С детства на всех коллективных фотографиях я неизменно оказывался под красным знаменем. Происходило это совершенно без моего участия. Гораздо позже я заметил эту особенность и призадумался. Казалось, кто-то незримо сопровождал меня, направляя в нужную сторону, подготавливая почву для будущих назначений. Возможно, сказывалась родословная, а может быть, хороший старт в учебе, но так или иначе, меня неизменно ставили под знамя, записывали в члены совета пионерского отряда, потом в члены совета дружины, хотя я до сих пор не знаю тонкостей устройства пионерской организации. Повзрослев, я оказывался в комитете комсомола и даже когда начинались какие-то выборы, и казалось, назначение всецело зависело от одноклассников и одногруппников, я неизменно оказывался на боевом посту, название которого сразу забывалось и оставалось лишь названием.
К разным общественным организациям я относился скептически. Посудите сами, ежегодно мы становились членами ОСВОДа(Общество спасения на водах), ДОСААФА(Добровольное общество содействия армии, авиации, флота), Общества охраны памятников, и тому подобное, и получали новенькое удостоверение очередного общества, что вызывало массу вопросов. Почему, к примеру, не вклеить марку в прошлогоднее удостоверение? Было бы не 25 копеек, включая 10 копеек за марку и 15 за корочку, а всего 10 за текущий год. Но такие соображения пресекались педагогами, безжалостно давящими на самолюбие обвинением в жадности. Бесчисленные организации и всяческие общества мелькали как в калейдоскопе и, лишь изредка, попытки выяснить суть происходящего наталкивались на очередную глухую стену. К счастью, было чем заняться, и неудовлетворенность познанием об общественной жизни было только вспышкой, иногда яркой, но бесполезной. Вся общественная деятельность великой страны оставалась покрытой мраком.
Штрихом к портрету добавлю склонность не вовремя задавать каверзные вопросы, хотя мне они таковыми не казались. Так, рассматривая материалы очередного съезда партии, институтский преподаватель, ничего не подозревая, поведал о грандиозной программе строительства жилья, которая обеспечит увеличение жилого фонда на невероятное количество квадратных метров. В конце, не смотря на свою опытность, судя по возрасту, он спросил, какие будут вопросы. И чего мне не сиделось на месте, до сих пор не ясно, но я, подняв руку, спросил, а на сколько за следующую пятилетку вырастит живая очередь на жильё. Наивно ожидая ответа я, утонул в угрозах и обвинениях, понял всю враждебность своей точки зрения, и осознал пагубность обучения в советском ВУЗе подобных негодяев. Калёное железо, которым следовало выжигать подобные поползновения, было самым безобидным инструментом марксизма в борьбе с моим позорным инакомыслием.
Придя на работу после института сразу на должность старшего инженера конструктора, что странно звучало, так как не было ни младшего, ни главного, ни на худой конец просто конструктора, я наследовал должность незнамо кого по линии ОСВОДА. На мои возмущения и разумные доводы, что все должно быть добровольно, мне пояснили, начиная от парторга и заканчивая директором, что это назначение чисто номинально, раз в год соберешь взносы и баста. И потом, Игорь, твой предшественник, занимался этим, и ты будешь, а кто еще? Спустя какое-то время все и забылось, но тут приехал представитель городской организации и пожелал со мной встретиться. Оставив выполнение неотложных аварийных работ, весь в угольной пыли, я поспешил в офисное, как теперь говорят, здание. Из нашей перепалки о добровольности, необходимости и безысходности я вынес для себя много нового. Общество, теперь я это знал, не только спасает граждан на воде, оно еще имеет свои базы на городских ставках, позволяет своим активным членам кататься на лодках, и в исключительных случаях, а если взносы будут уплачены вовремя, в моем случае, несомненно, тоже, позволяет ловить баснословно больших карпов в ближайшем городском пруду. Особенно понравилась перспектива погрузиться в мутные воды в водолазном облачении.
Представителю ОСВОДА было далеко за 80 лет и это подкупало, хотя какие карпы могут быть в ставочке, комсички разве, да и то... едва ли.
После заверения во всемерной помощи директора, парторганизации, профсоюзов и видных производственников я сдался и начал собирать взносы. Здесь оказалось, что директор занят, парторг готовит очередное партсобрание и вообще не обязан сопли вытирать всяким общественникам, профсоюз учтиво выслушивал, но не более, а начальник основного производства с присущей ему практичностью порекомендовал заплатить взносы из своей собственной зарплаты, а после перекрыть премией, дело ведь копеечное. Тем оно и кончилось. Премии я так и не увидал, карпов не поймал, на лодке не катался и вообще, эта тема вместе с телефоном престарелого представителя ОСВОДа заглохла на год, после чего я был переведен на другую должность, и счастье быть главным ОСВОДовцем предприятия покинуло меня навсегда, перейдя по наследству к последователю конструкторской мысли.
Но оставался еще комсомол! И меня, как молодого специалиста тут же записали в заместители комсорга, чему я нисколько не удивился.
Так бы все и катилось до отпуска, который обнулял, казалось, все неприятности. Но, вот, однажды, диспетчер вытащил меня из производственного процесса и отправил на встречу с представителем райкома. Никакие технологические трудности, ни срочный ремонт оборудования, ни засыпанная углем спецовка и запорошенное гарью лицо, ничто не отменяло рандеву, поскольку комсорга не было, она работала в ночную смену.
Представитель райкома оказалась хрупкой девушкой утонченной натуры в чудесном пальто и сапожках на высоченных каблуках. Пришлось провести ее по мосту с неполным дощатым покрытием на территорию моего цеха. Мост был промышленный, грубо сколоченный из толстенных надежных досок, с лохматыми от облупившейся краски перилами. Значительно позже я узнал, что для комфортного шага высота ступеней должна быть в районе 15 сантиметров, но наш мост делался для рабочих надобностей, и мне пришлось переводить за ручку идейного борца за коммунизм, рискуя уронить престиж района буквально на каждой ступеньке. Зато, перебравшись на твердую землю, мы стали почти родственниками.
Как оказалось, инструктор райкома пришла проверить работу комсомольского прожектора, которую по статусу курировал именно заместитель комсорга, то есть я. Погружая в реальность обстановки в рабочем коллективе, я обрисовал проблемы соблюдения демократического централизма на отдельно взятой фабрике. Похвалил за беспримерное мужество работников райкома на фронте борьбы за коммунистическое воспитание молодежи на производстве и наговорил кучу комплиментов. На том, как думалось, все и завершилось. Прошло едва ли не полгода, и вдруг секретарь из приемной директора сообщила, что мне необходимо прибыть в райком комсомола. Я уже достаточно имел столкновений с плановой экономикой, соцсоревнованием и различными кампаниями, субботниками. По-философски восприняв холодную воду в душе, поскольку не время было мыться, я отправился в спальный и одновременно административный центр района.
В приемной, не без труда найденной в четырехэтажном здании, приветливая секретарша тут же ввела в просторный, даже пустоватый кабинет первого секретаря. За единственным столом сидет немолодой уже человек в сером костюме. Собственно, все сходилось, ибо Первый секретарь ЦК имел от роду больше пятидесяти лет, ничего удивительного, что первый секретарь райкома имел возраст за сорок.
Из ознакомительного разговора я понял, что это было предложение перейти на работу в райком. Название должности - заворг - ни о чем не говорило. Но подтверждая серьезность намерения, первый повел наверх, в райком партии. Там состоялся хитрый разговор о том, о сём, из которого в сухом остатке явствовало, что хотя зарплата чуть ниже, возможностей ее красиво потратить гораздо больше. И потом, перспектива, уходящая далеко за горизонт, вплоть до Генерального секретаря КПСС! Я покосился на бровастое лицо каким-то чудом гармонирующее с непомерно широкими плечами, написанными чуть другой краской, на ряд звезд Героя, и скромно возразил, что не являюсь членом партии.
- Это дело поправимо. Кто там у вас парторг? Кравченко? Пойдите и скажите, пусть примет.
Больше крыть было нечем.
Дома допоздна эта тема обсуждалась с женой. Её аргументы звучали убедительнее райкомовских. Только что получили квартиру, обставлять, обживать надо? Одеться, обуться в зиму надо? А картошки, овощей на зиму? А теплую куртку дочке? А... ?
Получалось по всем за и против, что престарелому генсеку пока смены не было.
На следующий день я решил, всётаки, выполнить задание партии и явиться к парторгу фабрики. Моя просьба вступить в ряды авангарда советского народа слегка ошеломила его. Он долго пояснял, что партия рабочая, ИТР там хватает и без меня, вот если я приведу четырех рабочих из своего цеха, можно даже из чужого, то, как раз статистика в мою пользу будет. Тогда и принять можно. Но четырех рабочих в моем цеху явно было не сыскать. В принципе, хорошие рабочие водились, но в быту они были не очень хороши. А потом текучка засосала, дел не в проворот, какой там райком. Но через год меня дернули снова:
- Мне уже пора уходить, нужен новый первый секретарь, хотим тебя рекомендовать. Мы изучили, посмотрели, ты нам подходишь. Пошли наверх, к Арцибашеву.
Все было более, чем странно, и то, что первый секретарь был в форме офицера в чине капитана, и то, что не состоявшееся членство в КПСС пока никого не волновало, и то. что времени на раздумья больше не давали.
- Валерий Константинович, вот, новый первый секретарь, принимайте.
- Ну, как, Кравченко в партию принял?
- Нет, сказал, чтобы четырех рабочих искал, только тогда рассмотрит.
- Ты пойди завтра, или лучше сегодня, скажи, что мы тебя берем первым секретарем райкома комсомола, пусть готовит на ближайшее бюро, понял?
Понять было совсем не трудно, но в тайне я надеялся, что статистика снова будет не в мою пользу или еще что-нибудь в этом роде.
Когда на следующий день я процитировал фразу заворга райкома партии, Кравченко вошел в ступор и долго таращил на меня круглые светлые глаза, подозревая у меня шизофрению.
- Куда берут?
- В райком.
- Кем берут?
- Первым секретарем.
- А тут тебе, чем плохо?
- Да мне-то нормально, но они говорят - надо!
- Ну, ладно, иди пока, я тебя найду.
На его лице боролись выражение недоумения, желание рассмеяться и необходимость выполнить просьбу райкома.
Спустя неделю Кравченко позвонил в цех:
- Ну, что? Устав учишь? Учи, давай, в пятницу партсобрание.
Теперь я недоумевал, как-то все быстро происходило, слишком стремительно. В повседневной суете, в решении разных производственных задач, в бесконечном ремонте новой, всего год назад полученной квартиры, проблемы коммунистического воспитания молодежи отошли как-то на задний план. Где-то проходили пленумы, съезды, перевыполнялись планы, кто-то летал в космос, а ты должен был достать мясо, купить обувь, найти приличную шапку. И это было так далеко от лозунгов и передовиц прессы.
Надо ли говорить, что собрание прошмыгнуло на одном дыхании, и я только дома сообразил, что стал кандидатом в партию. Вначале разобрали решение пленума, потом осудили коммуниста за пьянство, потом другого за сожительство с семейным человеком, потом пошли вопросы производства. Страсти накалились. Потом подошла моя очередь. Ветераны движения пытались проверить прочность моих знаний, но парторг оказался столь искусным в риторике, что, не смотря на неправильные ответы номер прошел на ура.
- Так, приняли? Пиши заявление на перевод в райком комсомола - теперь первый был в штатском.
- Марина,- крикнул он в приемную,- напечатай ему письмо, на перевод на должность комсорга шахты Гаевого.
- Шахты? Вы же говорили первым секретарем?
- Подожди, у меня пока не ладится с уходом, поработаешь чуток, из комсоргов шахты мы тебя быстрее в райком перетянем. Не переживай, шахта выполняющая, премии и т.д., в накладе не останешься. И вообще, надо было год назад соглашаться на заворга, уже бы первым работал.
Мало что соображая, я плелся домой, думая, как сделаю соответствующее объявление. Ездить на теперешнюю работу из нашей новостройки было делом тягостным. Вокруг разруха, грязь, строительные котлованы меняли конфигурацию каждый день. Приходилось вставать на первый автобус, пересаживаться на другой маршрут, переходить по мосту железную дорогу, и только теперь садиться на прямой троллейбус до фабрики. На шахту придется ехать в два раза дольше, на другой конец города, большим числом маршрутов. Как жить дальше? Но дело сделано, с покорностью я шагнул в новые для себя обстоятельства.
Еще через неделю я присутствовал на первом, и, пожалуй, единственном комсомольском собрании шахты. Все было в диковинку. Выступали какие-то люди, не очень молодого возраста, начальники участков, отделов и подразделений. Наконец, объявили, что прежний комсорг переходит на хозяйственную работу, в связи с чем, нужно избрать нового. К этому времени, надо сказать, все уже нетерпеливо ерзали на стульях, и разбежаться по домам препятствовало лишь начальство, стоящее на путях отступления. Меня торопливо включили в состав комитета и все с облегчением вскочили. На собрание я захватил литровую бутылку импортного вермута, чтобы раззнакомиться с активом на досуге, но охотников не нашлось.
На следующий день я пробовал обживать родные теперь пенаты. Под столом я обнаружил пустую бутылку из-под вермута, наивно оставленную в кабинете. Как-то мимоходом прежний комсорг объяснил, что он ранее числился горным мастером участка, зарплата, подземный стаж и все такое прочее. Но теперь работать на райкомовский паек совсем в его планы не входило. Интересно получалось, он сидел на ставке горного мастера, зав сектором учета получала его ставку, а ставка зав сектором оставалась в райкоме. Я почувствовал, что меня обманули.
По наследству мне достался небольшой кабинет на первом этаже административного здания, где кроме меня находилась столовая, партком, профком, редакция многотиражной газеты, кабинет политпросвещения и сектор учета с отделом кадров. Мне также полагалась заведующая сектором учета. Для сбора взносов, хранения учетных карточек и прочей возни с бумагами. Накануне произошла интересная история со многими персонажами партийно-хозяйственного актива.
А дело было так. После массовой процедуры с митингами и поздравлениями очередного празднества, парторг, заместитель, зав сектором учета и еще какая-то подруга заперлись в парткоме на... небольшой уикэнд. Но бдительная общественность возбудила жену парторга, традиционно работавшую на шахте в каком-то диетическом отделе, и даже составила ей компанию, чтобы решительно бороться за сохранение прочных устоев семейной жизни партийцев. Совместно они так активно штурмовали двери парткома, что теплая компания не нашла ничего лучшего, как отпустить своих собутыльниц. Но, поскольку дверь находилась под осадой ревнителей семейной жизни, подруг выпустили нестандартно, в окно. Всего-то второй этаж сохранил жизнь любителям острых ощущений, лишь едва затронув их здоровье, у одной неудачный прыжок стал причиной поломанной ноги, у другой ушибов других, менее значимых частей тела. История продолжилась разбирательством в тесном семейном кругу, ограниченном коллективом шахты. После продолжительных прений виновная в посягательстве на чужих мужей женская часть перешла на работу по специальности в отделы шахты. Мужская активней прежнего стала трудиться на поприще начальника и заместителя начальника участков. А мне, чтобы я не наступал более на те же грабли, подсунули зав сектором учета с такими чертами лица, что кроме взносов у меня никогда и в мыслях не возникало никаких крамольных желаний. В общем, старт комсомольской жизни был весьма целомудрен и целеустремлен на выполнение поставленных партией задач.
Поначалу я успешно маневрировал, лавируя между шахтой, райкомом, домом, стараясь постичь искусство комсомольского строительства. Труднее всего было справиться с политзанятиями. Здесь все трещало по швам. Никто из коммунистов не хотел быть пропагандистом. О слушателях вообще не было и речи. Теоретически я понимал, что вырвавшись на гора единственным желанием было отнюдь не посещение политзанятий. Но партия сказала "надо", а горком жаждал увидеть сбычу мечт. И тут помог случай. На шахте работал в отделе безопасности толковый старший товарищ, которому край как хотелось отправить внучку в пионерский лагерь "Артек". Что поделать, люди думали о будущем и не только о своем, но и о будущем своих близких. Короче, между нами состоялся разговор, итогом которого было достигнутое соглашение о том, что на мне была явка комсомольцев, а на нем качественная лекция о международном положении. Конечно, я был неопытен и, естественно, обманут, но об этом, как о реальности жизни, я узнал позже. Но тут и я уже начинал вальсировать по взрослым правилам. "Артек", как элитный лагерь, был доступен... правильно, для элиты. Причем рабочей! И заказывая путевку, я заверил областной комитет, что путевка для внучки знатного рабочего, передовика и прочее. Назвать заместителя главного инженера по безопасности рабочим не казалось большим преступлением, он же работает, еще как. Путевка в "Артек" была вместо подписи под совместным коммюнике.
И вот, звонок из горкома предвозвестил, что на политзанятия на передовой шахте съедутся представители горкома комсомола, партии и Дома политпросвещения. Пора было накрывать стол, то есть собирать сознательных комсомольцев. Пропагандист был готов, как всегда каждый из нас. Но где взять сознательных граждан? План готов был лопнуть. Люди, работающие на шахте, бывают на поверхности до получения наряда, а затем уходят под землю и появляются уже после бани, когда мчатся на остановку автобуса с единственным желанием добраться поскорей домой. А тут политзанятия! Какие на фиг занятия!
Но, потеряв всякую совесть, я помчался к магазину, первому по ходу движения к остановке. Дело в том, что кроме желания скорее добраться домой у шахтера есть сильное желание выпить. Я и сам по выезду на гора проверил эту теорию практикой, забегая последовательно во все попадающиеся магазины и останавливаясь у многочисленных бочек с квасом и автоматов с газированной водой. Конечно, парадоксально, но лучше всего утоляло жажду пиво.
А тут политзанятия! Но делать было нечего и я применил все мастерство уговоров, отловив у магазина более менее молодых людей. Практически физически удерживая их в кабинете политпросвещения, я состыковал всех, агитатора, учащихся и комиссию горкома. Заблокировав выход, я наблюдал за происходящим, купаясь в лучах славы. Довольные улыбки горкомовцев давали шанс на зачет. Спустя пятнадцать минут внимание всех присутствующих переключилось на разные настольные игры, от карт до балды. Наконец, дошла очередь до вопросов, и это было, как всегда, ошибкой, потому что первый же вопрошавший пытался выяснить, что он, работник соседнего завода, тут делает. Нельзя ли, всё таки, вернуться на производство, ведь он выбегал за проходную только за закуской, пора и план выполнять. Мысль вернуться куда-либо оживила всех собравшихся, которые уже неуправляемо рванули на выход. Комиссия горкома была довольна, занятия прошли практически по расписанию, с небольшими перегибами на местах, но вполне на высоком идейном уровне. И хотя мой находчивый метод еще некоторое время вызывал улыбку у вышестоящих товарищей, однако факт на лицо, занятия состоялись. А я помалу приобретал новые методы руководства и все больше понимал почем в Одессе рубероид. Со временем я сносно выступал на различных форумах, собраниях, встречах по случаю и в ознаменование. Трудным было собрать людей, собрать взносы, и держать неуклонно уменьшающееся количество комсомольцев.
Через полгода я научился прятаться от проверяющих под землей, записывать принятых в подшефной школе комсомольцев на свой счет, и пропускать очередной тост, что было самым сложным. Значительно росло мастерство в области находчивости. Например, в шкафу на дне валялось несколько картофелин, совершенно неясно, как там оказавшиеся. Глазки пустили бледные отростки, правда, без всякого шанса на успех. Выбросить было лень, использовать уже поздно. И вот, председатель профкома залетел в кабинет на взводе, видимо директор только что вставил фитиль, и дико вращая глазами, стал крыть комсомол, никакой от них, дескать, пользы, только попрошайничают, ходят.
- Что ты тут бардак развел? Грязи по колено!
В воспитательном порыве он рванул двери шкафа и уставился на картошку.
- У тебя скоро в грязи мыши заведутся!- и ногой вышвырнул картофелины на пол.
- Что же вы наделали, Алексей Николаевич? Это же для юных натуралистов подшефной школы готовили! Завтра у них сбор, мы картошку месяц выращивали для опытов, а где же ее теперь брать? Все пропало! Все насмарку! Бедные дети!
Председатель профкома нагнувшись беспомощно пытался приладить назад обломанные ростки.
- Я пошлю кого-нибудь, пусть ведро картошки принесут.
- А толку? Надо с ростками, и с длинными...
Жалобно потоптавшись на месте и не придумав ничего существенного, председатель извинился и поплелся в свой кабинет.
Вихрем Боб (фотокорреспондент областных газет Борис Витков) ворвался в кабинет. Все полетело в тартарары.
- Давай комсомольцев, давай, давай, шевелись!
- Каких комсомольцев?
- У тебя что, нет комсомольцев? Мне надо снять заседание комитета, комсомольско-молодежный коллектив и тебя! Тебя буду на обложку "Ранка" снимать! Цветняком, на обложку!
- Так, никого не найти! Предупреждать надо! Люди кто на работе, в шахте, кто дома...
- Ты не саботируй! Я живого Гагарина снимал! А ты мне голову морочишь! Давай комсомольцев! Молодежь! Я сейчас покажу, как надо. Знамя давай! Есть у тебя знамя? Здесь снимать будем, свет, ракурс, нормально. Людей давай!
Знамя, как водится, мирно лежало в сейфе, сложенное многократно и надолго принявшее такую форму. Ну да ладно, как-нибудь, с людьми что делать?
- Да, каких людей, всех подряд?
- Ты не мешай работать! Мне еще в Макеевку ехать! Веди сюда людей! Знамя доставай! Вот, там на стене пусть знамя, тут комсомольцы стенгазету рисуют, там комитет заседает. И начальника комсомольско-молодежного участка давай! Шевелись! Все быстро делать надо! С тобой ничего не успеешь!
- Ну, как, с бухты-барахты, и людей и начальника и все сразу, где их взять!? Режим работы трехсменный, люди кто где.
- Вот, лентяй, я тебе покажу, как надо. Пошли!
Круглый, пожилой фотограф, обвешанный сумками с фотоаппаратами, смерчем вылетел в коридор. Захлопали двери кабинетов. Вскрики, топот, звуки начинающегося беспорядка. Кто-то слабо начинает возражать. Не тут-то было!
- Я Гагарина снимал! Живого! Ты его и не видел, а я снимал! Идите сюда, так, все сюда! Знамя достал? Чего оно в сейфе лежит, фи, измятое, складки! А, ну, дайте ваше знамя!
- Так это наше, профсоюзное!
- Это бархатное! Наше шелковое!
- Так, все, тихо, я работаю! Есть булавки, гвозди, что-нибудь, приколоть, чтобы развевалось на стене! Давай, давай!
В суматохе многие улизнули, но нужное количество молодых людей Боб собрал.
- Ты - сюда! Стань, нет, сядь здесь, подними голову, руку на ватман, смотри сюда!
- Мне так неудобно! Шея болит!
- Так, тихо! Снимаю!
- Дай ей карандаш! Пусть рисует!
- Куда! Это новый лист! Он мне для работы нужен!
- Да, что ты! Что ты? Ты в журнале будешь! Республиканском! Я Гагарина снимал! И тебя теперь, а ты ватман жалеешь! Ты думай, что говоришь! Так, ты сюда, а ты стой рядом, склонись, на стол бумагу положи, протокол пишете, ясно? Сюда смотреть! Так, ты иди, знамя забери, а ты начальника давай!
На шум пришел парторг, выяснил, что происходит, мудро не стал вмешиваться, пошел, позвонил в нарядную, нашел нормального начальника участка, передовика, не страшно, если в журнал попадет. Приходит выбранный кандидат в наставники молодежи, Боб хватает его под руку, крутит по кабинету в безумном танце, усаживает, поднимает, снова усаживает, ставит рядом молодых людей, попавшихся под руку. Наконец, снимает пару раз.
- У тебя комсомольцы далеко?- спрашивает между кадрами начальника участка,- А то этот - кивает на меня - работать не хочет.
- Наши в шахте сейчас работают. На наряд придут, но это через два часа.
- Нет у меня двух часов! Я Гагарина снимал! Придумаем что-нибудь. А ты в журнале будешь и передовики твои, вот, он напишет - снова кивает в мою сторону.
- Так, комитет сняли, молодежь сняли за работой, за стенгазетой, пошли по шахте молодежь снимать!
- Молодежь не получится снять, в шахту специальный бокс из МАКНИИ нужен для фотовспышки, там же темно, без него нельзя, взрыв возможен, у нас же загазованность!
- Что ты говоришь? Какое МАКНИИ? Ты работать будешь? Мне комсомольцы за работой нужны!
- Так, где ж их взять?
- Пошли, ПОШЛИ!
- Ну, ладно, куда только?
- Давай, давай!
Подхваченный вихрем я устремился на улицу. Боба мчался на кривоватых коротких ножках и недовольно бурчал о Гагарине и местных лентяях, которые ничего не умеют и, если бы не он, никто бы не увидел знаменитую улыбку героя космоса.
Едва поспевая за Бобом, я без всякого энтузиазма шлепал по летней пыли.
- Его на обложку снимают, а он ленится комсомольцев поискать!
- Ищи, не ищи, они в таком месте...
- Да, ладно, сейчас я тебе покажу, как надо работать! Так, стой, куда идешь? Иди сюда! Стань здесь. Что это за железяка?
- Рама со щита - Боб ничего не понял, но грязная железка импонировала его идее снять комсомольца в шахте.
- Залезь с той стороны! Что у тебя в сумке? Ключи? Достань один, большой, самый большой. Так, поверни ключ, еще, еще!
- Так ключи не держат!
- Будет меня учить! Я Гагарина снимал, ты хоть знаешь, кто это? Голову поверни, еще! Замри! Все, иди, работай. Стой, фамилию скажи, так, иди! Эй, ты, стой! Иди сюда. Нет, дальше иди, ты старый! Вот, ты, ты, да, иди сюда. Присядь возле той железки, а ты рядом стань, так, повернись! Чего зажмурился? Солнце? Черт с ним! Смотри в объектив! Не щурься! Ну, вот, испортил все! Говорю, не щурься, в журнал попадешь, республиканский!
- Так, все, я поехал, все, видишь, просто, а ты помогать не хочешь!
- Так, мол...
- Да, ладно! Я тебя в журнал помещу! Будешь рад! Ну, все, пока!
И ураган стал затихать, отдаляясь все дальше и дальше. Все вернулось на круги своя.
Спустя полгода вышел названый номер. Республиканский журнал оказалось непросто найти. Только в области, в киоске с газетами и сигаретами я отыскал нужный экземпляр. Может взять больше? На всех? А, может, там нас еще и нет? Гонимый неясным предчувствием, я устроился на скамейке сквера и стал нетерпеливо листать журнал, на обложке которого себя не увидел.
Где-то к середине я уже посчитал, что Боб меня надул. Но, вот какие-то групповые снимки на шахтные темы. Так, так! Посмотрим!
Статья была на несколько страниц, но касалась такой обширной темы, что нашей шахте уделялась пара абзацев. В абзацах ни о чем, упоминалось, что на такой-то шахте есть комсомольско-молодежный коллектив. И всё. Всё!
Только под страшно контрастными фото чуть больше паспортных снимков указывалось, что это комитет за работой, а это на рабочем месте в шахте, а это начальник молодежной бригады.
На фото, якобы на рабочем месте в шахте, единственное узнаваемое лицо местного баптиста, из известной баптистской семьи, за которой глаз да глаз нужен, все норовят за бугор свалить. Он неловко держит ключ и неестественно выгнул шею, подставляя лицо ласковому солнцу. И, исключая все сомнения, подпись - такой-то (фамилия) комсомолец за работой.
Себя я с трудом узнал в брюнете с дорисованной челкой и усами, на фоне бархатного знамени шахтной профсоюзной организации, так хорошо знакомого всем по похоронам.
Приобретать дополнительные экземпляры я передумал.
Понемногу все входило в привычку. Раз в квартал сверка, раз в полгода политзанятия. Остальное время - компании по интересам. С первым баня с попойкой на "Рассвете" (спорткомплекс), с третьим лицом по идеологии в горкоме баня на шахте Александр-Запад. Потихоньку раззнакомился с коллегами по работе. Один перманентно находился под следствием по причине кражи комсомольских взносов. Другие пересиживали свой срок для получения квартиры, очереди на детсад, стояли на старте партийной карьеры. Оказывается, должность первого предлагали не только мне. Особенно заподозревал недоброе я после учебы в Москве. Замечательный комплекс "Олимпийский", где в олимпиаду работали представители прессы. Хорошая кухня, бассейн, лыжные прогулки и сельпо в деревне рядом с водкой "Андроповкой" по 4-70 за полкило. И вот, вечерами была какая-то самодеятельность, в одном из номеров подчиненный доставал из портфеля тонкие нити поролона - лапшу - и вешал на уши начальству, а начальство из стола доставало такую же лапшу и вешало на уши подчиненному. При этом приговаривали - мы поставим тебя в резерв на первого, скоро сменишь его на посту. Домой я приехал с тяжелым сердцем, выходило, что и мне вешали лапшу по поводу должности первого. Мне еще хватило наивности время от времени спрашивать - а когда?
А вокруг все росли. Внезапно пропал директор шахты. Исчез. Поползли слухи один другого фантастичнее. Уже почти достигшие апогея, сплетни сменились новой волной, теперь по поводу парторга, который должен был стать директором. Собственно, так и случилось. Прежний директор ушел в объединение, парторг на его место, зам в парторги, просто круговорот какой-то. Но меня это не касалось и я продолжил тянуть лямку выкручиваясь из разных ситуаций, не очень-то надеясь на обещанную должность. И как только я успокоился и уверовал, что лучшего места времяпрепровождения не найти, как в лаборатории у шахтного фотографа, потому что там всегда темно можно сделать и никто не рискнет нагрянуть внезапно, вдруг бумагу засветит, грянул гром. Покатилась волна собеседований, причем, самые интересные из них проходили поздним вечером в ЦК ЛКСМУ. О, сколько нового я узнал о себе и о стране, да и о комсомоле в целом. Трах-бах, и вот уже пленум района и получите нового первого секретаря, будьте любезны.
Утро следующего дня погрузило меня в целую кучу конфликтов. Аппарат встретил меня настороженно, с дежурными улыбками, не предвещающими ничего хорошего. Теперь нас разделила субординация. Вчера я был как все, а сегодня я стал начальником. Я стал опасен. Теперь я решал их судьбу, подспудно они ждали развязки, что новая волна лишит их привычного сытого места. И было чего бояться. Они пересидели свое время, не поднялись вверх, не ушли по горизонтали, их сеанс кончился, а они все сидели в надежде, что контролер оставит их на следующий фильм. И было ясно всем, что пора выходить, но все продолжали сидеть на своих местах и для них я был новый контролер, новая метла, опасность.
Водитель с нескрываемым пренебрежением заявил, что машина требует ремонта, горючего нет и вообще, предшественник так замотал поездками накануне, обещая отдых, что неделю, другую ни его, ни машину, справедливо бы не искать.
Мои коллеги, многие более опытнее меня, смотрели теперь тоже по-другому. Еще вчера я был свой, рубаха парень, с которым все было можно, а теперь между нами пролегла ничем не заполненная пропасть. Я оторвался навсегда.
Вышестоящие организации также перестали смотреть на меня, как на самое низшее звено, как на солдата, которого дальше передовой не послать, а теперь можно было навалиться всей массой и бесконечно требовать неукоснительного молниеносного исполнения, поскольку чисто теоретически, было что теперь терять.
В добавок, был понедельник, а по понедельникам я предстоял пред ясные очи секретарей сверху и должен был всякий раз поражать их кипучей деятельностью, перспективным планированием, немыслимым подъемом молодежного движения и невероятными трудовыми рекордами комсомольско-молодежных коллективов. При этом категорически ничего нельзя было менять! Ничего! Никаких изменений!
А я по дурости решил, наконец, навести порядок. Долой старых кляч, пригревшихся у корыта! Молодым дорогу! Долой заведующую сектором учета, которая все проверки проводила на больничном, подставляя вместо себя других. Долой очковтирательство! Зачем мы показываем задолженность по взносам всего 0,5 процента? Пусть увидят реальное положение. Зачем искусственно держим численность, этих людей, чуть не 10 %, нет и в помине, так убрать их, оставив реальное количество. Ну, и еще чуток из преобразовательных мыслей о полученном наследстве.
А в наследство я принял печать на которой едва читалось "Кал", все же остальное поле представляло собой большую черную кляксу. Я с видом знатока вычистил иголкой набившуюся грязь и теперь к буквам "Кал" добавилась пустота, в обрамлении не очень-то ровного круга.
В сейфе оказалось знамя какой-то школьной пионерской организации, которое предшественник ловко выдал за районное знамя. Там же лежала толстая пачка секретных документов, которые подлежали возврату в различные организации еще несколько лет назад. А сверху всего этого лежали пачки патронов! 3000 штук патронов, неизвестно, как попавших в сейф первого секретаря и что теперь с ними было делать? В углу стояло скрученное бархатное знамя, на которое указали, как на знамя районной комсомольской организации. Материал вызвал сомнения в правдивости информации, но видимо я уже утомился от сделанных открытий, поскольку так легковерно согласился с неизбежностью.
Заведующий организационным отделом, который пришел год назад вместо меня, слонялся в ожидании отправки в армию. Я подозрительно смотрел на его исход, мысленно представляя, что на его месте должен был быть я. Как оказалось позже, отправлять заворгов в армию было старой доброй традицией. В общем, требовать от него работу я по моральным мотивам не мог. Да и пакуя торбу, он был совсем не попутчик перестройки, так, отработанный материал.
Итак, я остался один на льдине посреди враждебного сообщества, ожидающего моих неверных шагов. И они не замедлили себя ждать.
Грянула ревкомиссия. Это такая процедура, когда дяди и тети начинают пересчитывать добровольные пожертвования, то есть взносы, и удостоверяться, что все поголовно таковые взносы внесли. В недавнем прошлом они дружно подтверждали эту теорию, подписывая тихо, мирно липовые протоколы. Но не тут-то было! Станем жить по-другому! Долой липу! Честно покажем действительное положение дел.
Аппарат меня, как уже писалось выше, мягко скажем, недолюбливал, и от того не остановил. И вот в обкоме с ужасом смотрят на наши 12% недоимок и недоумевают, сошел ли я с ума или меня, провокатора, кто-то сильно прикрывает с самого верха. В первом случае за ним был недогляд. Неприятно, но в ходе многочисленных собеседований вплоть до ЦК эту странность никто не выявил. Ну, накажут инструктора по кадрам, и баста. Второй случай грозил далеко идущими последствиями. Если на уровне обкома этот факт замолчать, последует реакция свыше. И тогда беды не избежать. Могут в газетах распечь, могут на бюро ЦК вызвать, а то и в материалы парткомиссии всунуть, вот, мол, выявлены отдельные недостатки. И тогда конец карьере, напрочь. Пожалуй, и в народном хозяйстве не устроиться прилично.
И вот же еще что пекло, этот за квартиру работает, этот базу для нового назначения готовит, этим тоже весьма меркантильные интересы движут, а этот возмутитель спокойствия работает, видимо, из идейных побуждений, а это опасней всего.
Со мной поговорили инструктора, заведующие отделами, секретарь и все безрезультатно. Я не сдавался и вывод переговоров гласил, хорошо, попробуй сам, давай, наведи порядок, чтоб не хуже других, вон, по пол процента недостача, успехов в работе.
Три месяца пролетели, как один день. Об успехах можно было и не мечтать. Петля затягивалась и фиаско скребло у двери. Что делать? Никакие уговоры не помогали, никакие угрозы, ни посулы.
Да, платить не хотели везде. Да, все врали. Да, выхода нет. И я сдался. Честно не получалось, единственный выход перещеголять предшественников, выскочить по показателям, но так, что бы никто за руку не поймал, что бы комар носа не подточил.
План созрел озорной, на грани преступления и удалой кавалеристской атаки. Уже комиссия сидела в кабинетах и сличала ведомости по организациям, численность, зарплату, количество взносов, сколько уплачено, сколько нет. Уже в суровых взглядах читалась принципиальная оценка выскочке авантюристу, уже прогнозы рисовали картину безжалостного изгнания в народное хозяйство, затрапезным инженеришкой без перспективы. Но вот цифра к цифре, фамилия к фамилии, процент к проценту, а крамолы все нет! Уже повторно перешерстили организации и беспокойно звонят по телефону, что делать, шеф, все в порядке!? Как так? Почему не нашли?
Уже секретарь по-дружески звонит, стариком называет, поделись опытом, просит. А опыт прост. Не хотите по-плохому, по-хорошему хуже будет. Несколько ночей верные мне представители молодежного движения рисовали несуществующие квитанции несуществующих взносов от несуществующих комсомольцев. Мне досталась нелегкая ноша, ставить подписи в ведомостях, чтобы они не были на одно лицо. Но как же штамп сберкассы? Его я талантливо, не побоюсь этого слова, вырезал из простой школьной резинки. Никакой экспертизы это не выдержало бы, но комиссия не проводит экспертизу, просто сличает цифры и ставит плюс. И вот они, победные 6%!
Это много, не спорю, но ведь вполовину меньше, чем завещал нам предшественник! А через три месяца будет и 0,5%, как у всех, дайте срок!
По правде говоря, можно было задолженность в ноль снизить, но мы же люди, работа внеплановая, ночная, аккордная, и так сойдет!
А через три месяца я уже на правах старого приятеля выдурил проштампованные бланки квитанций районной сберкассы с настоящей печатью, под честное слово, что утром их совместно уничтожим. Эх, какие доверчивые эти женщины, а какие деньжищи можно было вывести в наличку! Но ведь мы работали из идейных побуждений, и, как говорится, уговор дороже денег. Итог кропотливой ночной работы не замедлил сказаться на моем авторитете. Все понимали, что реально снизить процент задолженности всего за полгода невозможно, и выдающейся организаторской работой этого не добьешься, но как-то же ему удалось соскочить с плахи. Была здесь какая-то интрига, но самого механизма никто так и не раскрыл. А потом весь интерес поглотила простая рутина, текучка, убивающая все живое.
Что характерно, аппарат стал относиться ко мне более дружелюбно. Теперь во взглядах читалось скрытое восхищение, типа, хорош, подлец, выкрутился. Меня и это устраивало. Да и люди не худшие были, хотя не без греха. Как-то периферийные организации не справились с распространением лотерей ДОСААФ. Это в кино грозят газ отключить, а тут тираж на носу, а шеф велит списать билеты за счет райкома. Так и сделали. Кто хотел, забрал свою пачку, остальные в сейфе бухгалтера лежали.
Вдруг утром шум и гам, бегут к бухгалтеру. Что случилось? Ограбили?! Нет, выясняется, среди наших билетов выигрыш - "Волга"! Проверили те, что в сейфе - нет, стали названивать тем, кто не пришел еще. В итоге автомобиль, холодильник и диван, плюс мелочь всякая на выпивку. Машину решили в райкоме оставить, обладательнице выигрыша - диван! Холодильник тоже в бухгалтерии оставили, пригодится. Такие вот люди были в то время.
Я на работе сидел, весна только началась, 1985 год, 40 лет победы. Скоро парад, горком, обком чудес требует. И, надо сказать, чудеса тогда еще встречались. Вот, ученик, забыл какой школы, раскопал свидетелей и родственников пионера-героя. Ну, не героя, хотя за такие подвиги надо было дать. Нашел он, пионер этот, значит, пулемет и на улице Янко, прямо со школы по итальянцам шарахнул! И сек их, пока гранату не бросили. И могила есть, тут же, во дворе сестры его. И сестра еще жива была.
Вот влетает второй секретарь и с порога бац!
- А у нас герой живет, настоящий!
- Да где там? Все уже вымерли давно.
- Да у дочки, здесь, рядом.
- Так что ж мы, пошли смотреть! Может не герой совсем, а так.
Приходим. Дочка его, ну тетка старая уже, недовольно как-то, мол, проходите, раз пришли.
Ну, мы прошли.
Сидит. На кухне. То ли чай пьет, то ли еще чего. Старик как все, ничего героического, ничего портретного.
- Здрасьте, мы из райкома. Пришли познакомиться. Послушать, как воевали, где работали.
Хотел он, или нет, пришлось рассказывать, знакомиться.
Так просто говорит, без интонации. Я их перевидал на всяких линейках школьных. А этот невзрачный такой, совсем небольшой, и голос тихий.
Слово за слово, узнаем его лучше.
- Где работали?
- Председателем колхоза.
- А к нам по какому делу?
- Да стар стал, хозяйство некому смотреть, один, вот и приехал к дочке, досмотрит.
- А до войны где жили?
- В Курской, ну тогда ещё она Орловской называлась.
- А работали где?
-Так я мал еще был, только арифметику знал, давалось легко, потому пока все школьники в поле, я в конторе считаю-подбиваю.
- А война как застала?
- А так и застала. Наши ушли, а с ними председатель и вся контора. Немцы пришли, созвали сход. "Кто тут старший?-" спрашивают. На меня все и показали. Стою, думаю, повесят или так, расстреляют. Ихний начальник стал расспрашивать, что сеем, сколько собираем, когда уборка, ну, все по хозяйству. Я и рассказываю, счета же вел, знаю.
Говорит, гут, колхоз остается, ты старший, к уборке пришлем машины за зерном. А мы рожь сеяли, и бахча была с арбузами. Вот так я стал председателем колхоза, а в колхозе я, да бабки, мужиков на войну забрали.
- И вы так и работали при немцах, до освобождения?
- Нет, я первый сезон отбыл, немцы прислали машины, мы им зерно отгрузили, а они говорят - хватит, остальное ваше. Как - так, наше? А что с ним делать? Его и хранить негде, ничего не приспособлено. Они говорят - раздать всем поровну. Э, думаю, раздам, съедим до весны, а потом что сеять? Как потом собрать, если раздашь? А немец говорит - зерно ваше швайн, плохое, весной мы привезем зерно для посевной.
Ну, пока до весны мы с зерном намаялись! Негде хранить! Забыли уже, как его хранят, сдавали все под чистую, а тут зерна столько! И пошло, кто на рынок в городок, кто на мельницу, ну, зажили, голода не знали, приоделись даже, наменяли кому чего надо.
С бахчей страху натерпелся. Машины едут и все - на бахчу! Наминают за обе щеки, а что сдавать придет время? Что сдавать? И с оружием все, я было подошел - так не понимают ничего!
Пошел в город, немца искать. Ну, как-то нашел, люди подсказали, говорю, переводчик нужен, ваши солдаты на бахче хозяйничают, а что потом сдавать? С меня спрос, так что давайте переводчика.
Немец говорит, я понял, завтра будет тебе плотник.
- Да не плотник, переводчик нужен, я не понимаю по-вашему, и они меня.
- Ладно, ладно, завтра пришлю плотника.
Я и так и сяк - плотника жди и чуть не взашей выгнал. Иду в село, думаю, вот придет пора рассчитаться, а там нет ничего уже, спрос с меня, я вроде председателя, что делать? Были бы партизаны - спрятался бы у них, сбежал. Да ведь скажут, на немца работал, нагорит еще.
Ну вот, утром приехала машина, два плотника, яму выкопали, столб поставили, виселицу. Страшно, вдруг сейчас да и повесят. А они картину цепляют - немец в форме с арбузами в обеих руках, висит в петле, и по-ихнему написано что-то. Ну, закончили и поехали.
Теперь так, немцы едут - а тут арбузы - гут, гут, останавливаются довольные. Глядь - виселица! Почитают, и не тронут, едут дальше. Переводчик такой вышел, а я не понял, прошу переводчика, а мне плотника дают!
- А как же на фронт попали.?
-А это в 43-м. После Курска фронт начал к нам идти, я думаю, вспомнят мне, хоть я никому плохого не сделал, но сельчане сдадут, скажут, кто при немцах был главным. Немцам сдали, и нашим сдадут. А там разговор короткий мог быть. И я лесами-полями - к фронту. Дождался, когда через меня прокатилось и в военкомат полевой. А там сразу - а ну хлопец, сколько лет? Давай сюда, призываем тебя. Так я очутился в армии. Туда-сюда, вот и октябрь, нас на Днепр кинули. Мы в бою еще не были. Животы подтянуло, дома-то сытно было, а тут не кормили почти ничем. Исхудали. Говорят - завтра переправа. Как? На чем? Моста нет, лодок нет, а вода холодная уже, не май месяц. И река широченная.
Кто на чем. Кто с бревном, кто с веткой - страсть! Кому на лодке, кому на плоту. А немцы минометом бьют, орудиями, ближе к берегу - пулеметы! Сколько нас выплыло, сколько потонуло - никто не считал! Я со всеми бегу, ничего не вижу, немцы сверху, с круч бьют по нам - ужас! Как-то я живой остался, в траншею вломились. Вдруг немец такой большущий, гранату хочет кидать в нас. А я рядом стою. Схватил его за руку с гранатой - дяденька, кричу, не бросай, всех побьет! Ну, он- то сильней меня, я как тряпка на руке болтаюсь. В общем, выронил он эту гранату под ноги. Прыснули в стороны, кто куда, а она - БАХ! Ну и я потерял сознание.
В себя пришел я уже под Уралом, в госпитале. Как попал сюда - ничего не знаю. Так до конца войны и лечился, посекло всего осколками. Молодой, выжил. Выписали в 46-м в конце, почти 47-м. Куда идти? Поехал домой, в село. А там разруха, из мужиков я один. Ну, и меня опять председателем.
Так и работал, до пенсии. Трудно стало, вот, к дочке приехал.
- А больше не пришлось воевать?- не хотелось соглашаться, что такой герой не боевой попался, да и не герой, поди, ну что там, один бой всего.
- Так после первого боя - в госпиталь, а там домой, после войны уже два года почти прошло.
- Нам сказали, что вы герой, извините за беспокойство.
- А героя мне потом дали.
- Что значит потом?
- Да уже работал сколько, в райцентре был, а военком и говорит:
-Ты чего не признаешься?
- Да в чем?
-Тебе же героя дали!
- Как - так?
- Пришли бумаги о присвоении. Ты Днепр форсировал?
- Ну, было дело.
- Вот, так всем выжившим, кто плацдарм брал - героя присвоили. Тогда еще. А теперь нашли видать, пришли бумаги, так что магарыч с тебя!
Вот так я стал героем.
На парад 9 мая мы его посадили на БТР в голову районной колоны. Живого Героя, единственного, на 1985 год.
Был еще один, но тот просто заслуженный. Как-то заметил я на митинге старичка в форме полковника, поинтересовался от какой организации, мне сказали, что химзаводской. Я к парторгу, кто, мол? Да это плотник наш.
Потом как-то после митинга опять рядом оказался, в орденах, медалях. Все знакомо, а одна звездочка ниже всех висит, неизвестно что такое. Спросил, он и говорит. Это, мол, в Югославии дело было, когда из плена сбежал, попал к партизанам. Они, югославы, и наградили. Оставляли у себя, да домой хотелось. По статусу ордена, если поеду туда жить, дадут особняк и большой надел земли. Да куда уже ехать?
Вот так. А у нас за медаль "За отвагу" пятнадцать копеек платили, ежемесячно. Хочешь, мороженое купи, сливочное, хочешь пять стаканов газировки с сиропом.
Рутина, рутина, от неё в баню спрятаться хочется, на выпивку тянет. А тут каждую среду бюро проводить, в комсомол школьников принимать. А работяги из маяков производства не особо на заседания рвутся. Сидим втроем.
- Сколько орденов у комсомола?
- Три!
- Следующий!
- Орденов пять, - встревает второй секретарь.
- Да он только ордена "Ленина" посчитал, - секретарь по учащейся молодежи заступается.
В середине этого катаклизма звонит секретарь комсомольский с коксохима:
- Тут инструктор ЦК приехал, хочет увидеться.
- Что же внезапно так? У нас бюро идет полным ходом, пусть в райком едет, сопроводишь?
Секретарь по учащейся заподозрила неладное, если ты уедешь, говорит, прием остановится, а там еще человек сто ждет. Вам же прием нужен? А это из дальних школ, уедут, скоро не увидим их.
-Ты скажи, что спонтанно как-то, бюро идет, школьников табун и маленькую тележку в комсомол принимаем, никак не вырваться.
- Даю трубку, сам скажи.
Попытка объяснить ничего хорошего не принесла. Инструктор начал что-то о шефстве над металлургией вещать. Да над кем мы только не шефствуем, ладно, еще и над металлургами будем. А приехать, никак нельзя, прием.
Телефон не умолкает, теперь парторг завода уговаривает, приезжай, пора кормить, посиди с человеком, зря столько верст отмахал. И ему объясняю, что пока говорим, можно было еще полсотни комсомольцев наделать. Не помогает ничего. Рвут на части. Цейтнот, да где там, цугцванг сплошной.
Хорошо, что день заканчивается и наступает новый, а новый день несет новые заботы, но другие. Уже и думать забыл, пару месяцев прошло. И тут звонит инструктор из обкома:
- Старик, привет! Тут тебя на бюро ЦК приглашают.
- Иди ты! Что там слушать собрались?
- Шефство над металлургией.
- Да у нас шахты и химия, это у других заводы металлургические.
-А коксохим?
- И что коксохим?
- Комсомольско-молодежная стройка!
- Ага, была в конце двадцатых, в 1928 построили, тоже мне стройку нашли.
- Тем не менее, считается стройкой, да что я тебе, ты что не помнишь, к тебе Солдатов приезжал?
- Какой такой Солдатов?
- Обыкновенный, ты еще с ним обедать не захотел.
- А, этот, так у нас бюро шло полным ходом, какой обед?
- Ну, вот, а человек обиделся, справку плохую написал. В общем, в Киев тебя зовут. Да, не расстраивайся, старик, нас туда поедет человек десять с области.
На том пока и остановились, а мне прибавилось дум, что за редиска этот инструктор, понять не захотел, что не разорваться мне было. Столичный люд, стыдно, стыдно. Вы в первичках только с проверками бываете, да и то в крупных, ни взносы вас не волнуют, ни стертые в хлам печати, ни утраченные знамена. Вам бы ревкомиссию пережить и процент выкрутить, и глаза замазать начальству, вот посмотрели бы на вас. Но, похоже, у них желание на меня посмотреть сильнее моего было.
За текучкой снова забылось все. Авось, прокатит, забудется. Может, по крупнее дела появятся, чем мстить первому секретарю промышленного района, который уже посматривает с тоской на сверстников, оставшихся совершать трудовые подвиги и которых ЦК совершенно не волнует. Но нет, не забылось, еще через пару месяцев начали всерьез собираться. Пошел конвейер, райком партии, горком, обком, ЦК. Всем было ужасно интересно, что я буду говорить с большой трибуны. А хотелось сказать, что это довольно мелочно, сводить счеты за то, что с тобой тупо не пообедали. И это с республиканской трибуны! Да, это стиль руководства, которому стоит поучиться. Обида выступала сквозь поры кожи после каждого инструктажа. А сколько их еще будет?
Вот и ЦК, отдел рабочей молодежи. Вот и первая встреча с инструктором Солдатовым. Взгляд мельком, суетливое перекладывание бумаг на столе, дежурное "я к Похлебину", и все. Никаких сатисфакций, никаких разговоров, все уже решено наперед. Ну, и провалитесь вы со своим решением! Обидно просто, а так триста лет вы мне снились! Хотите крови? Пейте, гады! Пейте!
Но не тут-то было. Им захотелось хорошенько меня пожевать напоследок. Да ничего личного, просто работа такая. Понятно все, работа, будь она не ладна!
- Текст завтрашний с собой?
Ему уже меня представили, уже короткий взгляд на приговоренного, уже отстраненность от прокаженного. Но работа такая, давай, брат текст завтрашний, посмотрим.
- Кто это смотрел?
-Город, обком смотрел, рабочий отдел и секретарь.
- Нет, старик, такое не пойдет! Это же ЦК, все-таки! Это место комсомола в строительстве металлургии Донбасса! Где отражение шефства над металлургией? Где порыв масс? Неужели так все плохо?
- Порыв был в 1928 году, когда Калинин приезжал на стройку, коксохим пускать. Я позволил себе революционную реплику со стула.
Далее последовала получасовая лекция о том, что страна без молодежи ничего не строит, до сих пор комсомол шефствует, рекорды ставит, сроки приближает, планы перевыполняет и вообще, кто эту галиматью писал? А кто читал?
Я узнал много нового о своих шефах из городского, областного звена и оборвалось все при упоминании партийного руководства, которое тоже читало и текст одобрило.
После минутной паузы приказано переписать здесь же, на соседнем столе, упомянуть героический труд молодежи и отдельные недостатки на местах.
Можно было вспомнить разговор с зам зава отдела, зав общего отдела, зав орг отдела и наконец с секретарем, но они все были на одно лицо, отвергали предыдущую редакцию, одергивали меня за мои воспоминания комсомола 20-х годов, давали свои коррективы, требовали тут же переписать и показать что получилось.
Поздним вечером, груженные папками вариантов завтрашнего выступления, мы собрались в гостинице. "Мы" были уже не мы, а я и они, отдельно. Смесь суровости, осуждения и сожаления читалась на лицах моих прежних коллег. Все было ясно без слов, завтрашний день должен разлучить нас навсегда. Неудачникам не место в теплой компании. Но вычитка последнего варианта, наскоро набросанного на чистом месте прошлого шедевра, оставалась последней совместной работой. К тому же общая усталость пока еще объединяла нас, как и желание поужинать поскорее и лечь спать. Решили сначала поесть. Это было ошибкой, как оказалось.
С самого начала нашего путешествия в столицу, меня одолевала озабоченность по поводу состава делегации. Представители горкома, обкома и крупных предприятий металлургии входили естественно и органично в ее состав, но что там делала комсорг пищевкусовой фабрики? Неужели и там молодежь шефствовала над производством уксусов и горчиц?
Только теперь, вечером накануне заседания ЦК, все стало на свои места, когда представитель молодежи пищевкусовой фабрики достала из своей поклажи бутылек спиртовой эссенции марки "Буратино". Достойный напиток, содержание спирта от 65 до 76 %, а пьется, как ситро упомянутого названия. И приобретается почти без затей. Включить комсорга пищевкусовой в делегацию и ву а ля. Выпили с устатка, потом за комсомол, традиционно за дам, потом за металлургию, за пищевкусовую промышленность и ее авангард - молодежь. После каждой выпивки вспоминали, что завтра нужна свежая голова и пора укладываться спать. Потом еще за что-то, потом пришел зам зава. Тосты стали потише, но партийнее. Потом сменил его зав отделом. Потом следующий иерарх. Все всё понимали, сочувственно пили и утешали, не переживай, мол, бывает. Народное хозяйство нуждается в кадрах, а комсомол основная кузница этих кадров, школа отличная, опыт, связи, шефство, а это что такое, вкусненькое и так далее.
После всех пришел ветеран движения, Ваня Похлебин. После непродолжительной лекции об истории комсомола с пожеланием завтрашних успехов, ему была предложена водка, ну не эссенцией же поить такого человека! Дедушка Ваня, старейший комсомолец того времени, опрокинул стакан, поискал глазами закуску но, видимо, на ночь не стал наедаться и подхватил стакан эссенции, предварительно нюхнув, ситро, мол, выпил под растерянные наши взгляды.
Кое-как мы заснули в тревогах о здоровье ветерана и о завтрашнем дне в целом. Анестезия выдалась качественная, во сне я в очередной раз редактировал завтрашнее, или уже сегодняшнее выступление.
Позднее утро выдалось легким, морозным, казалось все теперь ни по чем. Не приходя в сознание, мы прибыли в ЦК, отметились, удивились свежести наших шефов и вчерашних гостей, порадовались подъемом энтузиазма молодежи перед началом заседания и заняли места в зале.
Доклад и первые выступления слегка насторожили меня. Оказалось, я не единственный тормоз научно-технического прогресса. Речь шла о срыве сроков на строительстве атомной электростанции, где комсомольцы не в полной мере участвовали и не до конца осознали. Далее серьезной критике подвергли следующую республиканскую стройку, поскольку молодежь отказывалась отзываться на призывы партийного руководства. Еще пару строек гигантских промышленных объектов энергетического назначения и я стал потихоньку расслабляться. На обсуждаемых стройках в смену выходило столько комсомольцев, сколько их было во всем моем районе, а проблемы рассматривались такие, которые на ум не приходили по масштабности и перспективе. Где-то часа через три, когда с десяток секретарей были изгнаны с работы, трем десяткам объявлен выговор, еще многих просто пожурили, а я уже думал, что напрасно посетил столицу, прогремел призыв заслушать секретаря райкома с родным для меня названием на предмет шефства комсомола над комсомольско-молодежной стройкой коксохимического завода.
Признаться, я был в растерянности, но собрав остатки сил, подхватив папку с несколькими вчерашними вариантами текста, я зашагал под недоуменные взгляды присутствующих, что за коксохим? В каких газетах писали? Что за парень такой? Чьих будет?
А я шагал и думал с чего бы начать. Как мелочно, как глупо, как нелепо поднимать вопрос копеечной крупорушки конца 20-х годов с двумястами комсомольцев после обсуждения проблем строек с десятками тысяч молодых людей. И это только потому, что секретарь принимал школьную молодежь в комсомол и не мог остановить процесс, не мог отослать в далекие рабочие поселки школьников, уходящих на каникулы, последняя среда месяца должна была дать недостающие живые души в умирающее тело комсомола.
Я оставил в покое заготовленные тексты и начал повествование о многолетней истории коксохима, о Михал Ивановиче Калинине и, еще не дойдя до первой точки, заметил вскочившие фигуры зава, зама зава, и пары инструкторов. Спектакль превращался в фарс, режиссура проваливалась с треском, в зале проснулись и оживленно завертели головами, мол, вот, дает!
И только первый секретарь смог взять вожжи в свои руки и направить действие к логическому финалу. И это были не бразды правления, а именно вожжи, грубо остановившие всех:
- Михаил, ты скажи, у тебя остались силы работать?