ГЛАВЫ ИЗ ИСТОРИИ ПОЛТАВСКОЙ ОБЛАСТНОЙ ПСИХИАТРИЧКСКОЙ
БОЛЬНИЦЫ.
ГОРЬКАЯ ПАМЯТЬ.
ВАЛЕНТИН МИЛЯВСКИЙ.
В давние застойные времена в Полтавской психиатрической больнице функционировал музей истории психиатрии.
На одном из его стендов была представлена фотография участников научно-практической конференции. Конференция состоялась в г. Полтаве в 1936 году под патронажем академика А.И. Ющенко.
Портрет академика многократно тиражировался в учебниках по психиатрии вместе с другими корифеями этой науки. Непочтительные студенты почему-то именовали корифеев композиторами.
Помимо академика А.И. Ющенко на фотографии были запечатлены главный врач больницы тех лет Ф.Д. Пащенко и А.И. Крапивкин.
А.И. Крапивкин возглавлял больницу в послевоенные годы. И я его хорошо знал лично.
Идентификации остальных участников помог случай.
Готовя к изданию "Очерки" по истории Полтавской психиатрической больницы, я наткнулся на список. И с его помощью определил "кто есть кто".
В числе прочих был заведующий детским психиатрическим отделением доктор А.П. Касьяненко.
В 1943 году А.П. Касьяненко был предан суду и осужден, как соучастник уничтожения больных Полтавской психиатрической больницы.
Подробности, этого трагического происшествия, в силу разных причин умалчивались.
В годовом отчете Полтавской областной психиатрической больницы за 1943-44 г.г. представлены подробные сведения о материальном ущербе.
В ценах тех лет он составил 8196125 руб. - по больнице. И 3754507 руб. - по подсобному хозяйству.
Были скрупулезно подсчитаны и перечислены все более или менее значительные потери. От многолетнего больничного архива до сельскохозяйственного инвентаря.
О гибели психически больных сообщалось скупо. Речь шла о констатации факта. И называлась цифра - 1000 человек.
Много позднее, в начале 60-х годов в областной газете "Зоря Полтавщини" была опубликована статья "Душегуб Курт Герке покараний".
В статье излагались подробности суда над уроженцем Риги Куртом Герке. Курт Герке в составе зондер-команды СД-1У 30 октября 1941 года участвовал в расстреле психически больных вблизи Полтавы, на окраине Гришковского леса.
Поскольку суд происходил в ГДР, а статья писалась в Полтаве, её автор, едва ли, владел в полной мере материалом.
Основное внимание он уделил описанию ужасающей картины расстрела; похожей, впрочем, на многие другие, уже где-то описанные.
Достоверно известно лишь следующее.
19 июля 1941 года заведующий Полтавским горздравотделом Шеблянский издал приказ N16.
Согласно приказу главный врач больницы А.И. Крапивкин был назначен начальником военного госпиталя, размещенного в части реквизированных для этой цели лечебных корпусов.
Следуя духу и букве и духу приказа, А.И. Крапивкин приступил к работе немедленно. И вскоре госпиталь N 3398 принял первую партию раненых.
К старости А.И. Крапивкин, человек жесткий и нелицеприятный, долгие годы самодержавно управлявший больницей, подобрел.
У него появилась склонность посещать во время работы врачей и рассказывать им разные разности
От А.И. Крапивкина я узнал об одном известном хирурге, который, заболев прогрессивным параличом, переехал из Москвы в Полтаву и пытался, к ужасу местных врачей, оперировать; об обстоятельствах поступления в психиатрическую больницу писателя А. Головко; и ещё, бог весть, о чем.
Все мои попытки перевести разговор на то, что происходило в больнице в годы оккупации, А.И. Крапивин игнорировал. Он начинал кашлять. Долго сморкался в большой клетчатый носовой платок. И уходил, сердито шаркая ногами по паркету и стуча палкой.
Больничные ветераны отмалчивались, словно существовало какое-то табу, негласный запрет.
И лишь один из моих первых учителей на психиатрической стезе А.Н. Волковая, как-то в сердцах обронила:
- Там такое творилось!
К моменту оккупации Полтавы в сентябре 1941 года немецкими войсками в психиатрической больнице оставалось 1169 больных.
Несмотря на то, что значительная часть сотрудников больницы была призвана в армию или эвакуировалась, работа в отделениях не прекращалась.
Кто-то не смог уехать. Кто-то не захотел.
Возглавила больницу доктор А.Л. Довгаль.
Позднее на суде А.Л. Довгаль утверждала, что регалии власти она получила из рук А.И. Крапивкина. Возможно так оно и было. Больница не была эвакуирована, и там следовало поддерживать должный порядок. Осуществлять уход и лечение. Вплоть до скорого возвращения Красной Армии. Которое предполагалось
Какое-то время немцы наведывались в больницу от случая к случаю.
В тот день, когда они появились впервые, в одном из отделений произошло удивительное событие.
Там, то ли с довоенных лет, то ли с первых дней войны, находился некто Надь. Несмотря на то, что он выглядел как типичный сумасшедший, к нему была приставлена охрана.
Надя то увозили куда-то. То снова привозили. И, наконец, оставили в покое, окончательно уверившись в том, что он болен психически.
Когда немцы вошли в отделение, Надь приосанился. Щелкнул босыми ногами. Выбросил вперед руку в нацистском приветствии. И заговорил по-немецки.
Немцы забрали Надя с собой. Уходя, он сказал, что ни на кого зла не имеет. И, что немцев не следует бояться, потому что они "хорошие люди".
Для начала "хорошие люди" прекратили снабжение больницы продуктами. Больных кормили тем, что оставалось на подсобном хозяйстве. В основном, овощами.
Хлеб подвозили от случая к случаю. Норма выдачи составляла 100-200 грамм на одного человека.
А.Л. Довгаль обратилась за помощью к назначенному немцами главному врачу городской управы Е.Е. Добровольскому.
Е.Е. Добровольский сказал, что стоит вопрос о закрытии больницы. И, посему, следует подождать, пока это не произойдет.
Ослабленные голодом больные ждать не могли и начали умирать. Умирало 10-12 человек в день.
В конце октября 1941 года Е.Е. Добровольский получил от немецкого командования соответствующие инструкции и распорядился подготовить больных, по преимуществу "хроников", для перевода в Харьковскую психиатрическую больницу.
Были составлены списки. Тех, кто попал в них, было предложено одеть в свою одежду. У кого ее не было - в больничную. Непременно в поношенную.
Возбужденным больным и больным с непредсказуемым поведением надлежало вести смесь морфия со скополямином (в донейролептическую эру эта смесь заменяла аминазин).
30 октября 1941 года на территорию больницы въехало 7 грузовиков, покрытых черным брезентом.
Больных подводили к машинам и передавали их немцам. После введенной смеси больные, в большинстве своем, были сонными и на происходящее реагировали тупо.
Каждый получил кусок хлеба. Предполагалось, что это паёк на дорогу.
Вначале сотрудники приняли происходящее за чистую монету. Но довольно скоро заподозрили неладное.
Немцы не только отказались от услуг командированных для сопровождения санитаров, но и от списков.
Погрузка больных и их размещение, также не давили основания полагать, что их собираются везти на далекое расстояние.
На суде А.Л. Довгаль показала:
"...санитары выводили больных к машинам. Последних по требованию офицеров насильно усаживали в машины. Некоторые больные оказывали сопротивление. Таких офицеры заталкивали силой. Когда машины нагрузились до отвала, они отъезжали в сопровождении вооруженных солдат".
Вскоре машины вернулись за новой партией. И погрузка возобновилась.
- Их бросали, как дрова, - рассказывала больничная санитарка, которой довелось присутствовать при этом.
Всего было вывезено 585 больных. В их числе дети, от пяти лет и старше.
Факт расстрела подтвержден данными судебно-медицинской экспертизы, произведенной после освобождения Полтавы.
На территории больницы был образован дом отдыха для немецких солдат и офицеров.
Там было все для приятного время провождения, включая бордель.
Оставшиеся больные, в части своей были выписаны; в части, размещены в подсобных помещениях.
Несмотря на тесноту и неприспособленность помещений, психиатрическая больница начала функционировать, как одно из подразделений медицинской сети города. С приемом и выпиской больных.
Наладилось кое-какое снабжение продуктами и медикаментами.
Сотрудникам больницы выдали необходимые документы. Они получали паек.
Чтобы улучшить материальное положение сотрудников А.Л. Довгаль распорядилась выделить им для продажи на рынке по 12 комплектов не то белья, не то верхней одежды. Такая возможность, судя по всему,
имелась.
Распоряжение главного врача заблокировал главный бухгалтер. Дескать, как так. И на каком, собственно, основании. Вещи были подотчетные. И могли за них спросить, если не "те", так "эти".
В конечном итоге был достигнут компромисс. Вещей выдали меньше и были они худшего качества. Так называемые "б/у"
О взаимоотношениях между находившимися на отдыхе немецкими солдатами и больными рассказывали по-разному.
Одни, речь идет о показаниях, которые давались на следствии, говорили, что солдаты охотились за больными женщинами и побуждали их к сожительству; забирали у больных теплые одеяла.
Другие, не то, чтоб отрицали это в полной мере, но и не подтверждали.
- Может, что такое и было. Но не при нас. Мы этого, лично, не
видели.
В июле 1942 года немецкое командование снова вмешались в дела больницы. Очевидно, в силу каких-то нормативных предписаний.
Были затребованы списки. В списках следовало указать диагноз и давность заболевания.
Немцы создали специальную комиссию во главе с врачом Фольгимлером.
Комиссия должна была наблюдать за неукоснительным исполнением отданного распоряжения.
Фольгимлер заявил больничным врачам, что они отвечают головой за любую попытку искажения фактов.
Вопреки запрету заведующая мужским отделением А.Г. Марченко в течение дня выписала 15 больных. Все, кто хоть как-то мог находиться вне больницы.
В своем неповиновении она пошла ещё дальше. - В списках больных, представленных комиссии, отсутствовали диагнозы.
Фольгимлер, насколько можно судить по его последующим действиям, не был ни фанатиком, ни придирой.
Он решил не раздувать дела. И обозвав коллегу "русским дураком", оставил явное неповиновение без последствий.
Это спасло жизнь 65 больных.
Заведующий женским отделением А.П. Касьяненко беспрекословно выполнил распоряжение. И сдал немцам 110 больных из 120.
--
Я боялся, - говорил он на следствии, - что меня вместе с больными
вывезут и уничтожат и, поэтому выполнил все, что мне было приказано.
Опасения А.П. Касьяненко не были безосновательными. Прецеденты
расстрела медицинских работников имели место.
30 июля 1942 года было вывезено и расстреляно, по одним данным 120, по другим, 169 человек.
--
Во дворе больницы, - рассказывала А.Г. Марченко, - стояла ужасная
картина, плач родственников, крики больных и брань немецких солдат. Солдаты избивали больных и их родственников...
Нервное напряжение было настолько велико, что несколько
сотрудников больницы потеряло сознание.
Перед уходом из Полтавы немцы начали подготовку к уничтожению больничных зданий
Часть больных разбежалась вместе с сотрудниками.
Остальных в последнюю минуту, когда уже начались взрывы, выпустил санитар С.Ф. Шмыголь.
Это была картина достойная кисти Босха. Среди горящих зданий, в дыму, освещаемые сполохами пламени метались полураздетые безумные люди...
Всего, по не вполне точным данным, было расстреляно свыше 700 человек. Более 200 умерло от голода и болезней.
В октябре 1943 года перед трибуналом войск НКВД предстали А.П. Касьяненко, сменивший А.Л. Довгаль в должности главного врача больницы и фельдшер Г.Л. Яковлев.
Почему из целого ряда фельдшеров и медицинских сестер, которые, так или иначе, сотрудничали с немцами, вводили больным скополямин с морфием, следили за их погрузкой и т.д.; следствие остановилось на фельдшере Яковлеве, сказать трудно.
По одной из версий, в отличие от прочих, он делал это не столько в силу принуждения, как остальные, а следуя убеждениям. Вполне осознано.
Г.Л. Яковлев громогласно утверждал, что, наконец-то нашлись люди, которые смогли не на словах, а на деле решить проблему психически больных. Поскольку лечить их бесполезно. Пустая, так сказать, трата денег.
Возможно, свою роль сыграло и то, что дочь Г.Л. Яковлева, по слухам, довольно свободно вела себя с немцами.
Взвесив все "за" и "против" трибунал осудил Г.Л. Яковлева на 10 лет.
А.П. Касьяненко был обвинен в том, что, будучи главным врачом больницы, с февраля по сентябрь 1943 года, он не оказал должного противодействия, которое можно было бы оказать при желании и наличии патриотических чувств.
Более того, публично одобрял и всячески способствовал.
Особо было отмечено поведение А.П. Касьяненко при отборе больных в июле 1942 года.
Когда он, как показала на суде А.Г. Марченко "из-за своей трусости и боязни за собственную шкуру...выполнял все распоряжения немцев".
А.П. Касьяненко был приговорен к 15 годам каторжных работ.
Процесс над А.Г. Довгаль состоялся в 1945 году. Ее задержали в г. Бориславле на Львовщине.
Отъезд из Полтавы А.Л. Довгаль объяснила чувством страха. Она опасалась, что её расстреляют без суда из следствия.
Работу в больнице А.Л. Довгаль оставила в феврале 1943 года. Судя по всему, хлопотливая и небезопасная должность её тяготила.
Несмотря на то, что А.Л. Довгаль утверждала на суде, что она в меру своих сил и возможностей оказывавала противодействие немецким властям, суд счел ее утверждения бездоказательными.
А.Л. Довгаль, как и сменивший ее на посту главного врача А.П. Касьяненко была приговорена к 15 годам каторжных работ.
На следствии А.Л. Довгаль заявила, что в июле 1942 года распоряжение о выдаче больных немцам она получила от Н.И. Фалько.
Позднее, не то на пересыльном пункте, не то в лагере она сказала, что спутала Н.И. Фалько не то с главным врачом городской управы Е.Е. Добровольским, не то ещё с кем-то. Скорее всего, так оно и было
С октября 1941 г. и по сентябрь 1942 года Н.И. Фалько заведовал медико-санитарным бюро г. Полтавы.
Н.И. Фалько свою вину категорически отрицал. И подчеркивал, что расстрелу психически больных он никакого отношения не имел и не мог иметь.
Его приговорили к 10 годам ИТЛ.
В хрущевские времена А.Л. Довгаль была амнистирована на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года.
А.П. Касьяненко, Г.Л. Яковлев и Н.И. Фалько реабилитированы в наши дни...Посмертно.
Следствие, как известно, должно руководствоваться не морально-этической стороной проступка, какой бы неприглядной она не была, а юридической.
В жизни всё взаимосвязано. И палачи, и жертвы, и обстоятельства, которые подтолкнули.
Горькая память о расстреле больных полтавской психиатрической больницы, одном из многих расстрелов, происходивших в те страшные годы, это не только память, но и предостережение. Предостережение, которое не становится менее значимым, несмотря на уходящие годы и меняющиеся времена.