одноклассницы. Их собака из-за дверей дома смачно меня облаяла. Я и рад. Бегу дальше, мимо магазина, мимо последнего дома, в котором живёт председатель сельсовета, 200 метров через пустырь и я в Абакшине. Здесь всё знакомо, почти родное. Как ни как четыре года учёбы в начальной школе. Здесь в обоих деревнях друзья, с которыми я учился и куралесил как в престольные (церковные), так и в советские праздники. Иду мимо дома Вовки Орлова, вот дом второго Орлова, Вальки, рядом школа. Перед ней поворачиваю налево мимо пруда, к дому Першина, от него направо к зерновому складу, невысокому одноэтажному крытому дранкой зданию. Его маленькое окошечко светится, значит, сторож еще не спит. Огибаю склад и по дороге мимо тёмной неработающей водонапорной башни выхожу в поле. Моя деревня за ним. В километре. Но её огоньков не видно. Примерно посередине пути горизонт перегораживает группа кустов, выросших на небольшом болотце. Пройду их и замигает мне огонёк на кухне родного дома. Сейчас это последнее неприятное место. Дорога прямая, ровная, позёмки нет. Должно её здесь останавливает лес, темнеющий слева. Это через него я бежал в кино, сокращая путь. Сейчас я выбрал эту, более длинную, зато более открытую дорогу.

Справа на горизонте обозначилась электрическими огнями Вологда. До неё считают 16-ть км. По прямой вероятно меньше. Из окна нашего дома в ясную безлунную ночь её огни видны всегда. Днём в ясную погоду видны купола её церквей, крыши высоких зданий и заводские трубы. Вспомнилось, как осенью 41-го года поздним вечером со стороны Вологды донёсся вой сирен. Мы, мама, Вера, Витя и я, четырёхлетний карапуз, бросились к окнам. В небе над Вологдой метались мечи прожекторов, скрещиваясь и разбегаясь. Послышался гул чужого самолёта, гул своих мы знали. Донеслись звуки стрельбы зениток. В небе начали вспыхивать звёздочки взрывов их снарядов. Вдруг раздался сильный взрыв. Гул самолёта стал удаляться и вскоре пропал. Стрельба прекратилась, прожектора выключили. Это какой-то заблудившийся "немец" сбросил единственную бомбу на станцию Вологда - товарная, но вреда не причинил. Больше налётов не было.

К востоку от Вологды, в районе Прилукского монастыря, горизонт как обычно светился, а в небо временами взмывали огненные столбы прожекторов. Там, около Прилук, аэродром и какая-то воинская часть. Это их огни. Зарево от этих огней делало правую сторону поля более освещённой. Зато левая, северная, казалась более тёмной и мрачной. "Чертовы волки! Ни как не идут из головы", - снова подумалось на подходе к кустам. Кусты окружали небольшое болотце, тянувшееся от Выгоревского леса в виде языка с расширяющимся концом. Летом дорога огибала "язык" справа, а зимой, когда болотце замерзало, разрезала его поперёк. Так что мне предстояло пройти расстояние шагов в двадцать пять, окруженное с обеих сторон кустами. Адреналин загудел во всех кровеносных сосудах, слух обострился так, что стало больно от скрипа снега под валенками, от напряжения глазам стало как будто светлее. Я стал входить в пространство кустов. "Ну не может быть здесь волков! Они бы не стали ждать. Зачем им это?", - метались в мозгу успокаивающие мыслишки. Оставалось пройти последние 7-10 шагов и я буду снова на открытом пространстве. Вдруг слева послышался треск ветки, на дорогу из кустов прыгнуло что-то длинное, серое. Ноги приросли к дороге. Сердце остановилось, дыхание вероятно тоже. Молнией в мозгу: " Будет прыгать мне на грудь, в горло. Надо закрыться левой рукой, а правой успеть вцепиться самому в его горло и не сдаваться!" Руки автоматически выполнили команды мозга. Но на меня ни кто не прыгал. Это серое и длинное само со всех ног уходило от меня наискосок дороги в правые кусты и через них в поле. "Лиса!" - обрадовал мозг. Выскочил на открытое пространство весь мокрый от испарины, руки и ноги дрожали, плохо слушались. Вспомнилась деревенская примета: там, где лиса бродит, волк не ходит! Кое-как успокоился, отдышался. Впереди замигал огонёк в окне кухни родного дома, крайнего в деревне Колоколово. Вскоре замаячили и окна других домов. Дверь открыла мать с криком:

- Где тебя леший носил? Почему так долго?

Отец поднялся с лавки, снимая ремень.

- У Кольки Першина. В карты заигрались, - промямлил я.

- Что? В карты! - рука с ремнём стала подниматься вверх.

- В дурака же, - оправдывался я.

Рука с ремнём опустилась вниз.

- Всё равно. В карты играть нельзя! Запрещаю. Понял? - подытожил отец.

- Больше не буду, - пообещал я. Инцидент был исчерпан. Ни отец, ни мать так никогда и не узнали, что не в карты у Кольки я играл, а ходил в кино за 5 км по зимней дороге один и в ночь. Быть бы мне поротому по первому разряду! Меня ж накормили, и я ушел спать на полати. Там, лёжа на соломенном матраце, в 30 см от потолка, я еще раз прокрутил в памяти весь фильм. Так и уснул с оглоблей Васьки Буслая в руках. Снов не видел. Наверно, сказался стресс. Я и сейчас понять не могу, почему я тогда сильно вспотел, а штаны остались сухими?

Вскоре я посмотрел ещё один фильм. Сказку "Кощей бессмертный". Её показывали на дневном сеансе в три часа дня. Поэтому домой вернулся засветло.

- Конечно, фильм шикарный! Но, сказка, - прокомментировал я увиденное.

- Ну и что, что сказка? А что же лучше? - спросил Колька, тоже смотревший фильм.

- "Александр Невский". Там всё правда, исторический факт! А какие сцены?!

- Это верно, - согласился Колька Першин.

Под впечатлением фильма я загорелся изготовить богатырские доспехи. В нашей избе, кроме "Всадницы" Брюллова была ещё одна вырезка из "Огонька", а именно картина "Три богатыря" Васнецова. Экипировка этих богатырей и была взята мною за основу. Из проволоки и кожи сделал шлем и ножны меча. Сам меч из дерева, обёрнутого жестью, но рукоять с медными наклёпками и алюминиевой защитой руки. Копьё почти настоящее, с железным наконечником. Большой, круглый щит смастерил из листа жести, оклеив снаружи и изнутри материей, а затем бумагой и разрисовал. Жесть упёр из мастерской жестянщиков при молокозаводе. Кольчугу сделать не удалось. Не смог достать нужного количества мягкой проволоки. Стилизованные под моду древней Руси рубаху и штаны сшил сам, покрасив в цвета картины Васнецова. Окраску консультировала мама. Пояс, к которому прицепляют меч, планировал изготовить из толстой коровьей кожи, но отец запретил на пустяки тратить сей ценный "товар". Пришлось делать имитацию. Пуговицы и краски придали поясу почти естественный вид. На изготовление доспехов затратил всё свободное от работы время двух летних каникул: 51-го и52-го года. К стати, кроме домашней работы (рубки дров на зиму, сушки сена и прочей мелочи) в 51-м я возил на лошади тёс и опилки с пилораму в Молочном к коровникам в Абакшине. Их ремонтировала бригада папы. Летом 52-го возил на конюшню сено и "зелёнку", обеспечивал, так сказать, ночную кормежку рабочим лошадям. И вот, в ночь 31 декабря 1952 года, облачившись в рубаху и штаны с поясом, напялив шлем и хромовые сапоги сестры, завернув оружие в газеты, я ушел на новогодний бал-маскарад в школу-десятилетку в посёлок Молочное. Там я ни когда не бывал и ни кого не знал, но мой шлем оказался надёжным пропуском. Вернулся домой уже в 1953 году обладателем первой премии за лучший маскарадный костюм, материализовавшейся в виде книги Н.Островского "Как закалялась сталь".

За воспоминаниями о прошлом, незаметно дошёл до отворота вдоль нашего картофельного участка. В сущности, я сегодня проделал тот же путь, что и в декабре 1950 года. Только тогда была зима, всё в снегу, холодно, а сегодня день, мягкое, тёплое солнышко и легкий ветерок. Хоть и 1-е сентября, но осени еще не чувствуется, разве только цвета уже осенние и на берёзах висят желтые косы. Надо будет сегодня же попробовать прочитать страницы летописи, относящиеся к времени Александра Невского. Интересно, что о нём пишут сами новгородцы. По совету исторички, Лии Ивановны, я вчера ездил Вологду, в областную библиотеку и переписал "Глаголицу" и "Кириллицу", древние азбуки. Теперь, я думаю, мне будет легче разбираться в текстах находки. Пока нет домашних заданий, до субботы, я успею найти там много интересного о великом князе, моём кумире.

Пообедав, я достал из тайника книгу, внутри которой нашёл: " в лето 6747" (1239 год), и с ней и с азбуками ушел на речку, прихватив вёдра для колодезной воды. Маме сказал, что после "занятий" принесу воды из колодца. С азбуками мне стало разбираться легче, но я долго не мог найти в летописи князя Александра. Там был какой-то князь Александр (Лександр), но другой. Князя же, освободившего Псков от рыцарей Ордена, почему-то звали Андреем. Две недели "копал тему", даже в ущерб учёбе. Наконец, понял. Александр Невский тут, в летописи, есть, но он совсем, совсем другой. И этот другой на моего кумира ну ни как не похож. Через два месяца обнаружил следующее.

Новгородская купеческая республика, Великий Новогород, имела мирный договор со Шведским королевством, по которому, кроме прочего, разрешался свободный проход по Неве шведским чиновникам в Ладожское (Нево) озеро для сбора налога со своих подданных, обитавших на северо-западных его берегах. Летом 1240 года ярл Биргер с группой чиновников, после сбора дани, в сопровождении отряда охраны возвращался в столицу королевства. Девятнадцатилетний княжич Александр, сын великого князя Ярослава, оставленный отцом в Новгороде с малой дружиной для контроля несанкционированного нарушения границ республики, получил сообщение о движении шведского отряда по Неве. Тщеславный юноша, не поставив в известность правительство республики в лице Новгородского посадника, решил сам совершить воинский подвиг. Он "поднял по тревоге" свою малую дружину и скорым маршем ушел догонять "вторгшегося врага". Догнали утром 15 июля. Шведы готовили завтрак и готовились после ночёвки к отплытию, поэтому часть из них была на кораблях (шнеках), другая - на берегу. Княжич скомандовал атаку сходу. Шведы, отбиваясь от разбойников, за которых был принят отряд Александра, отступили на свои корабли (шнеки) и, сберегая ценный груз (мех - пушнину), уплыли, потеряв в стычке пару шнеков с грузом. Гордясь своей победой, Александр с дружиной вернулся в Новгород. Вскоре туда же прибыло шведское посольство и предъявило республике обвинение в нарушении мирного договора в связи с разбойным нападением отряда княжича Александра на отряд ярла Биргера 15 июля 1240 года. Послы требовали материальной компенсации как за понесённый моральный, так и материальный ущерб, иначе Швеция примет иные меры. Новгородцы выплатили компенсацию, а княжичу Александру за превышение полномочий и нарушение договора сказали: "Путь чист". Под улюлюканье толпы и насмешливые выкрики: "Невский герой, ой, ой", - его отправили к отцу, прося князя прислать к ним другого, разумного, сына. Князь Ярослав направил в Новгород Андрея, своего второго сына.

В Пскове, столице Шелонской пятины Новгородской республики, шло брожение. Многие псковичи, в том числе гости (купцы, ведущие заморскую торговлю), из-за вхождения Владимиро-Суздальского княжества в состав Золотой Орды, считали опасным заключать с князем этого княжества договор о найме его войска на случай вторжения агрессора на Новгородскую землю. Что если хан Бату позарится на Новгород Великий? Как тогда поведёт себя его подданный князь Ярослав, монголами же назначенный? Эта часть псковичей считала, что большую безопасность может предоставить немецкий рыцарский Ливонский орден крестоносцев. Другие считали это не выгодным, т.к. могут возникнуть трудности и убытки в торговле с Золотой Ордой и Большой Монголией. Православное духовенство, естественно, присоединилось к мнению последних. Орден слишком агрессивно насаждал католицизм. Борьба мнений переросла в вооруженные столкновения. Победили сторонники Ордена. Псков с Шелонской пятиной отделились от Великого Новгорода. В Пскове избрали своего посадника, военным руководителем приняли рыцаря от Ордена с отрядом. Правительство республики, главой которого уже не одно столетие становился избираемый на вече православны епископ, разумеется, с потерей важнейшей пятины согласиться не могло. Новгородское вече объявило войну, сбор ополчения и потребовало у великого князя Ярослава отработать заплаченные ему деньги, т.е. прислать войска. К новгородскому ополчению присоединились многие псковичи, бежавшие из города и пятины. Ярослав войско прислал "под руку" князя Андрея. Объединённые силы под руководством князя Андрея и новгородского посадника разбили ополчение Пскова и вспомогательное немецкое войско, 70 рыцарей Ордена сложили свои головы. В начале весны 1242 года Псков и Шелонская пятина вернулись в лоно Великого Новгорода. Папскому Ордену не удалось расширить сферу своего влияния. Республика и Орден урегулировали отношения новым мирным договором, дружины Ярослава удалились в Суздаль и Переславль. Князь Андрей остался в Новогороде служебным князем, т.е. представителем отца. Никакого упоминания о Ледовом побоище на Чудском озере у Вороньего камня, о битве новгородцев под руководством князя Александра с крестоносцами в апреле 1242 года в новгородской летописи я не обнаружил. Не обнаружено даже его пребывания в Новогороде ни в это время, ни позже, вплоть до 1250 года. В этот год Александр, князь Киевский, появился в Новогороде как сопровождающий митрополита Кирилла, т.е. гостем города. Митрополит прибыл в город для поставления в архиепископы Далмата, недавно избранного на вече вместо умершего первосвященника республики.

Не меньшее удивление вызвали сведения о действиях Александра в 1251 и 1252 годах.

Оказывается, в своём завещании Ярослав Мстиславич, умирая, просил монгольского хана назначить великим Владимиро-Суздальским князем своего второго сына Андрея, а не Александра. Великий хан так и сделал, а Александру дал уже не престижное в Х111веке Киевское княжество. Александр на брата обиделся. В это время Даниил, князь Галицкий, делает попытку объединить русские силы для отпора монголам. В этом начинании его поддерживают псковичи, многие новгородцы и особенно Владимиро-Суздальский великий князь Андрей, зять Даниила. О сговоре стало известно Киевскому князю Александру. Он тут же отправился на Дон к сыну хана Бату, Сартаку, и донёс на брата. По ходатайству Сартака хан дал ярлык на великое княжение Александру (назначил на должность великого князя), а что бы согнать с княжения Андрея, выделил ему три тумена монгольского войска с печально знаменитым Неврюем. Андрей, потерпев поражение, бежал в Псков. На трон великокняжеский сел Александр Невский под вой и стон населения княжества, у которого орды Неврюя отбирали движимое и недвижимое имущество, а молодых и здоровых мужчин и женщин уводили с собой в степь, в рабство. Это было первое наведение золотоордынских степняков на земли северо-восточной Руси. Не надо видеть в поведении Александра Невского, какую либо аморальность. Он поступил так, как до него несколько столетий поступали все Рюриковичи. Приглашение степных хищников на княжеские разборки давно стало традицией, превратившейся в обыденность.

До 1259 года гордый Новогород Великий был независимой республикой. Монголы его не трогали. В 1258 году в Новгород прибыл Александр Невский с ханскими послами. Послы передали правительству Новогорода предложение хана Золотой Орды войти в её состав добровольно, уплатив налог -10% от всего имущества каждого жителя, или ханский выход. Вече отказалось от предложения и отпустило послов с почётом и богатыми дарами. Тогда Александр пошёл на обман. Он через своих приспешников пустил слух, что на Новгород идёт огромная ханская орда. Вече пошумело и в 1259 году дало согласие на "добровольное" вхождение республики в состав Золотой Орды. Ханские чиновники провели перепись населения, определили величину выхода (налога) и удалились. Выход хану доставлял лично новгородский посадник, министр финансов и командующий ополчения, он же руководил его сбором. Новгородский посадник имел право на суд у хана, а также право на высказывание хану мнения республики при назначении на должность великого Владимиро-Суздальского князя.

Таким видели князя Александра Невского его современники. Этот Александр Невский ни капельки не походил на моего кумира. Поучается, что я в декабре 1950 года смотрел не одну, две великолепные сказки.

 

ПРИМЕЧАНИЕ

 

Осенью 1956 года мы, я и моя школьная подруга Галя Никитина, катались на велосипедах по дорогам вблизи деревни Раскопино. Мы оба не поступили в ВУЗ. Я - в Тимирязовскую академию, а она - в театральный, и, как бывшие одноклассники, ни чем не занятые, иногда встречались. В одну из таких прогулок Галя сообщила о статье в журнале "Техника молодёжи", где рассказывалось об экспедиции на Чудском озере по поиску следов "Ледового побоища". Говорилось, что раньше, ещё до революции, было несколько очень серьёзных экспедиций с той же целью. Они все кончились безрезультатно. Нынешняя включала подводные исследования с помощью аквалангов. Это сулило большие шансы на получение положительного результата, который журнал обещал опубликовать в следующих номерах. Действительно, публикации были, но экспедиция, не смотря на тщательность поисков, следов "Ледового побоища" увы

НЕ ОБНАРУЖИЛА.

М А Р Т 1953, А П Р Е Л Ь 1954.

-- Проснись, сынок! Надо вставать! Пора собираться, - сквозь сон услышал я голос матери. Она слегка трясла меня за плечё. Я вспомнил о предстоящей поездке и стал спускаться с полатей. Умылся в запечном углу под рукомойником. Холодная вода взбодрила, но ещё не окончательно прогнала сон. На кухонном столе уже стояла сковородка жареной на сале картошки. Мы с отцом сели есть. Аппетита не было, всё ещё хотелось спать. Ходики показывали без 15 минут 4 часа. Закончив завтракать, пошли поднимать мешки с картошкой из подпола в избу.

Примерно на средине прохода в запечный отсек в полу имелось квадратное отверстие, закрываемое западнёй ( дверью на петлях), под которой находилась лестница для спуска в подпол. Подпол представлял собой помещение площадью в размер избы и высотой полтора метра. Здесь зимой хранились продукты, выращенные и собранные семьёй летом: картофель, свекла, морковь, квашеная капуста, в бочках солёные огурцы и рыжики, в кадушках мочёная брусника и клюква. Для картошки, свеклы и моркови сделаны специальные сусеки. Самый большой - для картошки. В прошлую осень мы собрали со своего участка в 15 соток и засыпали в сусек 120 шестивёдерных мешков (8 - 9 тон) крупной картошки и 25 мешков мелкой. В основном крупный картофель шёл на продажу. Мелкая предназначалась для корма скота. Сегодня мы, отец и я, должны отвести на базар в Вологду последнюю партию из 10 мешков. На дворе март. Тянуть с продажей опасно. Настанет оттепель, рухнет зимник, в город не попадёшь. Отец пригнал совхозную лошадь из соседней деревни Абакшино когда я ещё спал. Мешки уложили в сено саней, укрыли одеялами. Воз хорошо увязали. На воз уселись мы оба и тронулись.

Тихо. Безветренно. Мороз не более десяти градусов и огромная луна на безоблачном, тёмном по горизонту небе. Снег на полях пока ещё белый, высокий. Светло, как днём. Контурно видно всё: и ближайшие деревни, и кусты в полях, и лес. Проехав деревню насквозь, после крайнего дома мы свернули на юг, на Тиманцево. Дорога шла под уклон, сани катились сами, и лошади приходилось их сдерживать вплоть до переезда через речку перед Тиманцевым. На переезде мы соскочили с воза и стали помогать лошади втащить сани на крутом подъёме до въезда в деревню. Далее почти до самого Кувшинова дорога предстоит ровная и для лошади лёгкая. Вскоре миновали ещё не проснувшееся Кишкино, расположенное на низком берегу той же речки, которую мы только что переехали под Тиманцевым.

На участке речки Кишкино - Тиманцево мужики нашей деревни издавна по весне в половодье ставили верши и в них ловили щук. Щуки поднимались вверх по речке из реки Вологды для метания икры. В половодье речка превращалась бурный поток шириной до полутора метра. Щуки поднимались вверх речки аж до нашего деревенского колодца. Отметав икру, часть из них не успевала по большой воде вернуться в р. Вологду и застревали в богхотах. Летом богхота мелели, светлели и мы, мальчишки, их ловили петлёй из конского волоса, прикреплённой к палке. Лично мне пару раз удалось выловить щуку средних размеров петлёй из стебля высокой травины. Побоялся, что пока я бегаю за надёжной петлёй, кто-то другой щуку выловит. Щука в летний полдень обычно стоит неподвижно в тени берега (спит?). Нужно к этому месту тихо-тихо подкрасться, завести петлю с головы рыбы за жабры, не вспугнув её, и рывком выбросить рыбину на берег, соразмерив силу рывка с прочностью петли. Приходилось немало потрудиться, прежде чем достигнешь цели. В богхотах, где щуки не застревали, к концу лета вырастали из икринок щурята, которых малыши ловили ладошками, предварительно взмутив водоём.

При выезде из Кишкино в предпоследнем доме лениво тявкнула собака, но её ни кто не поддержал, и она замолчала. Поле, отделявшее Кишкино от Спирина, пустынно. Его края прячутся в темноте горизонта. Справа просматриваются контуры небольшой рощи. Это Ивановское кладбище. При нём когда-то была церковь с приходской школой. Церковь разрушили, школа продолжает работать как начальная. Кладбище обслуживает все деревни округи. Когда-то большое село Ивановское превратилось в маленькую деревеньку. Зимний торговый тракт Кубенское озеро - Вологда пролегал поперёк нашей деревни мимо нашего и Аллилуевского дома и уходил под уклон на село Ивановское, а из села выходил на лёд реки Вологды до устья Тошни, притока Вологды. От устья притока тракт шёл по суше уже до самого города. Во времена НЭПа им ещё пользовались. С ликвидацией НЭПа возить стало нечего и некому, тракт исчез, местами зарос травой и лесом, местами перепахан. Поэтому для поездки в Вологду приходится использовать дороги от деревни к деревне, прокладываемые самими их жителями, что удлиняло путь.

Лошадь бежала легко, трусцой. Сани слегка мотало при изгибах и неровностях дороги. Тишину пустого поля нарушала приглушённая дробь лошадиных копыт и скрип полозьев саней на утрамбованных до льда участках зимника. Что бы согреться, мы временами сходили с воза и бежали рядом с санями. Прошли тёмное, сонное Спирино, даже собаки поленились тявкнуть. Только в следующей деревне Марьинское кое где заметили огни в окнах домов и собаки лаем, а петухи своим ку-ка-ре-ку будили население. За километр до Кувшинова с нами разминулись первые встречные сани, перед въездом - другие. Рабочий посёлок Кувшиново просыпался. Луна перешла в последнюю западную четверть неба и светила тусклее. Серая дымка наметившегося рассвета притушила резкость контуров домов и деревьев. Кувшиново, известное на всей Вологодчине своей большой психиатрической больницей, стояло на высоком берегу реки Вологды и что бы попасть в город, нужно было переправиться через реку. Летом переправу осуществляли ручным паромом, последние годы бесплатно. Зимой реку переезжали по льду. На переезде снова пришлось сойти с воза и помогать лошади тормозить при съезде на лёд и при въезде на другой берег. Втроём с подъёмом справились. Дальше дорога шла по пустырям. Иногда попадались строения промышленного назначения. После железнодорожного переезда (ветка Вологда - Архангельск) начался город, в центр которого вёл проспект Победы с булыжной мостовой и деревянными мостовыми. Снега на мостовой почти не было, лошади стало тяжело и нам пришлось слезть с воза.

Проспект вывел к центру города, к городскому рынку. Солнце вставало, заливая своими лучами снежные крыши, посеревшие от пепла и сажи сотни тысяч дымовых труб отопительных печей квартир вологжан. Во многих домах печи ещё топились, и столбы дыма серебрились причудливыми формами в косых лучах поднимающегося солнца.

Рынок состоял из двух десятков деревянных навесов, под крышами которых скрывались от непогоды деревянные дощатые столы - прилавки и деревянные же скамейки для продавцов. Отец купил "место", взял под залог тарельчатые весы и мы разгрузили под прилавок на привезенное сено наши мешки, прикрыв их одеялами. Фёдор Павлович встал за прилавок. Я отвёл и привязал к одной из коновязей лошадь, положив перед её мордой хорошего сена. Пусть восстанавливает силы. Коновязи - длинные жерди, прибитые к столбикам. Они располагались вдоль стен архиерейского дома, более известного под именем Вологодского кремля. У коновязи шла бойкая торговля овцами, молодыми поросятками, живой птицей и другой живностью. Там же продавали мешками зерно.

Торговые ряды - навесы подразделялись на группы по назначению предмета торговли: мясом и птицей; молоком и молочными продуктами; солёностями и т.д. Вяло торговали валенками и зимней одеждой (весна на носу), но клееные из старых атовтомобильных камер галоши, яловые и хромовые сапоги раскупались бойко. Охотно покупались соленья: огурцы, квашеная капуста, "рыжики". Некоторые из "честных" продавцов их действительно находили вилкой в своей бочке и с громкими криками демонстрировали покупателям. Но чаще торговцы "втюривали" покупателям вместо рыжиков обычные волнушки ( город, что он в грибах смыслит?). Висели связки сушеных грибов как "белых", так и "черных". Большим спросом пользовались "черные" грибы. Дешевле. В углу базара притулилась "скобянка": топоры, замки, скобы, петли и т.п. Картофельно-свекольно-луковый ряд сегодня был не богат. У нас здесь было всего восемь конкурентов. Отец первой покупательнице отпустил первый "вес" ( 2 кг) бесплатно и снизил немного цену на два других. Женщина не осталась в долгу. Стала энергично расхваливать наш товар. Подошли любопытные, посыпались вопросы: откуда картошка, не гнилая ли и т.д. Покупательница:

- Ну, что Вы! Я у этого мужчины постоянно беру картошку. Она всегда отличная!

Образовалась очередь. А на рынке очередь - самая лучшая реклама. Торговля пошла бойко. Стал помогать отцу. Накладывал картофель на весы. В отличие от моих старших, сестры и брата, я не считал зазорным торговать на рынке продуктами, выращенными или собранными собственными руками, и, не стесняясь, становился за прилавок. Вера охотно помогала в хозяйстве, собирала много и собирала быстро лесные ягоды, помогала маме донести их до базара, но не далее, и быстро исчезала с территории рынка. Виктор до призыва в армию привозил на рынок картофель на машине, на которой он трудился водителем (шофёром) и которую он отпрашивал с данной целью на воскресенье у начальства. Помогал отцу сгрузить мешки под прилавок и быстро, быстро исчезал. Очень боялся, что кто-то из знакомых может увидеть его за прилавком. Откуда у них возникла эта интеллигентская брезгливость, понять я до сих пор не могу. Положим, сестра начиталась романов о тургеневских барышнях-бездельницах, но брат не был любителем чтения. Кроме того, копейки за подвоз в кузове своего грузовика попутных пассажиров Витя, краснея, всё-таки брал. Незаработанные, но брал, а помогать продавать свой товар стыдился. Не понимаю.

Первый наплыв покупателей спал. Продали две трети привезённого товара. Отец предложил мне отдохнуть, погулять. Прошёлся по рынку. Базар шумел как всегда - продавцы зазывали, покупатели торговались, продавцы хвалили товар, покупатели указывали на отрицательные стороны. Всё как всегда. Пошёл к лошади, добавил ей ещё сена. Похоже, её соседка часть прежней порции "слизнула". Через задние ворота рынка вышел на набережную Вологды. Река, т.е. снег на поверхности её льда, как и крыши домов, имели серый, местами грязный, цвет. Грязные пятна - следы старых рыболовных лунок. Сегодня рыболовов, клюющих над свежими сверлениями, было пожалую значительно больше, чем в прошлый приезд. На той стороне реки, в большой проруби пять баб полоскали бельё. В заречье из-за нескольких домов поднимались облачка дыма. Должно быть, счастливые владельцы топили собственные бани. Судя по форме дымов, многие топились по-черному. Как на левом, Заречном, так и на более крутом правом берегу в нескольких местах скатывались на лёд реки крикливые лыжные компании парней и девчат. Особенно шумно было на самом крутом месте правого берега, вправо от меня. У них внизу на льду реки был сооружен трамплин, где многие падали. Каждое падение зрители сопровождали громкими комментариями и девичьими визгами. По спуску к реке, идущему от соборного комплекса (колокольня, собор Святой Софии) каталась на санках малышня.

Погуляв, вернулся к отцу. У него снова возникла очередь, и я вернулся к своим обязанностям. Моё появление вызвало у покупательниц живой интерес к моей персоне. Папа похвастался, что я успешно заканчиваю седьмой класс. Послышались ахи, реплики, что я молодец, и отцу помогаю и учусь, не ленюсь, не то что нынешняя беспутная молодежь, учиться не хочет, а только хулиганит. Что бы не смущаться, предложил отцу сгонять в магазин за булочками и морсом (сладкий шипучий клюквенный напиток). Прошло достаточно времени после отъезда из Колоколова и обоим хотелось пить. Вышел на проспект. Здесь, практически в центре города, было несколько магазинов. В них непрерывно входили и выходили покупатели. Я зашел в магазин, расположенный рядом с гостиницей "Красный Север". У соседнего подъезда дома красовалась вывеска "Редакция газеты Красный Север". Оба здания сложены из красного кирпича. В них в 17-20-х годах располагался штаб с органами управления и снабжения Северного фронта по отражению английских интервентов и белогвардейских банд. В магазине две очереди (к двум продавцам). Я пристроился к одной из них наугад. По сравнению с нашим Облезнинским магазином, этот был ну очень богатым (ассортиментом). Вот что значит город! У них есть всё, и деньги, и продукты! Это не то, что в Кишкинском, колхозном, вечно пустом магазине. Туда даже хлеб не завозят. Колхозники должны хлеб печь себе сами. А из чего? На трудодни-то одни "палочки", а нужно, как минимум, зерно пшеницы или, на худой конец, ржи. В очереди почти одни женщины. В соседней очереди какая-то баба заспорила с продавщицей, потребовала товар взвесить повторно. Сколько-то граммов не хватило. Обе очереди выразили дружное негодование в адрес жуликоватой продавщицы. Мероприятие людей сдружило. Начался обмен мнений о житье бытье, погоде, плане на лето, о болезни детишек, о женитьбе, об изувеченных на войне мужьях, о тяжкой вдовьей участи, и т.п и т.д. Рядовой очередьной трёп. Закупив заказанные отцом продукты, в том числе чикушку "белого" вина (водки), я вернулся на базар. Там папа готовился к отъезду. Оказалось, что два мешка у него заказали оптом, с условием доставки товара по адресу, а остающиеся полмешка отец решил завести в подарок хозяйке квартиры, где сначала для Веры, а потом для Вити снимали "угол".

В 46-м году на семейном совете (я не всчёт) решили послать Веру учиться в Вологду на платные восьмимесячные курсы бухгалтеров. Она в 44-м закончила девять классов. В десятый не пошла, не было обуви, плохо с одеждой. Её одногодки в округе бросили школу ещё раньше. В 47-м Виктору исполнилось 17 лет, и его, с его активного согласия, семья решила направить в Вологду на платные курсы профессиональных шоферов. По отзывам брата, ему, с его четырёхклассным образованием, было очень трудно, но он старался и прав добился. Угол, снятый для Веры, по наследству перешёл Виктору. В качестве части платы за съём угла отец привозил хозяйке картофель, свеклу и прочие продукты нашего хозяйства, а мать - ягоды, грибы. В обязанность хозяйки входили, подготовка пищи и контроль над своевременным уходом и возвращением детей(!). Как благодарность за то, что хозяйка успешно справилась с обеими задачами и в обоих случаях, родители продолжали что-нибудь привозить в подарок. Кстати хозяйка была вдовой и однолеткой мамы. Загрузив в сани все свои пожитки, мы отвезли мешки по адресам и прибыли на улицу Клары Цеткин. Хозяйка была рада нашему приезду, особенно её порадовал подарок. Она быстро сварганила самовар, поставила немудрёную закусь, мы добавили колбасы, папа достал "чикушку" и разлил на первый тост. Хозяйка из своей порции сделала пунш (разбавила крепким сладким чаем). Выпили за успешный торг, за здоровье детей. Дочь хозяйки недавно покинула мать и уехала с молодым мужем на Урал. Хозяйка тосковала по ней. Отец приложился ещё, раскраснелся. Я обошёлся колбаской с хлебом, невероятным для меня лакомством, и чаем с сахаром (!). Начались расспросы, воспоминания о Вере, о Вите, её дочери.

Вдруг "черная тарелка", прикреплённая к стене, нудно вещавшая о подготовке колхозников к весенне-полевым работам замолчала. Молчала не менее пяти минут. Затем из неё полилась траурная музыка. Это нас насторожило, удивило. Мы переглянулись. Что бы это могло значить? Наконец диктор трагическим голосом объявил, что партия, страна и мировой пролетариат понесли невосполнимую утрату, умер Иосиф Виссарионович Сталин. Хозяйка заплакала, запричитала:

- Как же мы теперь без него? Кто же теперь защитит нас от Трумена?

Отец молчал. Я тоже. От неожиданности. Мне Сталин казался вечным. Придя в себя, задался вопросом, а кто же будет теперь вместо него Председателем Совета министров. По конституции это главный пост в стране. Скорее всего Маленков Георгий Максимилианович. Это он делал доклад вместо Сталина на последнем съезде ВКП(б). Может станет лучше? Отец вылил остатки водки и выпил "за упокой товарища". Хозяйка закивала, да, да, конечно. Мы быстро собрались и поехали. Народу на улице не стало меньше. Все по-прежнему куда-то спешили, заходили в магазины, мастерские, в пивные, в фотоателье и другие заведения в соответствии с возникшей нуждой. Внешне улица смотрелась как обычно. Смерть вождя не изменил её вид. В одном из попутных магазинов закупили "белого городского хлеба", леденцов, сахарного песка, крупы и даже сливочного масла (побаловаться), мыла и ещё что-то из маминого заказа. Выехав из города, я спросил у папы, что он думает по поводу смерти Сталина.

- Думаю, со смертью Усатого станет легче, да и меня, наверно, скоро перестанут таскать гебешники.

После Кувшинова контроль над "лошадиной силой" полностью перешел ко мне. Папа решил вздремнить. Проснулся на переезде речки по Тиманцевым. Вскоре были дома. Мама, домашний министр финансов, приняла выручку, пересчитала, сверила купленный товар со списком, одобрила результат нашей работы и к подоспевшему ужину выставила отцу поллитровку "белого", спрятанную ей в каком-то загашнике. Конечно, отец был весьма доволен.

Вскоре мои догадки оправдались. Маленков действительно стал Председателем Совета министров. Под впечатлением красивых слов его доклада на съезде партии я написал ему письмо о тех безобразии, которые творятся в соседних колхозах, о голоде в деревнях, от которого умирают даже дети. Так умер мой одноклассник весной 52 года, собравший перезимовавшие колоски (осенью колоски собирать не разрешалось). Из них его мать испекла оладьи ( другой муки у семьи не было). Но в некоторых перезимовавших колосья за зиму появляются ядовитые зёрна, и ими товарищ отравился. Перед отправкой письма проконсультировался у отца :

- Папа, как ты думаешь, знают в Кремле о безобразиях, творящихся в стране, в нашей области?

- Но ты же слышал, что нам рассказывал мой брат Николай! Зачем спрашивать? Конечно, знают.

Вдруг отец повернулся ко мне, посмотрел в глаза и добавил:

- Не вздумай о чём ни будь им писать! Ещё рано. Там они всё знают! Всё делается по ИХ приказам! Всё! Понял?

Я неделю думал и сжёг письмо "дорогому Георгию Максимилиановичу". Со смертью Сталина надзор гебешников за отцом не прекратился. Он по-прежнему ежемесячно отмечался у куратора в Вологде и выслушивал его оскорбления в свой адрес. А вот Совет министров через полгода отменил наиболее одиозные решения, например, запрет на сбор колосков после уборки хлеба с поля, уменьшил натуральный налог с личного хозяйства колхозников, установил минимальный размер оплаты трудодня натуральными продуктами, что как бы делало трудодень не абсолютно пустым (не "палочкой"). ОНИ там действительно ВСЁ знали. Знали, но молчали! В газетах и по радио журналисты тут же организовали великий шум и восторг в связи с заботой партии и правительства о советских колхозниках. Однако фактическое облегчение жизни колхозников было мало заметным.

**** **** **** ****

Папу приняли плотником во второе отделение племсовхоза "Молочное" 1-го декабря 1945 года. Контора отделения находилась в д. Абакшино. Вскоре отцу поручили собрать и возглавить бригаду из пяти мужиков для ремонта прохудившихся за войну коровников, конюшен, складов и прочих совхозных строений. Набранные отцом мужики с течением времени поднаторели в плотницком деле и сейчас его бригада возводит новые дома для рабочих совхоза. В апреле 54-го года жительница д. Облизнино подрядила папу отремонтировать крышу её дома. В помощники себе отец взял Василия Кряквина, члена своей бригады, и меня. Нас только что распустили на весенние каникулы в связи с наступившей распутицей. В ближайшее воскресенье мы приступили к работе. Около соседнего дома, в котором жил председатель сельсовета, на столбе была закреплена "черная тарелка" радио. Осталась ещё с войны. Около неё устраивали собрания жителей деревни, слушали сводки с фронта и т.п. В третьем часу работу почти закончили. Мужики решили её завершение "отметить". Меня послали в магазин, благо он рядом. Принёс поллитру, консервную банку трески в масле, хлеб и поднялся на крышу. Вдруг "тарелка" понесла бред, дичайший бред! Берия враг народа! Берия АНГЛИЙСКИЙ ШПИОН! Берия АРСТОВАН! То, что он мог быть провокатором царской охранки, мусаватистом во время революции и гражданской войны, вполне возможно. Что в жизни не бывает! Но Берия, ближайший соратник Сталина, глава НКВД, куда во время войны входили все охранные, карательные и контрразведывательные структуры, куратор ядерной проблемы и английский шпион?! Абсурд абсурдов. Человека, обладающего такой властью, завербовать нельзя! Причина, вероятно, значительно проще. Хрущев укрепляет свою позицию в ЦК и партии. Но зачем же плести околесицу, принимая народ за тупое быдло. Впрочем, известие хорошее, даже отличное! Главное, что Берия а р е с т о в а н!

- Вот теперь мне не нужно будет ходить ежемесячно в Вологду к этому мордатому, не нюхавшего пороху, тыловому паразиту и выслушивать оскорбления и угрозы, - резюмировал Фёдор Павлович вышибая пробку из поллитры ударом ладони по её донышку. Мужики дёрнули по полстакана, занюхали корочкой хлеба и заели треской в масле. Быстро завершили ремонт и спустились с крыши. За столом, накрытым хозяйкой по случаю завершения ремонта, мужики "добили" бутылку, получили расчёт и отправили меня за добавкой, "чикушкой". С такой закуской разве им хватит поллитры!

Домой вернулись в хорошем настроении.

- Слава те, Господи! - перекрестилась мама, выслушав наш рассказ. Через неделю отец ушел в город отмечаться. Вернулся быстро. Весёлый. Мордатого гебешника, называвшего отца недодавленным врагом и обещавшего обязательно спровадить в лагеря ГУЛАГа, арестовали. Отцу больше не нужно отмечаться. В с ё !

ВРЕМЯ ВОЙНЫ.

Без отца.

Предвоенный образ отца почему-то в моей памяти не отпечатался, В течение войны я знал, что он у меня есть и что он на фронте пропал безвести. В связи с этим мама часто ходила гадать к Шуре Чугловой, такой же как и мать солдатке, обременённой четырьмя малолетками. Сюда ходили и другие бабы деревни. Гадали разными способами. Помню пару случаев, когда тетка Шура нагадала гибель мужей их женам. Вскоре пришли извещения: "Ваш муж пал смертью храбрых ...". Маме же для нашего отца всегда выпадал либо дальняя дорога, либо казённый дом. Однажды, кажется, в святки у тётки Шуры собрались пять баб - красноармеек для особого гадания. На стол положили большой лист белой бумаги, портрет какого-то литератора. Расчертили и разметили надписями. На центр положили перевёрнутую тарелку. Шесть женщин уселись вокруг стола и за пяти минут до полуночи расположили по два пальца каждой руки над дном тарелки. Увернули пламя лампы до полутемноты. Я, ходивший за мамой "хвостиком", специально смотрел, что ни чьи пальцы к тарелке не прикасались. Произнесли все вместе длинное заклинание. И вдруг тарелка закрутилась! В полной тишине тётка Шура задала вопрос какому-то духу, но вдруг одна из гадальщиц, не выдержав напряжения, вскрикнула. Тарелка остановилась. Дух не ответил. Бабы с укорами набросились на трусиху. Пытались всё повторить сначала. Но, увы. Тарелка не двигалась. Гадание кончилось. Мы с мамой пошли домой.

Гаданием под старый Новый год мы занимались всей семьёй. Гадали на сожженном комке бумаги. Гадающий комкал лист бумаги, клал комок на перевёрнутую сковороду и поджигал. Когда комок почти прогорал, сковороду приставляли в стене. От света лампы на стене образовывалась тень. По мере того, как черный комок превращался в пепел и сыпался, тень меняла свои формы. По ним гадающий должен был угадать своё будущее на следующий год. Бумажные комки делались из старых тетрадей Веры. Сами тетради Вера делала из обоев, на тыльной стороне которых можно было писать, но только карандашом. Чернила расплывались. Кстати, чернила Вера делала из сажи нашей печи.

О военном времени у меня отрывочные воспоминания. Помню только те события, которые меня чем-то поразили. Многие вспомнил потом, по рассказам сестры или мамы. Самым трудным временем было лето/осень 41-го года и, естественно, зима 41/42 годов. Семья только что появилась в деревне, ещё нет друзей, нет знакомых. Главу семьи забрали почти в начале года, в феврале, и не вернули. Кое-как вскопали часть запущенного участка и посадили немного картошки. Семена мелкие, земля не удобреная. Урожай оказался более чем скромный. Двор без скотины, значит впереди голодная зима. Осенью стало известно, что отец пропал безвести. Хорошо, что папа ушёл в армию рабочим, а семьям рабочих полагались карточки на хлеб по статусу "иждивенец". И мы их получили! По 100 грамм хлеба каждому члену семьи в день! Колхозникам карточки не полагались. Второе хорошо состояло в том, что власть не знала о пленении отца. Совершеннолетних членов семей, попавших в плен бойцов, отправляли на лесозаготовки, а несовершеннолетних - в детдом. Такие случаи в соседних деревнях наблюдались. Тяжелее всего в это время было брату. Ему шёл двенадцатый год. Самое время роста. Как ни когда нужны калории. После войны за праздничным столом Вера и мама со смехом вспоминали:

- А помнишь, Витька, как ты бегал вокруг дома, стучал обухом топора по его углам и кричал: "Мамка, дай хлеба!"

Витя смущённо бурчал:

- Так ведь очень жрать хотелось! - и запивал горькое воспоминание кисло-сладким деревенским "пивом" с маминым пирогом. Но я этих выходок брата не помню. Зато помню прохождение на лыжах в маскхалатах сибирской дивизии через наши деревни в начале декабря 41-го года. В нашей деревне остановился на ночёвку батальон. В нашем дому ночевали несколько командиров. Им на ужин принесли по полному котелку вкусно пахнущей каши. Один из командиров приказал принести ещё два котелка для нас. Вкус и запах этой каши я помню до сих пор. Ничего вкуснее я не ел ни до, ни после. Котелок я делил с братом. Впервые за последнее время я не смог всё съесть. Помогал брат. Батальон ушел до света, когда я ещё спал.

Для экономии картошку варили только в "мундире". Очистки доставались козе. Маме удалось в конце осени 41-го купить козу. Удачно. Коза оказалась очень удойной, с марта 1942 года стала нашей кормилицей. Она родила четырёх козлят. Новорождённых козлят мама принесла в избу, чтобы не застудились. Их напоили первым материнским молоком (операция обязательная). Затем молоко стали разбавлять, подмешивая овсяную или ячменную муку. Высвобождавшееся молоко переходило нам. Козлята жили с нами в избе две недели, затем их перенесли на двор, в хлев. Через какое-то время в корм козлятам шла уже картошка. Помещение в избе новорождённых козлят, поросят, телят на две недели для деревни естественное, обычное явление. Так мы делали и позже. Двух козочек мама "пустила на племя". Через год они сами принесли приплод и стали давать нам молоко. Двух козликов ждала другая участь. К осени они выросли в настоящих козлов и в ноябре, по первым морозам, мы их зарезали и съели. У первой нашей кормилицы и любимицы судьба печальная. Это её задрали волки после войны. Резать и освежовывать (снимать шкуру) коз мама приглашала мужика из Абакшина. Потом эту работу стал выполнять Витя. Он садился на спину животного, за рога задирал голову и хорошо наточенным ножом перерезал горло. Я в это время под струю крови подставлял миску. Кровь собирали, варили и ели. Очень вкусная вещь. Правда, много, много позже варёная кровь мне уже не понравилась. Рубить головы молодым петушкам по осени входило в мою обязанность. Картина для жителя города, вероятно, неприглядная. Для деревни она сама обыденность, норма. Учителя сельских школ мало говорят о любви к животным. Они чаще призывают любить природу и людей. Во всяком случае, ни нас с братом, ни наших товарищей подобная "жестокость" не сделала жестокими ни на копейку.норма. Учителя сельских школ мало говорят о любви к животным.ь.наточенным ножом перерезал горло. И мы больше всего любили своих близких.

Летом мать, Вера и Витя работали в совхозе. Во время уборочной зерновых маме посчастливилось несколько раз вблизи деревни сторожить полевой ток. Рожь, ячмень, овёс или горох бобы жали или косили и вязали в снопы. Снопы свозили на средину поля, на утрамбованную площадку. Здесь снопы молотили молотилкой, иногда ручной. Зерно складировали в кучу здесь же. Иногда намолоченное зерно не успевали увести, и оно оставалось на току в ночь. Его нужно было сторожить. Когда сторожем была мама, к ней ночью тайно пробирались Вера и Витя. Она им в подол рубашек насыпала зерна и они, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к любому шороху, боясь кому либо попасть на глаза, пробирались к дому. Зерно прятали в бане. За ночь они делали до четырёх "партизанских рейдов". Утром мать перепрятывала зерно. Носить зерно нужно было только в подоле. Если попадёшься и тебя будут ловить, опусти подол и беги. Ночью в темноте как найдёшь рассыпанное зерно. Обоим выгодно, и убегающему и догоняющему объездчику. В деревнях же все друг друга знают и ситуацию понимают. За кражу ста грамм зерна малолеток сажали в колонии, а взрослых в тюрьму. Мои сестра и брат "партизанили" ещё и поздней осенью по вечерам. Вместе со своими деревенскими одногодками собирали колоски на убранных полях. А собирать было запрещено. За их сбор - три года тюрьмы. Заходили в поле со стороны леса или кустов и на расстояние, чтобы успеть убежать обратно от объездчика, безногого, до колен, мужика, сидящего верхом на лошади. Надо отдать должное жителям деревни. За всё время ни кто из них не донёс ни на кого. Виктор, пользуясь своим малолетством, со своими одногодками ходил за колосками и в не убранные поля. Однако активные, спланированные "хлебозаготовки" подобного рода начались, по-моему, с 42-го года, когда люди боле-мене разобрались в новой для них обстановке. "Зерновые заготовки" помогали, но всю потребность в хлебе не покрывали. На хлебные изделия (пироги, рогульки) шла только рожь, как добавка ячмень, на оладьи и кашу - ячмень. Но их было мало. Из овса весной варили кисель. Ели с молоком. Овёс нужен был также курам (ради яиц). Зерно мололи на стационарной ручной мельнице, владелицей которой была мать Кости Миронова. Мололи мама с Верой. Потом Веру сменил я. Тяжелая работа. В качестве ответной услуги, мы разрешали семье Мироновых пользоваться нашей баней. Кстати, в военный период в деревнях почти полностью отсутствовало мыло. Для стирки белья пользовались щёлочью. Голову, особенно женщины волосы мыли тоже ею. Это было главным средством со вшами. Педикулезом от недоедания страдали все.

В 42-м и далее мама договаривалась с мужиками, по возрасту или болезни не призванными в армию, о вспашке за бутылку картофельного участка. Сажали, окучивали пололи сами, вручную. Картошки стало хватать и себе и скотине. Но для продажи картошки не оставалось. Разработали огород: морковь, капуста, репа, огурцы, скороспелый картофель. Мама с Верой летом и осенью собирали ягоды: землянику, малину, голубику, чернику, бруснику и клюкву. Что-то сушили на зиму, бруснику и клюкву мочили. Витя с Верой собирали грибы. Боровики и подосиновики сушили, рыжики, волнушки и грузди солили. Грибы были важным пищевым подспорьем семье зимой. Кроме коз мама завела кур с петухом, постепенно увеличив куриное стадо до двух десятков. Летом кур не кормили. Их в ближайших полях кормил петух. Благо они (поля) были в двадцати- тридцати метрах. Зимой кур кормили варёной мятой картошкой, замешанной с семенами трав, упавшими с сена. Полезная витаминная добавка. Весной кур начинали подкармливать овсом. К Пасхе куры начинали нести яйца и на праздник их скапливалось до 50-ти штук. Часть их мама красила в луковой шелухе.

Витя, как и все его друзья, кроме Юрки Аллилуева, окончив четыре класса, пошел работать в совхоз разнорабочим. Стал курить. Мама посопротивлялась, но выделила ему кусок земли в огороде. Он его вскопал, удобрил и засадил табаком. Табак вырос отменный. Брат его высушил, разделал, и на специальном устройстве размельчил. Получилась отменная махра. Тогда же он стал находить и выкапывать по канавам маленькие ( 2-х,3-х лет) яблоньки и сажать их у нас в огороде, т.е. Витя, по примеру Ивана Кузнецова в 42-м заложил наш сад.

Заготовка дров на зиму стала обязанность 12-тилетнего мальчишки, т.к. с топором умел обращаться только он. Мама и Вера ему помогали, были у него подручными. Нарубленные дрова из лесу на совхозной лошади привозил тоже он, т.к. запрягать и распрягать лошадь умел тоже только он. В 43-м году мама с Витей уехали в лес за дровами. Нагрузили, увязали. На переезде через речку (что около колодца) воз опрокинулся. Мама стала просить Витю перегрузить воз. Но брат не согласился. Тринадцатилетний парнишка, не обращая внимания на мольбу матери, подлез под ваз и, упираясь в него спиной, поставил воз на колёса, но дальше идти не смог. "Сорвал пуп". Мать положила сына на воз и привезла домой. На другой день привела знахарку. Та поставила ему на пуп большую банку в виде гранёного стакана, пошептала, дала мази и ушла, предупредив, что сын выздоровеет, но тяжелый груз ему поднимать теперь нельзя.

Количество взрослых коз в хозяйстве определялось количеством сена, которое семья могла (была в силах) заготовить на зиму. В то время наша семья могла обеспечить сеном только трёх коз. Разрешение на начало покоса в лесу давал бригадир, хромой пятидесятилетний мужчина, житель Абакшина, некий Панкратов. Разрешение давалось только после уборки всех совхозных полей, т.е. очень поздно, когда трава уже перезрела и потеряла много питательных и целебных веществ. Поэтому жители деревень лесные покосы начинали раньше, до разрешения, но тайно. Были случай, что по наводке лесников-объездчиков совхоз арестовывал такие тайные досрочные заготовки. Поэтому, мало было скосить и высушить траву, нужно было ещё надёжно спрятать копны, до разрешения. Были и случаи воровства. На покос, особенно тайный, мои родные уходили очень рано, по темноте и шепотом. А к восьми часам мама бежала на ферму в Абакшино. "Не дай, господи, опоздать!" В военное-то время! После работы мама снова бежала в лес к Вере и Вите, помогать им завершить их работу. Эту часть жизни я осознал первой и наиболее полно, т. к. меня тоже будили и укладывали досыпать на крыльце. Двери в дом закрывали на замок. Скорее всего, от меня. И я их ждал весь день, вечером - стоя нацыпочках на перилах крыльца, с надеждой всматриваясь в конец Большой дороги на закате солнца. Сено свозили на двор только после официального разрешения. В конце войны меня стали брать на покос с собой.

Весной с первой, только что высунувшейся, травкой козье стадо уходило в лес, искать себе пропитание. И оно его находило. С этого момента коз дома уже не кормили. Вместе с козами уходили и мы, малышня, тоже на поиски, чем бы подкормиться. Тоже находили. Прежде всего, роскошный щавель! Затем появлялись сладкие дыдли! Цветки клевера с нектаром, сладкие корни солодки. Наш "стул" всегда был не густым. Мы же не знали, что солодка - слабительное. К началу лета нежный кисель под ёлками! А тут подоспел и зеленец всевозможных ягод и, наконец, сами сладкие Я Г О Д Ы ! Ну конечно, настоящее пиршество начинается с появлением стручков на горохе. Мы находили гороховое поле, со стороны кустов вползали в него и лёжа набивали свои пазухи. Когда мы возвращались в деревню, то были похожи на маленьких беременных женщин. Бывало, натыкались на объездчиков. Когда убегали в спасительные кусты, сердце уходило в пятки. Осенью нас ждала репа в Щукарёвских полях. Слаще пареной репы в то время ничего не было. Так что с мая и до сентября на подножном корму были не только козы. Не всегда этот корм покрывал недостающие калории, но что он обеспечивал нам полную норму витаминов, то это точно. Эти витамины и сберегли наши хилые тельца!

Из всех парней деревни только Юрка Аллилуев продолжил учёбу, но уже в школе посёлка Молочное. Его отец, пятидесятилетний мужик, по болезни избежал армии. Для благополучия семьи наличие отца в эти годы являлось решающим моментом. Юрка в 45-м году окончил семилетку, уехал в Архангельск и поступил в мореходное училище. Судьба его оказалась печальной. Он там попал в какую-то банду, оказался замешенным в убийстве и в 47-м расстрелян. Вскоре умер и его отец.

Вологодский край, край северный, снежный. Здесь зимой без лыж не жизнь, особенно в деревнях. В нашей деревне лыжи были в каждом доме и по нескольку пар. Ни каких супер креплений. Ремённая петля с пряжкой под носок валенка и от неё ремённый обхват валенка сзади. Тоже с пряжкой. Данное крепление подходило под любой размер валенок. По воскресеньям Витя со своими друзьями уходили под Выгалово кататься на лыжах со склона оврага, по дну которого текла речка. Здесь они устраивали трамплин и соревновались, кто прыгнет дальше. В конце войны в рабочие дни на лыжах брата здесь катался и я. Тайно. На трамплине часто ломали лыжи.

Если парни учиться бросили, то девчата продолжали учиться. Ходили в Молочное, за пять километров, пешком, в мороз и метель, плохо одетые и постоянно голодные. Многие дотянули до семи классов. Сестра училась дольше всех. В 45-м окончила девятый класс. Одновременно с ней в школу ходила ещё одна девушка, Реброва Надей, которая училась на класс старше. У них была полная семья, т.е. был в наличии отец. Мужик, хоть и сухорукий! После окончания десятилетки Надя уехала в Ленинград и поступила там в медицинский институт. Вера осталась одна, и семья разрешила ей в школу не ходить. Старшая Реброва окончило институт, став первым в деревне человеком, получившим высшее образование. Мама постоянно приводила мне её в пример, считая видимо, что сей факт, должен воодушевить меня на большее прилежание к учебе.

Летом 44-го года совхозное начальство решило ( нашло возможность) поддержать детей своих работников, в основном работниц, и организовало несколько пионерских , что ли, лагерей. В Абакшине на базе начальной школы создали такой лагерь и для нашей фермы. Мама сшила мне короткие штанишки с двумя лямками через плечё и белую (!) рубашку. Весь такой из себя нарядный я появился в лагере. Ребят было много, девочки, мальчики, все незнакомые. Хороший завтрак, потом построения, хождение колонной по два, игры. Обед. Вкусный, сладкий. Всё пока приемлемо. Познакомился с парнишкой. Кажется дружелюбный. Но вдруг женщина ( пионервожатая?) объявила, что все должны идти в помещение школы и ложиться спать. Я в жизни днём не спал! Ладно. Снял обувь и юркнул в свою постель. Ладно. Полежу. Кормёшка здесь хорошая. Потерплю. Но тётка подошла ко мне и стала настаивать, что бы я снял свои штаны. Но там же, под штанами ничего нет! О трусиках в деревне даже не слышали. Я конечно намертво вцепился в штаны, но тётка оказалась сильнее. Стащила их с меня и унесла к столу дежурной. Закрылся одеялом. Молчу. Жду, что будет дальше. Тишина. Многие уснули. Тётка за своим столом тоже. Тихо поднялся, взял свою обувь, подкрался к тётке, тихо-тихо вытянул штанишки и за дверь. Там оделся и бегом, бегом в Колоколово. Как только меня не уговаривали, как не доказывали, что с моей маленькой пиписькой можно спать без штанов, что в этом нет никакого стыда, я был непреклонен. Я наотрез отказался ходить в этот лагерь. На конфеты, печенюшки и сладкие компоты я не могу менять своё мужское достоинство.

Окончание войны, ПОБЕДА, мне запомнились из-за их совпадения с православной Пасхой. К Пасхе деревня готовилась активно. В каждом доме приготовлены пироги, студень, супы, каши и крашенные яйца. После долгого поста, для большинства жителей вынужденного, можно есть до отвала. День выдался тёплым, солнечным. От снега не осталось и следа. На тополях пробился зеленоватый пушок треснутых точек. Позеленели обочины улиц, у оград огородов первые изумрудины крапивных листочков. На улицах группки ребятишек, хвастающие друг перед другом кусками пирогов, выпрошенных у матерей, а также крашеными яйцами. Сегодня мы все сыты, а потому счастливы.

По традиции все хозяйки сегодня встали в 4 часа утра и к семи всё сварено, испечено, скотина обряжена (подоена, напоена, накормлена). К 11 часам у тётки Шуры Чугловой собрались почти все бабы деревни. Бабушки, у кого были, остались дома следить за внуками. Каждая из баб принесла с собой по чикушке "белого вина" (водки) и закуску. У них сегодня "девичник". Выпьют, попоют, поплачут, погорюют о погибших, о пропавших своих мужчинах и о тех кто ещё воюет на этой клятой войне.

Сверстницы и сверстники сестры и брата собираются стайками в разных концах деревни. К ним из соседних деревень пришли в гости родственники и знакомые. Среди парней нет ни одного старше 18 лет. Все парни, старше этого возраста, призваны в армию ещё в марте. Первой заиграла гармонь Кости Миронова. К их группе подтянулись остальные стайки. Парни уже выпили "деревенского пива" (браги), выделанного из проращенного ячменя. Они, кажется, общими усилиями заранее стянули его с совхозного склада. Начались пляски с частушками. Для нас, малышей, это самое любимое развлечение. Поэтому около гармони мы были, пожалуй, первыми. Парни пели матерные частушки. Девушки скромничали, пели свои задорные, но без мата. Им ещё не положено использовать в частушках названия частей тела, не используемых в личной практике. Другое дело бабы. Компания тётки Шуры, погоревав в избе, тоже решила выйти на улицу. У неё свой гармонист, точнее гармонистка. Вот тут-то и началось настоящее веселье. Вот тут-то и "оторвались" бабы, уже четыре года томившихся без своих мужиков. Да и чикушки своё дело сделали. Плясали и пели такие смачные частушки, что их мужья, от которых они и заучили эти частушки, наверняка бы засмущались. Конечно же и стар и млад прибежал к их кругу. Все парни, все девушки смотрели на бурное горькое веселье их матерей.

Вдруг сквозь мелодию гармони пробился тревожный набат нашего деревенского била. Гармонь смолкла, пляски оборвались. А по билу кто-то часто, часто бил металлическим прутом. Пожар ?! Все бросились к трём тополям. В било продолжал ударять парень из Абакшина. Осёдланный конь стоял рядом. Когда прибежали почти все, парень бросил прут и, повернув расплывшееся в улыбке лицо, заорал:

- Наши взяли Берлин! Фашисты капитулировали! Война кончилась! По-бе-да!

- Урраааа!- взревела толпа.

Когда откричались, начались расспросы, как, что. Но парень сам знал мало. Как мог ответил. Я не знаю, добавили ли парни, опрокинули ли по стаканчику девушки, а вот бабы точно сбегали за своими загашниками. Снова пошли пляски, частушки, песни, песни радостного ожидания возвращения мужей, сыновей, братьев. Вдовы войны радовались, что их подрастающих сыновей не съест война, а у дочерей будут женихи. Угомонилась деревня поздно. У нас появилась надежда, что вскоре откликнется отец.

ОТЕЦ ВЕРНУЛСЯ.

С лета 44-го года зерновые заготовки перешли ко мне, т.к. сестра и брат работали в совхозе, и их возраст уже подпадал по уголовную ответственность. Я ещё до созревания зёрен обходил поля, намечал удобные места подхода и организовывал тайники. У сестры выпросил зеркальце. Когда зёрна созревали, я с намеченного места вползал в поле, обминал небольшое пространства, горстями сдирал с метёлок овёс или колосья ржи или ячменя. Добытым загружал пазуху рубашки, перетянутой в поясе верёвочкой. Колосья ячменя доставляли неудобства тем, что сильно кололись, а тело всю ночь зудело. Контроль за пространством осуществлял с помощью зеркала, прикреплённого к палке. Набив пазуху, я уползал на разгрузку в тайник. И так повторял много раз. Из тайников зерно уносили вёдрами или корзинами, вверху которых укладывали грибы или ягоды. В 45-м особенно удачно прошла заготовка овса, что позволило матери увеличить куриное поголовье за счет чётырёх "молодок" от июньской "наседки". Собрали неплохой урожай картошки, хватит и нам и скотине. Мелковатой, правда, она уродилась. Заготовили сено, грибы, овощи. Помню, Витя собрал отличный урожай табака. Всё как обычно. В заботах кончилось лето. Из-за отсутствия обуви в школу меня не отправили. В сентябре брат с Коськой Мироновым и Лёвкой Ребровым организовали набег на сад Ивана Кузнецова. Яблоками, которые он добыл в этом набеге, Витя угостил и меня. Это были первые в жизни (сознательной) яблоки. Лакомство невероятное! Особенно понравилась "осинка". Пролетела осень. Отца всё нет. Вестей о нём тоже. По окрестным деревням возвращались с войны мужики, многие калеками. Мама к каждому бегала узнавать, а не знает ли он, что ни будь, о её Феде? Но глухо, ни кто, ни чего не знал, не слышал.

В один из дней конца ноября мне удалось выпросить у мамы её валенки (своих не было). К валенкам прикрутил коньки-"дутыши" брата. В сенях с вешалки снял мамину лисью шубу (без её разрешения) и уковылял на наш пруд. Зима в этот год настала рано. Лед на пруде был уже толстым, надёжным. Дул довольно сильный, холодный, северный ветер. Для себя придумал игру. С трудом преодолевая ветер, завернувшись в шубу, я добегал до северного конца пруда. Там, повернувшись спиной к ветру, я раскидывал в стороны полы шубы, держа их руками, и как под парусом, ускоряясь, катился к южной оконечности пруда. За этим развлечением меня и застал Витя, выскочивший из дома почти полураздетый.

- Ты чего тут делаешь?! Отец же вернулся! Беги быстрей домой! Он тебя зовёт! - кричал счастливый, улыбающийся от счастья, брат.

Сестра и брат хорошо помнили не только отца, но и деда Повла, бабку Анну и Деда Финогена. Я же лицо отца не помнил совершенно. Я, смущаясь, подошел к мужчине, сидящему за кухонным столом, и остановился. Он посадил меня себе на колени и прижал к себе. А кругом кричали:

-Это же твой тятька! Ты егопомнишь? Это ведь ты напророчил, что он вернётся, но только через пять лет! Так и вышло! Обними же своего тятьку!

Но я ничего не помнил, ещё больше засмущался и продолжал молчать. Отец достал из кармана своего необычного френча складной нож с зелёной перламутровой ручкой и двумя лезвиями и протянул его мне:

- Это тебе подарок, сынок!

Витька тут же достал свой подарок. Тоже нож, в котором кроме двух лезвий было ещё шило, ножницы и ещё что-то. Но я был доволен своим ножом с зелёной ручкой и ни сколько не завидовал брату. Витя от отца не отходил. Вера и мама не знали чем ещё угодить, угостить вернувшегося отца и мужа, принесшего к тому же в большом вещевом мешке много ценных вещей-подарков: жакетов, юбок, платков, костюмов странного покроя. Как потом объяснил отец, все эти вещи ему подарили американские солдаты, освободившие их лагерь советских военнопленных под Кёльном. Когда стемнело, затопили столбянку. Стало ещё уютнее и радостнее. Отец предложил в столбянке сварить кашу по его рецепту. Вера принесла ячменной крупы, мама - из сеней тушку козлёнка, Витя из подпола морковь и лук из-за печки. Когда крупа разопрела и в миске каша стала густой, отец засыпал в миску мелко нарезанного мяса и сала. Я уже освоился и, пользуясь занятостью Витьки, подсел к отцу. Каша получилась замечательной, с жареным луком и морковью, с кусочками вкусного мяса и сладкого сала. Впервые ни кто ни чего не экономил. Зачем? Вернулся отец! Теперь у нас будет всё, теперь нам голод не грозит! Впервые мать вздохнула свободно, за жизнь детей теперь будет отвечать не она одна. У нас в доме царил настоящий праздник.

Отец коротко пояснил причину долгого отсутствия известий о нём. В первые же дни прибытия в пункт назначения полк оказался в тылу врага. При выходе из окружения он вместе с многими сослуживцами попал в плен. Пленных вывезли на запад Германии и заставили работать на заводах Крупа, на угольных шахтах Рура. Чудь не погиб. Затем работа у баура. В конце войны вместе с другими военнопленными расчищал улицы городов во круг Кельна и самого Кёльна от развалин домов после бомбардировок американо-английской авиацией. Освободили доходягами американцы. Сразу положили в их лазарет, выходили, откормили, передали англичанам, а те - нашим. Наши, отца вместе другими бывшими военнопленными, поместили снова в лагерь, допрашивали, проверяли четыре месяца, как попал в плен, кем был в плену, что делал и т.д. Отпустили, посчитав, что отец не виновен в пленении, но ... Теперь нужно встать на учет в областном НКВД (ГБ?). Там скажу, что дальше. После завтра надо будет идти в Вологду. В Вологде отца принял молодой лейтенант-особист, обозвал отца недобитым врагом, пообещал отправить в наши лагеря и отпустил домой. Пока. Явиться снова через месяц. Так и ходил отец к этому "куратору" каждый месяц многие годы. И в каждый такой уход отца, страх сжимал сердце мамы, вернётся ли её Федя домой из Вологды?

1 декабря 1945 года отец приступил к работе на ферме "Племсовхоза Молочное" в Абакшине в качестве плотника. На ферме содержали до 80-ти племенных дойных коров и их телят, которых обслуживали до 20-ти лошадей. За войну коровники и конюшни прохудились. Появление плотника было для фермы как нельзя к стати. Избы в деревнях за пять лет войны тоже поизносились и требовали ремонта. Плотник в это время человек важный, всем нужный. Как специалисту, отцу разрешили выписать (купить) у совхоза немного навоза, комбикорма, сена. Выписал немного, привёз больше. Везде на ферме работали бабы, а какая из них откажет вернувшемуся с войны мужику. Ещё сама поможет нагрузить.

Дома первым делом отец в долгие декабрьские вечера пошил всем валенки. Весь необходимый материал был извлечен из старых, изношенных "в дребадан" валенок и сапог, найденных в доме. Он соорудил валенки даже мне, в которых можно было кататься и на коньках, и на лыжах, и "гонять собак" по улице. С тех пор Поливановским ногам ни какой мороз и ни какая вьюга были не страшны. В общем, к весне куры необычно рано и активно начали нести яйца, у коз увеличились удои, новорождённые козлята окрепли, округлились. Папа с мамой сходили в какую-то деревню и привели овцу-матку. Вскоре она принесла двух овечек и одного барашка. Так появились в деревне овцы. Перестали экономить дрова, в доме стало всегда тепло. Ранней весной, взяв меня в помощники, отец привёз из Щукарёва пару возов обмолоченных снопов ржи. В их колхозе хлеб тогда молотили вручную. В ближайшее солнечное воскресенье отец с Витей сбросили с крыши двора старую, прохудившуюся за войну, кровлю и заново покрыли крышу щукарёвскими снопами, укрепив солому новыми жердями. Теперь на дворе станет всегда сухо. Кстати, соломенная крыша двора простояла до 50-го года, когда её заменили на драночную. Дранку из осиновых чурбачков драли сами, отец, Витя и приглашенный папин давний товарищ. Станок для дранья отец изготовил тоже сам, а ножи - Витя.

Весной, ещё не сошел полностью снег, папа с Витей разбросали навоз на картофельном участке - первое удобрение за много лет для истощённой земли. Когда земля созрела, отец плугом с лошадью впервые за много лет вспахал участок на нормальную глубину, через неделю вспашку повторил и одновременно всем семейством "под лошадь" (не "под лопату"!) посадили картошку. А летом не мотыгами, а лошадью с распашником отец один окучил кусты картофеля! В этом году впервые осенью семья собрала 70 мешков крупного картофеля, причём большая его часть пошла на продажу. Нам в пищу и скотине на корм пошла в основном мелкая картошка. Семье очень были нужны деньги. Дело в том, что отцу хоть и назначили зарплату (в совхозе за работу платили деньгами, в колхозах - в основном "палочками") в рублях, но принудили подписаться на облигации госзайма на восстановление страны в размере 10-и окладов. Поднадзорному куда деваться? Я оказался случайным свидетелем, поразившего и напугавшего меня, разговора мамки с тятькой.

- Зачем ты так на много подписался? Дети разуты, раздеты! Зимой ходить не в чём. Вера почти невеста!

- Партийный секретарь пригрозил. Сказал, что я должен подписаться не менее чем на 10-ть окладов.

- А ты бы сказал, что дети разуты!

- Да говорил я! Но он сказал, что я должен особо доказывать верность советской власти, трудом искупить свою вину перед родиной. Другие мол с войны не вернулись, а ты живой. "Смотри Поливанов! Наша характеристика тебе нужнее!" Вот я и подписал. ГеБешник каждый раз грозит отправить меня в лагерь к врагам народа при первом же замечании с места работы.

- Вот Ироды! Да как же нам жить-то? - заплакала мать. Но затем, ещё хлюпая носом, подвела итог:

- Ну, ничего, проживем, как ни будь. Теперь хоть все сыты. Вот паразиты! Тебя же сами командиры к немцам завезли! Даже патронов не дали. Немцы издевались, издевались, теперь свои!

За прошлые годы участок был сильно засорён сорняками. Поэтому полоть картошку пришлось всей гурьбой подрастающих Поливановых. Занятие, которое я не любил больше всего на свете. Но заниматься им приходилось каждый год по несколько раз. Вероятно, по этому я при изучении ботаники с помощью Ботанички изучил вопрос борьбы с сорняками. Весной 52-го года я упросил родителей провести отбор и яровизацию семян картофеля. Это обеспечило одновремённость всходов картошки на всей посадке. По моей просьбе опашку папа провёл на неделю раньше обычного и неглубокую. Она (опашка) подорвала "силу" сорняков и улучшила условия для картошки. Через полторы недели опашку повторили на полную глубину. В результате кусты картофеля сами заглушили сорняк. С этого времени прополка исчезла из наших обязанностей. Выдирали лишь отдельные травины, высунувшие свои "головы" над картофельными кустами. В 49-м году родители сменили сорт картофеля и довели урожай до 120 шестивёдерных мешков отборных клубней. Прошу прощения, что слишком много уделяю внимания какой-то картошке. Но в то время она была для нас и основным продуктом питания, и основным источником бесценной рублёвой валюты.

Однако вернёмся в 46-й. Отец за счёт "халтурки" по деревням заработал некоторые деньги. Мать немного заняла у своего брата Николая Анфиногеновича, отец у своего брата Николая Павловича. К осени набралась нужная сумма и родители купили стельную корову. Удачно. Как оказалось, корова не только стала много давать молока, но и хорошей жирности - 4%. Весной 47-го по пути в школу, а с 25-го мая уже специально я относил в Абакшино на приёмный пункт по 10 литров молока, утренний надой, в счёт покрытия натурального налога - 350 л/год. За счёт повышенной жирности молока норма снижалась до 300 л/год. Яйца на пункт приёма мама носила в большой корзине сама. Я мог их побить.

В школу я пошел почти в девять лет. Школа находилась в Абакшине, в километре от нашей деревни. Она представляла собой невысокую деревенскую избу с приставным крыльцом и приставным, холодным туалетом "типа сортир". Изба делилась га три помещения: сени, учительская, она же - комната для проживания учительницы, и учебный класс с дровяной печью отопления. Обучение шло в две смены: первая смена - первый и третий классы, вторая смена - второй и четвёртый классы. В учебном классе стояли парты с откидывающимися крышками в три ряда. Младший класс занимал левый ряд (от учителя) и передние парты среднего, старший класс - остальное. В дощатый туалет попадали из сеней. Зимой в нём постоянно кружили снежинки, и "гулял" ветер.

Меня посадили за одну парту с парнишкой выше меня ростом, резко отличавшегося от всех нас одеждой. Звали мальчика Александром Ивановым, т.е. Санькой. Мы были в латанной, перелатанной серой одежонке. Даже у некоторых девочек юбки с заплатами. Саньку привели родители (мы все пришли сами) в синих атласных коротких штанишках, в белой с гюйсом рубашке и в новых синих ботиночках. Чистый барчук! Он был первенцем тридцатилетней пары из Осеева. Его мама вероятно гордилась, что её сын красивее всех. Но Санька дома забастовал, в школу не пошел. Пришлось его маме одеть Саньку тоже в серое. В последствии, закончив семилетку, Саня стал, как и его отец, шофёром. Это всё, чем запомнился мой первый школьный день.

В учёбе я прилежанием не отличался. Учиться не нравилось. Писал криво, грязно. Занятия проходили следующим образом: первую половину урока учительница, Вера Васильевна, занималась с младшим классом, старший выполнял самостоятельную работу, во вторую - всё наоборот. Помню как однажды, видимо после беседы с учительницей, отец, придя с работы, стал проверять у меня арифметику (сложение и вычитание столбиком). Большинство примеров были решены не верно. Отец нашёл ошибки, объяснил и дал новые примеры. Я решил все правильно. Мне этот случай запомнился тем, что меня не ругали, а спокойно объяснили и показали на мою ошибку. Других случаев контроля над моей учебой моя память не зафиксировала.

28 января 1948 года в нашей семье появился новый член, родилась младшая сестрёнка. Встал вопрос об имени. Я тогда учился во втором классе. На первой парте левого ряда сидела миниатюрная девочка, четвероклассница, всегда очень опрятно, красиво одетая. Такая большая симпатичная кукла. Звали девочку Ольгой Даниловой, но все её называли Лёлей. Мне очень нравилось это имя и я стал настаивать, чтобы сестрёнку тоже назвали Лёлей. Все согласились, что имя хорошее, но вдруг станут называть её не Лёлей, а как нашу деревенскую бабу - Ольей (мать семейства Ребровых). На что я возразил:

- А вы не называйте её Ольгой, зовите всегда Лёлей! А в метриках она будет Ольгой, тоже хорошо. Я Игорь, она Ольга. Хотя все меня зовут Гошкой.

В конечном счёте приняли моё предложение. Но в деревне сестру стали звать Лёлькой, потому что мама по деревенской привычке сама стало её так называть (Лёлька, Ванька, Зойка, Нинка и т.д.). Отец, правда, всегда звал сестру только Лёлей. В одну из командировок из Димитровграда в Москву, договорившись с московскими приятелями из НИКИЭТ, я на несколько дней улизнул в Вологду проведать брата. От него навестил родное пепелище и некоторых школьных друзей. В Молочном, разыскивая Иду Рубцову, жену Корнила Шестерикова, оба мой одноклассники, я попал в лабораторию биологии Молочного института. Её заведующей оказалась полненькая симпатичная женщина Ольга Данилова. Та самая Лёля. Я рассказал ей историю имени моей сестры. Ольга-Лёля была весьма польщена моим далёким вниманием. Зарделась от смущения. Пригласила к себе домой, но времени не была. Нам с Идой пора было бежать на встречу с Корнилом. При встрече выяснилось, что в армии Корнил служил в Мелекессе (Димитровграде), в стройбате и строил НИИАР (тогда п/я 30).

!948 год мне запомнился ещё одним событием - отменой хлебных карточек. Самым вкусным продуктом для меня в то время, да и для моих родных, наверное, тоже, был обычный чёрный хлеб. С 1941-го года мы досыта хлеба не ели. Перед отменой карточек в областном центре, Вологде, хлеб стал появляться в свободной продаже, но ограничением - не более двух буханок "в руки". За ним в город деревенские бросились толпами. Стали возникать очереди. "Свободный" хлеб сметался с полок уже к обеду. Что бы "ухватить хлебушка", очередь занимали с вечера и стояли всю ночь. Несколько раз в "хлебной операции" участвовал и я. Мы всю ночь караулили свою очередь под руководством Веры у дверей одного из магазинов на окраине Вологды.

В школе в первых двух классах за нами приглядывали старшие и не позволяли шалить на переменах. Зато став старшими, мы себе "позволили". В зимние дни на заснеженной улице много не побегаешь. "Разминались" в тесных проходах между партами и около учительского стола, а здесь окна. В них стёкла. Иногда возникала "куча мала". Осторожность терялась, и стёкла бились. Чтобы не обременять родителей, я взялся их вставлять. Отец привёз домой со стройки несколько "сэкономленных" листов стекла. Из одного из них я вырезал нужный размер отцовским алмазом и ещё до уроков вставлял в раму вместо разбитого стекла.

После окончания трёх классов мама сшила мне для школы из какого-то френча приличный костюмчик. Его одеть я должен был 1го сентября. Но в июле меня пригласили в гости школьные абакшинские друзья на их престольный праздник. Мама одела на меня новый костюмчик. В деревне я зашел к Кольке Першину, затем вместе с ним зашли к Юрке Ржанникову. Мама Юры поднесла нам по полстакана браги и по куску пирога. От Ржанниковых мы вроём побежали к Вальке Орлову. Мама Вали тоже посчитала нужным нас угостить брагой и пирогом. От Орловых побежали к следующему товарищу. Там всё повторилось. Я никогда не пил браги, не знал о её воздействии, поэтому пил спокойно, т.к. взрослые сами предлагают. Пока мы все собрались, мамы моих одноклассников основательно нас напоили. К тому же прошёл сильный дождь, на улице появились лужи. В одной из них оказались мы: я, Юрка, Колька и Валька. Двоих оттуда увели их родные. Я и Колька пытались выбраться самостоятельно. Но, увы. Это оказалось невыполнимой задачей. Я в луже становился на четвереньки, затем поднимался на ноги и падал в лужу на спину. Переворачивался на живот, становился на четвереньки, поднимался и падал на спину в лужу и всё сначала. Рядом со мной те же пируэты выделывал Колька. А вокруг нас собравшаяся толпа зевак держалась за животы. Потом говорили, что нас вытащил из лужи проходивший мимо мужик, обложивший попутно отборным матом собравшихся зевак. Очнулся дома на следующий день. Тошнило. Мама заставила выпить стакан молока и рассказала, что домой меня принесли Вера с Витей. Вышел на улицу. На солнышке, на ограде огорода висел постиранный мамой костюмчик. От него всё ещё шел слабый запах браги. К горлу поступила тошнота. Поняв, что тошноту вызвал бражный запах, отскочил. Меня не ругали, только смеялись. Вот только после этого "загула" запах и вкус браги в течении десяти лет вызывал во мне неудержимою рвоту. Так я стал трезвенником на семь лет (на выпускном вечере вместе с друзьями впервые смог выпить бокал шампанского).

В дощатом школьном сортире было два отделения, для мальчиков и девочек, соответственно. На перемене некоторые дети спешили в туалет. В сентябре 49-го кто-то из ребят придумал не совсем приличное развлечение, стучать по доскам туалета, когда там были девочки. После каждого удара там возникал визг. Он и развлекал нас. Мальчик, ударив, убегал, чтобы его не опознали. Мы понимали, Вера Васильевна за это по головке не погладит. У меня в голове созрела мысль: ударить по доскам ломом. Лом стоял в сенях. Его пользовали для удаления льда со ступенек крыльца. Я схватил лом, спрыгнул с крыльца, и держа лом на перевес побежал к задней стене школы. В это время, Вовка Буш, ударив по доскам туалета, "уносил ноги" и выскочил из-за угла прямо на мой лом. Скорости сложились, Вовкин подбородок оказался рассечённым. Кровь, шок, растерянность. Володю перевязали и отвезли в больницу, в Молочное. Там наложили шов, но не профессионально. Шрам остался на всю жизнь. Я до сих пор виню себя за его травму, не смотря на то, что я его не ударял. Меня дома долго ругали. Заслужено. С Володей мы остались друзьями.

В первой четверти четвёртого класса у меня возник серьёзный конфликт с учительницей. Зародышем его бала предвзятость Веры Васильевны. Она была убеждена, что хулиганят, нарушают дисциплину только мальчики. Девочки всегда паиньки. В любом конфликте между девочкой и мальчиком виновен один мальчик. В классе на первой парте сидели две девочки Ида Рубцова из Облизнина и Варя Голубева из Кожина. Обе отличницы. За ними сидели мы с Колькой Першиным. Я не говорю, что мы были паиньками и никогда не задирали их. Но, как правило, начинали они. Что-то стащат у нас с парты, мы начитаем их толкать и шепотом требовать вернуть. Нас ставят около парты до конца уроков, ибо мешаем вести урок. Им смешно. Нам обидно. Однажды с Колькой договорились не реагировать на "происки врагов", убрали всё с парты, даже "непроливашки". Тогда девочки, как только отвернётся учительница, стали кидать бумажные комочки в мальчиков за нами. Те ответили тем же. Вера Васильевна увидела на излёте один из комочков и решила, что бросил его я.

- Встань Поливанов!

- Я не кидал, - возразил я не вставая.

- Встать!!!

Я встал и вновь повторил:

- Я не кидал, Вера Васильевна!

- Не мешай вести урок! Стой.

Я сел. От моей наглости из уст учительницы вырвался вопль до срыва голоса:

- Вста-а-а-а-ть!

Я сидел. Она орала, а затем потребовала:

- Вон из класса! И без отца не приходи!

Я собрал сумку и ушёл. Частые несправедливые наказания меня "достали". На другой день я пошел в школу как обычно, но по пути свернул в поле, к пастухам. Все поля скошены, убраны. На них подросла изумрудная, сочная отава. На неё разрешалось пастухам выгонять свои стада. На одном поле сходились стада из разных деревень и разных типов. Отава для любой животины "мёд". С него никто не убежит. Пастухам отдых. Они организуют себе костерок, пекут картошку, греются у огонька, обсуждают свои проблемы. К такому костерку и я прибился. Мужики выслушали меня, поняли и приняли. После окончания уроков, я зашёл к Кольке, взял домашнее задание и вернулся домой. Там как обычно - обед и уроки. Так продолжалось четыре дня. Видимо, учительница не выдержала первой и сама нашла отца. После работы отец появился с ремнём в руках, как наиболее веским аргументом убеждения меня в моих заблуждениях. Им меня иногда "убеждали", но редко. Отец потребовал моих объяснений. Я рассказал. Выслушав, отец потребовал, чтобы я завтра, придя в школу, публично извинился. В ответ я заявил, что он может меня отстегать уже сейчас, т.к. я извиняться перед "НЕЙ" не буду, а если будут меня принуждать - уйду из дома. Не знаю, слова ли, тон ли, с каким я делал своё заявление, но отец не отстегал меня, а через день я пошёл в школу без требования извинения, как бы ничего и не было. Меня только пересадили на последнюю парту, но мой рост обеспечивал хороший обзор и отсюда. Коля Першин упросил пересадить его ко мне. Он имел меньший рост, и головы впереди сидящих ему мешали, но дружба взяла верх.

В третьем классе к нам в школу прибыла на практику молодая студентка Вологодского пединститута. Одетая по-городскому, она казалась нам очень красивой. Была необычно внимательна и добра к нам. Вероятно, она училась на биологическом факультете, т.к. рассказывала о степях и лесостепях, о дрофах и ковыле и многом другом, нам не знакомом. Студентка отлично рисовала и оформила стенд, на котором нарисовала всё, о чём рассказывала. У меня до сих пор возникает на душе тёплое чувство, когда слышу слова: степи, дрофы, ковыль. Она провела несколько уроков рисования и дала кое-какие правила рисунка. За месяц её пребывания я заболел рисованием. Я стал копировать рисунки из учебников. И это мне неплохо удавалось. Например, то ли из Родной речи, то ли из Истории я скопировал одноглазого Кутузова на коне и в бескозырке. Все признали полное сходство с оригиналом. Копировал я "по честному", без применения какой либо техники, в пригляд. Клеточный метод я узнал много, много позднее. Но вот с натуры я рисовать не мог. Что-либо подсказать было не кому, и литературы по рисунку тоже не было. Родителям удалось купить для меня невероятную драгоценность - цветные карандаши, шесть штук. Копии стали цветными. Мои одноклассники признали во мне школьного художника и в следующие годы стали "продавать" оформителем стенгазет, а учителя - редактором. Писал я, как курица лапой, грязно, неаккуратно. За грязь мне даже снижали отметки. Но когда оформлял заголовки заметок, подписи к рисункам и т.п., там всё получалось и чисто и красиво.

К 50-му году торговля картофелем на рынке Вологды стала рутинным делом. Зимой на базар везли картофель на лошади мать с отцом. Я оставался нянькой при сестре Лёле. В одну из таких поездок родители привезли 10 литров морса, сладкой воды с клюквенным соком, побаловать детей. Отца мать тоже решила побаловать и купила ему 30 пачек папирос "Красная звезда". Он обычно курил "козью ножку" с самосадом собственного изготовления. Пачки положили в комод. Когда родители отправились в очередной вояж, я, уложив сестру спать, достал несколько пачек папирос и из каждой достал по одной сигарете, не вскрывая, не нарушая целостности самих пачек. Другими словами, я, понимая преступность деяния, пытался скрыть его. Я закурил папиросу. Сначала пыхтел не затягиваясь. Во рту стало горько, противно. Затем затянулся. Закашлялся. Затянулся вторично. Снова кашель. Вдруг закружилась голова, появилась тошнота. Папиросу погасил, растёр и выбросил на улицу, в снег, пряча от родителей следы содеянного. Через час опыт повторил с тем же результатом. Противно. Что в них находит отец? На этом вопрос с курением был закрыт на семь лет, до армии. Извлечённые папиросы постепенно вернул отцу, вкладывая их в очередную раскрытую им пачку. Свою вороватость удалось скрыть.

В пятый класс мне пришлось ходить в Агафоновскую школу, расположенную в шести километрах от нашей деревни и в километре за посёлком Молочное. Почему-то несколько раз по осени из Молочного я возвращался вместе с Валей Аллилуевым, сыном "коммунарки". Он был старше меня на 3 или 4 года. По-моему он в это время был учеником пекаря поселковой пекарни. Так вот. Проходя деревню Облезнино, мы заходили в магазин поглазеть на витрины. Уж больно много там лежало вкусного. Мы заметили, что консервные банки с треской в масле слишком близко лежат к щели между боковым и передним стеклом витрины. Вася предложил стащить баночку. Он пробовал её содержание и гарантирует, что я ничего вкуснее не ел. В очередной заход я просунул в щель свою тонкую ручонку, вытащил банку и спрятал её в сумку с книжками. Вася в это время чем-то отвлекал продавщицу. Банку вскрыли уже в своей деревне и съели содержимое с хлебом. Это было что-то! Цена консервов, как потом я выяснил, была не велика, но у родителей не было денег на "фабричное баловство". В очередной заход мы снова "слямзили" баночку.

В следующий раз я на витрине увидел деревянный ящик-пенал с красками. "Медовые", - сказала продавщица и подала посмотреть. Тридцать два цвета, каждый в фарфоровой прямоугольной чашечке! Кисти из шерсти колонка! Мисочки для мытья кистей! И всего один экземпляр на магазин! А если кто купит? Бросился бежать дамой к матери за деньгами. Но дома никого не было. Ой, ой! Купят! Нашёл место, где мама хранила деньги, взял нужную сумму и бегом в Облезнино. Купил и пошёл домой. Только теперь задумался о последствиях содеянного. Сказать? А если родители краски вернут в магазин? А может мать не обнаружит пропажу? В конце концов, решил затихариться, краски спрятал. Прошло два дня. На третий - возвращаюсь из дома, а дома трам-тарарам. Обнаружилась пропажа денег. Обвинили Виктора, но тот напрочь отвёрг подозрение и сказал, что у меня видел обёртку (фантик) от дорогих шоколадных конфет. Фантик у меня был, Васька дал. Он спер пару конфет, съел, а красивую обертку подарил мне. Я шагнул через порог, а мне Витя, Вера и мама:

- Вор! На конфеты у семьи деньги воруешь! Надо быть последним зимогором, что бы у матери деньги воровать!

- Я не на конфеты взял деньги, - сознался я и, сопя, полез в подпол за красками и сдачей. И то и другое достал и подал маме:

- Я очень боялся, что их купят. В магазине был только один экземпляр, а дома никого не было.

Решение вопроса отложили до отца. Мать с отцом решили краски оставить, меня простить с условием впредь без разрешения деньги не брать. О моей страсти к рисованию они знали и считали её полезной и для меня, и для учёбы. Однако Витя остался при своём мнении и по-прежнему считал меня вором. В чём-то я был с ним согласен, тратить можно только самим заработанные деньги, но ... краски-то одни были. Кстати, после данной проработки я отказался помогать Ваське в операции "Треска".

По окончании начальной школы в 50-м году Вера Васильевна выдала мне Свидетельство, где стояли одни тройки. По поведению тоже. Я грязно писал, медленно читал, медленно считал, на уроках отвлекался, на переменах шкодил, прослыл любителем "пива", был вороват, но не терпел несправедливости и ребята меня уважали. То ли как умственно отсталого, то ли как хулигана меня определили для продолжения учёбы в Агафоновское отделение средней школы пос. Молочное. Во всяком случае, рядом с собой в пятом классе я не помню ни одного ученика из Абакшинской школы. Вне школы я неплохо справлялся с обязанностью няньки, особенно летом, мог запрячь лошадь и в телегу, и в сани. Разделывал на поленья, привезённые из лесу отцом дрова, мог и делал хорошие топорища, при необходимости пас деревенское стадо коз, плохо плавал и чуть не утонул. Лес, грибы, ягоды. Весной сморчки, осенью боровики. Ворованная колхозная репа, зелёные стручки гороха за пазухой.

В новом классе новой школы меня удивили три вещи. Первая. Учить нас стали несколько учителей, что снижало возможную предвзятость. Вторая. По многим предметам требовался только устный ответ. Исчезало влияние чистописания на оценку. Третья. Я обнаружил, что очень часто с решёнными задачами домашнего задания приходил в класс только я. Этот факт заметила и математичка, по совместительству классный руководитель, невысокая блондинка, возраста мамы, с волосами до плеч и накладными, по моде того времени, плечами под платьями. Проверяя, она устроила письменные самостоятельные. Я успешно решал арифметические задачи в пять - шесть действий. Оказалось, что я быстро обнаруживаю логику построения вопросов и прихожу к последнему вопросу, вопросу задачи ( в те времена ещё не использовали в школе методику решения задач через Х). Математичка в меня поверила. Очень часто, открывая урок, она объявляла:

- Поливанов, идите к доске, расскажите своим товарищам, как ты решил задачу. Поднимите руку, кто ещё выполнил домашнее задание? Я так и думала.

Иногда поднимали руки ещё две девочки. У них были сёстры из старших классов, которые и помогали им. В результате у меня появились первые пятёрки. Мало того. За грязь и ошибки правописания математичка отметку не снижала! По другим предметам у меня тоже появились четвёрки и пятёрки. Из затюканного троечника я неожиданно для самого себя превратился в успешного ученика и, обнаружив это, стал более прилежным и внимательным на уроках. Мне понравилось учиться! Всё стало как-то проще. Проблемы оставались только с русским языком. Но я старался. К дню рождения Сталина мне историчка поручила сделать доклад о его жизни. Вручила книгу (биографию) на 150 страниц. Проштудировал. Доклад, кажется, прошёл успешно. Но наибольшее удивление от произошедшей перемены постигло моих родителей.

В конце первой четверти состоялось родительское собрание. Пошёл отец. Вернулся и слышу, шепчется на кухне с мамой:

- Ты знаешь, Гошку нашего хвалили. Всем в пример ставили. И математичка. И историчка, и другие. Говорили, что у него хорошие способности и ему нужно обязательно учиться. Вот только русский подтянуть нужно. И про дисциплину классная ничего не говорила. Я уж после собрания у неё сам спросил, а она ответила, что мальчик, конечно, живой, энергичный, как все мальчики в его возрасте. А я думал, что за поведение опять станут ругать.

Отец зашел в комнату, где я заканчивал уроки и протянул дневник:

- Вот. Я уже расписался. Учись сынок. Надо, - и вышел на кухню.

- У него темно. Повесь двадцатилинейную лампу из горницы, нечего керосин жалеть. И ты, мать, не очень загружай работой. Пусть учится, раз получается. Лёлю держи при себе, что бы не мешала.

- Да я, что! Лишь бы учился. Я лучше сама что сделаю.

В общем, с учёбой проблем почти не было. Другое дело дорога. Шесть километров туда, шесть километров обратно. В любую погоду. Самым противным было утро. Мама, чаще папа, будили меня в шесть утра. Спа-а-а-ть хотелось, страшно! Но родители не отставали. Полусонным шел к рукомойнику. Вода в 4-ре градуса, только что принесённая отцом из проруби пруда, быстро гнала остатки сна, однако аппетита не будила. Садился за стол. Выпивал стакан молока или горячего чая с брусникой. Жареная, мною любимая, картошка в горло не лезла. Если было, глотал яйцо, и в дорогу. Осенью, весной с ней особых проблем не было. Если дождь, мешок на голову и пошёл. Другое дело зимой, после метельной ночи. Приходилось одевать лыжи, зажигать факел, сделанный из банки из-под сгущенки, набитой тряпками с керосином. Никаких признаков дороги. Идёшь, ориентируясь лишь на еле видимые силуэты знакомых с детства, одиночно стоящих в поле кустов. Факел нужен на участке до Облезнина. Перед ним - факел в снег под куст. Заберу на обратном пути. После Облезнина тонкая цепочка следов. Это прошли две женщины и мужчина из Абакшина. Они работают в поселковой пекарне, им нужно раньше меня, к половине седьмого. После Осеева тропа становится торной. Снимаю лыжи и несу их на плече. Прохожу Молочное, Агафоново, в углу класса ставлю лыжи, сумку с книгами в парту. Сейчас прозвонит звонок. В наше время в школе не было ни столовых, ни буфетов. Куски с собой тоже не брали. Как-то не принято было. Так что обедал я по возвращении домой в три часа дня. У меня до сих пор ощущение голода, желание поесть, возникает только после 15-ти часом.

В 1951 году правительство приняло постановление об обязательном семилетнем образовании. В Абакшине на базе начальной школы создали семилетку, передав старой школе ещё одно здание. В школу приехали четыре учительницы. В год открытия школы из окрестных деревень набрали только пятый и шестой классы. В нашем шестом классе оказалось 22 ученика, включая и бывших выпускников Абакшинской начальной школы, включая меня. Только я оказался за год отсутствия другим. Уже первая четверть показала, что отличницы(ки) Веры Васильевны за прошедший год сильно сдали или отстали. Бывшие троечники и хулиганы Орлов Володя, Першин Коля и я по успеваемости оказались лучшими. Эта троица и определяла в дальнейшем "погоду в школе", обеспечивала дисциплину, как в своём классе, так и в младших классах, изготовляла наглядные пособия для занятий. Мы хотели учиться и "построили" тех, у которых были иные желания. В школе была создана комсомольская организация. По женской наивности директор школы, Анна Александровна Смирнова, по совместительству, естественно, историчка, во главе организации поставила девочку. Но что может сделать формальный лидер против неформала, каковым оказался я, хотя лично я к этому никогда не стремился. Мне друзья припомнили мою страсть к рисованию, и я оказался редактором школьной газеты до окончания этой школы, т.е. семилетки. Я не сопротивлялся. Гранислава Алексеевна Смирнова, 22-х летняя учительница биологии и географии, курировала стенгазету, хорошо рисовала и дала мне некоторые новые сведения по рисунку.

В шестом классе мы впервые начали изучать геометрию (планиметрию). Что-то математичка, Надежда Афанасьевна Смирнова, мне не донесла, и по этому предмету появились тройки. В средине учебного года нам выдали билеты экзаменов. Я начал их штудировать и вскоре понял смысл и тонкость доказательств теорем. Как результат - отлично за четверть, за годовой экзамен и за год. Моё первенство в нашей тройке оказалось абсолютным. Семилетку я окончил с отличными отметками. Кроме русского. 3.

Из того, что я тут наплёл, может возникнуть представление, что был я весь "белый и пушистый". К сожалению, это не так. Вот пример. Я в поселковой библиотеке взял том Фёдора Панфёрова "Бруски". Во время урока сказал об этом Кольке Першину. Тот попросил его посмотреть и зачитался. Его увлечение заметила математичка, Надежда Афанасьевна Смирнова, и забрала книгу. После урока я подошёл к ней и попросил мне вернуть том, ибо он библиотечный. Учительница отказала в просьбе:

- На уроке нужно работать, а не читать ТАКИЕ (?) книги.

Через неделю снова обратился с той же просьбой. Вновь отказ. Прошёл месяц. Снова попросил вернуть, т.к. прошли все сроки возвращения книги в библиотеку. Но Надежда Афанасьевна сказала, что вернёт её в конце года.

- Если книги завтра не будет, сорву Ваши уроки, - пообещал я.

На завтра урок математики начался с моего вопроса. Книги не было. Я встал и вывернул пробки. Свет погас. Начался бедлам. Математичка к старосте класса:

- Наведи порядок!

- А кто меня слушать будет! Я не Гошка.

- Где секретарь комсомольской организации?

- А я что? Ну, Гошка! Ну, вверни пробки.

Я ввернул, сел за парту и состроил "рожу". Громкий смех. Начал стучать крышкой парты. Прозвенел звонок. Урок кончился. После перемены снова математика. Я потребовал:

- Верните книгу!

- Выйди вон!

- Хорошо, - и вышел. В учительскую. Там в это время никого не было. Я вставил две проволочки в розетку и соединил. Свет погас. Через 5-ть минут вошёл в класс, установил в пробки "жучки", ввернул пробки, появился свет, я вышел. Когда все успокоились и учительница начала урок, я снова соединил проволочки в розетке. Темнота, смех, бедлам. Снова вошёл и "жучками" вернул свет. Ушёл. Надежда Афанасьевна хотела начать урок, но кто-то из учащихся произнёс:

- А сейчас Гошка снова погасит свет. Зачем же начинать?

Самообладание покинуло математичку. Вся в слезах она вбежала в учительскую и буквально упала на стул, уронив голову на стол. Всё её тело содрогалось от рыданий. Зрелище оказалось для меня неожиданным. Злость прошла. Стало жалко молодую учительницу, которая была старше меня всего на девять лет. Мне вдруг стало стыдно за свой поступок:

- Я больше не буду мешать вести урок. Извините, пожалуйста, меня!

В дверях при выходе услышал:

- Сегодня уроков не будет. Передай. Пусть все идут домой.

- Передам.

Класс быстро опустел. Уже на выпускном вечере Надежда Афанасьевна сама подошла ко мне и сообщила, что книгу она потеряла и потому не могла вернуть.

- Почему же Вы не сказали об этом тогда? Потерять что-либо может каждый. Тогда бы не было и моей неприличной выходки!

В ответ Надежда Афанасьевна пожала плечами.

Летом 1951 года едва не погибла наша старшая сестра Вера. Это событие серьёзно повлияло на её судьбу и на мою жизненную позицию на долгие годы. Брат в это время служил в армии, в Маршанске. Вера работала секретарём Кишкинского сельсовета. После окончания курсов бухгалтеров она не пошла работать по специальности. Семейный совет решил, что работа эта очень опасна. В газетах часто сообщали о судах над бухгалтерами за растраты. Ходили слухи, что их подставляют директора и председатели колхозов, номенклатура райкомов и обкомом. Растраты делают они, а сажают бухгалтеров. Так сестра оказалась в сельсовете. У неё завелись подруги из той же среды. Одна из них, некая Зина, секретарь Дубровского сельсовета, свела сестру с другом её друга, неким Виктором. Оба солдата срочники. Под Дубровским стояла их воинская часть и сюда на танцы приходили из окрестных деревень многие девушки. После войны наблюдался серьёзный дефицит женихов. Вера и Виктор стали встречаться. Виктор служил последний, пятый год, ждал осенью демобилизацию, имел семь классов образования и звание старшины, призван был из Астрахани, где жила и работала учительницей его мать. Парень обходительный, симпатичный, правда, ранение щеки искажало симметричность лица, но не портило его. Вера приводила его домой, знакомила с родителями. Это он рассказал мне сказку о солдате, которого преследовал скелет с требованием: "Отдай, что взял!" Эту сказку я рассказал позднее сыновьям, Олегу и Феде. Она им очень понравилась.

Перед демобилизацией Виктор пришёл к нам и попросил у родителей руки Веры, сообщив, что он писал своей матери о Вере, и мать отписала, что радуется за сына и ждёт молодых к себе. Родители согласились на брак и на отъезд дочери, хоть и далеко эта Астрахань. Виктор объявил, что он, в соответствии с уставом, написал командованию рапорт о желании зарегистрировать брак. Командование назначило регистрацию на такое-то число, Вере следует прийти в часть на час раньше. Сестра пришла в часть, но след её суженого уже простыл. Он демобилизовался на сутки раньше и в это время уже, вероятно, подъезжал к Астрахани. Его товарищ, конечно, передал и извинения Виктора, и запрет его матери на женитьбу и прочее. Вера вернулась домой в слезах и призналась маме, что она беременна. Для девушки из северной деревни того времени это было катастрофой. Несмываемым позором, закрывавшим напрочь путь к будущему замужеству. Виктору Вера тоже о беременности сообщила. Тот, дабы успокоить и предотвратить обращение сестры к командованию части, которое бы неизбежно принудило его к женитьбе, разыграл спектакль, описанный выше.

Аборты были правительством запрещены. Стране нужны были солдаты. Если Вера родит, откроется её позор. Мама решила организовать подпольную операцию на дому, для чего наняла некого Николая Васильевича, фельдшера из Кишкина. Однако аборт прошел неудачно. У сестры открылось сильное кровотечение. Возникла серьёзная угроза для её жизни. Вызвали скорую помощь, которая увезла Веру в больницу. Всё тайное стало явным. По деревням бабы шушукались, злорадствовали. В больнице Веру спасли. Открылось следствие. Суд. Фельдшер получил три года, а сестра - "плохую славу".

Об аборте я узнал, когда сестру увозила скорая. Я понимал все последствия случившегося и очень переживал за сестру и конечно за её здоровье. Когда скорая уехала, мать рассказала детали, а когда закончила, вдруг с холодной отстранённостью добавила:

- Вам бы, мужикам, только своего добиться!

Мне шёл четырнадцатый год, я не был ещё мужчиной, но формирование мужчины во мне уже началось. Упрёк матери в данной фазе моего развития и в момент, когда жизнь сестры висела на волоске, на меня очень сильно подействовал. Он исказил моё сознание и представление о людских отношениях на многие годы. Из наблюдений за домашними животными я убедился, что инициаторами совокупления всегда являлись самки (кошки, суки, козы, коровы, кобылы). При этом у самок возникало некое состояние, в котором они теряли полностью аппетит и убегали в поисках самца чёрте куда. Самцы же в поиски не убегали. Они увязывались за такой, оказавшейся поблизости, самкой. В своём стаде, если в нём не было самки с течкой, самцы вели себя весьма корректно. Другими словами всё протекало при обоюдном согласии с инициативы самки. Я полагал, что у людей происходит тоже нечто подобное. При обоюдном желании. Из слов же матери получалось, что у людей, похоже, не так. Девушки в сексе не нуждаются, а потому их нужно добиваться, соблазнять, уламывать, обманывать. Если девушка любит, то она уступит (пожалев, что ли?). Под впечатлением состояния сестры, увозимой машиной скорой помощи, я дал себе слово, что добиваться, соблазнять, тем более обманывать, ни какую девушку, я ни когда не буду, если на ней не могу жениться. А женюсь я на той, которая меня полюбит, т.е. будет моей до свадьбы. Это в теории. А на практике избегал любой демонстрации внимания к той или иной девушке и стыдился малейшего проявления половой возбудимости. Другими словами я стал не в меру застенчив и стыдлив в обращении с женским полом. Если мои сверстники рассказывали девушкам, женщинам, сальные анекдоты, отпускали двусмысленные шутки в адрес их прелестей, и я видел, что им, женской половине, это нравилось, то я перешагнуть свою застенчивость долго, долго не мог. Вот такая чушь родилась в моей голове из упрёка мамы. Кстати, через 11-ть лет мне, студенту МИФИ, в одном из книжных магазинов Москвы удалось купить редкую по тем временам книгу американского сексопатолога. В ней проводилась та же мысль: девушек секс не интересует, а замужние женщины, как правило, просыпаются после рождения первого ребёнка. Я же наблюдал противоположную картину. Позже понял, книгу писал сексопатолог о больных женщинах, а обобщил на всех. Жизнь показала, секс людей и животных мало, чем отличается. Мои первоначальные представления были правильными. Тест на любовь то же оказался не верным. Немало девушек вступает в добрачную связь ради ребёнка от конкретного мужчины, без перспективы замужества. Много и других вариантов. Всем управляют половые гормоны, а при наложении на их выброс условного рефлекса Павлова, появляется любовь, не очень долговечное явление. И теперь мне жаль, что из-за неверно понятого упрёка так долго мучил себя и обижал девочек своим отказом, хоть и облекал отказ в предельно тактичную упаковку. С некоторыми я потом встречался, и они с упрёком вспоминали, почему я не был понастойчивее, почему я был столь нерешительным. Одна из таких (тогда еще несовешенолетняя), добившись меня через восемь лет, уходя, торжествуя, заявила: " А всё-таки я тебя получила!" Вот такая совершалась глупость. Однако, вернёмся в начало пятидесятых.

Летом 53-го, после выпускного вечера по случаю окончания семилетки, Корнил Шестериков предложил мне вместе с ним поработать на кирпичном заводике, расположенном вблизи Осеева. Рабочим, бригадиром и директором заводика работал его отец. Нашей обязанностью была подвозка тачками глины из карьера к машине, изготовлявшей кирпич-сырец. Гонять груженые тачки по дорожкам из узких досок не тяжело, нужно только уметь четко держать равновесие тачки. Иногда мы с Кронькой стояли на пульте машины. Интересно. Сколько мы заработали за месяц, я не помню, но мои родители были довольны моим вкладом в семейный бюджет. А в средине июля я с отцом и Шумиловым уже косил осоку на Присухоне. Кстати, Шумилов, член бригады отца, примак из Абакшина, бывший детдомовец, был сыном секретаря Вологодского обкома, репрессированного в 36-м и расстрелянного в 37-м. Во время каникул после шестого класса я месяц возил с лесопилки Молочного тёс на стройку в бригаду отца и опилки в коровники, а после пятого - свежескошенную траву на конюшню и в загон телятам. А ещё раньше занимался совсем простым делом - пас козье-баранье стадо за половину деревни.

В середине сентября 54-го из армии вернулся Витя. По случая его возвращения мать напекла пирогов, наварила "пива" и даже купила "белого вина". Устроили семейный праздник. В сборе была вся семья. Тощая, длинная Лёля не отходила от Вити, висла на ней. Подумалось, вот вожусь с ней больше всего я, таскаю в кино в Абакшино, а она ишь прилипла! После застолья отец с Вите вышли покурить в сад, который уже плодоносил. Витя обошёл каждое им посаженное дерево, поздоровался как со старым знакомым. Затем сели на лужок под кухонным окном. Я принёс им браги и закуски. Погода почти летняя. Солнце яркое, ласковое. Лёгкий, тёплый ветерок. Выпили по стаканчику. Без меня. Я по-прежнему не выносил запах "пива". Я и Витя попросили отца рассказать о перипетиях его пленения. Вот его рассказ.

На запасном пути Вологодского вокзала 6-го июля 1941 года я попрощался с вашей матерью. Она плакала, как и прочие женщины, пришедшие нас проводить. Раздалась команда: "По вагонам!" Я вместе с другими коноводами запрыгнул в пульманский вагон с лошадьми, упряжками для пушек. Наша задача чистить, кормить, убирать за лошадьми. Пушки ехали на соседних платформах. Артиллерийский полк был укомплектован хорошо. Даже у нас, коноводов, были винтовки и противогазы. Не было только патронов и снарядов. По слухам, мы их должны будем получить где-то на фронте, за Псковом. Псков проехали в ночь с 8-го на 9-е. Перед рассветом эшелон остановился, и мы выгрузились на каком-то полустанке. Эшелон тут же ушёл обратно. Мы готовились к походу, проверяли амуницию. Кашевары готовили завтрак. Вдруг со стороны Пскова донеслась канонада и гул множества разрывов бомб. Под эту не утихающую какофонию мы позавтракали и отправились походным маршем в путь за огневым припасом - снарядами и патронами. В одной из деревень, через которую проходил наш полк, к колонне из конторы с красным флагом выскочил какой-то мужик. Поговорил о чём-то с командирами. Полк остановили, а затем колонну повернули в ближайший лес. По колонне пролетел слух - там, куда шли, уже немцы. Для проверки послали разведку, а пока стали готовить обед. Пообедали. Вернулась разведка. Полк построили и сообщили, что склады с боеприпасами, куда направлялся полк, захвачены немцами. Псков тоже. Связи с командованием нет. Снарядов взять негде. Придётся выходить к своим самостоятельно, без пушек. Из пушек изъяли замки и утопили в болоте, часть пушек столкнули в местное озерцо, остальные втащили в болото. Затем по-батальонно, тремя дорогами пошли на Восток выходить из окружения. Ещё не видели ни одного немца, не сделали ни одного выстрела, а попали в окружение!

Прошли несколько деревень. Осторожно. С разведкой. Немцев в них не было, местное население их тоже не встречало. К вечеру все устали, ждали привала и ужина. Впереди маячила большая деревня. Не знаю, то ли разведку не послали, то ли разведка прошляпила, но когда колонна втянулась в деревню, ей дорогу перегородила шеренга неизвестно откуда взявшихся немецких автоматчиков. Сзади тоже появилась шеренга немцы, перекрывая отход. Видимо, колонну заметили давно, приготовились к встрече и спрятались за плетнями. Колонна остановилась. Раздалась команда со специфическим акцентом: "Всем лечь", а в дополнение автоматные очереди поверх голов. Инстинкт, выработанный ещё в молодости на деревенских праздниках, когда приходилось уходить от засад "не своих парней", бросил меня из колонны к ограде близкого огорода. Руки привычно перебросили тело через ограду. Дальше по грядкам, вдоль дома к сараю и в его тени в поле, а по нему к недалёкому спасительному леску. Сзади трещали автоматные очереди, сквозь которые прослушивался топот чьих-то ног и тяжелое дыхание. Кто? Оглядываться некогда. Не хватало воздуха, но надо бежать, бежать изо всех сил. В поле сбросил с плеча винтовку. Патронов всё равно нет, чем может помочь железная палка? Сердце вот-вот разорвётся. Ну, вот и спасительная опушка, ещё несколько шагов и я падаю в не большой овражек. Рядом со мной падает ёщё кто-то. Продолжая хватать воздух ртом, поворачиваю голову. Ртом, как выброшенная на берег рыба, хватал воздух сосед по шеренге рядовой Пелевин, из деревни Чемоданово. Когда-то дрались друг с другом, а сейчас самый родной человек. Третьим упал политрук роты, почти мальчишка. Окончил училище перед самой войной. За ним упали ещё семь солдат. Стрельба прекратилась. Никто из беглецов не был ранен. Значит, стреляли не по ним, а по колонне, укладывая её на землю. Последний из сбежавших, парнишка из Ленинграда, сообщил, что для предотвращения побегов немцы стали стрелять вдоль колонны, несколько человек застрелили.

- Надо уходить дальше в лес, может быть погоня, - сказал политрук.

Ушли в чащобу. Натощак устроились на ночь. Я перед рассветом вернулся в поле за винтовкой. Политрук объяснил, что мне может здорово влететь за потерю "оружия" (оружие? без патронов), когда выйдем к своим. Рано утром ушли подальше от деревни по лесным дорогам, при необходимости, по полевым, но в обход деревень. Пощипали земляники, пососали в поле молочного овса, нашли брюквенное поле. Погрызли. Голода не утолили. Ночевали в стогу. На другой день решили всё таки зайти в деревню за пропитанием. На разведку пошел я и Андрей, мужик из Ярославской области, тоже коновода. Вошли в деревню по задам, осмотрелись, прислушались. Невероятно! Из центральной части деревни доносилась знакомая всем песня - Катюша. Наше радио! Значит, немца нет! Правда, звук какой-то глуховатый. Смело пошли на песню. Когда выскочили с боковой улицы на центральную, то от увиденного оцепенели. Перед нами стоял танк с фашистскими крестами, на его башне стоял патефон, который и исполнял Катюшу. На танке сидели четыре немца, один из которых сразу нас заметил и схватил автомат. Другие по его команде тоже. И смеясь, начали стрелять нам под ноги:

- Русский Иван, давай пляши! Сталин капут! Русский швайн, пляши бодро!

Пришлось плясать, быстро кружиться, а потом мы бросились бежать. Благо переулок был рядом. Немцы продолжали ржать и стрелять поверх наших голов. Видимо наш вид сильно рассмешил этих "весёлых ребят". Два измученных безоружных солдата в рваных, грязных гимнастёрках им были не нужны. Пусть подбирают тыловики.

Наша команда всё поняла по выстрелам, отошла в кустики и там подождали нас. Пришлось опять уходить голодными. Опять переходить на подножный корм: ягоды, дыдли, щавель, молоко формирующихся зёрен колосьев. Ночевали снова в стогу. Брюхо свело, понос. Ночью опять снился большой каравай деревенского хлеба. С голодухи много не поспишь. Поднялись на зорьке, побрели. К полудню набрели на небольшое лесное озеро, на берегу которого стоял большой двухэтажный дом с хозяйственными постройками. Залегли и наблюдали часа полтора. Ни какого движения. На разведку вызвались двое - Николай Пелевин и Сашка Архангельский. Вернулись через минут двадцать с двумя буханками хлеба. Разделили на восьмерых и умяли в миг. Разведчики тем временем докладывали. Это обкомовский дом отдыха. Персонала нет, один сторож. В кладовых много продуктов. Вот взяли эти буханки. Немцев не было, т.к. дом отдыха находится в стороне от основных дорог. Вошли. Питерца Семёна поставили наблюдателем. Нашли кладовые с хлебом, крупой, колбасой, маслом, консервами и прочим. Колбасу политрук сразу же конфисковал, как НЗ. Наконец поели отпуза. Не забыли и Сёмку. Сторож истопил баню. Помылись. Наконец-то тело начало дышать, перестало чесаться, освободившись от коросты накопленной грязи. Снова поели и, устроив спальню в небольшой комнате первого этажа, легли спать. Все десять. Надо было набраться сил после многодневных скитаний. Сторож брался покараулить и в случае чего предупредить. Конечно же все уснули мертвецким сном. Пробуждение было трагичным. Многим показалось, что снится страшный сон: немецкая брань, автоматная очередь и удары прикладов подняли и построили нас. В нательных рубахах и подштанниках, босыми загнали нас в сеновал. Туда же втолкнули сторожа. Сторож поведал, что немцев привёл мужик из соседней деревни. У него на рукаве была какая-то белая повязка (полицай?). Немцы прибыли на трёх автомашинах в четвёртом часу ночи, в самый сонный час. Сторож тоже забылся и не успел предупредить. По нашивкам, знакомым сторожу по империалистической, похоже санитарная часть. Послышался чей-то стон. Оглянулись и поняли, что стонал наш комиссар. У него обнаружили рану бедра. Перевязали, а он рассказал о гибели нашего товарища, Никитина из Харовска. Тот спросонок ли, намеренно ли хотел выскочить в окно. Немец по нему автоматной очередью. Одна из этих пуль и досталась комиссару. Теперь нас осталось девять.

Разобравшись в произошедшем, осмотрелись. Сеновал по летнему времени был пуст. В углу лежала небольшая куча прошлогоднего сена. На неё уложили раненного. Со второго этажа, за настилом не видно, сняли выстиранное и вывешаное ещё вчера своё обмундирование. Там же был спрятан и наш неприкосновенный походный запас. Так распорядился наш комиссар. Удачно распорядился. Оделись. Ради маскировки комиссар одел не свое, никитинское. Мы уже знали, что комиссаров немцы расстреливают.

В средине дня немцы вызвали сторожа. Я вслед уходящему негромко крикнул: "Лопату!". Сторож слегка кивнул. Принесли ведро воды, но ни завтрака, ни обеда. В конце дня в маленькое оконце размером 15 Х 20 см задней стены просунулась лопата с укороченным черенком. Значит, дед услышал и понял мою просьбу. Пошептался с комиссаром, рассказал о своём плане. Он одобрил. Решили начинать после захода солнца, а перед началом поесть из походного запаса. Когда солнечные лучи исчезли в щелях ворот сарая, я начал копать у задней стены. Землю относили в дальний угол и присыпали сеном. На всякий случай. К средине ночи подкоп был готов. По очереди тихо, тихо вылезли и, прихватив запас продуктов, стали уходить. Комиссар через 200 м упал:

- Не могу больше. Болит. Терпеть нет мочи.

Я позвал по цепочке Пелевина, Сашку устюжанина и Николая из Сокола, все вологодские. Подхватили раненого, понесли. В перелеске сделали носилки. Дальше уходить стало легче. В общем, побег удался. День переждали на небольшом, заросшем лесом островке встретившегося озерца, куда переправились на найденной лодчонке. На закате засобирались в путь, но передумали. Вдруг нас активно ищут? Пусть всё утихнет, тогда и пойдём. Благо есть продукты. Мы их конечно экономили. Кроме того, мы были все разуты. В темноте по лесам босиком ходить плохо. Перед восходом солнца меня позвал к себе политрук:

- Вот что, Федор! Моя рана плоха, задета кость. Медпомощи мы не найдём. Я еврей и к немцам мне нельзя и меня нельзя оставлять в деревне. Немцы расстреляют и меня и семью, которая примет меня. Я вас тоже связываю. Дальше уходите без меня. Возьми мои документы. Тебя все уже признали командиром. Веди людей на восток. В деревни заходи после разведки. Удачи.

Я попытался его разубедить, но он отослал меня досыпать. Я отошел, но лечь не успел. Раздался выстрел. Все проснулись, сгрудились вокруг застрелившегося политрука, почти мальчика. Я взял из его руки пистолет. Осмотрел. Больше патронов в нём не было. Жаль. Когда нас сонных в доме отдыха застукали немцы, он в суматохе успел схватить и спрятать под рубахой своё личное оружие. Оказалось, прятал для себя. Похоронили и, не завтракая, тронулись в путь. Я вспомнил лапти, всегда висевшие в сарае отца. Для сенокоса не было лучшей обувки. Легкая, мягкая. Как бы они сейчас пригодились! Надо срочно добывать обувь. Любую. Без неё не выйдем. Вон, Славка Голубичкин уже порезал ногу. Сильно. Наступил на битое стекло. Перевязал, но хромает сильно. Не ходок. К полудню подошли к ржаному полю, посреди которого виднелись три крыши. Похоже дома. Осторожно, с учётом прежних ошибок, подошли к ним. Немцев и полицаев нет. В двух домах две вдовы, в третьей молодуха со стариком - деверем. У всех дети мал-мала меньше. Одна из вдовушек тут же приняла на лечение Славку. Рану промыли, осмотрели. Нет, с такой раной ему идти нельзя. Вдова обещалась вылечить, в случае чего, объявит мужем. По дворам собрали кой-какую обувку. Почистились, отдохнули и к вечеру тронулись. На окраине деревни Никита из Рыбинска вдруг заявил:

- Мужики! Я остаюсь, Дарья предложила войти в дом! Выйдем ли к своим, неизвестно. А загреметь в плен к немцам можем запросто. Бегаем, как зайцы. А у Дарьи дети, их кормить надо, вот и помогу. Извиняйте, мужики!

Так наша команда сократилась до шести человек. На одной из полевых дорог нас заметил какой-то немецкий самолёт, и обстрелял. Мы разбежались кто куда. Когда самолёт улетел, стали искать друг друга, но нашлись только четыре человека. Двух сыскать не смогли. Через день и мы попали в ловушку. Полевая дорога вела через поле высокой не убранной ржи к лесу, где мы планировали устроить ночлег. По средине поля виднелись верхушки кустов. Дорога и поле нам казались пустыми. Когда мы сравнялись с кустами, раздался приказ:

- Стоять! Руки вверх!

Оказалось, нас взяли на мушку три полицая. Один сзади, один сбоку изо ржи и один спереди. У них три винтовки, у нас ни чего. Через ивовые перепутанные кусты не убежишь, запутаешься, пристрелят. Пришлось смириться. Полицаи нас связали и привязали к телеге, спрятанной ими за кустами. Вещмешки в телегу и потрошить. Довольные, паразиты, жрут и ржут. Наши запасы пришлись им по нраву.

- А мы вас, краснопузиков, издаля заметили. Спрятались. Вы и попались, - и мать перемать. Через несколько километров выехали на большое шоссе. На нем вскоре появилась колонна военнопленных. В неё и сдали нас полицаи. В этом общем пыльном потоке мы брели пару дней. Наконец колонна остановилась перед воротами концентрационного лагеря. Лагерь представлял из себя большой участок поля, обнесённый в несколько рядов колючей проволокой с вышками для часовых. Туда нас и засунули. Тысячи находящихся здесь людей, обросших, оборванных, голодных, давно съели всю траву и вытоптали пространство лагеря до пыли в поисках травяных корешков. Многие, давно попавшие сюда красноармейцы были истощены до предела, до безумия. Сам видел, как некоторые из них бросались на проволоку ограждения в попытке дотянуться до травинки за проволокой. Часовые с вышек их немедленно расстреливали. Были и такие, которые ели собственный кал. Погода стояла жаркая. Днём сильнее голода мучила жажда. С соседних полей раз в день в лагерь привозили брюкву и раздавали по паре брюквин на человека. Во вторую раздачу давали по полстакана немолотого зерна (овса, ржи или ячменя). Для получения раздаваемого выстраивалась очередь пленных с котелками, с крышками от них или другой какой посудой. Если кто-то пытался схитрить, обойти товарища или встать в очередь повторно, конвой таких расстреливал на месте. Воду привозили тоже раз в день и раздавали тем же способом. Пищу и воду более сильные отбирали у слабых, отбирали безжалостно, жестоко, до убийства сопротивляющегося, и слабые слабели ещё больше. По утрам почти ежедневно находили зарезанных, задушенных, но чаще умерших от истощения. Лицо людей звериное. Наша четвёрка держалась вместе и к нам никто не приставал. Прибился к нам ещё один парнишка из Ленинграда. Признался мне, что он еврей. Если немцы об этом узнают, то его обязательно убьют. О том, что он обрезанный, узнал один "громила" и требует отдавать ему зерновую порцию, иначе он донесёт немцам. Подошли вчетвером к рыжему "громиле" и объяснили ему, что теперь этот парнишка "наш". Спросили рыжего, хочет ли он "спорить силой". Тот смирился. По-моему, нашёл другую "жертву".

Нашлись и знакомые по роте. Их тогда положили очередями поверх голов. Эти выстрелы мы и слышали, когда убегали. Собрали оружие и отконвоировали сюда. Многие уже умерли, оставшие предельно истощены и ослаблены. У них уже не раз отбирали пищу. На их фоне мы выглядели откормленными боровами. Пришлось и их взять под опеку. Вскоре к нам присоединилось ещё несколько знакомых мужиков из деревень, соседних с Ожеговым. Когда-то дрались. Теперь как родные братья.

По утрам в лагерь входила команда охраны и приказывала пленным собирать и выносить умерших. Хоронили в поле, не далеко от лагеря. Съориентировавшись в ситуации, мы сняли с умерших нужную нам обувку (мне достались добротные ботинки с обмотками), шинелишки, подобрали котелки. Зачем мёртвым всё это? Когда мы умрём, пусть снимают с нас. Главное воспоминание о лагере: под ложечкой сосёт, всё время хочется есть и пить одновременно, даже во сне.

Недели через две в лагерь приехали немцы в чёрных мундирах. Кто-то назвал их эсесовцами. Лагерь построили и объявили: "Кто владеет каким либо ремеслом, выйти из строя". Моя четвёрка шагнула вся. Ленинградский парнишка решил не отставать. Но как оказалось, зря. Я сказался плотником, Пелевин Николай - кузнецом, Александр из Устюжны и Николай из Сокола - слесарями. Еврейчик, как и я, - плотником. Отобранных под конвоем эсэсовцев вывели за пределы лагеря и приказали спустить штаны и подштанники до колен. Ленинградец побледнел:

- Всё, дядя Федя, кончилась моя жизнь. Спасибо за помощь.

Вдоль шеренги прошёл их главный и стеком (тростью) показал на нескольких военнопленных. Их выводили из нашей шеренги, как только стек касался чьего либо плеч. Лёг стек на плечо и нашего ленинградца. Все одели штаны. Выведенных в сторонке построили в шеренгу и на наших глазах расстреляли.

- Нам евреи и комиссары не нужны, - объявил на ломаном русском их главный.

Нас построили в колонну по три и повели, как потом оказалось, на железнодорожную станцию, где загнали в теплушки. Так закончился первый круг моего ада. Будующее показало - не самый плохой.

В каждую теплушку поставили по баку солёной селёдки, по бидону воды и по куску хлеба на человека. Первый хлеб за столько дней, такой маленький, такой сладкий! Каждому досталось по рыбине, довольно крупной. Пелевин, толкнув меня, прошептал:

- Надо набрать воды, пока все едят. Селёдка солёная, а воды мало! Не известно, когда ещё дадут. Не надо много есть селёдки. Обопьёмся.

- Верно. Надо потерпеть.

Мы спрятали хлеб и половину рыбин в свои вещмешки. Ограничились малым обедом. Воды набрали по полному котелку. Ехали двое суток. С остановками. Но к нам никто не заглядывал и ни кто, ни чего не приносил. Мужики, съевшие всю селёдку, сильно мучились от жажды. А мы так и не притронулись к рыбной заначке. Терпеть голод легче, чем жажду. Хлеб конечно съели. Ме-е-е-дленно. Как конфету.

В конце вторых суток на очередной остановке двери вагона распахнулись, и нам приказали выходить. Из соседнего вагона выгрузились тоже. Нас построили и повели. Колонну охраняли эсэсовцы с собаками. Загнали в большое каменное здание с крепкими решетками и каменным полом. Только теперь доли воды. Много. Напились, доели селёдку. Кто-то из пленных сообщил, что нас привезли в польскую Силезию, почти на границу с Рейхом. В соседнем отсеке меньшего размера, отгороженного от нашего двойной решеткой, тоже сидели арестованные люди: дети, мужчины и женщины, молодые и старые. Все в штатском. Было видно, что они измучены жаждой и голодом. Многие просили воды. Но немцы нас сразу предупредили:

- Там польские евреи и коммунисты. Если кто-либо из вас передаст им воды, будет переведён к ним.

В конце дня пригнали походную кухню. В наши котелки по черпаку влили горячей баланды: вода, крупа и горох. На поверхности плавало нескольк5о звёздочек. Следы жира. Но она нам показалась вместе со странным полублином ( знатоки сказали - из кукурузной муки) невероятно вкусной. Еще бы, горячего месяц не ели! Потянуло на сон. Каменный пол не был жестким.

Про соседей узнали. Их долго не кормили. Пить давали без ограничения. Бак с водой был всегда полон. Потом принесли много селёдки, без ограничений, а воды в бак не налили. И вот уже много дней им не дают воды, а селедку, пожалуйста. Под их вой и стон мы и уснули. А утром мы все прилипли к решеткам окон. Во двор нашего П-образного дома въехала водовозка, запряжённая пегой лошадью. На телеге была установлена не обычная, привычная с детства бочка, а прозрачная, стеклянная! И в ней отчётливо просматривался волнообразный уровень прозрачной воды, по которому пробегала дополнительная дрожь от неровностей булыжной мостовой. Окрылись двери соседнего отсека и истомлённые жаждой узники высыпали во двор. Увидев бочку с водой, они бросились догонять её. Но возчик понукнул лошадь, и она ускорила шаг. Вода в бочке заплескалась ещё явственнее. Толпа, наконец, догнала повозку. Возчик погнал лошадь вскачь. Самые сильные, отталкивая более слабых, не отставали. По их спинам ударили кнутами появившиеся надсмотрщики. Но люди на удары внимания не обращали. Их манила вода. Наконец несколько рук вцепилось в бочку, и стащили бочку с телеги. Она ударилась о камни мостовой и разбилась. Образовалась куча-мала. Люди пытались изловить воду в образовавшихся лужицах, но она быстро исчезала в песчаном грунте. Высасывали мокрый грунт. Их рты были в грязи и крови от порезов об осколки разбившейся бочки. И в течение всего этого времени по их спинам нещадно хлестали кнутами. Вдруг охрана с плетьми отступила. Охранники, стоявшие по периметру двора, спустили своих собак. Собаки всем, ползавшим по земле, и взрослым и детям, перегрызали горла. Люди отбивались, кричали, собаки злобно рычали. Вскоре сопротивление прекратилось. Собак оттащили. Охрана добила ещё шевелящихся. Ужас кончился. Из соседнего здания вывели с десяток наших военнопленных. Они покидали растерзанные тела в подъехавший грузовик, и он уехал. Двор посыпали песком. Мы сошлись во мнении, что эту драму немцы показали нам специально, что бы мы наяву увидели что нам грозит , если не будем их слушаться.

На другой день нас вывели на работу. Начали строить бараки, комендатуру, казармы для охраны, возводить ограждения из колючей проволоки, другими словами строить лагерь для самих себя. Кормили два роза в день. Утром и вечером. Баландой из чечевицы с куском ячменного хлеба. Работать заставляли много. Жратвы не хватало. Для надзора поставили надсмотрщиков из наших же военнопленных. Им за это полагался доппаёк и они старались. Мы теряли в весе. Вскоре нас переселили в барак стоящегося лагеря, мы помылись в бане, постриглись, постирались.

Где-то в конце августа вдруг вместо работы нас выстроили на плацу в одну шеренгу и приказали рассчитаться по десяткам, а каждому десятому выйти из строя. Вышедших из строя построили у стены одного из бараков. Затем объявили, что из лагеря бежали трое военнопленных, а посему будет расстрелян недоглядевший старший по бараку и каждый десятый военнопленный лагеря. В назидание. Чтобы впредь каждый понимал, что за его побег оставшиеся будут платить своей кровью. Приговор был исполнен тут же. По спине пробежали мурашки. В своей десятке я был ДЕВЯТЫМ ! Повезло, однако.
Лагерь отстроили. Он пополнялся всё новыми и новыми партиями военнопленных. Стали гонять на новое строительство. Фабрики какой-то. Неважно. Зима. Холод. Голод. Весной нас снова построили в неурочный час. Приказали снова рассчитаться до десяти. Внутри всё похолодело. Опять кто-то сбежал? Охрипшим голосом кричу: ПЕРВЫЙ ! А дольше по известному сценарию. Каждый десятый в строй у стены, к ним два надсмотрщиков и немедленный расстрел. Опять смерть прошуршала рядышком!

Весной 42-го в Германии объявили дополнительную мобилизацию для компенсации потерь прошлогодней компании. На заводах фатерлянда стало не хватать рабочих рук. Брешь решили закрыть русскими военнопленными. В нашем лагере отобрали тоже нужных людей. В список попали и мы с Пелевиным. Опять набитые теплушки, нехватка воды, испражнения в углу вагона. Выгрузили нас в лагерь под городом Рур, на западе Германии. Нас с Пелевиным определили на сталелитейный завод. Его в горячий цех, меня в формовочно-модельный. Вместе с другими русскими военнопленными сколачивал ящики, гонял тележки с заготовками, с разными формовочными материалами и т.д. Десятичасовая тяжелая работа, - под надзором нашего надсмотрщика и немецкого мастера не посидишь, - и двухразовое питание в лагере утром и вечером в виде похлёбки из чёрте чего и куска эрзацхлеба изнурили нас основательно. Мы слабели. Работа стала казаться всё тяжелее. Всё время хочется есть, мучают мысли о семье. Как они там? В новой чужой деревне, без хозяйства. Второй год войны. Уходил на два месяца, а что оказалось? Куда ж меня занесло? Заводы, расположенные вблизи города Рура, несколько раз по ночам сильно бомбили англичане и нас гоняли на расчистку завалов. Мы конечно злорадно радовались. Наш лагерь был очень близок к одному из этих заводов, но на наши головы бомбы не падали. Ни разу!

Мой напарник по цеху совсем ослаб. Перевозили в горячий цех только что изготовленные формы. Одну я снял и поставил на стеллаж. Вторую понес напарник, упал, форму повредил. Подскочил мастер с какой-то железкой в руках. Размахнулся.

- Сейчас ударит! Убьёт напарника!- пронеслось в голове.

Я подскочил и перехватил руку мастера на ударе. Тут же отпустил и, улыбаясь в его бешеные глаза, знаками показал, мол, ослаб человек, нет сил у него, и развёл руками, а сам думаю:

- Ну, всё! Сейчас позовёт эсесовца и мне крышка.

Но немец стих, эсесовца не позвал и велел вернуть испорченную форму в наш цех.
- Пронесло, - облегчённо вздохнул я.

Однако не пронесло. Утром нас обоих оставили в лагерном бараке. В полдень приехал крытый грузовик с красным медицинским крестом. В него впихнули до двух десятков ослабевших пленных и увезли в якобы лазарет на лечение. Но среди наших давно ходил слух, что увозят ослабевших вовсе не в лазарет, а в некий лагерь смерти, какой-то Бухенвальд. По крайней мере, ни один из отправленных на "лечение" обратно к нам не вернулся. Меня же на другой день перевели в другой лагерь, откуда стали направлять на работу в забой угольной шахты. Шахтёром забойщиком у меня был пятидесятилетний или около того угрюмый широкоплечий немец. Он отбойным молотком рубил уголёк, я же должен был загружать его в вагонетку и гонять её до сборного пункта, возвращаясь обратно с пустой. Кормежка та же, а работа до беспредела тяжёлая! Настоящая каторга! Вот это пронесло! За месяц работы в шахте мой вес упал до 35-ти килограммов, т.е. до половины от нормы. Силы оставляли. Что дальше? Бухенвальд? Терпение оставляло. Я уже решил, что лучше покалечить себя и отправиться в лагерь смерти, чем тянуть эту бессмысленную, мучительную жизнь.

Направляясь утром в свой штрек, я сделал вид, что оступился и, что бы избежать падения, вытянул руку и стал смещать тело в сторону мощного вентилятора. Ещё секунда и моя рука попадёт под его лопасти, и они отрубят мне правую кисть. Эту хитрость я продумал ещё ночью, в бараке. Так бы и случилось, но я получил мощный пинок под зад от разводящего охранника и отлетел от вентилятора. Охранник сдал меня по надзор шахтёру и как обычно удалился. Теперь за меня отвечал забойщик. Начали работу. Забойщик нарубил уголька и отошел в сторону, давая место мне. Я забросил в вагонетку несколько лопат и, поднимая очередную, выронил её. Колени подкосились и я растянулся рядом. Шахтёр, матерясь по-своему, схватил меня за шиворот и как котёнка отшвырнул в сторону, а сам схватил лопату.

- Ну, - думаю,- Убъёт. Хлестнёт сейчас лопатой по башке и конец мученьям. Вот и хорошо.

Но немец стал сам загружать вагонетки, гонять их на сборный пункт и рубить уголь. Я хотел было вернуться к работе, но немец цыкнул на меня, что бы лежал. Во время обеденного перерыва шахтёр как обычно развернул свой "сверток от фрау", отломил половину куска хлеба с маслом и передал мне. Я хотел было отказаться, в лагере предупреждали, что бы мы не смели брать пищу шахтёров, но он знаками приказал, чтобы я ел, и приставил к моему носу свой огромный кулак. Затем передал большую часть своей колбасы. Взял. В конечном счёте, что такое расстрел, как не освобождение от каторги. Я же этого утром хотел. После обеда он позволил мне гонять вагонетки, нагружая их по-прежнему сам. На другой день он принёс на обед небольшую порцию и для меня. Я как мог, помогал ему в погрузке. Он же выполнял и свою и часть моей работы. Для него ведь тоже была установлена норма выработки и в случае её невыполнения шахтеру грозили крупные неприятности, как и за не донос о моей неспособности работать.

На другой день меня направили ( редчайший случай в нашей лагерной жизни) в местный лазарет в качестве обслуживающего персонала (няньки, истопника, уборщика). Как и почему это случилось, я не знаю, но думаю, что моим благодетелем и спасителем был этот немец, шахтёр-забойщик, фриц, член национал-социалистической партии (он сам об этом говорил), настоящий, стопроцентный фашист. В лазарете я не набрал веса, но силы какие-то вернулись, а через месяц-полтора в наш рурский лагерь нам на смену привезли новую партию советских военнопленных, новую партию рабов. Нас же перевезли в другой лагерь, севернее, расположенный на окраине города Кёльна. Так закончился мой самый страшный круг ада.

В кёльнских лагерях питание было хуже, зато работа не в пример легче. Нас, советских военнопленных, здесь в основном гоняли на хозяйственные городские работы: чинить мостовые, мести улицы, ремонтировать здания и т. п. Почти рядом с нашим русским лагерем располагался лагерь английских и французских (?) военнопленных. В отличии от нас их на работы не гоняли. Уборку лагеря они делали, но остальное время проводили за спортивными играми: футбол, волейбол, баскетбол и другие, например, что-то похожее на нашу лапту. Каждое воскресенье я сам наблюдал их игры. У нас ни кто ни во что не играл. Не было сил. Только бы отдохнуть дали бы! Ребята говорили, что и питание им дают лучше, калорийнее. Но мало этого! К ним в лагерь часто приезжали большие, крытые грузовики с красными крестами и полумесяцем на бортах и крыше. Ребята говорили, что это машины международной организации "Красный крест и полумесяц". В этих машинах англичанам и французам привозили продукты от организации и посылки и письма от их родных, и яко бы пленные тоже отправляли из лагеря своим родным письма с этими машинами. Я сам пару раз через проволоку видел, как после приезда машин "Красного креста и полумесяца" многие пленные, отойдя в сторонку, читали какие-то листочки. По-моему они действительно получали письма от родных из Англии, с которой Гитлер вёл войну с 39-го года! Кроме того, ребята говорили, что у них в бараках и в лагере командуют пленные английские офицеры, старшие по званию, а не как у нас - крессы-надсмотрщики, назначаемые немцами. Если верить тому, что рассказывают, то по сравнению с нами ихний лагерь - санаторий высшего разряда, а точнее - рай на земле.

Однажды, на утреннем построении скомандовали: "Кто имеет опыт работе в сельском хозяйстве выйти из строя!" Я вместе другими вышел. Меня и еще одного мужика моего возраста под конвоем охранника отвезли(!) в одну немецкую деревню и передали в полное распоряжение и под ответственность бауэру, владельцу большой (относительно) животноводческой фермы. Мы с Василием, так звали напарника, косили, возили корма на скотный двор, стоговали сено, убирали овес, рожь и т.д. Кормить нас обязан был хозяин. По сравнению с лагерной баландой его кормёшка была шикарной. На ферме скотниками и доярками работали наши русские и украинские девчата и они исподтишка нет- нет до и поднесу по кружечке молока. Постепенно вернулась сила, набрал вес почти до нормы. Наконец-то мне кажется, повезло. Вот бы дотянуть до конца войны! До нас уже дошли слухи о победе наших под Сталинградом (январь 43г), о поражении немцев в Северной Африке (май 43г.).

У бауэра мы работали почти год, до августа 43-го. В конце августа случилась, можно сказать, беда. Хозяин фермы в мае погиб в городе во время бомбёжки. Распоряжаться всем стала его жена, рябоватая, полнотелая женщина 45-ти лет или постарше. Однажды я с напарником работал на сеновале. Туда явилась бауэрша, отослала напарника зачем-то на конюшню, а сама подошла ко мне, обняла, стала целовать, и мы упали на сено. Я еле вырвался из её пылких объятий, обложив её по-русски крепкими матюгами. А что делать? За половую связь с немкой советскому военнопленному следовал немедленный расстрел. Бауэрша ушла, сверкнув на меня злыми глазами. Вечером нас вернули в лагерь и там оставили до конца войны, точнее до нашего освобождения в апреле 1945 года войсками США. Хорошо, что так кончилось дело, а могла бы обвинить в домогательстве.

Дошли слухи о высадке союзников в Сицилии (июль 43 г.), о разгроме немцев под Курском (август 43г.). Нас всё чаще стали вывозить в соседние города на расчистку завалов после их бомбардировок авиацией союзников. Налеты союзников ставились всё ожесточеннее, массированнее. Однажды проснувшись, мы были удивлены увиденной картиной. Рядом с нашим лагерем немецкие сапёры сами (!) огораживали колючей проволокой очень большое пространство и возводили сторожевые вышки для охраны вновь создаваемого лагеря. Позже запустили нас для строительства бараков и помещений охраны. Мы сокрушенно гадали: "Где немцам улыбнулась удача?" Каково же было наше удивление, когда в один из дней новый лагерь был заполнен итальянскими солдатами. Союзники превратились в противников? Муссолини против Гитлера? Вскоре узнали, что Италия перешла на сторону союзников, Муссолини повешен, англо-американские войска высадились на Апеннинском полуострове. Мы думали: "Ну и достанется теперь макаронникам за измену! Будет хуже, чем нам!" Но мы ошиблись. Вскоре и к ним прибыл "Красный крест" с продуктами, с письмами, с одеждой и другими нужными вещами и стали они жить да поживать, да добра наживать, как и англичане в другом, соседнем с нами лагере. Ну а мы продолжали растаскивать каменные завалы и питаться баландой из тухлых продуктов.

Почему так? Этот вопрос стал постоянно звучать в бараках. Тогда знающие, грамотные из пленных объяснили. Все страны Европы договорились между собой о гуманном обращении с пленными. Страны могут воевать друг с другом. Если одна страна возьмёт в плен солдат другой, враждебной ей страны, то она обязана пленных кормить по согласованной норме, обеспечить лечение, обеспечивать тёплой одеждой и жильём и другими нуждами. Пленных запрещается использовать на каких либо работах вне зоны их пребывания (лагеря), внутри лагеря он выполняют только те работы, которые выполняют любые солдаты внутри своего гарнизона для своего жизнеобеспечения и санитарии. Для контроля соблюдения договора и оказания помощи военнопленным страны-подписанты создали организацию "Красный крест и полумесяц". Грузовики именно этой организации и доставляли английским, французским и итальянским соседям по кёльнскому лагерю продукты, посылки и письма от родных. Правительство СССР, Сталин подписать договор отказались, считая, вероятно, его вредным для страны, а может даже и опасным для режима. Вот почему с нами немцы обращались хуже, чем со скотиной, хуже, чем с рабами, а с остальными - как с людьми равными себе.

Наши военнопленные 42-43-го года пленения рассказывали, что советские органы ущемляют, наказывают семьи солдат, сдавшихся в плен, считают пленных предателями и чудь ли не врагами Родины. Политработники в войсках и в газетах призывают оставлять последний патрон для себя, застрелиться им, но только не сдаваться в плен, не становиться предателем. У союзников, англичан, французов, американцев и других европейцев, рассказывали пленные из грамотных, если у солдата кончились патроны и другие средства сопротивления, обороны, плен был всего лишь скверной неизбежностью. У себя на родине пленённые пользовались таким же уважением и почётом, как и прочие солдаты. Их семьи пользовались материальной поддержкой со стороны властей на равнее со всеми, а им самим выплачивалось денежное содержание за всё время пленения. Их правительства обязаны были оказывать, и оказывали через "Красный крест" материальную помощь своим пленённым солдатам. А у нас? Не знаю, может чего и путали ребята, не надо почета и другого, но пусть бы хоть не преследовали нас потом. А то!

Отец выпил стакан браги, вытер губы ладонью и продолжил.

Налёты союзников на Кёльн в 43-ем были довольно частыми. Нас выводили на разбор завалов разрушенных зданий. Разрушения нам казались ужасными. Но то, что произошло в 44-м, трудно поддаётся описанию. Случилось это ночью. Завыли сирены, вспыхнули прожектора, мы выскочили из бараков (в конце войны при звуке сирены это допускалось). Послышался тяжелый, надвигающий, нарастающий звук множества бомбардировщиков. Вблизи наших лагерей и вокруг их вдруг взмыли ракеты. В небе вспыхнуло множество, медленно снизавшихся "фонарей", которые осветили весь город. Стало светло почти как днём. Мечущиеся прожектора судорожно щупали небо, в их перекрестия попали несколько самолётов. Какие-то были сбиты. Гул сотен самолётов достиг города и повис над ним, Взрыв первой бомбы сотряс землю у нас под ногами и потонул в непрерывных взрывах других взрывов. Город потонул в сполохах непрерывных взрывов. Несколько минут мы с удовольствием, со злорадным наслаждением наблюдали картину разверзнувшегося ада над красивейшим городом Германии. Сколько-то многотонных бомб упало вблизи лагеря, но мы почему-то чувствовали себя в полной безопасности. Наверное, из-за ракет, обозначивших наше местопребывание. Отбомбив, самолёты стали удаляться. Взрывы прекратились, но город весь горел, сплошное пламя. Мы хотели уже возвращаться в бараки, Но гул удаляющихся самолётов почему-то не стихал. Наоборот, он стал усиливаться, нарастать, снова повис над городом и потонул в сплошном грохоте взрывов. Ад вернулся вновь в Кёльн. Земля под нашими ногами непрерывно содрогалась, только по её дрожанию ещё можно было определить взрыв конкретной бомбы. Визуально не определялось. Мешал сплошной многокилометровый пожар горевшего города. Отбомбив, самолёты стали уходить, но за ними появилась третья волна, за ней четвёртая, пятая. Мы уже не злорадствовали. Мы просто молча наблюдали гибель города в адском пламени, который сами немцы и позвали на свою землю в 39-м году, а может еще и раньше, в 1932-м. На территории наших лагерей не упала ни одна бомба, ни один осколок, хотя рядом с ними расположенные здания города были буквально снесены. Б-2 Соединённых штатов работали безупречно.

Только через сутки нас вывели на улицы города. Но улиц не было, не было и города, повсюду, куда достигал глаз, мы видели одни развалины, среди которых то тут, то там торчали чудом сохранившиеся остовы бывших многоэтажных домов. И над всем этим хаосом то ли величественно, то ли печально возвышался почти не потревоженный Кёльнский собор со сбитым крестом. На грудах развалин копошившие немногочисленные люди. Что-то искали. По пути тоже встречались редкие немцы, мужчины, женщины. Они молча, обречённо уступали нам дорогу. Это было уже другие немцы. По-моему они уже считали нас, пленных, хозяевами, а себя побеждёнными. Я хорошо помню, как менялось у немцев отношение к нам. В первые два года при появлении колонны советских военнопленных дети в нас кидали палки, камни. Их матери смеялись над шалостью детишек, а взрослые мужчины обзывали нас "руссиш швайн". В 43-м ситуация начала меняться, детей стали матроны останавливать, взрослы уже не ругались, а в 44-м некоторые сердобольные немки стали втайне от конвойных передавать в колонну то кусок хлеба, то кусок колбасы, то ещё что. Конвой тоже изменился. Раньше конвойные не позволяли даже приблизиться к колонне, стреляли. Теперь при передаче продуктов в колонну конвойные отворачивались. Поменялись и конвойные. Вместо рослых мордатых эсэсовцов, теперь нас конвоировали пожилые немцы, явно из резерва второго сорта. Другими словами начинали войну немцы, все немцы, а не только некие фашисты с Гитлером. Они тогда были все едины, все были фашистами. А вот когда на их головы стали сыпаться похоронки с востока и бомбы с запада, стали прозревать, стали отделять себя от фашистов, от Гитлера. Но только тогда.

Освободили нас американцы весной, в самом конце марта, во время проведения Рурской операции (23.03 - 18.04. 45г.). Нас как обычно вывели на очистку завалов города. Идём в колонне к месту назначения. Послышалось тарахтение множества моторов, лязг гусениц. Нас остановили. Вдруг наши конвоиры побросали оружие и подняли руки. К нам подходила колонна американской моторизованной пехоты. Немцев прикладами с бранью сбили в кучу. С ними не церемонились. Нам показалось, что немцев американцы любили ещё меньше нашего. Всю нашу колонну улыбающиеся американцы со словами "русиш френд" разобрали по своим машинам, каждому насовали в руки множества продуктов из своих запасов и помчали к нашим лагерям. Я оказался под опекой черного как смоль солдата, широко улыбающегося негр. Он отдал мне все свои продукты, шоколад, подарил часы, нож и еще что-то. В месте с нами американцы въехали в лагеря военнопленных, в наш, в английский и итальянский. Как было у других, я не знаю, но нам было разрешено расправиться с наиболее одиозными немецкими охранниками и надсмотрщиками из нашей же среды военнопленных.

Вскоре прибыли студобекеры и санитарные машины с врачами. Нас рассортировали по состоянию здоровья и отвезли в уже развёрнутый полевой госпиталь. Недели через две нас перевели из полевого госпиталя в стационарный. Такого внимания, сочувствия, такой заботы, которыми окружал нас персонал американских госпиталей, я более ни где не встречал. Точно знаю, что всё это было не показным, не по чьему-то приказу, а искренним, от души. К концу мая уже ничто не напоминало в нас тех скелетов, которых вывозили заокеанские союзники из кельнского лагеря. Но, тем не менее, продолжалось усиленное диетическое питание, регулярные медицинские осмотры, процедуры, уколы и т.д.

Поскольку госпиталь оказался на территории английской зоны контроля, определённой решением Крымской конференцией стран-победительниц, мы были переданы англичанам. Отношение к нам резко поменялось. Стало холодно-вежливым, отстранённым. Это были наши союзники по неволе. Для них мы, советские, были людьми как бы второсортными, не достойными их расположения. Рацион и медицинские процедуры уменьшились. Однако в России, в фильтрационном лагере, куда мы попали после того, как англичане передали нас советским властям, мы все постоянно вспоминали сказочный английский "санаторий" и более ранний американский "рай". Перед передачей англичанам к нам приходили раза два-три американские офицеры и предупредили, что на родине нас не встретят как героев, наоборот, в СССР нас считают почти предателями, что многих из нас там ждут советские концентрационные лагеря, условия жизни в которых даже хуже чем в фашистских. Они так же предупредили, что английские власти обязательно передадут нас советским властям, всех, без исключения, и если кто-либо из нас не хочет возвращаться в Союз, то они рекомендуют заявить об этом и уйти с американскими частями, а затем эмигрировать в США, или любую другую страну мира. Но те, кто остаётся, должны знать, что Сталин не любит беглецов, и их родные советскими властями повергнуться преследованию. Как показало будущее, моя жизнь здесь, эти офицеры говорили правду, не соврав ни в чём. Получается, что они заботились о том, что бы Н А Ш выбор был осознанны, свободным. Многие неженатые ребята выбрали невозвращение, и ушли с американцами. У меня же выбора не было, почти пять лет назад я оставил семью там, в России, а без неё я не мыслил своего существования. Она меня ждала, и я ей был очень нужен.

На родине, в фильтрационном лагере, меня допрашивали под протокол три месяца. Многих из солагерников увозили "воронки", говорили, на север рубить уголёк, в лагеря для врагов народа. У меня видимо всё сложилось хорошо, все мои показания подтвердились, и меня отпустили домой с обязательством в течение пяти дней по прибытии в Вологду явиться в Вологодский отдел НКВД (ГБ?) и там вручить сопроводительный пакет с моим личным делом. За эти три месяца допросов я значительно похудел и уже не напоминал того "порося", каким вышел из английского госпиталя.

Лейтенант, к которому меня прикрепили в отделе НКВД, просмотрев мои документы, заявил:

- Так, значит, ты всю войну работал на немцев, на фашистов, на Гитлера! Да ты, гад, предатель, враг народа! То, что тебя не посадили, ещё ничего не значит. Я сам всё проверю и даю слово, что тебя, гада, обязательно законопачу туда, где Макар телят не пасёт! Иди в свой совхоз, работай пока. Но если я узнаю хоть малейший намёк на вредительство - сядешь! Работай так, чтобы тебе, фашистскому прихвостню, зачли вред нанесённый пролетариату. Каждый месяц будешь приходить сюда, отчитываться и отмечаться. Вдруг сбежишь. И помни, что я сказал. За тобой всегда и везде будут наблюдать мои люди!

Я уже сейчас не помню точно всю ту мерзость, которую наговаривал мне энкэвэдэшник при каждом моём ежемесячном посещении. Вскоре я узнал, что вернулся в свою деревню Николай Пелевин. Сходил к нему, выпили, повспоминали наше совместное житьё бытьё. Николай сказал, что живым вернулся ещё один из наших, Сашка из Устюжны. Правда, чахоточным. У самого Николая рука перебита, сухая. Эсэсовцем, в Рурском лагере. Вот почему мы на свободе. Мы все независимо рассказали одно и тоже и этим помогли себе!

В 51-ом моего первого куратора, ставшего капитаном, сменил другой лейтенантик. Такой же паразит и сволочь. Весной, вы знаете, Берию арестовали, моего куратора тоже посадили. Последний раз, в мае этого года, мне сказали, что я могу больше не приходить, если будет нужно, сами вызовут. Пока тихо. Не трогают. Но я всё ещё боюсь ИХ. Вдруг кто ни будь донос настрочит, и тю-тю.

Вот и всё. Давай, Витя, налей по полному.

Витя налил. Отец поднял стакан и сказал:

- Вот что, сыны. Не попадайте в плен. Уж лучше застрелиться. Не желаю вам тех мук, что выпали на мою долю!- и залпом выпил весь стакан.

Мы ещё посидели, поглазели на увядающую природу и вернулись в дом. Я же вспомнил отца в момент его возвращения, в ноябре 45-го. На фоне жителей деревни он вполне походил на откормленного поросёнка. Каким же он был вначале лета 45-го? В доме мать продолжала хлопотать вокруг вернувшегося сына. Лёля опять повисла на Вите. Я в уголке тихо задумался над причиной отказа Сталина признать договор о военнопленных. Это же поведение людоеда!

О.И. Поливанов Приложение:

Вопрос о международных конвенциях

http://ru.wikipedia.org/wiki/Советские_военнопленные_в_годы_Великой_Отечественной_войны

На Нюрнбергском процессе защита выступила с заявлением о том, что Женевская конвенция якобы не распространяется на советских военнопленных на том основании, что СССР не является участником этой Конвенции. Однако Международный военный трибунал отклонил довод защиты как несостоятельный. Он указал при этом, что всегда и во всех случаях при обращении с военнопленными должны быть применены общие принципы международного права: содержание в плену должно преследовать лишь одну цель - воспрепятствовать военнопленному принимать участие в военных действиях. Убивать беззащитных людей или даже наносить им какой-то вред из мести - противоречит военной традиции.

Тяжёлое положение советских военнослужащих в нацистском плену гитлеровское руководство объясняло тем, что СССР не признал Гаагскую конвенцию и Декларацию 1907 года о законах сухопутной войны и не подписал Женевскую конвенцию 1929 года, определявшую правовой статус военнопленных, хотя эта конвенция была подписана 47 странами. На самом деле, Гаагскую конвенцию подписала Российская империя, а Женевская конвенция регламентировала отношения к военнопленным вне зависимости от того, подписали ли их страны конвенцию или нет.

25 августа 1931 года нарком иностранных дел М. М. Литвинов заявил, что СССР присоединяется к одной из принятых в Женеве конвенций Международного Красного Креста от 27 июля 1929 года, и в частности: "Об улучшении участи раненых и больных военнопленных". Основной причиной, по которой Советский Союз не подписал Женевскую конвенцию в целом, было несогласие с разделением пленных по национальному признаку. Начальник штаба главнокомандования сухопутных сил вермахта Ф. Гальдер на Нюрнбергском процессе приводил слова Гитлера: ...так как русские не признают Гаагской конвенции, то и обращение с их военнопленными не должно быть в соответствии с решениями Гаагской конвенции...

Председатель Международного комитета Красного Креста Марсель Юнод сразу с началом войны, 22 июня, предложил правительствам СССР, Германии, Румынии и Финляндии совершать обмены списками убитых, раненых и попавших в плен. Сам Красный Крест должен был заботиться обо всех пострадавших на фронте. В попытке исправить ситуацию с военнопленными, 27 июня 1941 года нарком иностранных дел В. М. Молотов телеграфировал председателю МККК о готовности СССР осуществлять обмены списками военнопленных и о готовности пересмотра отношения к Гаагской конвенции "О законах и обычаях сухопутной войны". 17 июля 1941 года СССР в правительственной ноте, переданной Германии через Швецию, заявил, что присоединяется к Гаагской конвенции, так же при условии взаимности. Однако эта нота была отклонена Германией. Более того, в тот же день был подписан и вступил в силу приказ гестапо, предусматривавший уничтожение "всех советских военнопленных, которые были или могли быть опасны для национал-социализма". Позднее Советский Союз дважды, в ноте НКИД СССР от 25 ноября 1941 года и в ноте НКИД от 27 апреля 1942 года, заявлял о выполнении принципов Гаагской конвенции по отношению к германским военнопленным, в то же время обвиняя немецкую сторону в несоблюдении её. Причём, в ноте от 27 апреля 1942 говорилось, что СССР присоединился к Гаагской конвенции de facto.

В то время как советское командование делало все возможное для налаживания работы по приему военнопленных и их обеспечению, немецкое правительство предпринимало шаги в противоположном направлении. 8 августа 1941 года Управление по делам военнопленных при ОКВ выпустило новые правила, еще более ужесточившие обращение с советскими военнопленными во всех лагерях. Одновременно СССР утвердил постановлением СНК СССР от 1 июля 1941 года "Положение о военнопленных", основанное на этой конвенции и содержавшее документальное подтверждение заявления о соблюдении международно-правовых норм ведения войны. В дополнение к Положению были выпущены приказы НКВД СССР "О порядке содержания и учета военнопленных в лагерях НКВД" от 7 августа 1941 года и "О состоянии лагерей военнопленных" от 15 августа 1941 года.

 

Так как по теории Гитлера славяне (поляки, русские, белорусы, украинцы и т.д.) считались расово неполноценными, способными быть только рабами для гордых арийцев, ни о каком равенстве в содержании военнопленных и обращении с мирным населением западноевропейских и восточноевропейских стран быть не могло. "Война [на Востоке] будет резко отличаться от войны на Западе. На Востоке жестокость является благом на будущее. Командиры должны пойти на жертвы и преодолеть свои колебания..."

30.3.1941 г. ... 11.00. Большое совещание у фюрера. Почти 2,5-часовая речь...

http://ru.wikipedia.org/wiki/Великая_Отечественная_война

Для большинства мест, подвергшихся оккупации, этот период продолжался два-три года. Захватчики ввели здесь для советских граждан в возрасте от 18 до 45 лет жёсткую трудовую повинность. При этом рабочий день даже на вредных производствах длился 14-16 часов в сутки. За отказ и уклонение от работы, невыполнение приказов, малейшее неповиновение, сопротивление грабежу и насилию, помощь партизанам, членство в коммунистической партии и комсомоле, и просто без причины следовали расстрелы, казни через повешение, избиения и пытки со смертельным исходом. Применялись штрафы, заключение в концлагеря, реквизиция скота и пр. Всего на оккупированной территории было преднамеренно истреблено более 7,4 млн чел. мирного населения. Из общего числа советских граждан, насильственно вывезенных на работы в Германию (5 269 513 чел.), после окончания войны было репатриировано на Родину 2 654 100 чел. Не возвратились по разным причинам и стали эмигрантами - 451 100 чел. Остальные 2 164 313 чел. погибли и умерли в плену.

 

Адольф Гитлер "Mein Kampf" ГЛАВА XIV

ВОСТОЧНАЯ ОРИЕНТАЦИЯ ИЛИ ВОСТОЧНАЯ ПОЛИТИКА

Не государственные дарования славянства дали силу и крепость русскому государству. Всем этим Россия обязана была германским элементам - превосходнейший пример той громадной государственной роли, которую способны играть германские элементы, действуя внутри более низкой расы. Именно так были созданы многие могущественные государства на земле. Не раз в истории мы видели, как народы более низкой культуры, во главе которых в качестве организаторов стояли германцы, превращались в могущественные государства и затем держались прочно на ногах, пока сохранялось расовое ядро германцев. В течение столетий Россия жила за счет именно германского ядра в ее высших слоях населения. Теперь это ядро истреблено полностью и до конца. <...> Это гигантское восточное государство неизбежно обречено на гибель. К этому созрели уже все предпосылки. <...> Судьба предназначила нам быть свидетелем такой катастрофы, которая лучше, чем что бы то ни было, подтвердит безусловно правильность нашей расовой теории.

Ге́нрих Ги́ммлер http://ru.wikipedia.org/wiki/Недочеловек

Живут ли другие народы в изобилии или дохнут от голода - интересует меня лишь в той степени, в какой мы нуждаемся в рабах для поддержания культуры... Мы, немцы, единственные в мире, кто хорошо относится к животным. Мы будем прилично относиться и к этим людям-зверям.

 

То, что может произойти с русским или чехом, меня абсолютно не интересует. Будут ли они живы или умрут с голоду, как скоты, - для меня это имеет значение только в том смысле, что лица, принадлежащие к этим национальностям, будут нам нужны в качестве рабов. Если десять тысяч русских женщин, которые роют нам траншеи, упадут на землю мёртвыми от усталости, мне это безразлично, важно, чтобы нужные нам траншеи были вырыты.

 

Русский народ должен быть истреблён на поле битвы или же поодиночке. Он должен истечь кровью.

 

Э. Ветцель - начальник отдела колонизации 1-го главного политического управления "восточного министерства".

"Замечания и предложения по генеральному плану "Ост" рейхсфюрера войск СС".

Эта масса расово неполноценных, тупых людей нуждается, как свидетельствует вековая история этих областей, в руководстве. Если германскому руководству удастся не допустить сближения с русским населением и предотвратить влияние немецкой крови на русский народ через внебрачные связи, то вполне возможно сохранение германского господства в этом районе при условии, если мы сможем преодолеть такую биологическую опасность, как чудовищная способность этих примитивных людей к размножению.

 

Следует пропагандировать также добровольную стерилизацию, не допускать борьбы за снижение смертности младенцев, не разрешать обучение матерей уходу за грудными детьми и профилактическим мерам против детских болезней.

Подписан 27 апреля 1942 г

 

Отношение советского руководства к советским военнослужащим, попавшим в плен

http://ru.wikipedia.org/wiki/Советские_военнопленные_в_годы_Великой_Отечественной_войны

Статья 193 Уголовного Кодекса РСФСР 1926 года предусматривала "за сдачу в плен, не вызывавшуюся боевой обстановкой - расстрел с конфискацией имущества". В Уставе внутренней службы РККА отмечалось, что советский боец против своей воли не может быть взят в плен. В статье 22 "Положения о воинских преступлениях" 1927 г. говорилось, что сдача в плен, не вызванная боевой обстановкой, а также переход на сторону врага предусматривают высшую меру социальной защиты (расстрел) с конфискацией имущества. Однако в комментариях к статье было указано, что "в известных случаях обстановка на поле боя может сложиться так, что сопротивление по существу представляется невозможным, а уничтожение бойцов бесцельным. В этих случаях сдача в плен является актом допустимым и немогущим вызвать судебные преследования."

В соответствии с Приказом Ставки Верховного Главнокомандования от 16 августа 1941 г. ? 270, командиры и политработники, срывающие знаки различия и сдающиеся в плен, объявлялись дезертирами, а их семьям грозил арест, государственного пособия и помощи лишались командиры и группы красноармейцев, сдавшихся врагу не исчерпав все средства к сопротивлению. Приказ призывал "драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим".