* Природа мировой словотворческой геральдики, препарированная в "Золотой ветви", "Закате Европы", ряде иных выдающихся сочинений, претерпела метафизический ренессанс в "Космополисе архаики"
Русское литературное время остановилось. Современности вообще неведомо строгое искусство. Процесс развивался медленно, тяжёлая болезнь зародилась в Золотом веке, затем стала прогрессировать, где-то на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий обрела неизлечимую форму. Наличие одарённых и даже гениальных мастеров не должно вводить в заблуждение. Они были и всегда будут, но их эстетический продукт с большой степенью вероятности обесценится. Итак, литературная современность, включив колоссальные защитные механизмы, ресурсный потенциал, пытается вытеснить из уже художественного процесса одну-единственную книгу - "Космополис архаики". Причём осуществляется это действие столь неуклюже, что, наблюдая его, порою хочется и помочь. Зачем? Чтобы облегчить муки смертельно больного, без того обречённого гибели. Естественно, это шутка, мнимый больной в прекрасной физической форме, поражён только его дух.
У нас была великая эпоха. Есепкин со свойственным гению прямодушием подверг её святыни ревизии, утилизировав канонику неприкасаемых. Здесь уместно возразить: он всё ревизии подверг, даже конфессиональные постулаты - на основании анализа священных текстов, записанных, правда, вполне себе земными скитальцами. И более того, "Космополис архаики" дошёл до антики, в скитаниях есепкинские герои порою горько улыбаются, указывая хотя мизинцами на художественное несовершенство античных великанов. Могла ли современная русская литературная среда по-иному отреагировать на "Космополис архаики"? Нет, не могла. Советское время лишь усугубило общую ситуацию, вялотекущая гениофобия вошла в грубую экзистенциальную фазу. Кто-то довольно точно определил: книгу Есепкина некому прочесть. Разумеется, её некому и оценить. Частичное, незначительное прочтение фрагментов "Космополиса архаики" особо чуткими виплитперсонами повлекло едва не паническую реакцию в арьергардной среде. "В те поры" "Космополис архаики" был обречён. Книге и автору положены вечность и покой, современность не вынесла Слова. Впрочем, сложно исключить мгновенную ситуационную трансформацию, по-прежнему вероятен сценарий, когда избавленные слепоглухоты элитные корпорации начнут сражаться за фолиант, покоривший Интернет. Чудесным провидением возможно и такое.
Есепкина никто не знал и не знает, а ведь он вознёс русскую поэтическую Музу на Фавор, явил её в белом, золоте и пурпуре. Письменность, речевая культура после "Космополиса архаики" также до неузнаваемости преобразились. Да, ныне оценить это явно некому. Печально и страшно. Что ж, будем пока читать "Псалмы" и "Скорби" в интернет-библиотеках, в СССР примерно таким образом (микрофильмы) читалась классика, на которой сегодня успешно паразитируют издательства.
Когда Пушкин, удручённый творческим бесплодием, позёвывая от скуки, поставил многоточие в финале "Домика в Коломне", он обозначил: Процесс начался, идёт, проистекает. Многоточие есть признак слабости, хочешь сказать - говори. Кстати, в тысячестраничном тексте "Космополиса архаики" ни одного многоточия нет, Есепкин абсолютен во всём. Начало Серебряного века знаменовало общелитературную кризисность. Тютчев, Фет, Случевский, Брюсов страдали аритмией, от Анненского и далее стала распространяться губительная арифмия. Гениальному Анненскому она повредила не фатально, фатум низверг русскую поэтическую Музу в эстетический цоколь. Загубленной оказалась Идея, Поэтика напоилась дыханьем, полным Чумы. Что пировать, что праздновать ущербность? Сакральное губит земная церковь, литературу губят дилетанты, речи не ведающие, а речь сама - условная категория. Творцы Серебряного века были поражены ассиметричным рифмообразованием и похоронили великую идею, СССР зацементировал серебряновечный фундамент. Есепкин спустился в смрадный цоколь, как Орфей во ад, Музу, там погребённую, воскресил и вывел прочь. Как за такое не отплатить по-русски, с душевной широкостью? Люди холопского звания, если верить праздному и лукавому поэтическому тропу, любить умеют мёртвых, их господа не любят никого. В любом случае гений должен быть мёртвым и с холодною печатью на меловых устах.