Аннотация: Три небольшие сценки из жизни княгини Екатерина Романовны Дашковой (урожденной Воронцовой), подруги-соратницы Екатерины II и одной из образованнейших женщин России XVIII в. Написано для студенческого театра "Пилигримы" МГИ им. Е.Р.Дашковой.
Сцена 1. 'Вместе навеки'.
Из мемуаров княгини Екатерины Романовны Дашковой: 'Около середины декабря было объявлено, что императрица Елизавета не проживет нескольких дней. 20 декабря, в полночь, я поднялась с постели, завернулась в теплую шубу и отправилась в деревянный дворец на Мойке, где тогда жила Екатерина и прочие члены царской семьи... К моему величайшему счастью, которое, может быть, спасло меня от роковой ошибки в неизвестном доме, я встретила первую горничную... Так как она знала меня, я попросила немедленно проводить меня в комнаты великой княгини. "Она в постели", - сказала служанка. "Ничего, - отвечала я, - мне непременно надобно говорить с ней сейчас же". Служанка, которой была известна моя преданность ее госпоже, несмотря на неурочный час, не противилась больше и провела меня в спальню'.
Г о р н и ч н а я (входит в спальню к Екатерине с глубоким поклоном): Ваше императорское высочество, вы спите? Просыпайтесь скорее!
Е к а т е р и н а (живо приподнимаясь на кровати): Что, уже свершилось? Императрица Елизавета Петровна преставилась?
Г о р н и ч н а я (со страхом крестится): Христос с вами, Екатерина Алексевна! Жива матушка-государыня наша, почивает! Но камердинер лейб-медикуса сказывали, совсем плохи Елизавета Петровна, голубица наша, последние деньки доживают... (плачет)
Е к а т е р и н а: Тогда чего же ты меня будишь, глупая? Ничего еще не решилось.
Г о р н и ч н а я: К вашему высочеству княгиня Екатерина Романовна Дашкова, которая урожденная Воронцова. В страшном волнении пребывают, по их личику чисто пожар полыхает! Не иначе, пришли плакаться вам на амурные измены мужа своего, молодого князя Михайлы Дашкова, кобеля этого блудливого, чтоб его на прусской войне убило, прости Господи!
Е к а т е р и н а: Помолчи ты, помолчи, сплетница! Если это действительно Катрин Дашкова, веди ее ко мне немедленно!
Г о р н и ч н а я: Сию минуту! (Приоткрывает дверь) Прошу, ваше сиятельство!
(Дашкова входит и, сбросив горничной на руки шубу, делает глубокий книксен, а потом бросается к Екатерине и прижимается губами к ее руке).
Д а ш к о в а: Екатерина Алексеевна, ангел мой, умоляю, извините мое вторжение в этот поздний час! Я должна быть сейчас подле вас! Сейчас, когда решаются судьбы...
Е к а т е р и н а (обрывает Дашкову, приветливо обнимая ее): Милая княгиня, прежде чем вы объяснитесь, уже я умоляю вас: отогрейтесь! Пускаясь в путь в такую ненастную ночь, вы решительно пренебрегаете своим здоровьем, которое так дорого и мне, и вашему супругу! (Горничной, приказным тоном): Вера, выйди и стань в рекриации, чтоб нас никто не потревожил.
Г о р н и ч н а я: Слушаюсь, ваше императорское высочество! (Проскальзывая мимо Дашковой, шепчет ей на ухо) Княгинюшка, сделайте божескую милость, князюшке Михайлу Иванычу отпишите на войну в приписочке, что горничная Верушка за него Бога молит!.. (Выбегает)
Д а ш к о в а: Голубушка, Екатерина Алексеевна, при настоящем порядке вещей, когда наша государыня Елизавета стоит на краю гроба, я не могу больше выносить той пугающей неизвестности, которая ожидает вас! Во имя неба, доверьтесь мне! Я докажу, что я достойна вашей дружбы! Я с вами всеми своими силами, всем своим сердцем, всей своей жизнью!
Е к а т е р и н а (растроганно): Милая княгиня, я всегда верила, что в этой Северной Пальмире, куда меня привело Божественное Провидение, я найду верные и пылкие души!
Д а ш к о в а: О, Екатерина Алексеевна, о, милая моя подруга Фике! А я всегда верила и сейчас верю, что счастливая звезда привела вас сюда из тихого немецкого Ангальт-Цербста, чтобы зажечь на нашем северном небосклоне зарю народного благоденствия и просвещения! Славная дщерь Петра, увы, умирает. Ваш супруг, Петр Федорович герцог Шлезвиг-Гольштинский, которого прочат на трон, жесток, слаб и глубоко чужд России. Кому, как ни вам, знать, что этого ограниченного солдафона занимают только плац-парады и офицерские попойки... И, кроме того, он так невыносимо груб и холоден с вами!... Я не допущу, чтобы вы печально увядали подле него!
Е к а т е р и н а (с прохладцей): Послушайте, Катрин... Ваша сестра, княгиня Елизавета Воронцова, которая разделяет грубые увеселения и, как шепчутся при дворе, солдатскую койку моего супруга, столь же нелестного мнения о нем?
Д а ш к о в а: Ах, милая моя Фике, не напоминайте мне об этом позоре нашего древнего рода! Лучше скажите, есть ли у вас какой-нибудь план, какая-нибудь предосторожность для вашего спасения? Благоволите ли вы дать мне ваши приказания и уполномочить меня действовать ради вас?
(Екатерина долго и испытующе смотрит на Дашкову)
Е к а т е р и н а: Я искренно, невыразимо благодарю вас, моя любезная княгиня. С полной откровенностью объявляю вам, что не имею никакого плана, ни к чему не стремлюсь, и уповаю только на Его милосердие (встает и крестится на иконы). Что бы ни случилось, я все вынесу великодушно. Поэтому я поручаю себя Провидению, и только на его помощь надеюсь. (Бросается на постель и зарывается лицом в подушки).
Д а ш к о в а (решительно): В таком случае ваши друзья должны действовать за вас! Я - княгиня Воронцова-Дашкова, и я имею довольно сил поставить их всех под ваше знамя! И гвардию, которая обожает вас, и шляхетство, которое не потерпит новой бироновщины, и всех радетелей просвещения России, которые с надеждой взирают на вас! На какую жертву я не способна для вас и для России?!
Е к а т е р и н а: Именем Бога умоляю вас, княгиня, не подвергайте себя опасности в надежде остановить непоправимое зло. Если вы погибните из-за меня, я вечно буду жалеть!
Д а ш к о в а (заключает Екатерину в объятия): Верьте мне, моя будущая императрица, что я не сделаю ни одного шага, который бы повредил вам! Как бы ни была велика опасность, она вся падет на меня. Если бы моя любовь к вам привела бы меня даже к эшафоту, я и тогда сумела бы защитить и спасти вас! Во имя России - я с вами навеки!
Сцена 2. 'Лимонад императрицы'.
Из мемуаров княгини Екатерины Романовны Дашковой: 'Между тем, государь пожелал ужинать у моего дяди, что было крайне неприятно старику, потому что он едва мог вставать с постели... Мне случилось стоять за креслом государя в то время, когда он разговаривал с австрийским посланником, графом Мери. Речь шла о том, как он некогда был послан своим отцом (в то время Петр еще жил в Голштинии...) в поход против богемцев, которых он с одним отрядом карабинеров и пехоты немедленно обратил в бегство. Во время этого рассказа австрийский посланник, как я заметила,... видимо смешался, не зная, как понимать государя: что тот разумеет под именем богемцев - блуждающих цыган..., или подданных его королевы?'
П е т р III (дирижируя в такт своей речи наполненным бокалом): О, господин посланник, я c детства посвятил себя военной службе. Двенадцати лет от роду я уже носил чин лейтенанта! А где вы, граф, видели офицера, чтобы не пил вина и не курил трубки? Эти рыцарские удовольствия так же пристали солдатскому званию, как метафизика строя или философия дисциплины! Так говорил мой учитель Фридрих Великий Прусский, сей величайший стратег, превзошедший подвигами Цезаря, и просвещеннейший ум, ласкающий этого вздорного чудака Вольтера... Сам не пойму, зачем ему этот француз?
Д а ш к о в а: Вероятно, государь, из любви к просвещению, как ваше императорское величество сами изволили заметить.
П е т р III (с раздражением): Наше величество еще помнит, что мы изволили заметить, княгиня! Не лишним было бы и Вам вспомнить кое-что и придержать ваш дерзкий язык!
Д а ш к о в а: О, я не осмелюсь соперничать с глубиной кладезей памяти вашего величества! Недаром в нашей стране простой народ сложил поговорку: 'Коса девичья длинна, да память - коротка!'
П е т р III: Вот опять вы дерзите! Давайте, налейте мне лучше мальвазии, не видите, что ли, в моем стакане снова пусто! Ваш народ хоть и чужд суровой мудрости германского гения, но порой скажет... 'Не в бровь, а в глаз!' Как видите, и я выучил ваши поговорки. Вам, княгиня, следует остерегаться прогневать нас, особенно сегодня, когда свежа память о преступной выходке вашего супруга на недавнем плац-параде. (Внезапно взрываясь, кричит) О, все вы слишком долго злоупотребляли нашим милосердием! Россия меня еще узнает! Карл Петер Ульрих Гольштейн-Готторпский, император всероссийский, карает сурово!
(Княгиня Дашкова невольно хватается за сердце, предчувствуя непоправимое).
П о с л а н н и к: Ваше императорское величество, осмелюсь выразить уверенность, что князь Дашков полон раскаяния в содеянном! Он, как честный солдат, никогда не посмел бы преступить субординацию по отношению к своему августейшему главнокомандующему. Но война, многотрудная кровопролитная Семилетняя война, которую Россия и Австрия совместно вели против мощной Пруссии, измучила наших доблестных воинов...
П е т р III (сварливо): Ах, ничто так не разлагает армию, как война! Куда делась дисциплина? Почему пропала гвардейская выправка? Где стройность полкового фрунта? К примеру, полк этого вашего Дашкова. Ковыляли, словно по раскаленным углям! Мы вызываем вице-полковника Дашкова во фрунт и строго ставим ему на вид. А он осмеливается нам прегордо перечить, будто люди только с похода из Восточной Пруссии, будто обувь разбита и ноги поморожены, и нижних чинов, представьте себе, надобно на квартеры, а не на плац-парад...
Д а ш к о в а (забывая про осторожность): Но ведь они действительно так истощены, так больны, наши бедные солдатики! Супруг рассказывал мне, сколько им довелось претерпеть лишений, и как отважно они сражались в эту войну! Как, когда у воинов не было хлеба и укрытия от непогоды, он говорил им об Отечестве, о долге, о славе... Они слушали его, словно дети, а пламя костров отражалось у них в глазах и блестело на их штыках! Ваше величество, неужели такие люди не заслужили отдыха?
П е т р III: А где, позвольте полюбопытствовать, нам взять полки для необходимых батальных экзерсисов, ежели всю армию, и так пробездельничавшую столько лет на бессмысленной войне со славным Прусским королевством, дислоцировать до весны на отдых по деревням?
П о с л а н н и к: Гольштинские полки, прибывшие за вашим величеством в Санкт-Петербург, являют бравый вид в караулах и весьма хороши на плац-парадах.
П е т р III: Да уж, граф, вот это настоящие солдаты, не то, что ваши австрияки! Когда мои бравые немецкие молодцы с прилежно напудренными буклями и сверкающими пуговицами побатальонно печатают шаг на Марсовых полях, во дворце жалко дрожат стекла. Третьего дня в дортуаре императрицы от сотрясения стен люстра с потолка упала, прямо горничной на голову! То-то смеху было! (Хохочет)
Д а ш к о в а: Бедняжка! Ее не сильно покалечило?
П е т р III: Не знаю. Может, и насмерть зашибло. Мне все равно. (Возбужденно) Вы представляете, кровищи целая лужа натекла прямо под кровать этой Ангальт-Цербстской зазнайке Фике, и на запах пришла такая огромная крыса!...
Д а ш к о в а (вспыхивая): Табель о рангах, учрежденная Петром Великим, повелевает всем субъектам государства Российского титуловать государыню-императрицу Екатерину Алексеевну 'ее императорским величеством'!
(Австрийский посланник почтительно встает и отвешивает учтивый поклон по адресу отсутствующей Екатерины).
П е т р III (пьяно кричит): Да какое нам дело до субъектов государства Российского, когда мы здесь император и самодержец?! Вашему дворянству я швырнул жирную кость личной вольности от государственной службы, оно будет лизать мне руки, что бы я не делал!! (Внезапно становится серьезен) Вам, княгиня Дашкова, я дам добрый совет. Не будьте столь страстной конфиденткой моей коварной супружеской половины... (Зло) Софии-Фредерики Алексеевны Ангальт-Цербстской! Ее провинциальное мягкосердечие и уязвимость не более истинны, чем карнавальная маска, которую наутро выбрасывают в мусор. А под маской-то - львиный оска-а-а-ал!!
Д а ш к о в а: Позвольте, ваше величество...
П о с л а н н и к: Умоляю ваше величество о...
П е т р III (негромко, но крайне убедительно): Молчать и слушать!! Вы, наверное, считаете меня опасным и бессердечным шутом, княгиня Дашкова. И ваш военный герой - князь так считает, и половина вашего варварского непонятного народа, и даже вы, господин посланник дружественной монархии венских Габсбургов! А я - всего лишь злосчастный герцог небольшого уютного Шлезвиг-Гольштейна, по воле жестокого рока приходящийся родственником и вашему безумному титану царю Петру, и его шведскому сопернику последнему викингу Карлу XII... Я - принц европейской крови, вознесенный коварством старухи Елизаветы Петровны на жесткий и окровавленный, словно эшафот, трон Российской империи. Мне неуютно, и странно, и даже страшно на этом троне. Только моя воля удерживает меня! На моем месте и герой Ахиллес спился бы... Тем более, в России! (Залпом, по-солдатски, опрокидывает в глотку кубок). А я ведь действительно хочу вашей стране только добра. Не потому, что люблю ее, а потому, что это мой монарший долг. (Устало) Видите, княгиня Дашкова, у меня точно такое же представление о долге перед Россией, как у последнего рядового из полка вашего мужа.
Д а ш к о в а (порывисто хватает императора за руку): Ваше величество, будьте всегда таким! Будьте справедливым и самоотверженным государем, отцом своих подданных, и вас полюбит наш народ, а вы в ответ полюбите Россию! В лице всех честных, просвещенных людей России вы найдете верных соратников. И в моем лице - прежде всех остальных, уверяю вас! Императрица Екатерина Алексеевна сумеет полюбить в вас благородное и открытое сердце, ибо таково же и ее собственное!
П е т р III (нервно смеясь): Только не ее сердце! Вы заблуждаетесь, княгиня. Сердце императрицы непомерно честолюбиво и безжалостно. Ее ум холоден и завистлив. Вы любите Екатерину как государыню и как подругу, а любовь часто боится правды.
Д а ш к о в а (горячо): Любовь, ваше величество, не желает лжи! Ее величество Екатерина Алексеевна высокоумна, образованна, щедро одарена природным даром очаровывать людей, страстно стремится познать свою новую родину и своих подданных! Российская империя для нее - Отечество, а не назначение на эскадрон, как для вас! Имейте в виду, я буду с императрицей Екатериной до конца и разделю ее труды на благо России, а если придется - и ее жертву!
П о с л а н н и к (обреченно): Mein Gott, княгиня, что вы наделали?! И причем - собственными руками! Теперь даже я не смогу спасти вас, как бы не старался... Вы, женщины, при всем вашем коварстве в делах амурных, все-таки бываете так неосторожны в политике!
Д а ш к о в а (вступаясь за честь прекрасной половины человечества): Мы неосторожны в политике, граф?! А неукротимая Екатерина Медичи Французская? А железная девственница Елизавета Английская? А ваша собственная государыня эрцгерцогиня Мария Терезия?
П е т р III (мрачно): Не сомневайтесь, настанет день, и ваша великая Екатерина - София Ангальт-Цербстская - займет достойное место в этом сомнительном пантеоне. Вы, княгиня Дашкова, многое сделаете для России под ее вороновым крылом. В вас явственно видны те качества ума и души, коими вы так поспешно наделили свою подругу. (Дашкова машинально делает книксен) А хотите знать, что будет с вами в конце?
Д а ш к о в а: Я полагаю, в конце у каждого из нас будет память наших потомков, ваше величество.
П е т р III: Оставьте, княгиня! Память потомков - материя спорная... Знаете, недавно я случайно забрел на дворцовую кухню. Люблю побродить в одиночестве по коридорам - мне кажется, так я испытываю свою судьбу. Речь не об этом... Я с интересом наблюдал, как для вашей любимой подруги - императрицы приготовляют лимонад. Повар тщательно выжал лимон в ее кубок, так усердно, что, кажется, в нем не осталось больше ни капли терпкого сока. А потом выбросил ненужную кожицу за окно. Напиток для императрицы был готов...
Сцена 3. 'Убийца'.
(Княгиня Дашкова входит, почти насильно ведя за собой за руку свою сестру, Елизавету
Воронцову)
Д а ш к о в а: Сестрица Елизавета Романовна, я безмерно и неприятно удивлена видеть вас при дворе сейчас, после воцарения нашей государыни Екатерина Второй! Мне надобно немедленно поговорить с вами наедине.
В о р о н ц о в а: Извольте, сестрица.
Д а ш к о в а: Я полагаю, что ваше присутствие здесь порочит наш древний и уважаемый род, род графов Воронцовых. Если вам безразличны оскорбительные перешептывания и укоризненные взгляды приближенных государыни, то я не в силах более выносить, как одну из нашей фамилии прилюдно называют... называют... (мнется)
В о р о н ц о в а (ровным, внешне бесстрастным голосом): Вы хотели сказать: любовницей почившего императора Петра Третьего, которого конфиденты столь обожаемой вами государыни беззаконно свергли с трона. А потом по ее воле убили.
Д а ш к о в а (кричит): Лиза, не забывайся!! Ты не вправе подозревать императрицу в таком низком злодействе! Прискорбная гибель Петра - случайность! Пьяная драка с распоясавшимися братьями Орловыми, которая зашла слишком далеко...
В о р о н ц о в а: Ты этому веришь, сестрица?
Д а ш к о в а (горячо): Я сама видела рапорт Алексея Орлова о случившемся, который доставил государыне его брат Григорий. Слог и бессвязность сего послания обнаруживают страх и укоры совести! Государыня не хотела смерти своему несчастному супругу.
В о р о н ц о в а: Только смерть моего бедного Питера оказалась Екатерине очень кстати, не так ли? (с ужасом) Ты бы видела, Катя, во что эти головорезы Орловы превратили его лицо! Я стояла подле его гроба, и, хотя все раны тщательно пытались замазать, запудрить...
Д а ш к о в а (внезапно бросается к сестре и обнимает ее): Лизанька, во имя милосердия Господнего, прекрати! Не надо! Уезжай!.. (отстранается от Воронцовой) Я знаю, зачем ты здесь. Ты хочешь посмотреть нам в глаза, ты ищешь там следы злодейства. Пойми, Петра необходимо было свергнуть! Он не понимал и не любил России, его царствование грозило обернуться для народа жестокими бедствиями! И смерть его была неизбежна! Останься он в живых, государство охватила бы кровавая смута.
В о р о н ц о в а: Катя, Катенька, это вы разбудили смуту! Питер действительно мертв, я узнала его в гробу. Но имя его еще встанет из могилы, чтобы страшно отомстить Екатерине! Знаешь ли ты, что простой народ не верит в смерть 'царя-батюшки Петра Федоровича'? По сельским церквям попы служат молебны о его чудесном спасении! Казаки называют твою Екатерину 'приблудной немкой'...
Д а ш к о в а: Молчи, молчи! Ах, сюда идут... Этого только не хватало! (с неприязнью) Новоиспеченный граф Орлов, Григорий, фаворит государыни. (Развязанной походкой входит Григорий Орлов, рассеянно просматривая какие-то письма) Лиза, тебе лучше уйти!
В о р о н ц о в а: Отчего же? (решительно подходит к Орлову и отвешивает ему звонкую пощечину) Убийца!! (поворачивается и гордой походкой выходит)
О р л о в (изрядно опешив, вслед ей): Шлюха голштинская! Благодари Бога, что мы тебя вместе с твоим немцем не задавили! (замечает Дашкову) Какая приятная неожиданность! Княгинюшка Катерина Романовна, наушница, задушевница государынина...
Д а ш к о в а: Григорий Григорьевич, даже нервическая выходка моей сестры не дает вам право оскорблять меня!
О р л о в: Право вспомнила, мышь библиотечная?! Не надобно мне права, я сам здесь теперь право!
Д а ш к о в а: Но не над государыней! Письма, кои вы изволите читать, писаны мною ее величеству и предназначены только для ее очей. Дайте, (резко выхватывает у Орлова листки) я сама отнесу их обратно в кабинет императрицы.
О р л о в: Белены вы, бабы, объелись, что ли? Вторая подряд на меня бросается. А ну отдай! (грубо забирает у Дашковой письма)
Д а ш к о в а: Как вы смеете, граф?! Переписка императрицы неприкосновенна!
О р л о в: Что мне до твоей императрицы? Я сам скоро императором всероссийским буду, как на Катьке женюсь!
Д а ш к о в а: Как вы смеете?..
О р л о в: Смею. Вон, царица Лизавета Петровна, смолоду, то ли за конюхом, то ли за певчим в жонках была. А я - шляхетный граф! Мы, исконные фамилии дворянские, хозяева в этой стране! На том стоит Росея и стоять будет. Как мы схотим, так тому и быть! А катькино дело - слушаться да указы подмахивать о даровании шляхетству российскому многих и щедрых вольностей. (презрительно) Мы, лейб-гвардия, плоть от плоти дворянской, возвеличили ее, мы же и в грязь затопчем, коли нужда будет.
Д а ш к о в а (искренне): Что я наделала?! Какой ужас...
О р л о в (с деланной задушевностью): Ты, княгинюшка, на кушеточку что ли присядь, а то лица на тебе нет! (Дашкова с видимым облегчением падает на тахту, Орлов нависает над ней) А ужас будет, Катерина Романовна, ежели ты не уразумеешь, что надобно тебе нас держаться. Ты сама княгиня, из рода старинного, славного. Вот и нечего между шляхетством и государыней клинья забивать, учености разные европейские новомодные разводить, академии да гимназиумы плодить. Не нужно этого Росее. А то, глядишь, каждый мужик, из сословия холопского подняться захочет. Что тогда будет, а?
Д а ш к о в а: Тогда будет всеобщее благоденствие и просвещение, Григорий Григорьевич, а посредством этого и исправление нравов. Каждый будет сознавать свой долг перед государством и свои права в нем, трудиться на ниве пользы Отечества и наслаждаться плодами учения.
О р л о в: Ой ли, Катерина Романовна? Небось, как воровали, так воровать и будут. Народишко - плут, ему для ума розги да висилица надобны, а не книжки.
Д а ш к о в а: Вот потому, граф, я не отдам вам душу и разум нашей императрицы. Я буду бороться за ее милостивое и просвещенное правление так же непреклонно, как ранее боролась за ее воцарение. (Вскакивает) И уберите от меня руки! Мой супруг нечастый гость при дворе, но, клянусь честью, он появится здесь завтра же, чтобы потребовать у вас сатисфакции!
О р л о в: С князем Михайлой мне ссориться без надобности. (Неохотно кланяется Дашковой) Пардон! А все-таки поверь, Катерина Романовна, ничего-то у тебя не выйдет. Ты к государыне с высоким штилем, а я - прямиком в постельку, да под бочек! (сально хихикает) Катька же, хоть и царица, а баба бабой. Это ты у нас героиня из античной гиштории!
Д а ш к о в а: История, Григорий Григорьевич, отнесет нас с вами в общую когорту приближенных императрицы Екатерины Второй. Потомкам будет невдомек, какие мысли роились в наших головах, какие страсти бушевали в наших душах, ради чего мы жили и к чему стремились. Пожалуй, когда-нибудь я помогу истории и опишу все это подробно и нелицеприятно...