Аннотация: И после этого ты осмеливаешься утверждать, что не завидуешь Райкину? Мишаня, но ведь это - донос! (Донос ведь возможен не только начальству. В задних рядах тоже очень интересуются).
Страничка первая
(с театральным уклоном)
8 - 12 - 2003
Меня практически не раздражает обилие и сверхблагополучие семьи Михалковых. Меня волнует иное: почему совершенно не видно сыновей и внуков Александрова?
*****
Праздник войны и труда.
*****
Он был по гороскопу Рак, а она была по гороскопу Пиво.
*****
Армия - это что? Это два года тюрьмы за то, что носишь яйца.
*****
Вспоминаю историческую встречу московской интеллигенции с полковником Путиным. Дело было году в 99. Осенью.
Это сейчас полковник Путин может, возникни у него такая блажь, может поделиться красотою и обаянием хоть с самой Мэрилин Монро. А в те времена именно полковнику Путину приходилось брать на прокат красоту и обаяние у любимых народом актёров.
Отчётливо помню сидящих в самом первом ряду двух таких знаменитых деятелей театра - моего почти одноклассника Костю Райкина и Марка Анатольевича Захарова, главу Ленкома. Помню чеканный монетный профиль Захарова и плебейскую, сугубо актёрскую физиономию Кости. Помню, как на горбоносом лице Захарова отчётливо прочитывался своеобразный аристократизм видавшего всякие виды публичного мужчины. Лицо это как бы без слов говорило: "А мне хоть Путин, хоть Распутин, хоть Брежнев, хоть Горбачёв. У меня, товарищи, театр".
(А рядом вовсю хлопотал своею морщинистой - наполовину юношеской и наполовину старческой - ряшкой впервые, быть может, позванный на ритуальную случку с властью Костя. Он как бы без слов поддакивал: "И у меня театр! И у меня театр!! И у меня театр!!!").
Захаров выглядел...
Захаров выглядел, как выглядит пожилая и дорогая великосветская блядь на фоне бескорыстной деревенской давалки.
*****
И тут же (скорее всего, по контрасту) припомнился увиденный в тот же вечер моноспектакль Сергея Юрского "Евгений Онегин".
Впечатление, дорогие читатели, странное.
Донельзя.
Ведь что такое, собственно, - моноспектакль?
(Т.е. художественное чтение).
Вот старожилы-то наверняка никогда не забудут, какие лохани, ушаты и ванны вполне узаконенной юбилейной халтуры окатывают нас раз в пятьдесят лет, в каждую круглую дату Александра Сергеевича.
А здесь вдруг ... я извиняюсь!
Моноспектакль "Евгений Онегин".
Да сам Бог велел!
Сам, дорогие товарищи, Бог!
С кавалергардской выправкой, поигрывая сочным качаловским баритоном поведать почтеннейшей публике про Татьяну - русскую душою, про дядю, самых честных правил, и про мальчишек радостный народ.
Однако - ни хрена подобного.
Во-первых, ничего этого нет. Нет кавалергардской выправки, нету густого качаловского баритона, нету гвардейского разворота плеч. Голос надтреснутый, тусклый. Лицо располневшее и некрасивое. Над лицом возвышается огромный лоб, мало помалу переходящий в почти что ленинских масштабов лысину.
А что ж тогда есть?
А есть лишь оно.
Ис-кюс-ство.
Т.е., друг мой читатель, присутствует нечто почти конгениальное дарованию Александра Сергеевича.
Нет, ты понял меня, читатель?
Понял?
В нашем виртуальном и кукольном мире, в наше виртуальное и кукольное время, где самое-самое главное и интересное - это:
а) последняя повесть пупкина,
в) последний проект залупкина
с) отзыв на них знаменитого критика малофейкина.
Вдруг произошло настоящее ВЗРОСЛОЕ событие. Сергей Юрьевич Юрский поставил моноспектакль "Евгений Онегин".
С Сергеем Юрьевичем Юрским у меня вообще связано очень и очень многое. Собственно говоря, почти вся моя жизнь.
Но об чуть позже.
*****
Я неплохо запомнил свою самую первую встречу с Костей. Было это лет чуть не тридцать тому назад. В конце семидесятых.
Я учился тогда в 45-ой физмат школе.
Странная это была эпоха.
Доносящийся из столовой запах горелой гречневой каши. И дурацкая первая любовь. И ничуть не менее идиотская уверенность в том, что именно ты - гений. И злобные происки новодеревенской шпаны, регулярно бьющей всем этим физикам и математикам ихние морды и буквально на днях нарисовавшей на пожарном гидранте двух-с-половинометровый мужской орган с крайне обидной подписью: "Это х... вашего директора".
(Подпись держалась на удивление долго. Поговаривали, что её запретил стирать сам польщённый директор).
Итак, это была дивная и странная эпоха. Происки новодеревенской шпаны. Чуть горьковатый запах сгоревшей гречневой каши. И дурацкая первая любовь. И вполне идиотская уверенность в том, что именно ты - гений. И, наконец, заехавший на денёк в alma mater молодой, но уже вовсю знаменитый Костя.
Выступал он, как помнится, в актовом зале. Нас в этом зале сидело человек сто восемьдесят. А, стало быть, Костя ... Да, нет-нет, читатель. Боюсь, что ты всё это представил себе чуток искаженно. Ведь с точки зрения нынешнего читателя в зале сидело человек 180 будущих сторублёвых инженеров, а на эстраде стояла, худо-бедно, микрозвезда, уже снявшаяся в двухсерийном фильме "Труфальдино из Бергамо".
Нам, будущим нищим бойцам ВПК полагалось перед нею благоговеть.
Однако же, чёрта-с два! Чёрта-с два мы благоговели перед Константином Аркадьевичем! Ведь в зале сидели... в зале сидели никакие не будущие инженеры. В зале сидели сплошные будущие лауреаты Нобелевской премии. Человек 180 грядущих Нобелевских лауреатов.
Каждый из нас слегка изнывал от чувства собственной избранности и всех людей непричастных - чуть-чуть презирал и жалел. Каждый человек, не умеющий интегрировать по частям, казался нам личностью слегка комичной.
А одного-единственного взгляда на крошечную головку Константина Аркадьевича было достаточно, чтобы понять, что её обладатель не только никогда не умел интегрировать по частям, но вряд ли помнит, чему равняется квадрат суммы. Так что мы к Косте Райкину относились, скорей, покровительственно.
Я, например, будучи от природы человеком, уж извините, добрым, почему-то всё время страшился, что, дойдя до неизбежного в те времена Достоевского, Костя всё перепутает и назовёт его Михаилом Фёдоровичем. Но - уф! - пронесло. Дойдя до абсолютно неизбежного в те времена Достоевского, Костя поименовал его верно. И не только его. И Чехов остался у него Антоном Павловичем, и почти столь же неизбежный, как Достоевский, Булгаков - Михаилом Афанасьевичем, и даже неведомо как просочившийся в Костину речь Державин твёрдо пребывал в Гавриилах Романовичах. Костя был - молодца, что, в прочем, не помешало мне весь вечер сидеть, как на иголках.
Что было потом? Была поездка в Москву и поход в полуподпольную в те времена Табакерку. Была довольно странная "Тень" Казакова, в которой Райкин сыграл обе главные роли. Тогда казаковский фильм мне ужасно понравился (наш инкубаторский Костя играл, как большой), а теперь вызывает целый ворох вопросов. Что, собственно, К.А. Райкин хотел этим фильмом сказать? Что он будет попластичней игравшего тех же Тень и Учёного Олега Даля? Ну - доказал. А что дальше? Ведь театр - не цирк, не балет и голая, не подчинённая высоким художественным целям техника в нём ровным счётом ничего не значит. А какие такие цели ставил перед собою Костя?
Но, во всяком случае, Райкин тогда ещё играл хорошо. Да он и сейчас продолжает играть хорошо. И лет через тридцать-двадцать будет играть ещё лучше. Но как полноценный художник - кончился.
Начался Великий Актёр.
И в качестве такого Великого, любимого и народом и начальством Артиста ему осталось сделать лишь две по-настоящему достойные этого звания вещи:
а) жениться на Алле Пугачёвой
б) усыновить Филиппа Киркорова.
*****
Думая о Райкине, я почему-то всегда вспоминаю нашу общую с ним учительницу литературы... ну, назовём её Ефросиньей Петровной. Года два-три назад я (боюсь, что в последний раз) видел её.
Я был у неё в гостях. Тесная комнатка в коммуналке. За окном - ещё не охетованный к Юбилею Невский. На крошечном телеэкране - ещё слегка непривычное лицо обожаемого Ефросиньей Петровной полковника Путина.
Я сижу и почтительно вслушиваюсь в её, как всегда, безупречно выстроенный монолог. Тема монолога одна: что говорил и делал в свою последнюю встречу с Ефросиньей Петровной Костя.
Я сижу, пью чай (а, если честно, то - водку) и с лёгкой печалью думаю, что во время своих нечастых встреч с Костей Ефросинья Петровна вряд ли столь же подробно пересказывает ему, что говорил или делал я.
*****
И вот именно здесь, миновав свою мемуарно-философскую часть, наш разговор выруливает к своей деловой сути. Другая наша учительница... ну, назовём её Анной Семёновной, очень и очень серьёзно больна. У неё инсульт. На лекарства требуется колоссальная с точки зрения Ефросиньи Петровны сумма.
Целых сто долларов.
Так вот, не могу ли я...
(Даже самому нелюбопытному взору заметно, насколько трудно Ефросинье Петровне - человеку гордому и независимому - на старости лет чего-то просить. Тем более у меня).
Так вот, продолжает Ефросинья Петровна, не могу ли я... нет-нет ... речь, конечно же, не идёт о всей сумме.
И что мне делать? Я по-свойски подмигиваю занимающему пол-экрана полковнику, вынимаю подкожную сотню зелёных и грустно иду на хуй.
*****
Есть версия, что Владимир Путин был внебрачным сыном Юрия Гагарина.
*****
Вор в законе по кличке "Китикет".
*****
Здание "Крестов" - безобразный кирпичный шрам на аристократическом лице Петербурга.
*****
Ах, да, читатель. Прочитав выше приведённый отрывок, ты вовсе не должен думать, что вот, мол, избалованная суперзвезда побрезговала дать три копейки старушке-учительнице. Райкин - человек в бытовом смысле этого слова порядочный и, конечно же, дал бы, что нужно. Если, конечно, хоть кто-нибудь и хоть что-нибудь у него попросил. Что было исключено.
Абсолютно.
*****
Красный пиджак с двумя рядами серебряных пуговиц. Золотая цепь, толщиною с руку. Навороченный мобил. Так будут выглядеть все старые пердуны году в 2024.
*****
О, нищее украшение нашей юности - статуя робота, слепленная из пустых сигаретных пачек!
*****
Итак, с Сергеем Юрьевичем Юрским связана вся моя жизнь.
Вот, например, 1962 год - год Карибского кризиса и Новочеркасской бойни. Автор этих строк лежит в колыбели и, за не имением памперсов, гадит в пелёнки. Сергей Юрьевич Юрский гремит в БДТ в роли Чацкого.
Родительница автора этих строк - мать-одиночка и интеллигентка во втором поколении смотрит "Горе от ума" в четыре приёма. Т.е., укачав колыбель и дав сиську потенциальному автору, она бежьмя бежит в БДТ, где смотрит акт, скажем, первый. По окончанию же первого акта она стремглав возвращается к орущему в колыбели автору. На следующий день с помощью всё того же нехитрого приёма она смотрит следующий акт - второй. Потом третий и, наконец, четвёртый.
А на дворе стоит прекрасный и оттепельный год 1962. (Бог с ней, с Новочеркасской бойней). Партийную организацию г. Ленинграда возглавляет т. Толстиков.
К искусству т. Юрского т. Толстиков вполне равнодушен.
А вот уже - вжик! - и на дворе октябрь 64-го. Автору этих строк исполнилось два с половиной года и он уже сочинил своё первое и, боюсь, что лучшее в жизни стихотворение:
Мимми
ма-лень-кий,
У
Мимми
валенки.
В далёкой Москве с треском слетает с нагретого кремлёвского трона недалёкий товарищ Хрущёв. Через год это больно аукается сидящему в г. Ленинграде т. Толстикову. Хрущёвский ставленник т. Толстиков направляется полномочным послом в Китай.
На освободившееся кресло первого секретаря обкома садится Григорий Васильевич Романов.
Кто он такой?
Нет, вы это серьёзно?
КТО ОН ТАКОЙ?!
Sic transit gloria mundi, читатель...
Думал ли я, ничтожнейший из червей, что когда-нибудь мне придётся объяснять подросшему за годы свобод читателю кто такой Романов Г. В.? Т.е. меня, Метса М.С., вы, худо-бедно, знаете, а вот Г.В. Романова - нет.
Ха! Так ведь, глядишь...
Но об не стоит.
Итак, честь имею представить: Романов Г.В. - многолетний глава Ленинградского обкома, многолетний член Политбюро и (вплоть до года семьдесят девятого - семьдесят восьмого) без пяти минут Преемник.
Человек-легенда.
Дикий барин эпохи застоя.
(Не проиграй он Андропову и стоявшей за ним КГБ, и ты б, мой читатель, работал бы сейчас на каком-нибудь оборонном заводе, получал бы в год по три продуктовых набора, короче, - в ус бы не дул, и горя б не знал).
У каждой эпохи, читатель, свои законы. Это сейчас Ю.М. Лужков может вытворять у себя в Москве практически что угодно. А в те времена либеральный товарищ Брежнев стёр бы тов. Гришина в порошок, позволь он себе рядом с Кремлём хоть самую малость посвоевольничать.
А вот Г.В. Романову - ввиду относительной географической удалённости - кое-что позволялось. Естественно, не всё. Но кое-что. Некое право на игру с перебором.
И если, например, на московском поэтическом пейзаже допускалось существование двух-трёх либеральных пупырышков в виде и А.А. Вознесенского и Е. Евтушенко, то Г.В. Романов равнял ленинградский поэтический пейзаж заподлицо, изводя под ноль всяких там бродских, соснор и разных прочих шведов.
И если, например, в общесоюзном масштабе лицам неправильной национальности при получении ими ВО выставлялись серьёзные, но, в общем и целом, вполне преодолимые преграды, то Г.В. Романов взял поступление буквально каждого инвалида пятого пункта в буквально каждый мало-мальски приличный питерский вуз под свой личный контроль, так что за все годы лет его правления ни одного сионюги туда без личной санкции Григория Васильевича не попало.
При этом Г.В. Романов вовсе не был каким-нибудь там, прости Господи, обскурантом или ретроградом. Ему очень нравилась актриса Сенчина. Ему нравился актёр Лавров. Даже режиссёр Товстоногов (хотя он тоже был инвалидом пятого пункта) ему где-то и в чём-то нравился. Но вот актёра Юрского он (что было, то было) терпеть не мог.
За что?
За то.
За - талант.
Нет, не то чтоб актриса Сенчина или актёр Лавров были бездарны. Но у артиста Юрского этот талант был какой-то ... блин, не такой. Какой-то чересчур и не там выпирающий.
Талант актёра Юрского, вообще, очень и очень многих раздражает. Это гениально использовал режиссёр Говорухин в своём нашумевшем народном телесериале. Там, в этом самом нашумевшем телесериале Юрский играет лепилу-медика - этакую незаконно репрессированную клистирную трубку, которой, несмотря на всю её чисто формальную правоту, зритель просто обязан не сочувствовать, иначе весь тщательно выстроенный мир народного телесериала рухнет.
Короче, Юрский просто обязан всех нас раздражать.
Он и - раздражает. Чем? Всё тем же.
Та-лан-том.
Причём талантом не в смысле: спеть, поплясать, - а в смысле непонятной и странной способности жить в кадре. И ведь опять же! В фильме играют актёры далеко не бездарные: Высоцкий, Конкин, Садальский. Играют вовсю. Пот ручьём. Ребята стараются. Высоцкий рычит, Садальский шепелявит, а Конкин ... у Конкина - усики.
А вот Юрский просто живёт в кадре. В двухмерный и плоский мир народного телесериала входит живой, имеющий объём человек. Он беззащитно визжит, срываясь на писк: "Не смейте со мною так разговаривать, я кандидат наук!". Он странной, неловкой (отвык от больших пространств) походкой выходит из камеры, сжимая в руках говорящую авоську с вещами. Он каждым своим жестом, каждым своим словом и взглядом разрывает некрепкую ткань говорухинского телеповествования и вызывает законную ненависть зала.
Поймите и зал. Залу ведь хочется сочувствовать удалым ментам - Глебу Жеглову и Вовке Шарапову. Залу плевать на горькую правду невинно посаженных.
Короче, талант товарища Юрского нормальных людей всегда и везде раздражает.
Чего ж вы хотите от Г.В. Романова? Он ведь тоже был человек.
Романов был человек и, стало быть, в сравнительно небольшом г. Ленинграде их конфликт был почти неизбежен. Неравный и странный конфликт.
С одной стороны - всесильный повелитель второго по значению обкома партии, с другой - безвестный актёришка не шибко-то орденоносного театра.
С одной стороны - простой, как хозяйственное мыло, обыватель, с другой - беззащитный творец, поцелованный в лысеющую макушку самим Господом-Богом.
Конец этого конфликта описан самим Сергеем Юрьевичем в его мемуарах. Вот мой краткий и бледный пересказ.
Дело происходит в самом конце 80-ых в обычном московском троллейбусе.
Вечер. Осень. На передней площадке понуро сидит не старый ещё человек лет шестидесяти. Типичный такой отставник. Чином не выше майора.
Этот гражданин - бывший секретарь ЦК КПСС Г.В. Романов. Человек, лет десять тому назад считавшийся без пяти минут Преемником.
На площадку входит ещё один старик. Внешность его вполне заурядна: двойной подбородок, на треть прикрытая синей береткой лысина.
Этот старик - Сергей Юрьевич Юрский.
Старики встречаются взглядами.
Несостоявшийся Преемник смотрит в упор на Великого Актёра.
Великий Актёр смотрит в упор на несостоявшегося Преемника.
Этот человек некогда лишил его любимого театра, родного города и, собственно говоря, сломал ему жизнь.
- Здравствуйте, Григорий Васильевич, - говорит, наконец, Великий Актёр.
- Здравствуйте, товарищ... э-э... из театра, - отвечает ему бывший Преемник.
Он забыл. Всё забыл. Он не помнит ни фамилии, ни имени, ни отчества. (Вещь совершенно невероятная для профессионального бюрократа).
Старики молчат.
- Простите... э-э... товарищ из театра, - глядя куда-то вбок, наконец, произносит Преемник, - но я... э-э... сейчас выхожу.
Он встаёт и, неловко цепляясь за белый пластмассовый поручень, спускается по трём железным ступенькам. Это - полная развалина.
Несостоявшийся Преемник покидает вагон.
Троллейбус идёт дальше.
*****
Наверное, я излишне жесток к Райкину. Конечно, он не актёр-творец и не актёр-художник, он - актёр-пластилин, идеальная форма, в принципе лишённая содержания. Но ведь театру нужны и такие актёры.
Но вся беда в том, что места для актёров-творцов в этой стране больше не будет.
*****
Вот говорят, что дети наше будущее. А ведь это неправда.
Дети - это будущее без нас.
Продолжение Дневника читателя вы можете прочесть на домашней страничке автора по адресу: www.metts.spb.ru