Человек, писавший эти строки, давно понял, что лучшим средством борьбы с похмельем является стихосложение. Вот и сейчас, ноябрьским днем, когда рассвет плавно переходил в вечерние сумерки, минуя полдень, он сидел в своем кабинете и пытался сочинять. Получалось неплохо, но голова все не прояснялась. Первые три четверостишия придумались быстро, но дальше никак не шло. Кто этот третий, куда он не приходил - автору было совершенно не ясно. Ведь не о пьяницах же он писал, которые привыкли соображать на троих, а о ком-то другом. Но о ком? Было решительно непонятно. Без стука вошла секретарша. Не глядя на неё, хозяин кабинета тихо сказал: я занят. Ну, Владислав Юрьич, - заныла секретарша, - они к Вам четвертый раз приходят.
- Кто они? - оживился Владислав Юрьевич в надежде, что, может быть, секретарша поможет ему закончить стихотворение.
- Ну, эти, региональные активисты Единой России.
- Нет, - опять погрустнел Владислав Юрьевич, - никак не могу, видишь, занят. Уж если ему и не хотелось кого-то видеть, так это активистов Единой России. Вообще не хотелось никого видеть. И говорить ни с кем не хотелось. И сидеть в этом кабинете не хотелось. В этот ноябрьский день Владиславу Юрьевичу хотелось в такое место, где есть солнце, море, горячий песок. А в окрестностях Москвы таких мест точно не было. В крайнем случае, хотелось уехать домой, принять очень горячий душ, выпить чаю с лимоном и завалиться спать часов на десять. Но и это было не в его силах. Поэтому настроение у него было крайне мрачное. И он изо всех сил сдерживался, чтобы не заорать на секретаршу. Она же, хорошо понимая настроение шефа, прибегла к последнему и самому сильному аргументу:
- Сам очень просил с ними встретиться, - сказала она, понизив голос, и подняла глаза к потолку.
- Это когда же он просил, - недоверчиво пробормотал Владислав Юрьевич, - я что-то не припоминаю.
- А Вас не было, а он звонил и просил передать, чтобы Вы обязательно с ними встретились. Так и сказал: обязательно.
- Мог и мне на мобильный звякнуть, - по инерции произнес Владислав Юрьевич, отлично зная, что Сам никогда не звонит на мобильные подчиненным. Секретарша тоже это знала и потому не сказала ничего.
- Ладно, скажи им, что я через десять минут буду.
Секретарша удалилась, а Владислав Юрьевич тяжело вздохнул, подошел к сейфу и извлек из него пластмассовую баночку вроде тех, в которых продают витамины, но со штампом Медцентра Управления делами президента на крышке. Опустившись в кресло, он высыпал из баночки на листок бумаги с недописанным стихотворением немного тонизирующего порошка, попытался придать ему видимость линии. Взгляд его упал на корзину для бумаг, где валялась такая же баночка, но пустая. Что же это я делаю, - с болью и страшной жалостью к себе подумал Владислав Юрьевич, - ведь яд, чистый яд, а я его, значит, в себя... Но отвращение к миру и себе в нем в это утро было настолько сильным, что его сознание лениво сказало: а... В том смысле, что все настолько плохо, что еще одна порция тонизирующего порошка хуже сделать уже не может. Он открыл ящик письменного стола, где среди поломанных ручек, высохших фломастеров, скрепок, кнопок и прочего канцелярского хлама лежала специальная трубочка для носовых процедур. Первое, что он увидел, был таракан. Обыкновенный, рыжий. Он спокойно сидел среди карандашей и не собирался бежать... Даже не было сил, чтобы его раздавить. Просто удивление: чем он может питаться в таком месте? Ведь не пыльными же бумагами и не карандашами. Владислав Юрьевич перерыл содержимое ящика, но трубочка как назло не находилась. Пришлось раскрутить первую попавшуюся шариковую ручку, воткнуть один конец в нос и вдохнуть живительный порошок.
В мозгу произошел легкий ядерный взрыв. Владислав Юрьевич замотал головой из стороны в сторону, словно собака после купания, а слипавшиеся от недосыпа глаза раскрылись сами собой. Сделав глубокий вдох, он бодро встал из-за стола. Отдернув полы пиджака, он взял со стола первую попавшуюся папку, на секунду задумался, что туда положить, и сунул листок с недописанным стихотворением.
В конференц-зале уже собрались активисты "Единой России". Они умащивались креслах, открывали блокноты, готовясь записывать каждое слово, слетающее с уст заместителя главы администрации. Владислав Юрьевич стремительно влетел в зал. Улыбаясь на ходу никому и всем сразу, он встал за трибуну и произнес привычно: коллеги. И замолчал, словно бы ожидая, когда присутствующие обратят на него внимание. Глядя на лица активистов "Единой России", он вдруг почувствовал себя академиком Сахаровым на трибуне первого Съезда народных депутатов СССР перед агрессивно-послушным большинством и даже оглянулся назад: нет ли за его спиной президиума с Горбачевым и Лукьяновым? Но за спиной была только стена, на которой как всегда невозмутимо взирал с портрета Сам. Коллеги, - повторил Владислав Юрьевич. В голове вертелось: я пригласил вас, господа, для того, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие.
Но никакого неприятного известия у Владислава Юрьевича не было. Наоборот, известия были исключительно приятные и хорошие. Итак, чего мы хотим, - начал он, уставившись на листок со стихотворением, - мы хотим, чтобы Россия была сильной и великой державой. Это - аксиома. Это не обсуждается. На протяжении столетий наша страна играла ведущую роль в мировых делах, и мы уверены, что так будет и впредь. Но жизнь не стоит на месте, коллеги. Современная глобальная экономика показала, что одной военной мощи, не преуменьшая её значения, недостаточно, чтобы тебя уважали и с тобой считались на мировой арене. Нам необходима кон-ку-рен-то-спо-соб-ность. Владислав Юрьевич произнес это слово по слогам, как бы подчеркивая его значение. Конкурентоспособность во всем, - продолжил он, - в экономике, науке, искусстве, литературе. Последнее слово вырвалось у него неосознанно. И он вдруг испугался, не догадались ли активисты "Единой России", что у него перед глазами не доклад, а листок с не дописанным стихотворением? Но активисты прилежно строчили в блокнотах, не поднимая голов.
Перед нами, - продолжил Владислав Юрьевич, - стоят очень серьезные задачи. Мы должны не только уметь играть по правилам глобальной экономики, но и научиться выигрывать в этой игре. А добиться этого можно только одним способом. Мы должны стать настолько сильными, чтобы никакая внешняя зараза нас не брала. Тут он вспомнил о гриппе, которым регулярно болел каждую зиму, и от которого не помогала никакая вакцинация, и воодушевление, вызванное гладкостью собственной речи, куда-то пропало. Он вдруг очень сильно усомнился: а возможна ли в принципе такая крепость, чтобы никакая зараза не брала?
Когда я говорю о заразе, я имею в виду, прежде всего, так называемые цветные революции. Владислав Юрьевич на секунду замолчал, чтобы мысленно сформулировать свое отношение к революциям. Оно было сложным. С одной стороны, как интеллигентный человек, чьи детство и юность пришлись на застой, он до глубины души ненавидел совок и радостно приветствовал Великую августовскую революцию и приход демократии. Но с другой стороны, и наступивший капитализм нравился ему не очень. Получился он столь же совковый, как и предыдущая эпоха, непосредственным свидетельством чему были лица сидящих в зале. А вот хорошо бы прямо сейчас расстрелять всю эту жирную сволочь, - подумал он об активистах "Единой России", - и очень славно, очень правильно и революционно бы получилось. Он отчетливо представил автомат в своих руках, поливающий свинцом растерянно мечущихся по залу партийных функционеров. Но нельзя, не поймут-с. Собственно цветные революции он воспринимал с профессиональной ревностью. Как успех конкурентов. С радостью отмечал огрехи и недостатки и думал, что если бы ему поручили организовать цветную революцию, то он бы справился не хуже, а, может быть, даже и лучше. Но поскольку устраивать революции ему не поручали, то все свои силы он бросил на организацию контрреволюции. Что тоже по-своему захватывало. Нет, все же не стоит их расстреливать, - смилостивился Владислав Юрьевич, - еще пригодятся. Да, и потом шум. Он представил заголовки газет: "Теракт в Кремле. Заместитель главы администрации расстреливает активистов "Единой России". Ему стало тошно. Нет, не хочу. Не нужна мне такая слава. Мечтаю только о покое. И он вновь подумал о домике на острове в Карибском море.
В мозгу, возбужденном тонизирующим порошком, мысли проносились со скоростью сверхзвукового истребителя. Владислав Юрьевич не успевал произносить их вслух. Пот усердия заливал лица активистов "Единой России", боящихся пропустить хотя бы одно слово заместителя главы администрации. Неожиданно перед глазами Владислава Юрьевича солнечным зайчиком мелькнуло слово "суверенитет". Откуда оно взялось, было непонятно. Но Владислав Юрьевич как опытный оратор сразу же развил мысль:
Мы не должны забывать, что новая Россия возникла в результате революции. А что есть революция? Перед лицом старого режима революция - это преступление. И, стало быть, мы все преступники. Но можно ли, однажды став на путь преступления, потом сойти с него и вновь превратиться в добропорядочных граждан? Нет и еще раз нет! Последние слова Владислав Юрьевич произнес, повысив голос, так что некоторые активисты оторвали головы от блокнотов и испуганно посмотрели на оратора. Я говорю об ответственности исторической, а не уголовной, - поспешил успокоить их Владислав Юрьевич. Перед нами, коллеги, стоит вечный вопрос всех революционеров: тварь ли я дрожащая или право имею? Так вот, я думаю, и уверен, что вы все со мною согласитесь, что право мы имеем. В том числе и право принимать или отвергать любую революцию, если последняя противоречит нашим интересам. Так называемые цветные революционеры называют себя демократами. Но мы, взявшие на себя ответственность за страну, отказываем им в праве так себя называть. И не надо углубляться в дискуссии, что есть истинная демократия, и кого следует считать настоящим демократом. Мы как истинные революционеры-демократы сами устанавливаем законы, по которым будем жить. Я спрашиваю себя: имели ли право французские революционеры отправлять на гильотину короля Людовика XVI? Нет, не имели. А имели ли право большевики свергать Временное правительство и разгонять Учредительное собрание? И у них не было такого права. Мог ли Борис Ельцин подписать Беловежские соглашения, не нарушая при этом законы СССР? Нет, не мог. Но кто бы говорил о Великой французской революции или Великой октябрьской, если бы тогдашние революционеры слепо придерживались буквы закона? Никто. Мы их наследники и продолжатели. Коммунисты построили великий СССР, наша задача построить великую Россию. И когда эти, эти..., - Владислав Юрьевич на секунду задумался, подбирая подходящий эпитет, - эти политические пигмеи начинают учить нас жить, я просто смеюсь им в лицо. Не запугаете - повторяю я вслед за Петром Столыпиным. Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться - вспоминаю я Ленина.
Владислав Юрьевич воодушевился. Глаза его сияли. От былой хандры не осталось и следа. И тут его осенило. Да-да, конечно. Он, именно он. Суверенный гражданин. Не товарищ (все-таки коммунизм мы отправили на свалку истории, - не без гордости подумал Владислав Юрьевич. Хотя лично его заслуги в этом не было), и не господин (это звучало слишком уж старорежимно и иронично), а гражданин. Да, он придет, он - наше будущее. Ради него мы работаем. Последнее четверостишие придумалось легко:
Ждем его мы не напрасно,
Много нас, а он один,
Златокудрый, синеглазый,
СУВЕРЕННЫЙ гражданин.
Почему златокудрый и синеглазый, Владислав Юрьевич не понял и сам. То ли слова Ленина о революции, которая должна уметь защищаться, вызвали у него в памяти образ юного Володи Ульянова, чье изображение он в детстве носил на груди, то ли потрет Самого - синеглазого и остаточно златокудрого родил в его душе образ суверенного гражданина, всё это уже значения не имело. Главное, что стихотворение сложилось. Ему захотелось тут же убежать в кабинет и записать найденные строки. Но надо было как-то завершить речь. Он тепло посмотрел на активистов "Единой России". И вовсе они не агрессивно-послушное большинство. Очень симпатичные и интеллигентные лица. Зря я так. Еще и расстрелять их хотел, - устыдился Владислав Юрьевич своих недавних мыслей.
Ему хотелось сказать что-то доброе, воодушевляющее, но переполнявшая его радость спутала все мысли. Он внимательно посмотрел в зал, улыбнулся на этот раз искренне и произнес почти шепотом: я понимаю, что вам всем приходится не легко. Активисты утвердительно загудели. Но надо работать. Все, о чем я вам сегодня говорил, это тактика, а стратегия - это молодежь. Наша задача воспитать поколение суверенных свободных граждан достойных нашей молодой демократии. Он мечтательно посмотрел в даль, откуда на смену совку должно придти поколение суверенных граждан, и, предвосхищая вопросы, быстро произнес: я надеюсь, уважаемые коллеги, что наша сегодняшняя встреча содержит в себе некоторую пищу для размышлений. Нам всем есть о чем подумать, поэтому давайте встретимся через пару месяцев и поговорим более предметно.
А ведь как всё хорошо получилось, - думал он, несясь по коридору, - суверенная демократия! Ишь ты! Это не фунт изюму, это не хухры-мухры, это не мелочь по карманам тырить. Надо будет Самому рассказать. Ему понравится. Конечно, Владислав Юрьевич с большим удовольствием прочитал бы Самому стихотворение. Но Сам при всех его многочисленных достоинствах к поэзии был совершенно равнодушен, так что общаться с ним приходилось исключительно в прозаической форме. Нет, все же рано мне на пенсию, рано на остров. Еще поработаю. Мы еще увидим небо в алмазах, - со всей возможной решимостью произнес он, - и без всякого порошка.