Аннотация: История Рифской войны 1921-26 гг., колониальной войны нового типа, через призму истории испанского солдата, прощальное письмо которого было обнаружено военными археологами в наши дни.
Первая половина ХХ в. принесла важные перемены в ход колониальных войн, которые весьма поспособствовали краху системы колониализма (да, термин из советской историографии, а что в нем, собственно, не так?). Прогресс, достигнутый человеческим разумом в технической, информационной и гуманитарной сферах оказал большую практическую помощь национально-освободительным движениям по всему миру.
В 1857-59 гг. для восставших сипае в Индии, несмотря на их регулярную солдатскую подготовку, оказалось невыполнимой задачей освоить современные методы управления войсками и командования на поле сражения. Какой-нибудь полуграмотный субедар (туземный младший офицер) был лишен возможности овладеть знаниями оперативно-тактического уровня. В вольнодумные первые десятилетия ХХ в. представителям туземной интеллигенции удавалось получить высококачественное образование европейской модели. Доступность специализированной военной литературы и общения с профессиональными военными (Первая мировая война заменила замкнутую военную касту массовым офицерским корпусом) позволяла им при желании освоить и теорию современного военного искусства.
В 1879 г. зулусская армия не смогла эффективно использовать захваченные у британцев при Исандлуане пушки и ракетные станки - традиционным воинам неоткуда было взять необходимые технические навыки. В период Первой мировой войны туземные части колониальных империй успешно овладевали новыми образцами вооружения и военной техники. Следовательно, уже 1920-х гг. и далее тот же мятежный субедар становился ценным инструкторским кадром и мог обучить земляков-повстанцев владению любым оружием, за исключением авиатехники. Хотя и самолеты не проблема: новый мир предлагал солидный рынок услуг безработных пилотов.
Новейшее время создало фабулу колониальной войны нового типа: когда прогрессивные методы боевых действий на стороне восставших туземных народов, а войска метрополии, наоборот, демонстрируют устаревший подход к военному делу и низкую боеспособность.
"Но, впрочем, песня не о том, а о любви" (с). Вернее, и о том, и о другом.
ОТ ЧАСТНОГО К ОБЩЕМУ.
Форт Монте-Арруит, ворота повреждены артиллерийским обстрелом.
Осажденное армией восставших берберов укрепление доживало последние часы. Оборона разваливалась - деморализованные войска изнемогали не столько от артиллерийского и снайперского огня повстанцев, сколько от невыносимого зноя, жажды и безнадежности.
Пристроив листок бумаги на приклад нагретой солнцем винтовки, молодой солдат торопливо дописал последнюю строчку. Письмо невесте, трогательные и немного высокопарные слова, которые могли родиться в душе паренька "из простых", воспитанного на народных песнях и преданиях, а также на уроках словесности в католической школе для бедных.
"De tu soldadito, Pedro", "От твоего солдатика Педро", - подписался он. Тщательно сложил листочки и вывел на обороте красивым ученическим почерком: "Брат по оружию, если ты это читаешь, значит, я уже мертв. Пожалуйста, подчинись последней воле павшего за Родину испанского солдата и отправь это письмо Марии (...), которая живет в Малаге на улице (...). Ее родителей зовут Маноло и Антония" (личные данные не разглашаются согласно воле потомков этих людей).
Вздохнул, спрятал письмо в крепкий портсигар из металла и кожи, и снова взялся за оружие. Жить "солдатику Педро" оставалось менее суток.
Это письмо, найденное спустя почти столетие военными археологами на останках его автора, заняло достойное место в трагическом собрании последних посланий воинов всех времен и народов живущим.
Место действия - крепость Монте-Арруит, Испанское Марокко.
Время действия - 8 августа 1921 года, Рифская война, типичная колониальная война нового типа.
Пожелтевшие листочки письма, полуистлевшая форма да пара монет с носатым профилем короля Альфонсо Тринадцатого - все, что осталось от солдатика Педро...
Итак, как же солдатик Педро дошел до такой жизни, вернее, до порога смерти?
О Рифской войне 1921-26 гг., долгой, изматывающей и кровопролитной для обеих (вернее, трех) сторон, написано достаточно. Например, подробная и академичная история этого конфликта содержится на канале севастопольского историка Александра Неменко: https://dzen.ru/id/60411022e853db38c7b7bbf8. Не имеет смысла пересказывать ее здесь целиком еще раз.
Остановимся только не некоторых обстоятельствах и событиях, которые характеризуют Рифскую войну как "колониальную нового типа", и имеют прямое касательство к судьбе солдатика Педро.
***
Корни у этой колониальной войны нового типа были, тем не менее, куда древнее, чем у большинства колониальных войн. Главный оплот испанского колониализма в Марокко, старинный город Мелилья, был захвачен испанцами 17 сентября 1497 г., как последний акт средневековой Реконкисты. Племена берберов-рифийцев, или рифов (некоторые европейские авторы относят их к берберским кабильским племенам), проживающих в северном Марокко, в испанской официальной пропаганде именовали "маврами". Так было принято называть арабских захватчиков Иберийского полуострова VIII-ХV вв., с явным оттенком ненависти и презрения: "Вы нам еще за Аль-Андалус ответите!"
Реконкистадоры (вернее, уже конкистадоры) высаживаются под Мелильей, 1497.
Тем не менее, кровавая испанская Конкиста, прокатившаяся по Новому Свету катком из толедской стали, задела Северную Африку лишь краем. Ну не интересовал благородных идальго и неблагородных служителей клинка негостеприимный берег по ту сторону Гибралтарского пролива: золота немного, а "мавров" дымом аркебуз не напугаешь - они сами молодцы драться. Единственными владениями Испанской короны в Марокко долгое время оставались города Сеута (полученная от Португалии в рамках Иберийской унии двух королевств) и Мелилья с окрестностями.
Даже за обладание ими испанцам пришлось трижды повоевать - в 1774-75 гг. с Султанатом Марокко, а также в 1893-94 и 1909 гг. - с окрестными племенами рифийцев. Все три раза, с большими потерями, еще большими усилиями и лихорадочным привлечением сильных подкреплений из метрополии, Испанская корона сумела победить. При этом испанские генералы проиграли рифийцам достаточно сражений, чтобы, казалось бы, сделать объективные выводы о том, что воинственные берберы умеют стремительно перемещаться, ловко устраивать засады и навязывать противнику игру на своих условиях.
Собственно Испанское Марокко, а, если быть точным: Испанский протекторат Марокко (Protectorado español de Marruecos) появилось только в 1912 г., и не в результате военного завоевания. Соседи по колониям французы дипломатическим методами додавили марокканского султана Абд аль-Хафида до признания покровительства Франции. Солидную полосу вдоль средиземноморского побережья площадью до 21 тыс. кв. км., состоявшую на 85% из бесплодных гор и пустынь и населенную в основном воинственными рифийцами, которую было "тащить тяжело, а бросить жалко", Париж щедро передал под управление Испании.
Собственно, акт передачи, 1912.
При этом там сохранялась формальная власть султана (визирование всех законов и представительство в администрации), а рифские племенные вожди получали статус даже не подданных, а "союзников" Испанской короны (aliados de la corona Española)... Что не помешало испанцам расставить на новых территориях свои гарнизоны и пооткрывать кучу "хлебных" должностей колониальных чиновников, которые обманывали и грабили наивных бедуинов насколько те позволяли. Наиболее лояльной (до поры) частью местного населения считалась большая еврейская диаспора, потомки изгнанных инквизицией из средневековой Испании марранов; но на этих предприимчивых и независимых людях колониальной администрации было сложно нажиться, наоборот, они активно смыкались с испанской общиной.
По мере закрепления в Марокко, испанская политическая и экономическая элита все больше входила во вкус. В аристократических и военных кругах, близких к королю Альфонсо XIII (тринадцатого во всех смыслах, см. биографию) возникло течение "Африканизма", ратовавшее за компенсацию потерянных в результате проигранной Испано-Американской войны 1898 г. Кубы, Филиппин и других "заокеанских территорий" доступными владениями в Африке. К их хору присоединился мощный голос испанской католической церкви, призывавший к "новой реконкисте" и "обращению варваров". Для Испанского Марокко это означало быструю и беспардонную смену полуколониальных форм управления обычными колониальными. К тому же здешние каменистые горы оказались богатым источником железной руды, которую можно было добывать открытым способом, чем издревле занимались для своих потребностей местные жители. С началом испанского правления концессия на ее добычу была передана миллионеру дону Орасио Эчеварриета Марури, близкому к королевскому двору. Предприимчивый дон к 1920 г. выгреб природные богатства этого края, вывезя 800 000 тонн высококачественной железной руды при минимальных затратах. Разумеется, делиться прибылью с местными жителями дон Орасио не счел нужным, а лучшие районы добычи оказались закрыты для них.
Параллельно росту экономического присутствия Испании в Марокко хлынул поток белых переселенцев. Помимо чиновников короны, миссионеров и ловцов колониальных сверхприбылей среди них был очень высок процент крестьян-бедняков и люмпен-пролетариев, надеявшихся начать новую жизнь на новом месте; но для традиционных рифских племен эти бедолаги воспринимались такими же незваными гостями, как и король Альфонсо. Уолтер Бертон Харрис, корреспондент лондонской The Times, побывавший в испанском Марокко в эти годы, так описал ксенофобию гордых рифийцев: "Берберы часто были столь же негостеприимны к арабам, как и к иностранцам, и обычно убивали любых чужаков, которые осмеливались вторгаться на их территорию".
Рифские племенные ополченцы демонстрируют чудеса традиционного боевого стиля, нач. ХХ в.
ВОЖДЬ НОВОГО ТИПА и генерал старой школы.
Сопротивление рифских племен испанскому колониализму в форме отдельных восстаний и партизанских действий не прекращалось ни на день, так что Рифская война фактически возникла как обострение перманентного вялотекущего мятежа. В принципе, на 1920-21 гг. у рифских повстанцев имелся даже вождь, вернее, самый харизматичный из многих вождей. Мули Ахмед ибн Мухаммад ибн Абдалла аль-Райсули, более известный как Эль-Райсули или Эль-Райсуни, считал себя законным наследником султана Марокко и потомком Пророка (дискутируется), а также имел 20-летний стаж предводителя то ли партизан, то ли просто разбойников. Он был крайне импозантен, отважен и ленив, великодушен и меркантилен. То поднимал очередной локальный мятеж против колонизаторов, то выклянчивал у них "бакшиш" в звонкой монете в обмен на перемирие; то очаровывал захваченных европейцев берберским гостеприимством, то сулил отрезать им головы, если не придет выкуп.
Эль-Райсули, он стал прототипом персонажа, замечательно сыгранного Шоном Коннери в фильме "Ветер и лев" (1975).
Словом, Эль-Райсули воевал как его деды и прадеды, и в этом постоянном состоянии полувойны без победы чувствовал свой "кейф" (арабское слово, кстати). Это было бы вполне банальной ситуацией для колониальных войн, если бы не появление среди мятежных рифийцев нового лидера национального восстания в духе Новейшего времени.
Этого скромного человека с аккуратной бородкой, носившего традиционную одежду простого бербера-кочевника и европейские очки, похожего на добродушного учителя из отдаленной деревни, звали Мухаммад ибн'Абд аль-Крим (или Абд эль-Керим) аль Хаттаби. Сколько раз Испания и Франция прокляли это имя! Он родился в 1882 г. в семье племенного вождя клана Айт-Юсуф рифского племени Айт-Урьяхиль (Бени Урьяхиль), кадия (мусульманского судьи) своего народа. Однако в ранней юности пошел не привычной тропой кочевника, а дорогой просвещения. Исламское богословское образование Абд аль-Крим получил в знаменитом древнем университете Аль-Карауин в Фесе, а испанское светское (среднее медицинское) - в Мелилье. Он прекрасно владел испанским, хорошо - немецким и французским языками, с детства изъяснялся на всех диалектах рифских племен. Абд аль-Крим в начале пути был сторонником "цивилизованных" испанцев, в молодости он работал фельдшером в испанской больнице "для местных", затем переводчиком в испанской колониальной администрации, с 1910 г. преподавал в испано-арабской школе, а с 1914 г. стал журналистом, затем редактором арабского раздела колониальной газеты El Telegrama del Rif. Был хорошо знаком с европейскими общественными науками и литературой, в частности - социалистической. Интересовался военным делом, тщательно изучал труды классиков военного искусства от Сунь-Цзы до Клаузевица, живо следил за событиями недалекой Первой мировой войны - и делал собственные выводы, не скованные рутинерством "солдафона".
Абд аль-Крим. На фото без очков.
В идее "взаимно полезного сосуществования туземцев и белых" Абд-аль-Крим разочаровался довольно поздно, после 30 лет, зато, что называется, по полной программе. В годы Первой мировой войны он присоединился к борьбе за освобождение своих сородичей во французском Марокко. Будучи талантливым журналистом, превосходно владея "эзоповым языком", он умудрялся публиковать антиколониальные материалы даже на страницах испанского официоза El Telegrama del Rif. Не окончательно еще утратив веру в "добрых европейцев", Абд аль-Крим сошелся с германским консулом в Мелилье Вальтером Цехлином и помог немецкой разведке наладить канал транспортировки оружия берберским повстанцам против французов... разумеется, в интересах кайзера. Когда "гансам" понадобилось прикрыть свою нелегальную деятельность, бросив властями испанского протектората "мясную кость", они сдали Абд аль-Крима полиции. До 1919 г. бывший "цивилизованный бербер" мыкался между тюремной камерой и полицейским надзором, а потом бежал в родные горы, унося богатый отрицательный опыт и большие знания "мира белых людей", с которым был намерен драться до победы. После смерти отца он стал вождем и кадием своего народа, что, несомненно, упростило ему путь к руководству восстанием.
Абд аль-Крим, истинный риф, хорошо стрелял и ездил верхом, он много раз участвовал в боях и даже был тяжело ранен в руку (которую, по испанским данным, ему спас пленный военврач-испанец). Однако, как человек Новейшего времени, он понимал, что ему нужно быть не традиционным вождем на горячем жеребце, а главнокомандующим повстанческой армией, со штабом, налаженной системой связи и управления войсками. И политическим руководителем своего народа, с созданием неизбежного бюрократического аппарата и государственного устройства... Государство для своих соплеменников этот прилежный чтец Корана и Карла Маркса назвал Конфедеративной республикой племен Эр-Рифа! В своем командовании и правлении Абд аль-Крим смело сочетал традиционные и модернистские методы, достижения современной мысли и предания старины. За это племенные вожди и мусульманское духовенство то порицали, то хвалили его. Абд аль-Крим оставался равнодушен к тому и другому, он знал: победителей не судят, а побежденный всегда окажется виноват.
Однако, каким бы "научным" не был подход Абд аль-Крима к восстанию, выступать ему, подобно многим повстанцам, пришлось спонтанно, реагируя на опасную смену обстановки.
Колониальная Испания сама обострила ситуацию в своем Марокко до крайности и спровоцировала начало войны. Спровоцировала, разумеется, в лице военно-клерикально-олигархической партии "Африканистов" и короля Альфонсо Тринадцатого, а не бедняков-переселенцев, которым как раз был выгоден мир с местными.
У обострения 1920-21 г. были не только имя и аристократическая фамилия, но также немалый воинский чин и бравые усы. 12 февраля 1920 г. генерал-командующим Мелильи, т.е. фактическим полевым командующим вооруженных сил в Испанском Марокко, был назначен генерал-майор Мануэль Мигель Фернандес Сильвестре (1871-1921), бывший адъютант и личный друг Альфонсо Тринадцатого. В отношении этого несчастливого военачальника широко известна характеристика, данная Франсиско Франко, личностью, не нуждающейся в представлении и большим мастером сглаживать острые углы: "Дон Мануэль обладал множеством достоинств. Отважный, любезный, совершенно не корыстолюбивый, он был образцом истинного идальго. Солдаты его любили, офицеры уважали. Но, к сожалению, как военный, он мало соответствовал своей должности. Прекрасный командир полка, аккуратный исполнитель на посту командира дивизии, оказавшись во главе армии, он не сумел осознать весь масштаб задачи, к тому же, очень высоко ставя слово чести, даже не подумал, что в горах Кабилии цена слову совсем не такова, как в его родной Астурии. Это и предопределило трагический исход". Переведем на русский попроще: "Храбрый офицер, но как командующий никуда не годный, потому и угробил армию".
Генерал Мануэль Сильвестре (в центре, в гусарском ментике) во всей своей монументальной колониальной красе.
Однако архаичная и погрязшая в идеализации собственного прошлого испанская монархия могла вынести наверх только такого офицера. Генерал Сильвестре в молодости был очень храбрым кавалерийским офицером, отчаянно дравшимся в 1895-98 гг. на Кубе против местных революционеров и американских войск (предусмотрительно пришедших к ним на помощь, чтоб не победили без США). На его счету 50 боев, множество атак в конном строю, как минимум 28 лично зарубленных неприятелей, а у самого - 11 пулевых ранений и 24 раны от холодного оружия в четырех эпизодах. Однажды кубинские бойцы схватили его, привязали к дереву и изрубили мачете - но он чудом выжил. Осмелюсь высказать предположение, что, пройдя через такое испытание, дон Мануэль серьезно повредился рассудком, и все его последующие действия следует рассматривать именно через эту призму. Будучи одновременно очень волевым и очень слабым человеком, он не нашел сил признаться себе в этом и умел маскировать подступающее безумие так же, как и свои увечья (почти не действовала левая рука). Он продолжал служить в армии, купаясь в лучах своей кровавой славы, принимая чины и награды, соблазняя чужих жен и стреляя на дуэлях их мужей.
В Африке генерал Сильвестре не был новичком, он служил там и ранее, преуспел в арабском языке и несколько раз колотил с войсками разобщенных и неорганизованных рифских повстанцев, в том числе в 1919 г. - знаменитого Эль-Райсули. Однако эти стычки с наскакивающей на пулеметы средневековой берберской конницей создали в нездоровой фантазии генерала, помноженной на высокомерие испанского аристократа, ложный образ слабого врага, которому не устоять перед регулярной армией. "Лучший способ победить в Марокко - это рубить маврам головы!", - говаривал он.
Верховный комиссар (военно-гражданский губернатор) Испанского Марокко Домасо Беренгер Фусте, который формально считался начальником амбициозного и обласканного влиятельнейшими силами в метрополии дона Мануэля Сильвестре, фактически попал под его влияние и поддерживал все его аферы. Небезынтересно, кстати, что в юности они были однокашниками по Толедской военной академии, и в курсантские годы энергичный Мануэль жестко "цуковал" Домасо.
Собрав внушительную группировку из 18 тыс. испанских и колониальных войск, генерал Сильвестре провел 13-месячную кампанию по вторжению на территорию рифских племен, прошел ее вдоль и поперек, не делал разницы между дружественными и враждебными вождями, брал заложников, расставлял всюду укрепленные посты и разгонял разрозненные отряды мятежников. Он остановился только в июне 1921 г., омыв свои генеральские сапоги в заливе Эль-Хосейма, где, согласно договору с местной знатью, испанцы не должны были появляться с оружием. Но на все договоры с "маврами" дон Мануэль легкомысленно наплевал.
ИСПАНСКИЙ СТЫД.
Достигнув, казалось бы, вожделенного "умиротворения мавров", генерал Мануэль Сильвестре на самом деле оказался настолько же близок к поражению, как и к победе.
На первый взгляд колониальные войска в Марокко представляли собой впечатляющее зрелище. Испанские историки посчитали их с точностью до человека: 13 358 военнослужащих-испанцев и 4 653 солдат-туземцев при 24 полевых и горных орудиях. Но вся эта армада была жидко рассредоточена по горному и степному пространству в 130 кв. км между 144 изолированными дислокациями, гарнизоны многих из которых насчитывали всего по сотне-другой солдат. Испанские офицеры твердо знали: укрепление должно занимать господствующую высоту, и испанские форты ощетинились штыками из-за шатких каменных брустверов по возвышенностям... То, что в Африке на холмах не бывает воды, было упущено из вида. Воду доставляли от ближайших источников на мулах специальные команды, но это работало только в "мирное время". Отрезать гарнизон от живительной влаги не представляло труда.
Типичный испанский укрепленный пост в Марокко, рисунок военного корреспондента, 1921.
Испанские колониальные части имели серьезные проблемы с качеством личного состава. Солдаты-призывники, 18-19-летние парни, в основном из самых низов общества, наполовину неграмотные, были обучены из рук вон плохо. Боевые действия показали, что большинство (!!!) солдат не умели пользоваться целиком на винтовках, а некоторые - даже затвором (!!!). Считалось, что традиционно хорош был испанский сержант ("колониальному сержанту, барабанной шкуре" пел дифирамбы во время Испанской гражданской войны даже корреспондент советской "Правды" Михаил Кольцов), но осмелюсь усомниться в этом: хорошие сержанты по крайней мере научили бы своих солдат стрелять. Офицерский корпус Испании веками комплектовался представителями "военных" дворянских семей, большинство которых обладали несомненной личной храбростью и следовали корпоративным понятиям о чести, но это еще не делало хороших офицеров. В колониях благородные доны предпочитали со вкусом проводить время на светских тусовках и в увеселительных заведениях, а не за утомительными служебными обязанностями. Многие роты впервые увидели своих командиров в походе. А крайне гибкая система отчетности о расходовании казенных средств в колониях помогла множеству "бедных но честных идальго" в офицерских чинах быстро разбогатеть, формально не считаясь казнокрадами и ворами. У старших и даже большинства средних офицеров, служивших в Марокко, появились комфортабельные дома в Мелилье, шикарные автомобили и арабские скакуны, в то время, как солдатик Педро мрачно жевал чечевицу, носил вместо ботинок тапочки-эспадрильи с пеньковыми подошвами (по горам-то!) и проклинал задержки скудного жалования (3 песеты в день у рядового в колониях).
Самыми боеспособными частями у испанцев считались т.н. "регулярес", комплектовавшиеся отборными добровольцами из туземцев и полукровок, располагавшие наиболее адекватным комсоставом. В частности, в них служил молодой Франсиско Франко. Но в распоряжении генерала Сильвестре находилась только 2-я группа регулярных туземных сил "Мелилья" (Grupo de Fuerzas Regulares Indígenas "Melilla" N.º 2) - 2 пех. батальона ("табура") и кавдивизион неполного состава.
"Регулярес" во время Рифской войны, 1921 г.
Словом, единственным преимуществом сухопутной "непобедимой армады" дона Мануэля Сильвестре являлась ее большая численность и то, что она обсела земли рифских племен, словно огромный рой назойливых мух. Против типичных рифских вождей, разобщенных и погрязших в междоусобных дрязгах, она, быть может, и удержалась бы вполне удовлетворительно. Но не против вождя Новейшего времени Абд аль-Крима.
Здраво оценив и опасность, и уязвимость испанского нашествия, Абл аль-Крим 1 июня 1921 г. выступил против захватчиков. Первоначально с ним шло буквально несколько сотен бойцов - его соплеменники из Бени Урьяхиль да кучка молодежи из других кланов, инстинктивно стремившейся к новому. Но Абд аль-Крим прекрасно знал не только испанцев, но и свой народ: он был уверен, что первые же успехи кратно увеличат число его сторонников. Рассчитывать на успех позволяла новая тактика: вместо лихих берберских атак в конном и пешем строю против колониальных войск он применил рассыпной строй стрелков, засыпавших захватчиков пулями с закрытых позиций. Заимствование из Англо-бурских войн, конечно, но против устаревшей испанской военной машины работало. Плотность огня обеспечивала большая партия пулеметов французских систем Гочкиса и Шоша, приобретенных благодаря наработанным в годы Первой мировой войны связям с контрабандистами во Французском Марокко. Испанская официозная пресса впоследствии утверждала, что убийственная меткость повстанческих пулеметов объяснялась тем, что за ними стояли профессионалы из "французских ренегатов и белых русских (sic!)". Полностью этот вариант исключить нельзя: французы - известные наемники, а военные-белоэмигранты появились в Бизерте (Тунис) с Русской эскадрой контр-адмирала М.А. Кедрова к февралю 1921 г. и теоретически могли успеть к началу Рифской войны, ускользнув из карантина французских властей.
В начале июня Абд аль-Крим со своими сподвижниками атаковал несколько передовых испанских укреплений. Несмотря на отчаянную оборону гарнизонов, два из них были быстро взяты повстанцами, третье, прибрежное, отбивалось почти два месяца и пало только 25 июля (испанские канонерские лодки Laya и Lauria вывезли часть защитников). Эти успехи рифийцев принесли им трофейную артиллерию (8 полевых орудий калибром 75-мм), первых перебежчиков из числа туземной милиции ("харки"), первых пленных и, главное, убеждение в том, что система связи и взаимодействия у испанцев налажена отвратительно. Осажденные отчаянно сигнализировали о помощи гелиографом (в 1921-м то году, когда радио и полевой телефон были нормой!), но, как оказалось, в одном случае главные силы этого не видели, в другом - подмога не пробилась. Генерал Мануэль Сильветсре расценил гибель отдаленных постов как "частную неудачу" и слишком позно осознал положение дел. Решившись, наконец, запросить у генерального комиссара в Мелилье Домасо Беренгера поддержки, дон Мануэль отчаянно боялся назвать вещи своими именами: "ситуация несколько щекотливая", "отправка дополнительных сил желательна".
Рифские артиллеристы с захваченным у испанцев орудием. Военно-историческая миниатюра.
Домасо Беренгер мог помочь только переадресацией послания в Мадрид: он уже выделил на аферу с наступлением все наличные войска, в Мелилье оставались малочисленные караульные подразделения. Король Альфонсо Тринадцатый ответил своему любимому генералу посланием, начинавшимся панибратским обращением к войскам: "¡Olé los hombres!" ("Привет, мужики", исп.) и требовавшим продолжения банкета наступления. Он тоже не в силах был признать реалии колониальной войны Новейшего времени.
Весть о победах Абд аль-Крима быстро распространилась по "племенному телеграфу", работавшему лучше испанских гелиографов. Рифские племена стали подниматься на борьбу одно за другим, отряд удачливого вождя за считанные дни увеличился кратно. Испанские историки оценивают численность повстанцев в июне-июле 1921 г. в 11 тыс. и даже 18 тыс., но сам лидер рифского восстания был скромнее: он признавал, что рассчитывал в это время всего на 3 тыс. штыков, вернее - стволов. К слову, обе стороны были вооружены преимущественно магазинными винтовками "маузер" испанского производства.
К началу первого сражения за инициативу у генерала Сильвестре оставалось численное превосходство. Его главные силы, сконцентрированные в наспех укрепленном городе Анваль, состояли из 3 батальонов, 18 пехотных рот, 3 кавэскадронов и 5 полевых и горных батарей - всего около 3 тыс. испанских и 2 тыс. туземных солдат. Обеспечение было отвратительным: радиосвязь - эпизодическая, продовольствия на 4-7 дней, но воды - на сутки, а боеприпасов хватило на несколько часов интенсивного боя. Таким образом, испанские солдаты были обречены еще до того, как Абд аль-Крим с рассветом 22 июля 1921 г. отдал приказ о решающем штурме.
Испанская пехота готовится к обороне, Рифская война, 1921 г.
Солдаты носят характерные фуражки полковой расцветки, хотя в колониях чаще носили панамы "хаки".
О генерале Мануэле Сильвестре, как о командующем, нельзя сказать ничего хорошего, и к тому же он был очень болен душевно. Поэтому, осознав неизбежность катастрофы и степень своей ответственности за нее, бедолага окончательно "съехал с катушек", что еще более усугубило коллапс руководства испанскими войсками в Анвале. Тем не менее, у него хватило рассудка отправить своего адъютанта в Мелилью с приказом пробраться в его кабинет и уничтожить все документальные доказательства глупых решений, которые привели испанскую армию к исторической катастрофе (адъютант "спалился", и подлость генерала стала достоянием гласности).
Пишет испанский военный историк Лосада Мальварес, изучивший историю Рифской войны по свидетельствам очевидцев: "Ближе к последним дням битвы у Сильвестре начали проявляться признаки серьезных психологических расстройств: он страдал от полной бессонницы, полностью потерял аппетит, начал разговаривать сам с собой, иногда разговаривал с несуществующими сущностями, пренебрегал своей внешностью, начал навязчиво жевать усы, отдавать странные приказы и т. д. Это привело к тому, что Сильвестре потерял способность действовать адекватно. Он говорил вещи, которые не имели смысла, и демонстрировал признаки постоянной паники, страдая, например, от приступов страха, когда его подчиненные обращались к нему с докладами. В последние часы сражения Сильвестре становился все более неадекватным и ближе к концу ограничился тем, что оставался стоять на укрепленном парапете на высоте нескольких метров, откуда с ужасом наблюдал за атаками рифийцев; наконец, в свои последние минуты, незадолго до смерти, он начал кричать своим солдатам: "Бегите, бегите, вон идут бармалеи!" (перевод примерный: el coco - это чудища из испанской детской страшилки); то был также единственный последовательный приказ, который он отдал за весь штурм" (Losada Malvárez, Juan Carlos. Batallas decisivas de la historia de España).
Таких ли слов ждали от своего командующего в последний час его измученные жаждой отчаявшиеся солдаты? И никто из старших испанских офицеров, видя очевидное безумие генерала, не осмелился принять командование на себя...
22 июля 1921 г. оборона испанских главных сил вокруг города Анваль пала за несколько часов штурма в ужасающем кровавом хаосе и без упорного сопротивления, которого можно было ожидать от природной горячей храбрости испанцев. Несколько рот туземной милиции-"харки", не долго думая, перешли на сторону соплеменников и ударили по испанцам с тыла. Около 11.00 испанские части, перемешавшись с гужевыми и автомобильными обозами, лазаретами с ранеными и вывозимой артиллерией, стали отступать из города двумя колоннами в направлении на север. А так как большинство окрестных высот уже были захвачены рифскими повстанцами, колонны попали под ураганный артиллерийско-пулеметный огонь, начали во множестве терять людей и транспорт и быстро ударились в беспорядочное бегство. Офицеры, в лучшем случае, были бессильны, в худшем - драпали, обгоняя своих солдат.
Катастрофа при Анвале, ставшая для испанской военной традиции именем нарицательным, могла бы закончиться полным уничтожением испанских войск, если бы не злые упрямые "регулярес" во главе с майором Лламасом. Они устояли на позициях к югу от города, т.е. на направлении главного удара рифийцев, прикрыли тем самым беспорядочное отступление своих войск и отошли последними из всех, организованно, с минимальными потерями.
Количество жертв испанских колониальных войск в поражении при Анвале подсчитать довольно сложно. После войны испанское военное ведомство посчитало солдат и офицеров погибших, пропавших без вести и выживших при разгроме войск генерала Сильвестре с точностью до человека, надо отдать должное! Но впереди у испанцев было еще одно не менее кровопролитное поражение при Монте-Арруит, погибали люди в отдаленных гарнизонах, в боях местного значения. Логично предположить, что при провальной обороне Анваля и еще более провальном отступлении от города полегло много больше половины защищавших его солдат.
Испанская пропагандистская открытка, изображающая "геройскую гибель" генерала Сильвестре при обороне Анваля.
Офицеры его штаба действительно почти все полегли в ближнем бою, только генерала среди них не было.
Среди погибших оказался и безумный генерал Мануэль Сильвестре. Его смерть была настолько одинокой, что о ней неизвестно ничего достоверного. По официальной испанской версии, главной целью которой было прикрыть позор и некомпетентность генерала сказкой о личном мужестве, Сильвестре погиб вместе с полковником Манеллой и некоторыми офицерами своего штаба, которые были окружены "маврами" и сражались до последнего. Один из повстанцев утверждал, что через неделю после сражения видел труп генерала лежащим среди погибших при бегстве от города испанских солдат. Он опознал убитого по звездам на рукавах мундира и по лампасам, срезал эти знаки различия и принес их Абд аль-Криму. Много лет спустя бывший лидер рифского восстания подтвердил это в интервью писателю Дж. Роже-Матье, добавив, что "пожалел бы злосчастного генерала как человека, если бы не было так жаль тысячи испанских мальчишек, которых тот привел на смерть".
ОБОРОНА МОНТЕ-АРРУИТ.
Беспорядочно отступавшие от Анваля разбитые испанские части в тот же день столкнулись с шедшей навстречу колонной второго начальника командования Мелильи (segundo jefe de la Comandancia de Melilla) генерал-майора Фелипе Наварро-и-Себальос-Эскалера. Собрав по разрозненным гарнизонам все возможные силы, он спешил на выручку, но не успел. Испанские историки расходятся в оценках численности "сикурса" генерала Наварро, называют и 3 тыс., и 5 тыс. штыков и сабель. Очень похоже, сам генерал не представлял точных размеров своего импровизированного соединения, сильно растянувшегося по дорогам. Именно поэтому организовать новую линию обороны Наварро сразу не смог, но по возможности прикрыл отступление испанской армии. И вовремя: рифийцы Абд аль-Крима энергично преследовали, нанося удары с тыла и флангов. Они легко настигали испанцев, используя не только традиционную берберскую конницу, но и брошенные войсками автомобили, к которым у этих кочевников нового типа сразу нашлись и горючие, и лихие пустынные "водилы".
Рифские стрелки поджидают отступающих испанцев, раскрашенная фотография 1921 г.
Репортеры работали на обеих сторонах конфликта.
При пересечении реки Иган, когда изнуренные африканской жарой испанцы хотели пополнить запасы воды, они попали под удар сильного рифского отряда преследования с пулеметами и минометами системы Стокса (у испанцев минометов не было, так что, наверное, не обошлось без контрабанды оружия и наемников-инструкторов). Под обстрелом на переправе начался полный хаос. Положение спас 14-й кавалерийский полк "Алькантара" (Regimiento de Cazadores de Alcántara, 14.º de Caballería) под временной командой подполковника Фернандо Примо де Ривера-и-Орбанехи (выходца из военной семьи, некоторые члены которой сыграли зловещую роль в последующей истории Испании). Полк неожиданно развернулся под огнем в конный строй и атаковал рифские огневые позиции, прикрыв беспорядочное отступление своей армии. Атака стоила отважным кавалеристам очень дорого, но испанские историки обычно завышают потери, записывая на нее всю убыль полка в последующие дни. От Игана 14-й кавполк отошел, сохранив боеспособность и самоотверженно защищая бегущих товарищей.
Атака 14-го кавалерийского полка "Алькантара" на реке Иган, худ. Аугусто Феррер-Дальмау.
Бегство же испанских главных сил живописал известный американский военный корреспондент Уэбб Миллер: "Транспорт побежденной, деморализованной армии в беспорядочном отступлении загромождал извилистую тропу. Тяжелые повозки, запряженные четырьмя мулами цугом, замедлили отступление до менее чем пешеходного шага. Часто мулы сворачивали в разные стороны, полностью блокируя тропу, пока их не возвращали с помощью отборных ругательств и побоев... Рифийские снайперы, спрятавшиеся за камнями на склонах гор, стреляли в людей на выбор. Будучи меткими стрелками, они почти всегда попадали в цель.
...Армия, отступавшая по этой единственной горной дороге, находилась на грани мятежа и паники. Тысячи людей почти ничего не ели в течение двух дней из-за трудностей с доставкой припасов... Я разговаривал с офицером, который командовал небольшим отрядом, расположившимся лагерем на скалистом уступе площадью в несколько акров на склоне горы. На его лице, не бритом в течение нескольких дней, залегли глубокие морщины беспокойства, его мундир был грязным и в лохмотьях; он чуть не расплакался, показывая мне ветхие хижины с дырявыми крышами, где, я готов поклясться, не могло поместиться более пятидесяти человек; он сказал, что там спали 160 человек, покрывая голую землю, как ковер, между ними не было ни дюйма.
"Эти бедняги в последние два дня не ели ничего, кроме нескольких сардин. Они спят на голой земле в этой грязи, чтобы прикрывать отход от снайперов", - сказал он, и его голос сорвался".
Испанский обоз в Рифских горах, 1921.
Только после шести дней мучительного отступления с большими потерями и тяжелыми арьергардными боями генералу Наварро, принявшему командование этим анабазисом Новейшего времени, удалось занять новую оборонительную позицию на возвышенности вокруг форта Монте-Арруит (варианты: Мон-Арруи, Монте-Арруа). Части, которые генералу Наварро удалось остановить, сосредоточились в форте к 29 июля, но находившийся там гарнизон отбивался от местных рифских партизанских отрядов уже с 24-го, поэтому оборону Монте-Арруит некоторые авторы отсчитывают с этого числа. Главным недостатком этой позиции стало уже традиционное для всех испанских оборон отсутствие источника воды. На Монте-Арруит, в принципе, имелись и колодец, и глубокая скважина, он они пересохли, а местный гарнизон доставлял воду из ближайшего оазиса. Туда с боем прорывались кавалеристы, ведшие навьюченных емкостями мулов. Генерал Наварро не мог не знать этого, как и легко было понять, что с подходом основных сил повстанцев Абд аль-Крима вылазки за водой станут невозможны. Поэтому обвинения этого испанского командующего в грубых ошибках вполне обоснованы. Но существует ряд смягчающих обстоятельств. Засев в оборону в Монте-Арруит, Наварро задержал рифийцев и позволил наиболее деморализованным испанским войскам, не годным уже ни на что, кроме бегства, достичь Мелильи и получить передышку для восстановления боеспособности. Расстояние между Монте-Арруит и Мелильей составляло всего около 30 км, один форсированный суточный переход легкой пехоты, что давало основания надеяться на подкрепление в скором времени. Генерал также надеялся разместить в форте раненых солдат, которые во множестве умирали в дороге, и счел долгом чести самому остаться с ними. И, наконец, дон Фелипе Наварро-и-Себальос-Эскалера, потомственный испанский военный и аристократ, обладал болезненно обостренным самолюбием этого сословия. После позорного бегства из Анваля он чувствовал себя обязанным "восстановить честь Испании" примером стойкой обороны. Наварро поторопился и в итоге привел своих солдат к смерти, но, по крайней мере, до конца честно пытался командовать и спасти их. Как командующий, Фелипе Наварро навряд ли оказался намного лучше Мануэля Сильвестре, но как человек и офицер - бесспорно лучше.
Генерал Фелипе Наварро.
Согласно строевым запискам, поданным генералу Наварро в начале обороне, на Монте-Арруит насчитывалось 3017 боеготовых испанских солдат и офицеров и до нескольких сот раненых. Абд аль-Крим, осадивший форт, мог рассчитывать на 7 тыс. повстанцев при нескольких артиллерийских батареях и значительном количестве пулеметов и минометов. Его армия увеличивалась пропорционально успехам и теперь имела, наконец, численное преимущество. Кроме того, еще несколько тысяч рифских ополченцев штурмовали и осаждали более дюжины изолированных испанских укреплений и действовали на коммуникациях; часть из них признавала руководство Абд аль-Крима, другие - не признавали, но фактически он мог командовать только отрядами, обложившими Монте-Арруит. Наличных сил повстанцев хватило, чтобы полностью блокировать испанцев в форте и пересечь все линии сообщения. Связь с Мелильей поддерживалась гелиографом, и защитники Монте-Арруит отчаянно запрашивали деблокады и поставок воды. Они не учли, что среди бедуинов Новейшего времени также имелись люди, вполне владевшие этим не новым средством связи. В частности, прекрасно читал и передавал младший брат Абд аль-Крима - Мхамед, горный инженер, получивший образование в Испании. В результате повстанцы были в курсе всей "переписки" испанцев и сами передавали Мелилье ложные сообщения якобы от имени осажденных, добавляя еще больше неразберихи.
Крепость Монте-Арруит, предвоенная фотография.
Несколько раз рифийцы пытались приблизиться к укреплениям Монте-Арруит отдельными группами стрелков и гранатометчиков (для метания гранат они изготовили самодельные приспособления вроде рогаток). Испанские солдаты отражали эти мини-штурмы интенсивным винтовочным огнем. Однако Абд аль-Крим делал ставку на тактику иного рода, обычную для регулярной армии, но неожиданную со стороны бедуинов-повстанцев. Его артиллерийские батареи и минометные расчеты каждый день засыпали испанские позиции снарядами, благо, боеприпасы, трофейные и закупленные во французском Тунисе, имелись в достаточном количестве.
В первые дни восстания артиллеристов у Абд аль-Крима было наперечет. Ему даже пришлось уговаривать перейти на повстанческую службу пленного испанского лейтенанта Диего Фломесту Мойю, обещая ему "тройное жалование и полковничью должность" (гордый испанец предпочел в буквальном смысле уморить себя голодом), а при Анвале самому становиться к прицелу орудия. Однако с переходом на сторону восставших большого количества туземных солдат проблема с артиллерийскими кадрами была решена. При Монте-Арруит, согласно воспоминаниям выживших испанцев, рифские орудия стреляли "с убийственной точностью".
Оборона Монте-Арруит. Иллюстрация из одноименного комикса, созданного современными испанскими сценаристом Давидом Бранья и художником Оскаром Бермехо.
Вот как надо доводить историю юношеству! :)
Каменные стены форта не представляли надежной защиты от бомбардировки, испанцы лихорадочно принялись окапываться; уж работать лопатами эти крестьянские парни умели. И, тем не менее, потери от артогня мятежников все равно были немалыми. В частности, тяжелое ранение получил отважный командир 14-го кавалерийского полка Фернандо Примо де Ривера. В переполненном ранеными лазарете форта уже не было ни медикаментов, ни перевязочных материалов. Военный врач Теофилио Реболлар Родригес ампутировал подполковнику раздробленную руку без наркоза и перевязал разорванной рубашкой; через несколько дней Примо де Ривера умер от гангрены. Генерал Филипе Наварро также был обсыпан мелкими осколками, когда наблюдал за ходом боя с парапета. Он получил 11 ранений в ногу и в бок, но продолжал командовать обороной и перемещался по форту, опираясь на трость.
Испанский гарнизон худо-бедно выдерживал бомбардировку и отражал не очень упорные атаки рифийцев. Но главным фактором, который сделал положение осажденных невыносимым, стала адская африканская жажда. Запасы воды, имевшиеся в форте, не были рассчитаны на три тысячи бойцов и большой госпиталь. Уже на третий день обороны генерал Наварро распорядился централизованно отпускать воду только раненым, а боевые части должны были обходиться собственными запасами - фактически, тем, что оставалось в солдатских флягах. Испанское командование в Мелилье пыталось снабжать гарнизон по воздуху, сбрасывая с самолетов, по примеру французов, глыбы льда. Однако бедуины Новейшего времени в очередной раз удивили колонизаторов: они не боялись малочисленной старой испанской авиации, а встречали ее сосредоточенным ружейно-пулеметным огнем и не давали приблизиться к крепости. В итоге только двум самолетам удалось сбросить лед поблизости от Монте-Арруит. И то осажденным пришлось предпринять кровопролитную вылазку, чтобы забрать его.
Испанские военные летчики, участвовавшие в Рифской войне.
Надолго ли хватит нескольких глыб льда? Солдаты в своих неглубоких окопах изнемогали от жажды, изнывали от жары, сильно страдали от насекомых, роившихся над лужами крови и нечистот. Раненые, которым медикам было уже нечем помочь, своими стонами и мольбами вселяли отчаяние в души защитников форта. Десятками падали лошади и мулы, от их едва прикопанных трупов распространялось ужасное зловоние... И била артиллерия рифийцев. И все не приходила помощь. Словом, идеальная картина ада в золотой раме безжалостного марокканского солнца.
После недели обороны боеприпасы у защитников Монте-Арруит стали заканчиваться, в последние дни крепости их приходилось жестко экономить.
Боевой дух испанских мальчишек в солдатских мундирах катастрофически падал, среди них поселилось предчувствие скорой и страшной гибели. Не выдержав лишений осады, многие стали ночами перебегать к повстанцам, чтобы попросить глоток воды, а там - будь что будет. Традиционный бедуинский вождь просто прирезал бы "неверных", чтоб не делиться драгоценной влагой. Хитроумный Абд аль-Крим развернул с помощью перебежчиков пропагандистскую кампанию, которая сделала бы честь выпускнику военной академии. Несчастные солдатики получали вдоволь воды и еды, а потом, по их выбору, отпускались обратно в окопы или на все четыре ветра пустыни. В результате незадолго до падения Монте-Арруит среди бела дня бросили оборону и ушли к неприятелю сразу 40 испанских солдат. Это по испанским данным, сам Абд аль-Крим позднее оценивал количество перебежчиков в 150-200 человек.
Тем не менее, форт Монте-Арруит продержался в осаде до 9 августа 1921 г. К этой дате численность испанских войск, находившихся в Мелилье, выросла до 22 тыс. штыков и сабель за счет спешно переброшенных из метрополии частей, беглецов от Анваля и из отдельных гарнизонов. Разумеется, чтобы стать боевым соединением, им еще предстояло пройти слаживание, а многим - попросту акклиматизироваться в Африке. К тому же три четверти боевых материалов, хранившихся в арсеналах Мелильи, оказались негодными в дело (интересно, в каких условиях нужно хранить неприхотливую винтовку "маузер", чтобы она испортилась?!). Но, чтобы спасти Монте-Арруит, можно было бросить подкрепления "с корабля на кровавый бал" с тем вооружением, которое они привезли с собой, не считаясь с потерями, пробиться к крепости и деблокировать отряд генерала Наварро. Зная, что помощь идет, он бы продержался на пределе сил еще пару дней, а больше вряд ли бы понадобилось. Однако верховный комиссар Мелильи Домасо Беренгер поступил крайне типичным для кадрового старшего офицера образом. После катастрофы при Анвале он побоялся нового поражения, побоялся ответственности за поражение и предпочел отвечать за бездействие. И подмога не пришла, подкрепленья не прислали, что ж, обычные дела... (с).
Невидимая рука уже писала на выщербленных стенах Монте-Арруит: "Мене, текел, фарес".
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО солдатика Педро.
8 августа, накануне падения Монте-Арруит, когда у его защитников уже не оставалось иллюзий относительно будущего, молодой испанский солдат по имени Педро решился излить душу и опыт последних дней в прощальном письме к своей возлюбленной. Будучи вложено в портсигар, письмо неплохо сохранилось в сухом климате и было найдено испанскими военными археологами на останках своего злополучного автора в 2012 году. Это послание любви стало ценным источником о положении дел в форте в последние дни обороны и о моральном состоянии молодых испанских конскриптов накануне гибели.
Письмо написано ровным ученическим почерком. Солдатик Педро налепил кучу грамматических ошибок, однако не сделал очень мало помарок: чувствуется, как и многие не очень "письменные" люди, он долго обдумывал каждую фразу, прежде чем положить ее на бумагу. К невесте, которой так и не суждено было стать ему женой, Педро обращается церемониально, в духе строгой морали испанского простонародья: на "Вы"... И тотчас с легкостью перескакивает на "ты", возможно, как знак доверия и душевной близости.
Испанским историкам и военным было легко установить имена этих людей: на конверте был подробно указан адресат, и они нашли потомков и солдатика Педро, и его любимой Марии. Письмо вызвало в современной Испании недолгий, но живой общественный интерес. Согласно воле потомков героев этой истории о любви и смерти, их фамилии не были названы прессе. Просто Педро и Мария.
Итак, слово солдату Педро из готового пасть форта Монте-Арруит:
"Моя милая Мария, я никогда не думал писать Вам это письмо, но тревожное положение побуждает меня к этому. Мы уже несколько дней как окопались и защищаем Монте-Арруит, у нас почти нет воды и еды. Мавры окружают нас и обстреливают, каждый день у нас появляются новые жертвы, как из-за врага, так и из-за жары, а у нас нет лекарств или медицинских средств.
Говорят, генерал Беренгер пообещал Наварро, что они пришлют подкрепление из Мелильи, но помощь, похоже, так и не придет. Среди ребят растут недовольство и сожаление. Ходят какие-то слухи, что будут проведены переговоры о сдаче крепости, но мы мало что знаем об этом. Я не знаю, что будет дальше, мы пережили много невзгод на этой проклятой войне, но здесь, на Монте-Арруит, мне кажется, что я не выживу. Вы уже знаете, как ведут себя мавры, и я очень боюсь того, что может случиться, мы практически в их власти, и я не думаю, что мы сможем еще долго сопротивляться осаде, которой они нас подвергают.
В лагере мы стараемся подбодрить друг друга; со своей стороны, изо дня в день офицеры патриотическими речами напоминают нам о том, что значит быть испанским солдатом, но что нас больше всего утешает, насколько это возможно, это дух товарищества, который мы все проявляем в эти трудные времена.
По правде говоря, я не знаю, почему рассказываю тебе об этом, я предполагаю, что из эгоизма, мне нужно высказаться. Я не хочу больше ничего скрывать, так как это письмо предназначено для тебя: лучшая девушка в моих глазах, моя брюнетка из Малаги, цель моей жизни, моя тоска, звезда, которая ведет меня по ночам, единственный человек, о котором я вздыхаю изо дня в день и утешаюсь мыслью, что скоро я увижу тебя, я скоро обниму тебя, я скоро поцелую тебя и я женюсь на тебе. Бог знает, как сильно я тебя люблю.
Я до сих пор помню, как впервые увидел тебя в том синем платье, твои густые черные волосы, собранные в узел, эти изумрудно-зеленые глаза, которые способны ослепить сильнее, чем африканское солнце, и превратить любого мужчину в соляную статую просто одним своим взглядом. Я помню плетеную корзину, полную рыбы, которую ты несла, когда шла с рынка, и когда я прислонился к уличной стене своего дома, я был поглощен твоей красотой. Я бросил тебе комплимент, когда ты проходила мимо меня, я не думал, что ты меня послушаешь, так как при такой красоте можно привыкать, что тебе о ней постоянно говорят, но ты повернула свое прекрасное лицо, посмотрела на меня и улыбнулась. Благословенный комплимент. Я попросил разрешить проводить тебя домой, чтобы поговорить с тобой по дороге, и ты позволила мне это.
С тех пор мы были неразлучны, мне было трудно заставить твоего отца принять меня, но ты уже знаешь, что настойчивость всегда была моей добродетелью. У меня до сих пор дрожат ноги, когда я вспоминаю тот первый поцелуй, который я украл у тебя на пороге дома твоей тети, в то мгновение мир вокруг нас остановился. Короче говоря, я мог бы рассказать так много всего...
Я уверен, что, читая это, Вы улыбнетесь. В этих строках, которые я пишу о тебе, я на мгновение забыл обо всем, что здесь переживаю. Ты всегда будешь моим лучшим лекарством и лекарством от всех моих бед. Вы уже знаете, что в начале этого письма я сказал Вам, что никогда не думал его писать. Это прощание, любовь моя. Если ты получишь это письмо, значит, меня больше нет.
Я не хочу быть эгоистом и поэтому прошу тебя не оплакивать меня, не жалеть обо мне, как можно скорее переделать свою жизнь и не скучать по мне, потому что я всегда буду с тобой в каждый момент твоей жизни. Пусть ты будешь очень счастлив и осуществишь все свои мечты, поскольку мои сбылись, когда ты позволила мне любить тебя. Я хочу, чтобы ты знала, что мои последние мысли - о тебе, и что я всегда буду любить тебя и заботиться о тебе, где бы я ни был.
Солдатик Педро не был героем с вербовочного плаката, он хотел жить и боялся смерти; но продолжал честно исполнять свой долг. Таковы были большинство из защищавших Монте-Арруит. Они были просто людьми, а силы людей конечны.
СДАЧА МОНТЕ-АРРУИТ И РЕЗНЯ; кто виноват?
9 августа, на 11-й день обороны, генерал Фелипе Наварро запросил "добро" верховного комиссара Мелильи Домасо Беренгера на начало переговоров о сдаче Монте-Арруит. Вопреки ожиданиям, разрешение было легко получено. Создается впечатление, что Беренгеру очень хотелось, чтобы позорная эпопея, начавшаяся поражением при Анвале, поскорее закончилась, все рано чем.
Над осажденной крепостью был поднят флаг перемирия, рифийцы выжидательно прекратили огонь, и генерал Наварро, хромая и опираясь на свою трость, отправился на переговоры к Абд аль-Криму. Его провожали остановившиеся от усталости взгляды солдат, и в некоторых вновь загоралась надежда...
Абд аль-Крим предложил испанцам крайне мягкие условия сдачи крепости. Гарнизон был должен сложить оружие, сдать повстанцам лошадей и мулов сверх надобных для перевозки раненых, и получал право уйти в Мелилью "со знаменами, строем и холодным оружием". Бедуинский вождь нового типа великодушно обещал снабдить битое испанское воинство водой и провиантом в дорогу и выделить в сопровождение свою конницу, чтобы на безоружных испанцев не напал никто из не контролируемых им рифских ополченцев. Генерал Наварро согласился - а что ему еще оставалось? Генерал не мог не знать, что при капитуляции некоторых малых и средних испанских укреплений повстанцы нарушили договор и перебили испанцев; но ни в одном из этих случаев Абд аль-Крим не контролировал местных командиров. Сам он производил впечатление человека честного, и, что еще важнее для колонизатора, "цивилизованного" (литературный испанский, очки и др. "фетиши белого человека"), и дон Фелипе доверился ему.
Во второй половине дня 9 августа 1921 г. испанские солдаты и офицеры, подтянувшиеся, чтобы не позориться перед победителями своим жалким видом, начали выходить из выбитых снарядом ворот форта Монте-Арруит и строиться поротно-побатальонно. Раненых несли на носилках и грузили в повозки. Рифийцы приблизились в стрелковых цепях, позади которых фланировала конница. В угрюмом молчании бедуины наблюдали за тем, как вчерашние захватчики бросают винтовки. Генерал Наварро с несколькими офицерами пошел с Абд аль-Кримом, чтобы отсчитать, сколько бочек воды и мешков муки понадобится изголодавшимся испанским солдатам в дорогу. Они находились в вынесенном блокгаузе, использовавшемся повстанцами в качестве провиантского склада. В эту минуту у крепости вдруг загремели выстрелы и над Монте-Арруит пронеслись яростное улюлюканье бедуинов и отчаянные крики убиваемых испанцев...
Сдача Монте-Арруит. Из уже упоминавшегося комикса.
Присутствуют и генерал Наварро со своей тростью, и Абд аль-Крим с карабином.
Относительного того, как началась чудовищная резня у сдавшегося форта, существуют две основные версии.
Версия испанская: коварный Абд аль-Крим ложными посулами выманил гарнизон из форта, заставил сложить оружие, а потом приказал перебить всех испанцев, кроме генерала и его штаба. Логично, бедуинский вождь старых времен поступил бы именно так. Только вот Абд аль-Крим был предводителем восстания Новейшего времени.
Версия рифская: испанцы стали уходить с оружием, несколько повстанческих командиров подъехали, чтобы потребовать выполнения условий договора, ответом были выстрелы в упор. И - началось... Косвенным подтверждением может служить то, что те немногие испанцы, которым удалось малыми подразделениями, группами и поодиночке пробиться из Монте-Арруит в Мелилью, действительно в большинстве были вооружены.
Неожиданным адвокатом Абд аль-Крима выступил впоследствии генерал Наварро, у которого достало объективности заявить, что, вероятнее всего, резня началась спонтанно. Действительно, из источников о Рифской войне известно, что Абд аль-Крим всегда требовал от своих подчиненных "не убивать пленных, содержать их хорошо и использовать для полезных работ и обмена".
Так или иначе, рифийцы набросились на вышедших из крепости испанцев и принялись расстреливать их в упор и убивать холодным оружием. Остановить впавших в боевую ярость воинов пустыни было не под силу даже Абд аль-Криму. Что он мог, если даже его брат Мхамед, человек европейского склада, учившийся в Мадриде и Малаге, друживший с испанцами и любивший испанок, присоединился к убийству? Тем не менее, предводитель восстания сделал все, что было в его силах: со своими соплеменниками из Бени Урьяхиль он взял под защиту столько пленных, сколько удалось. В том числе - генерала Наварро с его штабом.
Мхамед аль-Крим, брат вождя рифского восстания, впоследствии говорил: "В Монте-Арруит мы сделали из того, чем могли гордиться, то, чего будем стыдиться". Убийство и преследование рифийцами безоружных солдат продолжалось несколько часов. Те из испанцев, кто сохранил оружие, пытались пробиться в Мелилью - некоторым это удалось, особенно тем, кто держался в строю своих взводов и случайных "боевых артелей".
Многие искали спасения в бегстве - но куда уйдешь на ровном выжженном солнцем пространстве от стремительных конных бедуинов? Другие бросились обратно в крепость. Несколько десятков кавалеристов доблестного 14-го полка "Алькантара" встали в воротах с саблями, пытаясь защитить своих товарищей. Рифийцы перебили храбрецов мимоходом - их останки потом были найдены на том же месте, вперемежку со сломанными клинками - и ворвались в поверженный Монте-Арруит. А дальше - "кто не спрятался, мавр не виноват" (с). Спрятаться удалось единицам... Среди тех, кто был убит в крепости, оказался и солдатик Педро, автор трогательного письма девушке из Малаги.
Военврач Теофилио Реболлар сумел упросить повстанцев сохранить жизнь раненым испанским солдатам. Но когда рифские ополченцы уже переносили их в свой лазарет, один из них без всякого повода раскроил военному медику череп прикладом. Останки Реболлара впоследствии нашли лежащими среди окровавленных носилок.
Нескольких военных сестер милосердия рифийцы не тронули и вывели из "зоны убийства", завернув с головой в одеяла, чтобы "ничего не видели". Абд аль-Крим позволили им в ближайшие дни организовать транспорт немногих выживших раненых испанцев (не старше сержанта, "ценные" офицеры оставались в плену) в Малагу.
Гарнизон Монте-Арруит был уничтожен после сдачи крепости, это бесспорно. Поначалу в испанской официальной печати появились цифры: убито более 3 тыс. испанцев, "варвары мавры" сохранили жизнь только 90, или даже 60 (цифирку перевернули, а что?) офицерам и врачам. Учитывая культ героической смерти, царивший в военно-аристократической и клерикальной элите Испании того времени, это объяснимо: "доблестный гарнизон должен погибнуть весь". На самом деле все оказалось далеко не так. Погибших в Монте-Аруит за все время осады и в последовавшей резне было около 2 600 человек. Из оставшихся нескольких сотен (согласно строевой записке генерала Наварро, на начало осады в строю 3017 солдат и офицеров, не считая раненых, а их было много) часть так или иначе попали в Мелилью - пробились с боем, отпущены с обозом раненых и пр. Остальные оказались в плену. Процентное соотношение погибших к вырвавшимся и попавшим в плен прекрасно иллюстрирует информация о личном составе 14-го кавполка "Аькантара", наверное, единственной испанской части сражавшейся в эти дни позора и трагедии безупречно. "В период с 22 июля по 9 августа 1921 года, когда полк обеспечивал защиту отступления испанских войск со своих позиций в Анвале на Монте-Арруит и держал там оборону, погибло большинство его военнослужащих: 28 из 34 числившихся по спискам офицеров и 523 из 685 солдат..." (Королевский указ о награждении Крестом Лауриады Св. Фернандо 14-го кавалерийского полка "Алькантара"). В указ не попали пленные - 4 офицера и 63 солдата. Чуть более 90 человек вырвались из Монте-Арруит и пешком дотащились в Мелилью, измученные до крайности, почти все раненые или контуженные (7 тяжелораненых, вкл. 1 капитана, донесли на руках). Их привели 1 лейтенант и 1 сержант...
Эмблема кавалерийского полка "Алькантара". Современный вид, он существует в Испании до сего дня как броне-механизированный.
Соотношение погибших к пленным и сумевшим спастись примерно таково по всей испанской армии, только в других частях процент выживших офицеров гораздо больше - не рвались благородные доны умирать сами, да и "мавры" их щадили ради обмена или выкупа.
Всего после катастрофического поражения испанцев у Анваля/Монте-Арруит/дюжины локаций поменьше в плену у рифийцев оказались 534 солдат и офицеров и 1 генерал - Фелипе Наварро. Также было пленено 54 гражданских лица, преимущественно - женщины и несколько детей, члены семей испанских военных, сопровождавшие их в походе.
Жертвы незадачливых потомков конкистадоров в этих сражениях составили 9 545 только убитых испанских солдат и офицеров (из 13 358 чел.) и примерно 2 500 туземных "харки" и "регулярес" (из 4 653 чел.). Потери рифийцев сам Абд аль-Крим позднее оценивал как "не менее 800 бойцов погибшими и ранеными". Что ж, соотношение достойное времен Конкисты. Только наоборот!
ПОСМЕРТНАЯ ИСТОРИЯ МОНТЕ-АРРУИТ.
Когда резня закончилась и боевое безумие отступило, к рифским командирам постепенно пришло понимание, что они навсегда испортили своему восстанию репутацию в глазах всего мира. Бедуины Новейшего времени уже пронимали значимость мирового общественного мнения в политике. Абд аль-Крим устроил пристыженным соратникам жесточайший разнос. "Никогда до и после не видел его в ярости", - вспоминал его брат Мхамед.
"Идите, разгребайте кучи трупов, которые наворотили, пока тут не началась эпидемия, собирайте винтовки и боекомплект!", - примерно так орал на полевых командиров лидер восстания.
Повстанцы приступили к сбору трофеев и погребению убитых, но на 40-градусной жаре мертвые тела разлагались настолько быстро, что ужасный смрад вынудил рифское ополчение вскоре покинуть "королевство смерти Монте-Арруит". Неподобранным осталось достаточное количество оружия, чтобы прятавшиеся в окрестностях остаточные группы испанских солдат вооружились. Эти также пытались хоронить своих товарищей, но по той же причине вскоре ушли, не закончив дела. Личные вещи большинства погибших остались нетронутыми именно из-за чудовищного разложения, отпугивавшего мародеров. Потому и дождалось археологов прощальное письмо солдатика Педро, пролежав почти сотню лет со своим автором в неглубокой могиле, в которой его присыпали то ли враги, то ли боевые братья.
Однако подавляющее большинство бедняг, павших в кровавый день 9 августа 1921 г. несколько месяцев валялись под не знающим милосердия африканским небом, доставшись в добычу стервятникам, различному зверью и насекомым. Они были безразличны к дальнейшему ходу войны; свою войну и свою жизнь они уже проиграли...
Между тем, испанцам удалось застопорить победоносное наступление повстанческой армии Абд аль-Крима у ворот Мелильи. Важную роль с этом сыграл не кто иной, как прежний главарь рифских мятежников Эль-Райсули. Испанцам даже не пришлось платить старому разбойнику: он безумно ревновал "очкастого выскочку из образованных" к славе и употребил все свое немалое влияние на традиционных рифских племенных вождей, чтобы те отозвали из-под знамен Абд аль-Крима свои ополчения. Пока победитель при Анвале и Монте-Арруит уговаривал и уламывал ретроградных князей пустыни вернуть войска, он на некоторое время остался практически с тем, с чем начинал - его верные Бени Урьяхиль, "внеплеменная" молодежь, плюс "харки"-перебежчики", наемники и "элитная" артиллерия. Верховный комиссар Мелильи генерал Домасо Беренгер с большими испанскими силами развернул контрнаступление - на удивление, на фоне Мануэля Сильвестре и Фелипе Наварро он оказался удачливее - и оттеснил рифийцев от столицы Испанского Мароккко.
В октябре 1921 г. передовые разъезды испанских колониальных войск достигли полуразрушенной крепости Монте-Арруит. Пространство на сотни метров вокруг было усеяно мумифицированными или скелетизированными останками павших солдат вперемежку с обломками оружия и обрывками воинского снаряжения...
"Королевство смерти Монте-Арруит", ноябрь 1921. Наименее жестокое фото.
На переднем плане - архаичный паровой тягач, брошенный отступавшими испанцами еще в период обороны.
Испанская пропаганда использовала эффект Монте-Арруит по полной программе. В ноябре "королевство смерти" посетили представители испанского высшего командования, прелаты католической церкви, иностранные журналисты, Красный Крест - и все живописали зверства "варваров, мавров" и их коварного предводителя над несчастными испанскими мальчишками. Леденящие душу фотографии наполнили медиа-пространство. Абд аль-Крим потерял кредит доверия даже среди европейских социалистов и либералов.
Затем началось погребение, и здесь испанским властям уже можно было не стараться. Останки сгребали лопатами, сваливали в грузовики, отвозили к выкопанным в форме креста рвам и закапывали без воинских почестей. Похорон в отдельной могиле удостоились только несколько опознанных офицеров, включая военного врача Теофилио Реболлара, но и в честь тех не прогремел троекратный залп. Полевые капелланы и монахи из братства Де Ла Саль, правда, молились за души убитых, а сестры милосердия принесли на могилы венки из пожухших трав Рифского плоскогорья. Бедный терновый венец бедного солдата Испании.
Сбор останков погибших в Монте-Арруит, ноябрь 1921.
ДОЛГИЙ РИФСКИЙ ПЛЕН.
Судьба испанских солдат и офицеров, оказавшихся в рифском плену, сложилась очень по-разному.
Разумеется, чем ближе по времени к 1921 г. относятся свидетельства об этом, и чем ближе они к Испании, тем больше кошмарных историй о "диких зверствах мавров"... Которые на поверку не совсем зверства и совсем не дикие.
Испанские солдаты, захваченные в плен рифийцами после падения форта Монте-Арруит.
Иллюстрация из комикса, созданного об этом событии современными испанскими сценаристом Давидом Бранья и художником Оскаром Бермехо.
Начнем с того, что всех взятых в плен при Монте-Арруит испанских солдат "гвардейцы" Абд аль-Крима перво наперво крепко связали. Это так, но на фоне недавней резни - в интересах безопасности самих пленных: чтоб кто-нибудь сгоряча не попытался сбежать и не нарвался на каких-нибудь менее дисциплинированных повстанцев. На генерала Наварро надели средневековые цепи. Когда он заявил Абд аль-Криму протест, тот заметил: "После битвы при Павии (1525) вы, испанцы, тоже надели цепи на французского короля Франциска, так что считайте - это оковы чести". Генерал Наварро сделал вид, что не удивлен, и потребовал медицинской помощи. Абд аль-Крим ответил: врачи заняты тяжелоранеными, но принес медицинский чемоданчик, собственноручно выковырял генералу сидевшие "в мясе" осколки и обработал раны. Все-таки он был фельдшером по европейскому образованию. Цепи при этом сняли, и, если верить самому генералу, больше не надевали.
С тех пор Наварро неоднократно заявлял лидеру повстанцев претензии на условия содержания пленных испанцев, и тот "всегда прислушивался". Складывается впечатление, что между победителем и побежденным установились определенное взаимопонимание и уважение.
Лучше всего обращались с пленными, оказавшимися в главной ставке повстанцев Адждире - Абд аль-Крим и его брат и первый помощник Мхамед были знакомы с международными конвенциями о законах войны 1899/1907 гг. и старались соблюдать их неукоснительно. Испанцы получали то же довольствие, что и рифские бойцы (очень спартанское по европейским меркам, так что да, привыкшие к хорошей гастрономии офицеры "голодали"), а женщины и дети располагали свободой перемещения в пределах города. Военных врачей и технических специалистов рифийцы привлекали к профильной работе и оплачивали (!!!) ее в своей денежной единице - риффанах. Солдатам за рытье земли и переноску тяжестей полагалась дополнительная порция.
Испанская пропагандистская открытка 1920-х гг., изображающая "страдания" пленных Абд аль-Крима.
У племенных вождей пленным жилось значительно хуже: присутствовали и яма, и цепи, и унижения. Некоторые испанцы умерли в плену, кое-кто был убит, как правило, за попытку бегства.
Но в одном случае испанец - солдат 14-го кавполка Хуан Бланко Нагер, крестьянский сын из Страны Басков, раненый в знаменитой кавалерийской атаке 22 июля, попал в плен к своему счастью. Захвативший его плевой командир отвез живой трофей в свое поселение. В пути раны бедняги загноились, он очень страдал, и суровый рифиец думал избавить его от мучений пулей в лоб. Однако дочь вождя, смелая девушка, настояла, чтобы пленному была сохранена жизнь, и сумела вылечить его народными средствами. Дальше произошло то, что было ожидаемо между простыми, искренними парнем и девушкой: они полюбили друг-друга и вместе сбежали на испанскую территорию. Пожалуй, это был единственный удачный побег из рифского плена. Испанская пропаганда поначалу слащаво расписывала это сентиментальную историю, особенно упирая, что молодая рифийка готовится принять католицизм и стать женой своего испанского солдата. Потом газеты резко заткнулись: девушка наотрез отказалась менять веру. Дерзкий баск, чтобы не расставаться с любимой, дезертировал из своего прославленного полка. Вдвоем они подались во французский Тунис, где существовал институт гражданского бракосочетания. Такая вот история любви "номер 2" времен Рифской войны, закончившаяся лучше, чем у солдатика Педро...
И открыточка у испанских пропагандистов подоспела. "Любовный подвиг" называется...
Кавалерийскую форму солдата Хуана нарисовали в точности, включая "африканские" гамаши на сапогах.
Испанские власти и Абд аль-Крим активно вели переговоры об освобождении испанских пленных. Нескольких женщин и детей (матерей с детьми) вскоре обменяли на захваченных рифских бойцов при посредничестве мадридской Делегации по делам туземцев. Для полного обмена у испанцев не хватало пленных: после резни в Монте-Арруит испанские солдаты рифийцев в плен, как правило, не брали. В деле обмена преуспел испанский миллионер и "олигарх" дон Орасио Эчеварриета. Он не побоялся лично отправиться в ставку Абд аль-Крима: деловой человек, он чувствовал честного партнера. Лидер берберского сопротивления, ставший с 1 сентября 1922 г. президентом новопровозглашенной Рифской республики, потребовал за освобождение испанцев кругленькую сумму в 4 млн песет в звонкой монете. Только, в отличие от классического бедуинского вождя, он не собирался играть с сундуками золота в "скупого рыцаря" или "мота-транжира". Как человек, изучавший политическую экономию, он знал: война и государственное строительство стоят денег. А еще надо было платить наемникам. А еще Абд аль-Крим мечтал об авиации - самолеты были куплены в Италии, но так и не доставлены; нанятые летчики - болгарин поручик Благой Иванов (1 возд. победа в 1918 г.), неназванные турок и итальянец - прибыли, но, за неимением крыльев, воевали пулеметчиками.
Дон Орасио Эчеварриета и Абд аль-Крим во время переговоров об освобождении пленных, 1923.
Испанское правительство тоже понимало эти обстоятельства и не спешило раскошеливаться. Крупный капиталист Эчеварриета оказался благороднее - выложил требуемую сумму в основном из собственных средств, чтобы освободить и знатных офицеров, и крестьянских парней в солдатских мундирах. Всего дон Орасио Эчеварриета 27 января 1923 г. увез из плена 326 чел. во главе с генералом Фелипе Наварро и офицерами. Они провели в "мрачных узилищах мавров" 18 месяцев. Впрочем, некоторые испанцы отказались возвращаться, в основном те, кто запятнал себя сотрудничеством с рифскими повстанцами, и кого, вполне очевидно, ждал дома скорый военный суд. Несколько пленных Рифской войны сочли возможным вернуться на Родину только после Испанской революции 1931 г. Процент коллаборации в плену среди испанцев был довольно высоким, ну так и страшно было очень: откуда полуграмотным крестьянским ребятам из какой-нибудь Гранады было знать, что "кровожадные дикари" разбираются в правах военнопленных лучше них самих? Еще одна гримаса Новейшего времени...
Генерал Фелипе Наварро (в центре, в шинели) и испанские офицеры, освобожденные из плена, 1923 г.
Справа - военный капеллан, не понятно: тоже сидел в плену, или прибыл за пленными.
И ВОТ ОПЯТЬ...
А закончилась колониальная война нового типа вполне типично для обычной колониальной войны - победой европейских держав над местными повстанцами.
Катастрофа при Анвале и Монте-Арруит, стоившая десятка тысяч молодых жизней и оставившая у всей Испании ощутимое послевкусие "национального позора", могла либо вышибить страну из войны, либо привести к власти самые жесткие провоенные силы. Произошло второе: 13 сентября 1923 г. боевой генерал Примо де Ривера, брат геройски погибшего в Монте-Арруит кавалериста, совершил военный переворот при негласном согласии короля Альфонсо Тринадцатого. Тринадцатый вообще имел обыкновение ставить свою подпись под свершившимися фактами. Военная диктатура нагнала в Испанское Марокко более сотни тысяч войск и начала "мясом" отвоевывать инициативу у рифских повстанцев. На поле боя появились бомбардировочные эскадрильи, бронетехника, боевые газы, и, главное, первые испанские части, перед которыми отважные по природе рифийцы начали испытывать если не страх, то сильные опасения - бандеры (батальоны) Испанского легиона (Legión Española). Это соединение было создано в 1920 г. по образцу Иностранного легиона Франции из самых отчаянных и неприкаянных смельчаков со всей Испании (иностранцев, в отличии от французского аналога, было меньшинство). Командиром 1-й бандеры Легиона служил молодой перспективный офицер Франсиско Франко...
Майор Франсиско Франко во время Рифской войны.
Рифийцы называли его: "Малый волк", видимо, было за что.
Отбивая наступление за наступлением, Абд аль-Крим отчаянно пытался одновременно строить государственные институты провозглашенной в 1922 г. Рифской республики. Он создал правительство во главе с премьер-министром, которому мог доверять - своим братом Мхамедом, ввел гражданское судопроизводство и отменил кровную месть, пытался наладить систему всеобщего образования и здравоохранения - на фоне войны, и, конечно же, создать регулярную армию и мобилизационную систему. Республика даже провела телеграфное сообщение между ключевыми городами, при помощи нанятых ею бывших немецких военных инженеров. Она издавала газету на арабском и французском языках и ввела в обращение собственные деньги - риффаны, с помощью "гражданского наемника" британского финансиста Чарльза Альфреда Перси Гардинера. Однако племенные вожди, "сидевшие не старине каменным задом" (с), саботировали большинство инициатив "выскочки в очках", а прослойка "младорифийцев" имела слишком мало влияния хотя бы в силу своего возраста: бедуины привыкли слушать стариков. Молодежи законом пустыни предоставлялось только сражаться и умирать в боях, что она и делала с неизменной доблестью все пять лет войны, даже когда надежды уже почти не оставалось.
Испанский бронемонстр на улице Мелильи в период Рифской войны.
После резни испанских пленных в Монте-Арруит, заведомо обречена на провал оказалась попытка Рифской республики найти международное признание: даже левая европейская общественность именовала Абд аль-Крима "рифским мясником". А дальше, чем на Средиземноморский регион, дипломатические усилия повстанцев не распространялись, не было смысла. Имелось одно исключение: Советская Россия поначалу взирала на борьбу "эксплуатируемых товарищей бедуинов против испанской буржуазии" с горячим сочувствием. Прославленный военачальник РККА Михаил Фрунзе в 1925 г. опубликовал в "Военном вестнике" довольно толковый военно-политический очерк: "Европейские цивилизаторы и Марокко", посвященный разбору событий еще продолжавшейся в то время Рифской войны. "Трудящиеся всего мира с глубоким сочувствием и надеждой на успех правого дела будут наблюдать героическую борьбу марокканцев за их независимость и свободу", - писал он в заключение.
Про трудящихся громко сказано, но вот Коминтерн одно время пытался разыграть марокканскую карту в своем глобальном блефе под названием "мировая революция". Представители Коминтерна Карл Зунделевич и Иса Тагаев появились в ставке Абд аль-Крима с какими-то таинственными полномочиями, осмотрелись и... вскоре исчезли так же внезапно, как появились. Формальная причина разрыва: рифские повстанцы нанимают в качестве военспецов белогвардейцев (значит, испанцы были не столь уж неправы, упоминая о "белых русских" за рифскими пулеметами) и склоняются к буржуазной демократии. Скорее всего, пакт с РСФСР провалился потому, что реальной помощи Рифской республике он бы не принес - ехать далеко, и Советская Россия сама не оправилась от последствий Гражданской войны. Абд аль-Крим был твердым прагматиком.
Поэтому совсем недальновидным шагом (или актом отчаяния) с его стороны выглядит декларативная попытка в 1924 г. низложить султана Марокко Мулай-Юсуфа. Султан владел наиболее плодородными районами Марокко, с которых до этого повстанцы получали практически все продовольствие. После "низложения", которое Абд аль-Крим не мог поддержать фактической силой, Мулай-Юсуф обиделся и кормить Рифскую республику перестал. Среди рифийцев, обитавших в скалистых горах и на выжигаемых солнцем долинах, начался форменный голод. Чтобы хоть как-то прокормить гражданское население, отряды Рифской республики начали совершать "хлебные рейды" на территорию Французских Марокко и Туниса. До поры республиканская Франция закрывала на это глаза: отношения с монархическим и клерикальным Мадридом у нее были далеки от идеальных. Французы тишайше злорадствовали, взирая на пробуксовки и провалы испанских операций против рифийцев - tertium gaudium, "третий смеющийся" (лат.). Однако после того, как в 1925 г. повстанцы попытались закрепиться на плодородных территориях Феса под французским контролем, Париж показал зубы и вспомнил о забытом договоре с Испанией о взаимопомощи в Марокко. 60-тысячный корпус французских колониальных войск, в том числе большинство частей не нуждающегося в представлении Иностранного легиона, нанес Рифской республике мощный удар с тыла.
Пулеметный расчет Иностранного легиона Франции с пулеметом "Гочкис" в период Рифской войны.
Мобилизационные ресурсы рифских племен оценивались европейскими источниками в 80 тыс. бойцов (все равно вдвое меньше объединенных военных сил Испании и Франции), но реально Рифская республика могла рассчитывать только на 7 тыс. своих новосозданных регулярных войск и от силы на 20-25 тысяч приходящих-уходящих племенных ополченцев. Маневрируя своими незначительными силами, словно ловкий фехтовальщик клинком, Абд аль-Крим еще успел крепко накостылять французам при Уарге, где "разменял" более 5 тыс. французских потерь на 500 своих убитых и раненых бойцов. Однако то были уже "последние броски раненого льва", как с бедуинской поэтичностью говорили сами рифские бойцы, державшиеся из последних сил. В конце концов многократное численное преимущество двух европейских колониальных держав, технические новинки вооружений и боевой техники, а также безумная отвага сорвиголов из двух Легионов, Испанского и французского Иностранного, сделали свое дело.
Регулярные солдаты Рифской республики.
Потеряв свою столицу Адждир и большую часть территории Рифской республики, 26 мая 1926 г. Абд аль-Крим приказал остаткам своей армии прекратить сопротивление, чтобы сохранить жизни мирного населения и уцелевших бойцов. Его приказ предписывал рифским "регулярам" снять оружие, боевое снаряжение и мимикрировать под гражданских, а ополченцам - расходиться по домам. Сам предводитель восстания отправился на французскую территорию и там сдался представителям командования Франции - также вполне в духе Новейшего времени, предварительно договорившись о месте и времени капитуляции по радио и приехав туда не на боевом коне, а на автомобиле.
Отдельные отряды рифских бойцов еще продолжали сражаться, но это было уже не опасное антиколониальное восстание нового типа, а бедуинская партизанщина по-старинке. Постепенно все они были уничтожены или выродились в обычных разбойников.
Репрессии колонизаторов против участников восстания имели место, но им было далеко до показательных казней британцами индийских сипаев или поголовного истребления немцами восточноафриканских племен. В Новейшее время испанские генералы больше боялись мнения мирового сообщества, чем жаждали мести. Карательные акции проводились в атмосфере строгой секретности, более того, отменялись, если произошла "утечка". Легионеры рифийцам головы отрезали, было дело, но с этих "отбросов общества" - какой спрос?
Самое эпичное полотно в Испании о Рифской войне: "Высадка десанта в Аль-Хусемасе 8 сентября 1925 г.", худ. Хосе Морено Карбонеро.
"Верхом" на миноносце ?22 - сам военный диктатор генерал Примо де Ривера, приветствует войска, а они приветствуют его.
СУДЬБЫ ГЕРОЕВ И НЕ ГЕРОЕВ.
Испания добивалась у Франции выдачи Абд аль-Крима с намерением судить его за военные преступления как бывшего подданного Испанской короны и повесить. "Здесь не сказано повесить! - Не каждое слово в строку пишется" (с). Французы предпочли действовать в духе гуманизма Новейшего времени и от греха подальше закатали нетипичного повстанческого вожака на уединенный остров Реюньон в Индийском океане. Там ему предстояло скучать под домашним арестом вместе с некоторыми своими родственниками и соратниками. Предварительно Абд аль-Крима заставили поклясться на Коране "впредь не бунтовать". Он поклялся... и в 1947 г., когда его перевозили во Францию, с неожиданной в этом уже немолодом человеке юношеской ловкостью сбежал с корабля в Порт-Саиде. До конца дней он прожил в Египте и был по-прежнему активным политическим деятелем национально-освободительного движения арабов.
Абд аль-Крим на обложке журнала Time, 1925.
Ученый богослов и кадий своего народа, Абд аль-Крим не стал искать оправдания недействительности клятвы "неверным" в религиозной казуистике. Дав интервью писателю Дж. Роже-Матье, он объяснил свои действия вполне в духе революционера Новейшего времени: "Я обещал больше не поднимать оружия, и в этом слове тверд. Но нет такого слова, которое заставило бы прекратить бороться за свой народ".
***
В 1920-х гг. испанская общественность гневно требовала наказать виновников гибели молодых солдат. Крайне нелицеприятный отчет об "Анвальской катастрофе", подготовленный генералом Хуаном Пикассо, известный как "Досье Пикассо", на долгое время стал центром политической жизни Испании. Король Альфонсо Тринадцатый с военной партией власти впопыхах искали "стрелочников". Большинство офицеров, прошедших через поражения при Анвале и Монте-Арруит, как вернувшихся из плена, так и избежавших его, попали под суд или, при лучшем раскладе, под служебное расследование. Некоторых полностью оправдали, включая генерала Фелипе Наварро, которому помогли личная храбрость и 11 ран. Бывшему верховному комиссару Мелильи Домасо Беренгера помогло его предусмотрительное бездействие, сохранившее от поражения: его вроде как сперва отстранили от должности, но с приходом диктатуры Примо де Риверы очистили от обвинений и произвели в генерал-лейтенанты. Многие офицеры понесли наказания - от понижения в должности до заключения в крепость. Девятеро были приговорены к расстрелу "за трусость". Прекрасной иллюстрацией к "объективности" торопливой испанской военной Фемиды служат слова молодой журналистки крайне-левого толка Долорес Ибаррури Гомес, писавшей под псевдонимом "Пассионария" (да, да, это она самая!): "Расстреляли не всегда трусов. Обелили не всегда храбрецов".
***
Генерал Фелипе Наварро продолжал служить в Африке еще несколько лет, потом занимал различные военно-административные должности в Испании. Вершиной его карьеры стало назначение генерал-комендантом 1-го региона "Мадрид" (начальником столичного военного округа). В запас он уволился в 1930 г., проведя на действительной военной службе 53 года. Генерал был вдовец, его сыновья служили офицерами в дальних гарнизонах. Он поселился в скромной квартире на улице Маркиза де Рискаля в Мадриде и вел частную жизнь одинокого военного пенсионера. Показательно, что пережившие падение Монте-Арруит бывшие солдаты часто навещали своего командующего, чтобы пожать ему руку и поблагодарить за то, что был с ними до конца. Дон Фелипе никогда не отказывал этим простым трудягам в гостеприимстве.
Испанскую революцию старый генерал не поддержал, но никогда на выступал против республики активно. Тем не менее, когда грянул мятеж Франсиско Франко, 14 августа 1936 г. за ним пришли милиционеры Народного фронта и уволокли в мадридскую тюрьму Модельо - на всякий случай, потому как генерал. 22 августа толпа анархистов явилась в тюрьму "убивать франкистов", и генерал в отставке Наварро возглавил молодых заключенных, дававших отпор радикалам. В суматохе ему удалось скрыться, однако, вместо того чтобы бежать, он отправился на свою квартирку на улице Маркиза де Рискаля, вымылся, переоделся в чистую одежду... и сам вышел навстречу явившимся ловить его милиционерам. "Я довольно пожил, ребята", - сказал им 74-летний генерал. Но у республиканских ополченцев не поднялась рука на престарелого военного героя. В новом заключении генерал Наварро просидел до 7 ноября 1936 г. Когда войска франкистов уже штурмовали Мадрид, Фелипе Наварро был вывезен республиканцами из тюрьмы и расстрелян где-то на автотрассе, по некоторым свидетельствам - вместе с его младшим сыном-лейтенантом.
