-- Ох, ты, горе мое луковое! Опять через забор лазил? Снимай рубашку.
-- Больно, -- морщится Виталька.
-- Ходил бы, как все нормальные люди, не было бы больно, -- говорит мать, смазывая йодом глубокую царапину на спине.
Детский сад находится рядом с военкоматом. Высокий каменный забор окружает широкий военкоматский двор. Во дворе волейбольная площадка и настоящий военный самолет-истребитель с большими красными звездами. В кабине, правда, ничего нет кроме сиденья и резинового подлобника, вмонтированного в приборную доску. Виталька сидит в кожаном кресле пилота и, упираясь в подлобник, чуть не макушкой выводит самолет из штопора. Ветер свистит в ушах даже через отцовский летчитский шлем. "Та-та-та-та" кричит он сквозь зубы. "Та-та-та-та". Подставивший брюхо "Фоккер" вспыхнув, летит к земле, оставляя за собой шлейф дыма.
-- Это вам за дедушку Иону, за бабушку Басю, за Бореньку, за Ромочку! У-у гады, фашисты проклятые!
Рядом с забором сложен в две большие стопки кирпич. Вскарабкавшись на одну из них, Виталька, подтянувшись на тоненьких руках, переваливается пузом на забор. Еще рывок, прыжок и вот он уже у себя во дворе. Дом, где живет Виталька, -- бывшая баня Баталпашинского казачьего атамана, а рядом большие хоромы, где жил сам атаман. В бывшей бане живут две семьи; в предбаннике -- Виталька с родителями и старшей сестренкой, а в большой комнате -- отставной подполковник с женой и чахоточной дочкой Лерой. Лера больше молчит, а, когда начинает говорить достает большой носовой платок и подолгу кашляет в него.
На улице погромыхивает. Душно. В дом идти не хочется, и Виталька отправляется к соседскому Генке, живущему в доме атамана. Генки дома нет. Его дед -- Пал Макарыч -- в полосатых пижамных штанах и выцветшей стиранной перестиранной тельняшке, дымит самокруткой, сидя на ступеньках крыльца.
-- Сколько нонче хвашистов сбив? -- попыхивая крутым самосадом, спрашивает он Витальку.
-- Одного, фоккера.
-- Шо так мало?
-- Погода нелетная.
-- Да, полный штиль -- соглашается дед подвигаясь
-- А вы, правда, с того света?
-- Было такое дело, -- и он ухмыляется в желтые прокуренные усы.
-- А ты видкиля знаешь?
-- Генка рассказывал, -- лукавит Виталька -- и что вы в тельняшке родились. -- Не сбрехав вин.
-- А шо вин ще тоби казав?
-- Что турки ваш корабль подожгли, и братишки -- матросы Вас с самого дна Азовского моря спасли.
-- Вот бисова дытына! Опять перепутав! Я ж ему скико раз казав, шо в Азови с турками воював мий прапрапрадед! То було ще при Петру Первому! А я с хвашистами бывся, не на Азови, а на Балтике! А там море дуже холодное; за борт смоет -- не выплывешь! -- и пыхнув в лицо Витальке вонючим самосадом, дед рассказывает ему историю морского сражения...
-- Вставай, лодырь, на работу проспишь!
А отец давно ушел?
Засветло. Уже Степановна и молоко принесла, а ты все дрыхнешь.
Виталька потягивается.
-- Что снилось? Небось, опять немцы?
-- Сегодня турки. С собачьими головами.
-- Опять к Макарычу ходил?
-- Угу, -- жуя хлеб и запивая его молоком, кивает головой Виталька.
-- Рубашку больше зашивать не буду.
-- Ладно, -- уже со двора доносится его голос.
Сегодня Витальку отпустили пораньше. У воспитательницы Галины Антоновны заболел сын, и она повела его к врачу.
Дети играют во дворе, ждут прихода родителей, а ему чего ждать -- дом рядом.
Как все нормальные люди он выходит сегодня через калитку. Мимо детского сада, растянувшись на всю улицу, двигается длинная процессия. Играет духовой оркестр. Обычно он играет в субботу, в скверике, на танцах. А тут на улице. И музыка какая-то печальная. А, вот оно что. Это же похороны. Впереди процессии покачивается обтянутый красной материей гроб. "Кого, интересно, хоронят?" Виталька уже знает, что люди умирают не только на войне.
-- Такая молодая, совсем, невеста.
-- В последний путь, на Покровку.
-- Как жалко, такая красивая.
Виталька пробивается сквозь толпу, чтоб рассмотреть покойницу. Машина, покачиваясь, медленно двигается по булыжной мостовой. Бледная девушка лежит в фате со сложенными на груди руками. На машине у гроба, сидят две женщины в черных платках. Обе плачут.
Как "спящая царевна" -- вспомнил Виталька сказку, которую читала ему мать. Не заметил, как дошли до кладбища. Он тут раньше никогда не был. Слышал, только когда бабки на улице говорили. "Понесут нас скоро на Покровку". Это кладбище так называется, потому, что находится неподалеку от Покровской церкви.
Стоя у самой могилы, Виталька проследил всю церемонию похорон до конца, даже щепотку земли бросил на гроб, как рядом стоявшие люди. Оркестр сыграл последний раз траурный марш, и люди стали расходиться.
В душу закралась тревога -- "Куда идти? В какую сторону?" Он тихонько заплакал.
-- Ты, чей, мальчик?
Две девушки подошли к нему.
-- Ты где живешь?
-- Возле во-о-ен-комата, -- всхлипнул он.
-- Пошли с нами.
Они взяли его за руки...
Вскоре впереди показались отец с матерью.
Мать подбежала к Витальке, обняла и... заплакала. Отец молча взял его за руку и сильно сдавил.
-- Больно, -- выдохнул Виталька.
Отец промолчал. Лицо его было бледно.
...Больше полугода, до поступления в школу мать или отец забирали его из садика.
Ходить домой через забор или даже "как все люди" было строго-настрого запрещено.
Сундук с деньгами
В небольшом городишке, где жил Виталька все было, как на ладони. Все всё друг про друга знали, а если и не знали, то догадывались.
Одна такая догадка чуть было не стоила ему жизни. И дело вовсе не в любопытстве, скорее в необузданной фантазии. Раз в месяц его отец, как правило, наводил где-нибудь порядок. Это могли быть сарай, кладовка или этажерка с книгами. Обычно в течение нескольких недель он бросал быстрые изподлобья косяки на очередной объект, привлекший его внимание, и уже перед самой акцией взгляд становился долгим и пристальным. В последнее воскресенье месяца, уже окончательно созрев, он с утра, потирая руки, ходил в приподнятом настроении, шутил за столом и даже не спрашивал сына "Как там в школе?". В школе было, конечно не очень..., в смысле поведения. Учился Виталька хорошо, но был, мягко выражаясь, весьма неусидчив. Любимая его учительница Августа Петровна завела даже дневник, где каждый день фиксировала эту самую неусидчивость: "На уроках вертелся, разговаривал, дергал девочек за косы..." -- вот, наверное, не самый полный перечень его "подвигов". Отец обязан был расписываться в дневнике ежедневно. Нет, он не бил Витальку и не ругал, -- он читал ему длинные нотации, во время которых тот или засыпал, или уныло думал:
-- Господи! Откуда он берет столько слов. Ведь об одном и том же, а сколько вариаций! Безусловно, по части нотаций отец был талантливым человеком.
Надев серый свой старенький халат, взяв в одну руку ведро с тряпкой, -- в другую лестницу, мурлыкая под нос любимый вальс "На сопках Манчжурии", отец с любовью и тщанием приступал к реставрации очередного объекта. Терпение у него было адское. К ужину, пропустив зачастую обед, он заканчивал работу. Кладовка, сарай, или этажерка с книгами блестели и радовали глаз. Каждая вещь была на своем месте. Ненужное выбрасывалось, а поломанное исправлялось с помощью гвоздей, клея, или напильника так искусно, что невозможно было отличить его от новой вещи.
На этот раз обошлось без лестницы. Жертвой реанимации был деревянный красный сундук, служивший одновременно комодом, шкатулкой и Виталькиной кроватью. Открыв сундук и вытащив оттуда старенький матрас и все в латках ватное одеяльце, отец не торопясь, стал извлекать остальное. На свет появились: серая солдатская шинель, кожаный ремень с латунной бляхой, на котором правили опасную бритву, пропахшее нафталином мамино парадное пальто, тюлевые занавески, новое постельное белье, хромовые сапоги, какие-то сверточки, коробочки, фарфоровые тарелки и огромное блюдо для фаршированной рыбы. Виталька молча стоял рядом и с любопытством смотрел на извлекаемые из сундука вещи, которым, казалось, не будет конца. Он даже устал, и от нафталина стала кружиться голова. Но вот отец медленным движением вытаскивает небольшой брезентовый мешочек. Развязав его, он вынимает оттуда новенькие красивые бумажки, похожие на деньги; отец явно не торопится: Тщательно разгладив деньги рукой, одев свои старенькие с толстыми линзами очки, он смотрит попеременно то на деньги, то в газету "Известия".
Виталька тогда еще не знал, что существуют облигации, подписка на которые была обязательна и проводилась каждые полгода. Заворожено глядел он на эти казначейские билеты и внутренне торжествовал. "Вот сколько у нас денег! Ни у кого столько нет!".
На следующий день, в разговоре с соседскими мальчишками, он сдал своих родителей с потрохами.
-- А у нас... целый мешок денег! -- никто не отреагировал.
-- Целый сундук, -- поправился он.
-- Забожись, -- сказал соседский Генка.
Виталька забожился. Провожаемый завистливыми взглядами, очень довольный собой он гордо прошествовал через весь двор.
Прошло несколько дней. Родителям, естественно, ничего не сказав, он вскоре и сам забыл об этом случае, не придав ему особого значения.
Однажды ночью он проснулся от непонятного скрипа. С трудом, открыв глаза, увидел в окне чью-то тень. Не поднимая головы, всмотрелся. Кто-то чужой и черный пытался вытащить шипку из окна: Виталька заорал. Мать с отцом вскочили и кинулись к нему, затем... к окну. Послышался громкий топот убегающего мужика.
Отец, схватив топор, выскочил из дома, но мужика и след простыл. Сначала родители подумали, что хотели украсть Витальку, так как кроме него с сестренкой в доме ничего ценного не было. И уже много позднее, когда история про сундук с деньгами в пересказе соседки Воронихи стала известна его родителям -- те, конечно же, были от этого далеко не в восторге.
-- Могли, ведь, и убить тебя, -- сказал отец, -- поменьше надо языком болтать. На этот раз обошлось без нотации. Но Виталька здорово испугался, что его могли убить из-за каких-то денег, или, еще хуже, -- облигаций.
Кортик
С детства он был неравнодушен к ножам. Нет, не к тем, которыми режут хлеб. В послевоенное время Виталька повидал их достаточно, у более взрослых ребят. Финка, финак, финячка, -- они были с угрожающими обоюдоострыми лезвиями и наборными пластмассовыми ручками. Они блестели и переливались на солнце яркими бликами, а в сумерках матовый свет их вызывал тоску и ощущение режущей боли в груди. Потом он прочитал рассказ "Кортик" и заболел... Страшно захотелось иметь собственный нож или кортик. А тут еще дядька...
Вообще-то он был военком, товарищ полковник. Из детей у него были две рыжие дочки, а он всю жизнь мечтал о сыне и даже хотел усыновить Витальку.
Но родители не согласились. Хотя они жили и небогато -- сын был в семье совсем не лишний. Дядька имел за плечами гражданскую, финскую, отечественную и сопки Манчжурии. Ему было что рассказать. Скупой на слова, говорил он мало, но что говорил, врезалось в память надолго. Виталька слушал его, затаив дыхание и он, польщенный вниманием, как-то даже показал племяннику свой арсенал, о котором Виталька уже знал по большому секрету от своих двоюродных сестер. Арсенал был святая святых, и Витальку строго настрого предупредили о неразглашении информации. Его вниманию были представлены: большой цейсовский бинокль с одним окуляром, -- второй был разбит осколком, что придавало ему еще большую ценность, именной наган времен гражданской войны и кортик, подаренный дядьке одним кавторангом, которого он вынес тяжело раненного с поля боя под Новороссийском.
Морской кортик сразил Витальку наповал, хотя наган тоже не оставил равнодушным. Эти сильнейшие впечатления детства прошли через всю его жизнь. Бинокль он впоследствии сам подарил себе на день рождения, будучи уже женатым, а нож с ручкой и футляром из оленьего рога сделал своими руками, когда работал на заводе. Нож получился красивый, но кортик так и остался целомудренной мечтой, прочно связанной с героическим прошлым легендарного дядьки.
А еще у Витальки был кинжал, который он нашел однажды в послевоенных развалинах нынешнего дома правительства. Пацаны эти развалины излазили вдоль и поперек, и сверху донизу и не были только в одном их месте -- за большой наглухо заколоченной дверью
-- Там немцы дохлые лежат, -- говорил соседский Генка.
-- А может они живые?
-- Может, -- соглашался Генка и с опаской смотрел на дверь.
Однажды по улице мимо военкомата провели колонну пленных.
Они остановились у развалин в центре города, и место это было оцеплено солдатами. Целую неделю оттуда слышался стук кирок, звон лопат и вся площадь была в облаках пыли. Когда оцепление сняли и пленных увели, ребята, раздираемые любопытством, вновь посетили развалины. Заколоченной двери на месте не оказалось. С опаской, заглянув в тайную комнату и не обнаружив там немцев ни мертвых, ни живых они, разочарованные, побрели домой.
-- Чего там делать, все равно там никого нет, -- сказал Генка, -- а может, и не было.
-- Может, -- согласился Виталька, но все же на следующий день еще раз пошел в тайную, уже не тайную комнату. И не зря. Он обнаружил там подземный ход (!).
Как выяснилось гораздо позже, ход этот соединял три здания, в том числе и военкомат. Но все это было теперь засыпано битым кирпичом и штукатуркой. Тщательно обследовав попавшийся ему на глаза небольшой аппендикс подземки, он нашел там три стрелянных гильзы от винтовки и, о радость (!) -- заржавленный кинжал с деревянной ручкой. Засунув кинжал в штаны, чуть не бегом, ринулся домой.
На следующий день целая ватага пацанов, с палками и саперными лопатками отправились в развалины на поиски оружия. Эти поиски закончились для двоих трагически -- они подорвались на мине.
С тех пор на развалины никто больше не ходил. А кинжал у Витальки украли. Кто -- неизвестно. Может Генка.
Сачок
Напротив бывшей атаманской бани, переделанной после революции под жилье -- стояли каменные развалины огромного сарая с дырявой крышей и гнилыми половицами. Ходить в этот сарай детям было категорически запрещено, в целях безопасности. Витальку с сестрой как магнитом тянуло в этот сарай; там было темно и таинственно, а белобрысый соседский Генка говорил, что в подвале зарыт клад. Вход в подвал преграждала полусгнившая дверь с огромным амбарным замком без ключа. Ключ, по информации всезнающего Генки, атаман забрал с собой, когда бежал за границу. Но в подвал можно было попасть через щели в полу, что Виталька с сестрой и попытались сделать в отсутствие Генки, чтобы не делиться с ним кладом. По гнилым скрипящим половицам они ползком добрались до злополучной щели, но неожиданно доска под Виталькой подломилась и он с треском, ободрав до крови спину и руки, полетел вниз. В подвале было темно и сыро и пахло мышами. Сестра полезла его спасать, но вовремя сообразила, т.к. была на два года старше, что это дело гиблое. С помощью веревочной лестницы, которую наспех соорудил отец, Витальку вытащили и смазали йодом с ног до головы.
-- Ну что, Нат Пинкертон, где твой клад? -- ехидно спрашивал дедушка?
-- Там остался. Пусть Генка лезет, если хочет -- ответил он великодушно.
Однажды отец принес домой огромную коричневую бабочку махаона -- очень редкую. Поймал он ее, как ни странно в сарае сачком, подаренным Витальке на день рождения знакомыми -- прокурорами Медовыми. Это фамилия такая. Прокурорами были не все, а только глава семейства Ефим Исаевич. Жена его Мария, тоже Исаевна -- учительница младших классов, а взрослая дочь Лиля -- участница ВОВ, студентка-заочница юрфака Ростовского университета. Вообще-то Медовые всегда дарили на дни рождения книги и детям и взрослым. Книги были хорошие, с толстыми обложками и шестигранным экслибрисом "Личная библиотека Е. Медовый". Их собралось уже штук, наверное, больше двадцати -- целая полочка. Дедушка остроумно называл ее пасекой. Но как-то на день рождения Медовые вместо традиционной книги подарили Витальке сачок для ловли насекомых. Это был царский подарок. Совсем недавно они всей семьей смотрели в городском кинотеатре фильм "Дети капитана Гранта" и Виталька, гоняясь за кузнечиками и бабочками, воображал себя Жаком Паганелем. Дедушка же по поводу подарка, спросил, покосившись, на Витальку.
-- А что, у Медовых улики закончились?
-- Какие улики? -- недоумевал отец.
-- Он имеет в виду книги, -- рассмеялась мама -- только он ударение не там делает, не ул?ки, а Щлики -- домики для пчел. Хотя и ул?ки тоже смешно, они ведь прокуроры.
Сачок пробыл у Витальки недолго. Как-то утром он побежал в туалет. Уборная находилась во дворе и пользовалась огромным спросом и чтобы успеть, он встал пораньше. Подбегая к уборной, услышал жалобный писк. В выгребную яму, оказывается, упал котенок. Видна была одна только голова -- вот-вот захлебнется. Отложив свое "срочное дело" и даже забыв о нем, Виталька побежал за сачком и вместе с сестрой они, не без труда, вытащили бедное животное, помыли его и сачок под краном, но в дом нести поостереглись из-за стойкого запаха и оставили их обоих сушиться на солнышке. Сестра отправилась в школу, а Виталька со свежей новостью к соседскому Генке. Его, как всегда, не было дома.
-- Кто его знае, где вин шляется? С утра с хлопцами кудысь подався, може раков драть? -- дыхнул вонючим самосадом Генкин дед.
Он уже допивал чай, когда услышал во дворе какой-то шум и жалобное мяуканье. "Что-то с котенком!". Выскочил во двор. Возле сараев стояла ватага пацанов и белобрысый Генка. Громко смеясь, они стреляли из рогаток в сторону уборной, а там, весь, дрожа и захлебываясь от рыданий, скорчился котенок. На шум приковылял Генкин дед.
-- Ах, вы хвашисты. А ну геть видциля, фулюганье! Вот я отцу скажу, вин тоби ще задаст. У-ух поганец! -- он замахнулся на внука палкой. Пацаны убежали, прихватив с собой сачок. Сколько лет прошло, но до сих пор у Витальки перед глазами эта жуткая картина: белобрысый, хохочущий Генка с ватагой пацанов, расстреливающие из рогаток маленького, дрожащего от боли и страха, с уже выбитым глазом котенка. Кошмар! Не знаю, кем они стали в жизни эти ребята, но жуткая боль за несчастного, ни в чем не повинного малыша и стойкая ненависть к жестокости в любом ее проявлении, остались у него на всю жизнь.
Задушевная беседа
-- А у меня пуговица оторвалась, вот.
Мама берет пластмассовую синюю коробочку и высыпав на газету целую кучу разнокалиберных пуговиц, ворошит их и находит, наконец ту, что надо. Помочив губами нитку, вдевает ее в иголку, откусывает. Ловкими движениями быстро пришивает пуговицу и подает сыну рубашку.
-- Знаешь историю про черта и портного? -- спрашивает она его.
-- Нет. Расскажи.
Усевшись поудобнее, она начинает рассказывать:
-- Поспорили как-то портной с чертом; кто быстрее пуговицы к рубашке пришьет. Взял портной короткую нитку, в самый раз для одной пуговицы, и быстренько так начал ее пришивать. Туда-сюда, туда-сюда и готово. И опять нитку стал втягивать в иголку.
Вот глупый, думает черт. Это сколько же раз надо нитку в игольное ушко просовывать, и заправил в иголку длинную-предлинную нитку. Бегает черт с иголкой из одного конца комнаты в другой и все никак не может одну пуговицу пришить. А портной тем временем уже за вторую принялся. Нитка-пуговица. Еще нитка -- еще пуговица. А черт все бегает со своей длинной ниткой по комнате, аж взмок бедняга. Пока он вторую пуговицу домучивал портной и закончил работу. Проспорил черт.
-- А на что они спорили?
-- Ну, черт, как известно за душу, а портной за вечную иглу.
-- Мама, а что такое душа?
Мать задумалась на мгновение, потом лицо ее осветилось каким-то внутренним светом.
-- Душа, она такая -- большая, большая, одна на всех..., но у каждого человека ее понемногу.
-- По кусочку?
-- Наверное, по капельке... А когда человек умирает, эта капелька улетает на небо и... как в море растворяется в той большой вечной душе.
-- А черту душа зачем?
-- Я.. .точно... не знаю, она наверное ему... сил придает.
-- А если черт умрет, душа тоже на небо улетит? Она ведь человеческая?
-- Какой ты умный мальчик, -- мать гладит Витальку по голове своей мягкой теплой рукой.
-- А душа может прилетать обратно?
Мать помолчала немного. -- Да, душа путешествует. Вот когда я умру, а ты станешь взрослым и у тебя родится дочка -- моя душа прилетит и будет там жить.
-- Значит, ты совсем-совсем не умрешь?
-- А если родится сын, -- продолжает мама задумчиво, -- то там поселится душа твоего отца.
-- А если ты не умрешь и у меня родится дочь, она что без души будет жить?
-- Бабушкина душа там поселится, иди ложись, поздно уже.
Виталька долго не мог заснуть. Ночью ему приснилась душа с голубыми крылышками и большими голубыми глазами. За ней гонялся черт с огромным сачком из марли, а Виталька бежал следом, и безуспешно пытался достать его хворостиной. Порой черт оглядывался и строил рожи. Душу он так и не поймал, но зато в сачке у него неизвестно откуда появилась большая пуговица, и он стал приколачивать ее к своему хвосту ржавыми гвоздями. Виталька проснулся от этого стука и вышел. Во дворе отец рубил дрова, а мать собирала их и складывала в поленницу.
Дед Иона
-- Мам, расскажи, как дед Иона женился.
-- Да я ж тебе уже рассказывала. Ну ладно, слушай.
Вместе с сестрой устроившись рядом, дети смотрят на зарумянившееся лицо мамы. Историю дедовой женитьбы она им рассказывала минимум раз в год, что стало почти традицией.
-- Строгий был дедушка Иона, -- начинает мама.
-- И упрямый, -- подсказывает Виталька. Мать улыбается и гладит его по голове.
-- Уж это точно. Что задумывал все у него получалось... И был у Ионы дружок-приятель Мося длинный и худой, как журавель. Как-то Мося-журавель и говорит.
-- Пошли, хавер, невесту свою покажу.
-- Хавер -- это товарищ по-еврейски, -- переводит сестра, глядя на Витальку с умным видом.
-- На идиш, -- уточняет мама.
-- Ну что ж, -- говорит дедушка, тогда еще не дедушка, а молодой человек, -- пошли.
-- Ростом Иона был пониже Моси, коренастый такой, крепыш.
-- Как я?
-- Ну, чуть побольше, -- смеется мама. -- И вот пошли они на смотрины.
-- Смотрины это, это как в музей? -- подаёт Виталька вопросительную реплику.
-- Похоже, -- улыбается мама, -- но немного по-домашнему; все знают зачем пришли, но делают вид, что зашли в гости так, случайно, по пути, чаю попить, ну там в лото поиграть или в подкидного. Так вот, -- продолжает мама, -- партнером по игре в карты у дедушки оказалась младшая дочь хозяев Бася или точнее Башева --симпатичная девушка с огненно рыжей косой ниже пояса. Играют они, а дедушка Иона все на Басю смотрит, глаз с нее не сводит и карт своих в упор не видит. Бася раскраснелась, злится, что они со своим партнером все время проигрывают, но молчит, ничего не говорит.
-- Потому, что скромная, -- подсказывает Виталька по ходу знакомого сюжета.
-- Все-то ты знаешь, -- улыбается мама.
-- А Мося? -- спрашивает сестра.
-- Мося сидит довольный и весь аж сияет, потому, что они с напарницей -- Басиной сестрой Ривой выигрывают подряд уже шестую или седьмую партию. Басе все это, по-видимому, надоело, а поскольку она была девушка умная и деликатная, то предложила сыграть еще и в лото.
Все с ней согласились.
Сестры отправились искать лото, а мужчины вышли во двор покурить.
-- Ну как тебе моя невеста? -- спрашивает Мося-журавель у дедушки.
-- Это Рива, что-ли?
-- Да нет, -- улыбается дружок-приятель, -- моя невеста Бася.
-- Ты ошибся, хавер. Правда? Ты ведь ошибся? -- Иона сжал кулаки.
-- Да нет же, я тебе говорю и еще сто раз скажу мою невесту зовут Башева! Бася! Бася!
Дед хватает Моею за грудки и начинается драка.
-- Рива! Рива твоя невеста! -- кричит дедушка своему дружку и молотит его кулаками.
Мося не в силах противостоять напору позорно убегает, а разгоряченный Иона гонится за ним еще целый квартал, чтобы убедить окончательно, что Рива его невеста! -- Рива, а не Бася!!!
... Через месяц они с Басей поженились. Детей у них было семеро: четверо ребят -- Лева, Володя, Миша и Веня и трое девочек, -- Рива, Роза и Фейгеле-Фаня -- последышек -- Виталькина мама.
...Деда уважали все. Человек он был серьезный и обстоятельный, классный портной, семью свою любил беззаветно. Вся Слободка -- район г. Запорожья --надолго запомнила случай, когда дедушка остановил мчавшуюся на полном скаку карету скорой помощи, бросившись под ноги коням и схватив их за уздцы своей железной рукой.
Потрясенный мужеством Ионы, пожилой врач, прервав срочный вызов, завернул к ним домой и спас умирающего маминого брата Веню, Виталькиного любимого дядюшку.
Левкино наследство
-- Мамочка! Посмотри! Весь виден! И сапожечки видно!
Его счастью нет предела.
С большой фотографии двадцать пар любопытных детских глаз внимательно смотрят в объектив фотокора. Как же, сейчас оттуда вылетит птичка. Так сказал дяденька-фотограф. Птичку так никто и не увидел, зато теперь ВСЕ увидят ВИТАЛЬКУ, в галифе, мундире, с настоящими майорскими погонами и в больших не по росту, как говорит мама, "кирзовых сапожищах".
Военная форма досталась в наследство от Левки, так дядька-военком называл в шутку свою младшую дочь -- Виталькину двоюродную сестренку. Они хотели Левку, а получилась Лора. Чтоб хоть как-то себя утешить, пошили ей этот мужской костюм, в котором она проходила в школу целых два года.
-- Это просто недоразумение, нелепость какая-то, девочка, с косой и в галифе и мундире с погонами, -- набравшись смелости, вся красная от смущения, сказала однажды молоденькая учительница начальных классов жене военкома. Та отреагировала, и Лоре купили платье, а Виталька тут же превратился в майора интендантской службы. Но это был не единственный подарок судьбы. По наследству от "Левки" достался ему и шикарный овчинный полушубок, в котором он важничал три года, и даже заработал свой первый рубль...
Дело было зимой. Метель. Лицо горит от колючего снега, сумка с тетрадками и чернильницей -- через плечо, руки утонули в глубоких карманах. Он идёт в школу, как обычно, не самым близким путем, а через рынок. Из любопытства, естественно.
-- Мальчик! Ма-альчик!
Это тетенька в красно-белом халате зовет. Подходит. Она сует ему большое эмалированное ведро.
-- Принеси, пожалуйста, воды! Кран там, за углом -- показывает рукой в противоположный конец рынка.
Когда он взрослым отказывал? Берёт ведро и, проваливаясь по колено в снегу, бредёт к колонке... Железная ручка обжигает пальцы, горка наледи не дает ведру стоять, и он поддерживает его коленками.
Нет бы, половину набрать -- наливает до краев, потом тащит с частыми, чуть не через три шага, остановками, обливая водой полы полушубка. Пальцы ломит от холода, и он уже и не рад, что поперся в школу через рынок. -- Вот, -- протягивает тетенька измятый, весь в томате рубль. -- Спасибо, мальчик!
В школу он конечно не попал. Полушубок измазан злополучным ведром от томата, полы его хлещут по ногам, как листы фанеры -- заледенели на ветру, да и вообще он устал.
-- Где это тебя угораздило? -- мама помогает раздеться.
-- Да так... Тетеньке одной воды принес, -- дует на окоченевшие пальцы. -- Она попросила.
-- В школе? -- улыбается мама.
-- Да нет, на рынке.
-- Совсем по пути. И что ты там забыл?
Он достает из кармана смятый, измазанный томатом, рубль. -- Вот, заработал.
Вечером, уже засыпая, слышит приглушенный разговор родителей.
-- Сынок наш сегодня рубль заработал.
-- Где? В школе?
-- Да нет, на рынке. Тс-с-с.
-- А что он там забыл? Он же в школе должен быть.
-- Так по пути ж, -- смеется мама.
-- Ничего себе по пути. Какого крюка дал... Кормилец -- ворчит отец.
Утром у них с отцом был мужской разговор. Для профилактики "чтоб не шлялся где попадя".
-- А деньги можешь потратить на себя, -- подытожил профилактику отец, -- купи конфет, мороженое, сестру угостишь.
Махорка
Суббота и воскресенье прошли в долгих и нерешительных поисках чего б такого купить на первую зарплату. Он по несколько раз подходил к мороженщице и даже спрашивал, хотя наизусть знал, "сколько стоит эскимо?". Целый час терся в ряду на рынке, где продавали леденцы в виде паровозиков, петушков и мотоциклистов. Порывался даже купить паровозик и двух петушков; одного -- маме с папой, другого -- сестренке. Он, то нерешительно вынимал рубль из кармана, то снова засовывал его обратно. "Стой, погоди, что ты конфет никогда не пробовал?" Виталька долго выбирал и, наконец, купил... целых два стакана махорки у дядьки инвалида.
-- Отцу берешь? -- спросил тот поощрительно.
Он кивнул.
-- А что он сам придти не может?
-- Да некогда ему, -- соврал Виталька.
Что-то на него нашло, что уже не мог удержаться. Даже не покраснев, он попросил дядьку инвалида научить сворачивать "козью ножку".
-- У отца одной руки нет... с фронта -- бессовестно врал Виталька.
Инвалид сочувственно несколько раз продемонстрировал процесс свертывания цигарки.
-- Молодец! -- похвалил он, -- хороший сын, об отце заботишься!
Виталька, наконец-таки, все же покраснел и, высыпав махорку в карман полушубка, не оглядываясь, побежал домой.
Дома он пошил кисет, аккуратно нарезал из старой газеты целую пачку листов для самокруток и сложил все это в куче самана оставшегося от строительства времянки. Когда родители уходили на рынок, обычно это было в субботу или воскресенье, Виталька спокойно уже со знанием дела (спасибо дядьке-инвалиду) скручивал "козью ножку" и дымил, как Гекльберри Финн, с которым он уже был знаком благодаря Марк Твену. Однажды, увлеченный процессом, Виталька был пойман с поличным отцом, который по какой-то причине вернулся раньше, чем ожидалось. Увидев клубы дыма окутавшего уборную, отец подумал, что пожар и, схватив ведро с водой, кинулся тушить. Ливанув на двери, он открыл их и тут перед ним неожиданно предстал грешный сын. Придя в себя, отец зловещим, голосом сказал:
-- Ну что, покурим?.. Да ты, я вижу, уже спекся? -- окинул он бледного, мокрого и несчастного Витальку понимающим взглядом.
-- Тогда сверни мне, -- и протянул кисет. -- Не стесняйся! Или может, не умеешь? -- повысил он голос. Как тут отказать? Дрожащими пальцами скрутил Виталька не самую лучшую в своей жизни "козью ножку" и протянул отцу. Тот закурил и... закашлялся долго, с надрывом. Он курил иногда на праздники с соседом -- одноруким Фимой Браверманном. Фима курил "Казбек", в крайнем случае "Беломор", но тут "Казбеком" и не пахло. На шум прибежала мать.
-- Люди месяцами ищут такой ядреный самосад, чтоб кишки продрало, а этому -- отец показал на Витальку рукой, -- повезло с первого раза. Или со второго?!
-- С первого! -- прошептал тот сквозь слезы.
-- Что, ничего лучше на рынке не нашлось? -- мама взяла его за руку.
-- Пошли обедать. Он больше не будет. Правда, сынок?
... Спустя много лет, когда Виталька служил в Армии, ребята угостили его самосадом, кому-то пришло в посылке. Вспомнив детство, он свернул "козью ножку", затянулся и ... его чуть не стошнило...
Он долго кашлял и ...смеялся, вспомнив случай с махоркой из далекого детства.
Преступление и наказание
-- Але! Милиция! Тут у нас один школьник... из третьего "Б" -- называя его фамилию Мария Григорьевна презрительным прокурорским взглядом, будто мечом Фемиды, пронзает Витальку насквозь. -- Да. Он тут, в учительской. Стоит, понимаете, плачет, крокодиловы слезы льет.
Она говорит в телефонную трубку, которую держит левой рукой возле уха, а правая, ах, если б Виталька тогда это знал, лежит на рычаге телефонного аппарата. Не прерывая разговора с "милицией" директриса обращается к уборщице -- тете Маше и просит поставить перед Виталькой ведро. Техничка, моющая пол в учительской, недоуменно ставит под ноги плачущему ведро с половой тряпкой и, опершись на швабру, ждет, что будет дальше. Спектакль продолжается.
-- Да! -- говорит в трубку отключенного телефона Мария Григорьевна, -- он, этот безобразник, дерево сломал. Мы посадили, значит, эти саженцы в школьном, понимаете, дворе, а этот наглец, -- злобный взгляд в сторону преступника, -- сломал, понимаете ли, бедное, ни в чем не повинное дерево. Пополам!.. Да, на большой перемене... Когда вы приедете?.. После обеда? ... Хорошо. Я жду, -- она вешает трубку.
Виталька уже не всхлипывает. Он рыдает. Слезы бегут Ниагарским водопадом. Мадам воспитательница пододвигает ведро поближе, прямо к его ногам.
-- Смотри, не промахнись. Вон пол уже весь мокрый... от слез.
Пол действительно мокрый, но не от слез, тетя Маша просто не успела его вытереть.
-- Ладно. Иди уж. Хватит на сегодня. Будешь знать в другой раз, как деревья ломать...
Оставшиеся уроки проходят в жутком страхе ожидания милиции, и он вздрагивает при каждом гудке проезжающих мимо школы автомобилей.
Достоевского Виталька тогда еще не читал из-за малого возраста, но Преступление было, значит должно быть и Наказание... Конечно, очень жалко деревце, но и себя... тоже ведь жалко. Кому охота остаток своих дней провести в тюрьме?
... Оно сломано им случайно. Но, ведь сломано же!
... Проливая слезы в учительской, он искренне раскаивался в своем поступке, оказавшемся ужасным преступлением. Говорила же мама, что все на свете живое и трава, и деревья, и даже камни.., они только не говорят по-нашему, ... но боль-то они чувствуют. Виталька вдруг так ясно представил себе кровь на бедном деревце, издающим свой предсмертный вздох-хруст...
...Конечно, если б не этот Колька Солищев... ничего бы не случилось...
А случилось вот что. На большой перемене мальчишки, как обычно играли в петушиного боя. В голиафах Виталька не числился и исполнял в этих рыцарских поединках роль наездника. Пришпорив своего вороного -- мускулистого и смуглого, как цыгана Юрку Дзюбу он с воплем бросился на противника -- Кольку Солищева, Росинантом которого был второгодник из четвертого "Б" Пашка Уруля, румяный, рыжий верзила, тупой и неуклюжий.
Колька в весе пера не представлял серьезной угрозы и Виталька уже пожинал лавры победителя, но тут его вороной неожиданно споткнулся в самый разгар атаки... и стал падать. В последний момент Колька легким касанием руки изменил траекторию падения и вся четверка слету рухнула на бедное деревце, подмяв его под себя. Виталька оказался снизу. В пылу сражения ребята даже и не заметили что натворили, а тут прозвенел звонок. О том, что произошло ЧП, узнали уже на линейке, после уроков.
Кто сломал? -- сверкая железными зубами, грозно вопрошала директор школы.
Молчаливое карэ из учеников четырех классов стояло, удивленно переглядываясь.
-- Кто честно признается наказывать не будем, -- пошла на компромисс Мария Григорьевна.
Общее молчание было ей ответом... Неожиданно из рядов второклассников, сделав два решительных шага вышла конопатая, с рыжей тонкой косой ябеда-корябеда Зинка Худякова -- главный сексот школы, не раз битая за стукачество.
-- Это они, -- показала она рукой на рыцарскую четверку.
Немедленно две лошади и два жокея за шиворот были доставлены в учительскую. Спустя десять минут, после выяснения обстоятельств и деталей преступления в учительской остался Виталька... один на один с директрисой...
...Время не стоит на месте. От горючих детских слез давно уж и следа не осталось в тетимашином ведре для мытья полов. Страх быть схваченным милицией тоже прошел а, вместо сломанного деревца Виталькин отец посадил два новых. История эта давно уже всеми позабылась. Не за горами и выпуск трех четвертых "А", "Б" и "В" классов. Но прежде, чем получить путевку в жизнь -- традиционный последний звонок... И вот оно 25 мая 1952 года. Сплоченным, испытанным в борьбе за знание легионом, стоят выпускники. Вторые и третьи классы разместились по периметру огромного коридора. Отдельной стайкой взволнованная мелкота -- первоклашки. Поправив на носу очки, Мария Григорьевна обращается к собравшимся с традиционной речью о Великой пользе знаний и граните науки, который почему-то надо грызть.
-- А сейчас, -- говорит в заключение директор снимая очки, -- лучший ученик школы даст последний звонок, и она подводит к Витальке толстую первоклассницу с огромным розовым бантом. Девочка держит в руках звонок -- колокольчик. -- Почему я? -- немеющими губами почти шепчет насмерть перепуганный Виталька.
-- Ты лучший, -- сверкает зубами Мария Григорьевна и, подтолкнув к нему девочку с розовым бантом, помогает ей взобраться на спину несчастному. Эх, если б на его месте сейчас был второгодник Пашка Уруля -- Колькин Росинант -- тот бы и с двумя первоклассницами галопом проскакал и не один, а несколько кругов почета, с тоской подумал Виталька.
Сдавив ему горло одной рукой, другой девочка-слон весело помахивает колокольчиком. Весь в поту, с жокеем на закорках он делает этот проклятый круг почета на почти ватных ногах. Кровь стучит в висках, сердце вот-вот лопнет от напряжения. Нет, он не отличник, а несчастное деревце, готовое переломиться пополам от тяжести так неожиданно свалившейся ему на плечи... Огромное улыбающееся лицо в очках щелкает железными зубами, -- Ты лучший, ...лучший... лучший...
И вот уже не звонок, свист слышит он и громадным усилием сбрасывает свою ношу, поворачивается на правый бок и... открывает глаза...
... Мать газетой вытирает мокрое стекло. Слышно шуршащее посвистывание, а рядом стоит ведро с водой так похожее на то, тётьмашино в кабинете директора.
Мечта
С похвальных грамот грустно и укоризненно смотрят на меня вожди мирового пролетариата:
-- Эх ты, невежда, записался в библиотеку, а книг -- не читаешь. А еще отличник.
Отец мой полностью солидарен с мнением вождей. Убедившись после очередной проверки, что книга опять не прочитана, он закатывает мне длиннющую проповедь о пользе знаний.
Я чувствую себя отчаянным преступником и злодеем, и глотая слезы, вновь открываю ненавистного "Васька Трубачева и его товарищей".
Спустя некоторое время сдаю экзамен. Листая книгу и указывая корявым мозолистым пальцем на иллюстрации, отец коротко спрашивает:
-- Это кто? Что? О чем говорят?
... Я отвечаю.
-- Молодец! Так держать! -- он гладит мою стриженую голову своей шершавой от рашпиля ладонью. Мне приятна похвала отца, но еще больше я радуюсь своему феноменальному открытию. Оказывается не обязательно читать всю книгу от корки до корки, -- под картинками всегда написано, что там изображено(!!!) Теперь каждую неделю я приношу из библиотеки по три-четыре книги. Я их даже не открываю. Это делает отец во время строгого и тщательного, как он думает, экзамена...
Не знаю, догадывалась ли мать о моем открытии, но однажды она пошла в библиотеку вместе со мной. Пошушукавшись с очкастой длинноносой библиотекаршей, мать выбрала мне толстую книгу в красивом зеленом переплете. Это были сказки Бажова. Открыв первую страницу без особой радости, последнюю, я закрыл с огромным сожалением.
Такая толстая книга, а как быстро закончилась!
Носатая библиотекарша не зря, видно, носила очки. Следующая книга, которую она предложила моему вниманию была даже интересней "Малахитовой шкатулки. Гекльберри Финн и Том Сойер взяли меня в плен с первой же страницы. Я перечитал книгу несколько раз от корки до корки, я читал её днем и ночью при свете керосиновой лампы и карманного фонарика, брал ее в школу и вообще не расставался с ней. Никогда.
Особенно нравилось путешествие героев на плоту. Я так живо представлял себе широкую, могучую реку Миссисипи и плот, связанный из толстых бревен, лениво покачивающийся на волнах.... На плоту в шалаше сидит Гекльбери Финн и курит трубку, а рядом,... конечно же, я...