Аннотация: Сказка для юных натуралистов в стиле Пришвина и Бианки. Изначально задумывалась мной как независимый "вбоквел" к незаконченным повести "Территория "С" и паре рассказов, объединённых общим главным героем.
Высоко птица-коршун над землею парит, круги в синих небесах пишет. Все ей сверху видно, что внизу на полях, лугах да на полянах лесных творится. Где суслики да полевые мыши меж хлебов ли трав высоких снуют, норы да брюхи свои ненасытные кормом забивают. Где куропатки, перепела, коростели серые с птенчиками от злых глаз хоронятся. Где в камышовых крепях поречных да поозерных утки и иная птица водная кормится, лягушки, ужи да крысы водяные днем и ночью возятся. Где люд деревенский али в городках наших небольших расейских матушку-землицу пашет на прокорм свой, ногами-колёсами топчет, не жалеючи, а то и всякои гадостью химицкой да атомной сдабривает, меры не зная, себе да потомкам своим на всеобщую потраву с мутацией. Не иначе, как на жизнь ихнюю короткую и дюже нескучную.
А с чего началось-то всё? Было, Женька, очень стародавнее время, когда коршунячьего племени на всей земле и в помине не слышно было. И многого ещё чего не было, ну да не об этом рассказ, попозже тех дел коснёмся как-нибудь. Ну так вот, жила где-то в наших землях - а может и в соседних, кто его сегодня разберёт? - воронья пара с шестью голопузыми и страшно жадными до кормёжки воронятами в гнезде. И всё бы у того серобрюхого семейства гладко шло, да одна вот беда: пять воронят крепкими растут, здоровыми да крикунами несносными, а шестой-то, самый последышек из выводка, квёлый настолько, что прямо понятия нет, как в нём душоночка держится. И еды-то ему редко когда крошка перепадёт - не успевает никак из родительского клюва достать, всё братья да сёстры сварливые раньше поспевают, толкают, клюют, на спину лезут и лапами сверху мнут, мол, дохни давай скорее, в гнезде чтоб вольготней стало. А воронёнку младшему хоть и пищать уж сил никаких не осталось, а живёт всё же как-то, бьётся сердечко чахлое под синюшной грудкой.
Наконец настал ясный день, когда заметили вороны неладное, вытащили птенчика полумёртвого из гнезда, принесли ему еды хорошей, сытной - зайчонка в лесу заклевали. Извергов своих старших постукали для отстрастки клювами по глупым головёшкам и стали семейный совет вести: как задохлика вырастить так, чтобы он здоровым стал не хуже других.
- Ой, не осилим мы, матушка, с тобой шестерых! - каркал отчаявшийся отец. - Хошь как хошь, а плохи дела. Чтобы маленький наш не помер - придётся его на воспитание отдавать. Полетели-ка мы к соседям - авось примут.
Да только не было понятия им у соседних ворон - сами в том году яиц много нанесли и так же маялись, а прочие птицы в округе и слышать про воронью тяготу не хотели. И без того, сколько им вороньё зла принесло, гнёзд поразорило... 'Меньше вас будет, - говорят, - так нам же лучше!'
Но знаешь, совсем нескоро всё ж отыскались воронёнку воспитатели. Вспомнили вороны про орлиную чету на дальних горах, у которых совсем в том году потомства не было - не вороны, зато змея подколодная ночью в гнездо заползла, орлицу ядоносными клыками во сне укусила, так, что та еле жива осталась и долго болела, ну и орлят обоих успела проглотить. Хорошо - не смогла потом гадина обратно уползти, отец-орёл, проснувшись, её в мелкие кусочки изорвал и в бездонное ущелье с глаз долой бросил. Да всё равно теперь - не вернуть детей-то!
Вот и прилетели вороны к орлам в неблизкий край и птенца своего на спинах принесли. Просят пожалеть их, не гнать, взять к себе бедного приёмыша, а взамен - клятвенно орлам пообещали впредь их гнёзда не грабить и другим соплеменникам это наказать. На том и согласились. Орлам-то ведь тоже без потомства худо.
И пошла, значит, с того дня у воронёнка сладкая жизнь. А иначе как же - гнездо орлиное огроменное, хоть гуляй в нём из края в край, сами орлы о приёмном птенце всячески заботятся, кормят только парным мясом, оттого воронёнок быстро поправился, вырос, окреп и от мясных трапез всё больше стал видом своим на орлов походить. Телом вымахал больше любой вороны, побурел весь, крылья с хвостом стали длинные и широкие, клюв да когти - твёрдые, острые, крюками изогнулись, чтобы дичь принесённую ловчее было разрывать.
Так вот до самого конца лета и возились с пасынком орлы, не щадя сил. Всем премудростям обучили, и хоть не дорос воронёнок до орлов, а всё парить среди облаков научился на равных и зоркий стал такой же. Одно плохо: обидно орлам, что все их старания по науке ловли птиц и зверья на пропитание для сына впустую идут, не хочет он с вышины камнем на жертву кидаться и лапами её душить, острым клювом добивать насмерть. Аукается в нём воронья кровушка, слишком любо ему на позор удалому орлинству всяку падаль собирать. А если и не найдёт на поживу мертвечины, то ловить принимается не уток, тетеревов и зайцев, на примере ястреба или сокола, даром, что росту такого же, а мелкоту всякую: суслят, мышей. А то и ужа сцапает в болотине или лягушу какую, на которую приёмным родителям даже глядеть стыдно. Лентяем вырос приёмный сынок!
Один раз только полетел орлиный выкормыш к большому озеру, и то оттого, что заставили его орлы на водяную дичь вести охоту, как и подобает хищной птице. Орлы давно уж отохотились и улетели с гусями в когтях, а нерадивый сынок всё что-то медлит, боится. До вечера так и ходил кругами над берегом, пока не приметил себе вовсе никудышного чаячьего уродца с кривым крылышком, который летать не умел. И то осилить не смог - чайчонок так в когтях распищался, и так его ленивый разбойник неловко потащил, что вскоре пришлось ему бросать добычу и отбиваться, что было мочи, ото всех озёрных птиц. Обратно в горы вернулся весь исклёванный и с драным хвостом - средние перья ему чайки наполовину повыдрали. За всю жизнь хвост не зарос, так вилкой и остался.
За эту охоту приёмышу совсем не стало житья среди орлов. Он и улетел обратно, в родные вороньи земли. Где там! Вороны его вовсе близко к себе не пущают, как увидят - сразу же принимаются гонять, пока не устанут.
Такое от близкой родни приёмышу и подавно терпеть стало нельзя. Вскинул он свои длинные крылья и полетел, куда глаза глядят. Не могу сказать, доколе он так вот по земле скитался, но по всему выходит - времени много утекло, и был он всегда одиноким, как перст. Привык уже, научился и в одиночку жизни радоваться. Бывало, чуть ли не пел в полёте. Голос у нашего изгоя тоже оказался совсем не похож на орлиный. Те громко клекочут, а у него одни трели получаются, словно лошадь ржёт вдалеке. А каркать по-вороньи он и сроду не умел.
Долетел, наконец, наш бедный вороноорёл до красивой долины у тихой серебряной реки с лесами и лугами. Захотелось ему тут поселиться, чтобы прожить остатние годы в спокойствии. Полетел он вдоль реки еду себе поискать - у воды всегда что-нибудь найдётся. Глянул на речную отмель - и глазам своим не поверил. Там целая дюжина таких, как он, птиц сидит и все большую тушу потонувшей скотины дружно клюют. Сел тихонько и он на падаль. Не погнали - мяса в туше много, всем хватит хоть на неделю.
Поели мяса, потом вместе хороводом стали парить, беседу завели. Узнал от них пришелец, что хозяева той долины из тех же мест, что и он. Так уж вышло тогда: позавидовали вороны орлиным стараниям - и ну лишних своих птенцов распихивать по орлиным гнёздам. Только никто из выросших хищником не стал и вороной тоже. Прогнали их отовсюду, нашли они себе хорошее место и живут теперь сообща, друг дружку не трогая.
А чтобы совсем отличаться от остальных птиц, выщипали они все себе хвосты вилочкой, как был у прилетевшего соплеменника. Так и рулить ими в воздухе стало удобнее.
В другие годы к новым птицам ещё не раз такие же прибивались со всех концов, и их тоже не гнали. Старожилы опять же плодиться принялись, навили себе гнёзд на высоких соснах. Разрослось новое племя за годы настолько, что тесна стала им долина, принялись вилохвостые расселяться по миру и легко им это удавалось, потому как птицы уродились всеядными. Лень им за здоровой добычей гоняться - ищут себе слабых да больных на обед. А то ещё на мертвечинке попируют, мелкого гада или саранчука в траве с высоты высмотрят, но пуще того понравилось вилохвостам по старой вороньей привычке чужих птенцов таскать, особливо цыпляток по деревенским дворам. Бывало, налетит разбойник на крестьянское подворье и поднимет среди домашней птицы большой переполох - мрачный да долгокрылый, он ещё большим против солнца кажется, будто такой даже индюка раскормленного легко задрать сможет. И невдомёк никому, что боязливая та птица, неуклюжая и охоча только на испуг брать, а кабы узнали, то спуску вору и петухи не дали бы нипочём. Выскочит из дому хозяин аль хозяйка, замашут на налётчика, камнями, палками закидают - он и уберётся вон, с добычей али без. За такую манеру: курей с налёту шугать, люди их куршунами и прозвали.
Ладно. Нет у меня привычки, этих птиц обижать. Ты ведь, Женя, сам лучше мово знаешь - санитары они, раз больных да увечных в пищу себе тратят, всяку падаль гнилостную подбирают, чтоб заразы не множилось. А что до цыплят, они у меня давно под сеткой бегают, и никто их под ней не словит. Это вот Аникин, сосед наш, свою мелкоту по всей улице распустил и бердану про запас в сенях поставил, да и он больше воронья боится, а коршунов у нас мало осталось, и достать их из своей бухалки он всё одно не сможет - высоко парят.
...Так-то, сказывают, дело было, а правду говорили или шутя - поди теперь, разберись...