Аннотация: Трагикомедия в одном акте с легким привкусом некрофилии.
Человек и кошка
"Рыжая-толстая-наглая-дылда" - чуть слышно пробормотал он. Потом повторил громче, с наслаждением перекатывая слова: "Рыжая. Толстая. Наглая. Дылда", - и добавил сквозь зубы: "Дура!". И опрокинул стопку, словно пожелал здоровья.
Не то, чтобы эта речь произвела впечатление на окружающих. Я только приподнял бровь, выразив недоумение. Пушистая и рыжая кошка невозмутимо лизала лапу на полу. Она, правда, чуть дернула ухом... не знаю, можно ли признать этот жест заинтересованным?
Но взгляд ее хозяина не удостоил нас вниманием. Блуждая в тумане, расфокусированный, наблюдал он одновременно и за дрожанием огонька на свечном фитиле, и за эволюцией звезд в отдаленных галактиках... иначе говоря, отсутствовал. Огонек свечи трещал, оживляя тени, пустая стопка блестела в руке, все сидели молча. Идиллическая картина.
Первой надоело кошке. Признав лапу годной, она встала и удалилась под стол, совершенно пропав из виду. Упала и покатилась пустая тара. Затихла. Мы оказались вдвоем, и я решился на вопрос. Не прямой, но наводящий:
- Между первой и второй перерывчик небольшой... - так сказал я. Начал издали, чтобы не показаться навязчивым. Щелкнул ногтем по нераспечатанной бутылке с водкой, обозначив ее на столе. В душевных делах очень важно соблюдать такт. Говорить о, казалось бы, отвлеченных вещах, но неизменно сводить их к теме. Как бы неумышленно. Словно само собой. Вот я и постучал по бутылке, мол, налевай еще, друг дорогой, выпьем и продолжим - изложишь душу, а я тебя послушаю.
- Ты не понимаешь, - ответствовал он мне. Но взгляд все-таки из черной дыры вынул и речь повел осмысленную, - Вот товарищ команданте, к примеру. В джунглях с автоматом каждый год терял друзей, а потом и сам того. Человек жил с идеей! Мухи его знали и уважали. А мы, помнишь, горланили тут в кабаке его имени: "помнят реки, моря и горы...", и девка с голого бедра наливала текилу... Эх, открывай.
Махнул рукой. Ну так что ж, свернем ей крышку и разольем еще по пятьдесят. За товарищей в джунглях, за Че и Фиделя, за французскую коммуну и боже царя храни. Нас двое и кошка, но та только мысленно. Хотя вроде бы получаются трое, и это уже прилично. Даже традиционно. Можно пошутить про народное.
- Слушай, а почему дылда? - задаю вопрос после долгого молчания, когда каждый пускает свой дым в общее облако над столом.
- Ты о чем? - не понимает он меня, и приходится уточнять про рыжую-толстую-наглую. Что наглая... на это я соглашусь, они все такие. Рыжая - понятно. Толстая - тоже, хотя вроде не особенно и кормят. Даже с дурой совсем не хочется спорить, известно доподлинно, что все рыжие коты - идиоты, значит и кошки - дуры. Но дылда?! Прости, друг сердечный, этого я постичь не могу, и требую разумного и внятного ответа. Примерно так и объясняю ему мимическим движением. Единственным. Но при полном взаимопонимании достаточно и меньшего.
- А... - тянет он букву, и с нею сигарету из пачки, - Да я не про эту. Я про ту. Ну, помнишь?
И пришлось признаться как на духу, что нет, не помню. Ну вот убей меня сразу, не мучь только - не помню. Двух брюнеток помню (одну даже отчетливо), еще какая-то была, но та проездом. А вот чтобы рыжая... ах, ну да, рыжая, конечно, но так это ты меня прости, сердечный, уже черт знает когда! Еще Магдалину давай сюда с апостолами, будут в самый раз.
Говорю ему все в таком виде. В доходчивой форме, то есть залезаю на скрипящий стол, выпрямляюсь вполне устойчиво и читаю громко, воздев правую руку с сигаретою к люстре: "поддержи свою осанку! над собой держи контроль! не такое нынче время, чтобы нянчиться с тобой! потяжеле будет бремя нам, товарищ дорогой!".
Но он глядит как-то вяло, и это мне не нравится.
- Да люблю я ее, пойми - и отворачивается.
А вот это мне уже совсем не по нраву. Ты скажи, зачем отвернулся, душегуб? Скупая пьяная слеза покатилась за шиворот? Мы же вторую только начали, еще сидеть и сидеть.
Тут надо соблюдать две осторожности. Начинаю сбоку, но прямо:
- Так она же это... уж года полтора как... - (слово "умерла" произносить не хочу, сам догадывается)
- Ну да, - голос спокойный, совсем трезвый, - ты знаешь, что у нее дочка?
Вот тут удивил. Нет, я не знал. Ну то есть я и не интересовался, сдались мне эти твои. Мне больше бы реки, моря и горы, команданте и дзен с кактусами. Сам понимаешь. Но поворот резкий. Склоняю голову. В смысле - набок, чтобы понял - мне есть что послушать.
- Черт его знает, кто там отец. Не проявился. Сдали в приют. Родственнички... - вижу, рука тянется к гладкому стеклянному боку, но по дороге сворачивает за очередной сигаретой. Кошка не дура, давно сбежала, дышит свежим воздухом на кухне и нашего разговора не слышит. Можно быть откровенным и сказать, что ну их всех к лешему, и тех, и других, что скоро весна и уж тогда махнем куда-нибудь по быстрой воде на брезентовом чудовище с прорезиненным днищем. Что, мол, затянется все и заживет, не надо только вспоминать. Но он же слушать не будет. Вижу на его лице упрямство и дурное течение мысли.
- А ведь это могла быть моя дочь, - подтверждает он мое подозрение самым банальным из возможных способов, - только точно не моя. Но ведь ее... и тоже рыжая.
Пауза. Затянувшаяся. "Аут, сбрасывают москвичи" - жужжит в мозгу покойный Озеров. Кто не знает - футбольный комментатор. Забавный был мужик, но я тут не о нем. Я об этом чуде природы, который собрался удочерить чужого ребенка, но и того сделать не смог, потому что вообще никто. Вот так и сказали ему в лицо - никто. И аут.
Вторая бутылка укатилась вслед за первой, товарищ мой встал нетвердо, сделал пару шагов к дивану и рухнул плашмя. Я открыл балкон. Звезд, конечно, не было, какие в феврале звезды? Рыже-розоватое московское небо тошнило. Я сел обратно в кресло и задумался. Даже не над тем, почему водка меня сегодня не брала. Это с нами бывает. То я ее не беру, то она меня. Так что думалось не про то.
Мне стало интересно, как же так получается? Все у него есть, и даже вот, друг, который всегда споет: "знают реки, моря и горы команданте Че Гевара" и откроет балкон, если накурено. Что ему далась эта рыжая, толстая, наглая дылда, да еще и дура? К тому же - мертвая.
Перевожу взгляд на его спину. Дышит тяжело, но ровно. Рубашка в клетку, джинсы синие. Темновато, но мне известно - синие. Значит жить будет. Вон и кошка пристроилась у головы, хотя точно знаю, что не нравится ей перегар. Они парадоксальные. Что кошка, что человек. И не едет к ним доктор сквозь снежную равнину, не везет целебного порошка...
Что же ты делать будешь, кошечка? Ведь он проснется и снова позовет дурой. Споешь ли ему про команданте? За руку подержишь?