Аннотация: Это было давным-давно, Когда куры пили вино, Петухи курили табак, А машин совсем ещё не было...
Это было давным-давно,
Когда куры пили вино,
Петухи курили табак,
А машин совсем ещё не было...
Эта осень выдалась холодной. И голодной, ничего не скажешь. Хлеба в амбаре едва хватит на то, чтобы каждое зимнее утро выдавать детям по кусочку размером с их ладонь.
Франсуаза вздохнула и принялась за бесконечную стирку. От воды её руки покраснели, кожа стала грубой, как то неровное полотно, что она стирала.
- Мама, сегодня мы будем есть?
Голос Жака прозвучал в доме гулко, как колокол, если стоять под ним и раскачивать тяжелый чугунный язык, слушая, как волны звука скатываются по плечам.
- Будем, сынок. - Франсуаза отложила белье, вытирая о передник руки. - Вот придет отец, и будем.
Жак забрался на старый сундук, откопал среди своих сокровищ старый нож и стал точить его, приговаривая:
- Я вырасту, мама, а когда вырасту, я пойду в лес и убью оленя. И тогда у нас будет много еды. Мама, я ведь вырасту до зимы?
Франсуаза кивнула, смахивая жемчужные слезы, так, чтобы сын не видел. Жаку уже девять лет, а ростом он - с материну метлу, на сундук-то еле залезает...А маленькой Жанне впору кукольные платья - такие игрушки бывают у богатых детей, Франсуаза когда-то видела на ярмарке.
Муж весь высох, как пшеничный стебель в засуху, а Франсуаза знает - хлеба в амбаре едва хватит на то, чтобы каждое зимнее утро выдавать детям по кусочку размером с их ладонь.
Хлопнула дверь, и муж, пригнувшись, вошел в дом. Франсуаза повернулась, чтобы встретить его улыбкой, слабой и светящейся - но он протянул ей сверток и рухнул на скамью.
Сверток оказался большой краюхой сливочного сыра, завернутой в белое полотно. Франсуаза изумилась, но долго раздумывать ей не дали восторженные вопли сына, требовавшего похлебки.
В эту ночь все уснули рано, усталые и счастливые, все, кроме маленького Жака. За ужином он припрятал кусочек странного сыра, и теперь осторожно пробирался к сундуку, чтобы взглянуть на сокровище. Идти, а вернее, красться, ему приходилось осторожно, чтобы не скрипели половицы, а подолгу стоять на одном месте было холодно, и он уже подумывал забраться обратно под одеяло, как вдруг взглянул в окно, и замер на месте. Прямо на него смотрела большая серебряная луна, почти полная, только с одного бока была темная косая полоска, как-будто кто-то отрезал оттуда краюшку.
Рядом с Жаком скрипнула половица. Он вздрогнул и покосился в темноту. Там стояла маленькая, растрепанная Жанна, сложив ладошки на груди - так, она видела, стоит в церкви Божья Матерь, а Она всегда счастливая, даже если плачет.
- А давай ты не будешь есть этот кусочек - прошептала Жанна - Может, он потом пригодится?
- Дура. - обиделся брат. - Я не собирался его есть. Смотри!
Он дошел до сундука, стараясь не слышать, как по щеке сестренки катится слеза, одна-единственная, большая, и протянул сверток. Там лежал серебристый кусочек, светившийся нежно, так нежно, что у Жанны сразу пропало желание плакать. Она дотронулась до маленького чуда, и рука её засветилась таким же волшебным, притаенным светом.
- Смотри! - Жанна провела рукой по лицу, и, сияя, повернулась к брату.
- Теперь ты будешь светиться. Ой, здорово - и лучины зажигать не надо! Около тебя можно шить! -
Жак затанцевал от радости.
- Дева Мария! - проговорила Жанна - Я теперь как свечка!
Она и вправду была похожа на свечку - маленькая, тоненькая, светящаяся в темноте фигурка в белой рубашке, - девочка с льняными волосами, будущая надежда Франции.
В другом конце комнаты заворочался отец, и дети быстро спрятали кусочек волшебного сыра, а уже через несколько минут грелись рядышком под шалью Франсуазы.
Родители обнаружили странную перемену не сразу. Заметили только, что по ночам стало куда светлее, а Жанна повеселела. Теперь она пела, часто и так самозабвенно, что никто даже и не подумал бы прервать её. Каждый вечер отец приносил с собой краюху волшебного сыра, Франсуаза готовила похлебку, а Жак неизменно припрятывал кусочек за ужином. Мальчик заметно вытянулся, похорошел, стал много бегать по двору и, кажется, собирался построить лестницу, такую, чтобы дотянуться до луны. Отец посмеивался, но ничего не говорил. А Франсуаза была счастлива - как бывает счастлива женщина, которой вернули надежду.
Да и все они были счастливы, пока на тринадцатый вечер отец не вернулся с пустыми руками. Семья притихла, и спать все отправились молча, почти не глядя друг на друга. Когда родители уснули, Жак потянул сестру за рукав.
- Пойдем, я тебе кое-что покажу.
Он взял из сундука большой сверток, и дети вышли во двор. В небе была пустота.
- Как ты думаешь, этого хватит, чтобы вернуть её? - Жак кивнул на сверток.
- Если бы мы могли забраться туда. - промолвила Жанна, глядя на странное темное небо.
- Я попробую, сестренка. Я ведь вырос! - гордо сказал мальчик. - Ты думаешь, я не смогу построить лестницу до неба?
- Сможешь, сынок. Когда вырастешь. А если ты не ляжешь в постель, ты заболеешь. - Франсуаза стояла на пороге, кутая детей в шаль. - Идите-ка в дом.
Прошло две недели, и в ночь, когда должно было случиться полнолуние, Жанна проснулась от шума. Стучали в окна, стучали в дверь, мать стояла у стены, белее муки с мельницы дедушки Луи. Отца всё не было. Жанна оделась и подошла к окну.
Похоже было, что вся деревня собралась у их маленького дома. Люди что-то кричали, вразнобой и невпопад, так, что нельзя было разобрать слова.
- Жак в амбаре. - сказала Франсуаза. - Хоть бы он догадался сбегать за отцом.
Она взяла Жанну за руку, отодвинула засов, и вышла на крыльцо.
- Ведьма! Ведьма! - завопила толпа.
- Кто вам сказал? - перекрикивая толпу, спросила Франсуаза. - Кто из нас - ведьма?
Люди смешались. Вперед вытолкали старика, дедушку Луи, он держал мельницу на реке.
- Франсуаза, ты должна понять. Беда обрушилась на деревню. Неурожай, засуха, а теперь ещё и луна ушла с неба - не иначе, как Матерь Божья разгневалась на нас. Люди говорят, ведьма всему виной. А ещё мы недавно видели, как твоя дочка стояла на крыльце ночью, смотрела на небо, а лицо у неё - светилось!
Толпа зашумела. Франсуаза отодвинула Жанну подальше в дом, сама встала крепче в дверях.
- Той ночью моя дочь крепко спала в своей постели. - женщина чеканила слова, как солдаты на мостовой чеканят шаг, - Она могла видеть сны, и улыбаться во сне, но она не гуляет по ночам и не якшается с дьяволом!
Дедушка Луи отшатнулся.
- Там! На крыше! - он указывал дрожащей рукой наверх.
Франсуаза захлопнула дверь и выбежала во двор. С крыши дома в небо тянулась лестница, высокая, тонкая, а по ней карабкался все выше и выше мальчик. Знакомый мальчик.
- Жаааак! - от крика Франсуазы у дедушки Луи зазвенело в ушах. - Жак, Жак...
Мальчик взбирался все выше и выше, и вот - он уже стоит на последней ступеньке, вот уже летят на пустое небо кусочки сливочного серебра, один за другим, и уже собирается воедино прежняя, большая, добрая, как сыр, луна, улыбается освещенным ею людям - только последней ниточки света не хватает ей... И тут из дома зазвучала песня.
Жанна вышла навстречу улыбке, не боясь толпы, не опасаясь за Жака - ей ли не знать, как крепко строит он свои скворечники и маленькие мельницы - она пела, прижав руки к груди, сияя волшебным подаренным светом, и свет летел, как серебряная птица, до самого неба, до самой луны, чтобы стать недостающей частью, без которой мир будет неполон, и песня недопета.
А когда луна засияла всей своей красотой - люди ахнули, увидев, как из открытых дверей амбара льется на землю река зерна, заполняя собой всю дорогу до мельницы, заставляя забыть все беды, размывая черствость и жестокость человеческих сердец, как само собой запело и завертелось мельничное колесо, как осветились лица...
Осень выдалась холодной...Правда, говорят, с тех пор деревня не знала голода, а дедушка Луи завел себе двух маленьких серебряных голубей. Франсуаза с мужем живут мирно и дружно, кажется, у них скоро будет дочь, Жак уговорил проезжего монаха научить его читать, а Жанна, отправившаяся однажды пасти овец, так и не вернулась домой. Говорят, она где-то странствует, за ней идёт целое войско, и она даже взяла Орлеан...